Никто не хотел воевать [Виктор Елисеевич Дьяков] (fb2) читать онлайн

1

Июнь 2014 года, продовольственный рынок на юго-востоке Москвы. В «мясном» ряду покупателей немного, да и те, что подходят к прилавкам лишь присматриваются, прицениваются и, покачав головой, отходят. Мяса в России никогда не производили в достатке и, естественно, оно не было дешевым.

В одной из секций «мясного ряда» стояли два торговца, в таких же, как и у прочих их коллег, белых халатах и шапочках, оба невысокие со схожими лицами. Одному явно далеко за пятьдесят лет, второй молодой – отец и сын. Именно к ним, наконец, подошел не «смотрельщик», а настоящий покупатель. Он, не спрашивая цены, сразу взял большой кусок говяжьей грудинки, четыре «уголка» и в придачу к говядине немного свиных ребрышек. Разовая покупка такого большого количества мяса, сразу вызвала завистливые взгляды продавцов, стоящих по соседству, к тому же изрядно обеднила прилавок. В этой связи отец обратился к сыну:

– Ленька, сходи в холодильник, тащи еще полтуши.

На лице парня на мгновение промелькнула гримаса недовольства, но он тут же ее подавил и послушно пошел туда, куда его посылали. Через несколько минут он появился, неся половину говяжьей туши. И хоть парень был невысок, но в то же время далеко не хлюпик, давалась эта переноска ему нелегко. Взвалив мясо на колоду, он с облегчением перевел дух, а отец тут же большим мясницким топором начал его разрубать.

Леонид ненавидел свою нынешнюю работу, он с трудом переносил давно опротивевший ему мясной запах, этот не смолкающий ни на минуту гул, стоящий под сводами крытого рынка. А куда деваться, приходиться заниматься семейным бизнесом, вернее выполнять обязанности конечного звена довольно длинной бизнес-цепочки. Та цепочка начиналась в Курске, где жили родственники отца Леонида. Там это мясо выращивали в виде коров и свиней, забивали, разделывали, и переправляли на арендованных фурах-рефрежираторах в Москву. И уже здесь Леонид с отцом превращали это мясо в деньги. Согласно договора, небольшую часть тех денег они оставляли себе, а остальное переводили в Курск. Этот бизнес, еще несколько лет назад, в тучные «нулевые» годы, был довольно прибыльным. Но последние лет пять-шесть выручка заметно упала. А сейчас, после резкого падения цен на нефть и «обрезания» у Украины Крыма, что спровоцировало объявления в этой связи западных санкций, доходы москвичей, не говоря уж об остальной России, из-за резкого обесценивания рубля упали фактически вдвое. Потенциальные покупатели вынужденно сократили расходы, в том числе и за счет того, что стали намного меньше покупать мяса. Потому и над многозвенчатым семейным бизнесом повис домоклов меч – как бы не вылететь в трубу.

Не только свою работу не любил Леонид. В последнее время его все больше раздражало буквально всё окружавшее. Все, вся его жизнь казалась какой-то не настоящей, глупой, лишенной перспективы, не имеющей смысла. И в самом деле, разве можно считать своим домом, жилищем, съемную квартиру, в которой он жил с отцом и матерью? Да и весь этот огромный город, куда родители привезли его десять лет назад, и который за все это время так и не стал для него своим, родным.

У отца в кармане халата «заиграл» мобильник. Он прекратил рубить мясо, отложил топор, вытер руки, достал телефон.

– Да, Галя, слушаю тебя, – звонила мать Леонида.

– Да, что ты!? – голос отца стал тревожным. Видимо жена сообщила ему нечто неприятное. – А хоть какие-то подробности есть, дом-то цел и мать как?

Отец еще с минуту слушал, что ему говорила жена, потом согласно закивал головой:

– Да, конечно, позвони Оксане, может она что знает.

Леонид вопросительно посмотрел на отца, едва он закончил разговор. Тот же вновь взялся за топор и, понизив голос, чтобы никто больше не услышал, сообщил сыну:

– Матери позвонил дядя Юра. Он там от кого-то узнал, что наш поселок вчера сильно бомбили. Мать беспокоится о бабушке и доме. Вот суки, будь они все прокляты. И так жизнь тяжелая, так они еще и войну, гады, затеяли, – отец остервенело, словно тех гадов, рубил мясо…

Галина Тарасовна с самого утра предчувствовала что-то нехорошее. Накормив завтраком мужа и сына, проводив их на рынок, она вдруг ощутила ноющую боль в груди. Та боль то затихала, то усиливалась. Недомогание можно было бы отнести на счет неустойчивой московской погоды. Поднялся ветер и синоптики пророчили похолодание. Как и ее сын, Галина Тарасовна за десять лет жизни в Москве, так к ней и не притерпелась, не свыклась. А сейчас она ее просто ненавидела тихой, спокойной ненавистью. И местный климат далеко не в последнюю очередь лежал в основе той ненависти. Разве можно здешнюю промозглость и слякотность, где то же лето таковым можно назвать с большим натягом, сравнить с ее родным Донбассом. Там разве что относительно непродолжительную зиму можно назвать плохим временем года. А все остальное: весна – теплое цветение, лето – теплая сухая благодать, осень – опять тепло и все вокруг созрело, яблоки, груши, арбузы, абрикосы, даже виноград созревает. А здесь почти весь год холод и сырость. Настоящее лето раз в три-четыре года случается, а так не лето, а та же осень.

Конечно, если бы Галина Тарасовна попала в Москву более молодой, да не вынужденно, а по доброй воле, как те, кто сюда приехал с целью ее «завоевания», может она и относилась бы к ней по-другому. Они же всей семьей приехали сюда в 2004 году для того чтобы просто выжить. А выживание, это, конечно, еще далеко не смерть, но и полноценной жизнью назвать трудно.

Нет, не только смена погоды стала причиной сердечной боли – Галина Тарасовна исподволь мучило предчувствие какой-то беды. Она не была слишком чувствительной или склонной к чрезмерным переживаниям женщиной и ни за кого попусту не волновалась, ни в молодости, ни сейчас, находясь на пороге старости. Даже за мужа она никогда особо не переживала. Для нее на этом свете было всего два человека, которых она искренне любила – сын и мать. Вот за них она всегда беспокоилась. Но сын тут рядом, а вот мать далеко и, тем не менее, даже через почти тысячекилометровое расстояния Оксана Тарасовна чувствовала, что с ее родной, любимой мамой, что-то случилось.

Сердце не обмануло. Где-то около полудня зазвонил мобильник и высветился номер, проживающего в Курске двоюродного брата мужа:

– Галя, нам сейчас из Донецка позвонили. Вчера был сильный обстрел вашего поселка. Тебе от матери никто не звонил?

      Родственник мужа к сердечной боли еще добавил беспокойства. У Галины Тарасовны перехватило дыхание: «Мама, мамочка… милая», – стучало у нее в висках. Сглотнув, застрявший в горле комок, она с трудом ответила:

– Нет… ничего. А это точно, что обстрел?

– Да, точно. У нас тут соседи… ну ты знаешь, оттуда. У них там тоже родичи остались. Так вот, они оттуда позвонили, говорят полпоселка сожжено и разбомблено, и жертвы есть.

Галина Тарасовна поспешила закончить разговор с родственником и тут же стала звонить своей бывшей знакомой, чей дом находился неподалеку от их дома, и через которую осуществлялась связь с матерью. Да, умная и деловая у нее мать. Но ее ум имел чисто житейский, этакий прикладной характер. А вот, что касается мобильного телефона, старой женщине, да еще со слабым зрением, оказалось не под силу эта премудрость.

Номер не отвечал. Галина Тарасовна набирала и набирала. Знакомая, которая обычно не расставалась с мобильником, на этот раз почему-то была вне зоны доступа. Галина Тарасовна позвонила мужу и сообщила о звонке его родича, и то, что не может дозвониться, узнать про мать. Тут же ей пришла мысль позвонить старшей сестре, что она и сделала, закончив разговор с мужем. Сестра тоже жила в Москве и ответила сразу…

Оксана, в отличие от Галины с детства не «глядела в рот матери», а отличалась редкой самостоятельностью. Что называется, всегда стремилась «жить своим умом». Возможно, это основывалось на том, что Оксана в отличие от сестры, с малых лет росла девочкой общительной, бойкой, и имела тягу к тому, что тогда в советское время именовалось «активной жизненной позицией». Мать всегда осуждала Оксану за ее пионерскую, а потом и комсомольскую активность. Но та к ней не прислушивалась, оставалась верна себе, и вроде бы доказала, что именно она, а не бирюковатые мать с сестрой, живет правильно. Со старших классов школы Оксана рвалась делать карьеру, что мать именовала попыткой «выскочить со своих штанив». Мать же мыслила старыми, можно сказать еще дореволюционными категориями: хозяйство, бережливость, труд прежде всего на своем подворье, на себя. А все эти вошедшие в силу и моду в советское время общественные мероприятия, типа собраний и хлестания языком с трибун, считала пустым времяпровождением. Впрочем, таковым же она считала и казенную работу. Дочерям она с детства внушала: только дома, на своем участке надо трудиться в полную силу, а на работе самое большее в полсилы. Именно благодаря своему небольшому огороду возле дома, щедрым донецкой земле и солнцу, трудолюбию и наследственному крестьянскому умению вести хозяйство, мать, будучи всего лишь раздатчицей в поселковой столовой, после гибели мужа-шахтера, сумела вырастить и поставить на ноги двух дочерей.

Но если Галина искренне считала себя многим обязанной матери, то Оксана все свои жизненные успехи относила на счет своих житейских способностей. Именно житейских, ибо в школе Оксана училась так себе, в этом обе сестры не преуспели. Своими главными достоинствами Оксана считала свою активность и тягу к столь востребованной в СССР общественной работе. Увы, когда Оксана в 1971 году, закончив школу, поступала в Донецкий педагогический институт ей её школьная пионерско-комсомольская активность не помогла. Там для поступлению нужны были либо знания, либо блат. Блата у Оксаны не было, а знаний у нее, окончившей школы в основном на тройки, явно не хватило. Она так же на тройки сдала вступительные экзамены и естественно не прошла по конкурсу. Тут Оксане помог случай. Когда в вестибюле института вывесили списки поступивших, и фамилии Оксаны в ней не оказалось, к абитуриентам-неудачникам подошел некий мужчина средних лет, представившийся преподавателем Винницкого пединститута. Он и предложил опечаленной девушке ехать в Винницу, обещая зачисление с набранными ею баллами. Так Оксана поступила в институт, чем была очень горда, ибо никто из ее ближней и дальней родни на тот момент не имели высшего образования.

Впрочем, мать, когда узнала, что старшая дочь поедет в Винницу, и будет там учиться на учителя русского языка и литературы… она радости не выразила:

– И, куды ж тебе Оксанка понесло вид ридной хатини? Жити-то там, де будешь, в общаге, голодувати и холодати? Дурна ты дивка. И чему вчиться-те будешь… кацапской мове? Навищо теби вона!?

Мать Оксаны и Галины была не то, чтобы этакой «щирой» украинской националисткой, но москалей недолюбливала и время от времени говорила:

– Москали, вони, почитай, вси голодранци. И хозяйства хорошего у них майже ни у кого немае. Ви, девки, за москалив замиж не ходите. За ими голодранками жити будете.

Но это напутствие не только Оксана, но и всегда прислушивающаяся к матери Галина, как путеводную звезду не восприняли. Здесь сказался насаждаемый и в школах, и в техникумах, и в институтах интернационализм. К тому же Донбасс являлся одним из самых идеологически «советских» регионов в СССР, и русские, и украинцы здесь настолько смешались, что разницы меж ними уже не наблюдалось никакой. Это век назад, когда зарождался Донецкий промышленный район, и для работы на шахтах стали привлекать народ… тогда из близлежащих украинских губерний охотников лезть в шахты находилось немного. Жители полтавских, екатеринославских и прочих сел предпочитали сеять гречку и разводить свиней – это было и привычнее и доходнее. Тогда и завезли сюда народ из центральной России, с плохой земли, после многовекового крепостного рабства. Для них, наследственно привыкших к скотским условиям жизни и тяжелейшему, не сулящему большой отдачи труду… Для них труд в шахте вовсе не показался слишком тяжелым, и они полезли в эту преисподнюю и стали рубить уголь.

С тех пор и повелось вот это разное отношение хохлов и москалей к труду и хозяйству, которое для своих дочерей озвучивала Стефания Петровна Подлесная. Но такие умонастроения, актуальные в прошлом уже давно стали анахронизмом. К середине двадцатого века подавляющее большинство населения Донбасса стало уже не русское и не украинское, оно стало советским. Однако, в семье Подлесных, как старшая Оксана, так и младшая Галина, несмотря на всю свою внешнюю советскость, имели благодаря матери довольно прочную украинскую ментальную основу. Впрочем, той же Оксане, это не мешало быть на людях сначала пламенной пионеркой, а потом и комсомолкой.

– Оксана, мне сегодня из Курска Мишин брат двоюродный позвонил, говорит, вроде, наш поселок вчера сильно бомбили, много домов сгорело и разрушено, погибшие есть. Я Лизке Кирилловой сразу позвонила, чтобы про маму и наш дом узнать, а она не отвечает, – не скрывая волнения в голосе, поставила в известность сестру Галина Тарасовна.

Оксану Тарасовну звонок, видимо, отвлек от какого-то дела. Она, увидев, что звонит сестра, спросила с явным неудовольствием:

– Ну, что там у тебя, Галя?

Услышав известия о матери и бомбежке родного поселка, она тоже не на шутку встревожилась, хоть к матери той же любви и участия, как сестра никогда не испытывала.

– Ох… ну и огорошила ты меня. Не дай бог… А с домом, с домом не узнала, что!? – куда больше чем о судьбе престарелой матери Оксана Тарасовна забеспокоилась о родительском доме.

– Да, не знаю я. Вот позвонили, что сильный обстрел был и полпоселка сожгли. Я за маму сильно боюсь, – в голосе Галины Тарасовны звучала тревога.

– Да… узнать как-то надо… У тебя там больше некому позвонить?

Оксана Тарасовна не обратила внимания на тревожные нотки в голосе сестры и, привычно, как само-собой разумеющееся, стала взваливать на нее хлопоты по выяснению всего, что имело отношение к их малой родине. А то, как же. Ведь это сестра прожила там большую часть своей жизни, аж до 2002 года. Потому должна иметь с родными местами куда больше «связующих нитей». А Оксана Тарасовна, как в 1971 году поступила в винницкий пед, на родине фактически не жила, только на каникулы и в отпуска приезжала. После окончания института, она благодаря тому, что вышла замуж за сына преподавателя своего института, сумела там же распределиться на работу. Потом там же делала успешную карьеру, доросла до директора школы и едва не стала депутатом ВС УССР. Правда, после развала Союза карьерный рост Оксаны Тарасовны прекратился, и она, не удержавшись в директорах, дорабатывала до пенсии простым учителем. А сейчас… сейчас бывшая директриса уже четвертый год в Москве, работает здесь. Нет, работает не педагогом, а прислугой в богатой московской семье. Таким образом, с малой родиной, с Донбассом связей у нее фактически давно уже нет.

– Пусть твой Михаил кому-нибудь туда позвонит. У него же какие-нибудь друзья или родичи дальние остались? – сделала очередное руководящее указание сестре Оксана Тарасовна.

– Да, не осталось у него там никого. Вся его родня, еще раньше нас в Курск перебрались, и с друзьями он никогда не перезванивался и телефонов их не знает. Прямо не знаю, что делать и у кого узнавать, – с отчаянием отвечала Галина Тарасовна.

– Вот что Галя, ты раньше времени не паникуй. Я тут со своими делами разберусь, подумаю, что можно сделать и завтра к тебе приеду. Тут такое дело его по телефону не обсудить с бухты-барахты. Но и вы там прикиньте, может, чего надумаете. А я тут со своими хозяевами договорюсь и завтра у тебя буду, тогда все и решим…

Леонид не раз слышал, когда мать при встрече с тетей Оксаной выясняла с ней отношения на повышенных тонах. Но свидетелем такой откровенной перепалки между родными сестрами ему еще быть не приходилось. Это случилось в понедельник, выходной для всех торговцев, ибо рынок не работал. Отец с утра куда-то ушел, а Леонид сидел перед компьютером и «шарился» по интернету. Тетя Оксана уже по приходу была чем-то сильно недовольна. Сестры уединились в комнате, выполнявшей функцию родительской спальни, но Леонид даже через закрытую дверь и свои наушники услышал, что они время от времени начинают довольно громко ругаться.

– Ты всегда к маме плохо относилась, и сейчас тебе плевать на нее! – кричала мать.

– Я просто трезво смотрю на жизнь, Галя. Нашей маме восемьдесят три года, она, слава богу, пожила, к тому же вполне может быть, что с ней все нормально. Ты, что предлагаешь, нам с тобой, что ли сейчас туда ехать? Так ведь и мне уже шестьдесят и тебе пятьдесят семь. Чем мы ей там сможем помочь? Мы две уже почти старухи, а там ведь стреляют. Или ты хочешь мужа своего с сыном туда отправить? Я тебе сразу говорю, своего Богдана я туда не отправлю.

Поняв, что мать с тетей говорят о бабушке, Леонид окончательно отвлекся от «компа» и, чтобы лучше слышать, чуть приподнял наушники.

– Оксана, я тебя понимаю, но это же наша мама. Она нас растила, кормила и что с ней сейчас… Надо что-то предпринять, хоть как но узнать. Пожалуйста, помоги, у меня совсем нет никаких мыслей, подскажи, придумай, как узнать что с мамой! – чуть не умоляла Галина Тарасовна.

– А что я могу придумать? – с раздражением отвечала тетка.

– Но ведь просто сидеть и ждать тоже нельзя. Может мама заболела и нуждается в помощи!

– Ну, не знаю, что тут делать. Разве что… Галь, а ты позвони в Киев Чмутову Валере, генерал как-никак. Он наверняка что-то сможет узнать, – тетку вдруг осенило.

За дверью воцарилась тишина. Видимо мать никак не ожидала такого совета, узнать о судьбе матери у своего бывшего ухажера, который был ею отвернут сорок лет назад, во многом благодаря настоянию именно матери и старшей сестры.

– Не знаю… удобно ли, – наконец, после паузы раздался неуверенный голос матери.

– Что тут неудобного. Объясни ему ситуацию и пусть по своим каналам справки наведет и про дом пусть узнает. Может там ничего особенного и не произошло. Звони Галя, звони, он же давал тебе свой телефон.

– Давал, но я никогда по нему не звонила. Да и он в последний раз уже лет пять назад, наверное, мне звонил, – мать по всему не хотела звонить.

– А чего так? Он же так любил хвастать своими успехами, когда генералом стал, или квартиру на Крещатике получил. Ведь он всегда о том тебе звонил, чтобы напомнить, какого «золотого рыбца» ты упустила, – тетка подначивала мать.

Леонид совсем забыл про интернет, он прислушивался «изо всех сил». Ему было интересно заглянуть под завесу семейных тайн, о которых он мало что знал, да и то понаслышке.

– Да есть за ним такое, но я же говорю, что уже давно не звонил, видно хвастать нечем. А может он уже и не служит, военные ведь раньше на пенсию уходят, чем гражданские, – словно за соломинку хваталась мать, явно не желая звонить.

– Он не простой военный, а генерал, а они не как все в сорок пять увольняются, а до шестидесяти и даже более того служат. А шестидесяти твоему Чмутову еще нет. Господи, Галь, даже не верится, неужто ты ему после того, как он дал тебе свой телефон ни разу не позвонила? Могла бы просто так позвонить, слава богу, не чужие люди, поинтересоваться, как дела, как дети. Сама бы чем-нибудь похвасталась, как-никак в Москве живешь.

– Нечем мне хвастать. Разве это жизнь, на съемной квартире, муж на рынке горбатится, я без работы, и Ленька по специальности устроиться не может, – глухо отозвалась мать.

– Ну, милая сестрица, сама виновата, надо было тогда за Валерку Чмутова замуж идти, сейчас бы была генеральшей, на Крещатике жила бы, – вновь подначила тетка.

– А не ты ли меня тогда отговаривала с ним встречаться, говорила, что такой никогда в люди не выйдет!? – вновь повысила голос и перешла на обличительный тон мать.

– Я!? – тетка явно не ожидала услышать такое обвинение от сестры. – Ну, во-первых, дорогая моя, в таких делах надо своей головой думать. А во-вторых, прежде всего не я, а мама твоя любимая тебя от него отговаривала. Я тогда и дома-то уже почти не жила, я же, когда ты с ним гуляла, уже в Виннице училась, на каникулы только приезжала. А мама тебя круглый год, день и ночь обрабатывала… Да, не переживай ты так за это, Галя. Кто же знал тогда, что Валеркин дядя в Донецке, в горкоме сумеет подняться и сможет ему помочь. Если бы знать… А так, родители-то то у него никудышные москали-голодранцы. Мы ж с мамой, что думали, что его Валерку-то после училища, куда-нибудь засунут в Сибирь, на Север или Дальний Восток и ты там с ним намаешься. Вот и отговаривали. Думали, что с Мишкой тебе лучше, спокойнее будет, чем с тем гитаристом. Этот хоть тоже москаль, но тихий, смирный, всегда тебя слушать будет и никуда не денется. Думали, будете всегда на одном месте, и ни в какую дыру никуда тебе ехать не придется. А оно вон как повернулось. Дядя для племянника сделал столько, сколько другие для родных детей не делают. Всю службу на Украине вон прослужил, да еще и генералом стал. А ты была за маркшейдером, а сейчас за мясным торговцем, – теперь тетка говорила так, будто жалела сестру.

– Ладно, Оксана, хватит, я и сама в курсе, какая у меня жизнь. А у тебя, что лучше? Мужа уже и забыла когда бросила и даже, где похоронен не знаешь. Сын у тебя весь больной, дочь, то ли замужем, то ли нет, не расписанная с мужиком живет. Ты Оксана не меня, себя сначала пожалей! – Мать говорила достаточно громко, словно забыв, что в соседней комнате ее может услышать сын, то ли специально для того, чтобы обязательно услышал.

За дверью вновь воцарилась тишина. Леонид подумал, что сейчас дверь с силой отворится и оттуда выбежит с перекошенным от злости лицом, тетка. Но этого не произошло, а послышался уже извиняющийся голос матери:

– Оксана, прости… сама не знаю, что это на меня нашло. Мы же обе с тобой несчастны, каждая по-своему. Чего же нам делить-то? Прости ты меня за язык мой…

Не сразу ответила тетка, видимо сама себя успокаивала:

– Ладно, Галь, чего уж… и ты прости меня, если чем обидела.

Сестры довольно быстро примирились, и по звуку материнских всхлипываний Леонид определил, что более сентиментальная мать рыдает на груди куда менее эмоциональной старшей сестры. Но, видимо, поплакаться вволю тетка матери не дала – она твердо вела свою линию:

– Ну, так что, будешь Валерке звонить?

Мать еще повсхлипывала, потом успокоилась, высморкалась и заговорила:

– Сейчас не могу. С духом собраться надо, продумать, что говорить. Завтра позвоню.

– Только не затягивай. Как переговоришь, мне отзвонись. А там думать будем. О, господи, мало у нас проблем, еще привалило. Хоть бы их там всех поразрывало, и тех и этих, а более всего того желаю Януковичу. Вот же гад, наворовал и убежал как заяц. Видела, показывали по телевизору, как он ворованное вертолетами вывозил? Вертолеты еле от земли отрывались. Золото, наверное, вывозил, или доллары в тюках. Все из-за него. Если бы не убежал, ничего бы не случилось, и Крым бы москали не захватили, и в Донбассе никакой войны бы не было. Всех этих Губаревых бы не было, и дом наш цел бы был, и с мамой все бы в порядке было. И я ведь тоже за этого гада голосовала! – в голосе тетки сквозила откровенная ненависть.

– Да чего сейчас о том говорить. Бог его за все накажет. Вот только не могу понять, за что он нас с тобой наказывает, да еще на старости лет, – по голосу матери казалось, что она вот-вот заплачет.

Звонить Валере, то есть Валерию Григорьевичу Чмутову, генерал-майору Вооруженных Сил Украины… Галине Тарасовне действительно для этого нужно было собраться с духом. Она знала, что Валера недавно овдовел, его дети, сын и дочь, выросли и живут своей жизнью и он сейчас фактически один. Нет, Галина Тарасовна даже не думала хоть в какой-то степени возродить давно ушедшее. Да и о каких чувствах можно говорить людям на шестом десятке прожитых врозь лет. Но Галина Тарасовна понимала – сестра права. Скорее всего мог владеть информацией о том, что случилось с их родным поселком именно человек, сидящий в штабе ВС Украины, тем более генерал, для которого тот поселок тоже являлся родным…

2

Стефания Петровна Подлесная, хоть и являлась шахтерской вдовой, но по натуре как была с рождения, так и оставалась до старости типичной украинской крестьянкой. И никогда бы не перебрались они с мужем из полтавского села, если бы не голод. Да-да, советская власть умудрялась организовать периодический голод не только в засушливом Поволжье, но и на благодатной Украине. А Донбасс манил прежде всего тем, что там шахтеров относительно неплохо снабжали продовольствием, и такой парадокс, когда в одной стране в рядом расположенных областях мог в одних царить голод, а в других вполне приемлемое продовольственное снабжение – это в сталинское время считалось вполне естественным. Тем более, тогда в начале пятидесятых, казалось, что той эпохи не будет конца, когда рабочие в городах и поселках жили в разы лучше, чем селяне. Знать бы, что Сталин скоро умрет и в украинских селах жизнь наладится. Конечно, не поехали бы тогда молодые супруги Подлесные в этот поселок под Донецк. Но кто ж мог предвидеть, что выходцы с Украины на целых тридцать лет Кремль захватят, и про свою малую родину не забудут – дадут ей, наконец, пожить относительно сытно, особенно на фоне плохо снабжаемых российских областей.

Не понравилось Стефании в шахтерском поселке, где их поселили сначала в бараке, потом выделили частный дом с огородом. Но муж на шахте стал прилично зарабатывать, снабжение продуктами тоже было неплохое. Родилась одна дочь, потом вторая и вроде бы все пошло на лад, но в 1962 году, мужа вместе с бригадой завалило прямо в забое, и Стефания осталась одна с двумя маленькими дочерьми на руках.

В первую очередь не нравилось Стефании даже не бытовые условия, а то, что в поселке проживало много русских, или как она их презрительно называла, кацапов. Чем же украинской крестьянке могли не нравится те кацапы, большинство из которых тоже имели крестьянские корни? Возможно, тем, что украинские крестьяне, в отличие от российских не имели за плечами «наследства» в виде трехсот лет крепостного рабства. На Украине таковое не просуществовало и ста лет. Вроде бы мелочь, но неодинаковый «рабский стаж» давал о себе знать в различной ментальности вроде бы родственных народов – украинцы, в среднем, были куда более хозяйственные и домовитые. И еще одно, что в корне отличало большинство русских и украинцев, вышедших из крестьянской среды…

В России повсеместно с крепостных времен имела место сильная община, этакая форма общественной взаимопомощи, которая с одной стороны помогала управлять крепостными, с другой в ее функции входило осуществление помощи слабым крестьянским хозяйствам, за счет сильных, так называемая «помочь». Вот этой «помочи» на Украине не было никогда. Здесь крестьяне привыкли из поколение в поколение надеяться только на себя, в отличие от своих русских «коллег». С того-то и не могла понять Стефания Петровна, что ее русские соседи постоянно на кого-то надеются, на Совет, Местком, Партком, Государство… ждут от них «помочи», привычку к которой зародилась еще у их далеких предков и прочно вросла в их ментальность. Стефания в основном надеялась на то, что втихаря воровала и приносила со своей столовки, да на свои руки и небольшой огород у дома, с которого она снимала такие урожаи, о которых ждущие «помочи» соседи могли только мечтать. Впрочем, выбивая из госструктур социальную «помочь», те же соседи как бы опровергали девиз: кто не работает – тот не ест. Они жили материально не хуже вдовы Подлесной с ее дочерьми, не потому что хорошо работали, а потому что лучше приспособились к советской действительности.

Когда в 1971 году старшая дочь Оксана уехала учиться в Винницу, младшая, Галя, перешла в восьмой класс. Училась она, так же как и Оксана, в основном на тройки, но в отличие от старшей сестры не имела, ни активистских наклонностей, ни пробивного характера. Возможно, потому Стефания Петровна и любила больше младшую дочь, и та отвечала взаимностью. Галя почти всегда мать слушала и не перечила ей. Стефания Петровна, поняв, что Оксана – отрезанный ломоть, собиралась и дом, и хозяйство передать именно Гале, чтобы при ней и дожить свой век. После восьмого класса именно по совету матери Галя не пошла как сестра в свое время в девятый, а поступила в техникум в Донецке, учится на маркшейдера. Стефания Петровна так говорила:

– Ти Галю, дивка не бойова, тоби як Оксанке в институт не поступити. А в техникуми вси поступают, и стипендии там платят, и парубкив там бильше, чем дивок. Може, гарного хлопця знайдешь и завмуж вийдешь. Ты девка-то теж гарная. Може, ты краще Оксанки в житти устроишьси з иё институтом, и вид будинку никуди не поидешь…

Все вроде бы пошло, как и советовала мать. Галя стала учится в техникуме, познакомилась там с парнем со старшего курса, с их же поселка… Да, вот только парень тот очень уж пришелся не по душе Стефании Петровне. То был Валерий Чмутов.

«Голодранци кацапские» – охарактеризовала хорошо знакомую ей семью Чмутовых Стефания Петровна. Действительно отец Валерия сильно пил, мать была заурядной зачуханной бабешкой. И хоть Валерий рос в полной семье и являлся в ней единственным ребенком, внешне он производил впечатление круглого сироты: вечно голодный, кое как одетый, без носков… Так чего же такого в нем нашла Галя? Валерий обладал для того времени весьма востребованным умением… умением играть на гитаре. Впрочем, сказать, что он хорошо умел играть, было бы слишком смело, тем не менее, тренькал на инструменте он довольно бойко. А умеющий хоть как извлекать аккорды на гитаре парень в то время – это всегда центр притяжения сверстников, объект внимания, в том числе и девичьего. И действительно вокруг внешне неприглядного Валерия всегда вертелись девчонки, как в техникуме, так и в поселке. Обычная картина: идет вечером Валера по поселку перебирает струны, а под руки его держат сразу две девчонки.

Когда Валерий учился на третьем курсе, а Галя на первом, он и обратил на нее самое пристальное внимание. И теперь под окнами дома Подлесных его часто видели с гитарой в руках, поющего модный для тех лет хит:

Червону руту,

Не шукай вечорами,

Ты у мэне едина,

Тильки ты одна…

Так Валера вызывал на улицу Галю. И та, одев нарядное платье, с радостью спешила на очередное свидание. Приезжавшая на каникулы Оксана, тоже не одобряла того, что сестра встречается с парнем. Только в отличие от матери она подводила иную основу, согласно своего жизненного кредо: сначала надо самой крепко на ноги встать, а уж потом о танцульках, поцелуях и объятиях думать. Возможно, тут сказывалось и обыкновенная девичья зависть: сестра такая тюха-матюха, а поди ж ты, у нее парень. А она такая активная, пробивная, а у нее до сих пор нет. То что Галя при все своей «тюхости» имела по сравнению со старшей сестрой такой важный женский «плюс» как значительно более привлекательную внешность… Это в то время, именуемое тогда «эпохой развитого социализма», а позднее названного «застоем»… Это как основополагающее достоинство тогда уже как бы и не котировалось, так же как и такие качества, как хозяйственность, бережливость, да в общем и трудолюбие. Все затмила активная жизненная позиция, в которой так преуспевала Оксана. Впрочем, то же трудолюбие, ни в Российской Империи, ни в СССР фактически никогда не считалось фундаментальным достоинством.

Галя молча выслушивала каждодневные упреки матери и периодические (во время студенческих каникул) поучения сестры. Тем не менее, она не прекращала бегать на свидания. В конце-концов Стефания Петровна сама решила поговорить с Валерой, носителем, по ее мнению, стольких вредных качеств (кацап, игрун, певун). Она, не стесняясь в выражениях, прямо ему в глаза высказалась о его никчемных родителях, о том, что яблоко от яблони недалеко падает, а раз так пора ему заканчивать на балалайке тренькать, а думать как он будет жить и обеспечивать будущую жену. А пока он никто и звать его никак, и кроме шахты ему ничего не светит, то о Гале пусть и не мечтает.

Нет слов, как обиделся парень, услышав такое от матери девушки, которая ему нравилась, из-за которой он порвал со всеми своими прежними пассиями. Тем не менее, слова Стефании Петровны Валера принял как руководство к действию. На следующем свидании он заявил Гале:

– Знаешь, Галь, а ведь мать твоя кое в чем права. Что даст мне техникум этот? Закончу и в шахту полезу. Это тебя как девчонку где-нибудь наверху в конторе пристроят, а мне-то только туда дорога. Я вот что решил, после техникума поступать в наше Донецкое военно-политическое училище. Там на замполитов учат. А замполиты сейчас в армии самая перспективная профессия. Они и растут по службе хорошо и та же служба у них не в пример прочим офицерам куда легче.

Галя не выразила особого восторга по этому поводу:

– Ой, Валер, а мама говорила, что в военные сейчас идут только те, кто в плохих местах живет, чтобы оттуда уехать и больше там не жить. У нас-то тут места хорошие, а тебя потом могут куда-нибудь в плохое загнать, где жить невозможно. Зачем из хорошего-то места уезжать? Потом ведь придется до пенсии строем ходить да в солдатики играть, ни дома своего, ни хозяйства. Подумай Валера, стоит ли?

– А что здесь на шахте, или на заводе, лучше, что ли? – недовольно отреагировал Валера, но задумался.

– Ну, не знаю, – неуверенно отвечала Галя. – Не обязательно же в шахту лезть, можно и по-другому устроиться.

– Как устроиться? Чтобы хорошо зарабатывать, это только на шахте, или на вредном производстве. А там либо завалит, как твоего отца, или надышишься чем-нибудь и все одно раньше времени концы отдашь…

Не разубедила Галя тогда Валеру. Закончив техникум в 1973 году, он тут же подал документы на поступление в Донецкое Высшее Военно-Политическое училище. Прав был Валера – в том училище действительно готовили самых перспективных на тот период офицеров-политработников. Но чего он не мог знать по молодости и неопытности, что престижность замполитской профессии провоцировала необычайно большой конкурс поступающих абитуриентов, среди которых имелось много блатных и «позвоночных». Когда Валера узнал, что конкурс достигает двенадцати человек на место, его уверенность на успешное поступление сильно поколебалась. Ко всему и техникумовская программа сильно отличалась от общешкольной, на основе которой строились вступительные экзамены. Для беспроблемного поступления нужен был блат. Но в родне Валерия только дядя, брать матери, сумел вылезти с социального низа, да и то не очень высоко – стал средним чиновником в Поссовете. Когда Валера, узнав про конкурс, обратился к нему за помощью, дядя лишь замахал руками:

– Ты что, это же ДВВПУ, туда надо из самого Донецка из обкома, горкома или на худой конец из какого-нибудь райкома продавливать. Это не мой уровень.

Оставалось надеяться на чудо. Но чуда не случилось, Валера срезался на первом же экзамене, получив двойку за сочинение. И уже осенью того же года его забрали в армию. На том фактически и закончились отношения Гали и Валеры. Зато, тот факт, что настойчивый ухажер наконец-то исчез из поля зрения дочери, очень обрадовал Стефанию Петровну. Однажды, застав дочь за чтением письма из армии от Валерия, она откровенно как всегда сделала руководящее указание:

– Перестань з ним знатися, и на листи не отвечай! Не бачишь, з ньёго толку не буде, тильки лиха наживешь. До кого иншего подивися. Що навкруги парубкив больше немае?

Галя привыкла слушаться мать, хоть в случае с Валерой, она и поступала против ее воли. Но тогда он был рядом, почти каждый вечер приходил к ней под окна, играл на гитаре. Сейчас он был далеко и Галя, как-то постепенно повинуясь советам матери, стала «смотреть по сторонам», стала реже отвечать на письма и, в конце концов, близко познакомилась со своим сокурсником Михаилом Прокоповым. Увы, и он не понравился матери. Но если Валерий не понравился, прежде всего потому, что из нищей семьи и сам какой-то шабутной игрун, то Михаил по ее мнению был уж слишком скромным, тихим. Ну, и конечно не нравилось Стефании Петровне, что и этот ухажер ее дочери оказался русским:

– Ой, доня, та що ж воно таке. То один москаль за тобою ходив, тепер другий. Та де ж ты их знаходишь!? Хоть би якакого нашего хлопця спиймала?

Тем не менее отношения Гали и Михаила, сначала вроде бы не имевшие никакой перспективы… Ну, какая он ей пара: она рослая, фигурная, в общем «гарна дивчина», а он невысокий невзрачный паренек. Тем не менее, чем дальше тем больше они друг другу, не то чтобы нравились, а скорее привязывались. Они рядом сидели во время техникумовских занятий, вместе готовились к экзаменам и семинарам, передавали друг другу шпаргалки. Матери оставалось только сокрушаться:

– И на кого ж ти, доня, хочешь життя свою положити… на этого малэнкого и страшненького? Та з твоею красою можна в таку симью увийти, иде уси, начинаючи з дидив з начальникив не вилезали. Ось дивися, що Оксанка то пише. Вона у себе в институте с сином институтского начальника познакоймилась, як же вин там звется, декан здается. Во як зумила. А хиба ж поравняешь ее красу з твоею?

Но Галя вновь послушала не мать, а свой «внутренний голос». Рядом с Михаилом было как-то основательно, спокойно и надежно. Он в отличие от Валеры не научился играть на гитаре, но и никуда не рвался. Если Валерий сразу обозначил себя лидером в их «тандеме», то здесь, напротив, Михаил целиком и полностью отдал ей инициативу и, казалось, готов был выполнить любое ее желание. И Галя сразу поверила – Михаил никогда не изменится и останется таким навсегда.

Летом 1975 года, когда Галя и Михаил сдавали госэкзамены в техникуме, в поселке, после полутора лет армейской службы неожиданно объявился Валера, в военной форме с сержантскими лычками на погонах и россыпью военных значков на груди. Думали, что он прибыл в отпуск, но оказалось, что приехал вновь поступать в ДВВПУ. Узнав, что Галя уже прочно «ходит» с Михаилом… Впрочем, это Валера уже знал по письмам от своей матери, да и переписка с Галей совсем заглохла. Он сделал попытку вернуть все «на круги своя», явился к дому Гали в форме с гитарой. Стефания Петровна просто прогнала его. Валера все же не мог не встретиться с Галей. И встретились, и заколебалась Галя, когда он обнял ее и начал ласкать… В этом деле Михаил, конечно, сильно уступал Валере – уж очень робким был, даже поцеловать спрашивал разрешения Гали. А Валера действовал по своему, безо всякого разрешения обнимал, трогал за бедра, грудь, проникал под юбку. Это бесстыдство на многих девчонок действовало ошеломляюще, делало их податливыми…

Здесь на каникулы приехала, перешедшая на последний курс института, Оксана. Мать не преминула ей пожаловаться, что «игрун» Чмутов опять сбивает Галю с «пути». И Оксана поговорила с сестрой:

– Пустой он этот Валера. Мать тебе верно говорит – не выйдет с него нормального человека. И в училище это он не поступит также, как и в первый раз. Я про это училище узнавала. Туда без блата никак, конкурс, говорят, как в лучших московских ВУЗах. А откуда у него блат? Да еще за то время, что в армии пробыл, наверняка, совсем забыл, чему его учили в школе и техникуме – экзамены не сдаст…

Много еще чего говорила Оксана, поднаторевшая за годы студенчества в житейских и прочих вопросах. Привела в пример себя, что вот у нее парень так парень, не голь перекатная, а сын декана. Что с того, что рохля, да и выпить не дурак. Зато у них уже все обговорено. После института сразу женятся, и его папаша так устроит, что ни он, ни она не поедут на обязательную отработку диплома в село, а останутся в самой Виннице. Вот так надо замуж выходить. В общем, совместными усилиями уговорили. На очередное свидание Галя не вышла, хоть Валера долго играл свою призывную «Червону руту»…

Права и неправа оказалась Оксана. Действительно, если Валера не смог сдать экзамен два года назад, то сейчас у него тем более не имелось шансов на их успешную сдачу. Но конкурс для тех, кто поступал с «войск» оказался не столь высок, как среди гражданских абитуриентов, хотя пять-шесть человек на место и тут набиралось. Как и следовало ожидать, Валера вновь срезался на первом же экзамене – он опять завалил сочинение. Но вот в чем Оксана ошибалась, что у Валеры нет блата. Да в 1973 году его не было, но за прошедшие года тот самый дядя, которому вреде бы не светила особая карьера, он сумел перебраться с Поссовет в Донецк, в Горсовет. И хоть и там он стал не бог весть каким значимым чиновником, но сумел приобрести немало влиятельных знакомых, с которыми вместе работал, пил водку… У дяди не было детей, потому к племяннику относился как к сыну и он очень переживал, что не смог ему помочь тогда, в первый раз. Сейчас же перед экзаменами он обнадежил Валеру, что уже может помочь, если возникнут проблемы…

И вот Валера, едва узнал что получил «пару» по русскому и литературе, вместо того, чтобы идти в строевую часть училища и получать проездные документы до своей воинской части, он перелез забор и добежал до ближайшего телефона-автомата и, позвонив, объяснил ситуацию дяде. Тот тут же пообещал «решить все вопросы». Когда Валера вернулся в казарму и улегся на свою койку, прочие абитуриенты удивились, почему он не готовится к отъезду, ведь он получил двойку.

– Успею, хочу эту ночь здесь переночевать, – уклончиво объяснил свое поведение Валера.

Поздно вечером, когда все двоечники уже покинули училище, в расположение пришел подполковник, начальник сборов абитуриентов и, отозвав Валеру в коридор, вполголоса сообщил, чтобы он готовился к следующему экзамену – Истории. На вопрос, как быть с сочинением, подполковник ответил, что его ему позволят пересдать, вместе с потоком гражданских абитуриентов, у которых экзамены начинались позже. Видимо, дядя успел подключить свои связи, что и дало скорый и эффективный результат. Это Валера почувствовал уже на следующих экзаменах, где к нему отнеслись весьма благосклонно и явно завысили оценки. Так Валера Чмутов поступил в ДВВПУ. Блат во все времена всесилен и счастлив тот, кто его имеет. Тогда это счастье вдруг свалилось на Валеру.

3

Звонок от Галины Тарасовны застал Валерия Григорьевича врасплох. Ведь она ему еще никогда не звонила. С тех самых пор, когда их жизненные пути бесповоротно разошлись, они встречались и перезванивались крайне редко и только по его инициативе. С годами не проходило желание показать бывшей возлюбленной, какого она сваляла дурака, променяв его на этого рохлю Мишку Прокопова. Каждая их мимолетная встреча за все эти десятилетия явилась ярмаркой тщеславия с его стороны. Этому, конечно, способствовало то, что ни самой Гале, ни ее мужу успех по жизни не сопутствовал. Они как начали после техникума так почти до конца советской эпохи работали маркшейдерами, Михаил под землей, Галя наверху в конторе. На излете той эпохи шахтыстали массово закрывать как нерентабельные, и они оба вообще работали не по специальности за мизерную зарплату.

А вот у Валерия… вернее у его дяди дела еще в семидесятые пошли в гору, он сумел перебраться из Горкома в Обком и стал там довольно «весомым» человеком. И племянника он не забывал, постоянно оказывая ему помощь. Валера в училище учился, так же как и в техникуме, то есть отличником не был и по окончанию не имел права выбора места службы. Тем не менее, он не поехал ни «париться» в Среднюю Азию, ни мерзнуть на Север, или в Сибирь, ни на Кавказ, терпеть соседство джигитов со специфической ментальностью. Дядя включил свой уже немалый «административный ресурс» и Валера распределился в Киевский военный округ. О таком распределении могли только мечтать выпускники всех без исключения военных училищ тогдашнего СССР. Дядя, правда, предупредил, что за пределами Донецка его «ресурс» уже не действует и дальше Валере придется рассчитывать только на свои силы.

Что являлось главным для советского политработника? Это, прежде всего, шустрость, хорошо подвешенный язык, ну и, понятное дело, политическое чутье. Шустрым Валера был от природы, ну а язык и чутье ему «поставили» в училище. Потому, попав в войска, он стал преуспевать, иной раз, куда больше, чем его сокурсники, лучше его учившиеся. Правда, имелась у него одна очевидная слабость – он довольно долго не женился. Холостяк-замполит? А ведь в его обязанности входила обязательная работа с семьями военнослужащих. В общем, Валере не раз намекали, что с женитьбой лучше не тянуть, ибо это может отрицательно сказаться на карьере. Как всегда девушек и женщин вокруг него крутилось в избытке и многие были с ним не прочь… Но Валера ждал Галю, ждал даже тогда когда узнал, что она вышла замуж за Михаила. В конце концов это вылилось в реальную для него опасность. Разгорелась афганская война и Валеру как холостяка могли туда отправить в первую очередь. Перед ним и поставили вопрос ребром, да не кто-нибудь, а непосредственный начальник… начальник политотдела дивизии – либо Афган, либо женитьба на его перезревшей дочери. Продолжать ждать даже не журавля в небе, а синицу, которая и без того давно улетела к другому? Валера предпочел жениться на нелюбимой, некрасивой, старше себя девушке… обеспечить себе карьеру и «увернуться» от смертельно опасной командировки. Ко всему эта женитьба позволила избежать также маячившей перед ним замены в какой-нибудь «горячий» или «холодный» военный округ. Вскоре он поднялся в должности до замполита батальона, что открывало дорогу для поступления в академию.

Пока Валера учился в Военно-Политической Академии имени Ленина, тесть сумел с дивизии перевестись в политотдел округа. И хоть генералом он не стал, но сумел «выдернуть» зятя после академии опять-таки в Киевский Военный Округ. Так и прошла вся служба Валеры в родной, благодатной и обильной Украине.

После развала Союза и формирования ВС Украины, там в первую очередь стали смотреть… Нет, не как в армиях большинства других вновь образовавшихся независимых государств, не на национальность того или иного офицера, а на то, где он служил в советские времена и на его отношение к «незалежности». И оказалось что подполковник Чмутов один из немногих, кто и родился на Украине, и училище тут же закончил, и служил все время… за исключением трех лет обучения в академии. В общем, по анкетным данным Валерий Григорьевич очень даже подходил для вновь организуемой украинской армии, к тому же у него хватило ума выучиться бегло щебетать на «мове». Он успешно прошел переаттестацию и вскоре стал полковником украинской армии. Здесь он уже сам «толкался», ибо и дядя и тесть давно пребывали на пенсии. И, наконец, он дослужился до генерала…

И вот «рельсы» по которым он столько десятилетий успешно ехал, привели в «тупик». Этот «тупик» обозначился как-то вдруг, и причиной стала нежданная череда событий. В какие-то считанные недели Украина потеряла Крым, потом возник военный конфликт в Донбассе, в котором украинские вооруженные силы показали свою крайнюю неэффективность, и даже беспомощность. Они не могла справиться с военными формированиями сепаратистов, составленных из вчерашних шахтеров и трактористов, подкрепленных прибывшими из России наемниками. Высшие штабы украинской армии охватила всеобщее нервная шпиономания – все искали виновных в факте этой вопиющей небоеготовности. И Валерий Григорьевич предчувствовал, что он вполне может стать одним из этих виновных, может оказаться крайним. Конечно, легче всего объявить виноватым в низком моральном духе личного состава бывшего советского политработника, да еще предпенсионного возраста. Такого обвинить и уволить и просто и выгодно, чтобы отвести угрозу от более молодых и перспективных. Да-да, став генералом Валерий Григорьевич автоматически перестал быть перспективным, его уже никто не тянул и не прикрывал, напротив, всякий норовил подставить подножку. Все это время Валерий Григорьевич ощущал себя, как бы болтающемся в пространстве, не чувствуя под собой твердой почвы. Как никогда он чувствовал, какая разница между Россией и Украиной. В России имел место традиционно стабильный, сильный центр власти с многовековыми традициями. И кто бы там не приходил «к рулю», все равно на местах, в провинции этого «руля» с большей или меньшей степени эффективности слушались. Увы, Украина за полтора десятка лет независимости такого руля обрести так и не смогла. И сейчас как никогда казалось, что Украину куда-то неуправляемо несет. События на киевском майдане, бегство Януковича, отторжение Крыма, и вот, наконец, фактически полномасштабная война в Донбассе. Русскоязычный восток Украины, словно устал от безалаберности, безволия и коррумпированности киевской власти, и в то же время, словно соскучился по сильной, имперской, хотя тоже изрядно коррумпированной российской.

Звонок застал генерала Чмутова на службе. Он когда-то так жаждал услышать ее голос, сейчас… Все прошло, все перегорело. Галина тревожилась за судьбу матери, просила разузнать, что с ней, цел ли их дом. Чем он мог помочь? Броситься выяснять, что с их родным поселком и жива ли Стефания Петровна, та самая, что когда-то разрушила их любовь? Нет, он не испытывал былой неприязни к матери Гали. К тому же он просчитал свой жизненный путь в случае, если бы женился на Гале… Становилось очевидным, что он наверняка бы не сделал карьеры и уж точно не стал бы генералом. Он, в общем, был бы не прочь и помочь, но он не мог, ничего, совсем. Это ей в Москве казалось, что он, имея такой чин, в Киеве большой начальник и в курсе всех дел. А на самом деле он мало чего знал о том, что творится там, в Донбассе, в зоне активных боевых действий. Да и не только он, отвечавший за воспитательную работу, так же мало, что знали генералы занимавшие в штабе ВС ответственные командные и оперативные должности. В основном они лишь делали вид, что чем-то заняты, кем-то командуют, управляют, разрабатывают документы, отдают руководящие указания, или даже приказы, которые либо вообще игнорируются, либо исполняются с опозданиями, частично. В украинской армии, так же как и во всей Украине не было настоящего волевого и твердого командного центра. В результате, огромные запасы стрелкового оружия, боеприпасов, техники, обмундирования, продовольствия… все что досталось Украине в наследство от СССР. А это забитые под завязку склады трех общевойсковых округов: Киевского, Одесского и Прикарпатского. Почти все это за постсоветский период либо сгноили, либо безбожно разворовали и продали. Валерий Григорьевич, так часто возглавлял комиссии по расследованию этих хищений, что как никто знал истинное нутро украинской армии. Нет, он не негодовал, скорее, досадовал, что сам в той «торговле» никак не мог принять участия. Это в советское время политработники были «люди с большой буквы», а в постсоветское таковыми стали те, кто оказался поближе к «корыту». Так было и на гражданке, так было и в армии. А к армейскому корыту конечно ближе всех оказались тыловики и некоторые строевые командиры, они и обогащались.

И в результате, состояние армии оказалось таково, что его наиболее полно охарактеризовал один депутат Верховной Рады: «У нас в армии почти ничего не заводится, не летает, не стреляет…». Крым вообще оборонять оказалось некому. Ну, а для АТО в Донбассе едва наскребли относительно боеспособные части. В ходе боевых действий сразу выяснилось, что у частей ВСУ слабый моральный дух и низкая воинская выучка. Вновь формируемые добровольческие батальоны нацгвардии, как правило, кроме патриотического рвения ни чем от срочников не отличались. К тому же они оказались склонны к партизанщине и игнорированию приказов командования ВСУ. И что мог знать Валерий Григорьевич, при таком управлении и исполнительности, о положении в зоне боевых действий? Кто обстрелял его родной поселок? Да кто угодно. Могли и ВСУ и нацгвардия. Могли обстрелять по ошибке, случайно, а то и по-пьяни. То же самое могли и сепаратисты, тем более у них появились соответствующие огневые средства. В штабе никто даже толком не представлял против кого воюет армия. То, что банды местных донецких отморозков и прибывших к ним на подмогу солдаты удачи из России, могут противостоять хоть далеко и не самой сильной, но, тем не менее, регулярной армии довольно большой европейской страны – в это как-то не верилось.

Валерий Григорьевич вроде бы озаботился просьбой Галины Тарасовны, пообещал выяснить, что там произошло. А что он мог еще ей сказать? Что он не тот генерал, который напрямую командует войсками? Или то, что ему в последнее время вообще не доверяют, и скорее всего он один из вероятных кандидатов на скорое увольнение? Хорошо если вообще крайним не назначат, и не свалят на него вину за низкое морально-психологическое состояние в войсках…

Галина Тарасовна после звонка Чмутову, по его тону сразу поняла что, несмотря на обещания, он вряд ли что-то сможет выяснить про мать достаточно быстро. Более того она осознала, что ему просто не хочется заниматься этим хлопотным делом. Все это словно выбило какую-то «опору» в ее сознании. Вся жизнь, все, что она в ней делала, вдруг потеряло всякий смысл, в связи с возможной потерей матери и родного дома. Она обычно с Леонидом почти каждый год приезжала к матери, приезжала к себе домой, на родину. Там она с гордостью хвастала перед знакомыми и соседями, что живет в Москве. Мать, хоть и не изжила былой неприязни к кацапам, тоже любила прихвастнуть:

– У мене оби дочки в Москви живуть.

Действительно живут. Но как, что имеют, нажили за жизнь? У Оксаны хоть имеется трехкомнатная квартира в Виннице, в которой сейчас живет ее дочь. А у Галины, ее семьи? Если разрушен, или сгорел родительский дом, у них получается вообще ничего нет!… Живут в Москве? Живут, но где? Оксана в большой квартире хозяев, у которых работает прислугой, хоть она сама себя гордо величает экономкой. А Галина с семьей вот уже десять лет мыкается по съемным квартирам. А сколько нервов стоит этот съем квартиры. С нее в любой момент могут и хозяева выгнать, и участковый постоянно придирается, деньги жмет.

Cемья Прокоповых снимала трехкомнатную квартиру в одном из спальных районов юго-востока Москвы. Вернее, они снимали там две комнаты, а в третьей были свалены вещи хозяев. Хозяева простые москвичи, немолодые брат с сестрой, которым эта квартира досталась по наследству от их родителей. Брали они по московским меркам не так много, по 800 долларов в месяц. Тем не менее, для семьи Галины Тарасовны, то был немалый расход. До Москвы они пытались устроиться в Курске, куда приехали из Донбасса в 2002 году, вслед за родственниками Михаила. К тому времени родственники уже занимались торговлей мясом. Они прописали Прокоповых в Курске, помогли оформить российское гражданство. Все бы хорошо, но на периферии торговля мясом не приносила большой выгоды, ибо население там было в основном бедное и мяса покупало мало. Тогда-то на сходе всех родственников, типа семейном совете, решили попробовать выйти на московский рынок. А кому ехать в столицу, чтобы реализовывать мясную продукцию? Предложили Михаилу. Тогда, конечно, ни он, ни Галина особо не рвались вновь менять место жительства, срывать со школы сына. Но родственники повели себя жестко, дескать, вы еще и здесь не обвыклись, а у нас уже «место нагрето», так что вам ехать удобнее всех. Делать было нечего, не подчинение стало бы черной неблагодарностью за прописку и гражданство. Пришлось ехать в Москву. В отличие от отца и матери Леонид, которому тогда исполнилось 12 лет, в Москву ехал с радостью. Курск ему не нравился, а Москва… Москва она всегда манила прежде всего молодежь.

Ну, а родители ехали в Москву со страхом, знали, что она «слезам не верит», и что жизнь там дорогая, цены запредельные. В том же Курске можно месяц жить на те деньги, которых в Москве и на неделю не хватит. Много возникло по первому времени проблем и со съемом квартиры, и с устройством Лени в школу. Потом стало полегче, но все равно за эти годы не только Галина Тарасовна успела возненавидеть Москву, избавился от детской романтики и Леонид. Михаил Николаевич, тот молча терпел все тяготы и сразу по уши влез в торговые дела на продовольственном рынке. Как ни странно, Галина Тарасовна после нескольких лет московской жизни, вдруг осознала, что жить желает только здесь, в этой ненавистной Москве, даже пусть на птичьих правах. Да, дорогая здесь жизнь, неприятная, тесная, суетливая, плохой климат, тем не менее, в сухом остатке – лучше жизни нет нигде, ни в России, ни на Украине. Да чего там, такой жизни нет в большинстве бывших советских республиках. Недаром же отовсюду лезут именно в Москву, а уж азербайджанцы, армяне и грузины, ради жизни в Москве проявляли просто чудеса находчивости и изворотливости. Так было и во времена СССР, так осталось и в постсоветское время.

В 2010 году, также в Москву, оставив квартиру в Виннице дочери, приехала Оксана Тарасовна и посмотрела, как живет сестра. Она спросила:

– Деньги копите?

– Копим, – со вздохом ответила Галина Тарасовна, давая понять, что накопление идет туго.

Меж сестрами давно уж незримо наметилось что-то вроде соревнования: кто лучше устроится в жизни, некрасивая, но активная и всегда жившая «своим умом» Оксана, или красивая, но инертная, прислушивающаяся к матери Галина. И вроде бы всегда с большим отрывом «лидировала» Оксана. Правда в одном, весьма важном аспекте она явно уступала младшей сестре. Оксана вышла замуж «с интересом» и вышла неудачно, ибо фактически не познала счастья семейной жизни с мужем. Тот самый сын декана, которым она хвастала приезжая на каникулы, оказался пьяницей и гулякой, да к тому же и со слабым здоровьем. Они прожили всего-ничего, у них родился сын, а дочку Оксана рожала уже будучи разведенной, и более замуж так и не вышла. А вот Галина как вышла за Михаила, который и в молодости готов был с нее пылинки сдувать и до сих пор любил… так и жила с ним уже более тридцати лет. Правда и у них далеко не все гладко в семейной жизни. Это у Михаила к Галине имела место сильное и не проходящее чувство, а у нее… Она нет-нет, да и вспоминала Валерия – первая любовь она особенная.

Особым испытанием на прочность семьи Прокоповых, стало то, что Галина долго не могла забеременеть. Не больно дипломатичная Стефания Петровна не раз по этому поводу предъявляла претензии зятю. Типа, вроде ты ничего мужик, не пьешь, не гуляешь, а вот с «этим» делом у тебя видно не того. И Галине мать не раз выговаривала: не того нашла, пустой оказался. Приводила в пример Оксану:

– У ней хоч и пьяничка задохлый, а двох дитэй змиг зробити. А з цього кака користь? И в начальство николи не вийде, и до мущщинского делу негожий..

Учитывая, что Галя и Михаил жили в доме Стефании Петровны, слушать такое зятю было весьма нелестно. Другой бы не выдержал. Но Михаил все сносил стоически, и Бог их в конце-концов вознаградил. В 1991 году, когда Гале и Михаилу исполнилось по тридцать четыре года, наконец-то и у них появился ребенок, сын. Тем не менее, теща продолжала гнобить зятя до самого 2002 года, пока они не уехали. Впрочем, отъезд был спровоцирован не Стефанией Петровной, а тем, что к тому времени выживать в Донбассе, тем, кто имел отношение к шахтерскому труду, стало сложно. Массовое закрытие неперспективных шахт и предприятий их обслуживающих – все это провоцировало безработицу и чемоданное настроение.

Не только такая жизнь опротивела Галине Тарасовне. Ей глубоко противен был и бизнес, которым занимался муж и его родня, эта мясная торговля. Стоять за прилавком? Разве когда-нибудь она думала, что к старости жизнь заставит ее именно к оному встать. Но куда деваться, если ее семья жила за счет этой торговли. Слава Богу они, наконец, смогли снять подходящую квартиру. У них появились, хоть и не так много как хотелось, но достаточно средств, чтобы оплатить учебу сына в колледже, где он учился на программиста. Не забывали и откладывать, правда, нерегулярно и опять же не так много как хотелось, но откладывали.

Учился Леонид, как выяснилось впоследствии, напрасно. Ему казалось, что престижная профессия, поможет утвердится в московской жизни, но… Когда он окончил колледж, в котором обучение стоило семьдесят тысяч рублей в месяц… К тому времени программистов в Москве, причем с институтским образованием и куда более качественной подготовкой, чем после колледжа, стало, как говориться, пруд пруди. Леониду хорошо оплачиваемой работы просто не нашлось. Он устроился айтишником в школу, в которой когда-то учился. Но там ему положили зарплату всего в 22 тысячи рублей, а работы со школьным сайтом, отправлением, приемом и обработкой школьной электронной почты оказалось много. К тому же многие учителя, особенно старшего поколения, плохо владели компьютером, и ему приходилось работать и за них.

Попытался Леонид поработать, как ему казалось, в серьезной фирме в офисе системным администратором. Но его там, в основном, использовали как ремонтника. В сети той фирмы работало несколько десятков компьютеров и постоянно случались поломки. Из-за недостаточного опыта далеко не всегда Леониду те поломки удавалось исправлять, что существенно сказывалось на его зарплате. Но самым тяжким испытанием в той фирме стало поиск разрывов в кабелях, образующихся в результате наличия в помещениях офиса, вернее под ними, подвала, кишащего мышами и крысами. С наступлением темноты они поднимались по воздуховодам и щелям в офис и лакомились этими кабелями, нарушая сетевую проводку, что иной раз становилось причиной коротких замыканий. Поиск перегрызенных кабелей тоже повесили на Леонида. Таким образом, он вместо того, чтобы сидеть за компом, бегал с тестером по офисному помещению и искал порывы. Иной раз приходилось просто ползать в поисках таковых. Муторная работа. К тому же за нее платили всего 25 тысяч.

      В общем, Галина Тарасовна, после нескольких месяцев такой работы, когда сын вместо положенных восьми часов работал минимум по десять в сутки и получал за это по московским меркам гроши… Она потребовала, чтобы Леонид бросал эту даровую каторгу и подыскал себе, что-то получше. Увы, найти работу по специальности с окладом более 30 тысяч никак не получалось. Он попытался «делать деньги» в интернете, скачивая и перепродавая ролики с платных сайтов. У него ничего не получилось, да и это было весьма рискованно. В конце-концов пришлось идти на рынок помогать отцу. Тем более, что мать перед пенсией хотела хоть немного поработать в Москве в какой-нибудь госструктуре, чтобы на ту же пенсию уже уйти с «московской» работы, что сулило немалые льготы. Она устроилась администратором в гостиницу. Работа тоже оказалась нервотрепной, малооплачиваемой, но приходилось терпеть. Сын же стал вместо нее к прилавку на рынке.

По достижении 18 лет Леонида стали доставать повестками из курского военкомата, к которому он был официально приписан. Родственники сумели его «отмазать», конечно же вычтя сумму заплаченную в военкомате из доли родителей в мясной торговле. Но теперь Леониду было необходимо ежегодно ездить в Курск, чтобы подтвердить свою «негодность» к воинской службе.

Галина Тарасовна с трудом дотерпела в своей гостинице до 2012 года, когда ей исполнилось 55 лет, после чего незамедлительно вышла на пенсию. Увы, пенсия у нее получилась мизерная, куда меньше, чем она могла бы иметь, если бы не развалился Союз, и она бы ушла на нее со своей маркшейдерской службы. В общем, если бы да кабы… Но Галина об этом «если бы» думала постоянно и просто ненавидела, тех кто по ее мнению развалил Союз, в котором, как сейчас выяснилось, она и ее семье жили не так-то и плохо. Ей казалось, что в том Союзе все или большинство жили так же, в общем неплохо. И зачем было крушить ту жизнь? Она ведь тогда никуда не выезжала с Донбасса дальше Крыма, где отдыхала в ведомственных санаториях, потому не могла знать, как живут в Союзе в других местах. Об том ей сообщил уже в Москве один из ее нынешних квартирных хозяев…

4

В 2013 году работники московских коммунальных служб резко повысили плату за пользование горячей и холодной водой, прежде всего для тех квартир, где не стояли водосчетчики. Так как коммунальные платежи в снимаемой Прокоповыми квартире оплачивали хозяева, они решили срочно ставить водосчетчик. Для установки и оформления документов в сдаваемую квартиру прибыл брат, мужчина немного старше Галины Тарасовны, и на ее взгляд по внешности типичный москаль. Что значит типичные москали? Это далеко не те русские, что проживали на Украине, в частности в Донбассе, это даже не те русские, что живут на юге России, на Дону и Кубани. У вышеперечисленных русских очень много общего с украинцами, к этому типу относились и Валерий Чмутов, и Михаил Прокопов. Роднил с украинцами южных русских и говор, прежде всего мягкое «ге» в отличие от твердого северорусского-москальского. Если говорить о внешности… Ну, не могут не отличатся антропологически люди, чьи многие поколения предков жили в степях, от потомственных жителей лесов. И ментальность от многовекового проживания в совершенно разных условиях у них часто совершенно разная. Ведь одной жизнью они жили только в советское время, а до того много столетий совершенно разными.

И этот москаль сразу не понравился Галине Тарасовне, впрочем, как и она ему. Пока ждали бригаду по установке счетчиков, Галина Тарасовна о многом переговорила с хозяином квартиры. В ходе того разговора и выявилась та разница в ментальности меж «хохлами и москалями», хотя изначально Галина Тарасовна собиралась говорить всего лишь о том, чтобы хозяева зарегистрировали их на этой жилплощади:

– Нас участковый уже задолбал. Говорит, раз вы здесь не зарегистрированы, то и не имеете права проживать. Понятно, что он просто хочет, чтобы мы ему заплатили. Но для нас это слишком накладно. Я говорила с вашей сестрой по этому поводу, но она ссылается на вас, говорит, что вы против, – попыталась, что называется «поставить вопрос ребром» Галина Тарасовна.

– Да, я против. Но если вы хотите, чтобы все было по закону и участковый бы к вам не прикапывался, давайте заключим официальный договор, и тогда мы вам будем сдавать квартиру официально, с налоговыми отчислениями. Только, сами понимаете, платить-то по факту вам придется больше, – хозяин издевательски улыбнулся, явно давая понять, что вопрос с участковым его совершенно не касается, и квартиросъемщики должны его решать сами.

«Проклятый москаль», – подумала про себя Галина Тарасовна и демонстративно оборвала разговор. Впрочем, вскоре приехала бригада по установки водосчетчиков, и хозяину тоже стало не до разговоров.

Решение вопроса с участковым стоил Прокоповым еще пары тысяч рублей в месяц. Все эти траты вкупе с учетом инфляции ставили крест на самом главном – накоплении достаточной суммы для покупки своего жилья в Москве. Хотя в глубине души Галина Тарасовна осознавала, что даже если бы не было этих дополнительных трат, инфляции, даже если бы они не потратили впустую деньги на учебу сыну, даже если бы экономили на всем, вплоть до еды… Даже тогда вряд ли бы им удалось накопить денег на квартиру – жилье в Москве было просто запредельно дорого. Черной завистью завидовала она москвичам, которым жилье здесь досталось по наследству, завидовала московским пенсионерам, которые имели немалые социальные льготы по оплате жилья, бесплатно пользовались общественным транспортом и т.д. Местные пенсионеры имели возможность вполне достойно жить в этом невероятно дорогом городе. Увы, она, даже выйдя на пенсию, всеми этими льготами пользоваться не могла, ибо имела курскую прописку и ей они не пологались, и за все приходилось платить сполна.

Сын с мужем пришли с рынка как обычно после восьми вечера. Так же как обычно они были основательно вымотаны. Ведь это только со стороны кажется, что стоять за прилавком дело нетрудное. Но Галина Тарасовна хорошо помнила, как она сама уставала к концу рабочего дня на этой «легкой» работе, куда сильнее, чем потом, в гостинице. Здесь в Москве она не раз с ностальгией вспоминала свою кабинетную маркшейдерскую работу. Она сидела в конторе и занималась оформлением документации. Зарплату получала небольшую, но то была именно женская нетяжелая работа, на которой она бы без лишней затраты нервов и здоровья досидела бы до пенсии…

Михаил Николаевич едва вошел сразу поинтересовался:

– Ну, что Галя, что-нибудь выяснила, позвонила в Киев?

Леонид прошел в свою комнату включил компьютер, вышел и интернет, чтобы успеть до того, как мать позовет его ужинать, проверить свою электронную почту. Увы, никаких писем ему не поступило.

– Лень, опять не успел прийти, сразу свою шарманку включил. Иди, хоть руки перед едой сполосни, – раздался недовольный голос Галины Тарасовны.

Леонид со вздохом «усыпил» компьютер и пошел в освобожденную отцом ванную. А Галина Тарасовна, накладывая в тарелки ужин, «отчитывалась»:

– Позвонила я Валере, обещал узнать, но предупредил, в Донбассе сейчас такой бардак, что трудно понять, кто и откуда стреляет. Садитесь, сегодня картошка с мясом.

Михаил Николаевич нахмурился, услышав что жена все-таки вняла совету сестры и позвонила Чмутову. Естественно, он очень болезненно воспринимал их любые контакты, даже сейчас, когда старая любовь, что называется, быльем поросла.

– Да чего он узнать-то может, в Киеве сидя? – Михаил Николаевич отодвинулся, пропуская сына, ибо кухня была стандартной советской, то есть очень маленькой, тесной даже для двух человек, а тут собрались сразу трое. – Я на рынке с нашими мужиками поговорил. Они говорят, что этому бардаку скоро конец. Слава Богу, на Украине президента избрали, и он на Донбасс всю армию двинет. Вроде в Славинске и отморозков наших и Стрелкова с его бандой там же и кончат. Тогда и узнаем, что и с домом, и со Стефанией Петровной…

За более чем десятилетнее пребывание в России Михаил Николаевич Прокопов, хоть и стал ее гражданином и являлся русским по крови, но большая часть жизни, проведенная на Украине, даже советской давала себя знать. К тому же посмотрев, как живет русская провинция в постсоветское время, он превращения Донбасса в такую же русскую провинцию не хотел.

– Ой, когда это будет-то? А если мама в срочной помощи нуждается? У меня сердце болит, ведь там каждый день убивают да ранят и все больше случайных людей, – Галина Тарасовна говорила со «слезой» в голосе.

Михаил Николаевич как начал есть, так более уже ничего не собирался говорить, словно целиком сосредоточился на процессе поглощения пищи. Зато вдруг заговорил до того по приходу не сказавший ни одного слова Леонид:

– Не только это говорили мужики. Они еще говорили, что в украинской армии совсем никакого порядка нет, там все уже давно разворовано, и воевать никто не умеет, – сын сразу дал понять, что не разделяет точку зрения отца, на положение дел на их малой родине. – А добровольцы из России, что со Стрелковым пришли все воевали, кто в Чечне, кто в Приднестровье, кто в Южной Осетии. А с украинской стороны никто пороха не нюхал…

Чувствовалось, что Леонид, не служивший в армии, с явным пиететом относится к тем, кто владел этим самым «боевым опытом».

– Да провались они там все и те и эти! Что ж нам теперь из-за них и в свой дом не поехать, про мать родную узнать нельзя? Господи, только бы с мамой ничего не случилось, и дом наш уцелел, и скорей бы все это кончилось, – Галина Тарасова подала на стол чай.

– Нет, мам, скоро это заваруха не кончится, – Леонид взял, поданную матерью чашку.

– Если в армии порядка нет… тогда да, тогда всю донецкую борзоту и бандитов не унять, тем более, что отсюда им подмога идет, – быстро словно флюгер при дуновении ветра переменил свое мнение Михаил Николаевич – таким он был по жизни. Но тут же он нашел и причину бардака в украинской армии. – Это такие как твой Валерка армию до ручки довели, раз не могут справиться с пьяными архаровцами, что из забоев вылезли,– Михаил Николаевич, как бывший маркшейдер, всегда свысока относился к простым шахтерам, рубившим уголь в забоях.

– Надо бы туда съездить, разузнать что с бабулей, – вдруг предложил Леонид, допив чай.

– Ты, что… неужели сам ехать собрался!? – будто не поверила услышанному Галина Тарасовна.

– Ну, а что? Делать-то что-то надо, – Леониду вдруг показалось, что для него это некий выход, что таким образом можно, хоть ненадолго, а может и надолго сменить опостылевшую обстановку, вырваться из Москвы, бросить эту опротивевшую мясную торговлю. К тому же он тоже переживал за бабку, ведь он был ее младшим, любимым внуком.

– И не думай. Я тут за бабушку переживаю места не нахожу, а если еще и за тебя – вообще с ума сойду, – сразу обозначила свою позицию Галина Тарасовна.

– Ты что Ленька, совсем сбрендил. Мы тебя тут от армии отмазали не для того, чтобы ты сам в пекло полез. Там же сейчас не пойми что творится. Пропадешь ни за грош, – поддержал мать отец.

Но Леонид не испугался мрачных прогнозов. Ему казалось, что любые изменения его никчемного и скучного бытия пойдут на благо. За все годы, что жил здесь, он так и не почувствовал себя местным. Когда на летние каникулы Леонид приезжал на родину, к бабушке, там его считали москвичем, многие бывшие приятели явно завидовали. Тем не менее, только там, на малой родине, под Донецком он чувствовал себя в родной обстановке, а дом бабушки считал своим родным домом. А в Москве? … Как родители не жили, а выживали, так и он выживал. Он тоже не меньше матери морально устал от всей этой второсортной жизни, как эквилибрист не чувствуя под собой твердой основы. Довлело и то, что он в свои двадцать три года не имел ничего своего личного, ни угла, ни денег, даже своей девушки у него не было. Единственное удовольствие – включить компьютер, одеть наушники и уйти от опостылевшей реальности в мир интернета. Вот и сейчас, получив отповедь от родителей на свое предложение, Леонид вновь спрятался в свою «скорлупу», в интернет. То был его мир, в который родители не могли заглянуть, хоть нередко сидели рядом и смотрели телевизор. Они в это время существовали в разных измерениях: родители – поколение телезрителей, сын – поколение интернета.

Родители слушали новости по радио и смотрели телерепортажи. Они не очень доверяли «москальским» СМИ и все воспринимали через свою, нет не украинскую, донецкую «призму». Ведь Донбасс по большому счету не являлся ни Россией, ни Украиной, это что-то между, но ни в коем случае не то и не то. А вот Леонид, блуждая по просторам «сети», имел возможность узнавать мнение о конфликте как с одной, так и с другой стороны. Анализируя, он составлял собственную картину происходящего на его малой родине.

Ну, и конечно, что еще в обязательном порядке посещал Леонид в интернете, это сайты знакомств. Родители в этих делах ничего не понимали, и он не боялся, что они могут что-то подсмотреть. В своем мире он был совершенно независим. Здесь он знакомился, переписывался… До настоящих не виртуальных, а реальных знакомств Леонид все же не доводил. Понимал, что в реальной жизни девушки из интернета окажутся совсем не такими, какими они представлялись, наверняка и фото выкладывали не свои и все прочее. В то же время и он тоже «водил за нос» виртуальных знакомых, представляясь крутым программистом из Москвы, работающим айтишником в крупной фирме. Мать же не раз намекала на вполне реальное решение всех его и частично их проблем: женись на москвичке, и ох как нам всем легче жить станет. Легко сказать женись. Чтобы жениться надо не только познакомиться, но и ухаживать, водить по ночным клубам и ресторанам, или хотя бы по кафе, на всякие там тусовки и прочее. Это же Москва и начало 21 века, а не Донбасс семидесятых. Ничего этого Леонид не мог. Вот он и уходил от реальности в мир интернета. Конечно, то была совсем не равноценная замена.

Интернетные мнения о событиях в Донбассе Леонид сравнивал и с «рыночными», то есть взглядами торговцев, с которыми ему приходилось общаться. Среди русских торговцев превалировало приподнятое настроение. Дескать, какой наш президент молодец, ловко сделал Хохляндии «обрезание», вернул России Крым. И то, что в Донбассе Россия помогает ополченцам – так и надо. Так что Михаил Николаевич, официально прибывший из Курска, в той среде свое мнение предпочитал не афишировать. Иначе торговцы в мясном ряду, все эти тамбовские, липецкие, орловские его бы не поняли. Торговцы-кавказцы в основном ни как не обозначали свою позицию. Им было все равно кто и за что воюет в Донбассе, но Леонид чувствовал, в глубине души они довольны, что русские и украинцы бьют друг друга и хотят, чтобы они поубивали как можно больше. Наиболее близким к мнению отца стали взгляды торговцев родом с Украины. Меж собой они считали Россию и Путина агрессорами. Так же они все хотели, чтобы Украина жила как живут в Европе: чисто, богато, свободно, без москальского жесткого централизованного руководства, и все что с ним связано: сильное государства, но большинство населения традиционно живет бедно. Для большинства украинцев всегда главным являлось личное благополучие, а не сильная страна, армия, престиж в международной политике, космос и т.д. Так было и в советское время, тем более так обстояло дело и сейчас.

На чьей стороне был Леонид? Он и сам однозначно ответить не мог. До сих пор по жизни за него в основном все решали родители. Когда возникла угроза призыва сына в армию, отец сразу заявил:

– Не для того мы с Донбасса уехали, чтобы вместо украинской армии ты служил в российской, в какой-нибудь дыре. А в России, куда ни глянь почти везде дыры, в которых либо в бытовом плане жить нельзя, либо от черных проходу нет. Да и в самой армии здесь сейчас, говорят, черные над всеми издеваются…

Леонид и сам не горел желанием служить и не противился, что родители для него «сделали» липовую болезнь. Но все же до такой степени не чувствовать себя россиянином как родители он уже не мог. Сказывалось, что вторую половину своей жизни он провел не в Донбассе, а в Курске и Москве. Тем не менее, и родился и пошел в школу он еще там, под Донецком, более того, почти каждый год лето проводил там же, у бабушки. Он отлично знал тамошние настроения. Знал, что в Донбассе большинство населения, в отличие от Крыма, в Россию не рвалось. Возможно, если бы восстановили Союз, дончане это бы приветствовали. С детства он помнил, как причитали по развалившейся державе отец и мать. Его отец был русским, мать украинкой, как и тетка, но на самом деле они не являлись ни тем, ни тем, они были советскими людьми и в той советской жизни им жилось относительно неплохо, хотя это они в полной мере осознали только после гибели Союза. Они бы с удовольствием вернулись в то время, но увы…

Для Леонида стало неожиданностью, что после двух лет обучения в курской школе, где требования мало отличались от его первой поселковой школы, в московской оные окажутся настолько высокими, что он поначалу просто «не потянул» – у него возникли серьезные проблемы с успеваемостью. К тому же за то десятилетие, что прошли с развала Союза до переезда Прокоповых в Москву… Москва за этот период прошла несколько иной «путь», чем Донбасс и русская провинция. Во всяком случае, советского в московской жизни осталось куда меньше, чем в том же Донбассе. Тяжело адаптировался в мегаполисе Леонид. Но чем больше он «врастал» тем дальше в своих мировоззрении он уходил от «донецких» взглядов родителей. Мать и отец, даже относительно приноровившись к своей новой «рыночной» жизни, в душе оставались советскими, хоть и с особой донецкой спецификой. Нет, не совками в общепринятом смысле этого термина. Они по натуре многое взяли от бабки Леонида, Стефании Петровны и являлись советскими куркулями, хозяйственными, гребущими под себя, про себя презирающие, так называемый, пролетариат, то есть рабочий класс и колхозное крестьянство… Презирали наравне, с так называемым начальством, куда по их мнению (с легкой руки Стефании Петровны) пролезали в основном голодранцы с целью занять должность и воровать. На том же основании и с той же подачи и отец и мать недолюбливали москалей, то есть русских из России.

Леонид не получил от бабки столь мощного и долговременного «воспитательного импульса» как родители. Леонид хоть и не стал настоящим москвичем, но уже не являлся и дончанином, как никогда не был украинцем. Почему эдакое раздвоение сознание не приводило к некому моральному срыву? Леонид был еще молод, здоров и ему более всего хотелось жить полноценной жизнью, жить так, как он хотел. Увы, так жить он мог лишь виртуально, забравшись в дебри интернета, заходя на сайты знакомств, на порносайты, лицезреть красавиц, которыми он хотел обладать, но опять же осуществлял свою мечту лишь виртуально… И сейчас он бродил в «сети», слыша через наушники как родители разговаривают меж собой на повышенных тонах о нем… и не только.

– На цепь что ли его посадить… ведь убежит, – слышался из кухни голос матери.

– Да никуда он не денется, – успокаивал отец.

– Вон у Оксаны, ни сын, ни дочь, наверняка и не думают ехать бабку искать. А этот… совсем тронулся, – продолжала возмущаться мать.

– Да куда им искать. У дочери не поймешь что с семьей, а сын, Богдан… он же больной совсем, – отвечал отец.

– Да какой больной. Если он где-то здесь под Москвой работает, значит не больной, и лет ему куда больше, чем нашему. Взрослый мужик, мог бы съездить про бабку разузнать…

Леонид понял, что родители говорят о его двоюродном брате Богдане и, не желая больше слушать эти препирательства, вбил в адресную строку «позывные» очередного сайта и поплотнее надвинул наушники…

5

Оксана Тарасовна не разделяла беспокойства сестры. У нее никогда особо сердце не болело по матери. Впрочем, не в той степени переживала она и насчет дома, в котором выросла. У нее, в отличие от младшей сестры, имелась квартира в Виннице. И вообще, она смолоду жила по принципу: перво-наперво надо беспокоиться о самых близких, а об остальных по мере возможности. А мать для нее уже давно не являлась самым близким человеком. Тем более Оксане Тарасовне и без того было о ком переживать, ведь ни у неё самой, ни у ее детей жизнь в последнее время явно не складывалась. Какая это жизнь, когда она бывший директор школы, в свои шестьдесят лет вынуждена жить в качестве прислуги. Переговорив с сестрой, Оксана Тарасовна решила позвонить сыну, который трудился в бригаде строителей-шабашников в Подмосковье…

– Эй, западэнция, подай молоток!… Вон там саморезы возьми, неси сюда!… Шуруповерт подай!… Западэнция, шевели мослами, что ты ходишь как в штаны наложил!?… Ножовку принеси, да швыдче ходи!…

Все эти восклицания-подгонялки относились к болезненного вида, среднего роста и средних лет подсобному рабочему Богдану Панасюку. В бригаду украинских гастарбайтеров, шабашивиших по Подмосковью, он попал три месяца назад, хотя навыков к строительному делу почти не имел. Потому ничего более важного, чем выполнения команд подай-принеси, ему не доверяли. А работа, которую сейчас выполняла бригада, была непростой – замена огромных старых деревянных окон в зале ожидания одной из подмосковных железнодорожных станций на новые, пластиковые, со стеклопакетами. Как правило, гастарбайтеры с Украины были гораздо более квалифицированными, нежели узбеки и таджики. Потому и работу им поручали требующую определенных навыков «цивилизованного» строительства.

Как же в довольно квалифицированной бригаде оказался такой явно «балластный» экземпляр, как Богдан? Очень просто, «по звонку». Некий влиятельный тип, координирующий заказы для таких вот украинских бригад, буквально заставил бригадира взять этого великовозрастного неумеху подсобником. За это, правда, бригада в качестве отступного тут же получила вот этот выгодный заказ на замену окон сразу на нескольких железнодорожных станциях. Тем не менее, отношение к новенькому в бригаде от этого доброжелательным не стало. Его постоянно пинали и давали понять, что он здесь явно лишний.

Богдан с трудом переносил свое положение. Это читалось по выражению его лица. Не менее болезненно переносил он и прозвище, которое дали ему в бригаде. При этом он, в отличие от прочих членов бригады, грамотно и без гыкания говорил по-русски. Его так прозвали после того как узнали, что он из Винницы. А вся остальная бригада состояла из уроженцев Донецкой и Луганской областей. Такие по украинским понятиям считались почти москалями и их недолюбливали остальные украинцы, те же в свою очередь не жаловали и «западенцию» и «гэтьманщину». Не стал Богдан щеголять своей эрудицией, объяснять, что «западэнция» это выходцы со Львовской, Волынской, Ужгородской, Ивано-Франковской и прочих западноукраинских областей, но никак не Винницкой. Он лишь заявил, что его мать тоже из-под Донецка, и там у него живет бабушка. Но это не произвело никакого эффекта, похоже, ему не поверили.

Тяжело сносить такое отношение, когда тебе уже тридцать семь лет и ты по возрасту старше большинства членов бригады. Но куда денешься, если даже эту работу мать для него еле нашла через своих знакомых. Когда через пару недель такой работы Богдан позвонил матери и взмолился… Мать заверила, что долго ему так работать не придется, скоро она ему подберет что-нибудь более подходящее в самой Москве. Да, так уж сложилось, что как в детстве, так и сейчас все за него решала мать. С другой стороны он отлично понимал, что иметь такую мать – это великое счастье. Даже сейчас она не сидит сложа руки на нищенской учительской пенсии, а зарабатывает деньги, помогает детям. Вон сколько народа с Украины ищут работу по всей России, и далеко не каждый находит подходящую. А она в своем возрасте нашла таковую в самой Москве, и зарабатывает по тридцать пять тысяч рублей в месяц. Этому заработку и тому, что мать, живя у хозяев, не оплачивает съемную квартиру, жуткозавидовала тетя Галя, младшая сестра матери – это Богдан знал точно. Хотя тетка со своим семейством вроде бы тоже в Москве пристроились, даже гражданством российским обзавелись, что позволило ей получать российскую пенсию, плюс муж с сыном торгуют мясом на рынке… Но все равно завидует тетка, привыкла завидовать, все время старшая сестра материально жила лучше младшей и сейчас опять лучше живет, хоть намного меньше в Москве прожила. Как говорится, кому, что на роду написано.

Семья младшей сестры Богдана тоже держалась на плаву в основном благодаря финансовой поддержке матери. Да и сам Богдан, долгое время лечившийся и бывший неработоспособным жил за ее счет. Богдан был безмерно благодарен матери и в то же время жалел ее. Он понимал, чего ей стоили эти тридцать пять тысяч, эта московская работа, какие моральные муки она испытывала. При этой мысли сердце Богдана замирало, а глаза сужались в злобном прищуре: его мама, умная, деловая, властная, пробивная и… прислуга. Но что он мог изменить, ее сын, ее надежда. Он до сих пор не завел своей семьи, зато успел напрочь подорвать здоровье, не имеет и мало-мальски пригодной для добывания хлеба насущного профессии. И это, несмотря на то, что он в свое время на «четыре» и «пять» окончил школу, поступил в институт и имел когда-то «вагон» здоровья.

Бригадир объявил перекур. Богдан устало сел на станционную лавку, и в его сознании, как в кино с ускоренной сменой кадров, прошла вся его жизнь…

Когда Богдан пошел в третий класс, Оксана Тарасовна стала директором той самой школы, в которой он учился. Тогда в 1986 году, в свои тридцать два года она считалась молодой перспективной директрисой с большим будущим. Богдан почти не помнил отца, с которым мать развелась, когда ему исполнилось три года. С родственниками со стороны отца мать отношений не поддерживала и Богдан фактически тоже с ними не контачил. Отчего умер его отец, через два года после развода, Богдан тоже толком не знал – мать наложила на эту тему строгое табу. Он лишь знал, что родитель сильно пил. Но так как всем для него являлась мать, то отсутствие отца в его жизни фактически никак не ощущалось – мать была и опорой и защитой.

Легко и приятно учиться в школе, где директор твоя родная мать. Но Богдан особо не злоупотреблял своим привилегированным положением. Оценки, за редким исключением зарабатывал честно и вообще мальчиком рос довольно скромным. Матери особенно нравилось, что он легко, без напряжения учится. Как-то она сказала:

– Господи как хорошо, что ты именно эту черту от отца унаследовал – способность к учебе. С нашей стороны ни у кого таких способностей нет, нам всем учеба тяжело давалась. Тебе бы к этим способностям, да еще мои бы характер и целеустремленность – горы свернешь, всего добьешься.

Уже тогда в его жизни все наметила и распланировала мать. После школы Богдан должен был по примеру матери поступать в областной пединститут. Потом немного поработать в школе, под ее опекой, если она останется директором или уйдет на повышение (а все к тому шло). Если в школе дела пойдут – тоже расти до директора. А если нет, то уходить на комсомольскую работу в райком, или обком, далее на более высокий республиканский уровень – все выше и выше… Но крах Союза загубил в зародыше, этот, казалось, реальнейший план. Впрочем, все начало рушиться еще раньше. Когда он перешел в шестой класс, преподавать историю к ним пришел молодой учитель…

Пропагандировать националистические идеи в те перестроечные времена стало и модно и почетно. Молодой историк наряду с официальной программой, начал сначала завуалировано, а потом и откровенно агитировать учеников за выход Украины из состава СССР и построение независимого суверенного государства. Он говорил то, что уже давно зрело в недрах украинского общества, прежде всего на западе республики. То, что СССР большая, мощная, но безалаберная и бестолковая держава, которая «делает ракеты и перекрывает Енисей», в то же время ее население в основном пребывает в нищете и бедности. Если же Украина станет независимой, то ее трудолюбивый народ станет работать не на ракеты и перекрытие Енисея, а только на себя. Она не будет кормить огромную бесхозяйственную Россию, отсталую и многодетную Среднюю Азию, криминально-коррумпированный Кавказ… И тогда Украина заживет так же счастливо и богато, как живут страны Западной Европы, без уравнительной коммунистической идеологии, давящей всякую частную инициативу, с открытыми границами и неограниченной торговлей со всем миром. И тогда не надо будет втихаря из-под прилавка, или с рук втридорога покупать импортные магнитофоны, джинсы и прочее шматье. Все будет в свободной продаже и в любом количестве…

Союз рухнул, когда Богдан уже учился в девятом классе. Украина стала независимой, а Богдан убежденным национал-патриотом. И лишь твердая позиция матери, что надо обязательно окончить школу, потом поступить в институт, удержали его тогда от вступления в какую-нибудь молодежную националистическую организацию. Но это все равно случилось, когда Богдан уже являлся студентом-первокурсником. Метаморфозы, произошедшие во всей шкале жизненных ценностей, очень сильно надломили тогда Оксану Тарасовну. И она в какое-то время упустила сына из под своего влияния. Богдан же с головой окунулся в водоворот тогдашней политической жизни. Эйфория, вызванная неожиданным и бескровным обретением независимости, рождала самые оптимистические прогнозы: пройдет пять-шесть, самое большее десять лет и Украина будет жить не хуже Франции, ну самое малое, как Испания. Ведь для этого имеется главное условие – Украина, наконец, избавилась от трех с половиной векового гнета москалей. Именно из-за этого гнета, трудолюбивый, живущий на тучных черноземах и в благодатном климате народ никак не может по-настоящему разбогатеть и жить в достатке.

Теперь кумиром Богдана стал опять-таки молодой институтский преподаватель Семен Порубайло. Как же слушали его студенты! Как замечательно он говорил о превосходных качествах и возможностях украинского народа. Он рассказывал о борцах за свободу Украины: Сагайдачном, Выговском, Мазепе, Грушевском, Петлюре, Бендере… Эти деятели, чьи имена были поругаемы в советское время, сейчас представали в ореоле героев и мучеников. Порубайло, обладая широким кругозором и нестандартным мышлением, буквально заражал студентов своими идеями. Особенно он любил сравнивать качества украинцев и русских, доказывая неоспоримые преимущества первых над вторыми. Например, он обращался к аудитории:

– Кто такой Мичурин, вы, наверное, знаете?

Большинство студентов, вчерашние советские школьники, конечно немало слышали об этом русском ученом-садоводе. Но Порубайло безапелляционно заявлял:

– Он вообще не ученый, а средней руки селекционер. А кто такой Симиренко?

Лишь единицы из сидящих в аудитории могли ответить на этот вопрос.

– Вот так, вы украинцы не знаете выдающегося украинского ученого, зато знаете посредственного москаля, который за долгие годы жизни фактически не вывел ни одного хорошего сорта, ни яблони, ни груши. А яблоко сорта ренет Симиренко, творение нашего соотечественника, прославлен на весь мир. Вот наглядный пример, как советская система образования, школа, оболванивала украинских детей, выдавая черное за белое, и наоборот.

В том же ключе Порубайло приводил множество примеров, подводя студентов к мысли, что своих вершин русская наука и культура достигла благодаря этническим украинцам, или выходцам с Украины. И студенты с восторгом, безоговорочно верили, что без Украины Московия осталась бы дикой, чисто азиатской страной. В подтверждение приводились имена выдающихся людей, которые вынужденно тратили свой талант не на благо исконной родины, а на развитие русской культуры, науки, языка. Особенно он любил смаковать решающую роль украинцев в деле разработки космических ракет:

– Кто стоял у истоков ракетной техники? Николай Кибальчич, уроженец Черниговской области, он еще в 19 веке выдвинул идею реактивного летательного аппарата. А имя Юрия Кондратюка у нас вообще никому неизвестно, настоящего гения, который еще в 1919 году впервые вывел основное уравнение движения ракеты, разработал схему и описание четырехступенчатой ракеты на водородно-кислородном топливе. Многие его идеи использовались американцами при реализации своих космических программ. И они в отличие от москалей это не скрывали и даже поставили ему памятник на мысе Канаверелл, вблизи космодрома. Ну, и самое большое воровство москалей у украинского народа это Сергей Королев, которого те объявили русским гением. Королев он только по фамилии русский, во всем остальном он украинец, ибо рожден украинской матерью и воспитывался у дедушки с бабушкой по фамилии Москаленко в Винницкой области… И вообще вся советская космическая отрасль держалась в основном на ученых украинцах, таких как конструктор жидкостных двигателей Глушко…

Порубайло не ограничивался учеными ракетчиками, он пропагандировал глобально:

– Писатели Гоголь, Короленко, Зощенко, Аверченко, великий ученый Вернадский, а художник Иван Марчук, которого коммуняки здесь гнобили, эмигрировал и стал одним из величайших современных художников в мире. Все эти москали типа Глазунова, Шилова и прочие они рядом с ним бездарные мазилки… Даже те русские по крови, ставшие великими родились в основном на Украине, или имели украинские корни: Пирогов, Чайковский, Сикорский, Булгаков… Сами москали на территории собственно России даже собственных руководителей не могли родить и воспитать. Ни один царь не был русским по крови, и Рюриковичи, и Романовы имели скандинавское и немецкое происхождение. И после падения царизма СССР не возглавлял ни один русский, рожденный в России. Ленин – чуваш с евреем, Сталин – грузин, Хрущев – родом с Украины, Брежнев тоже, Андропов – еврей, даже Горбачев по матери украинец. И все те гении из 19 века, которыми русские так гордятся, как правило, нерусского происхождения. Нетрудно сделать вывод, что нет более бездарного и безинициативного народа, чем москали, то есть русские, рожденные и выросшие в России, – резюмировал свои выводы Порубайло.

Ему безоговорочно верили даже те студенты, которые не были украинцами, даже русские. Ведь и они родились здесь, на Украине, а значит не имели отношения к тем тупым своим соплеменникам, что родились не на щедрой украинской земле, плодородной не только для хлеба, но и для рождения гениев. Те же родились в скудной Московии, на земле не способной рожать ни хорошего хлеба, ни талантливых, инициативных людей. Богдан слушал те лекции «с открытым ртом» и проникался убеждениями любимого преподавателя. А тот недвусмысленно подталкивал к следующей весьма провокационной мысли: русские, москали, не обладая талантами, преуспели в одном – угнетении других народов и использовании в своих интересах способностей и труда других народов, их природных ресурсов. Из этого уже вытекало, что Россия, москали, просто не могут быть не агрессивными по отношению к Украине, своему главному мозговому донору…

Не долго Порубайло читал свои лекции. То ли он сам ушел, то ли его «ушли». Но «семена» посеянные им в молодые головы вскоре дали всходы. Богдан вместе с рядом своих сокурскников вступил в молодежное крыло организации УНА-УНСО, где его кумир занял один из руководящих постов. И когда в 1995 году Порубайло предложил ему вступить в отряд формируемый УНА-УНСО для отправки в Чечню, чтобы воевать на стороне чечен против российских федеральных войск, долго уговаривать Богдана не пришлось. Ведь Порубайло убеждал не только словами, но и личным примером, став нечто вроде замполита в том отряде. Тогда юный романтичный Богдан искренне уверовал, что гордый и свободолюбивый чеченский народ поднялся с оружием в руках, чтобы сбросить колониальный гнет фактически уже издыхающей России.

– Наше участие в этой войне, которая неминуемо приведет к полному развалу России, не что иное, как схватка с заклятым врагом вдали от наших границ. Только при условии гибели России Украина сможет спокойно жить и развиваться, – пояснял ситуацию Порубайло.

Богдан взял в институте академический отпуск и, ничего не сказав матери, отправился на подготовительные сборы в лагерь военной подготовки УНА-УНСО. Полтора месяца их учили стрелять, бросать гранаты, приемам самообороны и выживания. Уже на тех сборах романтический ореол, окружавший тогда УНА-УНСО, в глазах Богдана сильно померк. Учили наспех, кормили плохо, инструктора были грубы, иногда просто оскорбляли. На практических занятиях частенько игнорировались правила техники безопасности. Однажды на глазах Богдана подорвался один из «курсантов», учившийся метать боевые гранаты…

Богдан очнулся от недолгого полузабытья. Мысли-воспоминания прервались как раз на одном из поворотных моментов его жизни. Если бы тогда он сбежал из того лагеря, как делали многие, его бы жизнь, наверняка, сложилась совсем иначе. Он бы не пережил того ужаса, который ему пришлось пережить, и главное – он бы сохранил здоровье. Но, увы, слишком он верил Порубайло, который стал для него высшим авторитетом во всем. И как было не поверить, ведь Порубайло не играл на публику, как большинство политических деятелей во все времена. Он искренне верил в свои убеждения, с ними жил, с ними и погиб…

Перерыв кончился. Бригада возобновила работу. Во время перекура прочие члены бригады обсуждали последние новости из Донбасса. Богдан в этом никогда не принимал участия, но по мере возможности слушал. Он не мог точно определить на чьей стороне эти донецкие и луганские работяги. Ему показалось – ни на чьей. Они одинаково негативно относились и к любой киевской власти, и к нынешним лидерам ополченцев, ни тех, ни тех не считая достойными политическими фигурами. Ни один из них даже не дернулся ехать за кого-то воевать. Их беспокоила только судьба близких, а также родных городов и поселков. Разве что бригадир, мужик уже в возрасте переживал больше всех. Он по нескольку дней на день звонил к себе в Луганск и буквально умолял жену сберечь детей, дочь школьницу и сына-подростка, вплоть до того что не выпускать их за порог дома. А когда разговаривал с сыном, обещал ему по приезду вырвать ноги, если он вздумает записаться в ополчение и пойдет воевать. Богдан уже был далеко не тот юноша из девяносто пятого года и не столь однобоко оценивал конфликт в Донбассе. Понимал он и настроение этих работяг, не веривших ни тем, ни другим. Понимал он и то, что война, в общем, идет за то, что одна сторона хочет сохранить власть, а вторая ее захватить, и кто из них прав…

Богдан стоял внизу, а два других члена бригады, взобравшись на подоконник, устанавливали раму стекления в оконный проем. Он подавал им инструмент и крепежный материал. Тут в его кармане «заиграл» мобильник.

– Я отойду? – спросил Богдан у бригадира, стоящего рядом и осуществлявшего общее руководство установкой окна.

– Валяй, – пренебрежительным тоном разрешил бригадир, в очередной раз давая понять, что Богдан бригаде совсем не нужен, что он есть, что его нет.

Звонила мать:

– Богдаша, сынок, как ты там?

– Да так мам, терпимо. Ты просто так звонишь, или случилось чего? – Богдан, предчувствуя, что мать по обыкновению заведет долгий разговор, а он не хотел надолго отрываться от работы, и без того на него все косо смотрят.

– Да, случилось. Тут тетя Галя позвонила, бабушкин поселок вчера сильно обстреливали. Тетя Галя туда звонила – никто не отвечает, вот она за бабушку и беспокоится.

– Понятно. Видимо кому-то придется туда съездить и узнать, что и как…

Богдан и вся семья Панасюков в отличие от Прокоповых не считали бабушкин дом под Донецком своим родовым гнездом и особо за него не переживали, впрочем, то же можно сказать и про отношение к самой Стефании Петровне. Богдан не гостил у нее, наверное, уже лет десять и про бабку думал примерно так же как и мать – она слишком зажилась на свете.

– Я не знаю Богдаша, поедет ли кто из них, но надеюсь, что ты этого не сделаешь? – в голосе Оксаны Тарасовны прозвучали педагогические повелительные нотки.

– Да ты что мам, с какой стати, – опасения матери удивили Богдана.

– Ну, и хорошо. Я тебе сынок еще вот почему звоню. Тут мои хозяева на неделю уехали на дачу. Так что квартира совершенно свободна. Ты можешь отпроситься и приехать?

Сознание Богдана оптимистично отреагировала на это предложение. Появилась возможность, хотя бы недолго побыть вне этой еле выносимой жизни в бригаде, поесть замечательного домашнего борща, вместо опротивевших супов из пакетов, ощутить бодрящий гидромассаж джакузи, выспаться на просторной с упругим матрацем кровати. Последнего хотелось более всего – бригада жила в тесной бытовке и спала на дощатых нарах. Поговаривали, что вот так спать на досках полезно для позвоночника. Бригадир увидев, что новый рабочий тяжело переносит такое «лечебное» лежание с усмешкой поведал об этой «пользе». Богдан, обычно молча реагировавший на такие шутки, ответил неожиданно резко:

– Про спорт тоже говорят, что он полезен для здоровья. А Жванецкий как-то сказал, что если бы это обстояло так, в каждой еврейской семье было бы по два турника…

Его отпустили безо всяких препонов. На неделю, так на неделю. Езжай, только знай, что за эти дни деньги ты не получишь. Богдана не пугала такая перспектива. Какая разница, сколько ему заплатят за этот месяц, десять тысяч, или восемь – и то, и то не деньги. А несколько дней жизни в человеческих условиях станут для него неожиданной отдушиной.

6

В электричке, под перестук колес Богдан вновь провалился в полусон-воспоминания…

В Чечню их перебросили осенью 1995 года, через Грузию. О специфики кавказских межнациональных отношений первое впечатление сложилось именно в Грузии. Грузины, с которыми им приходилось общаться, узнав, что украинцы едут воевать в Чечню против русских, едва ли не все вертели пальцами у виска и говорили:

– Мы тоже ненавидим Россию, но среди нас дураков воевать за чечен ни одного не найти.

В Чечне местные тоже отнеслись к украинским добровольцам по меньшей мере странно. Кто-то, едва не в открытую, называл их русскими шпионами, но большинство смотрели с усмешками и равнодушным презрением. Меж собой они говорили:

– Во дебилы, воевать приехали, даже не за деньги, а просто так – совсем глупый народ эти хохлы.

Ни благодарности, ни понимания Богдан не увидел в глазах чеченцев, ни среди повстанцев, ни среди обывателей. Некоторые в открытую интересовались, есть ли в отряде дети или родственники влиятельных и богатых людей. Зачем, вскоре выяснилось. Чтобы таковых выкрасть и требовать большой выкуп. Богдан на данный вопрос ответил, что рос без отца, а мать простая учительница. К тому времени это было чистой правдой, ибо Оксане Тарасовне новое руководство не простила ее чрезмерной активности в советское время, ее членства в КПСС. Ее сняли с директоров, и она действительно работала простым учителем. После этого Богдан в качестве «кавказского пленника» перестал интересовать торговцев людьми.

Примерно также как к украинцам чеченцы относились и к прочим добровольцам, прибывшим воевать за их независимость, даже к братьям по вере мусульманам: татарам, башкирам, среднеазиатам. К арабам тоже не испытывали добрых чувств, но в отличие от прочих им внешне оказывалось всяческое уважение, ибо из арабских стран шла основная финансовая помощь. Подставлять, посылать на самые опасные участки и задания, а при случае и просто продавать всех этих «интернационалистов» у чечен за предательство не считалось. Ведь за них никто мстить не будет, за них никто не спросит, как за своих. Если за деньги отравили даже Хаттаба, то мелкую сошку продавали сплошь и рядом, оптом и в розницу, лишь бы федералы деньги платили. Богдан, осознав всю «теплоту» союзнических отношений к ним, обратился за разъяснениями к Порубайло. Тот, вздохнув, поведал:

– Я и сам возмущен, но надо смотреть правде в глаза – чечены дикий, варварский народ, далекий от благородства и рыцарских традиций. Но они воюют с москалями, по-настоящему воюют, потому мы должны помогать им. Мы должны все это терпеть ради краха злейшего врага Украины.

Воевать слишком долго не пришлось, но полгода, что Богдан провел на той войне, стоили ему многих лет жизни. Холод, непривычная пища, русские вертолеты и штурмовики, казалось, постоянно висевшие в воздухе, осуществлявшие как огневое, так и моральное давление – этим в основном и запомнилась та война. Все это время отряд, в основном, скитался по горам, избегая боестолкновений с крупными силами федералов и нападая на мелкие подразделения. Тогда Богдана удивило не только отношение чечен к союзникам, но и потрясла их чудовищная жестокость по отношению к пленным. Солдат-срочников сразу делали бесправными рабами, за офицеров и прапорщиков обычно требовали выкуп, контрактников публично зверски убивали. Даже Порубайло при всей его ненависти к русским это не одобрял:

– Ну, расстреляйте вы их, и дело с концом. Нет, им надо чтобы обязательно корчились, умирали в мучениях. Они от этого удовольствие получают. Одно слово – дикари.

В начале 1996 года отряд, промокший, замерзший голодный… как обычно уходил по горным перелескам от преследовавших его федералов. В одном из ущелий, под угрозой окружения вместе с украинцами оказалось довольно крупное формирование известного чеченского полевого командира. Командир полка федералов, осуществлявшего преследование, люто ненавидел «бандер». Он отдал негласный приказ, в плен их не брать. Чеченцы решили на этом сыграть, чтобы ценой жизни союзников спасти свои. Через третьи лица полевой командир договорился с командиром федералов. За то, что он указывал точное место, где прячутся украинцы, сам он должен получить возможность беспрепятственно увести своих людей из сжимавшихся «клещей». Командир полка пошел на эту сделку, ибо его ненависть к «бандерам» оказалась сильнее ненависти к чеченцам.

Почти сутки полностью блокированный украинский отряд обстреливали с господствующих высот минометы, гаубицы и снайпера. Они вызывали по рации чеченцев, молили о помощи. Те заверяли, что спешат на выручку, а сами, тем временем, скорым маршем удалялись от места боя. Потеряв убитыми и ранеными более половины личного состава, израсходовав боеприпасы, отряд был вынужден сдаться. Богдана тяжело контузило разорвавшейся неподалеку миной. Находясь в сознании, он, тем не менее, плохо соображал и почти не мог двигаться. Порубайло спрятал его в выемке меж камней и кустов, наказав, если сможет выбраться, поведать на Украине о судьбе отряда, о том, как их «продали». Также спрятали многих раненых из боязни, что им не захотят оказывать помощь и добьют. Федералы прочесали окрестности. Нашли всех… кроме Богдана. И он, с трудом преодолевая тошноту и головокружение, смотрел, как сначала действительно добили всех раненых, а затем приступили к расстрелу сдавшихся. Порубайло перед смертью воскликнул:

– Хай живе незалежна Украина!

В ответ раздался издевательский смех. Полковник, не отказавший себе в удовольствии лично руководить казнью, взял у одного из солдат автомат, подошел к Порубайло, выпустил весь рожок ему в голову и тут же прокомментировал:

– Такие мозги не должны быть похоронены, они должны быть разнесены в дребезги.

Так и случилось, голову учителя и кумира Богдана буквально разорвало… Богдан пролежал в своем убежище до темноты. Он сильно замерз, зато обрел способность двигаться. Федералы ушли, бросив его товарищей там, где расстреливали, оставив их тела на растерзание зверям и стервятникам. Чтобы их похоронить Богдан не имел ни времени, ни сил. Только тело Порубайло с обезображенной головой он прикопал в воронке от гаубичного снаряда, после чего побрел на юг, к грузинской границе. У него почти не имелось шансов выбраться. Он мог наскочить на федералов и чечены уже не были для него союзниками. Они запросто могли объявить его шпионом, обратить в рабство, посадить в зиндан, или просто продать за деньги федералам. Как ему удалось контуженному, простуженному без чьей-либо помощи пройти эти горы и вырваться из ада!? Видно, сам Господь Бог пришел на помощь.

С Оксаной Тарасовной, все это время не знавшей, где ее сын, едва не случился удар, когда она увидела похожего на мумию, едва живого Богдана. Он долго лечился, но до конца оправиться так и не смог. Головная боль и дрожь в суставах стали его постоянными спутниками. Тем не менее, немного оклемавшись, Богдан попытался выполнить предсмертный наказ Порубайло – поведать правду о гибели украинских добровольцев. Но в УНА-УНСО его не захотели слушать. Ведь чеченцы к тому времени одержали победу в той первой войне и вокруг них образовался ореол благородного народа-героя. Богдану предложили не распространяться о некоторых обстоятельствах гибели отряда, а обнародовать для СМИ вымышленную, героическую версию. Де, горстка добровольцев УНА-УНСО погибла в неравном бою с несметными полчищами москалей, прикрывая маневр главных чеченских сил. При этом именно украинцы нанесли такой невосполнимый урон противнику, что и предопределило окончательную победу чеченцев в войне. В награду Богдану пообещали пост в организации и пиарславу патриота-героя. Богдан отказался играть в эти игры и вышел из «бандеровского комсомола».

Вся эта нервотрепка тяжело сказалась на и без того подорванном здоровье и Богдан вновь оказался на больничной койке. Проболев почти год, из больницы он вышел фактически инвалидом. Учиться не смог, и не только потому, что учебные нагрузки оказались не под силу. У него даже обыкновенный галдеж в институтских коридорах и аудиториях вызывал сильную головную боль, после чего невозможно было слушать лекции. Начались тяжкие годы борьбы за выживание. Пока мать работала, она во всем ему помогала. Но в незалежной Украине Оксане Тарасовне также комфортно устроиться, как в советской, не удалось. Бросить работу, стать бизнесвумен? Она на это не решилась, да и весь ее предыдущий жизненный опыт был заточен на совсем другое. Так что пришлось дорабатывать учителем и по достижении пятидесяти пяти лет уходить на пенсию. А на пенсии Оксана Тарасовна уже не могла серьезно помогать ни сыну, ни дочери. Сын же не мог работать по состоянию здоровья, а дочь сошлась с неудачливым бизнесменом.

Именно из-за тяжелого материального положения детей Оксана Тарасовна вновь «впрягаться в оглобли». На Украине, ей бывшему учителю русского языка и литературы, найти работу по специальности было нереально. Потому она поехала в Россию и определила основной «вектор атаки» – Москва. Оксана Тарасовна не надеялась, что ей помогут сестра и ее муж, уже несколько лет там живущие, но все же поначалу недели две прожила у них. За это время она в очередной раз убедилась, что, и сестра, и ее муж по настоящему так и не стали деловыми людьми и привычно стала сама себя устраивать в незнакомом ей городе. И в конце-концов устроилась. На ее объявление в газету «Работа для вас», вещавшее, что опытный педагог готов предложить свои услуги… Нет, она не искала платных учеников, она искала тех кто в конце-концов на объявление откликнулись – «богатеньких Буратино», которые искали именно такую немолодую, интеллигентную домработницу. Немало сделала Оксана Тарасовна, чтобы понравится в той семье и хозяину и хозяйке. Она прошла «испытательный срок» и стала получать не очень большие для Москвы, но вполне приличные для российской провинции и тем более для Украины деньги. Так Оксана Тарасовна вновь обрела возможность материально поддерживать и дочь, которая осталась жить в квартире матери со своим неудачным сожителем и маленьким ребенком и сыну, который, наконец, более или менее выздоровел.

Богдан выздоравливал крайне медленно. Казалось, он вообще никогда не вылечится. Только после 2005 года он постепенно пошел на поправку. Наконец в 2010 он вроде бы выздоровел окончательно и мог начать работать. Но что он умел? Дожив до тридцати трех лет он не смог, ни закончить институт, ни приобрести какую-нибудь востребованную специальность. Ко всему, хоть он и не считался инвалидом, но далеко не всякую работу вообще мог делать, потому, что до конца так и не восстановился. Тем не менее, он брался за все, что предлагали: был дворником, мыл машины, работал ночным сторожем. Получал он за все это сущие гроши, ибо зарплата в незалежной за подобный труд была крайне мала. Не мудрено, что в этой связи многие украинцы, как и его мать, искали более высокооплачиваемую работу за границей. До шести миллионов человек постоянно находились вне Украины на такого рода заработках.

Когда хозяева, у которых работала Оксана Тарасовна, уезжали на продолжительный срок, например на отдых за границу, Богдан приезжал в Москву и месяц, а то и больше жил у матери, в роскошной московской квартире. Частенько он вспоминал несбывшиеся пророчества Порубайло. Увы, даже два десятка лет независимости не принесли Украине ни богатства, ни процветания, а Россия без нее не развалилась. Богатой она тоже не стала, но отдельные состоятельные люди здесь появились, и в отличие от Украины в России таковых насчитывалось немало, особенно в Москве. Хотя отдельные СМИ утверждали, что этнических русских среди этих состоятельных «новых русских» весьма небольшой процент. Но Оксана Тарасовна жила и работала именно в русской семье. Она бы ни за что не пошла в прислуги ни к евреям, ни к кавказцам. Она, как и ее мать недолюбливала «москалей», но «жидов» и «черных» не любила еще больше.

Таким образом, Богдан получил возможность посмотреть условия жизни «новых русских», в общем-то обычных, ничем не выдающихся людей, которым посчастливилось разбогатеть в постсоветский период. Он ходил по огромной «двухэтажной» квартире, заставленной дорогой мебелью, набитую всевозможной видио и аудиаппаратурой, бытовой техникой. Он слушал стереомузыку, смотрел огромный плазменный телевизор, нежился в ванной с джакузи. Когда же навещал семью тетки, снимавшую квартиру у обычных небогатых москвичей, сразу ощущал разницу и понимал – москвич москвичу рознь.

Именно мать убедила Богдана, что ему на родине делать нечего, а работу надо искать в России, в Москве:

– Здесь многие украинцы устроились очень неплохо. Россия потенциально страна очень богатая. Умные люди со всего бывшего СССР этим пользуются и нам грех не воспользоваться.

На возражения сына, что тетя Галя со своими мужем и сыном, уже сколько лет тут живут, а ни разбогатеть, ни нормально устроиться так и не смогли… На это Оксана Тарасовна отвечала:

– Я же говорю об умных людях.

Богдан понимал – мать абсолютно права насчет России. Так-то оно так, но как воспользоваться богатствами России именно ему? Этого даже его сверхпрактичная мать конкретно сказать не могла, только советовала:

– Ты Богдаша, здесь оставайся, а там жизнь сама покажет, как быть.

Легко сказать оставайся. В квартире, где жила и одновременно работала мать, Богдан оставаться никак не мог. И вообще, чем ему тут заниматься. Он же не еврей, чтобы успешно делать бизнес на чем угодно. Он не умеет, как азербайджанцы прибыльно торговать на продовольственных рынках. Не мог он и как северокавказцы добывать деньги в составе этнических криминальных сообществ. Не мог, как грузины красть барсетки из салонов автомобилей. Не мог петь и хохмить со сцены, чем с успехом пробавлялись в России многие его земляки-украинцы. Даже пойти в дворники, как он делал в Виннице, он не мог. Московский рынок «дворничества» целиком и полностью заняли выходцы из Средней Азии и его бы туда не пустили. Подойти к мужу тетки и попросить, чтобы он взял его к себе в подручные торговать мясом? Это категорически не советовала мать – она ни чем не хотела одалживаться у сестры.

В конце-концов с работой тоже помогла мать. В Москве она уже успели обрести некий круг знакомств из выходцев с Украины, и даже встретила своего бывшего ученика, сумевшего стать чем-то вроде координатора базы заказов для строительных бригад с Украины. В одну из таких бригад Богдана и пристроили. Строительному делу в его возрасте и с его здоровьем обучаться оказалось непросто. Вроде бы несложная та же работа закручивать шурупы с помощью шуруповерта, но требовала определенной чувствительности в пальцах рук. А у Богдана как следствие контузии пальцы слушались плохо. Тем более не могли ему доверить более сложную работу. Все что он мог – это выполнять обязанности подсобного рабочего. Денег за такую работу ему причиталось немного, меньше всех в бригаде.

Оксана Тарасовна сына не видела больше месяца, с тех пор, как ее хозяева, вот так же в полном составе отправились отдыхать в Таиланд. Сейчас они уехали на более короткий срок и гораздо ближе. Более того, кто-то из них мог возвратиться в любой день – чего тут добираться из ближнего Подмосковья. Оксана Тарасовна слишком дорожила своим местом и не хотела, чтобы хозяева застали в квартире ее сына. Ее и на работу брали с таким условием: никаких посторонних и родственников. Потому она и приглашала Богдана только при абсолютной уверенности – их никто не «застукает». Сейчас же был не совсем безопасный вариант, но обстоятельства складывались так, что возникла необходимость срочно не по телефону обсудить один назревший вопрос…

Богдан привез с собой кучу грязного белья, и мать тут же загрузила его в стиральную машину. Потом он смывал с себя «пуды грязи», лежал в джакузи, пока Оксана Тарасовна разогревала его любимое с детства блюдо – борщ с говядиной и со сметаной. И борщ и второе – гуляш, Богдан ел жадно, как всякий человек, продолжительное время не вкушавшей качественной домашней пищи, к которой привык с детства. Оксана Тарасовна терпеливо ждала, когда он утолит голод. Наконец, сын кусочком хлеба вытер тарелку, которая еще пару минут назад была наполнена гуляшом и взялся за большую чашку с кофе. Он уже не спешил, а с наслаждением смаковал душистый напиток, заедая его пирожным. Попутно он оглядывал кухню, где ему накрыли стол. Все осталось без изменений, также как и в дни его последнего пребывания здесь, но вот мать… Мать смотрелась как-то чрезмерно оптимистично, будто получила хорошее известие и очень тому рада. Такой он ее часто видел в детстве, когда она успешно «шла» по жизни. Но уже много лет подобного настроения у нее не наблюдалось.

– Мам, ты как будто помолодела. Тебя замуж случайно никто не позвал? – не удержался от шутки Богдан.

– Да уж, мне только замуж и выходить, – чуть улыбнулась в ответ мать.

Оксане Тарасовне всегда нравились комплименты, касавшиеся ее внешности. Ведь смолоду она никогда не слыла красавицей, что особенно было заметно на фоне ее младшей сестры. Но сейчас, в свои шестьдесят, она действительно выглядела относительно неплохо, и очень надеялась, что наконец-то в этом компоненте не уступит младшей сестре. Да ей повезло, она сумела найти непыльное и достаточно хлебное место. Но, как говорится, везет тем, кто везет. Повезти может раз, два, редко кому везет всю жизнь. Потому Оксана Тарасовна все свои бывшие успехи по жизни считала не везением, а закономерностью, фундаментом которой являлись ее характер и целеустремленность. Да, у нее случилась черная полоса, когда ее поперли с директоров, и она до пенсии пребывала в ранге рядовой училки. Но та полоса прошла, она смогла перестроиться и вновь доказала, что умеет жить и никакие внешние катаклизмы не заставят ее безвольно сложить руки и опустится на дно жизни. Не хватило ей баллов в Донецком институте, она не испугалась поехать в Винницу и учиться там. В институте познакомилась с сыном декана, влюбила его в себя, стала его невестой. Ну, а дальше дело техники – тесть устроил ей распределение в Виннице. Когда выяснилось, что муж серьезно страдает распространенной «вредной привычкой», легко с ним рассталась – в качестве «балласта» он ей был не нужен. Казалось, труд педагога муторен и тяжек. Да, если до пенсии оставаться рядовым учителем – все нервы истреплешь. Оксана Тарасовна не собиралась таковой оставаться надолго, она использовала свои общественно-организаторские качества и ее стали «двигать». А уж завуч, а затем директор – это совсем другой уровень, здесь уже легче и жить и работать. Недаром же рвутся делать карьеру. Как говорится, чем выше поднимаешься, тем легче живется. Именно потому, что Оксана Тарасовна не надорвалась смолоду и мало переживала о всяких посторонних вещах, в том числе и о родной матери, не говоря уж о сестре, она и выглядела как и положено выглядеть прожившей не тяжелую и достаточно сытую жизнь женщина: статная, полная, но не рыхлая, с ухоженными черными волосами, которые не портила легкая седина. Когда-то сильно завидуя внешности сестры, сейчас она уже не смотрелась старше ее, наоборот Галина Тарасовна, будучи на три года моложе, внешне выглядела, пожалуй, старше.

7

Оксана Тарасовна не долго «смаковала» комплимент сына. У нее к нему назрело весьма важное дело, и она начала разговор, едва Богдан взялся за десертную грушу:

– Богдаша, сынок, выслушай меня, только внимательно…

Несмотря на то, что мать и сын наследственно недолюбливали «москалей», в их семье разговорным языком всегда был русский. Причем, даже не «суржик», имевшая широкое хождение на Украине смесь украинского и русского языков, а правильный литературный русский язык. Почему Оксана Тарасовна при наличии привитой ей еще матерью антимоскальской позиции в то же время явно не жаловала «мову»? Во-первых, она являлась профессиональным преподавателем русского языка и литературы, во-вторых, в советское время она не сомневалась, что при ее жизни и жизни ее детей, таких глобальных перемен, что случились в 1992 году, никак не произойдет, и жить им всем придется в СССР. Потому внешне она, как и полагалось сначала комсомолке, а потом и члену КПСС, являлась поборницей «пролетарского интернационализма», веры в идеалы коммунизма. Она собиралась делать советскую парткарьеру и до поры в том весьма преуспевала. Для этого она еще в институте стала кандидатом в члены КПСС, что и предопределило ее ранний карьерный старт. Уже в Перестройку ей предлагали работу в одном из винницких райкомов, но Оксана Тарасовна метила выше и отказалась, ибо хотела сразу со школы «прыгнуть» в обком, откуда открывалась прямая дорога в Киев. А в перспективе она, конечно, мечтала о союзном уровне, о Москве. И казалось, мечты начали осуществляться… Кто же мог тогда предвидеть, что внешне несокрушимый Советский Союз в одночасье рухнет.

Так что Оксана Тарасовна вообще не собиралась жить в незалежной Украине и тем более говорить на мове. Она собиралась жить в СССР и стать там не последним человеком. А для этого надо было грамотно говорить по-русски и желательно без характерного украинского гыкания. Ведь Оксана Тарасовна собиралась выступать с самых «высоких» трибун съездов и пленумов. Потому в ее семье мову до самого 1992 года не приветствовали и говорили только по-русски. Не изменяли своим привычкам они и теперь, тем более «мову» и мать и сын знали «не дюже хорошо», чтобы свободно говорить на любые темы.

– Мам, давай чуть попозже. Вот отдохну немного, телек посмотрю, – Богдан не был расположен к серьезному разговору, подозревая, что мать собралась читать ему нотации воспитательного характера.

Ему же хотелось посмотреть репортаж из Донбасса, узнать новости с мест боев. Хоть российские телеканалы подавали события со своей точки зрения, Богдан пытался выявить в той информации рациональное зерно и составить собственное видение ситуации.

– Да, мам, тетя Галя больше не звонила, что там с бабушкой? – словно спохватившись, спросил Богдан.

– Да, ездила я к ней. Ничего она не узнала, – с явным неудовольствием отреагировала Оксана Тарасовна, ибо настроилась говорить совсем о другом. – Послушай сынок, нам сейчас некогда о бабушке разговаривать. Что там случилось, то случилось, мы ничем ей не поможем. Нам сейчас о тебе поговорить надо.

– Ну что еще такое, что никак не может подождать? – недовольно пробухтел Богдан, явно предпочитая разговору просмотр новостей по 140 сантиметровой «плазме» хозяев квартиры.

– Еще раз тебя прошу, сынок, слушай меня внимательно и не отвлекайся, – сказала, как отрезала Оксана Тарасовна. – Если мы продолжим ждать от моря погоды, как сейчас… Ну, в общем, сам понимаешь, это путь в жизненный тупик. Сейчас никакого будущего не просматривается, ни у тебя, ни у Лены. Она со своим этим торговцем удобрениями хреновым, как еле сводила концы с концами, так и будет. Тем более на Украине, похоже, вообще ничего хорошего ждать не стоит, вон, до войны допрыгались, Крым потеряли. Боюсь, там лучше уже не будет, только хуже. А время идет и придет такое, когда я уже не смогу помогать, ни тебе, ни сестре твоей. Силы мои не беспредельны. К тому же сам знаешь, как тяжело мне морально. За тридцать с лишком лет работы в школе я не устала так, как за три года прислуживания здесь. Конечно, я всегда мечтала жить в Москве, но жить тут в том качестве, в котором я живу… такое мне даже в кошмарных снах не снилось, – Оксана Тарасовна в раздражении махнула рукой и принялась убирать со стола посуду.

Богдан пребывал в полном недоумении. Он не мог угадать, к чему клонит мать и сделал попытку угадать:

– Мам ты, что собираешься бросить эту работу и вернуться в Винницу? Или я что-то не понимаю.

– Именно, не понимаешь, совершенно. Я бы с удовольствием бросила это прислуживание, но по понятным причинам просто не могу этого сделать, тем более не хочу я возвращаться на Украину. Чего там делать, жить на нищенскую пенсию? Украина страна без будущего. Сейчас после этого дурацкого майдана – это очевидно. Больше двух десятков лет прошло после развала Союза, а она так по-настоящему и не стала государством, и по всему уже не станет, – Оксана Тарасовна принялась мыть посуду под струей воды.

– Да, ну мам, ты уж слишком сгущаешь краски. Майдан не такой уж дурацкий, благодаря ему Януковича скинули, и прецедент создан, если и эти не лучше будут и их скинут, и так до тех пор, пока нормальных людей в правительство не изберут, – не очень уверенно возразил Богдан.

– Ну, да так и будут скидывать, а в стране порядка не будет, потому что на место одних дураков или воров другие приходить будут, а то, и первое, и второе вместе. Ведь эти двадцать лет Украиной фактически никто не руководил, некогда было, все спешили под себя грести. И сейчас все тоже самое, страна сама по себе куда-то катится, без руля и без ветрил, – глаза Оксаны Тарасовны метали молнии, когда она говорила об украинской власти, искренне веруя, что в то время когда власти жаждала она, карьеристы думали не столько о своей выгоде, сколько о пользе страны.

Богдан уже не впервые слышал подобные разглагольствования матери, поэтому не встревая, давал ей выговориться, в надежде, что этим все и ограничится.

– Мне тут как-тонедавно сын хозяев… Ну, вот этот щенок мне эдак с издевкой данные из интернета привел, что наша незалежная в такой заднице пребывает. Оказывается, Украина по уровню жизни на сто пятом месте в мире находится. Я и поинтересовалась, а на каком месте Россия? И знаешь, оказалось, что Россия, которая тоже управляется весьма плохо, находится на пятьдесят четвертом. Чувствуешь, какая разница. Понятно, что у них и нефть, и газ, и леса полно, но главное не это. Если бы они так же управляли, как наши управляют и здесь бы все разворовали, ничего бы не было. Но они хоть плохо, но управляют, воруют, но не дотла, как у нас. Потому я и уверена – у Украины будущего нет, – повторила свой вывод Оксана Тарасовна.

– А у России оно есть? И нефть, и газ, и лес когда-нибудь кончатся. А кроме как ресурсами за валюту торговать москали ничего не умеют, – критично усмехнулся Богдан.

– Ты не прав, у русских будущего нет, как не было никогда, а у России оно есть, как и было всегда.

– Не пойму как это… разве русские и Россия, не одно и тоже? – удивленно вскинулся в кресле, в котором сидел, Богдан.

– А вот так. Я, вот всего четвертый год в Москве, но твердо могу сказать то, о чем уже давно догадывалась – москали создали эту огромную, богатейшую страну, в которой никогда не были и не будут настоящими хозяевами. Да и не только они, все кто тут испокон живут, коренные, они все нации без будущего, да, в общем, и без прошлого. Разве можно считать нормальным прошлым ту собачью жизнь, которой они жили на протяжении всей своей истории. Знаешь, в девяностые годы в среде москальской интеллигенции в ходу была такая мысль, де русские почти всегда плохо жили потому, что ими все время не русские руководили. Они тогда даже Хрущева, Брежнева и Горбачева русскими не считали. Дескать, у них у всех много украинского, даже по-русски они все как украинцы говорили. Но вот дождались, Ельцин – русский, Путин – русский, Медведев – русский. Как на Украине за двадцать лет независимости никакого толку нет, так и Россией все эти годы русские руководят и все равно в России лучше всех живут не русские, не татары, не мордва, не буряты, коренные нации, которые здесь живут много веков, а пришедшие со стороны: евреи, армяне, грузины, азербайджанцы. И какого президента не ставь, хоть самого наирусского, ничего не изменится.

Оксана Тарасовна привычно вошла в роль преподавателя, ходила в халате и фартуке по большой кухне и «читала лекцию»:

– Еще раз говорю, в России столько земли, а в ней богатств, и еще новые открывают – они никогда не кончатся. Но большинство москалей и прочих коренных просто не могут обратить их себе во благо, и эти богатства, совершенно безхозны, валяются на земле. Потому сюда и едет так много предприимчивых, энергичных людей со всех бывших республик СССР. И очень многие здесь неплохо устраиваются, а некоторое сказочно обогащаются. Особенно преуспевают, конечно, жиды и кавказцы. Многие из них, начиная буквально с нуля, стали здесь успешными бизнесменами, или добились успехов в других областях. Они богатеют, процветают, громко заявляют о себе на эстраде, в кино, или еще где-нибудь. И это тогда, когда подавляющее большинство местных по привычке прозябают в нищете и безвестности.

– Кавказцы здесь процветают в основном за счет преступной торговли, подкупа чиновников, или за счет прямого бандитизма. Всем известно, что большинство российских воров в законе кавказцы, – вновь скептически прокомментировал слова матери Богдан.

– Да какая разница, как они здесь добывают деньги и кормят свои семьи. Но они их добывают в большом количестве и кормят, одевают и обувают свои семьи весьма неплохо, в разы, а может в десятки раз лучше, чем большинство русских свои, – в голосе Оксаны Тарасовны слышалось недовольство тем, что сын ее перебил.

– Мам, зачем ты мне все это говоришь? Уж не хочешь ли ты мне посоветовать следовать примеру этих успешных здесь наций? Дескать, жиды могут, кавказцы могут, и ты давай как они. Мам, я украинец, и потому как жид крутиться не смогу и торговать как кавказцы тоже, или как они грабежом заниматься, тоже не стану! – не без возмущения отреагировал Богдан.

– Богдаша, успокойся! Я тебя ни к чему такому не призываю. Я просто хочу, чтобы ты, наконец, полностью мне доверился, и делал то, что я тебе скажу. Если бы ты всегда так делал, сейчас у тебя и здоровье было бы в порядке, и диплом в кармане, и наверняка хорошо бы зарабатывал и семью давно бы завел, – это Оксана Тарасовна уже говорила со слезами в голосе.

– Мама, ну ты опять!? Давай не будем! Сколько раз я и перед тобой винился и сам себя корил. Что случилось, то случилось, ничего уже не изменить. Зачем весь этот разговор, еще раз мне на больное место надавить? – Богдан с досадой отвернулся, недвусмысленно давая понять, что больше на эту тему говорить не желает.

– Затем, сынок, чтобы сейчас ты сделал все в точности, как я тебе посоветую,– вновь добавила в свой голос педагогического металла Оксана Тарасовна. – Дело в том, что у тебя может появиться шанс не просто, наконец, выправить свою жизнь, но и прочно встать на ноги.

– Как встать, мам, если я в полной заднице!? Я ведь ничего не могу, даже эти проклятые окна мастрячить. Я даже гвоздь как следует не могу забить, у меня руки трясутся. Все это контузия, будь она проклята, – теперь уже Богдан чуть не плакал.

– А в остальном, как ты в последнее время себя чувствуешь? – вдруг как-то вкрадчиво спросила Оксана Тарасовна.

– Ты же знаешь, чего в сотый раз спрашивать? Получше чем год назад, но все равно неважно, и с руками и с головой, – раздраженно отреагировал на вопрос матери Богдан.

– Да, нет сынок, я не про то… Скажи мне, а как у тебя с девушками? – Оксана Тарасовна понизила голос почти до шепота, словно их мог кто-то подслушать.

– С какими девушками, ты о чем!? Кому я нужен, не первой молодости, нездоровый гастер!? Хоть внешне меня от русского не отличить, но фактически я такой же гастер, как любой таджик, или узбек, рабочий низкой квалификации. Со мной разве что разведенка с приплодом согласится иметь отношения, – Богдан поднялся, явно собираясь идти смотреть телевизор.

– Постой, сядь. Ты меня не понял. Я хочу знать, есть ли у тебя вообще интерес к девушкам? Ты, сынок извини, но в последнее время мы не так часто видимся и с учетом того, что ты долго болел и до сих пор полностью не восстановился… В общем мне это надо знать. И еще, я знаю ты в Виннице встречался с девушкой и довольно долго. Ты что расстался с ней? – упорно допытывалась Оксана Тарасовна.

– Да какая разница, расстался или нет. Ничего серьезного там не было, и быть не могло. Так случайно встретились два одиночества, которых кроме интима ничего не связывало. А здесь… Я же не могу нормальную девушку или женщину куда-нибудь пригласить – не на что. А без этого не стоит и знакомиться. Так, что те, которые мне гипотетически могут понравиться, они мне просто не по карману. Ну а те, что на меня еще могут позариться – мне не нужны, – Богдан не садился, явно собираясь все же идти в гостиную смотреть «плазму».

– Так, значит, интерес к женщинам у тебя все-таки есть, – удовлетворенно отметила Оксана Тарасовна, заступая дорогу сыну и не выпуская его из кухни.

– Я тебя совсем отказываюсь понимать мама, куда ты клонишь? – Богдан с явным неудовольствием сел в кресло. – У меня от твоих вопросов как от контузии голова начинает болеть.

– Хорошо, буду предельно откровенна. Я долго думала, и решила, что тебе здесь необходимо жениться и для этого имеется подходящая партия. Через эту женитьбу ты войдешь в состоятельную московскую семью.

На кухне, заставленной по периметру всевозможными стеллажами, вытяжками, узорчатыми навесными шкафами… повисло напряженное молчание.

– Так, я кажется начинаю догадываться к чему вся эта бодяга. Жениться, говоришь, и даже невеста имеется? Представляю, что это за невеста, если даже я могу сойти за жениха ха-ха… Сколько ей лет? Наверное, уродина, или разведенка с ребенком, а может и не с одним… я угадал!? – Богдан, облаченный после джакузи в банный халат сына хозяина квартиры, зябко поежился – его прошиб холодный пот.

– Ей тридцать девять лет, она никогда не была замужем… Да-да, старая дева, конечно далеко не красавица, но вполне порядочная. Зато ее отец владеет фирмой по производству стройматериалов, тремя квартирами в Москве и загородным коттеджем в три этажа. Она единственная дочь и кроме нее нет никаких прямых наследников. Эту семью хорошо знают мои хозяева, потому я и в курсе их дел, – пояснила ситуацию Оксана Тарасовна.

– И что же, ты предлагаешь мне срочно жениться на этой почти сорокалетней старой деве!? Да, на меня же потом все пальцем показывать будут – ради денег на старой страхолюдине женился, которую никто больше брать не захотел даже с ее деньгами. Надо мной же потешаться будут, – вроде бы возмущался Богдан, но уже скорее для проформы, ибо параллельно он анализировал поступившую от матери информацию – не в его положении было изображать разборчивого жениха.

– Те кавказцы, что женятся здесь на ком угодно, даже на семидесятилетних старухах, чтобы любой ценой заполучить московскую прописку, они на всю эту мораль не заморачиваются. Они таким образом здесь заякориваются, потом на эту жилплощадь привозят и прописывают своих родственников, организовывают свой семейный бизнес и процветают. Мои хозяева все плачут, что черные везде лезут, местных отовсюду вытесняют, но как и у всех москалей дело у них дальше причитаний не доходит, – упорно продолжала гнуть свое Оксана Тарасовна.

– Но… – Богдана серьезно сбила с толку новая философия матери, имеющая в основе лишь материальную основу. – Но с чего ты взяла, что в этой семье, где у папы фирма, меня ждут? Скорее всего, мне там сразу дадут от ворот поворот, – продолжал не очень твердо возражать Богдан.

Тут зазвонил стационарный телефон в гостиной. Оксана Тарасовна пошла туда и вскоре послышался ее голос:

– Да, Раиса Федоровна, слушаю вас внимательно… Все в порядке… Да все как вы велели… Ну, разве могла я забыть про ваши цветы, поливаю строго по графику. Денежное дерево только что-то немного вянуть стало… Хорошо, я все поняла. А вы там как?… Ну, а как же вы хотели, чтобы за городом и без комаров. Кстати, их наличие говорит о хорошей экологии… Что?… Поняла, завтра обязательно куплю. Вот, я для памяти в блокнот себе это записываю… И вам спокойной ночи…

Когда Оксана Тарасовна вновь появилась на кухне, она заговорила так, будто ее разговор с сыном и не прерывался телефонным звонком:

– Все может быть, могут и от ворот поворот дать, но вполне возможен и совсем иной вариант. Отец с матерью ее уже лет пятнадцать безуспешно пытаются выдать замуж. И не то, что желающих совсем нет. Претендентов на такое наследство как раз хватает. Тут дело в другом, она хоть и не красавица, но обладает очень тяжелым характером и привередливостью. Чуть что не по ней, претенденту сразу указывает на дверь, даже если родители против него ничего не имеют. Родители уже совсем отчаялись, и готовы на все лишь бы найти жениха, который ей хоть как-то понравится. У самих же родителей всего два условия, чтобы это был славянин и не старше сорока пяти лет. Ее мать и мою хозяйку просила помочь в этих поисках. А я ей и сказала, что у меня сын как раз холост, подходящего возраста и живет на Украине. Про то, что ты здесь недалеко окна вставляешь я, конечно, говорить не стала. Я сказала, что ты на Украине бизнесом занимался, но не очень удачно. Ну, и между делом опять намекнула, что ты никогда не был женат. Хозяйка заверила, что при встрече обязательно расскажет о тебе ее родителям. А пока у нас есть время, чтобы тебя приодеть, сводить в дорогую парикмахерскую, в общем подготовиться. Для такого дела, я всех своих сбережений не пожалею. А все остальное, сынок, в твоих руках. Понимаю, придется включить актерство. Вспомни, как ты когда-то играл в школьных спектаклях. У тебя неплохо получалось. А сейчас для тебя сцена сама жизнь и здесь надо так сыграть, чтобы тебе поверили. Придется всячески подлаживаться, наверняка даже унижаться. Но тебе уже сколько пришлось вытерпеть, и сейчас вон терпишь. Терпишь просто так. А тут появляется шанс терпеть не просто так, а за обеспеченное будущее. Вон сколько здесь те же Королева и Данилко терпели и унижались, прежде чем в люди вышли, или эти жидята Цикало с Лолитой. Кто сейчас про то вспомнит? Они все с Украины, а Москву сумели покорить, сейчас вон деньги лопатами гребут. Тебе же надо всего лишь произвести хорошее впечатление. Я все доподлинно и про нее и про родителей ее уже разузнала, все их пристрастия и слабости. Так что будем готовиться, хоть временя у нас и в обрез, – Оксана Тарасовна рассуждала с такой уверенностью, будто все уже решено и сын со всем согласен.

– Но мама, она же старше меня, – продолжал как бы по инерции вроде бы противится Богдан. – Да, и родители наверняка поймут, что я с корыстью к ним подъезжаю. Нет, из этой затеи вряд ли что выйдет.

– Выйдет, не выйдет, а попытаться надо. А возраст? Ты ее всего на два года моложе, это сущая ерунда. К ним, как мне хозяйка говорила, вообще мальчишки лет на десять пятнадцать ее моложе подъезжать пытались. И их в том доме приняли и рассматривали в качестве женихов. А сколько черных пыталось туда влезть. Но этих уже сами родители сразу отваживали. А тебя, славянина, да еще почти ровесника их дочери они, наверняка, встретят с интересом, тем более, что тебя им будет рекомендовать моя хозяйка, – Оксана Тарасовна продолжала источать уверенность.

– Нет мам, не могу я так сразу. Мне подумать надо, – Богдан ерзал в кресле, будто оно стало горячим. – И потом, если ее отец глава большой фирмы, то наверняка деловой человек. Он же наведет обо мне справки. Для людей с деньгами это сделать нетрудно. Он наверняка выяснит, что никакой я не бизнесмен. И мое прошлое может выплыть, что я в Чечне воевал против России. Как бы мне тогда не под венец, а в тюрьму не загреметь, – сделал очередное пессимистическое предположение Богдан.

– Деловой… какой деловой? Где ты видел деловых москалей? У них такие может быть один на тысячу, а то и реже случаются, то есть не более десятой доли процента от всех. Если бы они были деловыми, хотя бы на уровне процента, все бы богатства России принадлежали им, а не как сейчас жидам и черным, – безапелляционно заявила Оксана Тарасовна.

– Нет мам насчет десятой доли процента это ты загнула, иногда и средь них деляги встречаются. Вон Прохоров, я читал про него, всем делягам деляга, с нуля начал, джинсы в Перестройку варил и в конце-концов миллиардером стал, – возразил Богдан.

– Что, Прохоров!? Я про него не читала, но от своих хозяев слышала о его родословной. Да если бы не четвертинка еврейской крови, никогда бы ему миллиардером не стать. От бабки-еврейки у него этот талант – деньги делать. А у этой такой бабки ни по одной линии нет, я все про них вызнала. Ее отец обычный москаль нисколько не деловой. Просто его отец сумел в советское время стать шишкой в строительном министерстве и ему, еще в Перестройку помог эту фирму организовать. Пока дед этот в министерстве сидел, фирма под его крышей процветала, потом на пенсию вышел, а связи остались, и опять фирма более менее жила, а как умер лет десять назад, министерская крыша кончилась, и фирма стала хиреть. Сейчас еле дышит, не то что крупной, ее средней назвать нельзя, и опять же держится только благодаря кое-каким старым связям. Так что наводить справки о твоем прошлом у этого отца, ни ума, ни денег не хватит. И не бойся, если кто-то узнает про твое участие в чеченской войне. Чечены, во всяком случае те, кто был тогда относительно молод почти все воевала против России и ни кто их за это не преследует, разве что совсем дурных, кто сильно засветился. И многие из бывших боевиков здесь в Москве прекрасно живут, делают хорошие деньги, ездят на дорогих иномарках, их дети учатся в лучших московских ВУЗах. Если им все это можно, почему тебе нельзя? – подвела итог своим рассуждениям Оксана Тарасовна.

Богдан словно обессилел под прессингом матери. Тем более, что в ее аргументах имелось немало «рациональных зерен». «А что если и в самом деле попробовать? Черт с ней с этой переспелой страхолюдиной, как-нибудь притерплюсь, если в самом деле выгорит это дело. Тогда можно хотя бы материально жить как человек. Все лучше, чем нынешнее существование…», – проносились в его голове мысли.

– Надеюсь, я тебя убедила? Теперь слушай и запоминай. Ты завтра же с утра едешь в свою шараш-монтаж бригаду и берешь расчет. Смотри, чтобы тебя не обсчитали. Деньги нам сейчас понадобятся, даже те гроши, что тебе заплатят. До понедельника, пока эта квартира в нашем распоряжении, ты живешь здесь, а потом мы снимем тебе жилье. Я знаю, где это можно сделать недорого. За все это время мы приводим тебя в божеский вид и придумываем тебе правдивую легенду, например о непризнанном гении, которого совсем не ценят на родине. Вот он и приехал в Москву за признанием. Я, конечно, шучу, но что-то в этом роде сейчас вполне может, как это говорят, прокатить. Отношение к Украине здесь после Майдана ухудшилось и гонимые там здесь воспринимаются неплохо. Помнишь, ты по молодости стихи сочинял, причем весьма недурные? Потом с этим дураками из УНА-УНСО связался и все забросил. Я твою тетрадь со стихами на квартире в Виннице спрятала. Позвоню Лене, чтобы нашла и срочно выслала. Можно раскрутить тему непризнания тебя как поэта, потому что ты писал стихи на русском. Это необходимо потому, что твоя потенциальная невеста просто фанат поэзии и для тебя это дополнительный шанс, если твои стихи ей понравятся. И вообще, если тебе удастся сблизиться с ней на почве литературы, именно ее можно использовать как наживку, на которую мы будем ловить эту московскую уродину и ее родителей…

8

Кроме всего прочего Галине Тарасовне в Москве особенно не нравились всевозможные мелкие чиновники, с которыми ей приходилось сталкиваться. Ее сын, как раз эти минусы московской жизни ощущал не столь болезненно. Его куда больше напрягало отсутствие «твердой почвы под ногами», что давало, прежде всего, наличие своего жилья и финансовая независимость. А так, многое ему в московской жизни нравилось. Конечно, не его конкретная жизнь, а то, как жили знакомые москвичи, или даже иногородние, которым посчастливилось каким-то образом обзавестись тем самым заветным московским жильем. Для него их жизнь казалась верхом комфортности. И если бы он жил так же, ему, наверняка, стали бы совершенно чужды взгляды, как матери с ее наследственной антимоскальской «философией», так и более мягкая позиция отца. Мать любила предаваться ностальгии, воспоминаниям, как хорошо жили в Донбассе при советской власти. Однажды Леонид стал свидетелем, как мать завела этот разговор в присутствии квартиросдатчика, брата основной владелицы квартиры:

– Ох, как же мы тогда жили, свой дом, банька огород, фрукты овощи – все свое.

На это квартиросдатчик задал «дачный» вопрос:

– А поливали чем, из колодца?

– Какой колодец, у нас водопровод и за воду сущие копейки платили. У нас там все есть и газ магистральный проведен. За газ, как сейчас помню, шестнадцать копеек в месяц платили. Я маркшейдером работала, муж старшим маркшейдером, получали нормально, и никуда переезжать не надо было. И сейчас бы я на пенсию хорошую получала, да еще бы где-нибудь подрабатывала. У нас почти все так на пенсии делали. И зачем надо было Союз разваливать. Ведь хорошо жили, зачем все рушить надо было? – Галина Тарасовна явно давала понять, что именно Москва и москвичи больше всех виноваты в развале Союза.

Квартиросдатчик, хоть Галина Тарасовна и не обвиняла его напрямую, это понял. До того довольно равнодушно поддерживающий разговор, он заговорил откровенно зло:

– Вы хотите знать, почему Россия, русские не встали на защиту Союза, не стали препятствовать его развалу!?

Галина Тарасовна тогда даже растерялась, не зная как реагировать на столь откровенно и прямо поставленный вопрос – ссориться с квартиросдатчиком она совсем не собиралась. Мужчина не стал ждать ответа, он сам пояснил, почему Россия в 1992 году не стала спасать Союза:

– Это вы там на Украине неплохо жили, и газ у вас по шестнадцать копеек и водопровод вон даже в поселках был. А по России всего этого почти не было, ни газа, хоть его у нас добывали, ни водопровода. Во многих деревнях даже электричество только в 70-80 годах провели. И черноземов как у вас в России тоже в большинстве мест нет, и помидоры не вырастают и яблоки далеко не везде. Я-то поездил тогда, повидал. Плохо, очень плохо жила Россия при советах, кое где была откровенно собачья жизнь. Потому не русские, а вы украинцы, белорусы, грузины с армянами, те кто в Союзе лучше всех жили должны были на его защиту вставать, – в те минуты мужчина явно забыл свое московское происхождение, помнил только то, что он русский и говорил соответственно.

В том споре Леонид не принимал участия, он по обыкновению «сидел в интернете» и слышал его как бы мимоходом, но в отличие от матери очень даже понимал квартиросдатчика. Он сам знал, как плохо живет российская провинция, на примере того, что видел в Курске и курской области, которая считалась далеко не самой бедной в России. Мать со своим «хохлацким» самосознанием считала, что в том нет ничего необычного. По ее разумению то, что вся Россия за исключением Москвы и Питера при Советах жила гораздо хуже Украины, говорит лишь о бесхозяйственности и лени москалей – так ее научила мыслить мать, Стефания Петровна Подлесная. То, что уже в постсоветское время Украина за исключением Киева стала жить хуже даже российской провинции, это в ее глазах являлось необъяснимой несправедливостью. А вот в этом Леонид с матерью совсем не соглашался, про себя, молча, ибо никогда не забывал, что по отцу он русский. Сказалось и то, что он с восьми лет десять месяцев в году не имел общения с бабушкой, что особенно ослабляло в нем «украинское» и наоборот усиливало «русское» начало. А десять месяцев в году делали свое дело сама московская жизнь, учеба в московских школе и колледже. Так что бабушкино воспитание более чем уравновешивалось, и Леонид занимал некую среднюю русско-украинскую позицию, но вслух своих мыслей никогда не высказывал.

Михаил Николаевич Прокопов, вроде бы должен стоять на «русской» позиции. Но будучи человеком слабовольным, он всегда следовал в «фарватере» мыслей жены и тещи. В этом он был далеко не одинок. Многие русские, родившиеся и живущие на Украине, как бы обукраинивались и имели в большей степени украинское нежели русское самосознание. Леонид имел возможность такое наблюдать не только на примере собственного отца. Когда он пацаном ездил на школьные каникулы к бабушке, то замечал, что образ мыслей его прежних товарищей, с которыми он учился в начальных классах школы, буквально год от года становился все более далеким от его мировоззрения. В украинской и русской школах учили по-разному и иной раз одни и те же вещи подавали с диаметрально противоположных позиций. Донецкие дети учили украинскую историю и литературу, которые уже в корне отличались от того, что преподавали в российских школах. И такое наблюдалось в Донбассе, одном из самых русских регионов Украины. А что творилось в других!?

Конечно, все эти мысли для молодого парня имели в основном периферийное, далеко не самое важное значение. Для чего люди едут жить в Москву? Кто за чем, но большинство чтобы здесь хорошо, интересно жить, полноценной столичной жизнью, той которой жила основная масса москвичей. Увы, он так же жить не имел возможности. Он мог лишь наблюдать за той жизнью со стороны, или участвовать виртуально, зайдя в интернет. Там он общался в основном с девушками, представляясь москвичом, что подразумевало, конечно, москвича настоящего, то есть с квартирой и пропиской. Виртуальное общение это обмен короткими посланиями и смайликами. Хотя отдельные провинциалки на это вполне серьезно «клевали» и даже просили рассказать его о Москве и столичной жизни и были не прочь встретится с ним в реале… И здесь Леонид частенько не мог полноценно играть свою роль и вынужденно прерывал общение. Где многие его ровесники, что называется, отрывались, это были порносайты. Но как-то и это развлечение вскоре Леонида перестало удовлетворять – он был в таком возрасте, когда все то, что он видел на порносайтах хотелось ощущать не виртуально, а реально.

Следствием всей этой виртуальной жизни стало осознание, что для того чтобы стать классным, продвинутым айтишником вовсе не обязательно этому учится. Перво-наперво для этого нужны способности, как и для каждого стоящего дела. В своих виртуальных общениях и в период краткосрочной работы по специальности он часто сталкивался с персонажами, которые никогда не учились на программиста, но что называется, могли дать сто очков вперед любому выпускнику самых престижных колледжей и даже ВУЗов. То, что у него этих самых способностей не много, Леонид понял, когда попытался овладеть «хакерским мастерством», чем баловались многие его «знакомые» по виртуалке. Он остановился уже на первом и самом простом: подборе пароля для взлома платных сайтов, у него мало что получилось, после чего он бросил это дело.

Глобальная несамостоятельность, полная зависимость от родителей, то что кажется естественным в детстве, отчасти в юношеском возрасте, сейчас буквально вязала по рукам и ногам, давила морально. Леонид даже не мог без спроса потратить те деньги, что должен был иметь за нелегкую работу на рынке, в мясном ряду. Почти все вырученное от торговли откладывалось на покупку квартиры. Да, родители его кормили, одевали, даже заплатили за его учебу в колледже. И пока Леонид учился, все это казалось само собой разумеющимся. Но это продолжалось уже не первый год и после окончания им колледжа и, кажется, будет продолжаться бесконечно. Леонид все более задыхался в тисках этой не свойственной, более того противопоказанной молодому человеку жизни. Он хотел иметь постоянно свои карманные деньги, а не обращаться всякий раз за ними к матери и объяснять, куда он собирается их потратить. Ему хотелось посещать ночные клубы, знакомиться с девушками, приглашать их в рестораны… приглашать к себе. И всего этого, вполне естественного московского молодежного времяпровождения у него не предвиделось в обозримом будущем. Квартира, на которую копили деньги… В лучшем случае это будет малогабаритная двушка в не престижном районе, и когда это будет…

В то же время плюнуть на все, уйти от родителей и пуститься в «свободное плавание»… На это Леонид тоже не мог решиться, но понимал, скорее всего, рано или поздно это придется сделать. Иногда у него возникало желание плюнуть на Москву, вернуться в поселок, где он родился, жить у бабушки, найти работу в Донецке и стать, наконец, самостоятельным. Но сейчас и этот вариант оказался неприемлем – там шла настоящая война. Более того, возможно, дом разрушен и неизвестно, что с бабушкой. Леонид, вроде бы никогда не ощущавший особой духовной связи с тем домом, вдруг остро почувствовал, что во всем мире у него только дом бабушки его родной, его наследственный. И если дом разрушен, то у него вообще нет ничего своего…

Решение в сознании Леонида созревало медленно, но неотвратимо. В тот день у отца заболела спина, и ему пришлось в одиночку таскать, а потом разрубать говяжьи полутуши. Эта однотипная, тупая, но тяжелая работа «подтолкнула» окончательно. Когда они как обычно с отцом вечером вернулись в свою съемную квартиру, Леонид, едва сели ужинать, заявил:

– Я думаю, все-таки надо съездить в Донецк, узнать, что с бабушкой и домом.

– Опять двадцать пять, – в негодовании всплеснула руками Галина Тарасовна.

– Мне все равно в Курск в военкомат скоро ехать. Оттуда рукой подать, смотаюсь туда-обратно, разузнаю, – как можно спокойнее, не отрываясь от тарелки, предложил Леонид.

– Леня, ты что такое говоришь!? Да я тут с ума сойду! Там же ни пойми что творится, власти никакой, бандитов полно. Нет, я тебя никуда не отпущу! – Галина Тарасовна почти сорвалась на фальцет.

– Это куда ж ты собрался ехать? А на рынке, я что один останусь? У меня, вон, спина отнимается, – тут же поддержал жену Михаил Николаевич.

– А если бы я не на рынке, а по специальности работал, как бы ты управлялся? – слегка повысил голос Леонид.

– Нет-нет, и не думай. Пока там все не успокоится, туда ни ногой, – не терпящей возражений тоном попыталась подвести итог спору Галина Тарасовна.

– А вдруг бабушке помощь нужна? – Леонид слышал, как мать неоднократно произносила эти слова, беспокоясь о бабушке, и решил ими же воздействовать на нее.

– Что будет, то будет. Да и чем ты там ей поможешь!?… Мама-мама, бедная мама, никому такой старости не пожелаешь, – Галина Тарасовна вдруг «сломалась», переживания о любимой матери, спровоцированные словами Леонида, вызвали ее слезы, и она ушла вглубь квартиры и там уединилась.

Ужин отец с сыном заканчивали молча, не возобновляя, так расстроившего Галину Тарасовну, разговора. Леониду ничего не оставалось, как включить компьютер и уйти в свой любимый виртуальный мир. Хоть и говорят – не живите в придуманном мире, а как же иначе, если в реальном так тяжело?

Раз в год Леонид ездил в Курск, чтобы там, в очередной раз засвидетельствовать в райвоенкомовской медкомиссии свою «негодность» к службе в армии. «Негодность» тоже стоила денег и эти расходы предстояло нести до тех пор, пока Леониду не исполнится 27 лет, и он выйдет из призывного возраста. Там все было хорошо «подмазано» и Леониду требовалось лишь показаться, даже деньги передавал не он, а работник военкомата, знакомый двоюродного брата отца. Дабы не тратится на дорогу, Леонида отправляли не поездом, а попутным рефрижератором, доставлявшим мясо из Курска в Москву. Сейчас этот вояж на возвращающемся в Курск порожнем рефрижераторе предстоял Леониду в конце июня. Галина Тарасовна не без оснований опасалась, что сын после Курска не вернется в Москву, а рванет на Донбасс, куда сам напрашивался. Она буквально выходила из себя:

– Леня, не вздумай из Курска к бабушке поехать! Ты что, моей смерти хочешь!? У меня и без того сердце хватать стало… Сколько мы в тебя вложили, учили, от армии отмазали…

«А я просил вас!? Лучше бы не вкладывали», – рождались в ответ мысли в голове Леонида. Впрочем, служить в армии страны, гражданином которой он являлся, ему совсем не хотелось. Он со слов отца знал насколько тяжела военная служба в России:

– Если блата нет, попадешь, либо сопли морозить, либо к чуркам, где за КПП выходить опасно, а кормят везде плохо. В России хороших мест мало. В этом плане Украина намного лучше, там везде климат и природа хорошие и черных нет.

Хоть мать умоляла, заклинала, плакала… Леонид все более склонялся к мысли, чтобы на свой страх и риск из Курска не возвращаться в Москву, а ехать в Донбасс. В Курске уже никто не будет его останавливать. Думать думал, но решиться не мог. Он гнал от себя эту мысль, оставлял на потом. Галина Тарасовна позвонила в Курск, умоляла, чтобы там с сына не спускали глаз, чтобы обязательно отправили назад и посадили на московский поезд. Леонид, видя, как страдает мать, обещал обязательно вернуться, но она не верила. Тем не менее, не пускать его на медкомиссию было слишком рискованно.

Слезы и уговоры матери, конечно, действовали на Леонида, но не имели решающего значения. Он особо не считал себя чем-то особенно обязанным родителям. Да, они заплатили за его учебу, за диплом, который скорее всего ему не понадобится. Да, отмазали от армии, но делали это не в его, а скорее в своих интересах, чтобы под рукой всегда был бесплатный помощник. А что у него нет никакой своей личной жизни – ни мать, ни отец этим никогда не интересовались. Сын сыт, одет, обут – что ему еще надо? Потому Леонид морально готов был плюнуть на все, что составляло смысл жизни родителей: на мясную торговлю, бесперспективное накопление денег для покупки московской квартиры. Для вида он успокаивал мать, а сам собирался с духом для совершения «самоволки», поездки в Донбасс с благородной целью, выяснить, что с бабушкой и домом, и если потребуется вывезти ее оттуда. На самом деле бабушка и дом являлись лишь предлогом, он просто давно уже хотел совершить что либо, что круто изменит его однообразную и совершенно бесцельную жизнь.

Галина Тарасовна не могла успокоиться – предчувствия ее не покидали до самого отъезда сына. Михаил Николаевич, как и полагалось второстепенному члену семьи, вторил жене, но сам особого беспокойства не испытывал. На прощание, пожимая руку сыну, он как обычно просил передать привет родне. Леонид же, даже когда сел в просторную кабину рефрижератора не был до конца уверен, куда поедет после Курска, назад в Москву, или в Донбасс. Но чем дальше он отъезжал от Москвы, тем больше в нем крепла решимость, не возвращаться назад… к прежней жизни.

В Курске все прошло как обычно. «Подмазанный» врач лишь взглянул на него и, не производя никакого осмотра, подписал нужные документы – деньги ему уже передали. Двоюродный брат отца на просьбы регулярно ему звонившей Галины Тарасовны заверял, что все сделает, как она просит, но на самом деле «пасти» Леонида он не собирался. Видимо волнения родственницы казались ему пустой бабьей блажью. И в самом деле, разве тот, кто только что заплатил деньги за «отмаз» от службы в армии, поедет в Донбасс, где идет настоящая война? На такое решится разве что сумасшедший, а Леонид на сумасшедшего никак не походил. Брат отца лишь поинтересовался, как Леонид собирается ехать назад поездом или будет ждать очередного рефрижератора с мясом. Тот ответил, что ждать не будет, поедет поездом. Леонид действительно поехал на вокзал, но билет взял не до Москвы, а до Воронежа, чтобы оттуда уже на автобусе доехать до Ростова.

9

Оксана Тарасовна готовя сына к «смотринам» волновалась куда более самого Богдана. В дело приведения его в «божеский вид» она вложила немало скопленных ею денег, не говоря уж о душевных муках. Конечно, превратить сына в «денди» за столь короткий срок не получилось. Но то, что еще неделю назад он являлся подсобным рабочим в бригаде украинских гастарбайтеров… Нет, Богдан сейчас смотрелся самим собой: интеллигентный, в то же время уже немало повидавший в жизни не молодой, но еще и не старый человек.

Именно на внешнюю интеллигентность сына более всего рассчитывала Оксана Тарасовна, надеясь на успех смотрин и дальнейшую положительную динамику событий. А на что еще рассчитывать, если ни богатства, ни крутости у сына в наличии не имелось. Но сначала пришлось представить Богдана хозяевам Оксаны Тарасовны, то есть хозяйке, ведь именно она должна была сообщить о появлении «на горизонте» нового потенциального жениха родителям потенциальной невесты. Здесь уже Богдану пришлось немало «попотеть», чтобы убедительно сыграть роль только что прибывшего с Украины «бизнесмена». К счастью хозяйка оказалась не сильно проницательной, а как говорила Оксана Тарасовна, обычная глупая москалька из провинции, которой повезло, будучи студенткой, удачно выйти замуж за москвича из влиятельной семьи. Богдан делал вид, что впервые попал в эту квартиру, отпускал комплименты подбору мебели, цветовой гамме колера стен. В общем, он произвел хорошее впечатление. Точно так же когда-то к хозяйке «мягко» вошла в доверие и сама Оксана Тарасовна. Она угодила хозяевам, прежде всего своим образованием, педагогическим стажем, грамотной речью, умением неплохо готовить и в то же время полным отсутствием гонора (что очень тяжело давалось Оксане Тарасовне). Не каждая дама того круга могла похвастать: а у меня прислуга не простая хохлушка, а бывший педагог, которая все может, и борщ вкусный сварить и в квартире убраться, и в магазине не лоханется – дрянные продукты никогда не купит. Ближе к вечеру домой пришли и прочие домочадцы, муж хозяйки – высокооплачиваемый архитектор, по совместительству преподающий в ВУЗе и их сын, пошедший по стопам отца, год назад окончивший МАРХИ, и пребывающий в ранге 24-х летнего перспективного жениха.

Здесь Богдану вновь пришлось держать ухо востро, чтобы четко и правдоподобно отвечать на вопросы архитектора и его сына о положении на Украине. Ведь он сказал, что только оттуда приехал, а на самом деле уехал около полугода и знал, что там творится только из разговоров да по тем же телерепортажам. Когда же стали спрашивать о его бизнесдеятельности, Богдан представил «домашнюю заготовку», де он занимался торговлей удобрениями в Виннице. Почему именно удобрениями? Богдан немного знал об этом виде торговли от гражданского мужа своей сестры. Тот как раз являлся неудачливым торговцем теми самыми удобрениями. Когда архитектор спросил, почему он бросил свой бизнес, Богдан с готовностью стал рассказывать о том, какая на Украине коррупция, что необходимо направо-налево всем раздавать взятки… Богдан явно давал понять, что средства, в общем, у него имеются, просто он хочет их вложить в верное дело. Когда он заговорил о коррупции, архитектор сразу закивал головой: да-да, мы в курсе, коррупция на Украине это страшное дело. Правда, сын тут же скептически отозвался и о московских чиновниках, и если Богдан думает, что здесь не придется давать «в лапу», то он сильно ошибается. Правда, его не поддержал отец, сказав, что коррупция в Москве, конечно же, имеется, но до украинских масштабов здесь не доходит. Таким образом, получился довольно предметный разговор. Богдан сумел произвести положительное впечатление на семью архитектора. Хозяин даже предложил ему переночевать у них в квартире. Богдан поблагодарил, но вежливо отказался, пояснив, что перед тем, как ехать позвонил своему партнеру по бизнесу-москвичу, чтобы тот подыскал ему съемную квартиру и будет очень неудобно, если он откажется от его услуг. Все было сделано, чтобы хозяева Оксаны Тарасовны ни в коем случае не заподозрили, что перед ними никто и звать его никак – обычный нищеброд. Они и не заподозрили…

Уже на следующий день Оксана Тарасовна приехала на квартиру, которую сняла для сына и с радостью сообщила, что хозяйка буквально на днях навестит тех своих знакомых, где дочь почти в сорок лет не может выйти замуж и расскажет им про Богдана.

Приглашения долго ждать не пришлось. Видимо, в той семье вопрос поиска жениха для давно перезревшей дочери достиг, что называется, критической отметки и любой новый кандидат, более или менее отвечавший требованиям родителей, «не откладывался в долгий ящик». И опять Оксана Тарасовна волновалась куда более сына. А Богдан, напротив, после предварительных «смотрин» в семье архитектора, как бы успокоился. Люди этого круга, их уровень жизни не показался ему чем-то запредельным. Да они довольно состоятельны, но до обитателей Рублевки им далеко. И главное, в интеллектуальном плане эти люди ничего особенного не представляли – обычные люди с весьма средними способностями, которым в советское время повезло получить качественное образование, что уже в постсоветское время позволило им устроиться лучше, чем основной массе таких же ничем не выдающихся людей. По всему и их друзья-знакомые примерно люди того же и материального, и интеллектуального уровня.

Прежде чем представить очередного «кандидата» дочери, ее родители решили сначала сами на него посмотреть. Оксана Тарасовна вновь разнервничалась. Богдан же от всего этого почувствовал усталость – ему захотелось, чтобы все поскорее закончилось, все равно как. Он явно начал от всех этих «общений» уставать, прежде всего морально. В назначенный час Богдан, предварительно заучив на память имена-отчества родителей «невесты», подошел к дому на Кутузовском проспекте. В отличие от хозяев Оксаны Тарасовны, то была семья, имеющая советско-номенклатурное происхождение и квартиру, которую унаследовали от предков, сумевших здесь поселиться.

Не совсем уютно чувствовал себя Богдан в новом костюме, еще не разношенных новых туфлях. Сшить такой костюм на заказ было слишком дорого, потому и купили этот, готовый, тоже недешевый, но изрядно жавший под мышками, хорошо хоть брюки оказались впору. Впрочем, консьержке в подъезде почему-то «прикид» Богдана не понравился. Она подозрительно оглядела его, спросила к кому идет, потом стала звонить… В общем, не сразу Богдан добрался до нужной квартиры в этом сохранившем некий номенклатурный «лоск» доме. Но подозрительность консьержки, то оказались еще «цветочки». Откровенное недоверие с первых минут демонстрировал отец и особенно мать. Богдан хоть и не рассчитывал на «торжественный» прием, но и такой подозрительности не ожидал. Видно в чем-то жена архитектора неправильно информировала Оксану Тарасовну. Беседа протекала сначала стоя в просторном холле номенклатурной квартиры. Богдану стали задавать вопросы, не предлагая ни сесть, ни пройти в комнаты.

– Мы наслышаны, что вы на Украине занимались бизнесом, каким, если не секрет? – сразу взял быка за рога отец, обрюзглый невысокий, лет за шестьдесят с нездоровым цветом лица. По всему информации, полученной от жены архитектора, он не поверил и решил сам проверить «кандидата».

– Да, я торговал удобрениями в Виннице, – Богдан стоял чуть не по стойке «смирно», спиной ощущая входную дверь, держа в руках букет цветов, который он собирался преподнести матери «невесты».

– Ну, и как успехи? – продолжал разглядывать Богдана через «призму подозрительности» отец.

В то же время мать не стояла на месте. Она, то отходила чуть вглубь холла, то заходила с боку, явно оценивая с разных «ракурсов» внешность очередного «кандидата».

– Да, по всякому бывало, – ответил Богдан, лихорадочно припоминая все, что знал о торговле удобрениями гражданского мужа своей сестры.

– А сейчас, значит, в Москве рассчитываете пробиться. Что, там не получилось? – на розовато-кирпичном лице отца обозначилась усмешка.

– Да нет, все там получалось, просто спрос небольшой. У нас там земля хорошая, чернозем. Потому наши фермеры и те, кто ведут пригородное хозяйство в основном вообще без удобрений обходятся, там и так все хорошо растет. У вас тут не так, без удобрений хороший урожай не вырастишь, – Богдан экспромтом выдал обоснование своего переезда в Москву.

Похоже, отец оценил этот ответ, ибо смотрел на Богдана уже без усмешки и даже с интересом:

– А начальный капитал у вас есть?

– Кое-что имеется, – Богдан ответил уклончиво, давая понять, что не болтун и коммерческую тайну выдавать не собирается.

И это оценил отец, потому несколько изменил «угол атаки»:

– Но вы ведь совсем не знаете специфики местного рынка, у нас тут частный бизнес чиновник гнобит.

– Ну, этим меня не испугать. У вас в России хотя бы есть хозяин, которого все более или менее слушаются, особенно здесь в Москве, где верховная власть рядом. А у нас полная махновщина, никто никого не слушается. Каждый средний чиновник из себя великого руководителякорежит и свои правила устанавливает. Ну, прямо как шляхта из времен Речи Посполитой.

Родители «невесты» на этот исторический экспромт удивленно переглянулись. По всему, они не имели понятия о чем идет речь, но неожиданная образованность «кандидата», несомненно, произвела на них впечатление. Отец даже несколько растерялся и словно спохватился:

– А что же это мы в дверях-то стоим? Богдан, так кажется вас зовут, снимайте обувь, одевайте тапочки… милости просим, очень, очень приятно… Маша возьми у Богдана цветы, поставь в вазу…

В ходе этих «смотрин», Богдан сумел произвести, прежде всего на отца, впечатление умного и эрудированного человека, к тому же довольно практичного. Его пригласили за стол и уже за оным отец и мать раскрыли секрет полишинеля, что у них имеется дочь, «умная поэтическая натура», но с чрезмерно завышенными требованиями к молодым людям. Богдан, конечно, не признался, что в курсе и требований, и возраста, и внешности «тонкой поэтической натуры». Он с предельным внимание все выслушал, поддержал сетования матери, что таким людям тяжело приходится в этом жестоком мире… Результат «смотрин» оправдал ожидания Оксаны Тарасовны. Богдану пообещали, что поговорят о нем с дочерью и возможно вскоре они познакомятся. Первый шаг к «завоеванию» Москвы, казалось, был сделан.

Богдан все это «судьбоносное» время жил как на автопилоте. Его не радовало, и не огорчало, как развиваются события. Он словно играл роль в каком-то спектакле, не имеющем никакого отношения к реальности. И у него не проходило желание, чтобы «комедия», срежиссированная его матерью, поскорее закончилась. И в то же время, не очень веря в положительный результат этой затеи, он хотел, чтобы она увенчалась успехом.

Тем временем прошла неделя, подошел к концу июнь, а звонка с приглашением вновь посетить номенклатурную квартиру, все не было. И вот, наконец, оное поступило. На этот раз предстояло осуществить непосредственную «стыковку» с потенциальной невестой. В тот день Оксана Тарасовна отпросилась у «архитекторши», примчалась к сыну и стала готовить его к «свиданию». Ее волнение было велико как никогда. Богдан не мог на это не обратить внимания:

– Мама, ну нельзя же так переживать. Успокойся. Не хватало, чтобы ты из-за этого сердце себе «посадила»

– Ох, Богдаша, ты прав, конечно. Но, знаешь, как хочется хотя бы последние оставшиеся годы пожить по человечески, гроши эти не считать, не так, как мы сейчас живем, – Оксана Тарасовна не выдержала и тихо всхлипнула.

Богдану до того, в общем, спокойно готовящемуся к предстоящему «свиданию», стало до боли сердечной жаль мать. Действительно, она всю жизнь старалась «подняться» не столько из-за тщеславия, сколько для того, чтобы обеспечить себе и своим детям достойный социальный статус, достойную жизнь. Сколько усилий с ее стороны оказалось потрачено зря.

– Мама, не плачь. Я сделаю все от меня зависящее. Только не переживай, все это не стоит того…

Как писал Пушкин, она звалась Татьяной. Богдан ожидал увидеть уже немолодую женщину с уродливой, отталкивающей внешностью. Потому, он был готов сохранять бесстрастность, если даже придется узреть нечто вроде Квазимодо женского рода, но… Татьяна действительно оказалась далеко не красавица, особенно на лицо, которое безнадежно портила сильно выдающаяся вперед, лошадиная челюсть. Этот дефект не могла исправить никакая пластическая операция. Но в целом, во многом благодаря дорогостоящим косметическим ухищрениям и удачно подобранным украшениям ее лицо не смотрелось совсем уж отталкивающе. Что же касается фигуры, то для почти сорокалетней старой девы она смотрелась вполне приемлемо: ни худая, ни толстая, с нормальным соотношение ширины плеч и бедер. Разве что ноги имели излишнюю кривизну, но совсем не безобразную. В общем, чувствовалось, что Татьяна не махнула на себя рукой и пользовалась всем, что предоставляли ей финансовые возможности папы: фитнес, косметические салоны и т.д. Но не внешность, хоть он ожидал куда худшего, удивила Богдана. Его поразил ее взгляд. Если родители при первом знакомстве сначала явно выражали свое недоверие, то Татьяна смотрела на него с нескрываемым презрением, едва ли не с ненавистью. Данное обстоятельство позволяло предположить, что на эту встречу она согласилась только после долгих уговоров родителей, чем и была вызвана полуторанедельная задержка.

Видимо, желая сгладить столь «красноречивое» настроение дочери, родители встретили Богдана как долгожданного, дорогого гостя. На этот раз и в комнаты пригласили и цветы приняли сразу, вернее мать приняла, понимая, что дочь букет забирать не будет. Ко всему его уже ждал заранее накрытый стол. За столом Татьяна продолжала сидеть с надменным видом, молча исподлобья рассматривая Богдана все тем же презрительным взглядом. Так что беседовать ему вновь пришлось в основном с отцом. Богдан сделал дежурный комплимент хозяйке за качество приготовления блюд. Мать прогнозируемо ответила, что стол она готовила вместе с дочерью. Татьяна же, за все время не проронила ни слова, даже когда их представляли друг другу, ограничилась равнодушным кивком…

10

Когда «молодые» остались в гостиной одни, минуты две там стояла абсолютная тишина, нарушаемая лишь слабыми звуками моющейся посуды из кухни. Богдан хоть и выпил две рюмки предложенного ему «Хеннеси», от неловкости, вызванной поведением потенциальной «невесты», избавиться не смог, и не знал с чего начинать разговор. Наконец, затянувшуюся паузу нарушила Татьяна:

– Вы, наверное, думаете, что я страшно мучаюсь от одиночества и нахожусь в положении, когда женщина думает о мужчине не категориями каков он, или кто он, а только – где он?

Богдан от такой «прелюдии» совсем растерялся и не знал, как реагировать. Видя это, Татьяна продолжила уничижительный прессинг:

– Поверьте, если вы здесь на что-то надеетесь, то глубоко ошибаетесь. Думаете, я не понимаю, что вас сюда привело? То же самое, что и тех, кто с подобными целями приходил сюда до вас. Их было немало, и многие превосходили вас внешностью, были гораздо моложе и, что-то мне подсказывает, несравнимо богаче. Так, что вы в этой череде не можете котироваться в качестве, ни каков он, ни кто он. Ну, а я же пока не опустилась до уровня – где он. Надеюсь, я достаточно ясно выразилась?

И опять, на это достаточно прозрачное предложение «выйти вон», Богдан отреагировал растерянным молчанием. Но, тут же сообразил, что дальше молчать никак нельзя и попытался что-то из себя «выдавить»:

– Признаться эээ… мне кажется вы ошибаетесь на мой счет.

– Да что вы говорите? Я ошибаюсь, что считаю вас очередным соискателем руки некрасивой, немолодой москвички, но имеющей небедных родителей? Не смешите меня,– Татьяна снисходительно улыбнулась, именно улыбнулась, а не усмехнулась, что имело место до того, и та улыбка приподняла уголки накрашенных губ, обнажив ровный ряд отличных, ухоженных зубов.

– Вы конечно вольны мне не верить, но я ценю в человеке, прежде всего не внешность, и сюда я пришел просто потому, что в Москве недавно, мало кого знаю и хочу пообщаться с интересными людьми примерно моего возраста. Наиболее вероятно, что именно с ними у меня найдутся точки соприкосновения, сходство мировоззрений и так далее. Возможно, и у нас найдутся общие интересы, а может и нет. Вот и все. Я совсем не собираюсь, например, делать предложение девушке, с которой почти не знаком и ничего о ней не знаю. Что же касается внешности… вы верно заметили, я далеко не красавец и здесь мы с вами, если можно так выразиться, на равной ноге,– последние слова имели цель понизить внешнюю привлекательность Богдана до уровня Татьяны, что было далеко от истины.

Тем не менее, его ответ, хоть и вызвал гримасу недоверия, но заинтриговал Татьяну:

– Очень интересное рассуждение, хоть и не оригинальное. Ну, а если ваш, так называемый, внутренний мир и мой не совпадут?

– Ну что ж, насильно мил не будешь. Если мне с вами, а вам со мной будет совсем не интересно, я больше сюда не приду, – Богдан пытался говорить как можно более равнодушно.

Скепсиса во взгляде Татьяны становилось все меньше, а интереса – больше, что она и выразила следующими словами:

– Ну, что ж, надо признать, в находчивости вам не откажешь. Мне уже неудобно даже указывать вам на дверь. Так и быть, попробуем выяснить содержание вашего богатого внутреннего мира и сравнить его с моим. Ведь вы это предлагаете, не так ли? – Татьяна вновь уголками губ беззвучно рассмеялась, явно показывая, что разговор ее просто забавляет, но не более того. – Мне мама говорила, что вы увлекаетесь поэзией?

– Скорее увлекался, давно уже в студенческие годы, до того как вплотную занялся бизнесом, – с готовностью поддержал это направление Богдан.

– А я вот сама стихи не пишу, но поэзию очень люблю и в ней разбираюсь. Хорошие стихи от графоманских сразу отличу. Почитайте, что-нибудь свое, а я вас оценю.

Богдан вроде бы начал оправляться от первоначальной растерянности, но от этого предложения вновь впал в некий ступор. Вспомнить вирши, что сочинял почти двадцать лет назад, он не мог, ибо сестра не успела переслать ему тетрадь с теми стихами. Богдан решил не изворачиваться и сказать все как есть:

– Вы знаете, это было так давно и я просто не помню своих стихов. Хотя мне тоже кажется, что я отличу хорошие стихи от плохих.

– Жаль, что не помните, – лицо Татьяны вновь стало выражать недоверие. А вот мне, например, из современных поэтов нравится Дмитрий Воденников? А вы, какого мнения о нем?

– Первый раз слышу это имя. В последнее время я в основном интересовался современной украинской поэзией. Но имена таких поэтов как Оксана Забужко, Игорь Павлюк, Андрей Бондарь в России, как правило, неизвестны и они вам ни о чем не скажут. А из современных русских поэтов, тех кого я знаю, мне более всего нравится Илья Ивантер, – Богдан вновь вошел в «свою колею» и говорил со спокойной уверенностью в голосе.

– Какой же Ивантер русский… он еврей, – с явным пренебрежением ответила Татьяна.

– Вы считаете, что этот ваш Воденников пишет лучше Ивантера или Линор Горалик? – вдруг перешел в «атаку» Богдан.

Татьяна, пожалуй, впервые за все время беседы перестала улыбаться-усмехаться. Теперь уже она по-настоящему задумалась и ответила не очень уверенно:

– Пожалуй, здесь вы правы. Вполне возможны, что Ивантер из всех ныне здравствующих один из лучших поэтов России. А Горалик… да очень сильная поэтесса, но она не только еврейка, но даже не россиянка, она гражданка Израиля. И вообще ее поэзия – это не моя поэзия.

– Да какая разница пишет то она на русском. А что касается евреев… Да, если брать последние сто лет, то почти все лучшие поэты писавшие на русском языке – евреи. Пастернак, Мандельштамм, Левитанский, Бродский, сейчас Ивантер, Горалик, – в словах Богдана чувствовалась легкая издевка.

– Неправда, лучший поэт 20 века Есенин, которого евреи убили в 30 лет. Еще Павел Васильев был, которому вообще не дали встать на ноги они же, в 27 лет его в тюрьме убили. А те, которых вы назвали, все кроме Мандельштамма жили и творили подолгу и умерли своей смертью, увешанные премиями и наградами, – Татьяна приняла вызов и заговорила откровенно зло.

– Хорошо, пусть будет по-вашему. Но вам не кажется, что два больших таланта за сто лет из более чем ста миллионнов русских – это маловато. А евреи из двух – двух с половиной миллионов вон сколько выдающихся поэтов выдвинули и продолжают выдвигать, хоть их сейчас в России, наверное, от тех двух миллионов десятая часть осталась, – Богдан все более входил во вкус дискуссии.

– Потому и выдвинули, что для этого им создали условия. А русских… интеллигенцию, дворян – перебили и выгнали, самых умных и трудолюбивых крестьян раскулачили и выслали в малопригодные для жизни места. Вот евреи остались тут жить с прочими революционерами типа родителей Окуджавы, на Арбате поселились, а их детишки уже поперли всюду, в литературе, музыке, в науке. До самых семидесятых они тут вне конкуренции были, когда их начали понемногу выдавливать, и до сих пор никак выдавить не могут.

В голосе Татьяны уже явно звучало недовольство, что разговор потек в этом «русле». Тем не менее, она решила на явный негатив в отношении «национальной гордости великороссов», ударить в ответ по украинской:

– Вы тут явно пытались мне доказать, что русские малоталантливый народ. Но вам ли об этом говорить. Чего такого выдающегося выдвинул за те же сто лет украинский народ. Назовите хоть бы одного поэта, равного вышеназванным хоть русским, хоть евреям, или хотя бы не столь значимым, а где-то на уровне Твардовского или Вознесенского. Надеюсь, Евтушенко вы не будете относить к украинским поэтам.

Богдан понимал, что на его «выпад» скорее всего последует, что-то типа им услышанного и спешно обдумывал как ответить:

– Нет, Евтушенко никакого отношения к Украине не имеет, да и большим поэтом я его не считаю, скорее большим пиарщиком. А что касается украинской литературы… Да, я согласен, после Шевченко чисто украинских выдающихся поэтов в общем-то и не было. Но для этого имелись объективные причины, все наши таланты были вынуждены развиваться в лоне русской культуры и её же обогащали. Гоголь, украинец, а считается великим русским писателем, а если бы имел возможность писать на украинском языке, то стал бы великим украинским, но не имел. Для литературы фактор языка основополагающий в первую очередь для поэтов. Потому у нас и не появились выдающиеся поэты, ведь наш язык в тени русского не мог полноценно развиваться, да и сейчас еще не может.

– Интересное суждение. Признаться, я знакома с некоторыми украинцами – москвичами. Они хоть и скрывают свои националистические настроения, но нет-нет, это в них прорывается. Но вот такого анализа украинского языка и литературы обоснование их отставаний, я слышу впервые. Обычно они чуть не кричат, что все ваши поэты и писатели на голову лучше не только русских, но и всех в мире. Безо всякого обоснования конечно. А вот вы… Да, очень, очень интересно, – Татьяна вновь задумалась.

– Я вижу, тема поэзии, она у нас как-то сползла в область истории и политики. Вы не хотите несколько сменить тему и вообще поговорить о чем-то другом, о той же политике, раз уж мы ее затронули? – Богдан уже уверенно чувствовал себя, даже фривольно закинул ногу на ногу.

Впрочем, предлагая сменить тему, он не был уверен, что Татьяна согласится говорить на эту совсем не женскую тему. Но Татьяна вновь усмехнулась, обнажив свои идеальные зубы:

– Ну что же, можно и о политике поговорит. Например, о ситуации на Украине. Об этом вы, наверное, хорошо осведомлены? Давно хотела поговорить с человеком оттуда, чтобы судить не по журналистским репортажам, а из первых рук. А то, если послушать наших политологов, то виной всему какие-то бандеровцы, они всю эту бучу подняли. А ваши в интернете во всем Россию обвиняют. А вы как на все это смотрите, на чьей вы стороне?

– Интересный вопрос: на чьей я стороне? Да ни на чьей. Мне никто не мил, ни западенцы, ни кто за Януковича глотки рвал, ни эти, которые сейчас в Донбассе затеяли беспорядки. Ну, а то, что случилось, должно было рано или поздно случиться. Янукович со своей семьей заворовался в край, вот народ не выдержал и на майдан вышел. Он главный виновник всего случившегося, и того что происходит на Донбассе. Помните, в феврале 17-го царь отрекся от престола в критический момент, бросил страну, и в России началась революция с гражданской войной? Ситуация один в один, Янукович сначала все развалил, разворовал, а потом бросил пост и убежал. На Украине сейчас то же самое, как в России в 17-м, пожинаем плоды деятельности предыдущего руководителя, – попытался, как можно более нейтрально ответить Богдан…

Мать Татьяны с прислугой на кухне мыли посуду и время от времени, не открывая дверей в гостиную, подходила к ним, видимо, прислушивалась и так же тихонечко отходила. По всему, она очень переживала, надеясь, что, наконец, хоть кто-то понравится ее привередливой дочери.

– Из вашего ответа совсем не ясно ваше личное отношение к событиям. Вы можете сформулировать вашу позицию поточнее? Например, как вы относитесь к присоединению Крыма к России. Я спрашиваю не из праздного любопытства, а потому, что и сама не могу к этому событию относиться однозначно, – в словах Татьяны явно прослеживался подтекст: я русская, но не знаю, права ли Россия, а ты, украинец, как к этому относишься?

Богдан вынужденно взял небольшую паузу. Нет, он не колебался, его позиция была твердой и непоколебимой: Россия поступила по-свински, воспользовалась политическим кризисом на Украине, и в наглую оттяпала Крым. Но столь прямолинейный ответ, наверняка, вряд ли добавит ему «очков» в глазах Татьяны. В то же время врать, изворачиваться, изображать аполитичность он не хотел.

– Видите ли, я хорошо знаю, как на это смотрит большинство россиян. Типа, Крым это исконно русская земля, которую некогда Хрущев, пользуясь своей властью, оторвал от России и подарил Украине. Потому это большинство и приветствует действия Путина. Дескать, свое вернул. Но знаете, действовать так же беспардонно, как когда-то поступил Хрущев, в нынешних условиях, когда Россия и Украина два разных суверенных государства никак нельзя. Это противоречит всем нормам, как международного права, так и морали, – вновь как можно тактичнее попытался ответить Богдан.

– Ну, а волеизъявление населения Крыма, референдум, где подавляющее большинство проголосовало за Россию, это разве не законный акт соответствующий международному праву. Ведь большинство жителей Крыма русские и они хотят жить в России, – лицо Татьяны раскраснелось, она уже всерьез, а не со скепсисом спорила с Богданом.

– Татьяна, вам кроме Москвы приходилось где-нибудь бывать? Я имею в виду не загранпоездки, а российскую провинцию? – вроде бы ушел от прямого ответа Богдан.

– Конечно. Я не такая уж рафинированная москвичка, для которой кроме Москвы существуют только Лондон и Париж. Я не раз гостила у маминых родственников в Нижнем Новгороде. Да и в турпоездки не только за границу езжу. Я и по Золотому Кольцу ездила и по Волге.

– Ну, и как вам понравилась та Россия?

– Не стану спорить, неважно выглядит. Но при чем здесь Крым?

– Да при том, что я точно знаю, как думают о России многие русские, живущие на Украине. На Украине и не только в Крыму много русских, которые там родились и выросли. Поверьте, подавляющее большинство из них вовсе не горит желанием жить в России. И знаете почему? Нет, они не диктатуры какой-то боятся, или слишком любят Украину. Все дело в удобстве жизни. На Украине удобнее жить, там элементарно теплее, намного плодороднее земля. И еще, на Украине, чтобы не болтали, никто не притеснял и не притесняет русских по национальному признаку и почти все население говорит на русском языке и большинство газет тоже выходит на русском. И так обстоит везде, кроме крайних западных областей. И уровень жизни у нас конечно не высок, но примерно везде одинаков. Ну, в Киеве немного повыше, чем был в Крыму, или том же Донбассе. А что в России? Если ты не житель Москвы или Петербурга, если не обличенный властью чиновник, то ты, как правило, живешь на порядок хуже, чем в столицах. У нас пенсии низкие, у вас в провинции, где нет московских доплат они тоже низкие, зарплаты низкие, ко всему холодный климат и скудная земля. В сельской местности за исключением Кубани и еще пары тройки мест жить почти невозможно. Вот ваш народ и валом валит с этих мест в Москву, Питер, или на Кубань. А на Украине хоть тоже живут не богато, тоже низкие зарплаты и пенсии, но в крайнем случае от земли можно прокормиться – везде тепло и везде чернозем.

Богдан словно поймал вдохновение, вспомнив молодость, когда слушал лекции Порубайло и дискутировал с другими студентами. Он чуть перевел дух, чтобы продолжить, но Татьяна успела вставить реплику:

– Я со многим из сказанного вами не согласна, к тому же какое это имеет отношение к Крыму, там как раз, и климат, и земля хорошие.

– Как же, да в Крыму думают точно так же как везде на Украине. И если бы там имело место настоящее волеизъявление без всяких «зеленых человечков», результат голосования был бы совсем иным. Ну, сами посудите, население Крыма в состоит из 55% русских, 25% украинцев и 15% крымских татар. Со всей ответственностью заявляю, что все украинцы и татары при полной свободе выбора голосовали бы против присоединения к России. То есть 40% уже против. И если из 55% русских хотя бы 10% тоже против, что вполне вероятно, то получается уже половина. А я не сомневаюсь, что таковых наберется гораздо больше 10%. Даже население Севастополя далеко не все бы проголосовало за Россию. И знаете почему? Потому что там много потомственных моряков, их семьи, их дети. И кто из них в здравом уме захочет служить на Баренцевом море или где-нибудь на Камчатке, где холодно, сыро и никаких условий жизни. А в украинском флоте одно море, Черное, теплое, вокруг обилие фруктов и прочих продуктов, служи и радуйся. В России уж очень много малопригодных для жизни мест. Потому я и не верю результатам референдума, таким каким его представляют российские СМИ. Ну, и еще одно неудобство проживания в России, которое замалчивается, но имеет место быть, наличие кавказских автономий, молодежь из которых постоянно, если не терроризирует, так очень напрягает, как соседние так и дальние русские области. Это я точно знаю, – Богдан не стал уточнять, откуда он это знает. – И иметь контакты с этими молодыми людьми, так как их имеют и терпят в России, многие русские на Украине тоже не хотят. Так что референдум в Крыму это не свободное волеизъявление, а спектакль. Да и в Донбассе все не так как ваше телевидение показывает. Вся эта буза результат действия кучки отморозков, которых подбивают нечестные на руку политики, рвущиеся к власти. Ну, и конечно же главная ударная сила этих, так называемых, ополченцев это наемники которые приехали туда из России. Вы же в курсе, что все это воинство возглавляет не какой-нибудь местный, а профессионал, опытный солдат удачи Стрелков, москвич кстати. И вокруг него в основном выходцы с России. Все это само за себя говорит.

Длинный монолог Богдана явно озадачил Татьяну. Теперь уже она не могла сразу подобрать слов для быстрого ответа, явно не ожидавшая такой «эрудиции» собеседника. Однако так просто сдаваться она не собиралась.

– Да, а вы действительно очень интересный человек, Богдан, – она впервые назвала его по имени. – Хотя, в общем, ничего нового вы не сообщили, разве что теперь я могу представить, что есть теоретическое обоснование позиции украинского националиста.

– Вы считаете меня националистом? Да Бог с вами. Я сам тех уродов ярошевцев и иже с ними ненавижу, как и тех дурней, что проповедуют чушь о каких-то великих древних украх. Поверьте, моя позиция умеренного патриотизма, позиция во всех отношениях среднего украинца, – в тоне Богдана слышался явный призыв к примирению.

– Среднего?… Ну что же возможно так оно и есть. Средний украинец это тот, кто видит в России только самое негативное, плохое, но в то же время не прочь от нее поживится. Он, конечно, отличается от тех, кто жаждет вообще порвать с Россией и перейти на евросоюзовские хлеба и которых вы назвали настоящими националистами, не так ли? – в голосе Татьяны вновь зазвучал вроде бы уже утраченный сарказм.

– Это чем же я тут собираюсь поживиться? – теперь уже Богдан позволил себе усмехнуться, в то же время чувствуя, что в своих пространных рассуждениях где-то «перегнул палку» и собеседница по настоящему завелась и возможно разозлилась.

– Ну как же, все яснее ясного. Зачем вы вообще приехали в эту столь для вас нелюбимую, холодную, неблагоустроенную страну из своей замечательной, теплой и благодатной родины. И не только вы, и мама ваша, насколько я знаю, предпочла не там, на заслуженном отдыхе жизнью наслаждаться, а здесь в прислугах жить. Тетя Рая всем нам тут расхвасталась, у нас прислуга не какая-то Параська с Хацапетовки, педагог, бывший директор школы. Это же, как надо низко пасть, чтобы так опуститься!?

Удар был, что называется «под дых». Богдан и в самом деле чуть не задохнулся от возмущения. Но пока он обдумывал как бы столь же «больно» ответить собеседнице, Татьяна поставила еще более эффектную «точку»:

– А хотите я скажу, какая основная причина вашего здесь нахождения, вы же совсем недавно приехали, так ведь? Так вот, вы просто сбежали с Украины, потому, что испугались призыва в армию. Там ведь у вас мобилизация идет. А вы, на словах такой патриот, а воевать за свою родину, подвергать свою драгоценную жизнь опасности желанием не горите. Разве не так? Куда безопаснее тут, под боком у мамы переждать лихое время, порассуждать о поэзии, политике. А если подвернется русская дурочка, пусть даже уродина, у которой папа богатый, можно и ей лапши на уши навешать, блеснуть интеллектом, если получиться влюбить в себя, жениться и московскую квартиру с пропиской заполучить, а потом и денежки к рукам прибрать. Разве не так? Да вот только хоть я и уродина, но далеко не дура. А вы не просто обманщик, вы хуже, вы трус и дезертир…

Богдан после такой «стыковки» даже не позвонил матери. Ему непреодолимо захотелось забыться, все равно как, выпив водки, или даже «уколовшись», хоть он никогда не пробовал наркотиков. Но едва он кое как добрался до съемной квартиры, силы совсем оставили его, не хотелось даже идти в магазин за водкой. Он просто сидел и думал, уставившись в одну точку. Вернее, вроде бы думал, а на самом деле, в его голове ходила кругом, то тускнея, то вспыхивая, одна и та же мысль: зачем все это, к чему, как все надоело, как тяжело жить… к чему вообще… жить? Вырвал из этого замкнутого мыслительного круга звонок мобильника. Звонила, конечно, мать.

– Богдаша, сынок, ты почему не звонишь… ну как сходил? – чувствовалось, что Оксана Тарасовна опять сильно волнуется.

– Да, сходил, познакомился, – деревянным голосом отвечал Богдан.

– Ну и как, все хорошо, вы будете встречаться? – по тону сына Оксана Тарасовна почувствовала, что «стыковка» прошла не совсем гладко, и она хотела услышать хоть какие-то положительные нюансы прошедшей встречи.

– Встречаться?… Не знаю. Не понравилась она мне… слишком уж о себе много понимает, – Богдан решил не говорить матери, что Татьяна в открытую оскорбила и ее, да и по нему «прошлась» соответственно.

– А ты… ты-то как ей? – Оксана Тарасовна не очень интересовалась его мнением о «невесте», ведь главное, какое впечатление на нее произвел Богдан.

– Да, и я ей не особо глянулся. В общем, мам, все получилось как я и предполагал – не будет там дела, пустая затея, – в голосе Богдана сквозило даже не отчаяние, а какая-то глобальная измученность.

– Погоди сынок, не отчаивайся, лиха беда начало. Она же не сказала, что больше не желает тебя видеть?

– Да, нет. Её мать вроде и не против, чтобы я еще заходил, даже приглашала. Но, понимаешь, эта Татьяна ясно дала понять, что я ей не нравлюсь. Извини мам, что-то я вымотался сегодня, надо немного полежать, голова сильно разболелась, – Богдан не хотел говорить на эту тему, и вообще о чем либо.

Оксана Тарасовна не на шутку испугалась за сына и приехала с максимально возможной скоростью на метро. Богдан, успевший слегка забыться, не выказал радости от приезда матери. На водопад ее вопросов отвечал односложно, не вдаваясь в подробности. Когда, наконец, Оксана Тарасовна осознала, что сын более в тот дом идти не намерен, она сама заговорила с отчаянием:

– Господи, сынок, что же мы будем делать!? Ведь я так на тебя надеялась. Ну, надо же было тебе как-то гордость свою смирить, попрыгать перед ней на задних лапах, сыграть влюбленность.

– Вряд ли бы я и этим ей понравился, уж очень она своеобразный человек, и увы, действительно, далеко не дура, – с безнадегой отвечал Богдан.

– Да брось сынок, лесть ее все любят, а уж москали особенно. Помнишь, как Наташка Порывайка с ее мамашей перед Игорем Николаевым на задних лапах сколько лет пропрыгали, чтобы он ее раскрутил. А теперь у нее все есть, деньги, известность, квартира в Москве, дом в Подмосковье, дом в Майями. Окрутила дурня, все от него взяла, а потом бросила и замуж за кого хотела пошла. Или другие, кто сюда с Украины так же приехали не льстили, не унижались? Все эти Потапы и Насти, которые бочком тут пролазили. Да они здесь не только бочком протискивались, они столько задниц вылизали, прежде чем кем-то сами стали. Гордостью Москву не взять, сначала поунижаться надо.

– Мама, хватит! Надоело все, ни думать, ни говорить про это не хочу, – раздраженно прервал мать Богдан.

– Ну, а что ты собираешься теперь делать, опять окна пойдешь вставлять? – в тон сыну заговорила и мать.

– Нет, в бригаду эту, будь она проклята, больше не пойду, хватит!

– Ну, а куда ж, что делать-то будешь?

– Не знаю, не думал еще… На Украину, наверное, вернусь, – не очень уверенно предположил Богдан.

– Ты с ума сошел. Там же сейчас черти что творится. Не дай Бог, под мобилизацию попадешь, или эти твои друзья бывшие к себе позовут, – Оксана Тарасовна встревожено всплеснула руками.

– Бардак, говоришь. Бардак там всегда был, с самого развала Союза, сейчас просто побольше. А насчет мобилизации не бойся. Меня для армии ни одна медкомиссия годным не признает. Да и с друзьями своими бывшими я давно не контачу. Зачем я им, или они мне. Просто на родине, какой бы она ни была, жить легче, как ни крути. Там хотя бы своя крыша над головой есть, квартира из которой меня никто не погонит. Пойми, мама, мне сейчас здесь находиться, ну невозможно как тяжело, я так больше не могу, – Богдан провел ребром ладони себе по горлу.

Оксана Тарасовна, впрочем, понимала состояние сына, просто опасалась за него, ведь на Украине действительно стало очень опасно, и лучше бы пережить это время здесь.

– Я же не в Донбассе, даже не в Киеве буду, а у нас, в Виннице более-менее спокойно. Займусь чем-нибудь, может, опять в дворники пойду, – успокаивал мать Богдан.

Оксана Тарасовна окончательно уяснила, что сыну после нескольких месяцев скотской жизни и мучений в бригаде, и неудачной «стыковки» просто необходимо «поменять декорации». Выждав срок, по который была оплачена квартира, она сама купила ему билет и пошла провожать на Киевский вокзал. Не отходя от сына, она в разных вариантах твердила одно и то же:

– В Киеве не задерживайся, сразу бери билет до Винницы. Там сиди смирно. Лучше даже если никто кроме Лены и ее Степана не знали бы, что ты приехал.

Богдан снисходительно улыбался, слушая мать, и согласно кивал головой. Когда попрощались и Оксана Тарасовна осталась на перроне… Она стала крестить уходящий поезд. Богдан, увидев это… у него буквально заныло сердце: какой же старенькой и несчастной показалась ему его некогда властная, даже царственная мама, как же тяжело ей приходится в этом огромном и недобром городе, который не верит ни чьим слезам, и где ее угораздило оказаться на пороге старости, в столь незавидном положении.

11

Как хотелось Леониду ответить на звонок матери, объяснить, почему он не может вернуться в Москву. Но он понимал, что кроме взаимных душевных мучений ничего этот разговор не принесет. Потому он отправил матери СМС с текстом: «Мама, со мной все в порядке. О себе буду сообщать раз в неделю. Целую тебя и папу. До свидания». После этого Леонид выключил свой мобильный телефон. Как и планировал он поездом добрался до Воронежа, оттуда автобусом поехал до Ростова… В прошлые годы он ездил к бабушке на поезде через Луганск. Но сейчас Донбасс фактически поделен на зоны, контролируемые ВСУ и ополченцами, и на поезде ехать небезопасно. Потому Леонид и решил в свой поселок, находящийся под контролем ополченцев, заехать со стороны Ростова через пограничный переход, находящийся в руках повстанцев, чтобы не пересекать «линию фронта».

В Ростове совсем не ощущалось, что менее чем в сотне километров идет война: обстрелы, перестрелки, кровь, смерть… Здесь Леонид оказался впервые. Ростов был чем-то похож на Донецк, летом такое же всеобъемлющее царство тепла, плавящийся под ногами асфальт. Вокруг много легко одетых, выставивших напоказ свои достоинства женщин и девушек. Даже по-русски здесь говорили также, произнося мягко «ге». Леонид, казалось бы, вновь окунулся в отличную от Москвы знакомую с детства ауру, где естественно, а не случайно, и это тепло, и гыкание. Но одно весьма существенное отличие сразу бросалось в глаза – в Донецке и окрестностях никогда не наблюдалось такого большого количества этнических кавказцев. И это вносило не межнациональный колорит, а буквально висевшую в воздухе напряженность. Здесь зачастую джигиты вели себя также как везде вне своей малой родины: нарочито агрессивно, никому не уступая дороги, нагло разглядывали, а то и приставали к девушкам не кавказских наций. В общем, не как гости, а как хозяева.

Леонид никак не ожидал, что возникнет сложность с переходом границы. Год назад, когда он в последний раз ездил к бабушке, он пересек границу на поезде, и тогда все ограничилось формальной проверкой на пограничных станциях, как туда, так и обратно. Сейчас просто так было не пройти. С украинской стороны большую часть дня шел не слишком большой, но и не маленький поток беженцев, и пеших, и на машинах. И хоть в репортажах российских СМИ постоянно подчеркивалось, что беженцы это в основном женщины, старики и дети, Леонид увидел, что немалый процент в том «потоке» составляли мужчины вполне способные носить оружие. Впрочем, его это не очень удивило, ведь он сам родом с Донбасса и на веру не принимал утверждения этих СМИ, что в ряды ополчения встали чуть ли не все жители Донецкой и Луганской областей. Из обрывков разговоров, как беженцев, так и пограничников, Леонид выяснил, что ополченцам приходится туго и если Россия срочно не окажет действенную помощь, украинская армия в ближайшие две-три недели всех их блокирует и уничтожит. Говорили, что Славинск полностью окружен, и чуть не каждый день подвергаются обстрелам Донецк, Луганск и другие города самопровозглашенных республик.

Большинство беженцев производило удручающее впечатление, особенно старики. Леонид вдруг представил, что если бы двенадцать лет назад он и его родители не уехали с Донбасса, то они бы тоже могли оказаться в этой толпе. Идущие пешком были навьючены как верблюды, многие тащили пожитки на тележках, впрягаясь в них как лошади. Автомобили, автобусы, все забито под завязку, вещи кругом, они приторочены на крышах машин, торчат из не закрывающихся багажников. Повсюду чемоданы, сумки, узлы… Жара, лица беженцев измучены… и равнодушны. Время от времени с украинской территории отчетливо доносилась удаленная канонада.

Леонид поспрашивал, есть ли кто с их поселка, но никто не откликнулся. Он несколько раз подходил к пограничному переходу, но его даже толком не выслушали, заявив, что пока с одиночками разбираться у них нет никакой возможности, ибо под завязку заняты работой с беженцами с той стороны. Посоветовали пристать к какой-нибудь организованной группе и перейти границу с ней. К какой-такой группе уточнять не стали. В общем, пограничники отмахнулись от него как от назойливой мухи:

– Не мешай, не до тебя.

Леонид весь в расстроенных чувствах побрел от перехода, раздумывая, что делать, ехать назад в Ростов или устроиться на ночлег в близлежащих населенных пунктах. Тут он услышал не громкий, но властный голос:

– Ей, малек, подь сюда!

Леонид не сразу понял, что обращаются к нему. Его подзывал выше среднего роста коренастый мужик где-то лет тридцати пяти, одетый по военному: берцы, комуфляж, бандана, но без знаков различия и оружия.

– Это вы меня? – ноги, чуть не против воли, сами понесли его к этому «бойцу».

– Тебя, тебя. Чего тут трешься, на ту сторону хочешь?

– Да, хотелось бы, а там много беженцев, меня оформлять не захотели, – Леонид как-то сразу стушевался перед «бойцом» и отвечал, словно был в чем-то виноват.

– А чего тебе там, воевать хочешь? По тебе вроде не скажешь, – голос «бойца» стал насмешливым.

– Да нет, бабушка у меня там, на звонки не отвечает, хочу узнать, что с ней.

– Семья, что ли, на разведку послала… не могли, кого постарше отрядить, про бабку разузнать?

– Да вот, так получилось, – словно оправдывался Леонид, умалчивая, что семья как раз никуда его не посылала, а совсем наоборот.

– Тебе лет-то сколько, – продолжал расспрос-допрос «боец».

– Двадцать три, – «боец» так уверенно его расспрашивал, что Леонид правдиво отвечал, будто стоя перед какой-то обличенной властью комиссией.

– Ого, а я думал лет семнадцать, уж больно ты по салажному выглядишь, как допризывник. В армии служил?

– Нет, – и вновь почему-то Леонид виновато опустил голову.

– Понятно… Говоришь, бабка у тебя там, а сам откуда?

– Из Курска, – Леонид почему-то не решился признаться, что живет в Москве, тем более, что и местом регистрации в его паспорте значился Курск.

– Русский? – «боец» спросил так, что Леонид понял, что ответ на этот вопрос для спрашивающего очень важен.

– Русский, – однозначно ответил Леонид, чувствуя, что не уместны уточнения типа: отец русский, мать украинка.

– Это хорошо… Я могу твоему горю помочь, подбросить на ту сторону. У тебя бабосы есть? – вдруг резко «развернул» разговор «боец».

– Есть немного, – Леонид подумал, что его будут переводить через границу за деньги, и прикидывал, хватит ли на это имеющихся у него восьми тысяч рублей с мелочью.

– Тысячи три можешь нам ссудить? – уже совсем не начальственно, а как-то почти по-свойски попросил «боец».

Леонид растерянно молчал, оглядываясь по сторонам, словно ждал откуда-то помощи.

– Да, не боись, переведу я тебя, со мной пройдешь. Понимаешь, наши ребята тут без жратвы почти сутки загорают. У всех и наличные и то, что на карточках было, все кончилось, все спустили. Три дня бухали, малость не рассчитали. Нас этой ночью должны на ту сторону переправить, и ты с нами пройдешь. Давай деньги…

Леонид не то поверил, не то просто хотел поверить тому, что услышал. Он вытащил три тысячи и протянул.

– Порядок, пошли, – «боец» призывно махнул рукой и энергично пошагал в сторону от границы.

Леонид шел следом, словно на привязи. Прошли метров двести. На обочине стоял старый мотоцикл «Иж» с коляской, рядом с ним еще один «боец», смотрящий на беженцев идущих мимо.

– Я свое дело сделала, деньги достал. Теперь подбрось нас до базы, а сам за жратвой смотайся, – первый «боец» передал деньги, полученные от Леонида второму, и полез в коляску.

– Чего встал, садись! – «боец» кивнул нерешительно переминавшемуся Леониду на сиденье, за управляющим мотоциклом вторым «бойцом».

До «базы» ехали километра два-три. То оказался ангар, ранее, скорее всего, используемый как склад, или какое-то хранилище. Первый «боец» с Леонидом сошли, а второй поехал на ближайший базар. «Боец» громко постучал в закрытую дверь. Через некоторое время она открылась, и они вошли внутрь ангара. Здесь царил полумрак, ибо все относительно небольшое пространство освещалось тремя зарешоченными плафонами. Сразу стала ощущаться духота – помещение по всему давно не проветривалось.

– Ребята, живем, я бабла на жратву раздобыл. Коняга на базар поехал. Приедет, сразу и позавтракаем и пообедаем и поужинаем, – принес радостную весть населению ангара «боец».

– А этого зачем с собой приволок? – спросил тот, что открывал дверь, рослый белобрысый парень лет около тридцати с голым торсом, в тапочках на босу ногу и спортивных брюках.

– Как зачем, это же спонсор, он деньги нам спонсировал, – «боец» рассмеялся, – Да не боитесь вы, наш парень русский, с Курска. Бабка у него на той стороне. Вот родичи его и отправили, чтобы ее вывезти. Ему границу надо перейти. Пусть с нами идет, – последние слова «боец» произнес почему-то с явно просительной интонацией, – по всему в этом ангаре он не был старшим.

Когда глаза Леонида адаптировались к полумраку, он разглядел что бойцов на «базе» не так уж много, чуть более десятка, все они были разуты, а некоторые щеголяли в одних трусах или плавках. За исключение того «бойца», что открывал дверь, всем было явно за тридцать. Большинство сидело или лежало на разостланных вдоль стены ангара старых грязных матрацах.

– А ты уверен, что он тебе правду сказал, а не порожняк прогнал? – откуда-то из глубины ангара раздался властный с хрипотцой голос мужчины в тельняшке, лет сорока или более того, восседавшего на единственном здесь, сколоченным из горбыля подобием топчана.

– Да ты что Грач, я же сразу понял, что не врет, у меня же, сам знаешь, глаз-алмаз, – в голосе «бойца» обозначились уважительные нотки обращения к старшему.

– Давай-ка сюда свои документы, – не обратив внимания на слова «бойца», приказал тот, которого назвали Грачем и стало ясно, что это командир.

«Боец» подтолкнул Леонида к топчану:

– Паспорт доставай… и не дай Бог, если ты мне соврал.

Леонид подал паспорт. Командир долго сравнивал фото на первой странице с лицом Леонида, а потом начал озвучивать его данные:

– Леонид Михайлович Прокопов, 1990 года рождения, место рождения УССР, Донецкая область… зарегистрирован, город Курск…

– Ну, я же говорил, – обрадовался, что Леонид не «прогнал ему порожняк» «боец».

– Родители в Россию, когда переехали? – продолжал допрос командир.

– В 2002 году, мне двенадцать лет было. Шахту закрыли, работы не стало, вот мы в Курск и переехали, – Леонид самопроизвольно вытянулся по стойке смирно, хоть его этому и никогда не учили, и информации выдавал больше, чем у него спрашивали.

– Отец шахтер?

– Не, у меня родители маркшейдеры были, отец подземным, в шахте, а мать наверху в конторе сидела.

Пояснения не вызвали никаких эмоций, по всему для командира и остальных обитателей ангара они ни о чем не говорили – никто из них не знал специфики шахтного производства. Командир вернул паспорт и уже помягчевшим голосом сказал:

– Спасибо тебе, что с деньгами помог. А то мы тут все на мели. Нас не сегодня завтра на ту сторону перебросят, и ты с нами пройдешь, а там иди, узнавай про свою бабку. Располагайся, – командир царственным жестом обвел помещение ангара.

Леонид робко огляделся, не зная, куда ему приткнутся, но этот вопрос помог решить «боец», который его привел:

– Эй, малек… иди сюда, падай, возле меня матрац свободный.

Леонид осторожно присел на такой же, как и другие грязный матрац, в то время как позвавший его снимал с себя комуфляж, берцы. Оставшись в трусах и плотно облегающий его мускулистый торс черной майке, он достал из кармана разгрузки мобильник и пошел ставить его на зарядку в розетку, которыми был «усыпан» деревянный щит, смонтированный у задней стены ангара. Одновременно он снял с подзарядки, находящийся там десятидюймовый планшет, и убедившись, что он подзарядился, начал что-то в нем «искать». Остальные обитатели «базы»словно тут же забыли о Леониде. Кто-то дремал, вытянувшись на матраце, другие вполголоса переговаривались… Эту монотонную, душную, полусонную ауру, наконец, нарушил резкий стук в дверь. Это приехал мотоциклист с провизией. Ангар мгновенно «проснулся», засуетился. Откуда-то появилась пара допотопных электроплит, из большого бака черпали воду, резали овощи, мясо. Вскоре весь ангар уже благоухал запахом приготовляемой пищи…

После обеда-ужина все повалились отдыхать, а «боец» приведший Михаила, которого все звали Крест, оторвался от планшета, засунул его в свой рюкзак и совмещал отдых с тем, что объяснял Леониду, как ему повезло, что он именно на них «нарвался»:

– Границу можно перейти «по белому», то есть официально, через пограничный переход. Но если идешь один, как ты, например, то тебя там погранцы долго мурыжить будут, по компьютерной базе проверять, нет ли у тебя задолженности по алиментам, неоплаченных штрафов в ГИБДД и так далее. В общем, пока не выложишь им тысяч пять, не пропустят, к чему-нибудь да придерутся. Можно и «по-черному» границу перейти, не через переход, а с проводником прямиком через поле. Но это тебе еще дороже обойдется, не меньше десяти тысяч отдашь. А с нами всего-то за трешку там будешь, да еще нам как услужил.

Леонид согласно кивал головой, а сам с тревогой размышлял: «Как бы тут не день, а больше сидеть не пришлось. Сожрут эти продукты, и опять меня доить будут». Он ни разу не поинтересовался, кто эти мужики и зачем они едут в зону боевых действий. Догадаться было несложно, это «солдаты удачи», что слетались со всей России в Донбасс, где явно запахло жареным, запахло кровью. Несмотря на рассуждения Креста, Леонид вовсе не был уверен, что ему сильно повезло оказаться в этом ангаре. Тем временем подзарядился мобильник Креста, и он стал по нему куда-то звонить. По всему он разговаривал с женой и словно рапортовал, что нашел неплохую работу и как только будет первая получка, переведет ей деньги.

Из других более всех по телефону разговаривал командир. Но, то были чисто деловые разговоры. Он вел переговоры с «той стороной» о переходе через погранпост и условиях «приема на службу» его людей. Из тех переговоров вытекало, что командир ставил в основном три условия: вооружение, кормежка, и что за «спонсоры» будут у его группы. И, по всему, вопрос «спонсоров» являлся наиболее болезненным. Уже когда все спали и в ангаре погасили свет, а Леонид не мог заснуть в столь необычной обстановке (ему никогда не приходилось спать в казарменных условиях)… Так вот, в этой темноте состоялся наиболее нервный разговор командира с «приглашающей стороной». Обычно он обсуждал «дела» не очень громко, но здесь его что-то очень сильно возмутило, и он едва не кричал в трубку:

– Да, ты знаешь, какие у меня ребята!? Они не одну войну прошли, и молдован, и чичей, и босняков, и грузин пачками клали. Они всеми видами оружия владеют, их не надо ничему учить, они сами кого угодно научат, хоть с пулемета, хоть с гранатомета, хоть БМП, хоть танк водить! Да каждый из них взвода укропов стоит, а некоторые так и роты, а ты им по сраной сотне баксов… да пошел ты!!

Конечно эти «переговоры» специально велись во всеуслышание, видимо командир ничего не хотел скрывать от бойцов. Те же лежали спокойно не вмешивались – видно и они полностью доверяли своему командиру.

Леонид долго не мог заснуть, потому не выспался, и если бы его не растолкал Крест, сам вряд ли бы поднялся со всеми. Увидев у своего «провожатого» православный крест, вытатуированный на левой груди, он подумал, что именно потому у него такой «позывной». У остальных же бойцов позывные часто совпадали с географическими наименованиями родных мест: Ангара, Урал, Алтай и т.д.

– Тебя из-за этого Крестом зовут? – Леонид указывал на татуировку.

– Да… но не только. Это так мой родной город зовут, – отвечал Крест, что-то сосредоточенно разыскивая в своем вещмешке.

– Ты из города Крест, а где это? – удивился Леонид, он неплохо знал географию и никогда не слышал о таком городе.

– Под Москвой, такое исконное название моего города – Крестов, а после революции его переименовали, назвали именем еврея, что там комиссарил, все никак исконное название вернуть не могут. Но для меня он Крестов, вот я и взял его в качестве позывного. Там у меня жена и двое пацанов, шести и трех лет. В охране я работал, в Москву через двое суток на третьи мотался. Остофигела эта работа, да и платили так себе. Вот и ждал, где какая заваруха начнется, чтобы на заработки податься… Ладно, вот тебе полотенце и мыло, а то я гляжу ты еще тот путешественник, ничего у тебя нет, иди умойся, – резко прервал откровения Крест.

За ночь в ангаре скопилось столько углекислоты, что стало просто нечем дышать. Срочно открыли настежь дверь, возле нее после недолгих препирательств выставили «дневального». Леонид все же набрался храбрости и вновь обратился к Кресту:

– Слушай, можно тебя спросить?

– Валяй.

– То, что ваш командир ночью по телефону говорил, что вы тут все… ну всеми видами оружия владеете… и убили по многу – это правда? – Леонид говорил вполголоса, так чтобы никто кроме Креста не услышал.

Тем не менее, Крест огляделся, не услышал ли кто случайно, недовольно засопел и ответил тоже вполголоса:

– Ну, не то чтобы совсем уж правда, но действительно народ тут у нас подобрался все больше с опытом, много чего умеют. А насчет того кто сколь убил и убил ли… не знаю. За всех говорить не стану, а я в самом деле клал рядами и валил пачками, – Крест сказал это так просто и обыденно будто говорил о травле крыс или ловле мышей.

Крест замолчал, а Леониду стало как-то не уютно – ему еще никогда не приходилось ночевать рядом и беседовать с самым настоящим по его же словам массовым убийцей. Тем не менее, любопытство все сильнее его разбирало, и он не удержался, чтобы спросить вновь:

– А где ты…?

– Воевал-то? В Чечне. Я в обеих войнах участвовал, – опять обыденно отвечал Крест.

– Это как, по призыву, или контрактником, – мотаясь уже не первый год в курский военкомат, Леонид познал некие нюансы воинской службы.

– На первую я срочником попал, еле жив остался. Там многих моих корешей чичи поубивали. Я их в гробах потом по домам развозил… Ну, а на вторую я уже сам по контракту пошел, за всех расквитался. Пулеметчик я. Точнее разведчик-пулеметчик разведгруппы спецназа. У меня глаз-алмаз. С расстояния в полкилометра из ПКМа я любую цель влет бью безо всякой оптики, хоть неподвижную, хоть движущуюся… Ладно, пошли завтракать. Ты пока с нами меня держись, я в обиду не дам, – не понятно для чего сказал Крест, и Леонид вновь словно привязанный, поспешил за ним, получать алюминиевую миску с гречневой кашей и кружку компота.

На завтрак доели то, что оставалось от вчерашнего ужина-обеда. Леонид никак не ожидал, что всего за три тысячи рублей можно достаточно сытно накормить почти полтора десятка здоровых мужиков. Конечно, сказалась дешевизна продуктов на местном рынке. Тем не менее, Леонид тревожно ожидал момента, когда у него вновь будут просить деньги. Но незадолго до полудня после длительного переговоров по телефону командир зычно провозгласил:

– Готовность номер один! Через полчаса все выдвигаемся к погранпереходу.

Бойцы тут же окружили его и стали выяснять подробности. По всему командир итогом переговоров остался не очень доволен, что и озвучил:

– Ну, нет там нормальных спонсоров. Этот хоть обещает кормить с ресторанной кухни. Он там рестораном и кафешками какими-то владеет, ну и по полтысячи баксов на рыло.

– Это ж какая-то муть зеленая. Мы что туда жрать едем? И полтысячи баксов это сейчас всего-то тысяч двадцать деревянных, – возмутился кто-то из бойцов.

– Если просто так, его кафешки охранять, а не в окопах и на блокпостах гнить – это не так уж плохо, – отозвался другой.

– Не, в кафешках не отсидимся. Укропы, вроде, вот-вот в большое наступление перейдут, как только это перемирие кончится, а оно через неделю истекает. Не знаю ребята, но лучше на это согласиться, а там посмотрим, война план покажет. Здесь, сами видите ждать уже невозможно, надо либо туда, либо назад по домам разъезжаться, – объяснил свое согласие командир.

– Я говорил, не надо было вообще с этим Донецком связываться. Там бардак, не поймешь, кто чем руководит, а атаманов как грязи. В Луганске больше порядка, надо туда подаваться, тем более сейчас мы после границы как раз в ЛНР и попадем, – внес реплику боец, который ездил за продуктами на мотоцикле.

– Все!… Вы меня на это дело подрядили. Я, что мог сделал, не хотите, ни кого не держу, – раздраженно отозвался на реплику командир, и увидев, что никто более не поддержал идею «подаваться в Луганск», он добавил, – А насчет Луганска все верно, власть там более централизованная, но сами знаете, в мутной воде легче рыбу ловить. И главное, Донецк больше, богаче Луганска и шансов устроиться там больше. Этот спонсор не понравится, другого найдем.

Бойцы, живо переговариваясь, стали споро собираться.

– А командир ваш, он тоже воевал? – вешая на плечо свою дорожную сумку, негромко спросил Леонид Креста.

– Наш командир в Чечне воевал еще в лейтенантском звании, а в Южной Осетии уже капитаном был. Там его ранили и потом комиссовали. Подлечился, а на гражданке так толком и не устроился. Тоже подзаработать здесь хочет, говорил, что семья его совсем на мели, родители сильно болеют. Потому и старается спонсора жирного найти, – последние слова Крест произнес с явным неодобрением.

– А ты, что же так не считаешь? – Леонид уловил скепсис в словах Креста.

Крест смерил Леонида таким взглядом, что без слов стало ясно предупреждение: прикуси язык. Но после некоторого раздумья, все же ответил:

– Деньги вещь хорошая, но на войне не главная. Подзаработать оно, конечно, не мешает, но на войне надо, прежде всего, воевать и воевать хорошо, с удовольствием.

– Как это с удовольствием? – не понял Леонид.

– Ладно, много будешь знать – скоро состаришься, – Крест вскинул на плечо туго набитый рюкзак и зашагал к выходу из ангара.

Бойцы в темно-зеленом комуфляже и берцах шагали по направлению к погранпереходу. Леонид в своих кроссовках, рубахе, бейсболке и джинсах казался среди них инородным телом. До перехода шли пешком. С украинской стороны ток же, как и день и два назад шли беженцы, но уже в меньшем количестве. Если беженцев проверяли и досматривали довольно поверхностно, дабы не создавать затора, то стремящихся на ту сторону досматривали по полной программе. Все бойцы предъявили документы и показывали, что в их вещах нет ни оружия, ни боеприпасов. Алиментщиков и прочих должников в группе командира с позывным Грач, не оказалось. После недолгих формальностей им предложили пройти метров пятьдесят по нейтральной полосе до пропускного пункта так называемой Луганской Народной Республики. При приближении к противоположному пропускному пункту сразу стало очевидным, что здесь относительно недавно был бой: бетонные стены испещрены большими и малыми вмятинами, стекла в оконных рамах выбиты, металлочерепичная крыша тоже пробита в нескольких местах. Над зданием красно-синий-голубой флаг.

Здесь вообще никакого досмотра не было, зато неподалеку стояла не первой молодости «Газель». Грач подошел к двум мужикам, стоявшим возле машины и о чем-то недолго переговорил, потом призывно махнул рукой:

– Ребята, это за нами, к машине!

Леонид замялся: ехать с этими бойцами или добираться самому? Когда бойцы пошли к «Газели», он отстал.

– А пацан этот, он что с вами? – спросил один из встречавших.

– Да нет, просто приблудился, просил помочь границу перейти, – ответил Грач.

– Местный, что ли?– встречавший обращался уже к Леониду.

– Бабушка у меня под Донецком живет, не знаем что с ней, найти надо, – Леонид чтобы не кричать громко тоже вынужден был подойти к «Газели».

– Отсюда до Донецка ты сам вряд ли доберешься, не убьют, так ограбят. Лучше садись в машину, подбросим, – посоветовал встречавший, мужик лет сорока с георгиевской ленточкой прикрепленной прямо к рубахе.

Леонид продолжал неуверенно переминаться, лезть в «Газель» без приглашения уже находящихся там бойцов он не решался. Грач тоже колебался, стоит ли брать с собой этого приблудного парня. Все решил окрик Креста из «Газели»:

– Малек, чего тормозишь, садись. Тебе сейчас лучше с нами, а то точно здесь на мину налетишь, или пулю словишь, да и до ночи не дойдешь до своего поселка, где ночевать будешь, в поле?

– Леонид, словно подстегнутый этим окриком, полез в салон «Газели».

12

Ехали часа два. Для Донбасса с его небольшими расстояниями это довольно долго. По дороге ни разрушений, ни следов боев или обстрелов не увидели. Но Леонида поразила относительная пустынность самой дороги. Он с детства помнил эти дороги, они обычно в светлое время суток кишели всевозможным транспортом от велосипедов и мотоциклов до большегрузных фур. Все придорожные поселки были густо населены, потому на улицах не только городов, но и более мелких населенных пунктов всегда много народу, а женщины и девушки с весны до осени одевались в такие яркие, обтягивающие одежды… За годы жизни в Москве Леонид не видел такого в огромном и не бедном мегаполисе. Донбасс располагался почти на тысячу километров южнее центральной России, здесь все смотрелось ярче, сочнее, и не только природа, люди казались веселее и беззаботнее. Но сейчас Леонид сразу обратил внимание, что того обычного летнего веселья – его не было. Люди не улыбались, более того на их лицах лежала печать постоянного ожидания опасности, тревога.

Вообще-то Леониду надо было, как только стали подъезжать к Донецку попросить остановиться и выйти, ибо его поселок остался в стороне. Но он почему-то постеснялся и доехал с бойцами до места их назначения, расположения какой-то бывшей воинской части на окраине Донецка. Он думал, что распрощается со своими случайными попутчиками у входа в эту часть, но «Газель» почти без остановки проехала охраняемый КПП и оказалась на территории базы армии самопровозглашенной ДНР, окруженной бетонным забором с козырьком из «колючки» и часовыми на вышках. Наступил вечер, быстро темнело. Бойцы вышли из «Газели» и выстроились в шеренгу, чтобы быть представленными местному «командованию». Леонид остался стоять в стороне. На него обратил внимание один из местных командиров:

– А ты чего не в строю?

– Да он не с нами. Просто помог нам пацан, с деньгами на жратву выручил, вот мы его с собой и взяли через границу. Он бабку свою ищет, – пояснил ситуацию Грач.

– Ладно, завтра разберемся. Сейчас куда он пойдет, вон темно уже, – отложил дело на потом тот же местный начальник.

В строй Леонид не встал, а ждал поодаль, пока местное начальство о чем-то расспрашивало бойцов. Потом их повели в столовую на ужин, и Крест вновь призывно махнул рукой:

– Малек, айда с нами, ты нас кормил, теперь мы тебя. Перекусишь, переночуешь с нами, а с утра пойдешь…

Ночевали в просторной казарме, на железных солдатских койках и таких же, как в ангаре матрацах, правда с подушками, но без простыней и наволочек. В помещении, рассчитанном, наверное, человек на двести уже имелось «население». То оказались местные жители, парни и мужики из Донецка и окрестностей довольно разнообразного возраста, что-то от семнадцать до сорока с лишком лет. Они откликнулись на призыв ДНРовской власти идти с оружием в руках защищать самопровозглашенную республику. Правда, оказалось их всего человек семьдесят и, как выяснилось, все они никогда не держали в руках оружия. Здесь их этому как раз и обучали. На немногочисленность резерва ополченцев обратил внимание Крест:

– Что-то немного тут добровольных защитничков.

– А ты думаешь, к нам тут валом валят? – скривился как от зубной боли местный командир, выполнявший роль помощника в размещении группы Грача. Он сопровождал их в столовую и в казарму.

– А что, разве местные шахтеры и прочие работяги так укропов любят?– спросил один из бойцов, перебивая матрац и подушку.

– Любят, не любят, но до ненависти далеко. По дороге сюда беженцев видел? Мужиков молодых там, наверное, не меньше чем стариков. И по домам здесь сколько сидят. Шахтеры говоришь? Да не жалуют они укропов, но и воевать с ними не хотят. Ждут пока такие как вы с России придут и все им тут сделают. А если укропы победят, то они в стороне, не виноваты, – зло обрисовал местную специфику сопровождающий.

– Да, ну, а по телеку брешут, что весь Донбасс как один человек поднялся, – продолжал спрашивать тот же боец, заталкивая свой вещьмешок под койку.

– Вот ты у того телевидения про то и спроси, почему брешет.

– Ну, так мобилизацию проведите. Вон укропы же у себя проводят, – это уже предложил Крест.

– Какая мобилизация… нас тогда свои же сразу сметут. Никто, ни шахтеры, ни другие работяги, ни студенты воевать ни с кем не хотят. Все что удалось это митинги, протесты организовать, а за оружие никто браться не собирался и не собирается, да и бабы никого в ополчение не пускают, ни мужей ни сыновей. Донецк вообще город жлобский, его тяжело расшевелить, а там где бои идут, там почти все подхватываются и бегут, кто в Россию, кто в обратную сторону в зависимости кому симпатизируют, – продолжал рисовать сложившуюся обстановку сопровождающий.

– А кто же фронт держит тогда? – в голосе Креста сквозило недоумение.

– Да фронт этот только под Славинском, там Стрелков с теми, что с ним пришли, воюет. А местных у него немного. Тут кто против Укропии надеются, что сюда Россию свою армию введет и все получится как в Крыму, само-собой устроится…

Вновь пришлось спать на грязном матраце. Правда, выдали старые потертые солдатские одеяла. А с утра Леонида вызвали в местный штаб, где просмотрев его документы, заявили: ввиду того, что он попал на территорию секретного военного объекта, имеющего важное оборонное значение, его выпустить отсюда никак не могут. То была, конечно, шутка, но Леонид по-настоящему перепугался. Его же просто начали агитировать вступить в ополчение, тем более он как местный уроженец просто обязан защищать свою родину от бандеровских бандитов. Леонида бросало то в жар то в холод – воевать он совсем не собирался.

– Я же ничего не умею, я даже в армии не служил! – пытался отбиваться Леонид.

– Всему научим, вливайся в наши ряды и пройдешь полный курс обучения. Подумай пока.

Леонид не знал что делать. Убежать? Но вокруг охрана и хоть по всему там дежурят те самые «обучаемые ополченцы», рядом с которыми он ночевал, просто так ему не дадут уйти, не дай бог еще подстрелят. Видя его «мучения» подошел Крест:

– Что Малек, тянут тебя к себе? Я тебе вот что скажу, ты в эту ихнюю учебку не ходи, лучше к нам. Я перед Грачем за тебя слово замолвлю и всему чему надо сам обучу. За неделю лучше обучу, чем этих за месяц научат. А так, боюсь, мы тебе больше ничем уже не поможем. Здесь они власть, а мы тоже на птичьих правах. Они нас кормят, они нам и оружие дадут. Если бы не оружие мы бы сейчас у спонсора его кафешки охраняли и жрачку ресторанную ели. А эти все чего-то тянут и приходится эту перловку жрать, изжога уже от нее…

Крест, не дождавшись ответа от Леонида, решил, что он обдумывает его предложение, а сам улегся на свою койку и, достав планшет, включил его. Однако вскоре потыкав в него раздраженно чертыхнулся и проговорил:

– Что за черт, второй день в интернет выйти не могу. Неужто, здесь нет его?

Леонид не обдумывал предложение Креста – он не собирался воевать нигде, и ни под каким видом. Но неудачная попытка Креста выйти в интернет его заинтересовала, так сказать, профессионально:

– У тебя симка в планшете российская?

– Да, а разве это имеет значение? – удивленно спросил Крест.

– Конечно, до сюда российские ретрансляторы не достают, здесь свои операторы, украинские, надо их симки вставлять. У тебя какой оператор?

– МТС,– Крест смотрел на Леонида с интересом и уже с неким подобием уважения.

– Здесь есть свой украинский МТС и еще ряд операторов. Надо их симку достать и вставить и будет работать,– пояснил Леонид

– Но телефон-то у меня работает, со своими недавно говорил, хоть и неважно, но слышно. Разве это не одно и тоже?

– Не, в телефоне там роуминг забит, особенно в российском и украинском МТСе, связь почти не страдает, с планшетами не так,– впервые Леонид говорил с Крестом с чувством собственного превосходства.

– Слушай, Малек, а ты что в этих делах шаришь?

– Есть по мелочи, – скромно признался Леонид.

– Вот здорово… Я добуду местную симку, а ты поможешь мне планшет здесь настроить, а то я в этих делан профан полный.

– Конечно…

Тут же выяснилось, что не у всех перешедших границу бойцов и телефоны работают, ибо у них не был подключен роуминг, или они не знали как набирать номер, находясь вне пределов России. Леониду пришлось уже помогать им настраивать свои мобильники, показывать порядок набора номера, чтобы дозвониться до своих родственников и знакомых, предупреждал, что роуминг дело дорогое и лучше, дабы не переплачивать, тоже обзавестись СИМками местных операторов.

Местную симку Крест искал недолго. Не прошло и часа как он, куда-то сбегав, вручил ее Леониду:

– Во, достал, давай вставляй и настраивай планшет.

Леонид извлек из планшета старую симку, вставил новую. Планшет не сразу распознал ее, но в конце концов «завелся». Леонид не без удовольствия, на глазах оценивающе смотрящего на него Креста, приступил к настройке. Правда, пришлось повозиться, ибо местный интернет оказался не самого лучшего качества, но вскоре Леонид передал планшет Кресту:

– Я на ГУГЛ вышел, вроде держит, хотя скорость так себе.

– Ну, Малек спасибо, выручил. А то я привык уже к планшету. На работе, когда дежурил, только благодаря нему от тоски спасался.

Крест взял планшет, отошел и некоторое время «бродил» по интернету, но потом вновь подошел к Леониду:

– Слушай Малек, раз ты в этом деле спец, не мог бы ты на некоторые платные сайты выйти и кое что оттуда скачать?

– На какие сайты… на порно, что-ли? – предположил наиболее вероятное Леонид

– Тише ты, не ори, – Крест вдруг начал оглядываться. Не то чтобы он смутился, но явно не хотел, чтобы о его слабости прознал кто-то из бойцов. Убедившись, что никто их не слушает, заговорил тише. – Ну да, я скачал тут несколько роликов с симпотными бабами, с бесплатных сайтов, но что бесплатно, то ведь дерьмо. Все лучшее у них на платных сайтах, запаролено. Я вообще тащусь от баб в теле, стресс время от времени снимаю, втайне от жены. А что такое, не изменяю же я ей. Так ты можешь, как это называется, взломать, войти на платник и скачать ролики оттуда?

– Не знаю, но попробовать можно…

Наконец, бойцов прибывших с Леонидом повели получать оружие. Вернулись они где-то через час уже с автоматами, оборудованными подствольниками, карманы их «разгрузок» оттягивали автоматные рожки и гранаты. Сразу бросалось в глаза, что автоматы эти бойцы носят привычно-небрежно, либо с упором на левый локоть, либо стволом вниз. Почему-то среди них не было Креста. Оказалось, что бывший пулеметчик и потребовал себе пулемет. Ему выдали пулемет, но он его забраковал, второй тоже… В общем, Крест добился, чтобы его запустили в оружейку, где он сам выбрал себе оружие по нраву. Крест появился еще через полчаса, в руках он нес ручной пулемет и две металлические коробки из которых чуть высовывались концы снаряженных патронами лент. Леонид ни разу за все эти дни не видел, чтобы Крест так чему-то всецело, искренне радовался:

– Во, надыбал-таки ПКМ. Хоть и базарят, что новый «Печенег» по всем статьям его превосходит, а для меня лучше машины нет. В этой их оружейке столько рухляди собрано, черт ногу сломит. Этот вроде без видимых дефектов, но еще в деле попробовать надо, пристрелять. И вы ребята АКМы свои как следует проверьте. Оружие это, говорят, ментовское, а там за ним обычно плохо следят.

– Много ты знаешь, нормально менты за оружием следят, особенно в ОМОНе, – ревниво возразил один из бойцов, бывший омоновец у которого и позывной был Омон.

Крест поманил Леонида:

– Видишь, Малек, вот инструмент, которым я в этой жизни лучше всего владею. Сколько же я из такого вот пострелял, и дай Бог еще постреляю, – в словах Креста было столько восторженной удовлетворенности, что со стороны он производил впечатление человека, встретившего после разлуки долгожданного друга, которого с радостью готов обнять. ПКМ Крест, конечно, не обнимал, он его ласково поглаживал приговаривая:

– Ты уж меня, брат, не подведи…

Леонид окончательно убедился, что изо всех бойцов группы Грача, лишь Крест, похоже, искренне готов хоть сейчас идти в бой, остальные… О чем думали остальные бойцы, сказать было трудно, но похоже они не особо рвались воевать и более интересовались, когда же, наконец, объявится спонсор и начнет их кормить ресторанной едой и платить обещанные деньги. С этим спонсором время от времени вел переговоры Грач. Потом он озвучивал их результаты остальным. Получалось, что спонсор не собирался их забирать с базы на все время, а как бы арендовал для охраны его «объектов». И кормить их он обязался, только в то время пока они охраняют его кафешки и ресторан. Таким образом, ночевать и завтракать, а то и ужинать бойцам предстояло опять же в казарме. Страшно матерились все, и Грач, и бойцы. Тут, похоже, разошлись интересы местного командования и спонсора. Местные главковерхи не хотели совсем отдавать спонсору такое фактически боевое подразделение, а на всякий случай предпочитали держать его при себе, позволяя лишь иногда «брать в аренду».

– Во, бардак, он и есть бардак. Это получается мы тут как слуги двух господ, и спонсор нас может использовать, и эти случай чего в любой момент на затычку какой-нибудь дыры бросить, – больше всех возмущался сам Грач.

– Спонсор-то хоть деньги заплатит, и хорошо кормить будет, а эти за просто так на убой погонят,– высказал свое мнение Омон.

– Ну, не так уж за просто так, оружие-то они нам дали, – при этих словах Крест в очередной раз с теплотой посмотрел на свой ПКМ.

Видимо какой-то нестыковкой между спонсором и командованием базы объяснялось то, что на охрану «объектов» в первый день «грачевцы» так и не заступили. О Леониде как-то забыли, во всяком случае местные командиры не вспоминали о нем. Грачевцы ушли на стрельбище опробовать полученное оружие, а Леонид, оставшись один, мучился ожиданием и неведением. В то же время местных добровольцев тоже повели на стрельбище, в которое превратили футбольное поле, располагавшееся неподалеку от казармы. Там их учили стрелять, снаряжать и кидать учебные гранаты. Эти занятия, впрочем начали уже после того как отстрелялись из автоматов и подствольников «грачевцы». «Обучаемых» специально вывели посмотреть, как обращаются с оружием опытные вояки. Так что у них занятия начались, когда уже грачевцы вернулись в казарму. Бойцы тоже с интересом следили за процессом обучения из окон и комментировали увиденное. Крест вновь подозвал скучающего Леонида и, указывая на бывшее футбольное поле, говорил:

– Не думай, что вот так, кидая учебные гранаты, можно кого-то чему-то научить. Пока несколько раз настоящую боевую гранату не снарядишь и сам не бросишь, никогда не научишься. Чушь все это, ананизм… Ну, ты-то как, надумал, что делать будешь. Так же как эти тут ананизмом заниматься, или к нам?… Я тебя к себе вторым номером возьму. Понимаешь, мне без второго номера очень тяжело. Я это по себе знаю. Это в пехоте второй номер по штату положен, а у нас в спецназе все одному приходилось. Ленты патронами набивать, цинки вскрывать, таскать все это. Конечно, и одному можно, но КПД снижается как минимум вдвое. Получается не война в удовольствие, а тяжкий ратный труд без радости. А я люблю с удовольствием воевать. Я уже нашим предлагал – никто не захотел. Они же все профессионалы и цинки с патронами таскать им западло, – Крест с усмешкой взглянул на бойцов, наблюдавших за «ананизмом» на футбольном поле.– А этим я не верю, – Крест кивнул в ту же сторону, откуда уже начали раздаваться трескучие автоматные очереди,– ананизм с метанием гранат сменился на вполне реальную стрельба по мишеням. – Так что, если ты не согласишься, многим укропам жизнь сохранишь и меня мучиться заставишь.

Леонид промолчал. Он надеялся, что его все равно рано или поздно выпустят и он, наконец, займется тем, ради чего сюда приехал, будет искать бабушку. Тем более он вспомнил, как год назад она откровенно ему призналась:

– Льоня, я тебе бильше усих люблю. Як помру, приижджай, будь ласка, хочу щоб ти мене хоронив.

Именно о бабушке думал Леонид, когда уже вечером после ужина, его от этого отвлекло какое-то массовое тревожное переговаривание в казарме. Казалось, что едва ли не все тревожно обсуждают какую-то важную новость. Леонид подсел к Кресту:

– Случилось, что-то.

– Да, хреновы дела. Укропы в наступление перешли, и Стрелкова с его людьми в Славинске отрезали,– лицо Креста, впрочем, вовсе не казалось тревожным, он как всегда смотрелся абсолютно спокойным, может даже чуть веселее обычного.

– И что теперь?– не понял значения услышанного Леонид.

– А то, что нас наверняка скоро в бой пошлют. Повоюем,– казалось, Крест единственный в этой казарме кто доволен новостью. – Ну, ты как, надумал ко мне в оруженосцы? Я тебя быстро настоящим бойцом сделаю. И шансов остаться в живых у тебя рядом со мной гораздо больше будет, чем у этих, – Крест пренебрежительно кивнул в ту сторону, где располагались «обучаемые».

Леонид вновь ничего не ответил, опустил глаза и пошел к своей койке. Неопределенность его дальнейшей судьбы постоянно давила на сознание. Но воевать он по-прежнему не хотел, ни в каком качестве. К тому же уже успела отосточертеть эта казарменная жизнь, где нельзя было толком умыться и даже остаться наедине «с самим собой» в общем сортире – от однообразной концентратной пищи его расслабило. У него уже начала чесаться голова от невозможности ее хорошо вымыть в холодной воде, ввиду отсутствия горячей. Он не знал, сколько еще придется терпеть такую жизнь, но все решилось во вторую ночь…

В Киеве выбрали нового президента, после бегства Януковича и полутора месяцев «турчинского» правления. Новый президент сразу же распорядился прекратить краткосрочное перемирие и возобновить АТО на востоке страны. Результатом совместного наступления частей регулярной украинской армии и добровольческих батальонов стало окружение в Славинске ударных сил ополченцев во главе со Стрелковым и значительные успехи на других участках фронта в Донбассе. Наступление сухопутных войск поддерживалось ударами с воздуха. Бомбовым ударам подвергались в первую очередь базы, где концентрировались резервы ополченцев и проходили обучение добровольцы из местных.

Леонид проснулся среди ночи от страшного грохота. Казарма тряслась как при землетрясении, с потолка и стен сыпалась штукатурка. Где-то совсем недалеко раздался такой оглушительный взрыв, что у Леонида заложило уши, а в открытые в душную ночь окна будто кто то вдавил плотную волну воздуха. На Леонида посыпались осколки разбитого стекла. Дежурный свет сразу отключился, и казарма освещалась только всполохами от разрывов.

– Это бомбежка, укропы нас с воздуха утюжат! – раздался крик кого-то из бойцов.

– Всем вниз, в подвал! – это уже кричал Грач.

– Малек, беги за мной! – Крест уже оделся и едва различимой тенью метнулся к выходу.

Именно этот окрик заставил Леонида сбросить ступор оцепенения. Никогда он так быстро не одевался и не бежал, чудом не налетев на стену почти в кромешной тьме.

– Малек ты где!?

Крест почему-то беспокоился именно о нем, и Леонид спешил на его голос как на свет маяка. Так он добежал до подвала, где еще с советских времен оборудовали бомбоубежище. Там уже находились все «грачевцы» и наиболее шустрые из «обучаемых». Но и бетонные перекрытия бомбоубежища содрогнулись, когда очередная тяжелая авиобомба по всему угодил прямо в футбольное поле, по совместительству стрельбище, а разлетевшиеся осколки секли стены и залетали в окна. По всему, казарму, самое высокое здание подвергшейся бомбежке базы, начали обстреливать УРСами. Они сотрясали стены, дробя панели здания, а то и залетали в окна, взрываясь внутри. В подвал еще время от времени забегали «обучаемые», кто-то из них плакал навзрыд, кого-то рвало, кто-то кричал, что у него наверху остался брат…

– Мда… какая-то здесь не такая война. У чичей самолетов не было, – в темноте раздался голос Креста.

И Леонид вновь пошел на этот голос, задевая и обходя кого-то, интуитивно чувствуя, что рядом с Крестом сейчас будет безопаснее.

– Кто тут вошкается?… Ты что ли, Малек? Садись рядом. Ты это чего в руках-то держишь, кроссовки, что ли не успел одеть? Обувай, тут пол цементный, холодный…

Леонид от пережитого стресса, словно забыл, что бежал в одних носках, держа обувь в руках. Он стал быстро обуваться. Звуков бомбежки уже не было слышно, но тишина отнюдь не наступила. Сверху не прекращалось какое-то движение, топот, там что-то кричали, молили о помощи. Кто-то стал протискиваться к выходу из подвала. Повинуясь стадному чувству, поднялся, было, и Леонид, но Крест его придержал:

– Не спеши, там сейчас такой разгром и неразбериха, двухсотых и трехсотых, похоже отыскивают и выносят. Подожди, пока свет дадут, а то не видно ни зги.

Так же как и Крест, наверх не спешили и остальные «грачевцы», только сам Грач пошел узнать, что и как.

Видимо, к ударам с воздуха будущих ополченцев не готовили. Они, так же как и Леонид, растерялись, когда среди ночи их разбудил грохот, сыплющаяся штукатурка и звон выдавливаемых взрывной волной оконных стекол. А опытных бойцов, с ними рядом не оказалось. Многие из них не догадались как можно быстрее бежать в подвал и оказались погребенными под обрушившимися перекрытиями. Трое из них погибли сразу, еще двое скончались по пути в больницу, больше десятка человек получили различной степени ранения. Когда Леонид увидел во что превращено помещение, в котором он ночевал, где битое стекло и куски штукатурки валялись буквально везде, а там, где находились койки обучаемых явственно просматривались темные пятна крови… ему захотелось немедленно прямо сейчас отсюда бежать. Но стены, ограждавшие базу, не пострадали, дежурная служба продолжала нести свою службу. Тем не менее, желания воевать поубавилось и у оставшихся невредимыми обучаемых, они тоже явно были не прочь немедленно покинуть этот «учебный центр». На такое настроение сразу же отреагировало командование. На утреннем построении, громогласно объявили, что если кто надумает сбежать, будет объявлен дезертиром и с ним поступят по закону военного времени – поставят к стенке.

Леонида больше не агитировали добровольно вступить в доблестные ряды ополчения ДНР. Ему просто объяснили, что в сложившихся условиях его просто не могут выпустить, ибо это послужит дурным примером для деморализованных бомбежкой обучаемых. Потому у него нет иного выбора, как вступить в ополчение и пройти здесь же курс обучения… Леонид не хотел в ополчение, тем более от него не отставал Крест:

– Не ходи Малек в эту бардадымовку, которую они армией зовут, не за грош пропадешь, как эти, которых тут завалило. Иди ко мне вторым номером, я тебя не только воевать, но и выживать на войне научу. Потом, там за дарма служить будешь, а у нас деньги платят и ты заработаешь. Чего думаешь? Некогда думать, время вышло и выбора у тебя другого нет.

Действительно из двух зол надо было выбирать меньшее. После бомбежки Леонид уже безоговорочно поверил в хорошее к нему отношение Креста, чем-то отдаленно напоминавшее заботу старшего брата о младшем.

– Хорошо… я согласен. Но надо этим местным сказать, чтобы они ко мне больше не приставали, – голос Леонида звучал просительно.

– Конечно… Сейчас я с Грачем переговорю. Он тебя зачислит ко мне вторым номером расчета, официально, и на довольствие поставит, и в неофициальную денежную ведомость внесет. Молодец Малек, рад за тебя, – Крест искренне радовался, что Леонид, наконец, поддался на его уговоры.

Вопрос решили в течении 2-3 часов. Крест буквально «насел» на Грача. Бывший капитан явно не хотел включать Леонида в штат своей группы. Но Крест настаивал и Грачу пришлось-таки идти в штаб местного командования, и там заявить, что Леонид Прокопов, хоть и не имеет боевого опыта, но за те дни, что прожил в составе группы, как бы влился в нее и потому он принял решение зачислить его в качестве второго номера пулеметного расчета ПКМ, где его обучением будет заниматься ветеран чеченских войн с позывным Крест.

13

До Винницы Богдан добрался без приключений, но то, какие глобальные события произошли на его родине за те несколько месяцев, что он пробыл в России, почувствовал сразу. И в поезде, и на улице разговоры только про Крым, Донбасс, политиков… С одной стороны, как бы наблюдалось некое моральное единение народа: все дружно возмущались и тем, что произошло в Крыму, и действиями сепартистов в Донбассе, проклинали Януковича и ругали за нерешительность новое правительство Украины… Но, в то же время, Богдан почувствовал это весьма отчетливо, только небольшая часть молодежи, не старше 20-22 лет, вроде на словах рвалась воевать в Донбассе, военным путем вернуть Крым. Среднее и старшее поколение, почти целиком, несмотря на ура-патриотические словесные излияния, никуда и ни за что воевать не спешила. В их среде наиболее часто слышалось недовольство мероприятиями правительства по мобилизации резервистов. В пути Богдан устал не столько от дороги, сколько от услышанного «водопада» самых разнообразных мнений, которые сходились лишь в одном: москали сволочи и все беды Украины от них, в правительстве одни воры и тоже сволочи и тоже во всем виноваты. А вот касательно путей вызволения Украины из дерьма, тут, пожалуй, трудно было услышать два одинаковых вердикта, имело место такое многообразие мнений, что только добавило болезненных всплесков многострадальной, некогда контуженной голове Богдана.

В Виннице, как он и рассчитывал, было сравнительно спокойно, но разговоры на кухнях велись те же. В воздухе словно повисло ожидание чуда, которое сразу бы решила все проблемы. То ли НАТО, возмущенное русской наглостью, силой вернет Украине Крым, то ли Россия не выдержав голода и товарного дефицита, которые неминуемо там наступят, как следствие объявленных Западом санкций и сама отдаст Крым, отзовет Стрелкова и его банду, прекратит подпитку сепаратистов в Донбассе… В общем, и здесь все в основном надеялись, что кто-то со стороны сделает так, чтобы Украине стало хорошо. Холодным душем стал репортаж из США, переданный по спутниковым тарелкам российскими телеканалами. Там госсекретарь Керри во всеуслышание обратился к конгрессменам:

– Вы пойдете воевать за Крым!?

В ответ «раздалось» недвусмысленное молчание, говорившее само за себя: Запад осудит Россию, введет против нее экономические санкции, но воевать за Украину совсем не собирается.

Увы, отдохнуть в родном доме у Богдана не получилось. Фактически, то оказалась уже не его квартира, хоть он и был в ней официально прописан. Все три комнаты там прочно заняла семья сестры и его приезду явно не обрадовались. Гражданский муж сестры сразу стал жаловаться, что его торговля удобрениями совсем заглохла, денег нет и живут они на одну учительскую зарплату Лены. Он явно давал понять, чтобы Богдан на него в качестве работодателя не рассчитывал. Сестра жаловалась не столько на безденежье, сколько на здоровье дочери. Пятилетняя племянница и в самом деле очень часто болела и много времени проводила дома, а не на свежем воздухе. Именно ее в отсутствии Богдана определили жить в его комнате. В общем, уже на третий день он стал ощущать себя в родном доме лишним. Наконец, о том почти прямо дала понять сестра. Она задала «наводящий» вопрос:

– Ты как, по делам приехал, или в отпуск?

Богдану, на столь прозрачный намек, дабы сохранить видимость добрых родственных отношений, ничего не оставалось, как на ходу придумать причину приезда:

– Да, я хотел тут про нашу бабушку выяснить. Оттуда тете Гале позвонили, что ее дом вроде как разбомбили, а что с ней самой не ясно. Я хотел к знакомому тете Гале генералу в Киев заехать, может он в курсе. А его самого на месте не оказалось. Вот я и решил, пока его нет вас проведать, посмотреть как живете. Да и мама наказывала, обязательно к Лене заедь, потом расскажешь, как у них…

Поняла сестра, что эта «свежеиспеченная» ложь, или в самом деле поверила… Но она с нескрываемой радостью отреагировала:

– Аа, значит это тебя мама прислала? Конечно, надо обязательно узнать, что с бабушкой.

Богдан, промолчал, что мать его не посылала узнавать про бабушку, а совсем наоборот. И теперь ему ничего не оставалось, как следовать придуманной им причине своего приезда – ехать в Киев и искать встречи с Валерием Григорьевичем Чмутовым, бывшим ухажером его тетки, а сейчас генералом украинской армии. Телефон генерала Богдан узнал, позвонив матери. Как ни странно, несмотря на то, что тетка отфутболила будущего генерала много десятилетий назад, связь меж ними не прерывалась по сю пору. В последние лет двадцать фактическим инициатором такой «связи» являлась не тетка и даже не генерал, а мать Богдана. Как всегда она нюхом чуяла, кто в перспективе может пригодиться, быть полезен. Валерий Григорьевич, в общем, приветствовал эту инициативу сестры своей бывшей возлюбленной, ибо любил хвастать успехами, что бы до тетки, наконец, дошло, кем она в свое время пренебрегла, променяв на маркшейдера.

Но сначала Богдан сделал попытку остановиться у своей бывшей пассии, с которой у них имела место не то чтобы любовная связь, а довольно продолжительный период совместного проживания – в свое время они познакомились, когда вместе трудились дворниками. То была мать одиночка, ровесница Богдана. Увы, за те полгода, что Богдан пребывал в России, дворничиха сумела себе найти нового партнера, о чем и сообщила в телефонном разговоре. Богдану ничего не оставалось, как ехать в Киев и звонить генералу.

Валерий Григорьевич не сразу сообразил, кто ему звонит, пока Богдан не объяснил, что он сын Оксаны Тарасовны Панасюк в девичестве Подлесной, и что у него к нему имеется важное дело. Даже по телефону ощущалось, что генерал пребывает в далеко не лучшем расположении духа и Богдана, которого видел всего пару раз, когда гостил у своих родственников и навещал бывшую пассию и несостоявшуюся тещу, и там бегали ее внуки… В общем, встречаться непонятно зачем с одним из тех давно выросших внуков генерал желанием не горел. Он сказал, что до конца недели сильно занят, а вот в субботу может принять его дома, ибо у него выходной. По всему, генерал надеялся, что Богдан не станет ждать целых два дня и уедет к себе в Винницу, или откуда там он приехал. Но Богдану не куда было ехать, и онсогласился подождать, только спросил к какому часу подойти и домашний адрес генерала. Валерия Григорьевича немало обескуражил такой ответ, но делать было нечего. Просто указать на нежелательность визита племянника женщины, к которой он до сих пор сохранял определенные чувства, он никак не мог. Генерал попросил перезвонить ему в пятницу вечером и там уже решить, во сколько и куда…

У Богдана образовалось двое суток, которые надо как-то скоротать. Он пересчитал деньги, поменял остававшиеся у него рубли на гривны. Ночевать он решил на вокзале, а днями… Днями он ходил по Киеву и смотрел. Город особенно его центральную часть медленно приводили в порядок после зимних майданных страстей. Хотя время от времени вновь вспыхивали уже «прогоревшие поленья», но в основном люди жили своей обычной жизнью: девушки ходили в открытых платьях, работали магазины, во всю развернулась уличная торговля. Очень часто проводили различные политические акции, на них превалировали все те же призывы и лозунги: москали – сволочи, правительство – ворье, голосуйте за нашу партию, мы и москалей укоротим и ворье пересажаем. Правда, прибавилось и еще одно, весьма существенное, все чаще повторяемое: генералы – предатели.

Не произвела на Богдана особого впечатления генеральская квартира. По сравнению с московскими, той в которой проживала в прислугах его мать и той, где жила с родителями Татьяна, генеральская смотрелась и меньше и беднее. Во многом на внешнем виде генеральского жилья сказывалось то, что он, овдовев, жил фактически один, хозяйство его вела приходящая прислуга. В последний раз Богдан видел «дядю Валеру» не менее двадцати лет назад и сейчас встретив его на улице никак бы не узнал в этом обрюзглом лысеватом старике, одетом по-домашнему, того молодцеватого франта-офицера, о котором мать с бабушкой втихаря переговаривались, удивляясь как это бывшего гитарного тренькалу угораздило так подняться. По всему, Валерий Григорьевич не собирался вести долгий разговор, но… Но Богдан не откладывая основного вопроса в долгий ящик сразу сообщил, что у них пропала бабушка и попросил чем можно помочь разузнать о ее судьбе. Для генерала пропажа Стефании Петровны не стало новостью:

– Да я в курсе, тут тетка твоя звонила, тоже просила разузнать про свою мать…

По всему эта просьба тяготила генерала. Ему не хотелось ничего узнавать. Ведь сам он фактически потерял связь со своей малой родиной. Родители его давно умерли, их дом он продал, и уже ничего не связывало генерала Чмутова с Донбассом.

– Ну, прямо ума не приложу, чем я вам всем могу здесь помочь, – гримаса исказившая лицо генерала, сейчас в шлепанцах и пижаме совсем генералом не смотревшимся… Так вот, та гримаса весьма «красноречиво» свидетельствовала: как же вы меня все достали.

– Дядя Валера, но вы ведь генерал, наверное, у вас есть свои каналы связи? – задал вроде бы вполне резонный вопрос Богдан.

– Какие каналы… да и генерал я… я считай одной ногой уже на пенсии. К тому же к командованию, оперативно-тактической работе я не имею никакого отношения. Я ж политработник и отвечаю за идеологическую работу в армии. А какая у нас сейчас идеология… а!? – Чмутов раздраженно махнул рукой и полез в шкаф за коньяком и рюмками.

Увидев, что племянник Галины Тарасовны, по всему, мужик неглупый, Валерий Григорьевич, решил не сворачивать разговор, а наоборот, поговорить по душам, тем более давно уже нуждался в таком вот собеседнике со стороны, чтобы высказать наболевшее, то что он не мог сделать на службе. Он уже давно чувствовал себя там лишним, а желание излить кому-нибудь что накопилось на душе, нуждалось в «выходе». Они выпили и генерал, как будто раскрепостился, его явно потянуло на откровенность:

– Пойми, Богдан, ничем я сейчас помочь не в состоянии, и не потому, что не хочу, а потому что не могу. Тут полная неразбериха. Даже в генеральном штабе никто толком не знает, что происходит в Донбассе. У нас сейчас молодая генеральская поросль всем заправляет, а нас кто еще советские училища и академии кончал, потихоньку отставляют. Они себя пиарят, а толку мало. Да и с чего тому толку быть, если все двадцать лет, что Украина независима, нашу армию не укрепляли, а разваливали и разворовывали. Вон мобилизацию резервистов объявили, а обмундирования для них нет, оружия нет, кормить нечем, перевозить их, ни автотранспорта, ни ГСМ нет. Даже если кто и хочет воевать, не чем и не на чем.

– Неужто, настолько все плохо? – заедая коньяк поданным генералом печеньем, недоверчиво спросил Богдан.

– Плохо, очень плохо. Наша армия не то, что к большой войне не готова, она вообще ни к чему не готова. Солдаты, даже те, кто по году прослужили, почти не умеют стрелять, гранаты вообще никогда не кидали…

Богдан вспомнил свой горький опыт пребывания в учебном лагере УНА-УНСО и склонен был поверить генералу.

– Совершенно необученных мальчишек гонят на убой, – подбородок Чмутова мелко трясся не то от горести, не то от возмущения.

– А против кого они воюют? Я слышал, что на стороне сепаратистов воюют российские регулярные части, – пытался выяснить подробности донецкого противостояния Богдан.

– Да если бы так, то не так уж плохо. С нашей стороны 18-20 летние губошлепы и с их такие же, ни те убивать не привычные, ни эти. А с той-то стороны не губошлепы, а мужики прошедшие Приднестровье, Чечню, Осетию, Югославию. В России таких архаровцев пруд-пруди. Вот они-то против нас там и воюют и еще едут и едут. Для них убить все одно, что высморкаться, лить кровь дело привычное. Таких даже малого числа хватит, чтобы наших губошлепов тысячи положить.

– Но если там не регулярная армия, а сброд, пусть даже сброд профессионалов, то у нас все же армия регулярная и большое преимущество в тяжелом вооружении, у нас танки, артиллерия, авиация. Потом, кроме частей срочников и резервистов формируются добровольческие батальоны. А это уже не губошлепы, – возразил Богдан.

– Формируются, но какой у них опыт, у всех этих бывших УНА-УНСОвцев, разве с теми зубрами их сравнить, которых с собой Стрелков привел, – генерал горестно опрокинул в себя очередную рюмку.

У Богдана возникло спонтанное желание вступиться за УНА-УНСО, но он сдержался и промолчал. Он хотел, чтобы его собственный боевой опыт остался тайной для этого идеологического генерала украинской армии. Тот же продолжал разглагольствовать:

– А танки, артиллерия, самолеты… я же говорю у нас отвратительно обученная армия. Для тех же опытных гранатометчиков или расчетов ПЗРК все они легкие мишени. Это уже и по сводкам видно, хоть у нас и безбожно скрывают потери. Чуть не через день мы теряем самолеты и каждый день БТРы, БМП, танки, двухсотые каждый день, бывает, что и десятками. И знаешь, кого в этих потерях в первую очередь обвиняют? Таких как я, старых генералов, долго служивших в советской армии, а если еще и с русской фамилией, то это первый кандидат в предатели. Дескать, мы сами москали и передаете своим соплеменникам секретные данные. Они за двадцать три года растащили, угробили лучшую часть Союза, поднесенную им как на блюдечке с голубой каемочкой. В составе Союза Украина была богатейшей республикой, а сейчас… сплошная параша. Больше двадцати лет независимости никто ничего не строил, все только растаскивали. Ты сейчас из Москвы приехал, Москва–Сити видел? – Валерий Григорьевич потянулся к бутылке, вновь разлил коньяк и жадно выпил безо всякого тоста, будто спешил залить какой-то пожар внутри себя.

– Видел, а при чем здесь… – Богдан не мог понять куда клонит генерал.

– А при том, что в России хоть и воруют по-черному, но и строят что-то. Москва-Сити построили, в Екатеринбурге вон небоскребы как на Манхеттене стоят. А у нас ничегошеньки, только воруют. Назарбаев вон Астану, целый город красивейший за это время отстроил, Алиев Баку как игрушку отстроил. А у нас ничего, все как было при советской власти, рушится, догнивает. И армия тоже догнивает, ни на что не годная, – генерал раздраженно махнул рукой.

– Дядя Валера, я что-то не пойму. Неужто, таких уж непобедимых ветеранов привел с собой Стрелков. Что, у него там целая армия? Ну, сотня, может две и что с ними вся украинская армия и нацгвардия не могут справиться? – Богдана не интересовало, кого там считают виноватым и крайнем в генеральской среде, кто превратил Украину в парашу, он повернул разговор вновь в интересующее его «русло».

– Для того чтобы посеять панику и подорвать боевой дух армии не нужно много врагов. Достаточно провести несколько громких операций с большими потерями для противника. Вон несколько дней назад под Луганском из ПЗРК наш ИЛ-76 сбили. Сразу семьдесят человек во главе с генералом погибли. И таких примеров только с меньшими потерями сколько угодно. Эти как ты выразился сотни две уже положили не менее полутысячи наших губошлепов. А на выходе у нас паника и растерянность, у них что-то вроде ореола непобедимости и уже местные в результате такого пиара к ним идут, становятся рядом с ними, перенимают боевой опыт. И из России все больше этих флибустьеров подтягивается, видя, как они наших солдатиков десятками кладут. Так эти сотни две постепенно превратятся в тысячи. И чем все это кончится?… Боюсь, что полномасштабной гражданской войной, – Чмутов вновь потянулся за бутылкой, чтобы разлить остатки коньяка.

– Но как же мне все-таки узнать, что случилось с бабушкой и ее домом? – увидев что генерал уже основательно опьянел, Богдан вспомнил про то зачем он собственно сюда пришел.

– Дом… ха-ха. Стрелять-то у нас тоже не умеют, вполне могли зажарить вместо сепаратистов по жилому сектору. Артиллеристы те, что срочники, почти не проводили учебных стрельб, а те, что из резерва призвали, если чего и умели, давно уж все забыли. А там чуть прицел сбился, и снаряд в чей-то дом или огород летит. Все может быть. Тетка твоя тоже, когда мне звонила, выяснить просила про дом и бабку твою. А что я могу выяснить? Ни-че-го. У нас в генштабе тоже вид делают, что руководят боевыми действиями, а на самом деле все идет как идет, самотеком. Такая армия не может эффективно воевать, а нацгвардия она сама по себе, она нам фактически не подчиняется…

Богдан покинул квартиру Чмутова, когда уже допили бутылку и генерал заплетающимся языком чуть не плача извинялся, что помочь не в состоянии. Что делать дальше, куда идти он не знал. В Винницу ему ехать не имело смысла, в Москву тоже. При нем имелась записная книжка с телефонами его старых знакомых по УНА-УНСО. Он стал звонить по киевским номерам. Зачем? Сначала Богдан имел цель найти место, где переночевать – он уже не мог больше спать на вокзальных скамейках. Даже на нарах в бригадной бытовке в Подмосковье было не так муторно. Некоторые номера не отвечали, по другим отвечали совершенно посторонние люди. Наконец, ответила жена его старого товарища, вместе с ним обучавшегося в лагере военной подготовки и тоже воевавшего в Чечне. Товарища ранили еще до гибели их отряда и малоквалифицированный врач-чеченец не смог спасти ему руку, которую ампутировали. Эта ампутация, в общем, его спасла, так как когда погиб отряд его уже через Грузию эвакуировали на Украину. Жена сообщила, что Петр (так звали товарища) сейчас занимается набором личного состава для одного из добровольческих батальонов, ведущего боевые действия в Донбассе. Она сообщила адрес офиса, где Петр в данный момент находится.

Нет, у Богдана не было мысли записываться добровольцем. Он просто хотел поговорить со старым товарищем. Хотя, где-то в глубине сознания уже был готов к тому, что если Петр предложит ему нечто вроде работы, хоть за символическую оплату – согласиться. Конечно, о передовой он даже не думал. Он надеялся, что с учетом его здоровья ему и подберут соответствующую работу… не связанную с непосредственным участием в боевых действиях. Надо же на что-то надеяться, когда вообще надеяться не на что.

Однорукий Петро встретил Богдана, как старого друга, с которым они провоевали бок о бок не один год. Хотя на самом деле они куда более общались во время совместных госпитально-больничных мытарств уже после возвращения из Чечни.

– Богдан, друже, сколько лет, сколько зим, – Петро успевал и обнимать, и хлопать Богдана своей одной рукой.

Наличие увечья полученного в «боях с москалями» позволило Петру сделать нечто вроде карьеры. О том свидетельствовала его нынешняя «должность» и уверенный снисходительно-вальяжный тон.

– Ну, наконец-то настоящие бойцы пошли, а то приходит всякая шивота, которая автомата в руках не держала, – удовлетворенно улыбался Петр, не сомневаясь, что Богдан пришел именно с целью записаться в батальон добровольцем.

Богдан удивился, насколько изменился Петр. Он помнил его после ранения жалкого, скулящего и буквально рвущегося поскорее убраться из Чечни. Или уже позже, находящегося в глубокой прострации, клянущий всех этих патриотов, сбивших его с понталыку, из-за которых он лишился руки. И вот теперь он занимается формированием пополнения для добровольческого батальона, которое поедет воевать в Донбасс, и похоже своим положением весьма доволен, ибо чувствовалось, что обязанности свои он выполнял с большой охотой и рвением. А то как же, он то безрукий, его уже воевать не пошлют, пусть теперь другие руки-ноги теряют.

– Да я вообще-то, просто хотел узнать, как там обстановка, на фронте. Бабушка у меня там под Донецком. Не знаю, что с ней, – попытался, как можно более нейтрально, поведать о цели своего прихода Богдан.

– Обстановка отличная, несмотря на то, что эти срочники и мобилизованные из ВСУ очень плохо воюют. Но и без них наш брат доброволец скоро всю эту вату расколошматит. Бабушка, говоришь… Ну, так записывайся в батальон, как освободитель в Донецк войдешь, героем перед ней предстанешь, – Петр буквально излучал оптимизм.

– Да, здоровье у меня, сам знаешь… с тех пор так до конца и не восстановился, – выдавил виноватую улыбку Богдан.

– А что здоровье, руки-ноги у тебя целы, стрелять умеешь, гранаты швырять тоже, опыт у тебя есть, сам можешь салаг учить. Мы с тобой вон где были и чего видели. Неужто, за ребят наших, за Порубайло, не хочешь с москалями рассчитаться, – уверенно, словно политработник со стажем говорил Петр.

«Хорошо тебе болтать. Вон, даже то, что руку потерял сумел себе на пользу обратить. Теперь та рука тебя кормить будет. Сидишь тут бумажки строчишь и людей на смерть посылаешь, ветеран хренов. Я-то знаю, какой ты ветеран, в одном бою всего и побыл и в том за спины хоронился. И прозвище твое помню, герой хренов, «кутенок» было твое прозвище», – думал про себя Богдан. Но вслух он этого не произнес, напротив, будто заинтересовался предложением:

– Да, не уверен, будет ли от меня там толк. Я ведь, и бегаю сейчас плохо, и ползти, окапываться не смогу и голова часто болит.

– Будет, Богдан, будет. С твоим опытом ты там очень пригодишься. Ты и ребят наших поведешь и бабушку свою от ватников освободишь, – уже тоном, не терпящим возражений, не то убеждал не то приказывал Петр.

– Да, какой из меня командир. Я же никогда никем не командовал, – продолжал отнекиваться Богдан.

– Не боги горшки обжигают. Я же тебе не батальоном командовать предлагаю. А со взводом любой из наших, кто с москалями в Чечне воевал, вполне справится.

Богдан в очередной раз удивился как «оперился», некогда робкий, пугающийся каждого разрыва и громкого хлопка «кутенок» Петр. Он не дал согласия, сказал что подумает. Петр явно разочаровался, такому решению Богдана, но сказал, что ждет его. Тем не менее, к себе домой, посидеть за столом, поговорить, он «старого боевого товарища» не пригласил.

Конечно, Богдан совсем не хотел воевать. Ведь он уже был далеко не тот девятнадцатилетней давности юный романтик. Тем не менее, он колебался, ибо совершенно не представлял, что же ему делать дальше. А тут Петр сразу обещал, и кормежку, и обмундирование и даже неплохие деньги. Как бы по секрету Петр сообщил, что в добровольцы берут не всех подряд. В тех же военкоматах многих желающих заворачивают, ибо таким образом многие пытаются вместо мобилизации на общих основаниях в ВСУ, где воевать придется фактически задарма, пойти в добробат, где будут платить. Так же между делом Петр поведал, что план мобилизации в ВСУ фактически сорван, ибо мобилизованные делают все, чтобы оную избежать, вплоть до бегства за границу. Нет, Богдан не хотел такого заработка, да и не верил в щедрость больших начальников, в чем его еще раз убедил разговор с Чмутовым. Он помнил, как обошлись с ним после возвращения из Чечни. Тогда кроме матери он оказался совершенно никому не нужен, его даже в армейском госпитале отказались лечить. Но куда идти, что делать? Окончательно подвигла его очередная ночь, проведенная на железнодорожном вокзале. Изрядно продрогший, позавтракав в вокзальном буфете чашкой горячего чая с бутербродом… Расплачиваясь он убедился, что денег у него почти не осталось. Богдан опять поехал в офис, где сидел Петр, изображавший из себя бывалого фронтовика, ветерана борьбы с российской агрессией…

14

Подготовка бойцов добровольческих батальонов проходила под Днепропетровском. Здесь Богдан пробыл две недели. Он помнил, как плохо и наспех их учили тогда в 95-м, перед отправкой в Чечню. Но все-таки тогда занятия проводили опытные инструктора, бывшие офицеры советской армии, и те сборы продолжались больше месяца. Сейчас в группе, в которой Богдана назначили старшим, занятия проводил… он сам, ибо среди инструкторов оказалось немало бывших милиционеров, с некоторыми видами оружия слабо, или вообще незнакомыми. Тяжело вспоминалось то, что он когда-то знал и умел: частичная и полная разборка автомата, его чистка и смазка, заряжание-разряжание, стрельба по мишеням, одиночным и очередями, заряжание гранат и стрельба с подствольника. И самое опасное в учебном процессе: снаряжение ручных гранат и их метание. Тем не менее, Богдан, девятнадцать лет назад несколько месяцев участвовавший в чеченской войне, довольно быстро восстановил свои навыки и оказался лучше подготовлен в обращении со стрелковым оружием, нежели бывшие солдаты, недавно отслужившие срочную службу в украинской армии. Во всяком случае, снаряжать и метать те же боевые гранаты Ф-1 и РГД кроме него мало кто умел. Когда он спросил этих бывших солдат, чему их учили во время службы… Ему ответили, что в основном несли караульную службу и занимались хозработами. Еще их, как правило, регулярно откомандировывали на отхожий промысел на промышленные предприятия или сельхоз работы – воинские части таким образом зарабатывали деньги на собственные нужды.

Впрочем, бывшие срочники хоть умели стрелять. Но не менее половины так называемого учебного взвода вообще в армии не служили и никогда никакого оружия в руках не держали. То были либо совсем молодые парни, либо не молодые но в свое время каким-то образом избежавшие призыва: студенты, рабочие, инженеры, учителя, мелкие менеджеры, охранники… Богдан в этих юношах узнавал самого себя девятнадцатилетней давности – сбитого с толку патриотической пропагандой романтика. Но уже пожившие мужики, они то зачем пошли добровольцами? Этого Богдан понять не мог. Так или иначе, именно с этим «контингентом» пришлось ему немало повозиться, научить за столь короткий срок хотя бы азам обращения со стрелковым оружием. Но больше всего подняло авторитет Богдана его умение обращаться с гранатами. К нему, учиться снаряжать и бросать «ефки» и «ргдшки» приходили из других учебных взводов. Похоже, даже кадровые офицеры, присутствующие в учебном центре в качестве инструкторов, в этом деле оказались не очень сильны. Да и чему тут удивляться, они уже кончали не советские, а украинские военные училища, а это несравнимые величины, небо и земля. Ведь советскую армию и советских офицеров готовили всегда к войне, а украинскую… только не к войне. Таким образом, о Богдане пошла слава, как о имеющим настоящий боевой опыт бойце.

Не будучи официальным инструктором, Богдан фактически уже через несколько дней стал исполнять его обязанности, учить личный состав учебного центра «гранатному делу». Благодаря этому его освободили от занятий по стрелковой подготовке, не сомневаясь, что такой опытный человек, конечно же, отлично стреляет. Таким образом, осталось в тайне, что Богдан на самом деле был очень плохим стрелком. Плохо стрелял он и девятнадцать лет назад, а сейчас к тому же у него уже и зрение стало не то, а главное, он не мог нормально прицеливаться – дрожали руки. Но теперь он не только не стрелял, но и кроссы не бегал и по пересеченке не ползал. И эти его слабости благодаря славе «гранатометчика» остались в тайне.

По окончании учебных сборов, выработалось устойчивое мнение – никто кроме Богдана не может возглавить взвод, в котором он числился. Более того, некоторые добровольцы из других взводов жаждали попасть именно к нему, молодые по романтическому позыву – лестно воевать под началом заслуженного ветерана, другие по практическим соображениям – с таким, понюхавшим настоящего пороха командиром больше шансов остаться в живых.

Богдана не радовало, что с ним произошла такая метаморфоза: из гастера-неудачника он превратился в «бывалого вояку». Навалилось осознание, что если он станет взводным на него ляжет огромная ответственность. Ответственность в первую очередь за таких же, каким он сам был в семнадцать лет романтиков, готовых отдать жизнь за «Вильну Украину». В то же время Богдан понимал, что просто так отказаться тоже невозможно: ведь именно он и по возрасту и по опыту действительно подходит как никто другой. Хоть и существует расхожее мнение, что каждый человек хозяин своей судьбы, но чаще случается обратное. Так же случилось и с Богданом. Поток жизни его нес, как нес до сих пор, независимо от его желаний, куда-то, по всему в очередной водоворот, из которого можно и не выплыть.

Об отправке в зону АТО объявили за день до оной. Настроение у основной массы добровольцев было приподнятое. Из Донбасса приходили хорошие новости: Стрелков со своей москальской бандой и примкнувшими к нему местными полностью блокирован в Славинске и не сегодня-завтра их там всех кончат. У многих не нюхавших пороха добровольцев возникло желание, как можно скорее попасть на передовую – они опасались, как бы война не закончилась до их прибытия. А Богдан позвонил матери и озвучил ей заранее продуманную легенду, про то, что он, наконец, нашел неплохую работу, схожую с той, что у него была в Подмосковье и деньги вроде обещают приемлемые. Поверила ли Оксана Тарасовна? Этого Богдан по телефону определить не мог, но она выказывала крайнее беспокойство и заклинала, быть крайне осторожным, ни с какой политикой не связываться и, самое главное, ни в коем случае не попасть под мобилизацию. Богдан уже привычно успокаивал мать, что с его здоровьем мобилизация не страшна, а добровольно он воевать не пойдет…

Но сразу на фронт взвод Богдана не попал, их перебросили во временный сборный лагерь для доукомплектования.

– Значит, вы участвовали в боевых действиях против российской армии в Чечне? – спрашивал, изучающее оглядывая Богдана с ног до головы, заместитель командира батальона, бывший офицер украинской армии, лет сорока пяти, грузный, с выпирающим брюхом.

– Было дело, воевал, – ответил Богдан, отводя глаза в сторону, – ему не нравилось, как на него смотрит этот брюхан.

– А кроме Чечни у вас какой-нибудь армейский опыт есть? – продолжал допрос «брюхан».

– Что вы имеете в виду, служил ли я в армии? Нет, не служил. Но за те полгода, что я провел в Чечне, я повидал и научился большему, чем если бы я два года провел в казарме.

Ответ Богдана не понравился брюхану, однако он побудил его от биографии командира взвода из вновь прибывшего пополнения перейти к конкретным вопросам:

– Вопросы по размещению взвода в лагере есть?

– Есть… Палатки, в которые нас поселили дырявые и гнилые. Им, наверное, уже лет сто. Если пойдет дождь, в них будет невозможно находиться. И еще, если нас и дальше продолжат так кормить, как кормили вчера на ужин и сегодня на завтрак, то наверняка случится массовая дизентерия, – сделал акцент на последних словах Богдан.

– Это все? – усмехнулся офицер.

– Нет, не все, но сделайте хотя бы это, выдайте нам нормальные палатки и наладьте приготовление пищи.

– У нас на складе только такие палатки. Получите еще по одной и второй накройте первую – все меньше дыр будет. А насчет дизентерии… не успеете подхватить. Слышали, наши по всему фронту наступают, бьют сепоров в хвост и в гриву. Стрелков, вон, из Славинска уже драпанул, а наш батальон с юга действует, вдоль границы наступает. Вот-вот ее полностью под контроль возьмут и отрежут сепарюг от России. Так что вас уже совсем скоро тоже на передовую отправят, – оптимистично заверил заместитель командира батальона.

– Если вам все равно, каких бойцов на фронт отправлять, мучающихся желудком или нет, то конечно можно и эту пищу есть. Но от таких бойцов в бою проку мало. И насчет Стрелкова… я слышал, что он в Славинске блокирован. Так что ему позволили оттуда уйти со своим отрядом!? – последний вопрос Богдан задал одновременно зло и с недоумением.

– Сразу видно, что вы не служили в Армии, раз сами не можете и подчиненных не призываете терпеть тяготы и лишения, – игнорируя вопрос о Стрелкове, попытался уколоть Богдана брюхан.

– Да я в Чечне такие тяготы и лишения перенес, какие вам и не снились, – Богдан резко повернулся и вышел из здания штаба.

Хоть и хорохорился Богдан, но понимал, что на передовой обязанности командира взвода вряд ли потянет. Да, у него уже был авторитет, но не было соответствующего здоровья. В учебном центре в сборном лагере это не играло особой роли, но в бою… В результате ночевки в промокаемой и продуваемой палатке Богдан простыл, что наложилось на прежние болезни. Он лег в санчасть, немного подлечился после чего сразу пошел в штаб и попросил снять его со взвода… Тот разговор с заместителем командира батальона не прошел зря, и ему с удовольствием «пошли навстречу» – кому нужен строптивый взводный.

Непосредственно перед самой отправкой бойцам выдали денежное довольствие, 1200 гривен на человека и раздали экипировку, закупленную на деньги собранные волонтерами: бронежилеты «Корсар», шанцевый инструмент и главное, обмундирование не советское из старых складских запасов, а новое, современное. В качестве гуманитарной помощи раздали НАТОвские спецпайки, правда немного, на шесть человек пришелся один такой паек. При вскрытии оный сам нагревался и оказался необыкновенно питательным. Говорили, что для одного человека такой паек по калорийности заменит целиком обед из трех блюд. Богдан сразу понял, почему до батальонного звена пайков дошло так мало. Откровения генерала Чмутова позволяли догадаться, что основная масса этой гуманитарной помощи продали армейские тыловики за немалые деньги, а может и на уровне верховного командования.

Мать звонила не реже двух раз в день. Богдан на ходу придумывал ответы, что вовсю работает, что, наконец, научился владеть шуруповертом… и получил первые 1200 гривен. Мать удивилась и, кажется, поверила, обрадовалась…

Для переброски подкреплений пришли БТРы, и КРАЗы под тентами. Богдан все же не стал рядовым бойцом, его назначили командиром отделения. Новый взводный оказался бывшим старлеем за что-то уволенным из армии. Он тоже не нюхал пороха и чувствовал себя весьма неуверенно. По этой причине он и решил посоветоваться с Богданом:

– Как думаешь, куда лучше посадить ребят в Краз или в БТР?

Богдан пожал плечами:

– Не знаю… В Чечне, помню, эти БТРы у москалей как свечи горели, если по ним с гранатомета попадали. Хотя и КРАЗ под тентом с любого автомата прошить ничего не стоит.

– Зато из кузова выскочить легко можно, не то что из этого железного гроба… Давай, ребята лезьте в кузов, – принял решение взводный.

Настроение добровольцев с апреля-мая, когда впервые обнародовали призыв вступать в добровольческие батальоны, постепенно изменились даже в среде записных патриотов. Сами условия проживания в лагерях и учебных центрах и то, что экипировку добровольцам предоставляло не государство, а всевозможные волонтерские организации, все это вызывало массу вопросов. Ко всему, день ото дня множились слухи о больших потерях в Донбассе. Несмотря на бодрые репортажи в официальных СМИ, что АТО проходит успешно, все знали – сепаратисты оказывают упорное сопротивление, а те победы, о которых трубили в СМИ достаются немалой кровью. Правда, все это объяснялось тем, что на стороне сепаратистов воюет много пришедших из России «солдат удачи». Поговаривали и о непосредственном участии в боях регулярный частей российской армии, хотя официального подтверждения тому не было. Но не подвергалось ни малейшему сомнению то, что после захвата сепаратистами украинских пограничных переходов, через открытые границы в Донбасс из России потоком идут оружие, боеприпасы, перебрасываются новые группы наемников.

Риск встретить в бою не бывших шахтеров и трактористов, а имеющих за плечами опыт не одной войны вояк, не вселяли оптимизма в настроение добровольцев. Многие уже не горели прежним романтическим желанием воевать, но что-то, в том числе и денежное вознаграждение пока удерживало их от дезертирства. Зато по-прежнему буксовал призыв в ряды ВСУ резервистов. Обыватель не хотел воевать, даже если на кухне вовсю костерил «клятих москалей», «сепоров» и Путина.

К счастью под огонь опять не послали. Взвод Богдана разбросали по блокпостам, оборудованным для контроля автомагистралей и важных дорог с твердым покрытием. На один из таких блокпостов определили отделение Богдана. Оно сменило бойцов «отдежуривших» там две недели. Командир сменяемых инструктировал Богдана:

– Жить здесь можно. По дороге движение совсем слабое. За сутки три-четыре десятка машин проходит, не больше. Досматриваете их, хотя здесь по дороге они все ездят чистые, без оружия и прочего криминала, и туда и обратно. В поле не суйтесь, даже если заметите, что кто-то пытается там блокпост объехать. Там мины есть, не так, чтобы много, но попадаются, скотина иной раз подрывается. За жратвой в поселок ходите. Вон он в километре отсюда. Там магазин и кафе есть. По нам сепоры ни разу не стреляли, а вот до нас постреливали. С их стороны блокпост метрах восьмистах отсюда, его из-за маскировки не видно. Я справки наводил, вроде вооружены неплохо, даже АТГС у них есть… Мой совет, с каждой машины за проезд гроши берите, не много, но со всех. Я брал и за те деньги мы с ребятами кормились…

Вообще-то когда командир роты инструктировал отправляющихся на блокпост, одной из важнейших задач называлась борьба с провозом на территорию контролируемую сепаратистами продуктов питания и медикаментов. Дескать, пусть сепарюги с голоду и от отсутствия лекарств передохнут. Богдан понимал абсурдность этой задачи, действенной лишь при полной блокаде сепаратистов. Однако уже в первый день пребывания на блокпосту понял, что это не такой уж абсурд. С украинской стороны туда действительно везли и продукты и лекарства и стройматериалы и вообще чуть ли не все виды прод и пром товаров. То был бизнес ловких людей, покупавших товары на территории Украины и продававшие их по более высокой цене в мятежном Донбассе, где в связи с войной возник дефицит всего и вся. Про то сменяемый командир Богдана не проинформировал – видимо именно с таких машин он имел наибольший «навар». Когда первый такой грузовик «ЗИЛ», груженый досками, стали досматривать и Богдан хотел его завернуть, один из бойцов его не поддержал:

– Да ты что, они же бакшиш предлагают, пусть едут.

Богдан не согласился.

– Все одно не здесь, так в другом месте заплатят и проедут, – с досадой сплюнул боец.

Основную массу с той стороны составляли пенсионеры. Они, кто на машине, кто на мотоциклах или велосипедах, а кто и пешком пересекали «границу», чтобы добраться до ближайшего отделения банка и там получить свою пенсию. Больше всего удивило Богдана, что большинство местного населения как бы игнорировали войну, продолжая жить свой жизнью, будто рядом не было никаких боев. Они обрабатывали, поливали свои огороды, даже ходили на работу, если таковая имелась, водили детей в детские сады… Все это Богдан увидел, побывав в том самом близлежащем поселке. Война до сих пор обходила его стороной и местные надеялись, что так будет и дальше. Большинство людей вообще склонны верить, что им в жизни обязательно повезет, хотя в реальности везет по-настоящему немногим. Пожилой мужик, у которого они покупали овощи и свежую зелень спросил, не собираются ли убирать их блокпост. Богдан ответил на вопрос вопросом:

– Что, так сильно мешаем?

– Да нет, наоборот, боюсь, что если вас уберут, тут будут туда-сюда всякие мазурики шастать. Сейчас, вон, не пойми кто оружием обвешаются и творят что хотят. А пост хоть какая, но видимость власти.

Разговорившийся мужик сказал, что дочь с зятем и внуком от греха отправил к родственникам в Херсонскую область, а сам остался дом сторожить и за хозяйством приглядывать…

Служба на блокпосту на первый взгляд показалась не тяжелой, но выматывала основательно. Кроме «контрабандистов» и пенсионеров нередко по дороге двигались и беженцы. Они бежали из зоны боев. На украинскую территорию, как правило, бежали те, кто не поддерживал сепаратистов. Но иногда бежали просто куда ближе. Богдан не раз замечал во взглядах беженцев, обращенных на развевающийся над блокпостом желто-блакитный флаг, откровенную ненависть. Большинство же проходило мимо с измученными и совершенно равнодушными лицами. Беженцы, что шли пешими по жаре часто испытывали жажду. Они останавливались и просили воды… Один раз остановился мужчина средних лет с женой и ребенком с той же просьбой. Богдан спросил, далеко ли путь держат. Мужчина ответил, что-то неопределенное. Кто-то из бойцов, желая ободрить беженцев сказал, что война самое большее продлится до осени, так что далеко бежать не надо. На это мужчина отреагировал совершенно неожиданно:

– Да если бы силы и деньги были, я бы за много тысяч километров отсюда убежал.

– Это куда ж, в Россию что ли? – с усмешкой спросил Богдан.

– Только не туда, куда угодно, но только не на Украине и не в России жить, и тут, и там не жизнь, а дерьмо.

После этого краткого диалога Богдану показалось, что примерно так же мыслят многие беженцы, и им совершенно все равно кто победит в этой войне – ведь при любом исходе жизнь лучше не станет.

По ночам донимал холод, спали не снимая бушлатов. Хорошо, что днями стояла жара. В бочке на солнце нагревали воду и мылись. Благодаря этому не завшивели. Но от ночных холодов спасения не было – бойцы простужались. С простудой боролись старым испытанным способом – водкой. Под водку все становились раскованнее, сближались. За эту неделю все отделение узнало друг о друге все или почти все. Так Богдан благоразумно умолчал о своей гастарбайтеровской деятельности в России. Зато пришлось подробно рассказать о своем «чеченском опыте», он интересовал бойцов больше всего.

Блокпост не был оборудован как положено с капониром для БТР или БМП с пулеметными гнездами, отсечными ходами сообщения… Зато имелось электричество от проходящей рядом ЛЭП. Благодаря этому бойцы могли согревать воду в электрочайниках, подзаряжать мобильники и даже выходить в интернет, благо у некоторых имелись с собой ноутбуки и планшеты. Интернет, правда, функционировал неважно, а то и вообще отключался. Но за событиями АТО была возможность следить не только из официальных украинских источников, но и по соцсетям. Как правило, именно эти сведения являлись самыми объективными. Из сопоставления всей информации становилось ясно, что после сдачи Славинска вокруг сепаратистов в районе Донецка стала затягиваться петля. То же самое хоть и не так явно наблюдалось и в районе Луганска. Казалось вот-вот, еще чуть-чуть и части ВСУ при поддержке добровольческих батальонов возьмут обе мятежные столицы.

Отделение уже обвыклось со своим полувоенным существованием, как вдруг неожиданно, раньше чем ожидалось, прибыла смена. То оказались бойцы из их батальона, недавно выведенные с переднего края и на блокпост их отправили как бы на отдых, образно говоря, «перевести дух». На вопрос, как там на фронте, они отвечали невесело:

– Плохо, у сепоров оружия и боеприпасов – хоть жопой ешь. Стреляют круглые сутки изо всего что можно. В основном в белый свет, но и нам нет-нет, да и достается. Каждую ночь, пока международные наблюдатели спят, по проселкам с той стороны идут танки, БМП, ГРАДы и грузовики под завязку набитые патронами, минами, снарядами. В России этого добра на десять войн заготовлено. Сами увидите, давайте ребята, счастливо вам. А мы тут передохнем малость…

15

Наступление частей ВСУ и добровольческих батальонов продолжалось по всем направлениям. Положение самопровозглашенных республик, в первую очередь ДНР, с каждым днем становилось все плачевнее. В этой связи подготовку резерва для ополчения срочно форсировали и завершили раньше срока. Их разбивали на взводы и отделения и срочно посылали «затыкать дыры» на различных участках фронта. Ударной силе ополченцев, отряду Стрелкова, удалось с потерями прорваться из окруженного Славинска. Сдача города, который считался символом стойкости ДНР, сильно подорвал моральный дух ополченцев. Прежде всего, усилилось дезертирство местных.

Группу Грача не отправили на фронт, потому что их спонсор, местный бизнесмен, имевший вес, собирался использовать ее в личных интересах. Если бы не он, конечно столь опытные бойцы давно бы воевали. Но, уже все обучаемые убыли, а группа Грача все еще находилась в опустевшей казарме. Вернее, грачевцы туда возвращались после «несения службы» по охране и обороне объектов имевших «важное стратегическое значение», то бишь ресторана и нескольких кафе, принадлежащих спонсору. Во властных структурах ДНР царила неразбериха, что являлось питательной средой для возникновения всевозможной преступности, как экономической, так и уголовной, данное обстоятельство делало квалифицированную охрану просто необходимой. Теперь ежедневно грачевцы с утра на день, а то и на все сутки отправлялись, то охранять какой-то важный груз, перевозимый из пункта А в пункт Б, то склад, то самого спонсора, то каких-то его важных гостей. Бойцы, возвращаясь с таких «боевых заданий», частенько плевались. Но там их, как правило, хорошо кормили, и даже заплатили, что было обещано. Пока спонсор выполнял свои обещания. Учитывая, что большинство грачевцев, хоть от войны не бегала, но и на войну не рвались, то их это вполне устраивало.

Грач, зная, что изо всей группы единственно кто желает воевать, это Крест, на охранный отхожий промысел его не посылал. Потому у пулеметчика имелось достаточно времени, чтобы вплотную заняться боевой подготовкой Леонида, которого все в группе с легкой руки Креста стали звать Малек. К их услугам был пустовавший после убытия на фронт обучаемых изрядно изрытый воронками от авиабомб стадион, оборудованный под тир. Прежде всего, Крест научил Леонида стрелять из автомата и подствольного гранатомета, затем допустил и до своего ПКМа. Но в основном он его нацеливал на то, что основные обязанности второго номера заключались в том, чтобы специальным ножом или подручными средствами вскрывать «цинки» с патронами, сноровисто набивать ими пулеметные ленты, после чего укладывать те ленты в металлические коробчатые магазины:

– Учись Малек, воевать все одно придется. Вот смотри, специально для тебя РД-54 раздобыл, старый добрый рюкзак десантника. Сюда если с умом можно уложить восемьсот патронов в лентах. Вот ты его и будешь таскать. Восемьсот у тебя, да у меня в коробке сотня, всего девятьсот патронов. С таким запасом можно воевать. А теперь смотри, как ленту быстро снаряжать… Пустой фрагмент ленты держишь в правой руке, патрон зажимаешь между пальцев второй руки, вставляешь в гнездо ленты и вгоняешь его нажатием ладони. Понял?

Леонид тупо смотрел, как Крест ловко вставляет патроны в ленту, соединяя с их помощью ее фрагменты. Когда в ленте оказалось сто патронов, он ее встряхнул и плавными движениями уложил в коробок.

– Конечно, можно и ленту большей емкости так набрать. Двести и даже двести пятьдесят. Есть и такие большие коробки. Но с такой лентой особо не побегаешь и коробок тот к пулемету не пристегнешь. На одном месте придется лежать, пока всю не выпустишь. В нашем случае это неприемлемо. Лучше со стопатронным коробком, но иметь возможность часто менять позиции. Пока я так буду вести огонь, ты за мной будешь бегать и переползать, и когда я расстреляю ленту, подашь мне другой коробок, примешь от меня порожний и вот так же уложишь в него уже снаряженную ленту из своего РД и опять подашь мне, когда я расстреляю следующий. Понятно!?

Леонид молчал, но Крест и не ждал от него быстрого понимания поставленной задачи, считая, что еще не раз и не два и объяснит и потренирует своего «второго номера».

– Слышал, укры в охват пошли, хотят нас от границы отсечь. Здесь в ресторанной охране отсидеться не получится, как некоторые надеются, – не без злорадства говорил Крест, имея в виду тех бойцов группы, кто всерьез надеялись пробыть в охранниках до конца боевых действий.

А вокруг начиналось нечто, похожее на агонию. Пользуясь отсутствием сильной власти, какие-то банды пытались грабить банки и прочие места, где имелись хоть какие-то ценности. То там, то там гремели взрывы, даже когда не было обстрелов. Говорили, что это орудуют диверсионные группы «укропов», но имелось мнение, что то обыкновенные бандюганы шухарят, уголовники, выпущенные из тюрем и вставшие в ряды ополченцев. В один из таких тревожных вечеров вся группа Грача оказалась разбросана по охраняемым «объектам». В казарме оставались лишь Грач, да Крест с Леонидом. Тут неожиданно позвонил «спонсор» и потребовал, чтобы ему выделили бойцов, дабы обеспечить безопасность встречи его с очень важными деловыми партнерами. Грач ответил, что у него нет свободных людей. «Спонсор» пообещал оплатить эту «охрану» по двойному тарифу, и пусть хоть сам Грач приезжает, но охрану обеспечит. Сам бывший капитан охранять каких-то барыг посчитал западло. Он подошел к Кресту:

– Слушай, не в службу, а в дружбу, съезди в головной ресторан спонсора, каких-то жирных котов поохранять надо. Тебя там и накормят и напоят и по двойному тарифу заплатят. Сам видишь, послать больше некого.

Видимо, уже засидевшийся на одном месте, уставший обучать Леонида Крест, довольно легко согласился:

– Ладно, командир. Только я со своим ПКМом поеду. Малек, собирайся!

– Бери свою бандуру, если таскать не лень. Да и Малька забери, пусть проветрится, – явно обрадовался Грач, не ожидавший, что уговаривать строптивого пулеметчика не придется.

Тем неменее, Крест ехал на это «задание» с неохотой, тем более, совсем не понимал тут свою роль Леонид. За ними прислали УАЗик и на нем довезли до ресторана, расположенного в одном из спальных районов Донецка. Здесь предстояла «важная встреча». Их встречал сам «спонсор», оказавшийся невысоким плюгавеньким мужичонкой лет сорока с глубокими залысинами и бегающими глазами. Он оценивающе оглядел Креста, задержал взгляд на его пулемете и, видимо, остался доволен. Совсем иное впечатление произвел на него Леонид, которому хоть и выдали одежду «цвета хаки» и выделили старенький АКМ, но впечатление бывалого воина он совсем не производил.

– А этот… он, что тоже из ваших, в войнах участвовал!? – «спонсор» пренебрежительно кивнул на Леонида.

– Это мой второй номер. Что надо, он все умеет делать. Какая наша задача? И это, скажи, чтобы нам пожрать не забыли принести, – Крест сразу дал понять «спонсору», что не собирается перед ним «шапку ломать».

«Спонсор» провел Креста с Леонидом на второй этаж своего ресторана и там поставил им «боевую задачу», заключавшуюся в охране отдельного кабинета, в котором он собирался провести деловую встречу с бизнесменами из России. Для пущей важности «спонсор» уточнил, что от результатов той встречи напрямую зависит и финансирование их группы. Задача оказалась несложной, да еще обещали накормить хорошей ресторанной пищей. Они расположились в холле перед кабинетом. Крест присел, зажав меж ног свой ПКМ с придающим ему устрашающий вид примкнутым коробчатым магазином, в который была уложена лента с сотней патронов. Леонид, ощущавший явное неудобство от присутствия у него на плече ремня автомата, с облегчением поставил его у ноги. Несмотря на то, что на учебных стрельбах под руководством Креста он лихо стрелял по бутылкам и банкам из-под пива и даже приноровился в них попадать… К оружию он относился с опаской, никогда не снимал с предохранителя, не игрался с ним и вообще старался от него избавится, если была такая возможность, хотя бы на время.

Вскоре официант, косясь на оружие, принес еду на подносе – жареное мясо с соусом и рисовым гарниром и по стакану сока.

– Мог бы и на пиво раскошелится, – выразил недовольство Крест, пренебрежительно глядя на сок.

Тем не менее, еда оказалась сытной и вкусно приготовленной. «Охранники» в охотку съели свои порции и запили соком. После чего Крест, удовлетворенно похлопав себя по животу, сказал:

– Как думаешь, Малек, неплохо бы добавки попросить?

Леонид не успел ответить, ибо приехали «российские бизнесмены». Он ожидал увидеть лощеных, одетых с иголочки, изысканно, солидных или молодых, таких, каких ему иногда приходилось видеть современных деловых людей в Москве. Таковыми «воротилы бизнеса», в общем, существовали в сознании простых людей. Но те, что в сопровождении «спонсора» поднимались по лестнице на второй этаж ресторана… То оказались четыре кавказца, дорого, но неряшливо и безвкусно одетых. У всех во рту блестели золотые коронки, и они часто нарочито громко смеялись или хищно оскаливались, чтобы все видели это золото. Кроме коронок, на шеях, пальцах рук, запястьях, все блестело золотой желтизной: цепочки, кольца, перстни, браслеты часов… То был классический прикид братков из девяностых, но с добавлением специфического кавказского колорита и шика, которое кратко можно охарактеризовать словами: наглая демонстрация богатства. И еще, все они были вооружены, с их поясов свисали явно не пустые кобуры. Проходя мимо охранников один из «бизнесменов» насмешливо бросил:

– Эй, охрана, оружие свое не проспите!… И это, что и есть твои бойцы!? Да у нас любой двенадцатилетний мальчишка с такими справится.

Дружный смех остальных кавказцев стал следствием этих слов, обращенный к семенящему поодаль «спонсору». Что он ответил, уже не было слышно, ибо за ними закрылась дверь отдельного кабинета. Леонид посмотрел на Креста и ужаснулся: с лица его наставника словно куда-то ушла вся кровь, оно стало даже не бледным, а каким-то мертвецки-серым. Он смотрел вслед скрывшимся в кабинете бизнесменам с животной ненавистью. Чувствовалось, что только усилием воли он удерживает себя на месте.

– Ты что… тебе плохо? – не понимал, что происходит с Крестом Леонид.

– Нет, мне очень хорошо… ты даже не представляешь Малек, как мне сейчас хорошо, – злобно-отчетливо произнес Крест.

– Ты что, знаком с ними? – спросил Леонид, как завороженный глядя на побелевшие костяшки пальцев рук Креста, сжимавшего свой пулемет.

– Не знаком, но я их всех отлично знаю, – по-прежнему зловеще отвечал Крест, не спуская глаз с двери кабинета.

Минут через десять из кабинета, по-хозяйски распахнув дверь, вышел самый молодой из «бизнесменов», парень, где-то ровесник Леонида. Золота на нем было поменьше, чем на его товарищах, зато из кобуры, висящей на поясе, дразняще высовывалась рукоять пистолета отделанная дорогой инкрустацией.

– Эй, поди скажи, чтобы нам еще покушать принесли. Там для нас шашлык должны пожарить, – молодой обращался к Леониду.

Леонид отложил автомат и уже стал подниматься, чтобы идти выполнять это поручение, но Крест его зло остановил:

– Никогда не бросай оружие!… И никуда не ходи, у нас другая задача!

– Какая еще задача!? Жрать да пить!? Пусть сбегает, а ты тут побудешь и за оружием его приглядишь, – тоном, не терпящим возражений, приказал молодой.

– Никуда он не пойдет. Тебе надо, ты и иди! – уже успев узнать Креста, Леонид чувствовал, что тот еле сдерживается, хотя внешне смотрелся совершенно спокойным.

Молодой скривил лицо в злобной гримасе, тем не менее, промолчал и сам сбежал по лестнице на первый этаж. Через несколько минут он вернулся, и уже демонстративно, не удостаивая взглядом «охрану», прошел мимо них, распахнул дверь кабинета и, не закрывая ее, с порога почти закричал:

– Ты скажи своим охранникам пусть не борзеют! А то совсем страх потеряли, оружием обвешались и людьми себя почувствовали! Кто здесь главный, ты или они!?

Из кабинета, тут же суетливо выбежал «спонсор» и, прикрыв дверь, подбежал к Кресту и заговорил, пытаясь изобразить «командирский голос»:

– Ты чего, а!? Чего ты его не пустил? Пусть бы сбегал, узнал про шашлык на кухне. Ты понимаешь, кто они? Я с ними давно дела имею, от них много пользы. Ты понимаешь, каких людей обидел!?

Крест медленно поднялся из своего кресла. Ствол пулемета смотрел прямо в живот «спонсору». Тот в страхе попятился:

– Ты чего, ты чего…

– Я таких как они… получше тебя знаю, и людьми их не считаю, потому что они нас за людей не считают и тебя тоже. Они тебя шавкой считают, ты что не видишь… А я шавкой никогда не был и не буду. Я их убивал и убивать буду, это моя основная задача в жизни… и сейчас убью. А ну отойди! – Крест передернул затвор пулемета.

Спонсор, едва услышал зловещее клацание, сделал буквально заячий прыжок в сторону и судорожно прижался к стене, не в состоянии больше произнести ни слова. Крест, не глядя на него, неспешно подошел к двери кабинета, распахнул ее… Он загородил почти весь проем, но Леонид кое что все же увидел. Прежде всего, как нагло-уверенные взгляды сидящих за столом и что-то жующих «бизнесменов» трансформировались в полные животного ужаса. Крест всего мгновение оценивал обстановку и за эти секунды ни один из сидящих за столом даже не сделал попытки потянутся к грозно висящими у них на поясах пистолетам. Они словно лягушки под взглядом ужа были загипнотизированы немигающим взором Креста.

Крест действительно виртуозно владел пулеметом. Когда он обучал Леонида, то на расстоянии где-то пятидесяти метров короткими очередями за каких-то полминуты разбивал несколько десятков бутылок. Причем стрелял даже не лежа, а стоя, держа пулемет на весу, при этом он даже до конца не расстреливал одну стопатронную ленту. Сейчас пулемет Креста работал не более 15-20 секунд. Каждый из «бизнесменов» получил не менее чем по пять пуль. Закончив стрелять, он для верности сделал еще две короткие очереди, потом неспешно повернулся и вышел из кабинета. Видимо, «спонсор» подумал, что этот сумасшедший сейчас прикончит и его. Он с нечленораздельными молящими звуками сполз по стене и встал на колени. Но Крест на него даже не взглянул. Он лишь мимоходом бросил Леониду:

– Пошли Малек, здесь нам охранять больше некого.

Вышли из ресторана и подошли к УАЗику, который их привез. Крест нажал на клаксон. На звук сигнала, тут же выбежал водитель.

– Отвези нас на базу. Здесь мы свою работу закончили, – голос Креста звучал спокойно-умиротворенно.

Водитель не стал задавать никаких вопросов. По всему, он слышал пулеметные очереди. Во всяком случае, на Креста он смотрел примерно так же как незадолго до того «спонсор».

Грач орал на Креста:

– Ты же вроде нормальный!… С чего это у тебя вдруг крышу-то снесло!? Ладно, ты себе жизнь портишь, зачем парня-то с собой тогда взял? Теперь из-за тебя и он виноватым будет. Ты же всю нашу группу так обосрал, всех ребят без заработка оставил… Все, теперь у нас больше нет спонсора! Кто теперь нас тут кормить и экипировать будет!?

Крест с Леонидом, у которых по приезду сразу же забрали оружие, стояли в окружении бойцов группы и … молчали. Впрочем, то что молчал Леонид было неудивительно. Что он вообще мог сказать? Молчал и Крест, спокойно смотря куда-то поверх всех.

– Чего молчишь, хоть что-то в свое оправдание можешь сказать? – наконец устал произносить обличительные речи Грач.

Леонид бросил взгляд на своего наставника. Но тот будто не слышал вопроса, продолжая рассеянно рассматривать что-то на другом конце казармы. Грач безнадежно махнул рукой:

– Уведите их…

Леонида и Креста поместили под арест в тот самый подвал, в котором они прятались во время бомбежки. Только здесь Крест, наконец, нашел нужным заговорить:

– Да, Малек, влип ты из-за меня в историю. Извини, но в такие минуты я не могу сдержаться. Я ведь вообще, ты наверное заметил, не такой как другие наши. Они сюда либо за деньги, а некоторые за восстановление Советского Союза воевать пришли. То же мне красноармейцы, советские солдаты. А я не советский и даже не рыночный солдат, который за деньги воюет, я русский солдат. Понимаешь разницу? Я не могу смотреть, как русских унижают, а сейчас никто так сильно русских не унижает как кавказоиды. Потому я если увижу их, руки сами к оружию тянутся… даже на гражданке тянулись, хоть там оружия у меня не было. А здесь-то было и все как-то автоматом… А вообще я готов их убивать в любое время дня и суток, в любом месте при любой погоде и совершенно бесплатно. Знаешь, сколько мне стоило дома себя сдерживать, чтобы в горло им не вцепиться… Там у нас они по одному не ходят и все с ножами, травматикой, а то и с настоящим оружием. Там у меня не было шансов, а здесь такой шанс выпал, за все хоть кому-то отомстить, за то что там на моей земле они себя хозяевами чувствуют, кого хотят изобьют, какую захотят русскую бабу на силу возьмут. И им за это ничего – ментов прикормят, судьям в лапу дадут и почти ни за одно свое паскудство они там не отвечают. Помнишь, Мирзоев, даг, боец смешанного стиля, русского парня убил просто так, тот его даже не трогал. Вся диаспора на дыбы встала, Путин испугался, что они олимпиаду в Сочи ему сорвут и в результате за немотивированное убийство убийце дали всего лишь небольшой условный срок. А здесь видел, как они себя вели? Все золотом увешаны, пистолеты у них посеребренные, так же как у их дедов кинжалы посеребренные были. Откуда у них такие деньги? Это все наши русские деньги, которые они наворовали и награбили. У нас они беспредельничают и сюда теперь приехали поживиться на этом бардаке. И когда у меня пулемет в руках, я этих зверьков, мою родину грабящих и унижающих, терпеть не могу. Поняли гады, что в войне Россию не победить, так они ее в мирное время без войны приспособились нахратить. Я их всегда готов убивать, лишь бы возможность была, хотя бы такая как эта, – Крест замолчал и в подвале повисла долгая пауза.

– А что теперь с нами будет? – наконец нарушил молчание Леонид.

– С тобой ничего. Ты ж не при чем.

– Зачем тогда меня с тобой посадили?

– Затем, зачем и меня. Здесь нам сейчас безопаснее. Эти бизнесмены, скорее всего даги. Их родичи, за них мстить будут мне. Ну, и ты под раздачу можешь попасть, – спокойно, как об обыденном деле говорил Крест.

– Что же теперь делать? – Леонид по-настоящему испугался.

– Да, ничего, не боись. Здесь не Россия, где они в любой области могут безнаказанно шухарить. Здесь война, и этим мстителям нас тут так просто не достать. Это Грач перестраховался, да и обязан как-то отреагировать. Посидим, подождем. Мне, кажется, вот-вот большие бои начнутся и там уже будет не до разборок, нас всех на передовую бросят. Тем более, сейчас у нас уже никакого спонсора нет и нас тут никто без дела держать не станет. А то, что я этих полублатных чуркобесов завалил… Да кому до этого дело, когда и так люди каждый день гибнут…

Тем временем в Донбассе разворачивались бурные события, на фоне которых происшествие в ресторане, убийство четверых не то бизнесменов, не то уголовников с Кавказа действительно прошло совершенно незамеченным. В начале июля отряд Стрелкова, вырвавшись из Славинска, отступил в Донецк. Вслед за Славинском украинские военные участвующие в АТО заняли крупные города Краматорск и Константиновку. Одновременно со стороны Мариуполя части ВСУ и национальной гвардии, ударной силой которой являлись добровольческие батальоны, вели наступление с целью восстановить контроль над государственной границей и таким образом лишить самопровозглашенную ДНР помощи из России. Никогда еще за время боевых действий начавшихся в Донбассе с апреля месяца, обстановка для ополченцев ДНР не складывалась столь тяжело. Отступление на фронте усугублялось тем, что в тылу имел место полнейший бардак. Здесь вдруг объявились никому не подконтрольные местные «атаманы», формирующие свои собственные «армии», типа того незадачливого «спонсора», которого крепко подставил своим неадекватным поступком Крест. Они изображали из себя новоявленных «батек Махно» и каждый делал что хотел. Тут и пригодился фактически бессильным властям ДНР, отступивший из Славинска отряд Стрелкова. Он хоть и понес определенные потери, но сохранил дисциплину и боеспособность. Благодаря этому под рукой у правительства ДНР оказалась реальная сила способная покончить с махновщиной, хотя бы в Донецке. Стрелкова назначили военным комендантом, и он стал наводить порядок, разоружая самостийные отряды и группы. Большая часть из них тут же вливалась в единые вооруженные силы, создавалась армия ДНР.

Группу Грача разоружать не пришлось. Бывший капитан оставшись «безхозным» сам пошел к Стрелкову, после чего его группа вошла в состав одного из ополченских батальонов. Нельзя сказать, что все «грачевцы» радовались такой перетрубации. Некоторые были не прочь вновь поискать какого-нибудь «спонсора». Леонида выпустили из подвала, после чего Грач лично вывел его за ворота базы и отпустил с напутствием:

– Я пока Креста с полсуток в подвале подержу, чтобы он тебя не задержал. А ты иди, парень, ищи свою бабку и вывози ее отсюда скорей. По секрету тебе скажу, тут такое месилово назревает. Хватит с тебя, и так вон чуть как кур в ощип не попал. И не вздумай возвращаться, пропадешь, а рядом с Крестом тем более пропадешь – не твое это.

– Спасибо товарищ капитан, – искренне поблагодарил Грача Леонид, как-то самопроизвольно обратившись к нему по его армейскому званию.

Леонид спешил прочь от базы, уверенный, что больше никогда в жизни не встретит своих случайных знакомых, и ничего более ужасного, чем приключившееся здесь с ним уже не случится.

16

После того как Богдана с его отделением заменили на блок-посту, они опять оказались на батальонном сборном пункте. Здесь Богдан вновь обратился в медсанчасть. Там лишь спросили, на что жалуется и, фактически не осматривая, прописали лекарства, которые он же сам подсказал, ибо отлично знал, что ему помогает. Но, увы, надежда, что хотя бы лекарства обойдутся бесплатно, не оправдалась. Их пришлось покупать за свой счет в обычной аптеке. Пару дней, так называемый, незадействованный резерв готовили для переброски на передовую. Богдан впервые увидел командира батальона, неопределенного возраста, среднего роста и комплекции, в затянутом ремнями камуфляже. В отличие от других командиров добровольческих батальонов, этот не любил излишней публичности и в камеры фотокорреспондентов и телеоператоров не лез. И внешне на бравого вояку он никак не походил, скорее на хозяина небольшого предприятия. Говорил он совсем не командным голосом, но просто и доходчиво:

– Получен приказ, завтра наш батальон в полном составе выдвигается для поддержки частей ВСУ, ведущих бои с сепаратистами и российскими наемниками. Наша задача во взаимодействии с другими батальонами полностью освободить от противника город Иловайск и выйти на ближайшие подступы к Донецку. Не стану скрывать, что в последние дни сепаратистам из России перебросили не только стрелковое оружие и боеприпасы к нему, но и большое количество тяжелого вооружения: БТРы, БМП, танки, ГРАДы. Мы должны выбить противника с их позиций и уничтожить…

«Ну вот, началось, похоже, вновь настоящего пороха понюхать придется», – тоскливо подумал Богдан.

– Призываю бойцов, имеющих опыт боевых действий, поделится им с теми, кто такого опыта не имеет, и укрепить их боевой дух своим примером. Освободим нашу родную землю от местных отморозков и банд иностранных наемников! Слава Украине!

– Героям слава! – гаркнули в ответ две сотни глоток.

Кричали вроде бы с воодушевлением, кто-то даже с задором. Но чувствовалась в тех голосах потаенная тревога. Если не все то большинство понимали, что в предстоящих боях кому-то, а может и многим суждено погибнуть.

– Ты, говорят, в Чечне воевал? – к Богдану подошел командир роты, куда определили его взвод и отделение.

– Приходилось, – ответил Богдан, предчувствуя, что его опять будут сватать в командиры взвода.

– Понимаешь, в роте хлопцы, в основном, необстрелянные. Может, возглавишь взвод?

– Да нет, рад бы, но со здоровьем у меня проблемы. Сам воевать могу, отделение еще может потяну. А взвод… Это ж бегать надо туда-сюда, на всякие совещания ходить, а у меня от всех этих забот сразу башку ломить начинает. Извини…

Богдан, еще сидя на блок-посту продумал ответ на подобное предложение.

– Ну, как знаешь, – явно обиделся на него ротный, рослый мужик лет за тридцать, тоже, по всему, еще не нюхавший пороха, и рассчитывающий иметь среди своих взводных опытных бойцов.

А Богдан, сильно обжегшись в молодости, больше обжигаться не хотел. Да он любит свою Родину, готов за нее воевать, но он уже давно осознал и в последнее время еще сильнее убедился в том, что новые главковерхи, вознамерившиеся вести Украину «к процветанию» ничуть не лучше тех, из-за кого погибли его товарищи тогда в 1996 году. Богдан давно уже не был романтиком, к тому же боялся разочаровать тех, кто хотел к нему «прислониться». Ведь по большому счету никакого особого боевого опыта у него не имелось. Разве что элементарные навыки владения стрелковым оружием и умение выживать в экстремальных условиях. Да и этот опыт он приобрел давно и успел основательно его подзабыть.

Куда больше в плане опыта современных боевых действий при проведении АТО поведал уже побывавший на переднем крае дальний родственник одного бойца из отделения Богдана. Он тоже был добровольцем и успел побывать в нескольких боях. Там его ранили и сейчас он с перебинтованной рукой ждал машину, чтобы ехать в госпиталь. Его окружили бойцы, которым только предстояло направиться в зону боевых действий. Раненый, покуривая с видом ветерана, рассказывал:

– ВСУшникам не верьте. Среди их командиров через одного предатели. Десятого числа, только Стрелкова из Славинска турнули, мы с другой стороны в наступление пошли. Думали Донецк в клещи возьмем. Куда там. Сепоры с ВСУшниками, что рядом с нами стояли договорились: мы по вам стрелять не будем и вы по нам не стреляйте. Те и согласились. А они с их участка на наш всю артиллерию перебросили, да еще БМП штуки три и танк. И всеми этими огневыми средствами по нам зажаривают. Мы с теми ВСУшниками на связь вышли, просим ударьте по колорадам, а то под огнем как под дождем стоим, подавите их огнем. А у них там целый гаубичный дивизион имелся. Они нам отвечают, что боеприпасов нет. У нас в тот день с того обстрела пять двухсотых и больше двух десятков трехсотых. А у ВСУшников день без потерь… Если в поле стоять будете, особо на автоматы и гранаты не надейтесь. Там в основном артиллерия, воюет, ГРАДы. И вообще на открытых местах на ночь не оставайтесь. Хоть в каком-нибудь, но укрытии, хоть в какой, но зеленке. Сейчас у сепоров оружия всякого полно. Это в апреле-мае они автоматами да гранатометами воевали. А сейчас им из России чего только не навезли. А вот если в городе воевать придется, там автомат с подствольником самая незаменимая вещь.

– А что ж эти ВСУшники, совсем не воюют, что ли? – последовал вопрос одного из слушателей.

– Да нет, там же все больше молодые, срочники в основном, они и с оружием толком обращаться не умеют и офицеры у них не обстрелянные даже те, кто уже по многу служит. Не то, что они совсем воевать не хотят, но в бой особо не рвутся. А сейчас еще мобилизованных мужиков стали присылать. Те вообще не пойми что. Даже те, кто когда-то служил, все позабывали и ничего не умеют, а попадаются и такие, кто вообще никогда оружия в руках не держали. В общем, те еще вояки. Но, то еще не самое плохое, предательства ох как много. Местные сепорам часто данные передают о нашей дислокации. Один раз колонна из грузовиков с боеприпасами и бензовозов шла. На ночь в зеленке встали, замаскировались, в общем, все по уму сделали. Думали, как рассветет дальше ехать. Но до рассвета не дожили, по той зеленке сепоры из ГРАДов зажарили. Все там остались, за многие километры было слышно, как боеприпасы рвались и горючка полыхала. Ясное дело, кто-то из местных на ту сторону точные координаты сообщил. С местными осторожнее. Среди них колорады через одного…

После таких откровений и без того пасмурное настроение добровольцев еще более «опустилось». «Что будет, что будет»,– не оставляла тревога Богдана. Отойдя в сторону, он стал звонить матери. Сообщил, что вставляет окна в одном из офисов Днепропетровска. На тревожный вопрос Оксаны Тарасовны, насчет проводимой по всей Украине мобилизационных мероприятий, он ответил, что попытка была, но после медкомиссии его сразу же отпустили… Богдан как мог успокоил мать, но сам спокойствия совсем не испытывал.

Когда батальон стал грузиться в БМП и КРАЗы, Богдан отчетливо вспомнил, как мучительно целыми днями, особенно без привычки, носить «сбрую», состоящую из бронежилета и каски, приходилось ему в Чечне. Бронижелеты тогда у них были старые советского производства. Они весили, что-то около 20 килограммов, сковывали движения, в них было жарко в жару и они немилосердно выстуживали тело в холод. А толку от них… Защищали они только от пистолетных выстрелов, да еще от осколков мин и гранат. С того же АКМа в упор этот «броник» прошивало насквозь. А с дистанции если и не пробивало, то динамический удар оказывался настолько силен, что боец все одно выбывал из строя, ибо чувствовал себя как после контузии. Богдан помнил как над ними из-за этих «броников» смеялись чечены. Они в основном щеголяли в западных брониках из кевлара. Те тоже особо не защищали, но были намного легче и эстетичнее. Сейчас им выдали «корсары», бронежилеты украинского производства. Но только у командного состава они были высшего класса прочности, а у рядовых более дешевые, и естественно куда более «пулепробиваемые». Определенным плюсом этих отечественных броников, стал относительно небольшой вес, что-то около десяти килограммов.

Раздалась команда: по машинам!… Вскоре колонна тронулась. Проезжали села, поселки, небольшие города. За исключением мальчишек на вереницу военной техники никто внимания не обращал. Вновь создавалось впечатление, что большинству гражданского населения эта война никак не интересна и совершенно их не касается. Чем ближе к фронту, тем сильнее ощущалась напряженность. Она незримо висела в этой летней жаре, в плотном пыльном воздухе, в этой степи, разрезанной линиями лесопосадок. Стала слышна артиллерийская канонада. По звуку Богдан определил, что это «работал» ГРАД. Во второй половине дня добрались до временного базового лагеря, своего рода «аэродром подскока», откуда уже подразделения конкретно распределялись и отправлялись на передовую. Здесь наскоро пообедали и вновь загрузились в транспортные средства. И батальон уже поротно разъезжался по разным точкам Украинско-ДНРовского противостояния, менять на позициях добровольцев других батальонов. Роту Богдана посадили на броню и внутрь двух БМП, в кузов грузовика ГАЗ-66. О приближение к фронту, кроме усиливающейся канонады, «сигнализировал» сгоревшие оставы БМП, автомашин от грузовиков до УАЗиков. В голове той сожженной колонны стоял танк с распущенной гусеницей и сорванной башней… Они продвигались по местам недавних боев, где наступали части ВСУ и добровольцы. Ехавший с ними офицер-проводник пояснил, что здесь под артиллерийский огонь сепаратистов попала механизированная колонна ВСУ.

Начало смеркаться, когда свернули с шоссе на проселок. Ехавший на головной БМП проводник сбился с дороги. Колонна остановилась, и проводник с ротным о чем-то совещались, не зная, куда двигаться дальше. При свете фонариков они сосредоточенно вглядывались в карту. Почему-то решили ехать не по проселку, а прямиком через поле, где имелась натоптаная хорошо видимая тропа. Когда тронулись совсем стемнело. По полю проехали не более ста-стапятидесяти метров, когда едущую впереди БМП как будто чуть подбросило вверх. Из-под нее вырвался сноп пламени и тут же прогремел взрыв. Богдан смутно помнил, как на чеченской войне подрывались на противопехотных минах его товарищи. Сейчас же он стал свидетелем, как сработала противотанковая мина-тарелка. Именно на нее наехала БМП. «Тарелка» сработала не сразу, а где-то уже под задней частью БМП. Потому, находящиеся рядом с механиком-водителем ротный и офицер-проводник почти не пострадали. Сидевшие на броне и в середине транспортного отделения получили различной степени контузию, а вот тем, что сидели сзади… Пробив бронированное днище БМП осколки «тарелки» поразили четверых. Один оказался «двухсотым», трое «трехсотыми» и БМП «разулся» на обе гусеницы. После взрыва водитель ГАЗ-66 резко затормозил, и сидящие в кузове больно ударились о борта, кабину и друг о друга. Побежали к БМП выводить контуженных, выносить раненых. Одного ранило легко осколком в руку, у второго осколки перебили ноги. Их жалко скулящих положили на траву, которой заросло не паханное и не засеянное этой весной поле. Зато третий раненый орал благим матом – осколок снизу попал ему в седалищную часть.

Ротный, стучал ладонями по ушам, пытался вернуть «в рабочее состояние» свои барабанные перепонки. Офицер-проводник, казалось, совсем не пострадал. Он виновато разводил руками и оправдывался перед не слушающим его ротным:

– Не пойму, как такое могло случиться. Вот она тропка, по ней наши бойцы и туда и обратно по многу раз ходили, и никто не подрывался.

– Мина противотанковая, оттого и не подрывались. А тут БМП, в нем почти десять тонн, – Богдан посмотрел на проводника с презрением, и пошел помогать ротному фельдшеру перевязывать раненых.

Ротный, наконец, привел свой слух в порядок и топтался возле раненых, явно не зная, что делать дальше. Наконец, он по рации, связался с командованием и дрожащим голосом доложил, о том, что наехал на мину и о потерях. В ответ его, видимо, отматерили. Он опустил рацию и растерянно произнес:

– Сказали, что хотите делайте, но чтобы на позициях были до исхода суток… А как мы туда… с ранеными и двухсотым?

Возникла пауза. Ротный не знал что делать, проводник, чувствуя свою вину за случившееся, тоже молчал.

– Говоришь, пехом вы тут свободно ходили, – вдруг, неожиданно даже для себя, спросил у проводника Богдан.

– Да, зуб даю, и туда и обратно. Вот по этой тропинки бойцы в село за водкой бегали, – с готовностью отозвался проводник.

– Тогда, чего тут думать. Раненых и двухсотого в задний БМП и в 66-й, пусть в госпиталь везут. А самим дальше пехом. Если здесь еще мины есть, они наверняка такие же, от веса человека не взорвутся. А идти-то еще далеко? – вновь обратился Богдан к проводнику.

– Да нет, километра полтора-два осталось. Вон ту зеленку пройдем, и оттуда уже наши позиции видны, – обрадовался, что выход, кажется, найден, проводник.

Богдан замолчал, не желая больше «отнимать хлеб» у ротного. Тот, наконец, закомандовал:

– Грузите двухсотого в БМП, а трехсотых в 66-й и возвращайтесь на базу. Остальные… дистанция пять шагов, в затылок друг другу… вперед!

До позиций добрели уже почти в темени – в этих широтах вечер быстро сменяет ночь. Ротный с проводником пошли в землянку выполнявшую функцию штаба. А измученных прибывших окружили бодрые, ибо были на легкой «поддаче», но в основном небритые и довольно грязные местные сидельцы.

– Вы откель хлопцы будете?… Салажня?… А воевавшие есть? – сразу стал задавать вопросы один из местных младших командиров, худой мужик лет тридцати с гаком, заросший иссиня-черной щетиной.

– Есть, вон чеченец, – кто-то из прибывших бойцов указал на Богдана.

Щетинистый подошел:

– Ты, что ли чеченец?

– Да какой я чеченец, просто воевал в Чечне, вот и прозвали так, – отмахнулся Богдан.

– Понятно друже. Пойдем, потолкуем. Ты в Чечне вместе с УНСОшниками воевал, а у кого?

– У Порубайло. Слышал о таком?

– Порубайло?… Так вроде его со всем отрядом там москали покончали, – щетинистый посмотрел на Богдана с подозрением.

– Да, на моих глазах. Меня контуженного спрятали… в общем не нашли.

– Ну, тогда понятно, друже… А почему же тебя, ветерана, тут не на роту и даже на взвод не поставили? Смотрю, командуют у вас какие-то дети, а тебя битого мужика в рядовых держат, – недоумевал Шетинистый.

– Да то я сам не захотел, не мое это, – не стал вдаваться в подробности Богдан.

Почему-то Щетинистый поверил и не стал больше пытать Богдана, что, как и почему. Более того он заговорил с ним доверительно:

– Я тебе вот что сказать хочу. Ты своих настрой, чтобы не расслаблялись в первые дни. Тут у сепоров специальные диверсионные группы шастают, часовых снимают, гранаты в окопы бросают. Потом втянетесь, а с непривычки проспать можете.

– А вообще-то как тут участок… неспокойно? – в свою очередь поинтересовался Богдан.

– Да нет, средний участок, не курорт, но и не пекло. Вот у соседей, что ближе к границе, у них куда опаснее. Там их с российской территории почти каждую ночь «ГРАДы» долбят. У них за неделю до десятка «двухсотых» набирается, не считая трехсотых. А у нас двухсотых за это время ни одного и трехсотых не много, – пояснил Щетинистый.

– Как это с российской… и что никто из международных наблюдателей их засечь не может? – удивился Богдан.

– А как засечешь. Там по ночам наблюдатели не стоят. Можно со спутника американского засечь, но они стреляют строго тогда, когда спутники слежения эту территорию не наблюдают. Поди докажи, что стреляли. Но наши приноровились. Как только по времени американский спутник уходит, и они с позиций уходят и ГРАДы в основном пустое место долбят. Но не всякий раз получается. Далеко от позиций не уйдешь, а залп ГРАДа большую территорию накрывает. А отсюда до границы далеко, ГРАДы не достают. Здесь только диверсионные группы шухарят, их опасаться надо. Есть тут, которые под чеченцев работают. Подползут и с криками аллах-акбар окопы гранатами забрасывают.

– А может и в самом деле чеченцы? Я слышал, за сепоров кадыровцы воюют, предположил Богдан.

– Да нет, на понт берут. Знают, что этих зверей все боятся. Подстрелили тут одного из тех «акбаров», остался лежать недалеко от наших позиций, а остальные убежали. Документов при нем не нашли, но рожа обычная, москальская, да и татуировка на нем была ВДВ. Видать из бывших твоих противников по Чечне и возраста примерно твоего… А чеченцы у сепоров действительно есть, но те вроде у нынешнего их главного атамана Захарченко в «Оплоте» кантуются, чуть ли не в его личной охране, те по полям ночами не шляются…

17

– Ну, вот кажется и все, с облегчением думал Леонид, удаляясь от базы ополченцев, ставшей для него фактически местом заключения. До родного поселка довез таксующий частник. Следы обстрелов были видны и в Донецке, но в большом городе поврежденные и полусгоревшие дома смотрелись редкими островками посредь невредимых строений. В поселке…

Леонид с детства помнил его таким: двенадцать тысяч населения, широкая центральная улица, застроенная 3-х, 4-х и 5-ти этажками. С обоих сторон от «центра» сплошной частный сектор , две школы, три детсада, больница, рынок, супермаркет, ДК, жд станция, почта, обогатительная фабрика… В отличие от таких же поселков в России, где немало частных домов пустовало, здесь еще в прошлом году таковых почти не было – в большинстве теплилась жизнь. Сейчас же повсюду видны следы обстрелов, много домов повреждено, снаряды попали и в больницу, и в школу, в которой Леонид учился с первого по пятый классы. Вся центральная улица изрыта воронками, валяются обломки деревьев, обрывки проводов, повреждено много заборов. Стояла какая-то нездоровая гнетущая тишина, которую вдруг нарушила лаем свора бродячих собак. Леонид с трудом узнавал поселок. Водитель сообщил, что обстрелы особенно усилились после сдачи ополченцами Славинска и Краматорска, и ВСУ фактически с трех сторон вплотную подошли к Донецку и его окрестностям.

Его дом… дом его бабушки, матери, на первый взгляд пострадал не слишком сильно. Во всяком случае, по сравнению с соседскими. Но, подойдя ближе, Леонид увидел, что от сарая осталась бесформенная груда развалин. Видимо в него было прямое попадание, а по дому «прошлась» лишь взрывная волна. К таким мелочам как выбитые стекла, поврежденная крыша, он уже был привычен. Но вот входную дверь явно выбило не взрывом. По всему здесь побывали мародеры. Это стало очевидным, когда Леонид вошел внутрь. Дом, некогда прибранный уютный, сейчас пах сыростью, гнилью и запустением. Большая часть вещей, которые представляли ценность, и их можно было вынести, отсутствовала. Все перевернуто, ящики из столов и шифоньера выдернуты и перерыты, крышка от подпола снята и валялась в стороне – все признаки грабежа. На привычных местах не стояли: холодильник, телевизор, стиральная машина, бабушкина швейная машинка. Даже висевшие на стенах семейные фотографии были вырваны из рам и разбросаны – по всему и там искали спрятанные ценности. Леонид осматривал, обходил дом без малейшей надежды найти бабушку, заглянул в подпол, вышел во двор на огород – там все заросло сорняком. Да и вообще создавалось впечатление, что в доме уже давно никто не живет. Без следа пропала и живность, которую держала бабушка: куры, коза… Не было и кота. Но в целом, если не считать выбитых окон и частично сорванной крыши, их щитосборный дом почти не пострадал. Соседним досталось куда больше. Тот, что справа осел на одну сторону – видимо повреждена несущая стена. Тот, что слева, явно горел, и тушить, по всему его начали далеко не сразу. Леонид пошел к соседям, но и эти полуразрушенные дома оказались разграблены и необитаемы. И вообще, еще год назад оживленный, живущий относительно полноценной жизнью поселок, казался вымершим. По улицам и переулкам лишь изредка на высокой скорости проносились, словно за ними гнались, старые легковые машины.

Леонид пошел к дому женщины, через которую, не умеющая пользоваться мобильным телефоном, бабушка общалась с родственниками. Этот дом не был поврежден, но на его дверях висел замок. Леонид растерялся – куда идти, у кого справится о бабушке? За годы жизни в Москве он потерял связь со всеми своими бывшими друзьями. Леонид на всякий случай крикнул:

– Теть Кать!

Он открыл калитку палисадника, вошел, обошел дом, заглянул на огород – никого. Но грядки прополоты, и огородная растительность содержалась в относительном порядке, что свидетельствовало – ни дом, ни огород не брошены. Леонид уселся под дверью на крыльцо и стал ждать. Ждать пришлось довольно долго. Наконец, калитка скрипнула и появилась… Нет, то пришла не тетя Катя, а ее дочь 19-ти летняя Лариса. Она встала как вкопанная, ибо изрядно испугалась, увидев постороннего в военном комуфляже на крыльце своего дома – Лариса не узнала Леонида. Но когда он вскочил ей навстречу и поздоровался… Тяжело набитые сумки выпали у нее из рук и девушка подбежала к Леониду и, обняв его… зарыдала. Леонид немало изумился такой реакции девушки, с которой был знаком весьма поверхностно. Не сразу он понял, что к этому ее подвигло что-то страшное.

– Умерла баба Стефа… и мама моя умерла, – сквозь рыдания поведала Лариса.

Уже в доме, посадив Леонида за стол, и начав хлопотать у плиты, она рассказала о том, что произошло уже более месяца назад. То случилось в один из первых обстрелов пригородов Донецка дальнобойной артиллерией Украинской Армии. В тот день тетя Катя заняла очередь за хлебом в магазине (со снабжением начались перебои), потом к ней подошла Стефания Петровна. Обстрел застал их, когда они, купив хлеб, возвращались из магазина. Взрывом повредило опору линии электропередач, и провод упал на землю. Обе женщины попали под шаговое напряжение и погибли на месте.

– Тогда еще самое начало было и их успели похоронить на кладбище, рядом… Потом уже так часто убивать стали, да и люди поразъехались, поразбегались, дома побросав, хоронить некому стало. Сейчас хоронят, где придется, и во дворах, и на огородах. Жить страшно, редкий день не бомбят, – рассказывала о своем бытие Лариса, время от времени, промокая глаза платочком.

Леонид сидел, оглушенный известием. Он лишился цели, сюда его приведшей. А он ведь мечтал… Даже ночуя на базе ополченцев видел во сне такую картину: он привозит бабушку в Москву. Во сне все происходило тримуфально: отец, мать, тетка – все восхищены его поступком, его смелостью, решительностью… Леонид не чувствовал вкуса поданной Ларисой еды, не замечал как она старается, хлопочет вокруг него. До него доносились лишь обрывки фраз, произносимых девушкой:

– А я в очереди за гуманитаркой стояла, часа четыре, еле дождалась. Иду и не пойму, кто это у нас в палисаднике, думала вор, не сразу тебя признала, – по всему Лариса уже успела отгоревать по матери и сейчас вела себя, как обычно ведет себя молодая девушка рядом с парнем.

– Надо сходить на кладбище, – наконец произнес и Леонид, понимая, что это последнее, что он должен здесь сделать.

– Да, конечно, я провожу… Они ведь рядом лежат бабушка ваша и мама моя,– в голосе Ларисы вновь «послышались» слезы.

В какой отрешенности Леонид не пребывал, но сообразил, что дальше в той комуфляжной форме, что его снабдили на базе ходить нельзя, дабы не привлекать внимания. Он достал из сумки свою прежнюю одежду и переоделся.

Когда стояли возле свежих могил, всего лишь холмиков без крестов, Лариса вновь дала волю слезам, а Леонид лишь шевелил желваками и сглатывал слюну. В голове, казалось, заполнив все сознание, пульсировала одна единственная мысль: что делать дальше и куда идти. Остаться ночевать у Ларисы? Он как-то даже не думал об этом. Да, они знали друг друга с детства, но разница в четыре года тогда казалась огромной. А потом он уехал и видел Ларису лишь изредка, мельком. В общем, никакого тесного знакомства меж ними не было, и быть не могло… Она пригласила его сама:

– Оставайся, переночуешь у нас. Куда тебе идти, ваш дом разбит, да и нет там ничего. У нас тут все дома, где никого не осталось, подчистую вымели. Тут сейчас никакого порядка, ни власти, ни милиции, ничего нет. Вот так, придут, ограбят и на помощь звать некого, – объясняла ситуацию Лариса, пока они шли с кладбища.

– А что же ополченцы, они же здесь сейчас власть? – безо всякого интереса, лишь бы поддержать разговор, спросил Леонид.

– Ааа… какая это власть. Скорее уж кто-то бы победил, да весь этот бардак кончился! – с отчаянием вырвалось у Ларисы.

– И тебе все равно, кто победит? – вопрос родился у Леонида самопроизвольно, он знал, что примерно так думают большинство жителей Донбасса в зрелом возрасте, но что также мыслит и совсем молодая девчонка, которая только, что потеряла мать, это было для него ново.

– Знаешь, я тут чуть не каждый день по очередям толкаюсь, там такого наслушаешься… Кто бы не победил, какая разница. Мне еще мама говорила, когда жива была про Януковича. Ну, сбросили одного ворюгу, другие, которые еще не наворовались придут. Нам, простым людям, все одно лучше не станет. Я тогда не соглашалась с ней, за этих на Майдане переживала. А сейчас посмотрела, что там эта новая власть творит. И наши, которые здесь наверх лезут, тоже не лучше, и у них забот только воровать, да к себе в карман. Вон оборудование с шахт, с заводов вывозят и на сторону толкают…

Они дошли до дома.

– Я тебе постелю на своей кровати, а сама на мамину лягу, – это Лариса произнесла, немного смутившись, но в то же время пытливо смотря на Леонида – как он среагирует.

Но Леонид никак не отреагировал, он и за этот день, и за многие предыдущие так устал и физически и морально, что более всего хотел поскорее лечь спать и забыться…

Но нормально выспаться не удалось. Среди ночи начался очередной обстрел.

– Леня вставай! Одевайся быстрей, бежим! – испуганно кричала Лариса.

Леонид не сразу сообразил, где он. Проснувшись, он решил, что находится в казарме на базе ополченцев. Только непонятно почему его будит не Крест, не Грач, а какой-то девичий голос. Лишь выбежав из дома и увидев в черном небе следы белых «фосфорных» снарядов, он окончательно все вспомнил:

– Куда мы бежим?

– Вон в том доме большой подвал, там все кто тут еще живет прячутся, – Лариса направлялась к старой толстостенной трехэтажке, сталинской постройки.

Обстреливали, видимо, какой-то конкретный объект. Снаряды, оставляя характерные следы в ночном небе, с воем неслись над поселком и взрывались где-то километрах в трех-четырех за ним. Только то уже были не фосфорные снаряды, а кассетные. Эти различия Леониду поведал Крест, еще на базе, когда они однажды также стали свидетелями ночного обстрела. Кассетные снаряды разрывались в небе в виде вспышки, похожей на салют, после чего помещенные в нем поражающие элементы разлетались, накрывая большие площади, поражая все, что там внизу.

Подвал дома, построенного в сороковых годах, специально для шахтерского начальства… Так вот, подвал был разделен на секции, где жильцы хранили дрова для титана, консервированную продукциюдомашнего приготовления и т.д. Сейчас все эти помещения освободили и на их месте соорудили лежаки и скамейки. Сюда, под толстые бетонные перекрытия во время обстрелов сбегались не только жители этого дома, но и остававшиеся на месте обитатели близлежащих частных домов. Некоторые прибежали сюда со своими домашними животными… В общем, запах здесь стоял… Электричество отключилось, в подвале темно, тесно, смрадно. Испуганно лаяли собаки, жалобно блеяла чья-то коза, кто-то кому-то наступил на ногу, слышалась негромкая матерная ругань…

Обстрел прекратился где-то минут через сорок и все так же быстро покинули зловонное бомбоубежище, как в него спешили. Едва добравшись до постели, Леонид мгновенно забылся мертвым сном, и проспал бы, наверное, до обеда, если бы его не разбудили на завтрак… За завтраком Лариса рассказала, почему не смогла сообщит про смерть бабушки:

– Когда маму домой принесли, с ней не было мобильника. То ли по дороге выпал, то ли украли. А номер твоей мамы только у нее в мобильнике был. Так, что я не могла вам позвонить…

Отдохнув и подкрепившись, Леонид, наконец, обрел способность полноценно воспринимать окружающий мир. Он начал расспрашивать Ларису о местном житье-бытье:

– И что это у вас каждую ночь вот так?

– Не каждую, но часто. Особенно в последнее время, совсем житья не стало. От мамы кое-какие деньги остались. Как кончатся, не знаю, что делать буду.

– Погоди, ты же, я помню, училась где-то?

– Да, в Красном Луче, в колледже. Профессия-то у меня есть, но на железной дороге. А сейчас какая тут дорога, все разбито и вообще никакой работы нет. Вот и живу тем, что от мамы осталось, да огородом.

Леонид до того не особо задерживающий взгляд на Ларисе, вдруг посмотреть на нее внимательнее. Девушка явно для него одела нарядное и в то же время обтягивающее ее платье из тонкого ситца. Через тот ситец довольно красноречиво проступали контуры добротного девичьего тела в пору его «цветения». Леонид отвел глаза от нее не без труда и спросил нечто «нейтральное», что первым пришло в голову, что бы унять поднимавшееся возбуждение и не брякнуть нечто вроде, ух ты какая выросла… налилась, округлилась:

– А развлечения для молодежи сейчас тут какие-нибудь есть. В прошлом году тут и дискотека была в ДК на открытой площадке и даже кафешку какую-то под ночной ресторан оборудовали?

– Смеешься, что ли. Какие тут сейчас развлечения? – в тон ответила Лариса.

– Слушай, я смотрю у тебя комп имеется. А интернет работает?

– Это единственное, что работает. Сотовую связь и ту могут отрубить. А интернет у нас по кабелю, если свет есть, всегда работает. Хочешь, садись, – тут же предложила Лариса.

Леонид с удовольствием принял предложение и сев за монитор, окунулся в привычную ауру всемирной паутины. Но довольно скоро из ее недр Леонида вывел голос Ларисы:

– Лень, у нас в сарае курица осталась. Четыре штуки с петухом было. А теперь одна осталась, без петуха яиц не несет, проку с нее все одно нет. Ты не сможешь ее зарубить? А то все равно украдут, пропадет зазря.

Леонид не сразу осознал, о чем его просят. Если месяц назад, в Москве, ему бы вот так предложили отрубить голову курице, он бы с возмущением отказался. Но сейчас, после того как побывал под бомбежкой, видел раздавленных и искалеченных, когда на его глазах Крест расстрелял четверых «бизнесменов»… Сейчас просьба не показалась ему дикой. Он почти без раздумий согласился:

– Могу. Топор есть?

– Есть, только он очень тупой, – обрадовалась Лариса.

Пошли в сарай… Курицу ловили довольно долго. Птица, громко кудахча, уворачивалась как могла, прежде чем ее накрыли холщевым мешком и схватили. Зато голову Леонид и тупым топором отхватил сразу – сказался опыт разрубания на куски говяжьих тушь. Правда, курица и без головы сумела вырваться и залила кровью весь сарай, прежде чем затихла. На обед и ужин уже ели куриную лапшу. За это время, блуждая в интернете, рубя курице голову и просто сидя без дела, Леонид окончательно определился, что ему делать дальше:

– Вот, что, Лариса, я, наверное, завтра домой поеду. Мне тут больше делать нечего. Думаю, и тебе тоже. Как дальше жить собираешься? Курицу доешь, деньги кончатся, а на одном огороде не проживешь. И не надейся, что эта война скоро закончится. Я видел тех людей, которые из России сюда воевать приехали. Это серьезные люди. Хоть их и не много, но украинской армии с ними так просто не справится. Война эта надолго. А если и в твой дом снаряд, или бомба попадет… что тогда делать будешь? У тебя родственники есть… можно куда-нибудь уехать?

– Родственники-то есть, дядя, мамин брат, в Николаеве живет. Но у нас с ним не те отношения, вернее с его женой. Нет, там меня никто не ждет. Не знаю я, что дальше делать, – голос и взгляд девушки выдавал полную растерянность.

– Раз такое дело, то я тебе предлагаю поехать со мной в Москву. Документы возьми, диплом свой из колледжа. Может, там где устроишься, переждешь пока здесь стреляют.

Лариса никак не ожидала такого предложения, ее лицо выражало крайнее изумление:

– А где же я… кому я там нужна, в Москве-то?

– Первое время у нас поживешь. В квартире, что мы снимаем три комнаты. Но мы всего две занимаем, а в третьей вещи хозяев. Но это ничего, там диван есть, там и поживешь.

Леонид сейчас очень нравился самому себе. После полутора недель проведенных на базе, где он был, в общем, никем, сейчас он представал уверенным в себе человеком, решавшим не только свою судьбу.

– А как я… как мама твоя, тетя Галя к этому отнесется? – сразу спросила, наиболее ее интересующее, Лариса.

– А что мама? Ты нашу бабушку похоронила, мама поймет,– твердо стоял на своем Леонид. – Ты же временно у нас поживешь, как только война кончится, назад вернешься. А сейчас… ну здесь же нельзя оставаться, тем более тебе молодой девчонке, одной. Мало ли что может случиться.

Лариса колебалась, несмотря на бодрый тон Леонида. Она вовсе не была уверена, что тетя Галя будет в восторге от ее появления в их съемной квартире в Москве:

– Лень, ты бы не спешил ехать. Подожди еще денек, курицу доедим, а я пока подумаю. Не могу я вот так сразу решиться.

По всему было видно, что девушка, в общем, и сама не прочь уехать, но очень боится, в первую очередь реакции матери Леонида. Окончательно решиться ей поспособствовал очередной обстрел и полтора часа проведенные в подвале-бомбоубежище. На этот раз досталось и поселку. В одну из пятиэтажек, расположенной неподалеку от того подвала, где прятались окрестные жители… Снаряд через окно влетел в квартиру и там разорвался, убив полупарализованного старика, который не мог добраться до бомбоубежища. И в частном секторе пострадало два дома, один из которых загорелся и выгорел полностью, ибо до конца обстрела тушить его было невозможно и некому.

Тот снаряд, что попал в пятиэтажку… Разрыв случился совсем близко и создалось впечатление, что попали в сам «сталинский» дом, ибо перекрытия и стены заходили ходуном, с потолка посыпалась труха. В подвале битком набитом людьми и животными началась паника – казалось их вот-вот завалит. Кто-то вскочил и побежал к выходу. Увлекаемые стадным чувством, туда же побежали еще, спотыкаясь, падая, наступая на других… Лариса тоже запаниковала, вскочила… А Леонид вновь вдруг почувствовал себя опытным бывалым – как же, он же уже бывал в таких переделках. Он схватил Ларису и силой заставил вновь сесть, обнял, успокоил:

– Не беги никуда. Это не в нас попадание. Побежишь, упадешь, затопчут.

И девушка повиновалась ему, хоть и тряслась от страха, но вновь села, прижалась. Леонид ощутил ее трепещущее тело, ее схватившиеся за него руки. Он же покровительственно продолжал ее успокаивать:

– Не бойся, все нормально, ноги подбери, а то отдавят. Мы потом спокойно, без спешки выйдем.

Удивительно, но наличие рядом девушки, которая нуждалась в его поддержке, как-то само собой окончательно превратила Леонида из неопытного по жизни молодого человека, в уверенного в своих силах мужчину. Между делом он не только словами успокаивал девушку, но и, вроде бы, без задней мысли поглаживал ее, ощущая все изгибы и выпуклости ее тела, молодого, упругого… манящего. Все получалось как-то естественно, он не мог удержаться и, используя ситуацию, просто лапал ее. Но Лариса, похоже, в своем страхе этого не понимала, или делала вид…

18

Испуг Ларисы не прошел и когда он буквально под руки довел ее до дома. Отключенный во время бомбежки свет так и не включили. В полутьме кое как поужинали. Видя, что Лариса постоянно держится за голову, Леонид погнал ее спать.

– Иди, ложись. Тебе обязательно надо выспаться. Я тоже как первый раз под такую бомбежку попал, потом день как чумной ходил, пока не лег и не выспался, – вновь, как опытный знающий человек говорил Леонид, не уточняя, где и как он под ту бомбежку попал.

Лариса, впрочем, ничего не спрашивала, ей, пережившей стресс, было сейчас не до того. Казалось, она и в самом деле только и хочет поскорее добраться до постели и заснуть. Леонид, напротив, спать почему-то совсем не хотел. Тут дали свет и он опять подсел к компьютеру Ларисы, вышел в Интернет, проверил свой «почтовый ящик», ответил на несколько писем. Потом, забив в адресную строку соответствующий вопрос, стал выяснять, как лучше перейти российскую границу, не сомневаясь – после этой бомбежки Лариса наверняка поедет с ним. Он узнал, что перейти границу можно только через тот переход, по которому он вместе с группой Грача попал на территорию самопровозглашенных республик, то есть с территории ЛНР.

Леонид просидел в Интернете не меньше часа, посетил множество информационных сайтов как российских, так и украинских, чтобы путем сопоставления определить истинное положение на фронте… Он думал, что Лариса уже давно спит и крайне удивился, когда, отвлекшись от экрана, увидел, что она стоит рядом…

Она стояла в короткой ночной рубашке с распущенными волосами:

– Леня, мне страшно, я не могу заснуть…

Леонид поднялся со стула, чтобы ее в очередной раз утешить, но она вдруг прижалась к нему, дрожа мелкой дрожью, точно так же, как там в подвале. Леонид, одной рукой обнимая девушку, другой выключил компьютер. Провожая ее в комнату, он явственно ощутил, что под рубашкой у нее ничего нет. Он довел ее до кровати и в нерешительности остановился. Она зашептала:

– Побудь со мной, мне страшно одной, – Лариса, опускаясь спиной на кровать, увлекала его за собой. Здесь уже Леонид никак не мог изображать бывалость и опытность, как в бомбоубежище – он впервые оказался с девушкой в такой ситуации и хоть интуитивно понимал, что надо делать, более того из интернетных порносайтов знал, как это делают крутые мэны, совокупляясь со столь же крутыми герлами… Но как следует поступать с такой вот совсем не крутой девчонкой, причем будучи тоже далеко не крутым. Это в интернете узнать было невозможно. Здесь оставалось надеяться только на природный инстинкт. Помогла Лариса. Она по нерешительности Леонида поняла, что тот не имеет сексуального опыта. Этому она, конечно, обрадовалась. Она тоже не имела оного, но инстинкт желания вновь подсказал, что надо делать… Лариса была скромной провинциальной девушкой, но в то же время дитя 21 века. А это означало, что интернет с его безграничными возможностями получения самой разнообразной информации, в том числе и более всего интересующую молодежь то есть, интимного характера – все это имелось в ее распоряжении. Это война, атавистический атрибут из прошлого, была в ее жизни куда более ненормальным явлением, чем понимание естественности и неизбежности интимных отношений между мужчиной и женщиной. Потому она тут же, совершенно естественно, будто делала это при постороннем парне не в первый раз, через голову сняла рубашку… В подсвеченной лишь лунном свете спальне, Леонид узрел обнаженное тело девушки в самом расцвете юности…

Как-то, перебирая семейные фотографии, он на одной из них увидел необычный старый снимок своей матери. На нем она была запечатлена где-то 17-18 летней студенткой техникума во время занятий по физкультуре. Леонид знал, что мать в молодости слыла красавицей, и что ей в этом плане очень завидовала тетка, никогда особой красотой не отличавшаяся. Леонид, в общем, не видел в матери особой красоты, ибо был поздним ребенком и молодую мать видеть не мог, да и лицо у нее можно назвать разве что недурным, но не более того. И на старых фотографиях, где она снималась молодой, Леонид тоже ничего особенного не замечал. В те времена имели место иные стандарты женской красоты, и Леониду, чей вкус в немалой степени «воспитывался» интернетом, мать казалась на тех фото чересчур полной. К тому же сказывалось ее неумение одеваться. Но на фотографии с урока физкультуры, когда на юной матери не было платья, она, несмотря на то, что по меркам начала 21 века была опять же чрезмерно полной – тем не менее, она смотрелась просто сногсшибательно. И по той фотографии Леонид понял, почему мать считалась красавицей и по ней некогда самым настоящим образом сох будущий генерал Чмутов. Еще, обозревая то фото, Леонида очень удивило, что в те 70-е годы девочки одевались в столь откровенно эротическую физкультурную форму: обтягивающие и довольно короткие футболки, и опять же обтягивающие короткие трусы-плавки. Причем обтягивали так, что выделяли фактически все, вплоть до лобка. Мать сфотографировали в момент, когда она подпрыгнула и, подняв руки, ловила мяч, видимо во время игры в баскетбол. В движении она смотрелась просто потрясно: футболка чуть задралась, и девичий нежный животик буквально вывалился венериным бугорком в образовавшийся промежуток над обтягивающими бедра трусиками, под футболкой отчетливо прорисовывался бюстгальтер и ее высокая грудь…

Когда Леонид учился, и в школе, и в колледже у девочек имела место уже совсем иная физкультурная форма, она так много закрывала и утягивала, так что угадать, что там под ней было довольно сложно, и вообще та форма не сильно отличалась от мальчишеской, и совсем не волновала основных наблюдателей, то есть мальчишек и парней. Впрочем, такая форма оказалась на руку девчонкам, имеющим изъяны фигуры, она позволяла в значительной степени скрывать оные. Но настоящим красавицам, таким какой была его мать, им, конечно, более шла физкультурная форма, принятая в советской школе в шестидесятые – семидесятые годы. И еще, уже позднее Леонид услышал от курских родственников, что на Украине и в частности в Донбассе жили самые красивые в СССР девушки. Эту теорию выдвинул и отстаивал двоюродный брат отца, которому в молодости приходилось много ездить в командировки по всему тогдашнему СССР:

– У нас бабы и девки самые симпотные. Конечно, не те, кто в шахте или на тяжелом производстве пашет, а кто на легкой работе, или девки, у которых родители их работой не неволили и кормили вволю. Почему? Да потому что у нас здесь продуктов вволю, голода никогда не знали и бабы никогда забитыми не были. А в России, кроме Москвы и Ленинграда везде не голод так полуголод. У чурок у тех бабы забиты и их плохо кормят по остаточному принципу, что от мужиков остается. А у нас, если девка не больная и родители у нее заботливые, почти все в красавиц вырастают…

Недостаток жизненного опыта не позволил Леониду вступить в дискуссию с родственником. Его жизнь в Москве не способствовала возникновению тесных контактов с девушками. Но тех, что он видел в школе, в колледже… При сравнивая их с донецкими последние казались не то что красивее, а здоровее, ярче… будто они сами впитали в себя соки тучных приазовских черноземов, во много раз более плодородных чем бедные подзолистые почвы центральной России.

Сейчас Лариса ему очень напомнила мать с той старой техникумовской фотографии, только на ней не было вообще ничего. Увидев, что Леонид буквально обалдел, и не может сдвинуться с места, разглядывая ее, Лариса его «подтолкнула»:

– Иди ко мне… я ведь давно… ты давно мне нравишься… Хотела еще в позапрошлом и в прошлом году подойти… да боялась очень… тётю Галю и бабу Стефу… а ты даже не смотрел на меня…

Леонид инстинктивно откликнулся, потянулся… но вспомнил, что одет и принялся лихорадочно расстегивать рубашку, брюки… Тут же на него непонятно откуда наползли стыдливые мысли… нет не о том, что предстоит, а о том, что в последний раз в душе мылся на база три дня назад, что во время бомбежки ему за шиворот и в волосы попало много мусора с потолка подвала, что все это, наверняка, вызовет неприятный запах, который он сам не чувствует, но для нее он может вызвать неприятные ощущения. В то время как девушка… она не только казалась абсолютно чистой, белой, но и буквально благоухала. Во всяком случае, так ему казалось. Он не думал, что и в ее волосах мусор с того же потолка, и что она пережив стресс не только дрожала от страха, но и соответственно потела.

Первый раз не получилось, он слишком суетился, и она не смогла «помочь» – ведь делали это они впервые в жизни. Но в конце-концов опять помог природный инстинкт и они сделали, что должны были сделать, самое естественное и важное дело.

На следующий день они собирались к отъезду. Их взаимоотношения приобрели естественную раскованность. Стояла июльская жара, Лариса свободно ходила по дому в купальнике, он голый по пояс. И разговоры их становились все откровеннее, как между близкими людьми. Впрочем, после прошедшей ночи они таковыми и стали. Леонид делился своими мыслями:

– Я тут пообщался с мужиками, что из России воевать приехали и знаешь, что они подметили? Что жизнь на Украине, если брать не Москву, а остальную Россию ничуть не хуже. Один мужик из Подмосковья родом, ветеран чеченской войны, удивлялся, когда узнал, что здесь в Донбассе магистральный газ с 60-х годов, а у них там его только три года назад провели. А я ведь раньше как-то это и не замечал, что здесь всегда везде проведен газ, а в России кроме крупных городов его нигде не было. Ох, как этот ветеран на это возмущался и злился. Он ведь был уверен, что Украина хуже его Подмосковья в разы живет. И со многими вещами такая штука. Потому ты Ларис, когда по России поедем не удивляйся, что там в провинции очень плохо живут.

– Надо ж, а у нас тут уже чуть не полпоселка в Россию сбежали или бежать собрались, – удивилась Лариса.

– Ну, это скорее всего те, кто там родичей имеют, – предположил Леонид.

– В основном, да, но есть, кто и в никуда поехали, в надежде, что там власть накормит и обогреет…

Но разговоры эти не были главным в их новых отношениях. Главное, что он смотрел на нее, она это видела, чувствовала и вроде бы невзначай провоцировала, проходя совсем рядом или нечаянно задевая. Леониду уже не надо было сдерживаться, и он давал волю рукам, губам, она соответственно отвечала… и оба с нетерпением ждали ночи – главного времени в их нынешней жизни, а все остальное было уже второстепенно.

Пока Лариса собиралась в дорогу, Леонид еще раз сходил в дом бабушки… свой родной дом. Поискал ценные вещи, документы… но мало чего обнаружил. Можно было позвонить матери и у нее узнать, где у бабушки, возможно, имелись заначки. Но тогда бы ему пришлось объяснить столько всего. Потому Леонид звонить не стал, а как обычно отправил СМС с тем же обычным текстом, что у него все в порядке. Найдя некоторые документы на дом, он присовокупил их к свидетельству о смерти бабушки, которое Лариса получила одновременно со свидетельством о смерти своей матери. Он на скорую руку заколотил досками окна, прислонил сорванную дверь и ее заколотил крест на крест… после чего вернулся в дом Ларисы. К вечеру они уже полностью были готовы, чтобы с утра начинать путь к российской границе. Последнюю ночь они вновь провели не отрываясь друг от друга. К счастью на этот раз обошлось без обстрела и у них уже получалось куда больше, чем в первую ночь.

Утром, позавтракав, они вышли: Лариса с большой дорожной сумкой, а Леонид с двумя, своей и той, в которую уложили продукты: редиску, лук, огурцы и помидоры с огорода. Лариса без сожаления покидала родной дом со всем, что в нем имелось, огородную растительность, которую уже никто не будет полоть и поливать, яблони, груши и абрикосы, плоды которых осенью упадут на землю и их уже некому будет собирать… Ведь она обрела, куда более важное, весомое, она обрела любимого и уже не задумываясь ему верила и шла за ним.

Они вышли на центральную улицу поселка в надежде поймать таксующего частника и договориться, чтобы он довез их до ближайшего пограничного перехода, контролируемого ополченцами. Но это оказалось непросто. Таксующего люда оказалось немало, но ехать в сторону Луганска, да еще до границы, таких желающих долго не находилось. Потом один вроде согласился, но заломил непомерную цену. Наконец, нашелся «таксист», который согласился подбросить их до Луганска, а уж там дальше им предстояло договариваться с местными, чтобы довезли до границы. Таксист так и сказал

– Там на любой машине вы быстро до границы доедете, вас за сотню гривен довезут…

После пересечения административной границы ДНР и ЛНР, то есть Донецкой и Луганской областей, сразу стало понятно, отчего бойцы Грача говорили, что порядка в ЛНР больше чем в «махновской» ДНР. Прежде всего, о том свидетельствовало наличие большого количества ополченских патрулей на дорогах. Первый остановивший машину патруль довольно поверхностно проверил машину и документы водителя и пассажиров. Совсем по-иному повел себя патруль уже недалеко от Луганска. То были несколько ополченцев в точно такой же форме, которую носил на базе Леонид, в возрасте от тридцати до сорока лет. Они заставили всех выйти из машины и тщательно обыскали ее. Потом также тщательно стали проверять документы и вещи пассажиров. И первым вопросом после ознакомления с российским паспортом Леонида стал:

– С какой целью прибыли?

Леонид ответил как есть, приехал за бабушкой, а она погибла, вот назад теперь едет.

– Значит бабушку похоронил, а сам смываешься!? Ты же местный, в Донецкой области родился. Почему не хочешь за родной край сражаться, отомстить тем, кто бабушку твою убил? – произнес обличительную речь старший патруля.

Леонид смущенно молчал, не зная как реагировать.

– А девку зачем с собой тащишь? Вон сколько нужно таких молодых здоровых, чтобы в госпиталях раненых выхаживать, санитарки на передовой нужны.

Теперь уже и Лариса смущенно потупилась.

– В общем так, голубки, тебя Леонид Прокопов мы задерживаем, до окончательного выяснения твоей личности, – вынес свой вердикт начальник патруля.

Все протесты Леонида, что он гражданин России, и они не имеют права… ни к чему не привели – он чем-то сильно не понравился задержавшим его луганским ополченцам. Ларису не задерживали, но она, подхватив свою сумку, поспешила за ними, громко требуя немедленно освободить Леонида.

Идти долго не пришлось, патруль оперировал не вдалеке от места своего базирования. То оказалась примерно такая же база, бывшее место дислокации воинской части, на которой пребывал Леонид в Донецке. Его завели за КПП, Лариса осталась снаружи. Здесь тоже размещался обучаемый владению оружием резерв ополчения. И тоже сразу бросилось в глаза, что в армии ЛНР куда больше порядка и дисциплины чем в Донецке. Леонид знал о том, как был налажен процесс обучения в российской и советской армии по рассказам грачевцев и видел, что здесь все устроено примерно так же. И дневальный у тумбочки стоял, и на койках постельное белье в наличии, да и проходящих обучение ополченцев насчитывалось куда больше, чем на донецкой базе. Леонида передали в распоряжение дежурного, уже немолодого ополченца в старой советской форме и сержантскими лычками на погонах. Дежурный и отвел его на «объект», оказавшийся отхожим местом. Леонид сообразил, что его хотят привлечь к чистке сортира и стал громко возмущаться, требуя чтобы его отвели к какому-нибудь начальству. Этот крик дал результат, его услышал какой-то тип из местного комсостава. На его вопрос, что за шум, дежурный ответил:

– Да вот, патруль дезертира поймал, а он, сука, сортир чистить отказывается…

Узнав, что задержанный гражданин России, а документы у него забрали, местный начальник повел его в штаб. Документы оказались уже там. Удостоверившись, что Леонид действительно российский гражданин, тот самый начальник средних лет в камуфляже, тем не менее, не спешил его отпускать:

– Сами посудите, как мы можем вам верить, когда над всем Донбассом нависла смертельная опасность – бандеровцы хотят его сравнять с землей. В нашем тылу полно их агентов, диверсантов и прочих подрывных элементов. Даже если вы действительно не причастны ни к чему вышесказанному, как можно вам молодому полному сил человеку бежать отсюда, вместо того чтобы защищать свою родину. К сожалению, таких как вы очень много. Сейчас закончились летние сессии у студентов, и они ежедневно десятками так же вот бегут отсюда к границе, хотят там отсидеться, переждать пока родина кровью умывается…

Леонид понял, хоть внешне в армии ЛНР и больше порядка, но здесь тоже имеет места нежелание большей части населения, в том числе и молодежи, принимать участие в боевых действиях ни на чьей стороне. Именно потому многократный численный перевес ВСУ уже начал сказываться – ополченцы отступали по всему фронту и стояли на пороге краха.

Конечно, можно было продолжать гнуть свою линию: я гражданин России и вы не имеете права меня задерживать, более того объявлять дезертиром, вручать веник и заставлять чистить сортир. При таком поведении, над ним бы наверняка изрядно поиздевались, заставив мести, мыть, убирать. Дня через два-три, может больше его бы все одно выпустили. Но здесь рядом, за забором его ожидала Лариса, девушка которую он сорвал с дома, которая ему поверила, которая стала для него близка, и он ей тоже. Леонид не сомневался, она никуда не пойдет и будет его ждать день, два… неделю. И что там с ней может случиться… Надо было как можно скорее освободиться и Леонид начал немедленно это осуществлять:

– Я не отказываюсь воевать, но я не могу вступить в армию ЛНР, потому что уже являюсь бойцом армии ДНР.

– То есть как? Ничего не понимаю. Если вы боец армии ДНР, что же вы тут делаете, почему бежите в сторону границы? – изумился столь неожиданному повороту в поведении задержанного местный командир.

– Я отпросился у своего командира, чтобы похоронить бабушку и вывезти в Россию свою девушку ту, которая ехала со мной. А потом я бы сразу вернулся, – как можно увереннее озвучивал, пришедшую на ум версию своего появления на территории ЛНР Леонид.

– А эта девушка… она тоже ваша родственница?

– Нет, она по соседству жила и ее мать вместе с моей бабушкой погибла во время обстрела. Она совсем одна, и ей там никак нельзя оставаться, – пытался как можно убедительнее объяснять ситуацию Леонид.

– М-да, красиво брешешь. И ты хочешь, чтобы я в это поверил!? – местный командир вдруг из относительно вежливого «политработника» превратился в грубого «особиста».

– Если не верите, позвоните в ДНР на базу «Р», пусть там поищут командира с позывным Грач. Я вхожу в его боевую группу, – не моргнув глазом, предложил Леонид.

Политработника-особиста это предложение привело в замешательство. Ему явно не хотелось куда-то звонить и что-то выяснять. Но теперь было не так просто задерживать этого «дезертира», тем более заставлять его чистить сортир. А если он и в самом деле боец союзной армии? Подумав с минуту, местный начальник принял решение:

– Я тебе не верю, но ты затеял опасную игру. Признайся сразу, что все врешь и отделаешься недельной чисткой сортиров и мытьем полов в казарме, а потом убирайся куда хочешь. Но если ты продолжишь упорствовать и я выясню, есть ли в Донецке командир с позывным Грач, и если такового не окажется… Тогда другой разговор. Ты мне уже здесь столько нервов помотал, что я тебя прямо на передовую законопачу безо всякой предварительной подготовки – в первом же бою сдохнешь. Ну как, будешь сознаваться?

– Не в чем мне сознаваться. Звоните Грачу и скажите, что боец с позывным Малек задержан в Луганске. Пусть подтвердит мою личность. И это, девушка, про которую я говорил, она тут у вас за забором… меня ждет. Как она там ночью одна будет?

– Пусть назад домой едет, – недовольно отреагировал местный – ему менее всего хотелось еще заниматься какой-то девушкой.

– Ну, и что потом? Вы же меня все одно выпустите, и мне опять за ней в Донецк ехать придется, а там обстрелы почти каждую ночь, – уже не просил, а почти требовал Леонид.

– Ну, ты вообще обнаг. Ты что хочешь, чтобы мы к тебе тут и девку твою пустили, с комфортом сидеть!? Эй… уведите этого фрукта! Потом решим, что с ним делать…

Ночь Леонид провел на местной гауптвахте в обществе трех посаженных за самовольные отлучки в город местных обучаемых ополченцев. Они были не прочь пообщаться с «новеньким», но Леонид так сильно переживал за оставшуюся за забором Ларису, что отвечал на их вопросы односложно и не впопад и вскоре к нему потеряли интерес.

На следующий день тот же командир вызвал Леонида.

– Ну что, связался я с твоим Грачем. Он подтвердил, что боец с позывным Малек действительно у него был. Он сказал, что отпустил тебя искать бабушку. Но когда я спросил, должен ли ты вернуться назад, он там что-то замялся и ответил не сразу. Но потом сказал, что после бабки ты должен был вернуться в его распоряжение. А вот про девушку и то, что ты везешь ее в Россию – про это он ничего не знает… Что-то вы ребята темните, но у меня нет времени с вами разбираться. Я ему так сказал, если ты его боец, пусть приезжает и забирает тебя, а если не приедет, ну тогда мы тебя за все, что ты тут нам мозги полощешь, по своему усмотрению используем,– местный смотрел на Леонида с удавьей усмешкой.

– Ну, и что Грач ответил? – уже с испугом и дрожью в голосе спросил Леонид.

– Сказал, что сам приехать не может, но может кого пришлет, если получится… В общем так, ждем три дня, если за тобой кто приедет – пусть забирает. А если нет – извини. У тебя, правда, выбор будет, либо вручаем оружие и в окопы, или на блок пост, либо берешь швабру, и до посинения казарму и сортир вылизывать будешь. А сейчас мы тебя под конвоем выведем за забор, скажи своей девке, чтобы домой отправлялась. А то она бедная всю ночь от холода продрожала, скажи спасибо, что ее на КПП пустили погреться. И меня с КПП с утра звонками задолбали, все рвется тебя спасать. Надо же такие девчонки и за всяких уродов на все готовы…

19

Едва рота заступила на позиции, к Богдану подошел взводный:

– Слушай, бери взвод, командуй. У тебя опыт есть, и хлопцы тебя уважают. А то, боюсь, я не справлюсь.

По всему взводный чувствовал себя весьма неуютно, имея в подчинении такого «зубра» как Богдан, тем более тот так наглядно во время марша «умыл» ротного. Богдану стало лестно, но он счел за благо в очередной раз отказаться:

– Да, нет. Не подумай, что я кочевряжусь, но у меня просто здоровья не хватит бегать, за всеми следить, посты по ночам проверять, на совещания к ротному ходить. Лучше я и дальше, где был, там и буду.

– Но если я за советом или чем еще обращусь к тебе, поможешь, – голос взводного звучал просящее.

– Обращайся, чем смогу, помогу…

Не имея, в общем, такой цели, Богдан занял во взводе привилегированное положение. Взводный дорожил его мнением и в результате Богдан как-то само-собой был освобожден от такой неприятной и муторной обязанности как несение ночной караульной службы в качестве разводящего. Впервые в жизни он ощутил себя значимым. Его полузабытые военные навыки, приобретенные в Чечне, здесь вдруг оказались востребованы – его уважали рядовые бойцы, на него надеялся взводный, ротный относился с некоторой ревностью. Посмотрел бы на него сейчас бригадир и прочие члены бригады, с которыми он совсем недавно шабашил в Подмосковье. Чтобы сказала сейчас Татьяна, обозвавшая его дезертиром? Но чтобы его, нынешнего бравого вояку увидела мать… вот этого он совсем не хотел. Ей он по прежнему время от времени звонил и всякий раз озвучивал легенду о работе в Днепропетровске.

То, что рота попала на относительно спокойный участок, подтвердилось уже в первый день. Канонада слышалась и справа и слева. Богдан уже знал, что позиции ВСУ, которые справа обстреливались с территории России, а вот слева… Что происходит слева поведал, прибывший в роту политинформатор, шустрый парень лет двадцати пяти, по всей видимости активист из правосеков. Он переходил от взвода к взводу и везде «толкал» одну и ту же речь:

– Это наши хлопцы бьют сепарюг и москальских наемников в Иловайске. После его взятия, можно будет уже со стопроцентной уверенностью сказать, что Донецк полностью окружен и его взятие – дело двух-трех недель.

Несмотря на эти политинформации и прочие многообещающие новости, настроение в роте после наезда на мину и первых потерь было неважным. Где-то к обеду первого дня прибыли те самые приданные роте БМП и 66-й, что отвозили убитого и раненых. Они добрались по объездной дороге. Приехавший фельдшер сообщил, что по дороге скончался один из раненых, и что тому, у кого перебиты ноги, скорее всего, одну ампутируют.

– А как тот, что в жопу ранили? – кто-то вспомнил о раненом, который орал громче всех.

– Да ничего. Осколки вынули, жопу зашили. Уже не орет. Ему всего и неудобств, в сортир ходить больно и лежать только на брюхе может. Через недели полторы встанет

Веселья слова фельдшера не вызвали. В разогретом мареве ощущалось всеобщее напряжение – никто не хотел оказаться на месте тех, кто еще вчера живые и здоровые стояли рядом с ними в строю, а сейчас лежат в ожидании цинковых гробов, или на больничных койках с перебитыми ногами, или без возможности перевернуться на спину. Со страхом ждали ночи, роту объял какой-то необъяснимый коллективный страх: этой ночью обязательно что-то случиться. Но случилось незадолго до ужина, и совсем не оттуда откуда ждали. Из-за лесопосадки с расстояния где-то нескольких километров от позиций роты вдруг заработал ГРАД ВСУ. Искрящиеся снаряды с воем проносились нал головами добровольцев и летели куда-то в глубь территории контролируемой сепаратистами. ГРАДы работали не более получаса. В роте же начали разносить ужин в больших зеленых бачках-термосах. Но со стороны сепаратистов последовал ответный артиллерийский удар. Простреливалось все пространство от предполагаемого места нахождения ГРАДов до позиций… На позиции, впрочем, упало не так уж много снарядов десятка два-три. Но и они нашли свои жертвы – три трехсотых. Но один из тех раненых оказался тяжелым, осколок попал в голову и застрял в черепе. Их увезли на том же 66-м, но фельдшер сразу сказал, тот у которого осколок в голове наверняка умрет. Не прошло и суток пребывания роты на передовой, а она, даже не вступив в боестолкновение с противником, потеряла из 62 человек семерых бойцов.

Ночью стало так сыро и холодно, что Богдан сразу вспомнил, как он сильно мерз по ночам в Чечне. Но тогда он был молод и абсолютно здоров, а сейчас… Хорошо, что летняя ночь в донецкой степи это все же не осеняя, тем более зимняя в чеченских горах. Тем не менее, спать Богдан не смог, выбрался из сырой землянки… И вот, вдыхая свежий воздух в предрассветной тишине, ему послышался какой-то шорох. Богдан замер прислушиваясь, его острый слух вновь различил какой-то шорох с внешней стороны окопов. Богдан, не распрямляясь, по ходу сообщения полубегом добежал до часового. Тот дремал, на корточках, кутаясь в бушлат и обнимая автомат. Богдан растолкал его. Часовой, ничего не понимая, таращил свои сонные глаза:

– Чего ты?

– Cлышь?… Там вошкается кто-то, – чуть не в ухо часовому зашептал Богдан.

Часовой спросонья не сразу сообразил, но потом поднялся и стал вглядываться в темень за бруствером. Шорох вновь послышался, но уже совсем близко.

– Ай! – вскрикнул часовой и упал на дно окопа, забыв про автомат.

Оружие подхватил Богдан, передернул затвор, снял с предохранителя и дал длинную очередь туда, откуда слышался шорох. В ответ раздался взрыв гранаты за окопом и еще один перед ним. Богдан, опасаясь осколков, тоже упал на дно окопа. Тут же вскочил и стал короткими очередями стрелять в темноту, пока не опустел рожок… Тот же самый шорох стал удаляться – видимо бросавшие гранаты спешно уползали. По всему, на первую очередь Богдана диверсанты, поняв, что обнаружены, поспешили бросить гранаты, но в темноте не смогли попасть точно в окоп, одну бросили с перелетом, а вторую с недолетом. Через минуту в темноту стреляла уже вся рота, поднятая стрельбой и взрывами гранат. Когда кто-то догадался пустить осветительную ракету, диверсионной группы противника уже нигде не было видно…

Хоть и завидовал ротный авторитету Богдана, но чтобы и себя выставить в выгодном свете, доложил, что ночью имела место вылазка диверсионной группы противника, которую без потерь отбил личный состав роты. Не мог он в своем рапорте не упомянуть, что с лучшей стороны в том ночном бою проявил себя боец с позывным «Чеченец». Так или иначе, но этот сумбурный ответный огонь в ночи, по всему отрезвил и сепаратистов. Во всяком случае, больше они таких вылазок не совершали. А с Богданом вдруг решил подружиться один доброволец родом из Тернополя, явный «западенец». Он в открытую ругал командира роты:

– Коли б не ти, нас би цей ночью москали гранатами позабросалы. А що, часового б по-тихому ножем чикнулы и роби що хочешь. Пидишли б до землянки и туди пари гранат, и в други теж. Зараз би половина роти двохсотою и трьохсотою була. Не, з таким ротним ми тута усе поляжемо.

Фамилия его была Куренчук, и он ругал всех, начиная с недавно избранного президента и кончая взводным. О последнем он высказался так:

– Байстрюк який-то, а не командир. Когда гранати почали рватися и стрильба почалася, вин в землянки в найдальший кут забився и не вилиз. Знав би, що тут таки друже-проводники не пишов би воювати ни за що.

Хоть Богдан особо и не расспрашивал, Куренчук рассказал о себе, что десять лет назад отслужил срочную в составе внутренних войск в Крыму, и если до того, как и положено настоящему «западенцу» относился к москалям с неприязнью, то после службы просто возненавидел. Эта ненависть буквально «лилась» из него:

– И чого наши верховоди в Киеви стильки чухались? Поки у России сили не було, потрибно було усех москалив з Криму вигнати. Я те знаю, що в Криму всигда вид Украини отчепитьися хотили, и москали, и армяшки, все окрим украинцив, тильки ждали моменту. Во, дождалися. Ох, и погана у нас власть, кого ни постав. Чую, з неё все у нас гние и з ней прийде Украини погибель.

– А татары крымские… они же вроде за Украину, за нас, – вставил реплику в рассказ Куренчука Богдан.

– Ни, яки за нас, татари вони ни за нас, ни за москалив. Вони хотили, щоб Украина ослабила и их разом з Кримом до себе Туреччина прибрала. Ни, вид татар пидмоги нам не буде. Нихто нам не союзник, никому вирити не можна. У америкосов свий интерес, Россию нашими руками ослабити, ляхи сплять и бачать, як би Львив соби загребти. Нэмае у нас союзникив. Ех, нам би хоч пару розумних у правительстви. Так немае, один дурнив другого, все ци Порошенки, Яценюки, Турчины. Уси вони кармани соби набивають, а про Украину думають, коли красти притомляться, щоб потим з новими силами в кармани сунути. Хоч би одного туди чесного, та и з головою…

Слушать Куренчука было интересно. Богдан особо с ним не спорил, лишь с усмешкой спросил:

– Что же ты с такими мыслями и в правый сектор не вступил?

– А чого я там ни бачив, – Там таки ж скотиняки, яким Украина до сраки. Ярош голоснише всих кричав. А де вин зараз? Щось на фронти його не видно. Тут, все бильше, таки як ми з тобою воюють. Ох, деремно я в цю справу влиз. Дюже москалив не люблю. Це у мене родинне, и дид, и батько москалив не любили. Була б работа, а так… больше роки никуди влаштуватися не миг, з жинкой поругавси… Ось из злости пишов в добровольци. Думав, що до власти прийшлы люди, яки за Украину радети будуть. А выявилися таки ж скотиняки, як при Кучме, Ющенке, Януковиче, ничого не зменилося.

– А к москалям говоришь семейное. Родичи-то, наверное, бандеровцами были? – Богдан решил копнуть поглубже этого «западенца».

– Та ни. Дид мий просто мицний хазяин був, и прадид. Ранише-то наши мисця до складу Австрии входили. Дид говорив, ось тоди жили так жили, николи потим так добре не жили, як при австрияках. Всього завалися було, и хлиба, и сала, и товарив, и худобини можна було тримати скильки хочеш, и свиней десятками тримали, и гречку сияли, яблуни з грушами таки урожаи давали. Потим усе це на базари возили и продавали. Австрияки ничому не мешали, ни яких поборив не робили, жити давали. А потим вийна ця сталася, и ми пид ляхами виявилися. Ти сволота так сволота, оне украинцив за людей не вважали, тильки бидлом звали. Тяжко при них було, оне сами жили, а украинцям жити не давали, давили и утискували всяко. Ну, а як москали зи своими колгоспами прийшли, то взагали труба справа. У колгоспах тильки обидранцям добре стало, а мицним хазяям там робити ничого. Дид не захотив за порожни трудодни працювати, в мисто подався. Так ми уси в Тернополи и опинилися. Ось ти говориш, що з Винници. Ви там николи нормального життя не бачили, ни батьки, ни диди ваши, ни прадиди. Ви увесь час пид москалями, вам поривняти не з чим. А у нас по-иншому. Ми, чому завжди против москалив були и нас западэнцами звуть? Та тому що диди наши ще памятають хороше життя, а не ту що потим нам ляхи та москали влаштували, або ци Кучма з Януковичем. Ти я бачу хлопець розумний, бувалий, хиба я не правий? – Куреньчук пытливо смотрел на Богдана, ожидая ответа.

– Может и прав, – уклончиво ответил Богдан.

Ему хотелось узнать мировоззрение настоящего «западенца», которое в корне отличалось и от мировоззрения жителей «гетманьщины» – центральной Украины, и еще более от мировоззрения жителей юга и юго-востока Украины, областей, неофициально именуемых Новороссией. Похоже, что Куренчук, единственный во взводе «западэнец», решил, что выходец с Винницы Богдан, наиболее близок ему, и территориально, а как ветеран войны с москалями, то и ментально. Видимо, потому он был с ним предельно откровенен:

– А найгирше для Украини, що до власти в Киеви приходять тильки людины зи схидной Украини. У их и розуму ниякого и ненависти до москалив немае. За стильки часу москальской властии вони там усе омоскалились. Сам посуди, Кучма з Сумськой области, Ющенко з Чернигивською, Янукович с Донбасса, ця профура Тимошенко з Днипропетровська. Янукович взагали урка, бандюган дрибний, два сроку по малолитци мотав, и президентом став. Позорище, як можна було такого вибирати? И ничого на сходи за нього вуси проголосували. Краина и так трохи жива була, а вин иё взагали до ручки довив, все розикрав. Все можна було про нього подумати, але то що вин колишний урка и виявився боягуз. Такого я не миг ни за що подумати. Хтось там в його сторону разив стрельнув, а вин пидхопився и убег, все кинувши, краинукинувши. Ось це президента сходознавци вибрали. Це ж все одно, що водий автобуса з пасажирами на повному ходу кидае кермо и вистрибуе. А що там з пасажирами йому начхати. Ось Путин и зметикував, поки наш автобус в канави лежить, потрибно Крим видрубати.

Куренчук достал пачку сигарет и предложил Богдану. Но тот отказался:

– Спасибо, не курю. Согласен с тобой, с Крымом примерно так и вышло. Но и как ты сказал, что надо было всех русских из Крыма выселить… Вряд ли это получилось бы. Так чечены поступили. В Чечне ведь до этих войн половина населения были русские. Чечены им такой террор организовали, часть перебили, а остальные сами убежали. Но чечены это звери, я их видел, знаю. Мы не такие и до их уровня никогда не опустимся, – внес свою реплику Богдан.

– Та я знаю, що чечены звирюки. Но вони свого добилися. Хоч Россия и перемогла их у вийни, а москалей в Чечни бильше немае. А Крим потрибно було зачищати пока Россия слаба була, поки иё чечены вийною звязували. Зачистили б, зараз його не втратили. Я ж памятаю, як там все було. У четвертому роци, я вже другий рик служив, и послали нас туди, в Казантип за порядком следити. Казантип знаешь що таке? – спросил Куренчук.

– Да знаю. Это типа Ибицы в Испании, там тоже большая молодежная тусовка была, – отозвался Богдан.

– Во, а я ту тусовку як тебе зараз бачив. Народу – питьма. А нам документи потрибно вибирково перевиряти. Перевиряемо. Москалив з Росии наихало. Дивки, все трохи не голи и не тильки на пляжи, по селищам там ходют. Ми по форме одягнени, а оне там загорають без нацицников, цицки свои розпустили и на нас пальцями показують, смиються. Ох, як мени тоди хотилося узяти автомат и усих их там прямо голих посикти. А зараз що, зараз Крим вже не вибити. Дав би бог Донбас вибити…

20

Когда Леонида вывели за КПП, к нему радостно подбежала Лариса – она решила, что его отпускают. По всему, ночь на КПП далась девушке нелегко. Она заметно осунулась, под глазами проступили темные круги. Леонид тронуло, что она столько терпела ради него, но с другой стороны он отлично осознавал, что страдала она по его вине.

– Лара… ты извини. Меня в ближайшие дни вряд ли выпустят. Сейчас ты езжай пока домой. Как только освобожусь, я тебе сразу позвоню,– голос Леонида выдавал его крайнее смущение и неловкость.

– Почему тебя удерживают, за что!? Ты же гражданин России… они не имеют права,– эти возмущенные слова Лариса адресовала сопровождавшему Леонида конвоиру, который лишь ухмылялся.

– Да, о каких правах и законах сейчас можно говорить. Поверь, тебе лучше уехать,– беспомощно развел руками Леонид, показывая, что не в силах влиять на сложившуюся обстановку.

Лариса, осознав это, как то сразу сникла, даже как будто сгорбилась, словно на нее сверху навалилась незримая тяжесть. Упавшим голосом она попросила:

– Лёня… ты звони… я буду ждать, я тебя всегда и сколько надо буду ждать! – в этих словах прозвучало и непроизнесенное: «Ты у меня один… у меня кроме тебя больше никого на этом свете нет».

Леонид почувствовал душевную боль в словах девушки, совсем недавно совершенно для него посторонней, а сейчас едва ли не самого близкого человека и совсем растерялся:

– Да, конечно… обязательно… ты не беспокойся… как доберешься до дома сразу дай мне знать…

Комендант базы не сомневался, что за Леонидом никто не приедет. В этой связи на работу его водили с прочими «дезертирами», большую часть которых составляли студенты луганских и донецких ВУЗов, сдавших летние сессии, и которых патрули перехватывали по пути к пограничным переходам. От них он узнал новость о непонятно кем сбитом Боинге, летевшим из Голландии в Малайзию. Тогда еще это известие не показалось чрезмерно «глобальным» да и не понятно было кто его сбил, в общем в той череде военных сводок и жертв, гибель постороннего на этой войне самолета как-то не воспринялась чем-то из ряда вон выходящим, к тому же все заслонили собственные заботы.

Леонида стали выводить на работу в тот же день, когда он попрощался с Ларисой. Студентов «стимулировали» обещанием отправить на фронт, где с каждым днем становилось все жарче, о чем свидетельствовала все усиливающаяся канонада. Но на самом деле обычно ограничивались несколькими днями штрафных работ, параллельно с агитацией. Если и по истечению их человек наотрез отказывался вступать в ополчение, или продолжить хотя бы «служить» в тылу на погрузочно-разгрузочный работах, его отпускали. Его телефон вместе с документами находились в штабе. На него позвонила Лариса и попросила передать Леониду, что благополучно добралась до дома. С его плеч свалилось часть «тяжести» и не так муторно стало работать. Именно тогда, когда Леонид мел дорожки «военного городка» на третий день своего «ареста» и уже переставший на что-то надеяться, он нос к носу столкнулся… с Крестом.

Конечно Грач не собирался ехать в Луганск за Леонидом, так же как и кого-то за ним посылать – не до того было. Но про то, что Малька «повязали» в Луганске стало известно Кресту. Он буквально стал доставать Грача, чтобы он его отправил с соответствующими документами для вызволения «боевого товарища». Удивлению и радости Леонида не было предела – он словно увидел родного человека после долгой разлуки. Еще более оказался изумлен местный «политработник-особист». Тем не менее, он стал изображать «фому неверующего», вновь позвонил в Донецк, вышел на Грача… И пока тот не подтвердил, что действительно отправил своего бойца с позывным Крест за бойцом с позывным Малек…

Когда, наконец, Леонид оказался за воротами луганской базы и свободно вздохнул, Крест расставил все точки над i:

– В общем, так Малек, ты не раскатывай губы, что сейчас пойдешь на все четыре стороны. Не для того я тебя тренировал-готовил и не для того сюда приехал, чтобы сразу отпустить. И сам подумай, еще раз луганским попадешься, они уже никуда звонить не будут, загудишь в самый огонь.

– Да я сейчас в Россию и не собираюсь. Тут девчонка со мной ехала, ее мать вместе с моей бабушкой погибла. Я ее в Россию вывезти хотел. А нас тут тормознул патруль. Они студентов ловили, которые через границу удирали, ну и я в эти сети попал. А сейчас мне опять в мой поселок надо, ее забрать, – просящим тоном пояснял, что собирается делать Леонид.

– Не думаю, что у тебя это получится. Вокруг Донецка сейчас чуть не везде стреляют, укропы со всех сторон наступают. И мы бы уже давно воевали да в руководстве какие-то терки непонятные, никак власть не поделят. Стрелкова в отставку ушли. Вместо него всем ополчением командует какой-то Кононов, говорят из спортсменов. Но порядка все одно больше не стало. Повсюду патрули так же как здесь молодых мужиков вылавливают и заставляют в ополчение вступать. Тебя все одно опять захомутают и в строй поставят. Пойми, дело совсем дрянь, укропы нас фактически от границы отрезали, – объяснял ситуацию Крест, исподлобья посматривая на дорогу с явным желанием поймать «такси».

– Так что, и ДНР и ЛНР по-видимому недолго жить осталось – это конец?– в вопросе Леонида читалось больше чем он сказал: а стоит ли тогда за них кровь проливать?

– Почему конец, все только начинается. Да, местных, в ополчение немного идет, а из России как шли, так и идут, и техника идет БТРы, БМП, ГРАДы, даже танки…

– Так эта вся техника из России?– не мог скрыть изумления Леонид. – А я тут в казарме луганской вечером телевизор смотрел, российский канал. Там говорили, что вся эта техника ополченцами у украинской армии отбита.

– Не будь дитем, Малек. Даже если у укропов чего и отбили так это несколько единиц, да и то, как правило, выведенных из строя. В России знаешь, сколько старой законсервированной техники на базах хранения стоит? Тьма. Вот ее родимую расконсервируют, чуть до ума доведут и сюда гонят. В Союзе умели военную технику делать, она может и два и три срока служить безотказно. Вот она-то и пойдет в дело, как только укропы немного выдыхаться начнут… Малек я не хочу тебя неволить, но еще раз предлагаю, не рыпайся никуда, иди ко мне вторым номером. Раз уж нас судьба снова свела, то нет у тебя другого пути. С Грачем я уже говорил, он не возражает, если конечно ты согласен.

Они присели на автобусной остановке, Леонид молчал, не говоря ни да, ни нет. Чтобы еще потянуть время он спросил вроде бы то, что к сегодняшнему дню уже не имело отношения:

– А как же… тебе за тех бизнесменов, ничего?

– А чего мне будет… в такой-то обстановке. Может кто-то из ихних родичей меня и ищет. Тот спонсор, у которого мы тогда в ресторане были, он куда-то срыгнул вместе с семьей. В Донецке пока Стрелков командовал, он всем этим атаманам укорот дал, и все их армии под свое командование определил. Так что я теперь официально числюсь бойцом армии ДНР со всеми вытекающими. А про тот случай… да забыли уже все. Шума, во всяком случае, поднимать никто не стал. Спонсора нет, а мы уже не его наемники, а ополченцы. А такие как я, это штучный товар, такими не разбрасываются. Но, помнишь, я тебе говорил, моя эффективность как боевой единицы возрастает как минимум вдвое при наличии второго номера…

Леонид не хотел развивать эту тему и вновь перевел разговор:

– Слушай, Крест, я тут прослышал, что вроде какой-то самолет не то голландский, не то малазийский здесь сбили. Это что, правда?

– Правда. Весь интернет по этому поводу гудит. Россию обвиняют, что де это она «Бук» ополченцам пригнала, и они с него этот самолет шарахнули, – с явной неохотой и неприязненно скривив лицо, ответил Крест.

– И много там жертв было, и кто в самом деле его сбил?

– А черт его знает, кто сбил. Вроде почти триста человек летели. И какого черта их здесь понесло, неужто не знали, что тут война внизу идет? Ты на это не заморачивайся, как говорят, лес рубят – щепки летят. Ты сам только в эту щепку не превратись…

Они сразу же сторговались с первым, тормознувшем возле остановки частником. Он повез их в Донецк по хорошо уже знакомой дороге – Леонид никак не мог предвидеть, что столь скоро по ней придется возвращаться. Крест продолжал уговоры уже в пути:

– Пойми, тебе да еще с девчонкой никак не проскочить, не в Донецке, так в Луганске загребут. А если не приведи бог к укропам попадешь, тебе кранты, с твоим российским паспортом тебя сразу шпионом объявят, и девчонка из-за тебя ох как пострадать может. А со мной тебе ничего не грозит. Я тебе откровенно скажу, нравишься ты мне, чем, не знаю, но нравишься. У меня брата нет, сестра, а я всегда брата хотел младшего. Вот ты мне что-то вроде того младшего брата. Я тебе обещаю больше ты никакие дорожки мести, никакие сортиры чистить не будешь. Будешь все время при мне, рюкзак с лентами носить. А как отобьемся, я тебя сам до границы довезу с девчонкой твоей.

– А отобьетесь ли? – вдруг вклинился в разговор водитель «Жигулей», мужик лет пятидесяти с обветренным лицом человека много работающего в поле. – Укры, вон, всерьез за дело взялись.

– Они-то всерьез, да мы еще всерьез не брались, – резко ответил Крест, чем сразу отбил у водилы охоту задавать вопросы.

Почти всю дорогу до Донецка Крест уговаривал Леонида, и в конце-концов тот сам уверовал, что это судьба, от которой не уйти. К тому же, во время ареста в Луганске он почувствовал себя настолько бесправным и беспомощным, что хотелось, наконец, обрести какую-то стабильность даже в этом зыбком жизненном бытие, которое имело место летом 2014 года в Донбассе. Такую относительную стабильность здесь вроде бы собой олицетворяли Крест и группа Грача, с которыми он случайно встретился на российско-украинской границе. Когда подъезжали к Донецку, все слышнее становилась кононада с северо-запада со стороны Аэропорта, и с юго-востока, со стороны Иловайска. Тревожные предчувствия охватили Леонида. Тем не менее, он отправил очередную СМС матери, что у него все в порядке. Потом позвонил Ларисе, наказал сидеть дома и при бомбежке быстрее бежать в бомбоубежище. А сам… сам он по-прежнему на базе в Луганске, занимается хозработами, и ему даже вот позволили звонить со своего мобильного, в общем все у него нормально…

Из-за чего возник конфликт в Донбассе, переросший в полномасштабную войну? Если смотреть на ситуацию эдак глобально, то толчком послужили события, имевшие место незадолго до того, весной, в Крыму. Там большинство населения составляли русские, и они все двадцать лет незалежности с трудом переносили невразумительную внутреннюю политику киевской власти, не сумевшей за все это время построить по-настоящему жизнеспособное государство. А русские это государственноориентированный народ, для них крепкая власть залог всего. Сыграло свою роль и наличие в Севастополе базы российского Черноморского Флота. Все это привело к тому, что в краткосрочный период безвластия на Украине, вызванного бегством из страны президента Януковича… В общем, в этот момент с молчаливого согласия России начались массовые выступления русского населения Крыма, что и привело к быстрому и бескровному свержению украинской власти на полуострове, проведен референдум о вхождении Крыма в состав Российской Федерации.

В Крыму все прошло быстро и гладко, активного сопротивления никто не оказал. Крымский «пример» оказался заразительным для определенных, как слоев населения, так и властных структур в Донбассе. Казалось, парализованная киевская власть и здесь не решится на силовое подавление сепаратизма, так же, как не решилась на таковое в Крыму. Но Донбасс оказался далеко не Крымом. Если на полуострове русские составляли почти две трети населения, то в Донбассе не более половины. К тому же здесь не было российской военной базы и прорусские силы с самого начала не имели столь подавляющего преимущества как в Крыму. Более того, число политически активных дончан разделилось примерно пополам, а большую часть жителей составляли политически пассивные, которые вообще все едино под каким флагом жить. А так как они жили рядом с Россией, то знали материальное положение рядовых россиян по ту сторону границы и не находили, что оно на много лучше чем у них.

В общем, ни то, ни то не стоило того, чтобы за то или это воевать – так думало подавляющее большинство жителей Донбасса. Но поначалу погоду делали именно «политически активные». Особенно в тех семьях, где имелась «советская» основа, прорастали семена, имевшие благодатную питательную среду. Здесь старшее поколение пыталось заложить в сознание молодежи то, как хорошо и справедливо жили в советское время: и страна была великая, мощная и жили куда лучше, и порядок был. И эти высказывания имели под собой определенный фундамент, особенно в среде потомственных шахтеров, весьма многочисленной на территории старейшего угледобывающего региона. Ведь на Украине в целом и в Донбассе в частности, последние лет тридцать существования советской власти народ жил сравнительно неплохо. Во всяком случае, заметно лучше, чем в большинстве прочих регионов СССР. Тут и промышленность развитая, и климат хороший, и земля плодородная, да и во главе СССР долгие годы стояли выходцы с Восточной Украины, свою малую родину любившие и втихаря о ней заботящиеся. О высоких заработках донецких шахтеров во времена Хрущева и Брежнева ходили легенды. Не так здесь ощущался и продовольственно-промтоварный дефицит, буквально душивший ту же российскую провинцию. О Донецке и Луганске говорили как о городах, где уровень жизни значительно превышал среднесоюзный. То же самое можно сказать и о более маленьких городах и поселках Донбасса. Не мудрено, что старшее поколение дончан вспоминало советское время с определенной ностальгией. Тем более, что в постсоветской Украине качество жизни заметно понизилось. Они, конечно, мечтали не столько о присоединении к России, сколько о восстановлении Советского Союза, где они когда-то сравнительно неплохо жили. О том, что та же Россия жила в то советское время совсем не так хорошо как Донбасс, они либо не знали, а те кто знал… Они тем более хотели вновь вернуть то время, когда они жили значительно лучше большей части своих соотечественников. «Бежать» в Европу, где Украина наверняка бы стала одной из беднейших стран, они не хотели.

Та часть дончан, что была настроена антироссийски, в основном тоже не являлись сторонниками киевского руководства. Да, Киев они не любили, но Москву ненавидели еще сильнее. Та ненависть имела глубокие исторические корни, ибо зародилась во второй половине 19 века, когда сюда завезли для работы на шахтах людей из центральных губерний России. С тех пор прошло больше чем полтора столетия и население вроде бы смешалось… Но старая неприязнь оставалась незримо раскалывая регион на хохлов и москалей.

В тех семьях, где превалировало «москальское» мировоззрение… они были не прочь последовать примеру Крыма и присоединиться к России. А там, где доминировало «хохлацкое», там радели за интеграцию с Европой, и чтобы как можно меньше контактировать с Россией. В той среде очень надеялись на экономическую помощь Евросоюза. А почему бы и нет? Вон в Грецию Евросоюз вливает несметные миллиарды евро, и живут греки припеваючи, гораздо лучше, чем в России и на Украине, при этом особо не утруждаясь, лежа на пляжах и попивая кофе. Или еще более «заразительный» пример. После развала Союза вступили в Евросоюз страны Прибалтики и вот результат: Эстония страна вообще безо всяких природных ресурсов, с неплодородной землей и промозглым климатом, заняла 42 место в мире по уровню жизни. А Россия с ее несметными ресурсами еле выскреблась на 55-е, а Украина с ее черноземами и благодатным климатом – на 90-е! Так что путь ясен, вперед в Европу и будет нам счастье. Это если глобально…

А если «спуститься пониже» и рассмотреть конфликт пристальнее, то можно разглядеть детали, которые на глобальном удалении никак не видны. И тогда вполне может создастся впечатление, что весь сыр-бор получился в результате цепи непредвиденных случайностей, и никакой Крым, никакие пророссийские и антироссийские силы не играли никакой решающей роли, во всяком случае на начальном этапе. А все дело в желании олигархического клана, которому фактически принадлежало большинство промышленных предприятий Донбасса. Этот клан всего лишь хотел после бегства своего ставленника Януковича и предвидя, что следующий президент уже наверняка их человеком не будет… Они хотели добиться от пока еще не укрепившейся новой власти в Киеве, некой ограниченной автономии Донбасса, дабы не потерять, как власть, так и имущество. Они затевали все эти антимайданные протесты и демонстрации, имея целью всего лишь припугнуть новую власть, возможным «крымским» сценарием. На самом деле они этого совсем не желали, ибо при вхождении в слабую Украину им жилось куда вольготнее, чем было бы в России, где имела место сильная центральная власть, а олигархи после разгрома «семибанкирщины» сидели смирно и о власти не помышляли. Они хотели стать некоронованными царьками в Донбассе и случай чего диктовать свои условия слабой киевской власти, ибо Донбасс давал 20% ВВП всей Украины.

Увы, получилось как у Горбачева с Перестройкой: процесс пошел, но вскоре стал неуправляемым. В то же время в России имелось большое количество оставшихся не у дел «солдат удачи». То были ветераны многих войн: начиная от уже немолодых «афганцев» до находящихся еще во вполне дееспособном возрасте «балканцев», «приднестровцев», «чеченцев», «югоосетин». Многие из них легковерно восприняли всего лишь легкую бузу в Донбассе, за такое же стремление большинства населения присоединиться к России, как в Крыму. И как только украинская власть стала изображать попытки подавить эту бузу, они кинулись в Донбасс освобождать «братьев славян» от «бандеровских фашистов». Здесь уже киевские власти окончательно очухались, поняли, что если дело так пойдет и дальше, то вслед за Крымом они потеряют и Донбасс (20% ВВП это не фунт изюма). В Киеве объявили АТО, своего рода крестовый поход против донецких сепаратистов. В свою очередь это только усилило поток «солдат удачи» из России, многие из которых восприняли эту войну, как ведущуюся бандеровцами против русских в Донбассе. Именно эти «солдаты удачи», большую часть которых организовал и возглавил Стрелков, спутали все карты донецких олигархов, ибо маленькая буза превращалась в серьезный вооруженный конфликт.

Опытные «псы войны», изголодавшиеся по оружию, сразу начали наносить тяжелые поражения плохо организованной и отвратительно обученной армии Украины. Вскоре вокруг «стрелковцев» уже образовался ореол героев, и к ним стала примыкать местные из антиукраинских слоев населения. Теперь уже это воинское образование можно было именовать не наемниками, пришедшими из России, а ополчением. Видя, что наличных сил ВСУ явно не достает, чтобы справится с сепаратистами, на Украине стали формироваться добровольческие батальоны из патриотов украинской государственности. Все больше людей оказывалось втянутыми с обоих сторон и конфликт перерастал в полномасштабную войну.

Все вышесказанное, впрочем, имело непосредственное отношение далеко не к большинству населения Донбасса. Примерно 80 процентам жителей было абсолютно наплевать, в какой стране жить. Более того, будь их воля они бы не выбрали ни Украину с ее бардаком, ни Россию с ее крепкой центральной властью, ибо в подсознании уже созрело осознание, что ни то, ни то не ведет к настоящему процветанию. Да-да большинство дончан, кто бы они ни были русские, украинцы или русско-украинцы, они просто хотели хорошо жить и твердо верили, что ни в Украине, ни в России это невозможно. И в самом деле, если за все два десятка лет независимости власть на Украине только и делала что безбожно воровала, как в центре, так и на местах, хочешь не хочешь поверишь, что так будет всегда и никакая евроинтеграция этого положения не изменит. Ну, а Россия… вот она граница, рядом, у многих в России жили родственники, многие ездили туда на заработки. Потому знали точно, за исключением Москвы, Питера и еще нескольких городов остальная Россия живет очень плохо. Да власть там крепкая и дееспособная, но на местах то же самое бессовестное воровство и коррупция, чиновничий беспредел и наплевательское отношение к нуждам простых людей. Да, официально Россия занимала 55 место по уровню жизни, а Украина 90-е и вроде бы эти уровни несопоставимы. На самом деле все обстояло не так, в России провинция жила разве что чуть лучше чем украинская. А вот что было действительно несравнимо, так это доходы олигархов. В России они не имели властных рычагов, зато их доходы оказались в среднем на порядок и более выше олигархов украинских – природные ресурсы России и Украины были несравнимы. И лишь эта разница – доходов богачей и государственных расходов правительства определяли столь большую разницу в среднем уровне жизни, то есть ВВП на душу населения, а простые люди там и там жили примерно одинаково, одинаково плохо.

Таким образом, большинство дончан к весне 2014 года вообще не определились в своих пристрастиях, кто им ближе Украина или сепаратиста, и в самом деле, как выбрать между хреном и редкой, если и то и то на вкус горькое. Отсюда и не желание так называемых народных масс поддерживать, ни ВСУ, ни ополченцев. Они либо пережидали сидя дома, а если не получалось просто бежали от войны, кто во внутренние районы Украины, кто в Россию. Главное сохранить жизнь, свою и близких, и чтобы Бог помог уцелеть жилищам. А кто победит… Да не все ли равно. Только этим и объяснялось, что в ряды ополчения вступило не более 20 тысяч местных жителей. При том, что население в Донбассе составляло 7-8 миллионов человек. Если бы то было всенародное восстание, то не менее 200 тысяч человек взялось бы за оружие, тем более, что с России оно шло потоком. Не меньшее количество вступило бы и в добровольческие батальоны, если бы основная масса населения Украины действительно желала защищать целостность своего государства. Но воевать не хотел почти никто, ни в Донбассе, ни в остальной Украине.

21

Обстрелы, когда «градовские» снаряды сепаратистов летели через головы добровольцев, оказалась не хаотичной стрельбой абы куда. Те снаряды предназначались колоннам ВСУ, осуществлявшим снабжение основных сил добровольческих батальонов, ведущих боевые действия в Иловайске. Огонь сепаратистов корректировался с вершины террикона, располагавшегося где-то в нескольких километрах от позиций роты Богдана. Тот террикон господствовал над окрестной степью. Чтобы обезопасить проезд снабженческих колонн, командование решило гаубичной батареей прикрыть участок шоссе, по которому сепаратистами регулярно наносились удары из систем залпового огня. Позицию той батареи наметили расположить впритык с позицией добровольческой роты, чтобы оная, в свою очередь, прикрыла ее фланг.

Колонна артиллеристов, состоявшая из двух-трех десятков автомашин, буксирующих гаубицы, везущих боекомплект, ГСМ и прочее имущество батареи, примерно полукилометровой «колбасой» в клубах пыли ползла по степи. Богдан впервые увидел, как обустраивается на новой позиции батарея 122-х миллиметровых гаубиц и понял насколько это сложная и трудоемкая работа. Самих гаубиц насчитывалось вроде бы не так уж и много, всего шесть штук, но обслуживало эти пушки свыше полусотни человек личного состава. То было фактически автономное подразделение, имеющее собственную полевую кухню и бензин-генератор. Как только последний затарахтел, добровольцы едва ли не в полном составе встали в очередь на подзарядку своих мобильных телефонов.

Все артиллеристы, номера орудийных расчетов, водители автомашин и прочая обслуга оказались недавно мобилизованными мужиками в возрасте от 25 до сорока лет. Целый день по приезду и часть следующего они разгружались, разворачивали орудия, окапывались. Устраивались основательно, и буквально все у них получалось более качественно, чем у тех же добровольцев, окопы, блиндажи, даже отхожее место. Сразу чувствовалась чья-то опытная, руководящая «рука». Как ни странно в основном процессом руководил немолодой, явно за сорок лет, мешковатый, в плохо подогнанном обмундировании… старлей! Богдан подумал, что это, видимо, старый служака, которого не жалует начальство и потому он, что называется, до седых волос ходит в лейтенантах. Как же он удивился, когда выяснилось, что этот старлей, который, казалось, единственный, кто знал как правильно ставить «на лапы» гаубицы, отрывать взводные укрытия и места для складирования БК, маскировать автотягачи… Он оказался таким же, как и его подчиненные три месяца назад мобилизованным гражданским человеком. Более того, именно этот старый старлей стал наводить орудия на террикон, сверяясь по каким-то таблицам, подсказывая номерам расчета, как с помощью поворотного и подъемного механизмов производить вертикальную и горизонтальную наводку. Именно по террикону произвели первые гаубичные залпы. На его склонах сразу же заклубились «фонтаны» разрывов осколочных снарядов.

– Побежали, посыпались словно горох из худого мешка, – прокомментировал командир расчета одной из гаубиц, сидящий в окопчике возле гаубицы и отслеживающий в бинокль результаты стрельбы.

Сделав десятка два выстрелов по террикону и согнав оттуда вражеских корректировщиков, батарея закончила, так называемую, пристрелку и стала ожидать, когда напомнят о себе «грады», чтобы вступить с ними в дуэль. И оная состоялась, едва ГРАД сепаратистов начал обстрел уже пристрелянного ими участка шоссе, по которому шла очередная колонна в Иловайск. ГРАД стрелял с позиций, расположенных за линий горизонта. Потому артиллеристы высоко подняли «хоботы» своих гаубиц и стали посылать снаряды туда, ориентируясь по наитию старлея и скудным данным, передаваемых с беспилотников, туда откуда примерно летели градовские снаряды. Результаты той стрельбы узнали благодаря тому, что у артиллеристов имелось свое отделение связи, «вооруженное» радиостанцией со сканером, способным ловить волну сепаратистов. В результате перехвата переговоров по «сепор FM» узнали, что артиллеристам удалось уничтожить одну и серьезно повредить еще две сепорские «градины». Такого успеха никто не ожидал. Артиллеристы от осознания своей значимости ходили как надутые индюки…

То, что артиллеристы палили далеко не в белый свет, еще раз подтвердилось уже в следующую ночь – сепаратисты решили отомстить за свои потери. Это ожидалось, но почему-то все думали, что то будет конкретный артиллерийский удар по позиции батареи, но противник решил уничтожить батарею с помощью диверсионных групп. Они напали глубокой ночью с разных сторон, в том числе и с тыла. На батарею обрушился шквал пуль и гранат. Сами гаубицы диверсанты планировали вывести из строя с помощью переносных комплексов ПТУР…

Нападение отбили только благодаря помощи добровольцев. Богдан выпустил в том бою три автоматных рожка и все гранаты, что у него были, с подствольника. Стрелял в основном туда, откуда диверсанты выпускали свои ПТУРы, зная, что только они могут нанести непоправимый ущерб гаубицам. Уже с рассветом, прочесывая окрестности, нашли части от тех ПТУРов и обрывки окровавленных бинтов, индивидуальных медпакетов и пустые одноразовые шприцы из под промедола – видимо у диверсантов были трехсотые, а может и не только, но они никого не оставили, а унесли их, скрывшись в ночи. Но темнота не только помогла диверсантам, но и не позволила им быть точными. Гранатометчикам удалось подбить три автомашины серьезно повредить одно взводное укрытие, вдребезги разнести пункт приема пищи и сортир. ПТУРСники оказались не столь удачливы, лишь один противотанковый снаряд попал в цель, буквально перебив «лапу» одной из гаубиц, в результате чего ее стало невозможно наводить. В ходе ночного боя артиллеристы едва не лишились своего главного специалиста. ПТУР разорвался рядом с палаткой, в которой ночевал старлей. Палатка была хорошо окопана и осколки прошли выше, но поднятый взрывом пласт земли буквально похоронил ее под собой. Богдан и еще трое добровольцев руками и саперными лопатками едва успели откопать полузадохнувшегося старлея.

На следующий день пять оставшихся боеготовыми гаубиц два часа к ряду вели «отомстительный» огонь по позициям сепаратистов. Был ли тот огонь эффективен, узнать не удалось, «сепор FM» на этот раз молчало, но что называется «душу успокоили». В ту ночь диверсанты не только вывели из строя гаубицу и автомашины, случились потери и среди личного состава. Артиллеристы потеряли двоих двухсотыми и семерых трехсотыми. При этом сильно повезло, что ни один ПТУР, ни одна граната не попала в склад боеприпасов, где складировали несколько сотен снарядов, иначе мог бы случиться Армагеддон местного масштаба. Двухсотых и трехсотых вывезли на специальном вертолете «медваке». Хотели так же отвезти в госпиталь и старлея, но тот отказался, сказав, что уже оклемался и ему лечение не требуется. После диверсионной вылазки командование временной тактической группы, состоящей из добровольческой роты и гаубичной батареи ВСУ, решило усилить охрану позиции батареи с помощью добровольцев. У артиллеристов для полноценной организации караульной службы в ночное времени людей не хватало.

После относительно ясных дней вдруг полил дождь. И все кроме часовых попрятались в блиндажах и палатках. В текущую, сырую землянку, где располагалось отделение Богдана, вдруг вошел тот самый старый старлей-артиллерист в дождевике и, поискав взглядом, обратился конкретно к Богдану:

– Выйдем на воздух, разговор есть.

Богдан догадывался, что старлей будет благодарить за спасение, только не понимал, зачем для этого надо выходить под дождь, мог бы и при всех высказать слова благодарности, тем более, что он не один его откапывал. Тем не менее, он последовал за старлеем.

– Тебя Богданом зовут? А я Дмитрий, будем знакомы, – сразу предложил общаться не по законам этой войны, по позывным, а по именам, старлей.

Богдан пожал протянутую руку, с нетерпением ожидая слов благодарности, чтобы потом поскорее из-под дождя вновь уйти в блиндаж.

– Спасибо тебе, что откопали вовремя. Спросонья я даже не понял, что случилось, будто в ад какой попал, задыхался вполне конкретно. Пошли ко мне, пузырь коньяка раздавим за знакомство и продление моего пребывания на этом свете, – неожиданно предложил старлей.

– Да, как-то неудобно, не я один тебя откапывал, надо бы и ребят позвать.

– Знаешь, я сначала тоже хотел всех вас пригласить, да боюсь тогда целый сабантуй, пьянка получится, начальство прознает, не одобрит. Да и потом я все же офицер, хоть и запаса, а те ребята молодняк. Их я тоже отблагодарю потом. А ты… ты другое дело, да и по возрасту мы недалеко друг от друга, думаю найдем о чем поговорить меж рюмками, – пояснил свою позицию старлей.

– Хорошо, только бушлат одену, – согласился Богдан, которому на дожде и сыром воздухе стало холодно.

– Вон, видишь, Газ-66 стоит под тентом? Это машина старшего офицера батареи, моя машина. Там под тем тентом в кузове я себе походное кафе организовал. Туда подходи – посидим.

Артиллеристы действительно устроились с невероятным для полевых условий комфортом. Бензиновая энергоустановка позволяла не только подзаряжать мобильники, но и разогревать воду и пищу даже тогда, когда на улице шел дождь и не было возможности развести костер. А в кузове ГАЗ-66 под тентом даже светилась маломощная лампочка-переноска, вполне достаточная для освещения этого импровизированного «кафе». Старлей угощал Богдана не только коньяком, его они запивали настоящим кофе и закусывали бутербродами с семгой. Богдан после скудных солдатских харчей особенно налегал на бутерброды. После того как выпили по первой за знакомство, по второй за счастливое спасение хозяина стола, старлей спросил:

– Расскажи, как ты в Чечне воевал, очень мне интересно. Но если не хочешь вспоминать, не настаиваю.

Богдан действительно не хотел вспоминать, но отказать постеснялся и кратко, без особых подробностей рассказал свою «чеченскую одиссею» и в свою очередь поинтересовался:

– А ты Дим о себе тоже расскажи. Как это ты мобилизованный с гражданки и так здорово во всех этих артиллерийских делах секешь. Я вон вашего комбата хоть он и кадровый, а на позиции почти не вижу, один ты везде и всюду.

– Да, вот так все получилось… Впрочем, комбат не виноват, что прослужив почти десять лет, до капитана дослужился, а не то что боевого опыта, даже полигонного не имеет. Он же училище уже украинское кончал, а там учили, как бог на душу положит и потом он тоже не столько боевой работой занимался, сколько всякой хозяйственной лабудой. А что про меня… Чтобы тебе понятнее было надо с самого начала рассказывать. Долгая история, слушать не соскучишься? – усмехнулся старлей, наливая по третьей стопке.

– Не соскучусь, люблю жизненные истории слушать, – Богдан чекнулся, выпил и тут же закусил бутербродом.

– Я ведь вырос в военной семье. Отец у меня офицер был. И я с детства с родителями, сколько себя помню, по гарнизонам мотался. Я сам и родился в России и отец с матерью у меня русские, а вот Россию не люблю, ничего не люблю, ни природу, ни жизненный уклад, а особенно власть тамошнюю,– старлей увидев, что Богдан уже поглотил большую часть бутербродов достал еще батон белого хлеба и стал его резать.

– А что так… ну, чтобы нерусские Россию не любят я еще понимаю, но чтобы русский… И про власть я тоже понимаю, такую тяжело любить, но природа-то причем. Я бывал в России, нормальная природа, – недоуменно спросил Богдан.

– А не люблю я все через детство свое. Сначала отец служил в Сибири, в страшной дыре. Постоянный холод отовсюду, из под пола, с окон, с двери, из углов, зимой в сортир идти на двор – это мое самое жуткое ощущение раннего детства. Я там так намерзся, что до сих пор отогреться не могу, мне даже здесь в Донбассе холодно. Я давно уже в Одессе живу. Вот только там мне комфортно, а здесь я на ночь матрацем укрываюсь, иначе заснуть не могу. Холод и однообразное питание, с того пайка, что отец со службы приносил, вот с чем в памяти ассоциируется моя жизнь в России.

Потом отца на юг, сначала в Среднюю Азию, а потом в Армению перевели, там немного отогрелся, и с питанием куда как лучше стало, но другая напасть жизнь отравляла – окружающее население. С тех пор еще, что я так же как холод ненавижу, это южных нацменов. Чтобы не быть голословным приведу пример из своего армянского детства. Там снег явление редкое, но как-то он выпал, и мы мальчишки гурьбой высыпали на школьный двор и стали в снежки играть. Мы, что с военного городка с одной стороны, а армяне местные на другой. Там это строго было, армяне в свою среду никого не принимали, ни русских, ни каких других. Это когда они в других местах жили, где их меньшинство, они ко всем без мыла залезали, а когда их много, они сразу монолитом становились и ни с кем не мешались. Ну, мы-то ребята в большинстве все с России, Украины, Белорусии все к снегу привычные и снежки швырять навык имели. В общем, закидали мы армян, хоть их и больше было. И что ты думаешь, на следующий перемене, они нас снова на бой вызывают. Мы согласились, опять во двор вышли, а они заранее в снежки камни закатали и нас этими фактически ядрами чуть не убивать начали. На следующий урок мы с фингалами и разбитыми головами пошли, а они все, в том числе и учителя-армяне смеялись над нами, дескать, во как дураков русских обманули. Потом уж одна из учительниц, жена офицера, что в той школе работала, выяснила, что как отомстить нам подсказал тем армянским мальчишкам не кто иной, как директор той школы, армянин лет наверное под пятьдесят.

Это самый наглядный пример о тамошних межнациональных взаимоотношениях, случалось и похуже, и солдат которые в увольнениях до полусмерти избивали, и женщин, жен офицеров насиловали. Слава Богу, после Армении отцу, наконец, повезло, заканчивать службу его на Украину перевели в Одесский Военный Округ. И как только мы сюда приехали, я сам для себя решил, что дальше жить буду только здесь. Ведь впервые в жизни я жил там, где не было того что я более всего ненавидел, холода и южных нацменов. И еще, я уже будучи старшеклассником решил, что никогда не свяжу свою жизнь с армией. Так уж она мне обрыдла за всю мою предыдущую жизнь, что мы мотались по гарнизонам, холодным и горячим дырам, постоянно перенося тяготы и лишения. В институт специально поступал с военной кафедрой, чтобы солдатом не служить, повидал, как многие мучились. Думал если и заберут, то два года офицером потерпеть можно и совсем забыть про эту армию. Никак не ожидал, что специальность, которую я на той военной кафедре приобрету, через двадцать лет окажется столь востребованной…

Богдана заинтересовала история жизни старлея, и его мысли во многом совпадающие с его мировоззрением. Он буквально застыл, внимая рассказчику, не обращая внимания, что тот уже наполнил и поднял свой пластмассовый стаканчик, в ожидании, когда собеседник в ответ поднимет свой.

– Ну, чего сидишь, я пить не чокаясь не могу, – старлей вернул собеседника в реальность.

Богдан словно очнулся и на «автопилоте» взял свой стаканчик, не преминув задать уточняющий вопрос:

– Ну, а как же ты все-таки стал таким специалистом в столь нелюбимом военном деле?

– А это все институт. У нас на военной кафедре готовили офицеров-артиллеристов. В 93-м году после окончания института меня сразу в армию загребли. Когда Союз развалился, я так радовался. Думал теперь уж точно ни российский холод, ни южные нацмены, ни армия в моей жизни больше не случатся. Увы, с армией не сбылось, два года оттрубил. А на военной кафедре и в армии моими учителями были офицеры, прошедшие школу Советской Армии. А это еще та школа, как там учили, как гоняли я, понятное дело, сам с детства свидетелем был. То есть, учили военному делу настоящим образом. И меня тоже выучили, да так, что уже почти двадцать лет прошло с тех пор, а я все помню, и сам научить могу. Сейчас уже так не учат. Если бы не моя военно-учетная специальность, старший офицер гаубичной батареи, никогда бы я на эту войну не попал. Тесть бы все сделал, в лапу в военкомате дал бы, у него там знакомства. Но даже военком испугался меня отмазывать. Из главного штаба на меня персональная разнарядка пришла, сверху меня поставили в штат вновь развертываемого артиллерийского полка. Видно туда пробился кто-то, кто меня еще со срочной службы помнил, и мне удружил. А так сейчас бы не здесь, а в своей прекрасной Одессе жил да радовался, с семьей на пляже загорал, свежие фрукты с овощами ел, рыбу свежую с Привоза…

Старлея немного развезло, и он говорил, уже не обращая внимания на собеседника, словно и не с ним беседуя, а исповедуясь некому высшему существу.

– И все же не понятно мне. Я посмотрел как ты пашешь, стараешься… Чтобы русский так воевал за Украину… тут вон украинцы так не воюют, – не удержался от комплимента Богдан.

– Да… стараюсь и буду делать все что могу, потому что мне есть что защищать. Вот все стонут, тяжело жить, тяжело жить, а у меня последние лет пятнадцать все замечательно складывалось, живу и радуюсь. Я не олигарх, но и не бедный и мне этого вполне хватает. Мой тесть владеет несколькими небольшими продуктовыми магазинами, а я у него как бы заместитель и менеджер. Я всем доволен, и работой, и семейной жизнью, и более всего не хочу, чтобы этот порядок вещей изменился, чтобы развалилась Украина, где мне, в общем, очень неплохо живется. У меня трехкомнатная квартира с видом на одесскую гавань, дача за городом с виноградником и садом, почти каждый год с женой и дочкой ездим на отдых и не только в Турцию и Египет, и в Европе три раза были. И я не хочу ни возврата в совок, ни слияния с Россией, да и с Европой я бы поостерегся слишком близко сходится. Мне нравится такая Украина, какая она есть сейчас. Воруют… и пусть воруют, хозяина в стране нет, да и не надо, такого как Путин в России. От такого хозяина ничего хорошего не будет, опять, как в Союзе все будем космосом, ядерным оружием, спортом и балетом гордится и жить в нищете. Знаю я, как в России живут. Я у родственников отца в Ульяновске гостил лет пять назад. Как будто в детство свое вернулся, хоть и летом гостил, а замерз, и южные нацмены кругом, прохода от них нет. Русские там от них стонут. И в материальном плане совсем плохо живут почти все кроме чиновников. Не, такая жизнь не по мне. Потому я и буду воевать, чтобы такой жизни и у нас не было, чтобы Россия ее к нам не принесла, – в словах старлея звучала пьяная, но непоколебимая уверенность в своей правоте.

– Знаешь, Дим, я пожалуй во многом с тобой соглашусь разве что, – Богдан помедлил проглатывая очередной кусок бутерброда. – Посмотрел я тут на местных… черти, что за народ. Кто-то действительно хочет в Россию уйти, а большинству все по фиг. Может, и в самом деле не стоит за этот Донбасс биться, кровь лить, пусть уходит, на Украине воздух чище будет.

– Да кому он нужен этот Донбасс? России не эта депрессивнаяугольная яма нужна. Им нужно развалить Украину, чтобы забрать научный потенциал харьковских НИИ, оборонную промышленность Днепропетровска, верфи Николаева, порт Одессы. Вот куда они нацелятся после Донбасса, если им тут отпор не дать. И тогда мы все в рашке окажемся, все будем гордиться величием и в дерьме жить. Россия же не обустроена, они вон до Якутска железную дорогу построили, столько средств в нее вбухали, и еще до Магадана тянут будут. У них даже в центральной России дорог нет, им еще строить и строить, а откуда деньги, с людей драть будут. Еще и внуки и правнуки их от этих расходов плохо жить будут, а они еще в мировые державы лезут, ядерный паритет с Америкой держат – это вообще неподъемные траты. А на Украине, ни Якутска, ни Магадана нет, железные дороги уже давно построены, да и автомобильных хватает, и на содержание ядерного оружия нам тратится не надо. Нам бы только руководство, чтобы в мировые державы не лезло и этой хохлацкой великодержавности не надо. И тогда даже на наш век нормальной жизни может хватить, а уж дети и внуки будут жить и радоваться, чем как в рашке мучиться. Не, ей богу, лучше при таких как Кучма и Янукович жить, только не с Ющенко, этот дурак на украинском национализме зашорен…

– Не Дим, тут я с тобой не согласен. Все что угодно, но только не при таких гетманах. Я тут слышал умное мнение, что именно эти деятели за двадцать лет довели Украину, которая была лучшей частью СССР, до нынешнего плачевного состояния, – вспомнил высказывание генерала Чмутова Богдан.

– Согласен, но от высших руководителей не так уж много зависит. Просто есть некие общие тенденции, которые происходят сами собой. Вот почему-то все думают, что это Путин такой сякой и Крым забрал и сюда своих архаровцев нагнал. А в том, что Россия наступает на Украину есть тенденция продиктованная общим российским чувством самосохранения, – старлей махнул в себя очередную стопку.

– Погоди, не пойму. Это Россия боится, что без Украины Западу противостоять не сможет и решило ее вот так по кусочку завоевать? – высказанное казалось Богдану несуразицей.

– Да нет, при чем здесь Запад, ему сейчас не о противостоянии с Россией думать, а как бы самому уцелеть. В Россию каждый год въезжают сотни тысяч мигрантов с юга, а русские вымирают. Вот чего интуитивно опасается вся так называемая русская Россия. Тем более перед глазами пример Франции, Англии, Германии, Голландии, где черных уже столько, что они откровенно начинают наглеть и нагибать местных. Вот Россия и хочет, чтобы на Украине был бардак и несколько миллионов украинцев переехало в Россию, дабы сделать вливание родственной, а не инородной крови. К чему привело инородное вливание как раз на примере Европы и видно. Во многих странах они влили вместе с арабами, неграми и турками себе в жилы яд и что будет с теми странами в будущем ооочень большой вопрос. Вот Россия и боится повторить их судьбу, но мигранты им нужны, иначе Россия обезлюдеет и погибнет. Но вливать в отличие от Европы они имеют возможность родственную кровь, то есть русских из стран СНГ, украинцев, белорусов. Русских из СНГ они уже почти всех приняли, а украинцы и белорусы не едут, потому что в России жизнь не лучше, чем в их странах. А если на Украине будет война, то украинцы побегут в Россию, уже бегут. Понимаешь, зачем еще России нужна эта война, не только Путину, а всей России? Чтобы не погибнуть под напором сильно плодящихся кавказцев и среднеазиатов. Вон с одним Крымом к ним два миллиона человек с родственной кровью влилось… Еще и для этого нам надо воевать, сопротивляться, чтобы не стать донороми для России, бесправными мигрантами, такими как сейчас таджики, узбеки, киргизы, которые как кровь другой группы несут отравление всему организму России, так же как уже арабы и негры отравили организм той же Франции. Потому нам не по пути не только с Россией, но и с теми странами Запада, которые отравлены неконтролируемой миграцией, а смотреть нам надо как живут страны типа Швейцарии, которые и кровь сохранили и живут хорошо. Понимаешь… – старлей вдруг качнулся и, привстав со стула, повалился на раскладушку, предусмотрительно разложенную за его спиной…

Несколько дней окопного сидения прошли относительно спокойно, но по ночам опять донимала сырость. Под утро холод пробирал до костей. Со стороны Иловайска тем временем канонада все усиливалась. Более того, теперь она уже слышалась непрерывно и днем и ночью. По всему там почти без перерыва шли упорные бои. Сырые ночи не прошли для Богдана бесследно. Он простудился, и его все чаще стала донимать головная боль. И если бы он остался в этих окопах еще некоторое время его организм наверняка бы не выдержал. Но… позиции роты, наконец, удостоил своим появлением командир батальона. Он потребовал от ротного выделить из состава роты сводный взвод наиболее подготовленных бойцов, чтобы бросить их на усиление подразделений батальона, штурмующих Иловайск. «Там сейчас решается судьба Украины»,– на этот раз пафосно заявил перед строем комбат. Ротный недолго думал, составляя список из самых неприятных для него бойцов. Тот же Куренчук не раз во всеуслышание критиковал его. Ну, а во главе этих бойцов назначили… конечно же Богдана. Ротный не жалея «красок» живописал его:

– Самый активный боец в роте, ветеран чеченской войны с русскими, и здесь успел отличиться. Благодаря его бдительности была пресечена вылазка диверсионной группы противника…

      Так Богдан не избежал того, от чего бежал – стал командиром этого сборного взвода, которому предстояло стать штурмовым и принять участие в шедших уже несколько дней упорных уличных боях.

Перед отъездом к Богдану подошел старлей:

– Прощай Богдан, кто знает, может, больше и не свидимся. Ты там поосторожней, береги себя.

– Спасибо за пожелания Дим. Ты тоже здесь поосторожней, стараться старайся, но и о безопасности не забывай, – ответил растроганный Леонид.

– На, вот, возьми визитку фирмы моего тестя. Будешь в Одессе, звони, всегда тебя буду рад видеть, и если нужда какая, тоже звони, помогу, чем смогу, если конечно живой буду. Ведь я твой должник, – старлей протягивал кусок картона с реквизитами своей фирмы.

22

Ох, как не хотел ехать Леонид туда же откуда полторы недели назад вырвался. Но сказать «нет» Кресту… Леонид, как и те кавказцы в ресторане, испытывал чувства, сходные с теми, что испытывает лягушка перед гипнотизирующим ее ужом. Он не мог сказать «нет». Видимо, Крест это отлично понимал и был с ним предельно откровенен. Так он поведал, что Грач не собирался ни сам ехать в Луганск, ни кого-то отправлять вызволять «Малька»:

– Это я сам напросился. Думаю, пропадешь ни за грош. Жалко стало, я же говорю, понравился ты мне.

Они не доехали до базы. На просьбы водителя взять еще попутчиков, Крест зло отвечал, что заплатил достаточно, чтобы ехать без попутчиков. Водитель в ответ обиженно молчал, затем вдруг машина «зачихала» и встала. Подняв капот водитель несколько минут что-то там делал потом заявил, что бензонасос сдох. Врал или нет выяснять не стали и пошли дальше пешком, благо до базы оставалось не так много. Зато Крест получил возможность озвучить то, что можно было расценивать как «военную тайну».

– Грач уже не только нашей группой командует. Его назначили командиром над почти полусотней недавно прибывших из России бойцов. Он должен в короткий срок превратить их в боеспособное подразделение, – Крест уже не сомневался, что Леонид тоже вольется в это подразделение и вводил его в курс дел, произошедших в его отсутствие.

– Чего там превращать, эти новые ведь такие же опытные вояки как вы?– как-то исподволь Леонид вновь «зажил» интересами этого нового подразделения ополченцев.

– Если бы,– усмехнулся Крест.– Там есть и такие, кто даже в армии не служили. Ну, типа тебя, только они не бабку вызволять, а конкретно воевать приехали. Я с них просто угораю, как говорили в Чечне. Вот сейчас Грач с ребятами пытаются их натаскать, но не так как я тебя, как положено, а чтобы они хотя бы сами себя не застрелили. Ну, с этими-то все ясно, им кто-то в бошки вбил, что надо срочно Донбасс от фашистов освобождать. Но там еще такие челы имеются, настоящие нарики, на герыче сидят. Эти думают здесь столько башлей срубить, чтобы потом год герыч потреблять. Не пополнение, а самое настоящее пушечное мясо, – заключил Крест.

– А настоящих бойцов, таких как вы, там, что вообще нет? – удивленно спросил Леонид.

– Есть и битые ребята. Один сибиряк, я его еще по Чечне помню, в соседней роте служил, ментов трое с ОМОНА, тоже ребята серьезные. Но совсем мало таких, все больше дети, да нарики. Придем, сам все увидишь. Ты только там не вздумай с этим наркодетским мясом водиться. Большинство из них живут до первого большого боя. Так что Малек, ты уж извини, но твою судьбу я за тебя решил. Как планировали, так и будет, первый раз не получилось, а сейчас уж не соскочить, так карта легла – пойдешь ко мне вторым номером, приговор окончательный и обжалованию не подлежит, – Крест говорил спокойно, но от этого спокойствия становилось не по себе.

Леонид промолчал, что было расценено Крестом как «покорность судьбе». Крест тоже замолчал, как бы давая Леониду осознать, что иного выхода у него нет.

– И еще планшет мой сейчас нормально берет. Слышь, Малек, как придем давай найди мне что-нибудь и скачай. Ну, ты знаешь, что я люблю, – Крест перешел на тон напоминающий просительный.

Леониду не горел желанием «рыться» в порносайтах, но делать было нечего. Он вообще подозревал, что, в основе возросшей «любви» к нему Креста не в последнюю очередь лежат именно его айтишное умение и скромные хакерские навыки, позволяющие взламывать платные порносайты, если их защита окажется не слишком сложной. Он согласно кивнул, соглашаясь искать сайты, где имелись постановочные клипы с обнаженными полнотелыми красавицами во вкусе Креста. Но тут же отвлекла всё усиливающаяся канонада По всему, интенсивность боев и обстрелов заметно увеличилась. Он вдруг стал переживать за Ларису. Все ли у нее в порядке? Может позвонить ей?… Но в присутствии Креста делать этого не хотелось.

– Привез-таки!? – совсем не обрадовался появлению вместе с Крестом Леонида Грач.– Ладно, пойдем со мной, – бывший капитан увел его в свою «каморку», которая ввиду увеличения штатной численности подразделения Грача стала выполнять функции ротного штаба. И едва затворил дверь «накинулся» на Леонида, – Ты какого черта приперся!? Почему в Россию не уехал!?

– Да… понимаете, как-то все так само-собой получилось, – растерялся от такого «приема» Леонид.

– Что значит само-собой… дурак ты. Ты понимаешь, что нам тут совсем немного сидеть осталось, вот-вот в бой бросят. До сих пор непонятно как везло, в резерве держали, а сейчас всё, все резервы в дело пойдут. Тут и без тебя забот полон рот, мне вон пополнение на шею повесили, урод на уроде, а тут еще и ты нарисовался. Куда мне тебя девать? – осунувшийся, почерневший то ли от спиртного, то ли от забот Грач неприязненно смотрел на Леонида.

– Так я же вроде к Кресту в помощники должен идти, он для этого и ездил за мной,– недоуменно спросил Леонид, считавший, что вопрос о его «должности» уже давно решен.

– Да Крест твой мне уже всю плешь проел за то, что я тебя тогда отпустил. И сейчас я думал, что тебя либо луганцы не отпустят, либо ты сам с ним не поедешь. Пойми, сортиры чистить куда безопаснее, чем воевать на передовой. А вот рядом с Крестом… я очень сомневаюсь, что ты будешь в безопасности. Этих уродов, что сдуру сюда приехали, или бабло на косяки и дозы срубить, их не жалко. На свете без дураков и нариков только чище будет. А ты-то парень нормальный, тебе тут что делать?… Но видит Бог, я все сделал, чтобы дать тебе возможность отсюда выбраться. Не сумел, как говорится, сам виноват. А в роту я тебя конечно запишу, если не против за Крестом патроны носить, носи, оно конечно лучше чем… – Грач не договорил, лишь безнадежно махнул рукой, в сторону спального помещения, как бы говоря, что разговор окончен и иди занимай свое место в казарме, раз лучшего не смог сыскать на этом свете…

Отправки на передовую ждали буквально каждую минуту. Ходили слухи один тревожнее другого, что Украина все свои наличные силы: армию, добровольческие батальоны бросила на подавление сомопровозглашенных республик и вот-вот кольцо окружения замкнется вокруг Донецка. Все решалось в сражении за Иловайск. Именно сюда стягивались главные резервы обоих противоборствующих сторон. Опасность, нависшая над ДНР заставила, до того довольно разношерстные и не подчинявшиеся единому командованию ополченские подразделения действовать более-менее согласованно. Крупное подкрепление подошло к ополченцам 15 августа. Оно насчитывало до полутора тысяч хорошо вооруженных и обученных на территории России, как местных уроженцев, так и выходцев из приграничных русских областей, казаков. Это были уже не шахтеры и трактористы, то были бойцы умевшие стрелять, бросать гранаты, водить БМП, танки, обслуживать и стрелять с ГРАДов и гаубиц. И по-прежнему ночами, пока спали наблюдатели ОБСЕ, по проселочным дорогам через неохраняемый участок границы шли боевая техника и грузовики с боеприпасами. Они не могли напрямую попасть в ДНР, так как там почти весь участок границы взяло под контроль ВСУ. Потому приходилось перебрасывать подкрепления на территорию ЛНР, а оттуда она прямым ходом шла к Донецку, ибо судьба обоих самопровозглашенных республик решалась там, в Иловайске и его окрестностях.

– Ну, вот и дождались, наконец-то. На серьезное дело идем, потому Малек слушай меня внимательно и запоминай. Хочешь живым остаться, все что я тебе приказывать буду, делай быстро и без лишних вопросов. Понял?… Твоя задача, чтобы у меня в бою не возниклоло простоя. А для этого ты должен успеть достать из РД очередную ленту и уложить ее в коробок до того как я расстреляю уже заряженную. И еще, я буду часто менять позиции, чтобы с той стороны снайперы меня не засекли. А ты за мной должен перемещаться и все время находится в шаговой доступности, со всем своим грузом, лентами…– уже в который раз инструктировал Крест Леонида, на этот раз уже в кузове грузовика, который вез их в самый эпицентр уличных боев, в Иловайск.

Времени было в обрез, потому Крест дообучал Леонида уже по сокращенной программе. Выяснилось, что рюкзак десантника РД-54 с почти тысячью патронами в лентах, который предстояло носить Леониду, это не единственная его ноша. Крест где-то раздобыл сменный ствол к ПКМу и скотчем пришпандорил его к рюкзаку, что заметно увеличило его и без того немалый вес.

– На всякий случай… Иной раз, когда бой интенсивный, ствол так разогревается, что уже не стреляет а плюется. Да и ночью разогретый чрезмерно ствол светится и демаскирует. Для таких случаев сменный ствол просто необходим,– объяснил увеличение нагрузки Крест.

Кроме того, Крест впихнул в специальный карман рюкзака малую саперную лопатку, на этот раз, даже не удостоив Леонида пояснением – сам должен все понимать. Когда Леонид приподнял этот рюкзак, радости на его лице не было – тот весил где-то под тридцать килограммов. Но и это оказалось не все. Крест заставил облачиться его в бронежилет и в его «карманы» положил снаряженные автоматные рожки и ручные гранаты.

– Как же я со всем этим бегать буду? – недоуменно вопрошал Леонид.

– Не только бегать, но и ползать будешь… Ничего, ты парень хоть и невысокий, но крепкий, как раз такой и должен быть второй номер, – остался доволен «контрольным осмотром» своего подручного Крест.

«Учение» продолжилось ознакомление с ИПП, индивидуальным перевязочным пакетом. То оказался обычный бинт с двумя тампонами. Это бинт и резиновый жгут для остановки кровопотери были упакованы в прорезиненный материал серого цвета. Крест действительно серьезно приготовился воевать, ибо таких пакетов он достал несколько штук и, распаковав один из них, наглядно показал, как им надо пользоваться в случае обычного или сквозного ранения. У Леонида вызвало невольное отторжение то, что после перевязки надо обязательно вкалывать промедол. Одноразовые шприцы с этим антибиотиком тоже имелись у Креста. Он сам тоже обзавелся рюкзаком десантника. Только вот снаряженными ленты уложил лишь в два боковых кармана, а в основном у него помещались все эти медицинские причиндалы и как ни странно банки с консервированной рисовой и гречневой кашей, тушенкой, пакеты с сухарями. В общем, его РД был намного легче, чем у Леонида.

Набить ленты патронами и уложить их в РД Крест заставил Леонида заранее, на первых порах помогая ему в этом деле, пока тот не приобрел определенную сноровку. Таким образом, в Иловайск они ехали имея тысячу двести патронов уже снаряженные в ленты. Увидев, как подготовился к бою расчет ПКМ, даже Грач изумленно покачал головой, и адресовал им свою скупую похвалу:

– Да… а я все понять не мог когда ты мне говорил, что тебе никакие цинки не нужны, что вы в двух РД уложите столько боекомплекта, сколько у отделение не бывает. Даа молодцы, вы теперь с этим боекомплектом дня два воевать можете.

В семье Прокоповых жизнь как бы остановилась. Внешне все вроде бы шло как прежде. С утра Галина Тарасовна с мужем шли на работу. Она стояла за прилавком, он рубил и таскал мясные туши. Вечером шли домой, считали выручку. Но, то была некая инерция, заданная предыдущей жизнью. На самом деле супруги, особенно Галина Тарасовна не жили, а ожидали очередной СМСки от сына. Получив оную, в которой лаконично сообщалось, что у него все в порядке, они убеждались лишь в том, что он жив, и таким образом получали импульс к продолжению какой-то деятельности на этом свете, до следующей СМСки. Поскольку сообщения от Леонида приходили с разной переодичностью, а в конце июля имел место почти недельный перерыв, Галина Тарасовна очень часто себе просто места не находила, до тех пор пока не приходила-таки очередная СМСка. Конечно, при таком методе «общения», оставалось совершенно неясно, где Леонид находится конкретно, добрался ли до бабушки. Но в том, что он находится в Донбассе, сомнений не возникало, ни у отца, ни у матери. Сказать, что Галина Тарасовна переживала – ничего не сказать. Она не могла спокойно ни спать, ни есть, все время напряженно прислушиваясь к телефону, постоянно ожидая сигнала поступившей СМС, иной раз по нескольку раз просыпалась среди ночи, с надеждой вглядываясь в лежащий рядом на тумбочке телефон. Только сейчас она осознала, как много для нее значит сын. Она уже не переживала о матери, а про себя молила Бога, чтобы только сохранил Леонида.

От сжигающих изнутри переживаний, ненадолго отвлекала работа и повседневные заботы. За своей обычной мздой приходил участковый. Даже он обратил внимание, что Галина Тарасовна очень плохо выглядит. Участковый решил, что она переживает за деньги, которые он вынуждал их платить ему:

– Да бросьте вы так беспокоиться, деньги в жизни не главное, тот же навоз, сегодня нет – завтра воз.

Галина Тарасовна позвонила сестре и поделилась с ней своим горем. Оксана Тарасовна не очень ей посочувствовала, зато поведала о своей «головной боли». Она рассказала, что ее Богдан уехал на Украину и там вроде устроился на работу, но тоже уже несколько дней не звонит и она очень боится, что сын попадет под мобилизацию. С большим трудом Галина Тарасовна сдержалась, чтобы не закричать в трубку: «Да кто твоего калеку мобилизует, кому он нужен! Вот у меня горе так горе, мой сам поехал в этот огонь и неизвестно что там с ним!» В общем, пожалела, что позвонила. Муж тоже переживал, но, конечно далеко не в той степени. Видя, как жена буквально тает на глазах и чернеет лицом, всячески пытался ее поддержать, или отвлечь. Но это у него не получалось, ибо Галина Тарасовна пребывала в постоянном ожидании самого худшего. В выходной Галина Тарасовна пошла в церковь, хоть, как и ее мать, даже с возрастом не отличалась особой религиозностью. Тем не менее, СМСки от сына, словно тонущему спасательные круги, позволяли ей держаться «на плаву». Сам собой назрел разговор с мужем.

– Если Бог Леню убережет, надо что-то в нашей жизни здесь изменить, – не то просто сказала, не то спросила совета Галина Тарасовна.

– Да, я и сам о том давно уже думал, только тебе боялся говорить, да и кто же знал, что Ленька такое отчебучит, – осторожно признался муж.

– Кто знал, кто знал, – передразнила Галина Тарасовна. – Ты же отец, а не посторонний дяденька и все время рядом с ним был. Неужто не чувствовал, что у него на уме!?

– Да кто же его разберет… молодежь сейчас, не то что в наше время, она вон на компьютерах вся повернута. В наше время танцы да гулянки отвлекали, а у него-то ничего этого. Шесть дней в неделю рынок с утра до позднего вечера, по выходным в компьютере сидит. А он же молодой, ему погулять охота. Да и деньги надо ему давать, он их заработал. Черт с ней с квартирой, годом раньше, годом позже, а у парня молодость проходит,– позволил себе, наконец, высказать и свое мнение муж.

– Только бы живым вернулся, господи сохрани. Ну, почему ты до сих пор то молчал? Мог бы и сказать. Разве бы я не поняла, – Галина Тарасовна в очередной раз начала тихо рыдать.

Кроме этой постоянной боли, нервная обстановка возникла и на работе, хоть напрямую тот конфликт Прокоповых и не коснулся. Источником его стал некий торговец в мясном ряду, решивший для привлечения покупателей водрузить над своим торговым местом голову свиньи, этакую развеселую хрюшку, чем-то напоминающую телевизионного Хрюшу. И действительно покупателей ему хрюшка привлекла, и уже другие торговцы подумывали сделать то же самое. Но через несколько дней к тому торговцу подошли несколько пожилых азербайджанцев из «овощного» ряда. Азербайджанцы вежливо попросили убрать эту веселую хрюшку. Но торговец, приехавший из Липецка и торговавший мясом оттуда же заявил, что на своем торговом месте волен делать что захочет. Потом к нему подошли уже азербайджанцы помоложе и покрепче, местная азербайджанская «крыша». Они разговаривали уже не столь вежливо. Возникла перепалка, причем глава «крыши» говорил нарочито громко, чтобы слышали в первую очередь русские торговцы за соседними прилавками:

– Ты, что думаешь, ты здесь хозяин, что это твоя земля. Да если мы захочим тебя уже завтра здесь не будет и все мясо твое сгниет. И никто тибе не поможет. Это в Кремле Путин хозяин, а во всей остальной России Кавказ хозяин. Потому, что мы тибе говорим, то и делай. И если ты не уберешь свою поганую свиную башку, мы тебе такое устроим…

Конечно, то была всего лишь угроза, но на рынке сразу возникло напряжение. Азербайджанцы среди торговцев составляли абсолютное большинство, к тому же если русские торговцы были в основном женщины и мужики среднего и пожилого возраста, то среди азербайджанцев имелось немало молодых людей, не говоря уж о «крыше». Положение усугублялось тем, что липецкий торговец не испугался и «хрюшу» снимать не собирался. Испугалась администрация рынка, куда пошли жаловаться азербайджанцы. Владельца «хрюши» тоже вызвали туда. Оттуда он вернулся злющий, матерясь на всех и вся:

– Вот суки, все местное начальство под азеров легло. А вы чего все молчите? Сегодня им свиная голова не понравилась, а завтра они нам вообще свининой не то что торговать, но и есть ее запретят. И в самом деле, кто в России хозяин русские, или Кавказ!?

Тем не менее, «хрюшу» он все-таки снял. От очередного напоминания того, что все и без того понимали, что на всех московских рынках негласно «рулят» азербайджанцы, всем русским торговцам, конечно, стало не по себе. Но Галина Тарасовна воспринимала это как происходящее где-то в параллельном, второстепенном мире. А в ее основном мире, было постоянное ожидание очередной СМС.

23

Иловайск город железнодорожников и шахтеров, трудившихся на одноименной шахте. Он располагался в 35 километрах восточнее Донецка. Бои здесь начались девятого августа со штурма города подразделениями добровольческих батальонов. И до того и особенно с началом боевых действий начался массовых исход гражданского населения. К двадцатому августа в городе с восемнадцатитысячным населением осталось не более трети жителей. Тот первый штурм 9-10 августа был отбит, а в украинских СМИ его именовали разведкой боем. В течении следующей недели Иловайск окружили части ВСУ и добровольцы. И хоть кольцо окружения получилось неплотным, это создало проблемы со снабжением обороняющих город ополченцев. Второй штурм начался 17-го, когда к добровольцам подошли крупные подкрепления. В ответ командование ополченцев, понимая стратегическое значение Иловайска, пробила в кольце коридор и бросила туда все имеющиеся у него резервы… Добровольцы наступали при поддержки артиллерии ВСУ. Взаимодействие меж ними налажено было плохо в результате частенько и добровольцы оказывались без огневой поддержки, и артиллеристы палили в белый свет, поражая не противника, а многоэтажные дома и дома частного сектора.

Город разделяли железная дорога и балка, которые в некоторых местах являлись и линией фронта. Добробаты закрепились на южной, или как ее еще называли нижней части города, ополченцы на северной или «верхней». Обе стороны постоянно обвиняли друг друга в нарочитых обстрелах жилых районов и гибели мирных жителей. На самом деле, ни те, ни другие без особой нужды по жилым домам не стреляли, но война есть война и разрушения, как частным, так и административным зданиям оказались немалые. Впрочем, Крест ожидал «большего»:

– Иш ты… странная здесь какая-то война. В Чечне другая была, там ни они нам, ни мы им пощады не давали, ни дома их, ни хозяйства, ничего не жалели. Они нас за людей не считали, мы их. А здесь… чудно, я думал увижу одни развалины, как в Грозном, а город-то в основном цел. Нее, так долго не продлиться, интеллигентно воевать нельзя, не то занятие.

Только когда доехали до железной дороги, стало ясно, что здесь шли интенсивные бои. Здание станции и вагоны, стоящие на путях, как пассажирские, так и товарные были, или сожжены, или посечены осколками. Группу Грача, именуемую теперь ротой, придали ополченскому батальону, воевавшему с первых дней АТО и за это время сменившего не один состав, как бойцов, так и командиров. Причем смена происходила не только по причине потерь, но и потому, что многие бойцы повоевав, кто день, кто два, кто больше, втихаря уходили. Местные бежали по своим домам, россияне в сторону границы… На их место приходили другие, кто-то так же уходил-бежал, но кто-то и оставался… В общем, батальон был многострадальный, невезучий и обычно им затыкали все образовавшиеся в ходе наступления противника дыры. Тем не менее, Крест обрадовался, что их не придали другому ополченскому батальону, который, напротив, имел хорошую рекламу, ибо являлся в некотором смысле придворным, так как подчинялся непосредственно новому лидеру ДНР из местных, пришедшему к власти после отставки выходцев из России Бородая и Стрелкова:

– Слава богу, что в «Оплот» не попали, там чечены есть. Боюсь не сдержусь, если увижу, положу сколько смогу… а потом уж точно меня к стенке…

Леонид вспомнил, как Крест положил четверых кавказцев в ресторане «спонсора» и понял, что его опасения далеко не беспочвенны.

Их бросили в так называемый укрепрайон, располагавшийся на юго-восточной окраине Иловайска. На позиции в иссеченном пулями и осколками с выбитыми стеклами четырехэтажном административном здании, и двух расположенных рядом блокпостах, они пришли на помощь ополченцам, оборонявшихся там больше недели и понесших немалые потери. Ополченцы оказались в основном из местных, тех, что сумели уцелеть в горниле первых месяцев войны. Почти все они люто ненавидели «укропов» и уже втянулись в эту войну.

– Ничего позиция, обороняться можно. А вот если атаковать придется, то неудобно, перед зданием открытое место, насквозь простреливается, а за ним вон, сразу зеленка. Укропы здесь уже пытались атаковать. Мы их в этом дворе с десяток положили, сколько уж там было двухсотых, а сколько трехсотых не знаю, – с гордостью говорил командир местного подразделения.

– А сами, какие потери понесли? – скептически спросил Грач.

Командир «местных» сразу помрачнел:

– Тоже немало. Три двухсотых и десять трехсотых. Двоих как минимум снайпер достал. Снайпера бойтесь, он где-то в брошенных домах в частном секторе несколько сменных позиций себе надыбал…

То, что слова местного командира не пустой звук, стало ясно уже часа через два, ближе к вечеру. Снайпер снял одного из «идейных», который неосмотрительно высунулся из-за мешка с песком, которыми частично заложили оконные проемы. Пуля вошла точно в глаз. Почти весь отряд спонтанно начал стрелять в сторону противника, по частному сектору. Эту беспорядочную стрельбу остановил Грач.

– Вот видишь, что значит пушечное мясо? – поучительно погрозил пальцем Леониду Крест.

Ночью неоднократно вспыхивали случайные перестрелки, с обоих сторон летели гранаты с подствольников и с АГСов. За ночь отряд потерял еще двух бойцов из «идейных», пораненных осколками – на ночь они сняли с себя бронежилеты и, когда начали стрелять, в темноте не успели их надеть. Как ни странно «наркоши» оказались не такими уж зелеными, во всяком случае, все они в свое время служили срочную службу в армии. Возможно, потому никто из них пока что по-глупому не подставился. Серьезной проблемой стало то, что в здании не работали туалеты, по причине отсутствия воды. Справлять нужду приходилось в подвале в невероятно зловонной ауре. Для питья воду доставали из колодца, имевшегося в одном из частных домов, но туда безопасно можно было идти только с наступлением темноты и соблюдением мер предосторожности. Имелся и плюс у этой «позиции». С верхнего этажа более или менее качественно работала мобильная связь, что позволяло разговаривать по телефону, и даже если повезет выйти в интернет.

От прежнего подразделения, держащего здесь оборону, осталось не очень много людей, да и те в основном занимали оборону на двух блокпостах, прикрывающих здание с флангов. Один раз оттуда своим ходом пришел легкораненый ополченец, чтобы сделать перевязку. Когда фельдшер его перевязал и собирался отправить в тыл ополченец отказался, сказав, что немного передохнет и вновь пойдет на блокпост к своим товарищам, с которыми он вместе рос, учился в одной школе, работал на одной шахте. Леонид, помня обучаемые из местных на донецкой базе, или студентов отбывавших «наказание» вместе с ним в Луганске, крайне удивился таким желанием идти под огонь тоже местного человека. Он поинтересовался, чем же вызвано такое настроение этого еще совсем молодого, чуть старше его парня.

– Донбасс должен быть либо в России, либо независимым, но только не в составе Украины. Мы всю Укропию грели и кормили, а жили хуже всех. И я жизнь положу, но больше такого не будет, – с каким-то остервенением высказался раненый ополченец.

Услышав это, стоящий неподалеку Крест удовлетворенно кивнул и прокомментировал:

– Все правильно, в России тоже есть регион, который живет лучше тех, кто греет, пашет, кормит, жилы рвет, Кавказ он называется.

С утра второго дня вновь напомнил о себе снайпер. И вновь тяжело ранили бойца из «пушечного мяса» – пуля из снайперской винтовки вошла меж пластинами бронежилета. Все это время Леонид как привязанный следовал за Крестом, менявшем позиции по всему зданию от первого этажа до чердака. Он так замучился таскать тяжелый РД с патронами, что даже страх словить пулю, как-то притупился, вытесненный околопредельной усталостью. Крест много передвигался не из «любви к искусству», а вынужденно. Его пулемет уже через несколько минут «работы» засекали и за ним начинали «охотится», открывали по нему шквальный огонь изо всех видов оружия. Обычно с одного места Крест делал не более десятка коротких очередей и тут же уходил искать другую позицию. Когда лента заканчивалась он снимал пустой короб и бросал его Леониду, который не поднимая головы лежал в нескольких шагах от него и собирал фрагменты отстрелянной ленты. Леонид по полу толкал к нему новый короб, а сам вытягивал из РД снаряженную ленту и укладывал ее в порожний. Чем дальше, тем более Креста охватывал какой-то нездоровый азарт, даже нечто напоминающее удовольствие от этой стрельбы-беготни. Не мудрено, что Леонид вскоре уже еле держался на ногах. Когда перестрелка затихла, Крест с явным неудовольствием поведал о результатах своей «работы»:

– Два коробка расстрелял, а самое большее двух-трех уделал, да и то, скорее всего, трехсотые. Эффективность – ниже плинтуса.

– А какая эффективность нормальная? – невероятно, но Леонид уже воспринимал этот кажущийся со стороны дурацкий и никому не нужный мучительный ратный труд, где тебя каждую минуту могут подстрелить, ранить, искалечить, а то и просто убить… В общем ему некогда было думать о всех этих «сантиментах», он втягивался, привыкал к этой ужасной действительности, о которой ранее никогда не думал и считал, что она существует только в кино, или где-то очень далеко за границами его мира. И вопрос прозвучал естественно для человека уже с головой окунувшегося в эту неестественную для любого нормального человека реальность.

– В Чечне я как-то с одного коробка не меньше тридцати чичей завалил и где-то половину из них двухсотыми. Трехсотых я добивал уже со второго коробка. Вот это я понимаю эффективность, – Крест мечтательно прикрыл глаза.

– Они, что в атаку на вас шли, как в фильме «6-я рота»? – удивился такому КПД Леонид.

– Какая 6-я рота? Фильм этот чушь собачья, в реальности все совсем не так было. Погибли ребята ни за грош, и решили в качестве отступного героями их сделать. А этих… в засаде мы сидели, а они по тропе переход делали. У ротного нашего перед тем друга убили, и он приказал никого живыми не брать. Ух, как же я тогда оторвался … – Крест вспоминал о том массовом убийстве, как о самом счастливом для него деянии в жизни.

Впрочем, о том, что массовые убийства уже имели место и здесь поведал… ветер с юга. Он неожиданно на короткое время усилился, стал порывистым и одновременно принес какой-то тошнотворный жуткий запах. Бойцы из местных поведали, что то трупный запах от разложившихся на жаре бойцов ВСУ, ехавших в двух автобусах и попавших под огонь ополченского Града, который точно навел корректировщик из местных. До сорока всушников погибли тогда в тех автобусах где-то в полутора километрах от укрепрайона и эти разлагающиеся на жаре трупы до сих пор никто не забрал.

В ходе очередного штурма, силы АТО рассчитывали полностью овладеть городом. На этот раз они наступали с трех направлений: с запада, юга и юго-востока. На позиции роты Грача противник, наученный горьким опытом предыдущего наступления, в лоб не пошел. По фронту они организовали минометно-артиллерийский обстрел. Тем временем добровольцы небольшими тактическими группами стали обходить обороняемое здание по огородам и садам частного сектора. Зайдя с боку, они начали обстрел из гранатометов и стрелкового оружия, перебежками подбираясь все ближе, используя для прикрытия дома и изгороди. Атаки отбивались залпами из подствольников и АГС. Пока гранатометчики перезаряжали подствольники новыми ВОГами, и меняли «улитки» к АГСам, пулемет Креста и автоматчики сдерживали атакующих. Добровольцы сделали попытку полностью окружить здание, но Грач вовремя перебросил Креста с «фронта» на тыловое направление. Здесь не было частных домов, штурмующие оказались на открытом пространстве, и Крест на расстоянии где-то пятидесяти метров со своего ПКМа прошивал бронежилеты атакующих, как картонные. Троих он положил сразу, двое пытались уползти, но не успели – пули и их догнали. Леонид впервые воочию увидел, как убивают в бою, не в состоянии оторвать взгляда от безжизненных тел, всего несколько минут назад бывших полными жизни и сил молодыми людьми. Лишь веселый возглас Креста вывел его из оцепенения:

– Ну, наконец-то, боевой счет открыт, стопроцентные двухсотые. Малек, чего застыл? Хватит е-ом торговать, коробок давай!

После этих потерь, атакующие больше в тыл не совались, зато усилили обстрел с фронта и флангов. Украинская сторона рассчитывала за счет преимущества в огневой мощи нанести обороняющимся наибольшие потери, заставить их «истечь кровью». Крест со своим пулеметом из тыла был отозван и возобновил свои «блуждания» по этажам и чердаку. И там где «работал» ПКМ точность стрельбы противника сразу шла на убыль. Добровольцы осознали, что со стороны ополченцев работает необычно меткий пулеметчик, и от его пуль не спасает бронежилет. Многие предпочитали не испытывать судьбу и особо не высовываться из укрытий и потому стреляли не прицельно, а как бог на душу положит. Тем не менее, рота Грача понесла очередные потери – еще четверо «идейных» и «нариков» получили ранения. Но самое для Грача печальным стало то, что украинский снайпер «достал» и одного опытного бойца, из тех первых, с которыми он переходил границу. Если на потери среди «пушечного мяса» Грач реагировал спокойно – расходный материал, он и есть расходный, то тяжелое ранение «своего» бойца воспринял болезненно. Когда интенсивность боя вновь пошла на убыль, он вызвал к себе Креста…

– Надо эту сволоту вычислить и завалить. Точно, гад бьет, редко, да метко. После него даже трехсотые, считай как двухсотые. Попробуй, посторожи его, выследи как-нибудь,– не то приказывал, не то просил Грач, отлично понимая, что для пулеметчика выслеживать матерого снайпера, задание невероятно трудное и смертельно опасное.

– Хорошо, командир, попробую, – без восторга, но как всегда совершенно спокойно согласился Крест.

Он подошел к наскоро перекусывающему банкой тушенки с сухарями Леониду, поставил задачу:

– Малек, я ночью сегодня не сплю, снайпера караулить буду. Он любит по ночам и ближе к вечеру на охоту выходить. Скорее всего по тепловизору, прибору ночного видения, нас отслеживает.

– А как же мы завтра воевать-то будем, если ночь не спать?– не обрадовало предстоящее бдение Леонида.

– Да, ты мне для этого дела совсем не нужен, спи. Для этой игры в прятки мне патронов много не нужно. Одной очереди достаточно… если я его, а если он меня – всего одной пули,– Крест усмехнулся, видя как побледнел от его слов Леонид.– Не боись Малек, прорвемся. У меня перед ним преимущество. Он же в свой тепловизор смотреть будет, а я знаю, как они в темноте светятся. Схожу к местным, у них я видел, тоже тепловизор есть, так что и здесь мы с ним на равных будем. А ты спи, тебе отдохнуть надо. Что-то ты совсем вареный стал, еле шевелишься…

Эта ночь, как и предыдущая, выдалась неспокойной. Леонид на удивление быстро привык дремать, не обращая внимания на одиночные выстрелы или шальные автоматные очереди. И в эту ночь он прикемарил в какой-то пустой комнате на третьем этаже, с заложенным мешками с песком окном, постелив под себя бушлат и укрывшись другим. Но где-то после полуночи его разбудила хорошо ему знакомая очередь из ПКМа Креста. Она донеслась откуда-то с чердака. Леонид прислушивался, но больше очередь не повторилась и он вновь задремал. Знакомая дробь хлопающих звуков вновь его разбудила уже где-то после двух часов ночи. На этот раз ПКМ выпустил три-четыре короткие очереди, откуда-то со второго этажа. И вновь Леонид почти погрузился в дремоту, когда в комнату почти бесшумно проник Крест. Ни слова не говоря, он начал «рассупониваться»: снял бронежилет, что было под ним, и принялся растирать себе грудь.

– Что случилось? – чуть громче, чем обычно спросил Леонид.

– Не ори… Ничего не случилось, все как и положено на войне. Он мне в «бронник» из СВД попал. Хорошо прямо в пластину, а не между… мог бы и пробить, – в тусклом лунном свете Крест продолжал энергично массировать большой синяк на своей выпуклой груди.

– Он, что обнаружил тебя?

– Он меня, я его, но у меня-то ПКМ, а не СВД и стреляю я не одиночными.

– И что? – не врубался в лаконичную речь Креста Леонид.

– Снял я его, вот что… Ладно все, спим. Ты меня больше не трогай, надо хоть немного до утра соснуть…

В уличных боях группы штурмующих добровольцев и обороняющихся ополченцев нередко перемешивались. В виду плохой организации и взаимодействия, как с одной, так и с другой стороны боевые действия развивались хаотично, противники недостаточно хорошо знали город, далеко не у всех командиров даже имелись его карты. Иной раз было непонятно, кто кому выходит в тыл и окружает.

Обстрелы, взрывы снарядов, гранат, свист пуль… все это в те дни оказалось для Леонида не самым ужасным из того что он увидел. Ему пришлось помогать фельдшеру оказывать помощь раненым, в том числе и тяжелым. Он впервые наблюдал как получают ранения на войне и как выглядят раненые: конечности с оборванными жилами и торчащими костями, вскрытая брюшная полость, кишки… Сначала от этого подташнивало. Но он освоился довольно быстро и уже в третьем-четвертом случае без дрожи в руках разрезал лямки бронежилетов и разгрузок, и даже сам, не дожидаясь медбрата, накладывал повязки, специальным кровоостанавливающим порошком обрабатывал раны. Вкалывать обезболивающее пока не решался. Зато наблюдал как оное действует – раненый вроде и боли не чувствует, но в то же время и двигаться не может.

Cамым муторным делом стала эвакуация раненых в тыл. Обычно ее проводили по ночам. Но когда раненый был тяжелый и фельдшер никак не мог ему помочь на месте, его приходилось транспортировать прямо во время боя. Такие группы, раненого и сопровождавших, обычно прикрывал Крест. При этом иногда приходилось выходить из здания и вести отвлекающий огонь из-за естественных укрытий, типа придорожных канав или деревьев. Но не всегда это удавалось. Один раз в такую группу раненого и двух переносчиков попала граната, а потом их всех добили очередями из домов частного сектора. И опять все это случилось прямо на глазах Леонида. Но снайпера, судя по всему, Крест действительно «снял». Во всяком случае, после той ночи он больше никак не проявился. Тем не менее, в результате постоянных обстрелов, рота продолжала нести потери, в основном ранеными. Но и противник, похоже, осознал, что среди защитников здания немало опытных бойцов. На рожон они уже не лезли, даже мелкие вылазки полностью прекратились, зато усилился минометно-артиллерийские обстрелы. В отличие от выстрелов и очередей из стрелкового оружия к минам и снарядам Леонид никак не мог привыкнуть.

– Не менжуйся, от того что летит в тебя ты свиста не услышишь. Наоборот, пока обстрел никто на штурм не пойдет, чтобы под собственные снаряды не попасть. А вот когда тихо, всякое случиться может, – как мог успокаивал его Крест.

И действительно, уже на третью ночь, Леонид был настолько измучен, чувство опасности притупилось, и он уже мог относительно спокойно спать, даже когда среди ночи вдруг начинали рваться где-то снаряды.

Мобильная связь,то появлялась, то пропадала. Леониду, наконец, удалось с четвертого этажа дозвониться до Ларисы. Девушка пока благополучно проживала в родном доме, но в безопасности себя в нем, конечно, не чувствовала. Интенсивность обстрелов поселка возросла еще сильнее. Ей уже не только по ночам, но и по нескольку раз в светлое время приходилось сидеть в знакомом Леониду подвале. Он звонил в относительное затишье и потому сумел убедить ее, что по прежнему находится в Луганске, и жизни его ничто не угрожает, а занимается он хозработами и переноской раненых, прибывавших с передовой. Ну, и в обязательном порядке в заключении Леонид заверил, что рано или поздно освободится и обязательно за ней приедет и увезет в Москву.

После трех дней боев, не давших особого преимущества добровольческим батальонам, к ним вновь подошли подкрепления и наступление возобновилось с новой силой. Прошел слух, что к Иловайску Украина стянула едва ли не все добровольческие батальоны, свою основную ударную силу. Уже в первый день нового наступления добровольцы сильно потеснили ополченцев к северной окраине. Рота Грача успешно отбила все атаки, но здание уже глубоко обошли с флангов и, чтобы не оказаться не просто в окружении, а фактически в глубоком тылу противника необходимо было оставить позиции и отступать. Грач постоянно запрашивал штаб обороны города, докладывал обстановку. Но там, похоже, не очень владели ситуацией и медлили. В конце-концов разрешение на отход получили. Впрочем, получился уже не отход, а прорыв из окружения. Прорываться пришлось под покровом ночи, и все равно потери в эту ночь превысили все, что были до того вместе взятые. Из остававшихся в составе так называемой роты 36 человек, в северную часть города, остававшуюся в руках ополченцев, вышло только 19 человек, из которых четверо оказались ранены. Про судьбу остальных было трудно сказать что-то определенное. Кто-то погиб, кто-то ранили или взяли в плен, кто-то просто втихаря свалил, спрятавшись где-нибудь на огороде среди растительности, или в брошенном хозяевами доме. Как и следовало ожидать, «потеряли» в основном «пушечное мясо», состоявшее из «нариков». «Идейные» закончились еще раньше, их либо выбили, либо они сами сбежали. Из опытных бойцов лишь один получил серьезное ранение, но его вынесли на себе товарищи, которые своих не бросали.

Когда в руках ополченцев осталась лишь северная окраина Иловайска, в центре города, над зданием местной администрации, добровольцы под прицелом фото и кинокамер подняли желто-голубой флаг. Данное обстоятельство подвигло командование АТО официально объявить, что город взят полностью. Ополченское командование не преминуло ответить, что город почти полностью под их контролем. Лишь жителям этого попавшего в жернова молоха войны города, тем, кто не успел убежать, или им было некуда бежать, и они сидели по подвалам… Им было абсолютно все равно, какой флаг трепещет над зданием городской администрации. Они хотели, чтобы этот ад поскорее закончился, все равно, как и в чью пользу, чтобы вернуться к нормальной человеческой жизни.

В задачу Креста и Леонида входило прикрывать отход из здания, которое они обороняли несколько дней. Но Крест уже перед самым выходом, в кромешной ночной темноте о чем-то почти шепотом переговорил с Грачем, после чего подошел к Леонида и, так же тихо, чуть не на ухо зашептал ему:

– Значит так, уходим быстро, от меня не отставай, этих нариков прикрывать не будем. Набей все ленты что есть, уложи в РД, а цинки, что остались, бросай, иначе с такой тяжестью далеко не уйдешь. Понял свою главную задачу, от меня не отстать? Все остальное по боку.

Это означало, что Грач разрешил ради скорости бросить часть боеприпасов и не выручать «пушечное мясо», если те попадут в тяжелую ситуацию. Циничный приказ, но Леонид не возмутился даже про себя. За эти несколько дней он увидел, что представляет из себя «переменный состав», который поддерживает свой «боевой дух» регулярными дозами героина и «косыми» сигаретами. Без этих взбадривающих факторов они обычно пребывали в глубоко апатичном и безразличном состоянии, или наоборот без «дозы» их начинало «ломать». Дозированно подкармливать таких бойцов входило в задачу ротному фельдшеру, что делалось им с величайшей неохотой. Сейчас фельдшер по приказу Грача отдал остатки наркотиков наркошам, чтобы они взбодрили себя перед прорывом. За эти дни Леонид так устал физически и еще более морально, что ему было абсолютно не жаль этих людей. Они прибыли сюда в надежде по легкому словить кайф, но попали на настоящую, серьезную войну. А для него главным в эту ночь было просто выжить, и он понимал, что это возможно лишь в том случае, если он не отстанет от Креста.

24

Едва прибыли в Иловайск, и Богдану стало ясно, что война в городских условиях действительно в корне отличается от войны в поле. Там главное «действующее лицо» во всяком случае в этой войне, это артиллерия, здесь – стрелковое оружие и гранатометы. АТОшных сил в город нагнали вроде бы немало. Едва ли не все добровольческие батальоны, если не в полном составе, то частично здесь присутствовали, но их численность, качество экипировки и вооружения сильно различались. Если в батальоне «Д» насчитывалось несколько сотен человек, и все они были прекрасно вооружены и экипированы, а группы бывших стрейкболистов так и еще неплохо обучены, то остальные батальоны имели в разы меньше и личного состава, и во всех остальных компонентах вооружения и боевой подготовки сильно уступали. Поначалу и боеприпасов имелось в избытке. Хуже обстояло дело со взаимодействием. Каждый батальонный командир «тянул одеяло на себя», рвался вперед, не считаясь с потерями, или наоборот «тормозил», сберегая своих бойцов. Потому согласованных боевых действий не получалось. Если «Д», наступая с запада, легко вошел в Иловайск и быстро продвинулся до железной дороги, то остальные сразу забуксовали. Богдану и прибывшим с ним повезло, их командир не рвался прослыть героем и людей на убой в лобовые атаки не гнал.

Взводом Богдана пополнили роту, которая «зачищала» частный сектор с юго-восточной стороны города. Впереди шли несколько бойцов, так называемый дозор, за ними в десятке метров неспешно шла БМП, за ней пешая охрана БМП и группа бойцов, досматривающая дома и дворы. Сепаратисты атаковали взвод небольшими подвижными группами из домов и огородов, делали несколько очередей из стрелкового оружия и гранатометов, и тут же скрывалась среди растительности или прямо в канализационных люках. Эти наскоки успешно отбивали, но нападавших не преследовали, стараясь как можно тщательнее зачистить уже завоеванную территорию. Продвигались вперед медленно, ибо не все местные ушли, в некоторых домах обнаруживались жители. На всякий случай, чтобы не могли сообщить о продвижении добровольцев сепаратистам, у них отбирали мобильные телефоны. Такая тактика могла иметь успех, если бы зачищались все улицы, хотя бы с примерно одинаковой скоростью. Но опять кто-то урывал вперед, кто-то отставал, а некоторые переулки вообще оставались незачищенными. В результате полноценного занятия частного сектора не получилось и к вечеру, дабы не попасть ночью в окружение, пришлось вернуться на исходные позиции. Добробаты оказались не в состоянии держать зачищенную территорию, элементарно не хватало сил.

Богдан полностью ощутил, что такое ответственность за подчиненных в боевой обстановке. Ему приходилось уже не жалея здоровья успевать везде, и впереди, и сзади, сдерживать дозорных, подгонять тех, кто осуществляли зачистку домов и дворов. Кроме того он постоянно прислушивался к рациям, которыми его согласно должности обвешали сразу тремя. Они были настроены на разные частоты и осуществляли связь с ротным, комбатом, базой. Переговоры по рациям слышали все рядом стоящие и порой они нервировали, ибо там постоянно матерились и передавали разную информацию, иной раз истошные требования немедленно прислать подкрепление, или забрать двухсотых и трехсотых. Зарядки рации хватало не более чем на двое суток и если не находили возможности ее подзарядить в полностью обесточенном городе, она садилась и связь, естественно, прерывалась, что тоже сильно тормозило и дезорганизовывало наступление.

На следующий день вновь началось наступление по «всему фронту» в черте города. Взвод Богдана, наконец, преодолел частный сектор и теперь наступал под прикрытием БМП на административный центр. Снарядами из башенной пушки удалось разбить часть стены дома, из которого отстреливались сепаратисты, и они его спешно покинули. Так продвинулись вперед метров на сто-стопятдесят. Потом после интенсивного обстрела заставили противника отступить со следующего рубежа… Тем не менее, в целом наступление развивалось по-прежнему медленно. Старая БМП, более или менее выполнявшая свои функции во время зачистки, теперь то и дело останавливалась из за неполадок, то с двигателями, то с тягами. К тому же, когда противник засел в капитальном здании сталинской постройки, его стены оказались пушке БМП уже не по зубам и этот рубеж обороны «колорадов» взять не удалось. Его пришлось обходить, оставляя в тылу. За четверо суток таких нудных и неспешных боев сепаратистов оттеснили на северную окраину, а те, что оставались в тылу, потом прорывались к своим, как правило, по ночам.

Как-то такая группа сепаратистов прорывалась на участке роты Богдана. Тогда случился какой-то непонятный дурной ночной бой. Все стреляли, не зная куда, и не понимали откуда стреляют по ним. Богдан приказал своим сидеть за стенами здания школы и не высовываться, не ровен час не чужие, так свои подстрелят. Когда стрельба, наконец, утихла, ротный послал несколько групп бойцов прошерстить улицы и проулки, по которым прорывались «колорады». К позициям взвода Богдана вышли трое таких бойцов, волоча за собой человека неопределенного возраста в комуфляже и с георгиевской ленточкой на груди.

– Во, колорада, поймали, до ротного волокем. Раненый сука, еле идет, – пояснил старший группы, держа пленного за шиворот.

– А навищо його тягать? Ми йому прямо тута зараз и суд и вирок винесемо,– злорадно предложил Куренчук. – Здорово москалик. А иде твои документи, клищь колорадьский? Глянути хочетси, откель ти до нас прибув.

– Да, нет у него документов и оружия нет, бросил, наверное. При нем вот только нашли,– старший группы поднял что-то типа пояса, в котором помещался набор одноразовых шприцов и ампул.

– Нияк нарик попався! – обрадовано воскликнул Куренчук. – Сичас ми його розговоримо. А ну розкажи нам, хто твий командир и все що знаешь про ваше колорадське вийсько!?

Куренчук неожиданно с удовольствием принялся допрашивать пленного. Вокруг собрался почти весь взвод и с интересом смотрели. Раненый молчал, лишь время от времени его лицо искажали гримасы боли. Куренчук вытащил из ножен, висящих на поясе, штык-нож от автомата.

– Ладно, мы, пожалуй, его дальше поволокем к ротному, – не очень уверенно произнес старший группы.

– Чого його тягать, потим ще личити доведеться. Навищо вин такий здався? Яка з нього користь? – неожиданно властно заговорил Куренчук.

Притащившие пленного явно растерялись, решив, что старший здесь Куренчук. Богдан уже хотел вмешаться, но его не вовремя охватил приступ кашля и он, чтобы подавить его, вынужден был отойти в другую комнату. Тем временем, Куренчук для начала срезал с груди пленного «колорадскую» ленточку и втоптал ее в пол. Потом острием штык-ножа ткнул его куда то в бок… На пленном не было бронежилета и штык по всему достал до тела и даже неглубоко проник в него, во всяком случае он вскрикнул от боли.

– Ну, москалик, говори хто твий командир? – с явным удовольствие возобновил допрос Куренчук.

– Позывной нашего командира Грач… а больше я ничего не знаю! – схватившись за темнеющий от крови бок, поспешил признаться пленный.

– Скильки вас у того Грача? – воодушевленный первым результатом, Куренчук вновь замахнулся штык-ножом.

– Сначала человек полста с лишком было, на прорыв когда пошли человек тридцать, чуть боле оставалось, – вновь спешно заговорил пленный, чтобы избавить себя от очередной боли.

– А хто у вас там самий вояка? Ну не все ж як ти, нарики, – уже посмеиваясь, спросил Куренчук, одновременно поигрывая штык-ножом, с которого не сводил глаз пленный.

– Есть человек пятнадцать старых вояк… из них самый крутой… Крест его позывной, он пулеметчик…

– Кулеметник, говоришь. И багато вин со свого кулемета наших поклав?

Богдан прокашлялся и, вернувшись, уже хотел прекратить этот «допрос», но ответ на последний вопрос он тоже захотел услышать.

– Не знаю точно, но больше всех. Он еще в Чечне воевал и там с пулемета стрелять наблатыкался.

– Що ще скажешь?

– Все, больше я ничего не знаю.

– Ну, тоди получай, – Куренчук вновь намеревался пустить в ход штык-нож.

– Все, хорош, Курень оставь его! А вы чего встали? Тащили пленного к ротному, так и тащите. Может его в штабе батальона допросить захотят, – резко прервал «допрос» Богдан.

Куренчук с явным неудовольствием, чертыхнувшись про себя, отошел. «Конвоиры» словно очнулись, подхватили пленного под мышки и, было, повели… Но тут раздался недоуменный возглас старшего группы:

– А шприцы с ампулами где!? Я их тут положил. Эй, командир, твои, что ли взяли, – обратился он уже к Богдану.

За то время, пока Куренчук «допрашивал» пленного, пояс со шприцами и ампулами куда-то пропал. Поиск по «горячим следам» тоже ничего не дал – наркотики исчезли бесследно. Потом немного отошедший от злости Куренчук подошел к Богдану:

– Цеж хтось з наших их спер. Схоже, и у нас нарики е?

– Ладно, сейчас не время выяснять, кто колется. А вот то, что ты садист я не знал, – в голосе Богдана сквозило презрение.

– Та, який я садюга. Просто москалив ненавиджу. Уси наши биди вид них. А ти хиба не так думаешь? – Куренчук в свою очередь с подозрением смотрел на Богдана.

– Москали всякие бывают. Кто на нашу землю воевать пришел, тех не щадить, если он с оружием. Но издеваться над пленным… Я уже говорил тебе, нельзя до уровня зверей опускаться.

– Уси москали сволоти и щадити их не можна, их кинчати потрибно. Ти ж говорив, що в Чечни вони усих твоих товаришив покинчали, и полоненикив, и поранених. И ти зараз ось так говориш. Их усих пид коринь потрибно. Поки е Москва на Украини нормального життя не буде. Вони нам ничого не дозволять, ни жити багато, ни в Европу не пустять. Уси робити будуть щоб ми, як и вони свинячими помиями живилися, и в трущобах в "тисноти, та не в обиди" жили…

После этого «обмена мнениями», взаимопонимания между Куренчуком и Богданом как не бывало.

Казалось, что окончательная победа, вот она, рядом. Иловайск фактически взяли. Части ВСУ в ходе наступления полностью отрезали ДНР от границы с Россией. Новое руководство самопровозглашенной республики пребывало в полной растерянности. Объединенных сил местных ополченцев и наемников из России явно не хватало, чтобы на равных сражаться с имевшими многократный численный перевес украинской регулярной армией и добровольческими батальонами. Спасти положение, резко увеличить численность ополчения могла разве что всеобщая мобилизация. Но ее проводить оказалось невозможно, ибо подавляющее большинство жителей Донбасса воевать не хотела ни на чьей стороне, и этой мерой можно было разве что усугубить положение донецкой власти, ибо нейтральная масса дончан могла сильно на нее обидеться и сделать то что пока не получалось у Украины – смести ее.

И вот, когда в этой странной войне судьба Иловайска, а вслед за ним неминуемо и Донецка была уже, казалось, решена окончательно… Все началось с того, что выдавливающим сепаратистов из Иловайска добровольческим подразделениям не подвезли боеприпасы и они вынужденно остановились. Потом почему-то не подошли обещанные подкрепления. Вроде бы обычное головотяпство, что-то там не состыковалось у командования ВСУ и нацгвардии. Так случалось и раньше. Но тут на это наложился непредвиденный фактор. По частям ВСУ, занявшим участок госграницы в пределах Донецкой области, с территории России, в промежуток времени, когда американский спутник слежения «ушел», нанесли как никогда мощный удар из систем залпового огня. Те позиции занимала воинская часть из состава ВСУ недавно прибывшая с Западной Украины. Попав под ураганный огонь, она без приказа спешно бросила позиции и стала панически отступать, оголив, таким образом, фланг всей группировки. В эту прореху устремились… Кто-то утверждал, что то были регулярные части российской армии, кто-то, что тысячи ополченцев из местных, подготовленных и вооруженных в лагерях временной подготовки, расположенных в Ростовской области неподалеку от гос. границы. Вроде и тот обстрел, от которого побежала западноукраинская воинская часть, производили те самые обученные российскими военными ополченцы.

Так или иначе, но события развивались стремительно. Части ВСУ, до того особо в контактные бои не совавшиеся, а участвовавшие в основном лишь в позиционных боях и артобстрелах… они оказались совершенно не готовы, прежде всего морально сражаться с превосходящим его в огневой мощи противником. После фактически дезертирства целой воинской части из Прикарпатья под ударом оказались остальные части ВСУ, дислоцированные вокруг Иловайска и обеспечивающие фланги штурмующих город добровольцев. Они тоже, попав под мощный артиллерийско-минометный прессинг противника, стали бросать позиции и спешно отступать. Кое где то отступление переходило в паническое бегство. Прошло каких-то два-три дня и оперативная обстановка под Иловайском изменилась с точностью до наоборот. Теперь уже добровольца, штурмовавшие город, оказались в нем блокированы.

К 25 августа Иловайск был полностью окружен ополченцами. О катастрофическом положении добровольцев свидетельствовал приказ, который отдал командир батальона, используя обыкновенную мобильную связь, ибо далеко не со всеми мог связаться по рациям по причине разряженности их батарей: «Беречь патроны – подвоза нет. Наступление прекратить, перейти к обороне». 26-го сепаратисты перешли в наступление в самом городе. Вскоре стало ясно, что при «голодном пайке» держать позиции невозможно, ибо сепаратисты недостатка в боеприпасах не испытывали. Более того им подошли подкрепление, а в город вошли два днровские танка, БМП и прочая техника, поставленная российским «военторгом». При отсутствии снарядов и противотанковых гранат подбить их было просто нечем. Эти танки сразу как орехи стали «колоть» БМП и БТРы противника, а потом тяжелыми снарядами разбивать позиции добровольцев. День таких боев, что можно охарактеризовать «игрой в одни ворота», и уже более половины города вновь перешло в руки сепаратистов. Добровольцы отступали, так же, как три дня назад наступали, только не от железной дороги, а к ней, на свои опорные базы в Депо, управлении ЖД, мастерских и прочих административных зданиях в южной части города.

Кроме патронного голода, стал ощущаться недостаток продовольствия и медикаментов. Суточный рацион состоял из консервов и сухпая. Хлеба не выдавали вообще, если не считать заплесневелых сухарей. Питались и тем, что находили в брошенных частных домах, на огородах – как раз созрел урожай, особенно урожайным год выдался на абрикосы, ими просто объедались. Попутно огородам опустошали и погреба частного сектора, питались в основном помидорами, огурцами, еще незрелым виноградом. Так как колодцев в городе было немного, а водопровод не работал, ели часто немытыми руками немытые фрукты и овощи, что провоцировало дизентерию. Приходилось также вскрывать, попадавшиеся на пути продуктовые магазины и экспроприировать имеющиеся там продукты и воду. Неразбериху усугубляли и приказы от вышестоящего командования, которые подчас противоречили один другому.

Взвод Богдана, потеряв, окончательно вышедшую из строя БМП, пребывал под постоянным огнем противника. Когда добровольцев вновь вытеснили за железную дорогу, в его взводе оставалось всего восемь человек. Правда, удалось-таки подбить из ПТУРа один из танков сепаратистов, но то лишь принесло моральное удовлетворение, а положение добровольцев лучше не стало. Несколько сотен человек скопились на сравнительно небольшой территории в южной части города, и сепаратисты обстреливали этот «пятачок» изо всех видов оружия. С каждым днем увеличивалось число раненых, которых невозможно было отправить в тыл. Все понимали, что раненые в условиях окружения обречены.

Организм Богдана словно мобилизовал какие-то скрытые внутренние резервы, что позволяло пока что переносить все тяготы и лишения войны. Даже кашель уже не донимал и голова почти не болела. Вернее она гудела, но то стало следствием частых разрывов мин и снарядов. Этот ад, которому, казалось, не будет конца, прекратился как-то сразу к вечеру 28 августа. Говорили, что Путин обратился к командованию ополченцев с призывом: позволить окруженным украинским военным покинуть «котел». И вроде бы командование ВСУ и нацгвардии ведут по этому поводу переговоры, не то с сепаратистами, не то непосредственно с командованием вошедших в Донбасс российских войск. Так или иначе, но интенсивность боев резко снизилась, лишь периодически возникали стихийные перестрелки. В ночь на 29 августа воцарилась необычная тишина, тишина напряжения и ожидания.

К Богдану подошел Куренчук:

– Слухай Чечен, говорять не те прориватися, не то здаватися будемо.

На Богдана передышка подействовала расслабляющее, как будто державший его внутренний стержень сломался, и он чувствовал полное бессилие, напомнили о себе старые недомогания. Он никак не отреагировал на слова Куренчука, с которым после памятного «допроса» пленного почти не общался.

– Вже срочники ВСУшные здаються. Тут з хлопцями поговорив, говорять краще за росийську армию здатися, там все нормально буде, и нагодують, и пораненим допомогу нададуть. А якщо сепорам, то в пидвал замкнуть и годувати баландою будуть и ни якой меддопомоги не зроблять. Ище там таки видморозки з мисцевих, яки що дизнаються, що доброволець, видразу до стинки ставлять, и поранених добивають.

На эти слова Куренчука Богдан уже не мог не отреагировать:

– Так ты, что российской армии сдаваться надумал, потому что там не такие отморозки как местные и как ты?

Куренчук ожег Богдана злым прищуром и ничего более не сказав, отошел.

25

Отступавшие в Иловайске добровольцы пытались зацепиться за железнодорожные сооружения, используя их капитальные кирпичные стены. Сюда же перебросили и подразделение Грача. Но поучаствовать в штурме депо грачевцам не пришлось. Поступила оперативная информация, что на выручку добровольческим батальонам командование ВСУ в районе Волновахи срочно формирует мощную группировку. Та группировка по слухам насчитывала до двух тысяч личного состава и имела на вооружении шестнадцать танков и десятки БМП и БТРов. В свою очередь ополченское командование стало спешно собирать силы, чтобы отразить этот удар и не допустить прорыва. Группу Грача одной из первых перебросили на шоссе, по которой двигалась деблокирующая группировка ВСУ.

– Если в самом деле такая сила прет, нас тут всех размажут, – уныло выразил свое мнение о возможном развитии событий Леонид.

– Не боись Малек, то что говорят надо самое малое делить надвое. Этим двум тысячам от Волновахи еще сюда дойти надо, да и танкам с БМП тоже. А сколь это километров, ты ж почти местный, скажи?

Леонид пожал плечами и, поразмыслив, неуверенно произнес:

– Да где-то полста километров, наверное.

– Ну, тогда точно самое большее половина доедет, а с укропской организацией, скорее всего, намного меньше. Что-то поломается, горючки не хватит, заблудятся, – Крест, напротив, с энтузиазмом воспринял смену дислокации – ему надоело воевать в городских условиях, он рвался на простор, в более привычное для него поле.

Здесь Леониду пришлось поработать саперной лопаткой, оборудуя позицию для ПКМа. Впрочем, ею он махал сравнительно недолго. Крест, посмотрев как «второй номер» неумело долбит и вгрызается в сухой грунт, отобрал у него орудие труда и буквально за десять-пятнадцать минут соорудил что-то вроде небольшого окопчика, пояснив его назначение:

– Это так для маскировки на первое время, чтобы они нас издалека не заметили. А вообще-то окоп полного профиля роется глубже и шире. Но сейчас такой не нужен, я все равно буду часто менять позицию. А пока отдыхай.

Пожалуй, первый раз за все время боев Крест оказался настолько «великодушным», что разрешил своему подручному передохнуть. Впервые за несколько дней Леонид сбросил с себя бронежилет, каску, снял берцы, которые не снимал уже несколько суток и они буквально жгли ступни ног. Он наслаждался просто тем, что оных на нем нет…

Появления колонны ждали, всматриваясь в бинокли и выслав вперед наблюдателей, но старое разбитое шоссе было пустынно, разве что появилось пара таксующих Жигулей, которые досмотрели и посоветовали немедленно убираться, что те незамедлительно и сделали. Такая задержка позволила не только окопаться, но и существенно укрепить силы ополченцев. Если сначала шоссе оседлали несколько таких же, как грачевцы групп профессионалов, вооруженных только стрелковым оружием и гранатометами, то позднее к ним присоединилась минометная и гаубичная батареи. Причем в составе расчетов уже преобладали местные «шахтеры и трактористы». Затем подошло несколько залатанных БМП, и такой же со следами свежей сварки на броне танк Т-72. То была «продукция» местного донецкого танкоремонтного завода. Ожидание затягивалось и ближе к вечеру уже стали подумывать о ночлеге и организации караульной службы, как вдруг откуда-то со стороны Иловайска, из-за линии горизонта искрящиеся «градовские» снаряды перелетали через головы ополченцов и исчезали так же за линией горизонта где-то впереди.

– Колонна идет, по ней жарят, видать с беспилотника координаты узнали, или кто-то из местных сообщил, – уловив недоуменный взгляд Леонида, пояснил ситуацию Крест. – Эх, боюсь, до нас не доедут, назад повернут.

Но колонна ВСУ все же доехала до позиций ополченцев к вечеру. Но то оказалась совсем не та грозная сила, о которой ходили слухи. Никаких танков там не было, и вся колонна состояла из трех-четырех десятков БМП, БТР и грузовиков с солдатами. Конечна, попав под удар ГРАДа, колонна понесла большие потери и доехали уже ее остатки. По всему, от того удара у ВСУшников было не все в порядке с мозгами и особенно со зрением. Во всяком случае, они вовремя не заметили позиций встречающих их ополченцев, и подъехали непозволительно близко, хоть те маскировались не очень тщательно, в основном используя складки местности.

– Там среди них бензовоз идет. Омон, ползи вперед с «мухой» и уделай его, – внимательно разглядывающий в бинокль приближающуюся колонну Грач, вдруг отдал приказ одному из своих «профессионалов» специализирующегося на стрельбе с гранатомета.

Омон, закинув за спину одноразовый гранатомет, пополз вперед по заросшему сорняком полю. Но первыми открыли огонь минометчики. Видимо, у них еще не имелось большого опыта, и первые мины взорвались в стороне от колонны. Сказали свое слово и гаубицы, но и их снаряды полетели мимо. Тем не менее, колонна в замешательстве остановилась. Но даже в неподвижную мишень расчеты минометов и гаубиц поначалу попасть не могли. А колонна стояла, скорее всего ее командование связывалось со своим начальством, не решаясь ни назад повернуть без приказа, ни атаковать «колорадов». Омон тем временем подполз на расстояние рпгшного выстрела и из «мухи» положил гранату точно в бочку бензовоза. Раздался страшный взрыв, и весь центр колонны охватило пламя от частей бензовоза и находящегося в нем топлива. После этого уже и минометчики стали попадать в эту пылающую цель и артиллеристы…

– Малек, за мной! Отсюда ничего не видно пламя мешает,– Крест с ПКМом побежал вперед параллельно дороги, Леонид инстинктивно рванулся за ним. Пробежав метров сто, Крест залег в какую-то старую борозду, Леонид упал рядом. Первый короб был расстрелян где-то за пять-шесть минут. Леонид подал второй, а сам уже привычно вытянув край снаряженной ленты из РД стал ее укладывать в порожний. Еще три раза менял позицию Крест и четыре раза менял короба, то есть выпустил с полтысячи патронов. Деблокирующую колонну разгромили где-то в течении часа. Большая часть личного состава просто убежала. Те, кто находился в хвосте колонны, до которых не дошло пламя от взорванного бензовоза, не долетели снаряды и мины, пули Креста уехали на своих транспортных средствах. Но большая часть спасалась, что называется, на своих двоих. Ополченцы потом ходили среди остатков догорающих автомашин, БМП и БТРов, но вскоре почти все ушли оттуда, зажимая носы, не в состоянии обонять запаха горелой человеческой плоти. Лишь Крест что-то там высматривал. Что, стало ясно, когда он ввернулся:

– Человек двадцать всего. Ну, может еще кто-то без остатка сгорел. Некоторые еще живы, но не жильцы. Я думал, что их там больше.

Леонида аж передернуло от этих слов. Но высказать ничего не успел – пришли несколько грузовиков и приказ, всем возвращаться в Иловайск. Там назревало что-то, что вновь требовало концентрации всех наиболее боеспособных сил ополченцев.

Грач, собрав своих бойцов, ставил задачу:

– Укропы оставляют город и выходят по «зеленому коридору». По данным разведки они не собираются разоружаться и выходить будут с оружием и на своей боевой технике. Таким образом, на наше требование сложить оружие, они просто напросто «положили большой и красный». А раз так, то мы имеем полное моральное право на открытие огня. Разрешение на это от ДНРовского руководства имеется.

– Вот это дело. Наконец-то началась война, которую я люблю. Ишь, чего захотели, из котла по легкому и без позора выйти. Мы им покажем, что такое настоящая русская война! – бурно возрадовался Крест.

– Помолчи! – прикрикнул на него Грач, и продолжил. – Нам предписано выдвинуться в район поселка Победа и занять позиции вдоль шоссе, по которой пойдет колонна нациков, тех с которыми мы воевали в городе. Стрелять будем с дистанции примерно ста метров. Гранатометчики пятьдесят-семьдесят. Задача сначала подбивать технику, а затем уничтожать живую силу противника после того, как они будут покидать подбитые БМП, БТР и автомобили. Боеприпасы не жалеть – их у нас в избытке.

Готовились тщательно. Крест разобрал и тщательно почистил свой ПКМ, который хоть и ни разу не дал сбоя, но за время боев вобрал в себя немало пыли и грязи. Леонид уже вполне профессионально быстро и сноровисто вскрывал «цинки», набивал ленты и укладывал их в свой РД. Потом до обеда отдыхали, наслаждаясь, ставшей уже непривычной тишиной.

Крест обычно само спокойствие, сейчас был возбужден и буквально рвался в бой – в поле ему нравилось воевать куда больше чем в городе, там «эффективность» работы его пулемета повышалась в разы. Именно к такой полевой войне он привык в Чечне и сейчас предвкушал вновь оказаться в своей «стихии». Леонид, когда наступали добровольцы, и победа склонялась на их сторону… Он обдумывал вариант, при котором можно было бы улучить момент и покинуть ряды ополченцев. Затем он рассчитывал добраться до Ларисы и до полной победы ВСУ и добровольцев и до начала неминуемой укрозачистки, успеть с ней пересечь границу. Но сейчас, когда ситуация в корне изменилась и побеждали ополченцы, которым Россия вовремя «подставила плечо»… Он уже не знал, как поступать дальше. Бежать из рядов побеждающей армии и глупо, и опасно. А вот, что касается предстоящего обстрела выходящей из окружения колонны «укропов», Леонид не разделял эйфории Креста и не только его. Многие из грачевцев жаждали поквитаться с «нациками», к которым огульно причисляли всех добровольцев, после уличных иловайских боев.

– У тебя как в песне Лепса «Самый лучший день», только он не вчера приходил, а завтра придет,– не удержался от саркастического замечания в адрес Креста Леонид.

– А ты как хотел? Да я ради этого сюда и приехал, – совершенно не обиделся на сарказм Крест.

– Да, зачем все это нужно? Пусть уходят, и они живы останутся, и из наших никто не пострадает, – уже откровенно высказал свое мнение Леонид, но не громко, чтобы услышал один Крест.

– Это как? Да они сейчас уйдут, а потом чуть передохнут и опять давить нас будут. А всякий раз на помощь вот так же Россия приходить не будет. Еще не известно, как ей этот раз аукнется. Нет, так не пойдет. Их сейчас обязательно добить надо, да так, чтобы в следующий раз они побоялись сунуться. Если завтра мы несколько сотен их двухсотыми сделаем, на этом может и война кончится. Такой шанс никак упускать нельзя. И ты тут эти свои миротворческие идеи не толкай. Твое дело меня патронами снабжать, а думать… думать тебе не надо, за тебя давно уже подумали, – в голосе Креста «звякнул металл».

– Это кто же за меня подумал, уж не ты ли? – в свою очередь повысил голос и Леонид.

– Хватит балаболить, дайте поспать, – привстал на своей койке один из бойцов-профессионалов, пришедший в отряд уже после того как Леонид покинул базу.

Крест сразу понизил голос:

– Да причем здесь я. Там все продумано и распределено… А мы, мы в этой жизни винтики…

– Крест, ты что считаешь, что это все в Кремле решается? – уже конкретно спросил Леонид.

– Я тебе Малек так скажу, где бы не решалось, но то, что Россия сейчас делает – это правильно. Мне еще отец, когда жив был, говорил, то что Союз развалился это хорошо. России такую прорву дармоедов кормить уже не под силу было. Но те куски России, что этим бывшим союзным республикам достались – все это вернуть надо. Вот Крым забрали, теперь и Донбасс забрать надо. А вот то, чтобы Южную Осетию и Абхазию присоединять, это на х… не нужно, и без них от чуркобесов в России продыху нет. А в Крыму и Донбассе русские люди живут, и они должны быть в России. Все остальное – мура, – пояснил свою позицию Крест.

– Что ты имеешь в виду, какая мура?

– Да то, что все тут болтают, что Россия не может допустить, чтобы Украина вышла из-под ее влияния, потому что не дай бог на европейских хлебах заживет лучше, чем Россия. Вот это мура. Те области, где хохлы живут, они России даром не нужны…– Чуть помолчав Крест решил окончательно пояснить свою идеологическую позицию.– Думаешь, я здесь за Путина воюю? Да он мне до одного места. Всего хорошего, что он сделал, это то, что Крым вернул. Ловко все провернул, как только возникла возможность, не стал репу чесать, враз оттяпал. А в остальном… Один мужик у нас в ЧОПе говорил, политик хороший, а хозяйственник никакой. Я вообще злой на него. С чеченами воевали, сколько там ребят нормальных положили, сколько калеками осталось… А он этих вражин задабривает, деньгами Чечню заваливает. Они на эти деньги там себе мечети и небоскребы строят, дома как дворцы. А в русских областях дорог нормальных нет, люди до сих пор по баракам и лачугам ютятся. А он все черных задабривает, да стадионы строит… деятель. Дядька мой его пан-спортсмен зовет… Думаешь, я много радости от этой войны испытываю? Хоть и не люблю хохлов, но не до такой степени, чтобы ненавидеть. А вот кого я с великой радостью готов день и ночь убивать, так это кавказоидов. Ну, ты и сам видел. Ох как я надеюсь дожить то того времени и в силе быть, когда, наконец, Россия с них за все спросит. И таких как я много. А к хохлам у меня злобы нет. Но Донбасс, это русская земля и ее надо забрать,– негромко, но с непоколебимой уверенностью озвучивал свое «жизненное кредо» Крест.

Леонид покачал головой:

– Ты так уверен в своей правоте, что готов убивать людей, к которым у тебя даже, ни злобы, ни неприязни нет?

– Да, Малек, в данном случае, как говориться, ничего личного. Для меня это просто работа, которую я умею хорошо делать. Здесь я наемник и воюю за деньги. Ты, кстати, тоже. Ты так же, как и я официально числишься в штате, числишься вторым номером расчета ПКМ. И не делай вид, что не знаешь, что тебе за это платят.

– Я… я действительно не знаю, – несколько растерялся Леонид.

– Ну, это твое дело, но думаю, когда тебе эти деньги выдавать будут, ты от них не откажешься, – после этих слов Крест отвернулся, давая понять, что разговор его утомил, и он желает подремать перед маршем.

Леонид же не мог спать. Последние слова Креста возбудили в нем бурный мыслительный процесс. Он никак не ожидал, что у этого, на первый взгляд, не далекого «пса войны», есть свое мировоззрение, основанное на вполне философском фундаменте. Но сам Леонид, в силу своего двойного русско-украинского менталитета эту философию как свою принять никак не мог. Он предчувствовал, что завтра и в последующие дни погибнет очень много людей. Он не хотел этого, но понимал, что никак не может повлиять на грядущий порядок вещей.

26

Слухи продолжали ходить иной раз самые нелепые, вселяя надежду в души окруженных. Оптимистично звучало известие, что вроде российское командование и сепаратисты согласны дать окруженным добровольцам в Иловайске и частям ВСУ в его окрестностях «зеленый коридор», по которому они будут выходить из окружения. Правда, не могли договориться, как выходить. Украинская сторона настаивала на выходе с техникой и вооружением, и вроде бы российская сторона не против. Но руководство сепаратистов решило показать, что они тоже не «твари дрожащие, а право имеют». Они потребовали, чтобы из окружения вышел только личный состав и раненые, но без техники и тяжелого оружия. В свою очередь между командованием ВСУ и добровольческих батальонов тоже возникли разногласия. Прошел слух, что в помощь окруженным создана мощная деблокирующая группировка из свежих частей ВСУ. Потом этот слух почему-то заглох. В конце-концов вроде бы утвердили согласованный график выхода войск из района Иловайска по маршруту: Многополье – Старобешево – Комсомольское. Все уперлось в вопрос, как выходить, с оружием или без оного… В это время в Киеве отпраздновали День независимости, и похоже, там мало кто догадывался, что в «иловайском котле» окружены и находятся в критической ситуации ударные подразделения украинской армии. Украинское командование, видимо, решило воспользоваться различным подходом к вопросу выхода из окружения своих противников. В штабе АТО не без основания считали, что введенные в Донбасс российские части стремятся, как можно раньше завершить операцию и поскорее вернутся на свою территория, дабы не вызвать негативной реакции международных наблюдателей. То есть они стрелять вряд ли будут, не зависимо от того, как будут выходить окруженные, с оружием или без него. А то, что сепаратисты без поддержки своих спасителей то же не решаться открыть огонь – в этом вообще никто не сомневался.

Приказ гласил: до Многополья выходить одной колонной. Затем колонны разделяется: ВСУ уходит по одной дороге, добровольцы по другой. С раннего утра Богдан с остатками взвода загрузились на броню выделенного для них БМП. Остальные разместился на других БМП, БТРах, Мотолыгах и транспортных автомобилях… Все были готовы к маршу в тот день, 29 августа…

Колонна добровольческих батальонов начала свое движение в седьмом часу. По пути следования до Многополья в нее вливались подразделения ВСУ, которые размещались на блокпостах вокруг Иловайска. Выходящая из окружения колонна по составу техники оказалась весьма разношерстной. Тут кроме старых советских БМП, БТРов, Мотолыг с тонкой броней, имелись бронированные инкассаторские машины, монструазного вида, обшитые железными листами КАМАЗы, транспортные грузовики с кузовами под тентом, всевозможные легковушки, от старых потрепанных УАЗиков, до современных ДЖИПов. Возглавляли колонну два танка Т-72. Техника в основном побитая, многие единицы не на ходу и их тянули на сцепках, у некоторых клинили коробки передач, башни, ходовые. Пока ехали до Многополья, то одна, то другая машины под палящем солнцем «закипали», останавливались, водители выскакивали, поднимали капоты и поливали из бутылок и канистр раскаленные бензонасосы, а колонна, не останавливаясь, обходила их и шла дальше…

Почему ВСУшники и добровольцы уверовали, что им со всем оружием и техникой беспрепятственно позволят покинуть «котел»? Предположить невозможно, но именно из-за этой патологической уверенности можно объяснить наличие в колонне большого количества небронированной и слабо бронированной техники. Впрочем, возможно, если бы «зеленый коридор» обеспечивали только российские части, так бы оно и вышло. Но украинское командование явно переоценило количество российских войск пересекших границу, в уверенности, что они и только они нанесли столь большие потери их армии. На самом деле российских частей вступивших на территорию ДНР было совсем немного. И они не хотели особо светится и после того, как основные задачи разгрома ударных частей ВСУ были решены, выполняли строго вспомогательные функции, осуществляя большей частью лишь моральную поддержку армии ДНР. Таким образом, если на внутреннем обводе «кольца» вокруг иловайского котла действительно стояли подвижные тактические группы армии РФ… То сразу за ними еще одно кольцо образовали подразделения армии ДНР, в рядах которой сражались уже набравшиеся опыта и обозленные местные уроженцы и наемники, для которых война являлась профессией и многие из них этой профессией владели в совершенстве. И те и те уже не первый день воевали с «укропами» и не собирались поступать с ними по-рыцарски благородно. Это относилось, как к личному составу, так и к командованию. Потому, увидев, что как и ожидалось, окруженцы выходят с оружием и боевой техникой, они готовились незамедлительно открыть уничтожающий огонь…

А стрелять ополченцам было из чего. За время боев весной и летом огневая мощь армии ДНР увеличилась на несколько порядков. Разгром украинских колонн начали ГРАДы, после того как они разделились после поселка Многополье. Слабая бортовая броня старых советских БМП, защищала лишь от пуль и сколков. Снаряды прошивали ее насквозь. Впрочем, подбить БМП можно было и из гранатомета. Граната, если и не пробивала броню, то ее фугасное действие оказывало настолько сильное воздействие, что вызывало почти стопроцентную частичную контузию в ней сидящих. В результате БМП выходила из строя, останавливалась и люди выскакивали из нее, мало что соображая. Они тут же попадали под автоматный, пулеметный и снайперский огонь, залегших параллельно шоссе ополченцев. В таких идеальных условиях ПКМ Креста работал с высочайшей эффективностью. Леонид едва успевал подавать новые короба и укладывать ленты из своего РД в опустевшие. За все время боев в городе Крест, наверное, не выпустил столько патронов, сколько за эти полтора-два часа непрерывного… нет не боя,избиения.

– Ух ты… получи… куда ползешь… не уйдешь… все равно не жилец, не мучайся!… – Крест вдохновенно комментировал свои действия, как всегда совсем не думая о том, что убивает людей.

Леонид почти не смотрел на расстреливаемое шоссе, но слыша «комментарии» Креста и зная, как он стреляет, не сомневался, что на дороге творится нечто ужасное, там ад. Эту адскую работу Крест прервал только, когда ствол ПКМ раскалился и стал не стрелять а «плеваться» пулями. Не более трех минут, едва не обжегшись, он менял ствол и вновь возобновил «работу»…

      Стрельба стала стихать, когда колонну частично уничтожили, частично рассеяли. На шоссе горели БМП, автомашины, валялись в различных позах недвижимые тела в комуфляже с желто голубыми шевронами. Какие-то транспортные средства съехали с шоссе и либо застревали и накрывались огнем, либо, буксуя, уходили прямо по полю. Многие из них останавливались по непонятным причинам, из них выскакивали люди и, если им удавалось избежать пуль и осколков, они искали спасения в близлежащих лесопосадках. Лишь небольшая часть добровольческой колонны, ее головная часть, успела проскочить. Таким образом, организованный выход из Иловайска вскоре превратился в прорыв рассеянных маленьких пеших групп. Примерно то же самое происходило и со второй колонной, составленной в основном из частей ВСУ. Но если добровольцы упорно пытались прорваться, то срочники и мобилизованные бойцы, не долго думая, поднимали руки и сдавались. Добровольцы сдавались только в крайних случаях, когда альтернативой плена была неминуемая гибель.

Богдан и еще с десяток бойцов находились на броне БМП, когда миновали первое кольцо окружения. Они увидели БМП без номеров с белыми кругами на бортах, свидетельствующими о принадлежности к ополчению ДНР. Но чувствовалось что прежняя символика и бортовые номера спешно закрашены, а круги тоже нарисованы совсем недавно. Но главное, по находящимся рядом с этой техникой бойцам сразу становилось ясно, что это не ополченцы: во первых слишком молоды, однообразно и качественно экипированы… и главное у них не имелось никаких шевронов и ни на рукавах ни на груди ни каких колорадок, георгиевских ленточек, что в обязательном порядке носили все ополченцы как местные, так и российские наемники. То были явно срочники армии РФ, которых забыли в спешке снабдить этими колорадками. Мимо них колонна проехала беспрепятственно, многие расслабились, в уверенности, что и дальше все обойдется без «приключений». Но, увы, «приключения» начались когда колонна миновала поселок с многозначительным названием «Победа»…

Едва переехали мост через небольшую речушку, из близлежащих зеленок начался прицельный обстрел, вскоре превративший шоссе в кромешный ад. Узкую дорогу, стоявшие в засаде гранатометчики, пулеметчики и минометчики буквально прошивали насквозь. При попадании в борт БМП гранат из «мухи» или мин, сразу детонировал боезапас и все кто находился внутри и на броне неминуемо погибали. Леонида и тех, кто с ним находился на броне спасло то, что таким образом взорвалась БМП шедшая впереди них метрах в тридцати. Их механик водитель инстинктивно затормозил, а командир БМП заорал откинув люк:

– Все соскакивайте, если по нам попадут всем кранты!

Едва успели соскочить, как в борт БМП попала граната. К счастью то был всего лишь ВОГ, граната из подствольника или АГС, которая не обладала достаточной мощью, чтобы пробить броню и вызвать детонацию боезапаса. Тем не менее, машина оказалась выведена из строя, а находящихся внутри полуоглушило. Механик-водитель непроизвольно съехал в кювет, после чего БМП заглохла. Богдана спасло то, что его в результате частичной контузии начал душить приступ кашля, и он инстинктивно спрятался за остановившуюся БМП, тогда как остальные бойцы попали под пулеметный и автоматный огонь. Рядом с ним оказался и Куренчук. Увидев, что Богдана давит кашель, он схватил его за рукав и потянул:

– Давай скорий, николи кашляти! Зараз по бехи запальними почнуть шмалять, живцом сгоришь!

Когда Богдан оправился от кашля, то увидели следующее: те кто только что сидели рядом с ним на броне… они все лежали либо без признаков жизни, либо раненые, с криками и стонами пытаясь отползти по придорожной канаве. Совсем недалеко стояла Мотолыга со снесенной взрывом маленькой башенкой, вся залитая капающей с бортов кровью. Вокруг свистели пули, рвались гранаты и мины, рикошетя осколками от бортов БМП и асфальта. Куренчук успел прикрыть себя и Богдана бронированной задней дверью БМП, по которой гулко стучали пули. Казалось, все вокруг, каждый сантиметр пространства пронизан сплошным горизонтальным свинцовым дождем. Богдан, наконец, полностью справился с приступом и пытался оценить обстановку.

– Бижимо на инту сторону дороги, звидти не стреляють, – потянул Богдана Куренчук.

Он бросился через дорогу и в прыжке скрылся в придорожной канаве. Богдан понял, что это единственный шанс выжить и последовал за ним. Он мобилизовал все физические силы, и потому успел также залечь в канаву на противоположной от той стороны, с которой стреляли. За ними вслед кинулись еще трое легкораненых добровольцев… добежал лишь один. Куренчук бежал впереди полусогнувшись вдоль канавы… Как только достигли места, где огонь сепаратистов оказался менее интенсивным, без команды не сговариваясь разом рванули к лесопосадке. Богдан вновь сам себе удивлялся: в критические моменты, когда отстать и тем более встать было смерти подобно, ни кашля, ни головной боли как не бывало. Конечно, то было лишь временное улучшение, вызванное стрессовой мобилизацией организма. Когда достигли лесопосадки и вероятность получить пулю или осколок резко снизилась, Богдану вновь стало хуже – кашель буквально душил.

– Щось ти "Чечен" зовсим розклеився, – покачал головой Куренчук, оглядываясь на отстающего и едва волочившего свой автомат Богдана.

Третий, боец по касательной раненый в бок, на ходу сам себя перевязал и двигался достаточно быстро. Он с недовольством смотрел на Богдана, который явно тормозил движение.

– Оставьте меня… идите сами… я больше не могу, сил совсем нет, – Богдан дальше просто не мог идти физически.

– Пусть остается, с ним мы далеко не уйдем, – «поддержал» Богдана легкораненый.

– Йди, тебе нихто не держит. А я його не кину. Вин з москалями ще в Чечні воював, коли ти пид стил пишки ходив, там и здоровья залишився, – резко осадил его Куренчук.

Легкораненый не решился идти в одиночку и нехотя остановился, видя, что Куренчук хочет дать передышку выбившемуся из сил Богдану. Но Богдан и после пятнадцатиминутного отдыха оказался не в состоянии идти – его периодически душил кашель, буквально выворачивая наизнанку, и те приступы его буквально обессилевали. Куренчук решил в том леске и заночевать… Определить, что творится вокруг было невозможно. Беспорядочная стрельба возникала, то далеко, то близко и не поймешь в какой стороне и так же неожиданно затихала. По всему, такие же разрозненные мелкие группы добровольцев и ВСУшников, выходящие из окружения, наталкивались, либо на временные блокпосты, либо на засады ополченцев… Ночью Богдан сильно продрог и к утру у него начался жар.

– Доходимо до найближчого житла и там ми тебе залишаемо мисцевим. Тут одному тоби залишатися не можна – здохнешь, – Куренчук уже безоговорочно стал лидером этой мини-группы и по своему усмотрению принимал решения.

Донбасс, регион весьма густо населенный. Селения здесь встречаются довольно часто. Ведя под руки едва держащегося на ногах Богдана, они набрели на таковое, не пройдя и километра. Утренний туман позволил даже при столь невысокой скорости передвигаться скрытно. Они зашли в первый же дом. Там к ним отнеслись настороженно, но внешне вполне доброжелательно, хозяин мужик лет сорока пяти, его жена и двое сыновей-подростков. Добровольцев накормили, Богдана положили в кровать, сделали компресс, дали выпить таблетку Аспирин-Упса, пообещали привести врача… Куренчук на прощание переговорил с Богданом. Тот хоть и весь мокрый после действия таблетки и тяжело дышал, но был в сознании. Он сказал, чтобы забрали его автомат с подсумком и поскорее отсюда выбирались… Куренчук с легкораненым ушли, а Богдан в полубеспамятстве проспал-пробредил день, ночь… А утром следующего дня хозяин привел в дом ополченцев:

– Вот он, больной сильно. А те, что с ним были еще вчера ушли.

Старший ополченец, мужик лет сорока с обязательной георгиевской ленточкой на груди, ударил ногой по спинке кровати:

– Чего разлегся, сука укропская, вставай ответ держать будешь! Зачем в Донбасс с оружием пришел!?… О, да ты совсем плохой… Давай одевайся и соберись. Если дойдешь, мы тебя в штаб отведем, а не дойдешь, в канаве подыхать бросим…

Сутки беспрерывного сна, аспирин и то, что его хоть чем-то накормили, подействовало – Богдану стало заметно лучше. Он смог подняться, одеться, обуться. Его обыскали. Нашли паспорт с винницкой пропиской. Оружия при нем не было, а шеврон, определяющий его принадлежность к добровольческому батальону, перед уходом предусмотрительно с его формы содрал Куренчук. Ополченцам Богдан сказал, что рядовой, призванный по мобилизации. Те, конечно, не поверили… но они оказались не свирепыми. Ополченцы лишь пугали, но увидев насколько пленник слаб и сам долго идти не сможет, они посадили его в кузов какого-то грузовика, и повезли в Иловайск, где собирали таких же пленных.

27

Группу Грача перебросили в район поселка Комсомольское. Там она занималась тем же обстрелом и пленением выходящих из «котла» разрозненных групп противника. Леонид бесчисленное число раз взмок, перебегая-переползая за постоянно меняющим позиции Крестом. Он едва успевал набивать патронами регулярно опорожняемые коробчатые магазины. Креста буквально захлестнул охотничий азарт боя. Он без устали расстреливал всех, кто попадал в прорезь его прицела, иногда не давая даже возможности поднять руки и сдаться в плен. Грач делал все от него зависящее, чтобы его бойцы далеко не отрывались друг от друга. Это особенно не нравилось вошедшему во вкус «свободной охоты» Кресту.

– Командир, я с Мальком от вас отойду. Сам себе позицию надыбаю. А то нас тут много, укропы видят и обходят… Ты меня не неволь, я все одно сделаю, как решил, – ставил Грача перед фактом Крест.

– Смотри, далеко отойдешь, случись чего, мы не успеем вам на помощь прийти, – в свою очередь предупредил Грач, понимая, что удержать Креста все одно не сможет – здесь не армейская дисциплина.

– Да чего тут бояться. Укропы бегут, оружие бросают… Малек, за мной!

Грач не скрывал, что недоволен такой самодеятельностью, и когда Леонид послушно поплелся за Крестом, придержал его:

– Ты там поосторожнее. На вот забей себе номер моего мобильника… Если куда-нибудь врюхаетесь, сразу звони, может дозвонишься если повезет. И особо за ним не лезь. Видишь, у него крыша уже ходуном пошла – ни за грош пропадешь.

Леонид удивился столь неожиданной заботе о себе. Но раздумывать, тем более расспрашивать было некогда. Привычно нагруженный боезапасом он пошел за лихим пулеметчиком. Восхищался ли он Крестом? Пожалуй, нет. Как можно, будучи в здравом уме восхищаться хоть и не киллером, но фактически высокопрофессиональным, влюбленным в свое «ремесло» убийцей, при этом свято верившим, что творит правое дело. Леонид весьма сомневался в той правоте, но неординарность личности Креста действовала на него магически, подавляла волю, и Леонид на «автопилоте» неукоснительно выполнял все его команды, уже привычно следуя за ним.

«Свободная охота» началась с того, что Крест в упор расстрелял трех, судя по возрасту и обмундированию, срочников ВСУ.

– Может их в плен надо было взять? Совсем молодые ведь… – робко высказал свое мнение Леонид.

– А кто их в этот плен конвоировать будет, ты что ли? Некогда нам ерундой заниматься, вперед!

Потом заметили одиночного бойца, перебегавшего открытое место между лесопосадками. Крест снял его со второй очереди. Тот упал и неловко пополз, видимо раненый. Тут его и догнала третья очередь. К убитому не подходили, сразу сменили позицию, залегли и ждали. Если на протяжении получаса никто не появлялся, вновь меняли позицию и снова ждали. Набрели на БМП, с трезубцем на башне, застрявший в болотистой лощине. Механик-водитель копался в моторе, несколько человек стояли и сидели рядом, курили и перекусывали. Крест по лесопосадке подкрался к ним. Он первой очередью снял механика и еще несколькими всех остальных. Они даже не успели сделать в ответ ни одного выстрела, бестолково ползая и бегая вокруг БМП, видимо так и не определив, откуда по ним стреляют. Один, правда догадался спрятаться за БМП и потом стал отползать в сторону противоположной лесопосадки, где его и настигли пули. До сих пор «охота» проходила успешно, никто даже не пытался вести ответный огонь. Это, видимо, расхолодило Креста, он уверовал, что и дальше будет пребывать в роли ничем не рискующего охотника.

Ночевали опять же в лесопосадке, наскоро поужинав сухпаем, и початками с рядом расположенного кукурузного поля. Но ночь оказалась сырой и прохладной и по-хорошему поспать у Леонида не получилось. Креста же, казалось, ничто не брало, он чутко спал, мгновенно просыпаясь, когда Леонид зябко ворочался, но тут же засыпал вновь. С утра опустился густой туман с обильной росой. Леонид основательно продрог. А вот Крест наличию тумана очень обрадовался. Припевая:

            Вышел немец из тумана,

            Вынул ножик из кармана,

            Буду резать, буду бить,

            Все равно тебе водить.

Он приказал замерзшему Леониду следовать за ним, после чего «нырнул» в этот самый туман… В тумане они набрели на заброшенную, не то ферму, не то МТС из советских времен. Толстые стены небольшого административного здания этого некогда очага советского сельского хозяйства, были сложены из силикатного кирпича. Данное обстоятельство очень понравилось Кресту. Здесь и решили устроить свою очередную огневую позицию. Леонид, освободившись от своей нелегкой ноши, без сил повалился на прогнивший дощатый пол. Тут же нашли колодец со вполне приемлемой для питья водой и наскоро позавтракали, не переставая вести наблюдение за окрестностями. Уже в изрядно поредевшем тумане на ферму наткнулись четверо едва бредущих, по всему добровольцев. Двоих Крест снял влет, но оставшиеся успели залечь и отползти. Туман еще до конца не рассеялся, что и позволило им скрыться. Надо было, как и до того сразу же покинуть это место, сменить «засвеченную» огневую позицию. Но сыграло свою роль, что не только Леонид, но и Крест, как следует не выспался, не отдохнул.

– Что, линяем отсюда? – не как обычно приказным тоном, а будто советовался Крест.

Леонид пожал плечами, ему идти никуда не хотелось – не осталось сил. Крест, конечно, вымотался не до такой степени, но ему казалось, что разбитые «укропы» уже никакой опасности не представляют и нет необходимости полностью опираться на опыт чеченской войны: ни в коем случае не оставаться на месте после «работы», даже если ты считаешь, что тебя не «засекли». До этого момента это правило Крест неукоснительно соблюдал. Но сейчас…

– Ладно, остаемся. Позиция уж больно хороша, во все стороны отличный обзор и стены разве что из гаубицы взять можно, – принял решение Крест.

Позвонил Грач, спросил их местонахождение. Крест объяснил. Грач по карте определил их «координаты» и посоветовал перебраться поближе, ибо они забрели слишком далеко на территорию фактически никем не контролируемую. Крест ответил, что пока светло они подождут, а ближе к сумеркам начнут выдвижение в сторону главных сил. Как и рассчитывал Крест по проселку, ведущему на бывшую ферму, вскоре обозначилось движение. Казалось, что это очередная небольшая группа выходящих из окружения. Крест первой же очередью «срезал» впереди идущего, остальные залегли. В отличие от всех предыдущих эти окруженцы не побежали прочь, а открыли ответный огонь. Началась перестрелка. Крест менял позиции, перебегая от окна к окну, чередуя длинные и короткие очереди. Минут через десять перестрелка заглохла.

– Все, ушли… В обход пойдут, – не очень уверенно предположил Крест.

Но он ошибся, о чем возвестила граната из «Мухи», которая влетела в окно и затем, пролетев дверной проем, взорвалась в коридоре. Если бы она не пролетела в дверной проем, а взорвалась в комнате, на двери которой висела старая табличка с надписью «канцелярия», то Креста и Леонида как минимум бы посекло осколками. Но и взорвавшаяся в коридоре граната их обоих оглушила. Уже через мгновение Крест пришел в себя и, припав к ПКМу, начал «поливать» появившиеся в поле зрения фигурки атакующих. Первым делом он подстрелил и тут же добил гранатометчика, но остальные человек пятнадцать-двадцать, взяв кирпичное здание в полукольцо, ползком и мелкими перебежками приближались. Сомнений не возникло, это добровольцы, уже успевшие приобрести боевой опыт. Они явно намеревались взять здание одним броском, но точный огонь Креста не позволил это, он их сдерживал, прижимал к земле. По всему атакующие были тоже изрядно измучены и просто физически не могли очень быстро передвигаться.

– Малек, ленту!– Крест как никогда быстро истратил весь коробчатый магазин.

Леонид еще до конца не пришедший в себя от разрыва гранаты, вяло бросил в сторону Креста снаряженный «коробок». Но снаряжать порожний, он оказался уже не мог – пальцы не слушались. Таким образом, у Креста оставалось всего два «коробка», один в работе и еще один лежал рядом с Леонидом. Он бросил взгляд, на находящегося в «грогги» Леонида и понял, что тот уже не в состоянии выполнять обязанности второго номера. Не переставая стрелять короткими очередями, прокричал:

– Звони Грачу, пусть срочно организует обстрел Градами … они достанут до нас! Пусть прямо по нам жарят, здесь стены толстые. Бог даст, уцелеем, а укропов побьет! Звони быстрее Малек, много их, не удержу!

У Леонида шла кругом голова, он и выстрелы воспринимал, словно через какую-то незримую толщу. Но полные отчаяния крики Креста заставили его собраться, осознать нависшую над ними смертельную опасность – их ведь в плен брать не будут, Крест слишком много положил… Леонид вызвал Грача и как мог объяснил ситуацию:

– Товарищ капитан, нас атакуют много укропов. Мы там же где находились с утра, вы на карте это место отметили… Крест просит, чтобы вы с ГРАДАми договорились и скорректировали их огонь прямо на нас. Мы в крепком здании сидим, стены кирпичные, толстые, смело по нам стреляйте, только быстрее!

– Да где я вам ГРАД… Есть тут недалеко батарея российская, но пока я до них дойду и договорюсь… Слушай Малек… вы держитесь, а если чего ты спрячься, затаись где-нибудь. На Креста не смотри, он знал, на что шел, а тебе с ним пропадать ни к чему… Ладно, я побежал договариваться, – резко оборвал разговор Грач.

Однако Леонид продолжал держать мобильник возле уха, словно надеялся услышать еще что-то. От этого «занятия» Леонида отвлек истошный крик Креста:

– Малек, меня зацепило, давай еще коробок быстрее!

      Крест уже не мог перебегать, менять позиции и потому стрелял лежа на одном месте. По нему же одновременно «гвоздили» не меньше десятка автоматов. Леонид, изловчившись, перебросил ему «коробок» и сообщил, перекрикивая выстрелы:

– До Грача дозвонился, он побежал с ГРАДАми договариваться, но это время займет… А тебя куда ранило?

– Да вот по боку черкануло,– как о чем-то малозначительном сообщил Крест, подсоединяя последний снаряженный «коробок» с сотней патронов.

Леонид пригляделся и увидел, что на боку Креста, там где не прикрывал «бронник» расплывалось темное пятно. Тем не менее, тот нашел силы со стонами, переползти к соседнему окну и уже оттуда стал стрелять короткими очередями. У противника по всему имелось немного гранат в подствольниках, и они подползли достаточно близко, чтобы стрелять из них прицельно. Где-то пара гранат взорвались снаружи перед окном, но одна влетела-таки в комнату и отрикошетив от стены взорвалась… Удар осколка, оставшийся торчать в пластине, Леонид почувствовал через «броник». К счастью ни в руки, ни в ноги не попал ни один. Кресту, по всему повезло меньше. Он буквально взвыл от боли, но продолжал стрелять. Затем сделал короткую передышку и закричал:

– Малек, мне кажись п…ц, беги если можешь, заройся куда-нибудь в мусор, я их сколько смогу держать буду!

То, что начал делать затем Крест было непонятно Леониду. Он вынул из кармана свой мобильник и стал остервенело его разбирать на запчасти, давить ногой, а потом разбрасывать по комнате. СИМ карту он засунул куда-то под кучу мусора. На это у него ушло не более десяти-пятнадцати секунд, и он вновь открыл огонь. Леонид не понял, зачем Крест это делает. Но думать на эту тему было некогда. Осознание, что они сейчас погибнут и надо как-то хотя бы попытаться зацепиться за жизнь… Это подвигло Леонида на нехарактерный поступок. Он будто перестал ощущать все последствия разрыва гранат и того первого оглушающего и второго через бронежилет. Он схватил свой автомат с которого до того стрелял только по мишеням, и полусогнувшись добежал до ближайшего окна. Начал давить на спусковой крючок, но выстрелов не последовало… Догадался, что не снял с предохранителя… Вновь стал стрелять и в горячке выпустил почти весь магазин куда-то туда, наугад… Потом начал не высовываясь кидать в окно гранаты, которые у него имелись в карманах бронежилета. Когда первая не взорвалась вспомнил, что забыл выдернуть чеку. Остальные РГДшки бросал уже вспомнив «науку» Креста и услышал характерные разрывы за окном. Появление второго стрелка и гранатометчика изрядно озадачило атакующих, они ослабили интенсивность огня по Кресту, перенеся его частично на то окно, за которым пригнувшись прятался Леонид.

– Малек, не надо, они уже близко, сейчас ефками и ргдшками забросают. Уходи… прячься!

Но даже не призыв Креста, а то, что первые ручные гранаты, пока еще с недолетом начали рваться, осыпая осколками стены, побудили Леонида внять здравому смыслу – спастись можно только куда-нибудь хорошо спрятавшись, пока еще для этого имелось время, и уже фактически недвижимый Крест продолжал отстреливаться последними патронами. Инстинктивно подхватив автомат, Леонид побежал в коридор. Там возвышалась куча мусора – может в нее зарыться? Но тут же он увидел плохоразличимую крышку от подпола, припорошенную отвалившейся от стен и потолка штукатуркой. Он спешно очистил ее, увидел ручку, потянул за нее, открыл… Начало сбываться предостережение Креста – в канцелярии стали оглушительно рваться ручные гранаты. Но даже они не прервали экономные короткие очереди ПКМа…

Леонид сполз в люк, спешно закрыл за собой крышку… Гранаты рвались уже повсюду, но все равно сквозь разрывы слышалась характерное та-та-та – ПКМ продолжал работать… Потом очереди замолкли, то ли патроны кончились, то ли пулеметчик был уже мертв, но гранаты продолжали рваться и не прекращался автоматный огонь. Потом сразу все стихло… Половые доски были толстые, но видимо от времени рассохлись и прилегали неплотно. Леонид слышал не только звуки боя но и голоса после того как он закончился. Тем более, что полуоглохшие от стрельбы люди наверху говорили очень громко. Говорили явно мужики, а не молодые парни, что подтверждало тот факт, что Крест вел бой с бойцами добровольческого батальона.

– Сука… б-дь, клятий ватник, скильки хлопцив загубыл! – слышался возмущенный возглас.

– Неужто он один был, не может быть… еще с АКМа стрелял кто-то!

– Я вообще думал их тут человек пять засело…

– Во же гад, ни документов ни мобилы при нем нет. Даже домой жинке али маме родной позвонить нельзя, поздравить, что их родненький тута вот лежит, подлюка…

До Леонида только сейчас дошло, зачем Крест разбил свой мобильник и закопал СИМ-карту. Звонить родственникам по мобильным телефонам убитых врагов и сообщать им «свежую» новость – это «развлечение» нередко культивировали обе противоборствующие стороны.

– Ищите, один он здесь никак не мог быть… Надо ж, какой волчище матерый оказался. Знал бы, лучше обошли, чем такие потери нести, – то уже слышался голос с ярко выраженной командирской интонацией.

– Да ну його до матери! Хлопци, пидем отсель швыдче. Накриють нас тута. Вин же миг и пидмогу викликати, – вновь послышался голос возмущенного.

– А я говорю искать! Мы что же за своих полегших здесь боевых товарищей не расквитаемся! Они ж тут так и останутся лежать, пока колорады не придут и в яму какую-нибудь их не побросают. Мы же их даже с собой взять не можем, чтобы похоронить по человечьи! Этого-то волчару похоронят, где нибудь в Рашке, да еще с почестями… Не один он воевал, должен быть у него второй номер. Если трупа нет, значит спрятался… Эй москаль! Выходи добром, легкой смертью умрешь, а если искать начнем… лютую примешь!

Леонид полностью пришел в себя, он все слышал, осознавал, обонял… Слышал, как прогибались половицы над его головой, ощущал, что лежит на холодном бетоне, обонял… До того он как-то не обращал внимания на то, что в подполе стоит страшная вонь. Что именно здесь гнило определить было невозможно. И если бы не ходящая над головой смерть он бы немедленно покинул этот «благовонный уголок». Звонок мобильника едва успел заиграть, как Леонид поспешно отключил его «звук» – это звонил Грач. Похоже, наверху не услышали этой мгновенной мелодии. Леонид не имея возможности говорить, негнущимися пальцами кое как отправил Грачу СМСку: Начинайте обстрел немедленно. Грач догадался, что Леонид не может говорить и в ответ тоже прислал СМС: Прячьтесь, открываем огонь…

Хоть и по карте корректировали огонь, определяя расстояние до брошенной фермы, но уже первый залп «лег» весьма точно. Наверху и рядом все гремело, рвалось, рушилось. Там бегали и орали:

– Клята вата!… Уходим скорее… наверное нас тут засекли, или этот гад на себя огонь вызвал…

– Может и вызвал… здесь он где то ховается… Вот бы его живьем зажарить!

– Та бис з ним, уходимо, як що стриляють, означае все одно прийдуть!

Обстрел продолжался, а голоса наверху смолкли. Леониду рано было радоваться, одна смерть отошла, вторая вот она сверху грохочет – свои же могли его похоронить под развалинами. Время для него перестало существовать. Обстрел продолжался минут пятнадцать-двадцать, а Леониду показалось, что он длится вечность. Наконец снаряды перестали рваться. Леонид откинул крышку подпола и вылез, хватая воздух широко открытым ртом… Внутренности толстостенного здания за то время, что он находился под полом, изменилась до неузнаваемости. Тот самый долгожданный воздух, который он глотал, словно жаждущий воду, казался насыщенным частицами пыли от обрушившихся с потолка штукатурки, перекрытий, битого кирпича… Местами крыша и перекрытия оказались пробиты насквозь, и через те пробоины просматривалось небо. Если стекол в рамах не было и до обстрела, то сейчас почти не уцелели и рамы и частично оконные и дверные проемы. Кучи мусора, в основном состоящие из битого кирпича, теперь громоздились повсюду. Из одной из таких куч торчала нога в берце небольшого размера. То был явно не Крест. Тот носил берцы сорок третьего размера, и Леонид покачиваясь, обходя кучи пошел искать его… Крест лежал там же, где Леонид видел его в последний раз, у окна. Рядом валялся его ПКМ с разбитым прикладом. Он лежал лицом вверх. Леонид не сразу понял, чего не хватает в том лице, а когда понял, что в глазницах отсутствуют глаза, а вместо них воткнуты, вбиты патроны калибра 7,62… потерял сознание…

Резкий, противный запах нашатыря ворвался в сознание Леонида одновременно с голосом Грача:

– Малек, ты как, живой!?

Над ним склонился Грач, рядом стояли другие бойцы из их группы. Голова гудела и во всем теле ощущение неприятной ломоты и слабости, которая обычно бывает после резкого падения повышенной температуры. Леонид попытался ответить, но и слова давались ему с трудом.

– Ладно, молчи. Похоже, у тебя контузия.

Леонида положили на брезентовые носилки и понесли. Слух, один из немногих органов, что функционировал у него более или менее нормально, и он хорошо слышал, как переговаривались бойцы:

– Жалко Креста, такой мужик был…

– Сам виноват, разве можно так далеко залезать… Добегался, свободный охотник. Интересно, укропы ему уже мертвому глаза патронами выдавливали, или еще живому. Хоронить теперь в закрытом гробу будут.

– Но он тут оторвался по полной, их тут вокруг, наверное, взвод целый лежит, да еще в доме четверо.

– Ну, этих в доме, наверное, ГРАДом накрыло…

Несмотря на тревожные симптомы, контузия у Леонида оказалась не тяжелой, и сознание он потерял не столько от нее сколько от всего по совокупности. Двух дней лечения оказалось достаточно, чтобы он встал на ноги и почти восстановил координацию движений. И хоть выписывать его не хотели, он уже на третий день покинул больницу. Цель перед ним стояла одна: получить документы, чтобы на этот раз беспрепятственно покинуть пределы Донбасса.

Ранняя осень в Донецке, это прекрасное благодатное время. Леонид ходил по хорошо знакомому ему с детства городу и удивлялся. Казалось, бушевавший катаклизм совсем не властен над ним. За исключением северо-западных районов, подвергшихся обстрелам, Донецк совершенно не походил на прифронтовой город. Если в тех районах часто можно было увидеть дома с проломанными снарядами стенами, разбитыми балконами, выгоревшие квартиры с сорванными кондиционерами, болтающиеся листы рекламных щитов и окна, полностью забранные досками, то чем дальше на юго-восток, тем всего этого меньше и начиналась другая почти мирная жизнь. Сюда не долетали снаряды, здесь почти никогда не отключалось электричество, и не пропадала в кранах вода. Здесь убирали улицы, матери гуляли с детьми в колясках, подростки катались на велосипедах, скейтах и роликах. Здесь резко повысилась цена съемных квартир для беженцев – рынок диктовал свои условия жизни.

После разгрома украинских войск под Иловайском интенсивность боевых действий резко снизилась. На это сразу отреагировала та часть населения, что пережидала это тревожное время в подвалах, бомбоубежищах, в своих квартирах, или частных домах. Сейчас эти люди, основное население города, вышли на улицы и, казалось, все вернулось к исходной точки, будто и не случились кровопролитные бои в районе аэропорта, бои в Иловайске и его окрестностях, где за считанные дни погибло не менее тысячи человек. Эти люди не хотели играть в военные «игры» ни на чьей стороне. Для них главным стало выжить и не попасть даже случайно в этот водоворот, в эту совершенно не нужную им, чуждую войну, выжить и любой ценой сохранить детей, близких и по возможности имущество. Потому они искренне радовались относительному затишью и возможности пожить привычной нормальной, человеческой жизнью. Ополченцы разбили украинцев? Хорошо, так им и надо укропам. Но если бы итог боев получился иным, они точно так же бы радовались, вслух говоря: так им и надо этим колорадам, но на самом деле радовались бы тому же, что, наконец, прекратилась стрельба.

Леонид выяснил, что группа Грача находится в Иловайске. На попутной машине добрался туда. Леонид вновь отметил про себя, что и этот город, который сейчас именовали донбасским Сталинградом, пострадал не так уж сильно. Хотя во всех СМИ трендели, что от него не осталось камня на камне. Когда он сказал об этом Грачу, тот с невеселой усмешкой ответил:

– Да брось, какие это разрушения, не больше десяти процентов зданий и частных домов пострадали. Это Грозный когда брали, там действительно город процентов на семьдесят был разбомблен и сожжен. Да и по размерам их не сравнить тот раз в десять больше. Вон сколько Путин туда средств на восстановление забухал. Почти с нуля новый город отстроили. Не, здесь в этом плане не та война. Крест тебе, наверное, говорил про Чечню. А здесь ведь гражданское население обе стороны своим считают, за исключением отмороженных дебилов. А там нет, там все вокруг были враги и боевики и гражданские.

– Что с Крестом? – не мог не задать этого вопроса Леонид.

– Что с Крестом… глазницы зашили, лицо более мене в порядок привели в местном морге. Это если родственники потребуют гроб вскрыть. Но лучше бы они этого не делали. В общем, тело доставят. Тут есть специальная служба, которая только тем и занимается, что развозит гробы с телами погибших в Россию… Ладно, а ты-то, что делать собираешься?

– Я… я, товарищ капитан, хотел, чтобы мне тут какой-нибудь пропуск выписали до границы. Я тут девушку с собой повезу, которая бабушку мою похоронила. В общем, чтобы не получилось как в тот раз, – высказал свою просьбу Леонид.

– Ну, не знаю, существуют ли такие пропуска. Тут такой бардак, как был, так и остался. Впрочем, сейчас вам в ЛНР ехать нет никакой необходимости. Вся граница до самого моря под нашим контролем. Так что езжай со своей девушкой по короткому пути через Мариновку, и никто там тебя не задержит. Только не переодевайся так вот в форме и езжай, нечего стесняться. А как границу пересечешь, в гражданку переоденешься. Если чего звони, мобильный мой у тебя забит, а я подтвержу, что ты штатный боец моей мобильной группы. Уж если в первый раз грех взял подтвердил, когда ты фактически бойцом-то и не был, то сейчас никакого греха, ты самый полноценный боец. Только не тяни, быстрее все это, пока затишье. Хотя, думаю, сейчас большие бои еще не скоро возобновятся. Укропы такие потери понесли, что вряд ли скоро очухаются. Но на всякий случай поспеши. И вот еще что. Тебе начислено денежное довольствие и надбавка за участие в боевых действиях. Задержись до завтра, переночуй с ребятами, Креста помяните. А завтра все наши деньги получают и тебе там кое что причитается.

– Я… мне!? – Леонид был изумлен, продолжая считать, что непосредственно в боевых действиях участия не принимал.

– Конечно тебе. То, что сам не стрелял это ерунда. Ты обеспечил сверхеффективные боевые действия нашего лучшего бойца. Крест без тебя бы и половины тех укропов не положил, что с тобой. А Креста я подал на награждение… какой-нибудь местной наградой наградят… посмертно. Ерунда, конечно, побрякушка, это не звезда героя России, но пусть знают все эти местные, что до власти тут дорвались, кому они этой властью обязаны. Потом будут говорить, что шахтерики из шахт вылезли и всех укропов разогнали. Такие как Крест этих бандер пачками клали, пока они там заседали да портфели делили.

– А деньги, которые Кресту полагались, с этим как?

– С этим у нас строго. Его семья все получит. Там всего где-то больше миллиона будет. Конечно тоже ерунда, разве жизнь этого стоит. Но все же лучше, чем ничего, – горестно вздохнул Грач.

– Товарищ капитан, я еще вот чего хотел… – Леонид смущенно замялся, но все же продолжил.– Вещи Креста, которые на базе оставались, их же тоже семье передадут?

– Да, конечно.

– Там это… у него планшет остался, там есть некая информация… ну, в общем, он не хотел, чтобы о ней его жена знала. Мне бы этот планшет минут на двадцать, я ее удалю.

Грач прищурившись посмотрел на Леонида, и ничего не спросив, согласно кивнул головой:

– Хорошо, дам команду, вещи Креста еще здесь лежат, если считаешь нужным, удали…

– Товарищ капитан, а кто это платит и ребятам, и Кресту, и мне… Россия? – не удержался от вопроса Леонид.

– А вот этого тебе, Малек, лучше не знать. Да и не все ли тебе равно, – Грач до того настроенный весьма доброжелательно, сразу насупился, и будто отгородился от Леонида какой-то незримой стеной.

– И еще… я ведь столько с Крестом тут общался, а имени его так и не узнал… Вы не скажите, как его звали.

– Что… как звали?… Скажу, конечно, Волынцев Александр Федорович было его имя…

Леонид, после того как удалил все порноролики с планшета Креста, пошел в место расположения грачевцев. Нельзя сказать, что там, после более чем месяца проживания и боевой жизни бок о бок, к нему стали относится как к своему. Нет, в свое братство бойцы его, образно говоря, так и не приняли, но в то же время относится стали совсем не так, как в начале и даже не так как к «пушечному мясу». Леонид для них стал чем-то вроде случайного, но заслуживающего уважения попутчика. То, что он до конца оставался рядом с Крестом, тем более добавило ему этого уважения. Поминали Креста без тостов и речей, в этакой суровой боевой обстановке. Для этого случая не стали пить ни коньяк, ни водку, а достали настоящего медицинского спирта. Бойцы с пониманием относились к решению Леонида покинуть их ряды и ехать в Россию. Пожалуй, если бы он решил по иному, они бы были удивлены. Его подробно расспрашивали о том последнем бое. Леонида ни в чем не винили даже в том, что фактически не стрелял и спрятался. Ведь большинство из них не сомневалось, что рано или поздно Крест закончил бы именно так. И то, что Леонид, находясь рядом с ним, сумел выжить, в том находили счастливый случай, за который благодарить надо разве что Господа Бога.

28

В ожидании начисленных ему денег, Леонид полдня проболтался по территории какого-то заброшенного промышленного комплекса, где базировалось несколько подразделений ополченцев. В Донбассе имелось много таких заброшенных бывших предприятий. В советское время все они что-то производили, на них кто-то трудился. Но с распадом Союза жизнь кардинально изменилась и не только люди – много востребованных в советское время предприятий, учреждений, НИИ и т.д. стали в новой жизни не нужны. Присматриваясь к бойцам этих подразделений, Леонид отметил, что среди них стало намного больше местных. Таких групп как «грачевцы», полностью состоящих из россиян осталось немного. Большинство имели смешанный состав. Тут же находился пункт приема и содержания пленных. Содержали их под охраной в полуподвальном помещении. Леонид стал свидетелем, как их выводили из этого полуподвала и сажали в кузов машины с тентом.

– Куда это их? – поинтересовался Леонид.

– В Донецк. Там их проведут колонной по улице Артема, навродь того, как пленных немцев по Москве? – ответил один из конвоиров.

– Как дети ведут себя эти новые главнюки. Аналогию с Отечественной Войной хотят провести. Там провели пятьдесят тысяч, целую армию отборных вояк. А здесь? Пару-тройку сотен каких-то ушлепков, если наберут, – прокомментировал предстоящее действо стоявший рядом боец, по виду явно из профессионалов.

После того как всех пленных, предназначенных для «парада», вывели из полуподвала, часовой громко обратился к кому-то из местного командования:

– А с этими что делать? Их, или лечить, или отпускать надо. Здесь они точно загнутся.

Дверь в местную «тюрьму» была широко распахнута и там прямо на полу укутанные в какое-то тряпье недвижимо лежали еще трое пленных. Один из них, впрочем, зашевелился, с трудом приподнялся и сел, остальные по-прежнему не подавали признаков жизни. Тот, который сел… Этот худой, даже изможденный, давно не брившийся и не стриженный человек показался Леониду знакомым. Он присмотрелся, но местный командир приказал закрыть дверь и отчитал часового:

– Твое дело охранять, а что с ними делать не твоя забота. А подохнут – не жалко, тремя бандерлогами меньше будет.

«Это же Богдан!» – Леонид, наконец, вспомнил, кого ему напоминает этот худой, патлатый и небритый пленный.

Последний раз они виделись где-то больше года назад. Нелегко сейчас было опознать в этом измученном доходяге Богдана. Леонид подошел к зарешоченному окну полуподвала и еще некоторое время всматривался в полумрак «тюрьмы», и у него рассеялись последние сомнения – то был его двоюродный брат. Леонид тут же поспешил к Грачу:

– Товарищ капитан!

Из бойцов никто не называл Грача по его армейскому званию. Такое официально-уважительное обращение сформировало у Грача ответное отношение к Леониду, нечто вроде отношения старика к непутевому, но нравящемуся ребенку. Леонид почему-то уверовал, что может обращаться к Грачу с самыми неудобными просьбами, как в случае его задержания в Луганске, и при этом в ответ он, как минимум не будет «послан». Грач сидел за столом в небольшой комнате, оборудованной по типу ротной канцелярии. Он корпел над бумагами, видимо, «подбивая» какие-то цифры.

– Чего тебе?… Денег еще нет, после обеда привезут, – Грач с явным неудовольствием оторвался от своих расчетов.

– Помогите пожалуйста! У меня тут брат двоюродный в плену, в подвале сидит, только сейчас его увидел. Он из Винницы, видимо под мобилизацию попал. Он там чуть живой, то ли ранен, то ли болен. Помогите его вызволить.

Грач недоуменно воззрился на Леонида, осмысливая услышанное, потом изрек:

– Ну, Малек, с тобой не соскучишься… Точно брат?

– Точно, его Богданом зовут, а фамилия Панасюк. У него и так со здоровьем проблемы, а тут… Умрет он в этом подвале. Помогите.

Леонид знал, что Богдан уже с полгода жил в России и шабашил по Подмосковью. Он не сомневался, что брат добровольно пошел воевать, ибо знал его взгляды и «чеченское» прошлое. Но сейчас для него стало целью спасти его любой ценой. Все равно, что место бабушки, которую он спасти не успел, занял Богдан, которого спасти он мог успеть. С недовольной гримасой Грач поднялся из-за стола… и вновь стал помогать этому случайно попавшему в его подчинение постороннему парню. Чем-то он сумел понравиться не только до мозга костей «псу войны» Кресту, но и этому не снискавшему чинов и наград в российской армии, и не сумевшего найти себя на гражданке бывшему офицеру. Грач пошел к местным командирам.

Леонид не очень надеялся, что ему просто так отдадут Богдана. Он очень боялся, что брата взяли в плен, зная, что он боец добровольческого батальона, а добровольцев местные ненавидели и вряд ли бы отпустили. Грач появился где-то спустя полчаса:

– Счастливый ты по жизни человек Малек, да и брат твой тоже. Представляешь, когда я с твоей просьбой пошел к коменданту, думал, что меня и слушать не станут. Но выслушали. Имя, которое ты мне назвал, совпало с его, и он действительно с Винницы. Ну, я все, что ты говорил, им пересказал, что по мобилизации, больной совсем. Они там и так и эдак, видно, и отпускать боятся, и возиться с ним неохота. Так вот, брат твой не ранен, только сильно болен, вроде простуда. Их там еще и врач не осматривал. От врача многое зависит. Его сегодня как раз должны привезти, он осмотрит этих лежачих пленных, там еще двое таких и засвидетельствует, кто ранен, кто болен, а кто прикидывается. Они тут никого лечить не хотят, так, что вполне возможно его тебе и отдадут, как родственнику. Так что ждем врача…

Но прежде чем приехал врач, привезли деньги. В группе Грача, кроме тех уцелевших бойцов, с которыми Леонид пересек границу, сейчас числились еще четверо профессионалов и трое, как ни странно, оставшихся в живых «нариков». Последние, не скрывали, что кактолько «получат денюшку», сразу свалят в Россию. Один из них, зная, что Леонид тоже собирается «отчаливать», обратился к нему:

– Может, вместе поедем?

– Да, нет, у меня еще здесь дела, – сразу уклонился от столь нежеланного попутчика Леонид.

Деньги выдавали строго конфиденциально, и кто сколько получил публично не оглашалось. Стоимость полезности того или иного бойца определял Грач. «Профессионалы» в целом остались довольны полученной суммой, «нарики» явно ожидали большего. Но Грач не дал им возможности выразить претензии:

– Радуйтесь, что в живых остались. Берите, что дают и шуруйте отсюда, и больше не приезжайте. В следующий раз уже так не повезет.

Леонид, открыв конверт, который вручил ему Грач, откровенно удивился – там оказалось сто тысяч рублей. Он никак не ожидал, что его двухнедельное таскание «РД» и снаряжение пулеметных лент оценят достаточно высоко. О том, что все эти сумасшедшие дни он косвенно участвовал в самых кровопролитных боях и рисковал жизнью, не говоря уж о здоровье… Леонид это пока как-то не воспринимал. Не воспринимал, что он способствовал самому настоящему убийству, как минимум нескольких десятков, а может быть и более сотни человек. Точно так же как не воспринимал ранее, что за это ему кто-то заплатит…

Врач приехал уже к вечеру и осмотрел «лежачих» пленных. Двое действительно оказались тяжело ранены, у Богдана диагностировали сильнейшее ОРЗ.

– Этих двух надо немедленно в реанимацию, а этого в больницу и проколоть антибиотиками, – вынес свой вердикт врач.

Тех, что в реанимацию вскоре увезли на «скорой». Богдана не взяли, в небольшой городской больнице просто не имелось мест, она была битком забита ранеными и больными ополченцами. Держать в затхлом полуподвале одного, постоянно кашляющего и отплевывающего мокроту, пленного и охранять его…

– Он нас тут всех заразит, кашляет и плюется, как верблюд, – высказал свое неудовольствие, заступающий в наряд начальник караула.

Тут комендант и вспомнил, что за этого пленного просил Грач:

– Тут вроде какой-то его брат среди наших есть. Говорят толковый боец, с самим Крестом воевал, который укропов косил как клевер косой, вроде он один сотни три их положил,– комендант озвучил один из слухов о подвигах Креста, которые постоянно прибавляли в «весе». – Давайте сюда Грача. Если этот брат поручится за него, пусть забирает…

После того как из полуподвала забрали тяжелораненых и Богдан остался один… Ему вдруг стало совсем плохо. Голова болела уже не столько от прежней и новых контузий, сколько от того, что забитый нос совсем не дышал. Дышать приходилось в основном ртом, что вызывало учащение приступов кашля. Он буквально задыхался и чувствовал, что вполне может умереть в этом зловонном полуподвале от удушья или еще чего-нибудь. Во время мучительных приступов, когда его буквально выворачивало наизнанку, и от этого начинали болеть все внутренние органы, Богдану исподволь приходила мысль: уж лучше бы погибнуть в бою, или расстреляли, чем так мучиться. Когда он корчился от очередного приступа, дверь полуподвала отворилась и зажгли свет. Сквозь слезы, вызванные удушающим кашлем, он увидел… Группа ополченцев в камуфляже с георгиевскими лентами на груди и ДНРовскими шевронами на рукавах и среди них, в такой же форме сын тети Гали. Его двоюродный брат с такой же как у других колорадской лентой на груди с красно-сине-черным шевроном на рукаве… Богдан вновь зашелся в кашле, да так, что вошедшие шарахнулись от него, как от чумного и поспешили назад. Лишь Леонид по-прежнему стоял на пороге и смотрел на него с состраданием.

– Так это твой брат? – брезгливо выглядывал из-за двери комендант.

– Да это мой двоюродный брат Богдан. Его по мобилизации призвали, он никакой не нацик, да и стрелять не умеет, – отчетливо говорил Леонид в основном для Богдана, дабы тот понял, что следует говорить ему, если начнут спрашивать.

– Да уж видно, ему никакого оружия и не надо. Так бациллами стреляет, как с твоего пулемета. Ладно, забирай его к чертям собачьим и поскорее. Не дай Бог прямо здесь ноги протянет, да и лишний пост для него выставлять ни к чему…

Богдан плохо понимал, что с ним происходит. Если бы Леонид не перебросил его руку себе через плечо и не поддерживал, он бы самостоятельно никак не прошел этот путь, сначала от полуподвала да КПП, потом до автобусной остановки, где автобусы уже не останавливались, зато можно было поймать «такси». Потом в полубессознательном состоянии его везли, потом куда-то вели опять под руки, но уже вдвоем, причем под вторую руку его вела какая-то девушка. Потом положили на постель дали горячего чаю, и он провалился в тяжелый сон.

Леонид сидел за столом, и ел, стараясь не спешить, хоть это у него и не получалось – он был чертовски голоден, да и просто соскучился по домашней пищи. Одновременно он рассказывал на ходу придуманную историю о своих злоключениях и о том, как встретил брата:

– Представляешь, гляжу, вроде Богдан, и чуть живой.

– Я сама его сначала не узнала. Тебя увидела, обрадовалась, и не пойму, что за мужика ты тащишь, – счастливая улыбка не сходила с лица Ларисы.

– Лар, сама видишь его состояние. Надо врача какого-нибудь привести, пусть осмотрит, лекарства выпишет, скажет, как лечить. А когда Богдан немного оклемается, все вместе поедем в Россию, – озвучил план действий Леонид.

– Врача-то найти не проблема… только Леня, у меня ведь денег почти не осталось, а лекарства сейчас у нас страшно дорогие, в аптеках нет ничего, надо у спекулянтов с рук покупать, а они втридорога дерут. Да и врач за спасибо не придет, – счастливую улыбку Ларисы чуть омрачила виноватая мина.

– Насчет денег не беспокойся, у меня кое что имеется, – не отрываясь от еды, сделал успокаивающий жест Леонид.

– Если так, то хорошо, – несколько удивилась Лариса.

Она помнила, что денег у Леонида оставалось немного, да и те у него выгребли, когда задержали в Луганске. Как тут не удивится, если он три недели болтался неизвестно где, а до того тоже жил в основном за ее счет и вдруг появляется в ополченской форме и у него откуда-то появились деньги… Любопытство любопытством, но пока еще Лариса не считала себя вправе задавать возникшие у нее вопросы, конечно же оставляя их на потом.

Обстрелы стали заметно реже. Война, вкусившая обильной пищи под Иловайском, словно насытившись, решила немного передохнуть. И в эту первая ночь после разлуки бегать в бомбоубежище не пришлось, что при наличии больного Богдана было весьма проблематично. В общем, ночь прошла спокойно, и ничто не мешало влюбленным насладиться друг другом, разве что время от времени надрывно кашлял и стонал Богдан в соседней комнате.

Наутро они проснулись поздно. Леонид забеспокоился, что не слышит, ни кашля, ни стонов. Он как был, только натянув трусы, поспешил в соседнюю комнату… Богдан лежал весь потный, но спал относительно спокойно. По всему, ночь проведенная в нормальных условиях, благотворно повлияла на него. Вскоре он даже смог встать и, шатаясь от слабости, но самостоятельно дойти до туалета во дворе. Потом он отказался от «завтрака в постель» и сам дошел до стола, в охотку поел…

Прежде всего истопили баню. От обоих братьев, особенно от Богдана так «несло»… Лариса делала вид, что не чувствует, но Леонид еще с ночи понял, что от него весьма дурно пахнет казарменно-полевым духом и ему стало очень в этой связи неудобно перед девушкой. В сарае имелся уголь. Леонид умел топить баню, ибо такая же была у его бабушки. В бане он с наслаждением смыл с себя «пуды грязи» и хорошо отпарил больного брата. Лариса сбегала в поселковую поликлинику и пригласила врача, пообещав «отблагодарить». Тот сказал, что зайдет к вечеру. После бани Богдан еще более «окреп». Когда пришел врач, он встретил его уже уверенно стоя на ногах, разве что ни с того ни с сего его прошибал сильный пот, что свидетельствовало об общей слабости. Осмотрев и прослушав Богдана, врач удивленно воскликнул:

– Я-то думал вы меня к раненому или контуженному приглашаете, а это всего лишь простуда. Вообще-то раньше таких госпитализировали, но сейчас, ни одна больница вас не возьмет, все ранеными под завязку забиты, во всех коридорах койки стоят, сплошные огнестрелы, осколочные, ампутантов много. Так что лечиться дома придется, полежать с недельку, лекарства попить. Но лекарства, какие я пропишу принимать обязательно, – врач сел писать рецепт.

За те три дня, что Богдан согласился «лежать», меж братьями имели место множество самых разнообразных разговоров, на естественные в такой ситуации темы.

– Как ты оказался среди «колорадов»? – не мог не задать этого вопроса Богдан.

– Случайно. Приехал, чтобы бабушку вывезти, ну и… так получилось, не стал вдаваться в подробности Леонид.

– А бабушка где? Почему мы у этой Ларисы, а не у нее в доме?

Бабушка погибла вместе с матерью Ларисы. Они из магазина шла, когда ваши обстрел начали, и обе рядом погибли, – Леонид не преминул ответить на «колорада».

– Понятно,– Богдан смущенно опустил глаза. – А с домом бабушки что, он цел?

– Частично. Рядом с ним снаряд упал, а потом его еще грабанули, скорее всего не один раз. В общем, жить там сейчас нельзя.

– И все же, Лень, я не пойму, как же ты среди «колорадов» оказался? – продолжал допытываться Богдан.

– Я же не спрашиваю, как ты к «укропам» попал, и по всему в добровольческий батальон. Если бы про то кто-нибудь дознался, ты бы ни здесь не сидел, ни в подвале не загибался. Ты бы в канаве лежал, и никакой кашель тебя бы уже не мучил, – с раздражением отвечал Леонид, приглушая голос, чтобы его не услышала хлопочущая на кухне Лариса.

– А я и не скрываю. Да, я в добровольческом батальоне воевал. И если бы здоровье не подвело, и сейчас бы воевал, – заносчиво заявил Богдан.

– Ладно, не хорохорься, и это, голос особо не повышай, и при Ларисе про дела наши не базарь. Я не хочу, чтобы она и про меня и про тебя все знала. Думаю, и мне и тебе выгодно, чтобы о нас поменьше знали и говорили. А насчет войны… видел я, как вы воевали и радуйся, что с тобой все так обошлось, и что я тебя встретил и узнал. Знаешь, сколько ваших от Иловайска до Комсомольского лежит по полям? – Леонид замолчал но не от того что ожидал ответа, а потому что боялся встречного вопроса: а ты откуда это знаешь?

– Не знаю, но догадываюсь, – Богдан закашлялся и стал сморкаться в платок, выданный ему Ларисой после бани. «Пробив» нос продолжил. – Сам-то ты, что у «колорадов» делал, неужто воевал?

– Да какой из меня вояка… Так, подай-принеси, – не стал уточнять, что именно подавал и приносил Леонид.

– Понятно. Таких как ты они специально набирали, чтобы за ними убирать и их обслуживать, – голос Богдана звучал пренебрежительно. – Не поверишь, но я ведь тоже конечной целью имел поиски нашей бабушки. Мечтал, эдак, прийти к ней в роли воина-освободителя, – Богдан невесело усмехнулся и покачал головой.

– Тетя Оксана знает, что ты здесь? – Леонид спрашивал не только из «родственной вежливости», но и, желая, от острой темы отойти в семейную.

– Не… я ей сказал, что работаю под Днепропетровском, окна в офисы ставлю. До последнего времени я с мамой регулярно перезванивался. Но вот уже скоро неделю не звонил. Нам приказали, когда из Иловайска выходили документы и мобильники уничтожить. Я, правда, этого не сделал, просто где-то в суматохе боя потерял, или вытащили у меня мобильник, когда больной лежал, не помню,– на лице Богдана обозначилась явная тревога.

Он не сомневался, что мать переживает столь долгое отсутствие звонков от него и еще более то, что не может сама до него дозвониться. Тем не менее, он не преминул о том же спросить брата:

– А твои-то мать с отцом знают, что ты здесь с колорадской лентой на груди рассекаешь?

– Тоже нет. Я вообще с матерью не переговариваюсь, только СМСки шлю. Я ведь сам, без их разрешения… вроде как сбежал. Если хочешь, на мою мобилу, отзвонись матери, – Леонид протянул телефон.

– Спасибо… мать, наверное, уже вся испереживалась… Черт… не могу вспомнить номер телефона матери, который в моем мобильнике был забит. Совсем голова плохо варить стала…

Наконец, Богдан, путем проб и ошибок, дозвонился до матери. Леонид тактично вышел из комнаты. Впрочем, Богдан из разговора тайны не делал и говорил достаточно громко. Из того что смог расслышать Леонид он определил, что брат «заливает» матери про то, что потерял мобильник, а зарплату им задерживают, потому новый купить не может, а звонит с чужого, потому долго говорить тоже не может, но у него все в порядке и т.д.

Наличие у Леонида денег позволяло относительно безбедно существовать и без спешки готовиться к отъезду. А жизнь вокруг шла своим чередом. Больше всего Богдана возмущал тот факт, что в местных школах, как и положено, начался учебный год. Этого он понять не мог. Какая школа, когда Донбасс фактически оккупирован российскими наемниками и местным отребьем!? Не мог он понять, что жители хотят жить, как и жили прежде, несмотря на полную неопределенность статуса их так называемых новообразованных государств:

– Не пойму… Сам видел когда на блок-посту стоял. Те местные, которые за Украину, шли на Запад, в другие области. Наверняка, те кто за Россию, на восток шли в Ростов. А эти, что ни туда, ни сюда, которые как дерьмо в проруби, чьи дети сейчас тут в школу пошли…

– Да брось ты Богдан, что кроме пророссийской и проукраинской позиции, других нет? Люди все разные, есть и такие, кому просто некуда ехать, не к кому, ни в России, ни на Украине. Старики те вообще многие никуда не едут, боятся, что дорогу не осилят. Ты знаешь, если бы я здесь жил, то наверняка тоже занял бы этакую среднюю позицию. А жить-то все равно как-то надо, детям учиться надо, у многих хозяйство, огороды, скотина. Да и выживать как-то надо. Вон, посмотри сколько здесь сейчас частных извозчиков, тьма. И таксуют в основном старики на раздолбанных «Жигулях». А есть и такие, кто вообще не знает куда бежать, где приткнутся. Вон Лариса, мать похоронила, работы у нее нет – куда ей деться? – Леонид последние слова проговорил полушепотом, чтобы Ларисе их никак не услышала.

– Так ты что, и ее собираешься с собой в Москву взять? – так же негромко озвучил свою нечаянную догадку Богдан.

– Да… Здесь ей делать нечего. Порядка в округе нет, и молодую симпотную девчонку любой обидеть может. Я должен ей помочь, она же нашу бабушку похоронила и ее мать вместе с бабушкой погибла, когда помогала ей продукты с магазина до дома донести. Нельзя ее тут бросать, – твердо стоял на своем Леонид.

– Я понимаю, с твоей стороны это, можно сказать, благородно. Но, что ты матери скажешь? Мне почему-то кажется, что и тетя Галя и отец твой вряд ли ей обрадуются,– Богдан кашлянул, но на этот раз сдержал приступ.

– Что тебе сказал, то и им скажу, – по этакому ерепенистому тону чувствовалось, что и Леонида очень беспокоит реакция родителей на его поступок.

– Ладно, это твое дело. Вот еще что. Путь-то нам предстоит неблизкий, а у меня ни рубля, ни гривны. Все там пропало, вместе с телефоном, – в голосе Богдана слышалась некая неловкость.

– У меня деньги есть. Нам всем на дорогу хватит. Главное, до границы без приключений добраться, а там доедем, – без тени сомнения заверил Леонид.

– А у тебя с этой Ларисой как? – вновь с некоторой неловкостью спросил Богдан.

– Все как надо у нас с Ларисой, – тоном пресекающим дальнейшее развитие этой темы ответил Леонид.

Богдан все понял и воздержался от уточняющих вопросов. Он вообще немало удивился столь быстрому взрослению двоюродного брата, которого привык считать этаким маменьким сынком несмышленышем, всегда в общении с ним смущавшемуся и буквально смотревшему ему в рот. Этому, конечно, способствовала большая разница в возрасте. И вот совершенно неожиданно брат предстал перед ним уверенным в себе, имевшим свое мнение, спорящим с ним… Более того так получилось, что Богдан от него целиком и полностью зависел, не говоря уж о том, что он был обязан Леониду едва ли не жизнью.

29

Нормальные условия жизни, хорошая пища с базара и лекарства, купленные по спекулятивной цене, если и не полностью восстановили здоровье Богдана, то подняли его до уровня, позволяющего преодолеть путь до Москвы. Не желая оставаться тормозом для Леонида и Ларисы, он уже через пять дней заявил, что готов ехать. Но сначала братья сходили на могилу к бабушке, затем к ее дому. Облазили все от подпола до чердака, в поисках прежде всего одежды, ибо ехать «по гражданке» было удобнее, особенно по России. Переоделись в то, что нашли из своих прежних вещей. К счастью обнаружили старые свои куртки, которые бабушка почему-то хранила, не выбрасывала. Сейчас, в условиях наступившей осени, они оказались очень кстати. Поездку же по территории Донбасса упрощало то, что уже не было необходимости делать крюк через Луганск – вся граница Донецкой области с Россией теперь контролировалась ополченцами.

До ближайшего пропускного пункта ехать предстояло чуть больше часа. Ехали по местам недавних боев. Местные жители, не обращая внимания на опасность нарваться на мины и растяжки, пользуясь временным затишьем, вышли в поля и спешили убрать урожай: пшеницу, подсолнечник, кукурузу… Война войной, а урожай ждать уже не мог.

На этот раз пересекать границу пришлось хоть и в не очень большой, но и не такой уж маленькой колонне беженцев, то есть встать в очередь. Свежеиспеченные днровские пограничники только к Ларисе не имели претензий, но увидев российский паспорт Леонида, в котором значилось место его рождение и, ознакомившись с оным Богдана с «винницкой пропиской»… У них появились веские основания обоих тормознуть до выяснения. Леониду ничего не оставалось, как отозвав старшего пограничника в сторону показать бумагу, подписанная Грачем и комендантом базы в Иловайске. Показывать ее открыто, перед Ларисой и особенно Богданом, он не хотел. У брата наверняка бы возник вопрос: а с чего это какому-то уборщику казарм и сортиров сепорское командование дает своего рода пропуск на проезд по своей территории? На этот вопрос Леонид отвечать совсем не хотел. Тем более в той бумаге значилось, что боец армии ДНР Леонид Прокопов, позывной «Малек», направляется в Россию на лечение и отдых. Так же он полушепотом ответил на вопрос пограничника про Богдана: как это так, человек почти с Западной Украины оказался здесь, да еще хочет пересечь российскую границу? Леонид обнародовал половинчатую правду, что это его двоюродный брат, приезжавший проведывать свою бабушку, чей дом оказался в зоне боевых действий, бабушка погибла и т.д. То, что оба они участвовали в боях, да еще с разных сторон… Эта правду никак нельзя было обнародовать, она бы прозвучала слишком сложно и неправдоподобно. Тогда бы точно Богдана задержали. Для подтверждения их родства предъявили фотоальбом, который они взяли с собой из дома бабушки. Там на нескольких фотографиях они снимались вместе. И хоть Леонид на тех фото был еще ребенком, а Богдан взрослым парнем, они смотрелись вполне узнаваемо. Почему оба едут в Россию, когда одному надо в Винницу? Так сюда ближе и безопаснее, к тому же брат давно не навещал родню в России, вот и решили вместе ехать.

Поверили или нет, но в конце-концов их пропустили, хоть на Богдана смотрели с подозрением. Возможно, сыграло свою роль, что он нет-нет, да и закашливался, сразу видно, что не совсем здоров. Видимо, пожалели и пропустили. На российском пропускном пункте все обошлось без эксцессов.

– Суки… если бы Россия не ввязалась, сейчас бы уже этого Лугандона не было, – зло бормотал себе под нос Богдан, когда они шли от пункта пропуска к остановке автобуса, чтобы ехать в Ростов.

– Перестань Богдан. Признай, что армия у вас полное дерьмо. А что там помогла Россия? Ну, вошли несколько подразделений и через пару-тройку дней сразу ушли. Ну, обстреляли они ваших несколько раз. Была бы у вас армия, а не пойми что, разве бы она побежала, как только по ней чуть сильнее ударили? – внес свою реплику Леонид, оглядываясь по сторонам – не идет ли кто рядом и не слышит ли их.

– Мы не разбежались, это ВСУшники побежали, а мы воевали. Иловайск уже почти наш был, ваших колорадов наемных, нариков этих гнали в хвост и в гриву. Про местных отморозков я вообще не говорю, – зло огрызнулся Богдан, уверенный, что брат находился в это время где-нибудь в тылу мыл казарму и ничего этого не знает.

– Ладно, чего после драки кулаками махать, плюнь и забудь, – примирительно предложил Леонид.

– Не могу… Я ведь по настоящему воевал Леня, в тылу не отсиживался, наступал, отступал, стрелял, и в меня стреляли. На моих глазах товарищей моих убивали, меня больного, чуть живого по степи и лесопосадкам товарищ мой тащил, не бросил. Не могу я этого забыть. Я воевал, а не толчки драил, – в последних словах был явный намек Леониду.

Леонид промолчал. Он не хотел, чтобы Леонид, да и Лариса узнали о его истинном участии в боевых действиях, чтобы брат воспринимал его как врага. А в том состоянии, в котором находился сейчас Богдан, именно так бы и получилось. Лариса молча шла рядом, не вмешиваясь в разговор братьев. Она тоже не сомневалась, что большую часть времени своего отсутствия Леонид провел в Луганске на той базе и действительно занимался всевозможными хозработами. А в общем, она сейчас просто «плыла по течению» как соломинка, которую подхватил поток и куда-то нес, она надеялась, что несет к чему-то лучшему, чем было в ее жизни до сих пор. А что ей еще оставалось после гибели матери. В ее жизнь вошел Леонид, а влюбленные назад уже не оглядываются – они без колебаний идут туда, куда любовь позовет.

Проще всего было ехать до Москвы на поезде. Но решили не рисковать, ибо небольшой участок железнодорожной ветки проходил по территории Украины, то есть Луганской области, той ее части, что находилась под контролем ВСУ. Там бы наверняка проверили документы и не факт, что кого-то из них, а то и всех не ссадят до выяснения. Даже Богдан не горел желанием сейчас вновь оказаться на Украине. Он не думал, что его там встретят как героя, а скорее всего опять погонят куда-нибудь на позиции, или в лучшем случае на блок-пост. Этого его здоровье уже точно не выдержало бы. Потому взяли билеты на ближайший автобус до Воронежа, на московский сразу трех билетов не оказалось, а ждать, ночуя на вокзале, не хотелось. Автострада к счастью вся пролегала по российской территории. Леонид ехал тем же путем, каким три месяца назад приехал сюда. Только сейчас от Воронежа он не собирался ехать в Курск, а прямо на Москву.

О том, что возвращается, Леонид решил сообщить матери уже не СМСкой. Он понимал, что простого разговора не получится, боялся его и все откладывал. Богдан же испытывал колоссальное неудобство от того, что состоял на «иждивении» у брата. Он постоянно у него одалживался, чтобы позвонить матери и озвучить ей очередную порцию «лапши на уши», про задерживаемую зарплату и отсутствие телефона, но мамочка не беспокойся твой сын жив и здоров…

Наконец, Богдан не выдержал:

– Слушай, Лень, ты не можешь мне денег взаймы дать? Я телефон куплю, самый дешевый, чтобы всякий раз тебя не дергать.

Леонид подал ему десять тысяч.

– Ого, да ты не иначе клад нашел, когда сепорам сортиры чистил. Я когда окна под Москвой вставлял, за месяц столько не зарабатывал, – удивился и вновь уел брата Богдан.

– Почти угадал, – засмеялся Леонид, не обращая внимание на очередной «укол», но истинное происхождение этих денег раскрывать не стал, как и придумывать на сей счет небылицы.

Леонид помог брату купить телефон, относительно недорогой, с небольшим набором функций, но долго держащий зарядку – Богдан в этих делах был не силен. Он удивился насколько хорошо брат ориентируется в качествах того или иного мобильника и не мог не высказать восхищения.

– Вот, что значит на компьютерщика учиться, а я вот совсем отстал. Хоть и ненавижу совок, а по сути, так в нем и остался. Весь этот компьютерный бум как-то мимо меня прошел, – хоть и не на прямую, но Богдан вновь посетовал на так нелепо складывающуюся у него жизнь.

Первым делом Богдан позвонил матери, сообщив, что, наконец, получил деньги и купил новый мобильник взамен потерянного. До отправки автобуса оставалось время, и он решил позвонить на мобильный старлею Диме. Достав, данную ему при расставании визитку он не без тревоги набрал вписанный туда номер, ибо не был уверен, что артиллерист благополучно пережил бои под Иловайском. Сразу возникли проблемы с соединением, ибо МТС российский и МТС украинский это не совсем одно и тоже. На помощь опять пришел Леонид. Старлей ответил каким-то слабым замогильным голосом.

– Дима, привет, это Богдан, помнишь меня… как ты? – не мог не обрадоваться, услышав голос старлея Богдан.

– Богдан? Рад тебя слышать. Со мной хреново, в госпитале лежу. А ты где, из Иловайска вырвался? – голос в трубке как будто окреп.

– Да как тебе… в общем вырвался, сейчас у меня все в порядке. А ты-то как, ранен тяжело? – Богдан испытывал искренне беспокойство за этого в общем-то малознакомого человека, но как говорится фронтовая дружба она особая.

– Да непонятно тяжело или нет, смотря какие последствия будут. Батарею нашу с минометов накрыли. Взрывной волной каску сорвало и тут же, как нарочно еще одна мина в нескольких метрах разорвалась. Здесь уж меня камнем от этого взрыва прямо по башке. Очнулся, когда уже в госпиталь везли. В общем, тяжелая кантузия. Боюсь, как у тебя после Чечни может получиться. Хотя это можно сказать мне еще повезло. Батарею нашу потом на марше, когда отступали, вдрызг расколотили. Тут со мной мои ребята лежат тоже трехсотые, у одного ногу по колено ампутировали, у второго осколок в легком, операцию делать будут. От них узнал, что там у нас не меньше десятка двухсотых было. Вот так… Богдан, извини, больше говорить не могу у меня сейчас процедуры. Потом созвонимся, поговорим. Рад, что у тебя хоть все в порядке…

Богдан сидел в отрешенной позе, осознавая то, что ему сообщил артиллерист. Он словно снова очутился там, на войне, вспомнил то, что ему все менее хотелось вспоминать. Из этого ступора его вывел Леонид жестами показывавший, что пора идти на посадку в автобус.

За окном автобуса проплывала неотличимая от донецкой, донская степь. Только в отличие от первой, здесь уже давно во всю шла уборка урожая. Навстречу, в сторону Ростова сплошным потоком шли грузовики с зерном. Там, в порту их ждали суда типа река-море, чтобы везти эту пшеницу на экспорт.

– Да, богата Россия, чего здесь только нет, и нефти море, и газа, и леса, и металлов всяких и хлеб вон гонят, а народ живет плохо. Да это ладно бы, хотите в космос летать, да олигархам и чиновникам миллиарды и миллионы позволяете воровать – ваше дело. Почему не хотят, чтобы Украина из такой же нищеты вылезла? – Богдан вновь возобновил спор с братом.

Они сидели рядом в большом междугороднем автобусе. Лариса сидела у окна и с любопытством разглядывала вечерние заоконные пейзажи – она впервые оказалась за пределами своей области. Леонид в середине, Богдан у прохода.

– А тебе не все равно? – не пожелал втягиваться в очередную дискуссию Леонид.

– Представь, не все равно. Чую, не где-нибудь, а здесь предстоит мне в ближайшие годы жить. Ну, а ты-то что думаешь по этому поводу. Ты же, можно сказать, там за Россию воевал, хоть и со шваброй и веником в руках, – не мог не ерничать Богдан.

– Хорошо отвечу. Я вообще-то сам не задавался этим вопросом, но один человек, пытался мне объяснить, примерно то, о чем ты спрашиваешь. Он говорил, в России всегда такая власть, которая большинству русских богато, или хотя бы в достатке жить не позволит. Так всегда было и при царе, и при коммунистах и сейчас. Лишь те, кто у власти и кто сумел при приватизации жирные куски урвать, сейчас живут в удовольствии, большинство же с хлеба на квас.

– И что же это большинство все терпит, этот хлеб с квасом. У нас вот терпеть не стали, на майдан вышли, скинули ворюгу, – назидательно произнес Богдан.

– Потому и терпит, что если как у вас бучу поднимут, еще хуже будет, как в семнадцатом году, или девяносто втором. Что у нас, что у вас, кого не поставь во главе, они только для себя и своего окружения все делать будут, в свое удовольствие жить, а на народ плевать. Вот у вас, говоришь, скинули Януковича, что лучше стало? Все эти Яценюки-Порошенки, думаешь, они за простых украинцев радеть будут? Вон, у нашего главнюка спорт на первом месте, он болельщик страстный, это его главное удовольствие. На Олимпиады, чемпионаты мира деньги миллиардами швыряет, а верно говоришь, народ в основном бедно живет, дорог мало, жилье плохое, по коммуналкам да баракам многие ютятся, квартирный вопрос он как не решался, так и не решается до сих пор. Но если его скинуть для простых людей лучше не станет. Просто наверху начальники сменятся и, может быть, еще худшие придут, со своими удовольствиями, которые тоже народу поперек горла встанут. Вон, при Ельцине как банкиры-олигархи поднялись. Если бы не Путин вся Россия сейчас бы была собственность Березовского, Ходорковского и им подобным. Так что Путин не самый плохой президент, во всяком случае политик сильный, хоть и хозяйственник никакой. И у вас не надо было ничего трогать, пусть бы Янукович срок досидел, доворовал, что не успел доворовать и спокойно бы ушел. Плохо было бы, но лучше чем сейчас. Вон, уже сколько крови пролилось. И бабушка наша еще бы пожила и Ларисы мать и вообще… – Леонид резко оборвал монолог, отстранился от брата, засмотревшись на задремавшую и казавшуюся ему невероятно красивой во сне Ларису.

Богдан вновь удивился, как ему казалось, не по возрасту зрелым и продуманным рассуждениям брата. Он не знал, что отвечать, тем более брат, судя по всему, больше эту тему муссировать не хотел. Тем не менее, Леонид вдруг вновь повернулся и едва слышно заговорил чуть не в ухо Богдану:

– Знаешь, я много в последнее время про это думал и мне кажется, что все с семнадцатого года началось. Если бы тогда царя, какой он там не был никудышный, не свергли, сейчас жизнь была бы намного лучше, чем она есть, и в России, и на Украине.

Богдан немного помолчал, чуть покашлял в платок, и решил кое-что уточнить:

– Говоришь, что это чьи-то мысли, а чьи, кто ж тебя так просветил? Насколько помню, ты же политикой никогда особо не интересовался. Уж не тогда ли с тобой политработу проводили, когда ты у сепоров метлой махал?

– Кое до чего сам допетрил, а кое в чем просветили, – последние слова Леонид вновь произнес полушепотом.

– Да, ну. И где ж просветили-то, уж не в сортире ли, который ты убирал, – вновь начал издеваться Богдан.

Вообще то, Богдан не забыл, чем он обязан брату. Но сейчас ему стало до того обидно за Украину, да и за себя, ибо совершенно не знал, что его ожидает, как он будет жить дальше. Брат в этой клоаке, под названием вооруженный конфликт, хоть девушкой обзавелся, которая смотрит на него влюбленными глазами и едет за ним, словно собаченка верная бежит. Ох, не знает она, что ее ждет в Москве, он-то свою тетку знает. И все равно у них есть жизненная перспектива. А у него – ничего, никакого будущего.

– Слушай Богдан, ей Богу, задолбал ты меня этим сортиром. Не хотел я тебе говорить, но не могу больше, скажу правду. Не с метлой на ополченской базе я эти дни провел. Я, как и ты, в самом пекле побывал. И в Иловайске был и потом под Иловайском. Я не меньше твоего и повидал и рисковал, – Леонид настолько приблизился к брату, что едва не касался губами его уха.

– Как это… Ты же говорил, что не стрелял? – признание брата немало удивило Богдана.

– Не стрелял… почти… один раз очередь дал, когда жизнь с овчинку показалась, но вряд ли в кого попал. Но все это время я не метлу носил, а рюкзак с патронами, а потом этими патронами в лентах набивал коробки для ПКМ, – Леонид насупился весь в сомнении, правильно ли он сделал, открывшись-таки брату.

– А потом… кто с тех ПКМов стрелял? – настороженно спросил Богдан.

– Не с ПКМов, а с ПКМа. Я был вторым номером расчета, обслуживал одного пулеметчика. А кого… Ох боюсь тебя расстроить… Стрелял с того пулемета… Может, чего говорили у вас о пулеметчики с позывным Крест?

– Крест? – Богдан порылся в памяти и вспомнил эпизод с пленным нариком, которого «вызвал на откровенность» посредством штык-ножа Куренчук. – Да, что-то такое слышал, – теперь уже помрачнел Богдан от воспоминаний, не доставлявших ему радости…

Автобус, светя фарами, продолжал движение уже во тьме, делая остановки в небольших городишках и поселках. Несмотря на столь позднее время, выходивших пассажиров сменяли новые, но не много и постепенно количество свободных мест возрастало – вечерне-ночной рейс не самый удобный для пассажиров. С трудом, но можно было отследить, что меняется и пейзаж за окном: бескрайняя степь с искусственными лесопосадками сменилась лесостепью и чем дальше на север, тем меньше становилось степи и больше леса. Почти весь салон автобуса спал или дремал, только братьев сон не брал.

– Вот оно как Леня… получается, мы вполне могли встретиться на поле боя, как враги, – судя по тону, признания брата не понравились Богдану.

– Я не виноват, что чем-то Кресту понравился, и он меня буквально заставил пойти к нему вторым номером. Я с ним до самой его гибели рядом был.

– Значит, все-таки убили этого вражину?

– Прежде, чем его убили, он столько ваших успел положить… не сосчитать, – Леонид пытался говорить бесстрастно, но у него это плохо получалось, что-то похожее, то ли на романтизм, то ли на максимализм проскакивало.

– А ты, значит, ленты ему подавал, чтобы этот вампир не отвлекался, без остановки кровь пил, наших ребят убивал, – даже в полутьме салона было отчетливо видно, как лицо Богдана исказила гримаса ненависти. – Слава Богу, больше он никого не убьет.

– Богдан, в той группе, в которую я совершенно случайно попал, там поначалу почти одни асы собрались. Крест пулеметчик, другие с гранатометов так жарили, ни одна граната мимо не летела. У них у всех не одна война за плечами. У Креста было две чеченских, у других и чеченская и грузинская, были, кто и на Балканах и в Приднестровье успели повоевать. Там такие зубры, и такие командиры. И таких групп воевало немало. Вот ты думаешь, что это российская армия вас от Иловайска погнала. Я же говорю, воевали они чисто символически, и помогли больше морально, чем фактически. А вашу колонну, когда вы из Иловайска выходили, громили, в основном, такие как Крест. Российская армия в бои непосредственно почти не влезала, разве что оказывала артиллерийскую поддержку. Я это сам видел. Видел как ваши БМП, БТРы, автомобили с гранатометов подбивали, и оттуда люди выскакивали, а их Крест тут же подбирал, мало кто от его пуль уходил.

Богдан вспомнил, как подбили их БМП. Все происходило именно так, как описывал Леонид. И его тоже ждали пули, либо Креста, либо еще кого-то, если бы не задержавший его приступ кашля и Куренчук, сообразивший прикрыться задней бронированной дверью БМП. Он вновь бросил неприязненный взгляд на брата:

– Горд небось, героем себя чувствуешь?

– Ничуть. Хоть эти три месяца в плане жизненного опыта дали мне больше чем вся предыдущая жизнь, но лучше бы я всего этого как раньше не знал, так и сейчас бы не знал. Я бы никогда вообще не сознался, где я был и что делал. Это ты меня подначками своими достал, вот я и не сдержался. Пойми Богдан, все, что там случилось все эти ваши и наши подвиги полная бессмыслица и глупость. Да и воевать, как я посмотрел, там особо никто не рвался, – Леонид огляделся, не слушает ли кто их.

Но основная масса пассажиров полупустого автобуса спали и лишь единицы, так же как они, негромко разговаривали друг с другом, или по телефону. И Лариса, откинувшись на спинку сиденья, характерно дышала во сне и на ее губах блуждала какая-то загадочная улыбка.

– Как же никто не рвался, а этот твой Крест? Он то, небось, кайф ловил, когда кровь лил? – от переполнявшей Богдана злости он даже задохнулся, что вызвало новый кратковременный приступ кашля. – Нас-то небось укропами, бандерами называли и ты тоже?– Богдан утирался платком.

– Да называли, и я называл. А как же иначе в такой компании. Вы-то нас колорадами, ватниками, сепорами называли, и ничего. А вот что касается кайфа… Нет, Креста просто азарт боя захватывал. Тут у него действительно чуть крышу не сносило. Убивал действительно легко, как работу делал, но без ненависти какой-нибудь. Знаешь, как в западных фильмах иной раз показывают: убивают и тут же говорят – ничего личного. Кого он по-настоящему ненавидел так это кавказцев. Вот когда он их убивал, то действительно испытывал истинное удовольствие. У него с ними, еще когда он срочную служил, терки были. А в Донбасс он приехал, чтобы как он выразился, форму не потерять, потренироваться, боевые навыки вспомнить. Он не сомневался, что с Кавказом все одно когда-то война будет и постоянно готовился к ней. Странный конечно он был, Крест. Но ко мне очень хорошо относился, не знаю за что. И я его уважал…

Богдан устало откинулся и прикрыл глаза, явно не желаю более этот разговор продолжать. Вскоре он задремал, а Леонид все гадал, правильно ли он сделал, что раскрылся перед братом, и в конце концов дрема овладела и им…

В Воронеж приехали ранним утром. Богдан вел себя будто и не случилось того ночного разговора. Напротив, едва Лариса отошла, Богдан заговорил просительным тоном:

– Лень, как до дома доедешь, ты тете Гале и отцу не говори, что меня в Иловайске встретил и вообще, что вместе ехали тоже не говори, и Ларисе тоже скажи, чтобы она обо мне ничего такого не трекнула. Ну, а я своей маме ничего про тебя не скажу. Ты прав, для всех наших лучше будет, если никто ничего не узнает. А Ларису очень тщательно проинструктируй, что можно говорить, а что нельзя.

– Ты знаешь, я сам тебе о том же хотел напомнить, – с явным облегчение отвечал Леонид. А насчет Ларисы… не знаю. Это ж ей что-то типа роли придется играть, а ей и без того предстоит… Ну, да ладно что-нибудь придумаем.

– Спасибо Лень. Если я тебе чего-то этой ночью не так сказал, не обижайся. Я иной раз говорю, не подумав, особенно когда обида душит, в придачу к кашлю этому. А вообще-то я тебе завидую. Ты, и молодой еще, и профессия у тебя есть современная, престижная, и девушка. А я вот… ума не приложу, что я в Москве делать буду. Не за матери же счет жить, или опять окна вставлять. Боюсь, после того, что со мной там было не смогу вновь на побегушках, вторым сортом себя чувствовать, – с невеселой грустью в глазах и печалью в голосе поведал о своих «перспективах» Богдан.

– Да нечему завидовать. Профессия? В Москве она значит немного, таких как я пруд пруди, айтишник на айтишнике и айтишником погоняет. Работу по специальности с хорошей зарплатой мне найти почти нереально. А блата, знакомств там, ни у меня, ни у родителей моих нет, сам знаешь, – пожаловался на судьбу и Леонид.– Да и с Ларисой все не так просто. У меня ведь своего-то ничего нет, главное жилья нет. Не знаю, как мама ее примет. Я ведь сейчас не от того матери не звоню, что не хочу, а от того что боюсь сказать, что Лариса со мной едет.

– А звонить придется. Лучше ты ее заранее подготовь, чем как снег на голову. Обязательно позвони как можно скорее, а лучше сейчас же, – счел нужным дать совет с позиции «старшего брата» Богдан.

Сам же он теперь звонил матери со своего нового мобильника. На него же звонила и Оксана Тарасовна. Она да сих пор не сомневалась, что ее сын по-прежнему находится в Днепропетровске и ждет расчет в той фирме, в которой работал. Богдан, уже на ж-д вокзале в Воронеже в ожидании поезда на Москву, продолжил этот «телефонный спектакль»:

– Мам, привет. Как у тебя дела?… А как самочувствие?… Понял. Ты к врачу-то ходила?… Да черт с ними с деньгами… Да плюнь ты на этих хозяев… Ладно, как хочешь. Я вот, что тебе хотел сообщить. Деньги я, наконец, получил, правда меньше чем обещали… Да, я тоже тут с ними замучился. В общем так, я нахожусь на вокзале, слышишь шум поездов. Ближайшим поездом выезжаю в Москву. Скоро буду у тебя… Кто говоришь звонил, какая Татьяна?… Да что ты говоришь, я уж и думать о ней забыл… Почему не звоню? Да потому что она не снизошла, чтобы свой телефон мне дать… Ну, хорошо позвоню, раз такое дело. Надо ж, чуть не выставила, когда я к ним приходил, а сейчас позвонить просит, и даже номер своего мобильного оставила – чудеса… Давай мам, диктуй номер… Записал, спасибо. Ну, все, целую тебя, до встречи…

Богдан после телефонного разговора с матерью некоторое время пребывал в отрешенности, словно боясь поверить, что та самая Татьяна, которую он три месяца назад приходил «сватать», и которая его обсмеяла, даже оскорбила и фактически с позором выгнала… Она позвонила его матери и спросила, куда пропал Богдан, почему не звонит, не заходит. Если бы это он слышал не от родной матери, не поверил бы. Действительно невероятно, но она удосужилась узнать номер телефона его матери, а может, позвонила на домашний ее хозяевам. Впрочем, какая разница, она явно искала возможность вновь с ним, если не встретится, то хотя бы переговорить, и для этого дала свой номер мобильного. Значит здесь не все потеряно? Так то оно так, но сколько за эти месяцы всего произошло с ним. С ней ничего, она осталась прежней, а он стал совсем другим человеком. Богдана все больше интересовало, чем же вызван интерес Татьяны к его персоне, к тому, которого она называла трусом и дезертиром. Ведь после того «сватовства» он ни минуты не сомневался, что будущего в их отношениях нет и быть не может. У него возникло желание тут же набрать только что продиктованный матери номер… Но он подавил это желание: надо повременит, все спокойно обдумать. Да и боязно было, как бы не сглазить, не спугнуть возникшую, как бы из ничего надежду. На это, погруженное в себя состояние брата при посадке в поезд, обратил внимание Леонид:

– Ты что Богдан, все наш ночной разговор забыть не можешь? Брось, забудь, как я для себя уже почти забыл все, что там было, вычеркнул из жизни. И ты вычеркни, дальше спокойнее жить будешь.

Сам же Леонид, был как никогда весел и улыбчив.

– А ты чего это сияешь, как блин намазанный? – не мог не обратить внимание на состояние брата и Богдан.

– Поговорил я с матерью. Она прямо в телефон чуть не зарыдала. Говорила, что не чаяла уже мой голос услышать. Ну, я моментом воспользовался, и все рассказал, что к бабушке ездил. Ну, о том она и сама давно догадалась. Про бабушку сказал, что погибла, похоронена. Мама вновь разрыдалась… потом успокоилась. Я ей рассказал, что все это время в доме Ларисы жил, от обстрелов прятался и выехать никак не мог. А не звонил и только СМСки посылал, чтобы ее не расстраивать. Она, конечно, меня поругала, но не зло, а так, рассказала, что они с отцом все извелись, не знали, что и думать. Я тогда и говорю, что воспользовался моментом, когда в Донбассе поспокойнее стало и сразу выехал. Сейчас уже нахожусь в Воронеже и скоро в Москве буду. Мама так обрадовалась, ждем, говорит. Ну, я тут смекнул,что момент удобный, надо ковать пока горячо. Сказал, что со мной Лариса едет. Мама там, похоже, в ступор впала. Ну, я ее тут нужной информацией забросал, что бабушка рядом с матерью Ларисы похоронили и погибли они вместе, и хоронила их обоих Лариса, и что одной ей там оставаться очень страшно. Мама помолчала, потом говорит: ладно, вези. Представляешь, у меня как гора с плеч свалилась, – со стороны казалось, что нет человека счастливее Леонида.

Явно улучшилось настроение и у Ларисы, когда Леонид сообщил ей, что Галина Тарасовна про нее, наконец, узнала и вроде бы не против ее появления в их квартире. Конечно, ее радость была не столь всеобъемлющей, как у Леонида. Она женским умом понимала, то всего лишь «предварительное разрешение», и что там ждет ее дальше пока совершенно неясно.

Богдан же себя чувствовал примерно так же, как Леонид перед звонком матери. Он собирался с духом, чтобы позвонить Татьяне. Для этого после того, как поезд тронулся он покинул купе, в котором они ехали и пошел в тамбур, и не без содрогания набрал переданный матерью номер:

– Добрый день Татьяна… Это Богдан. Мне звонила моя мама и передала вашу просьбу вам позвонить. Вот я и звоню, – Богдан уперся лбом в угол тамбура и тем, как бы, огородил этот уголок от остального мира, не желая более никого в него впускать… – Да что вы, мне не за что на вас сердится и тем более вас извинять. Вы просто тогда высказали свое мнение, а я свое – какие могут быть претензии. Во всяком случае у меня к вам нет никаких претензий, надеюсь, и у вас ко мне… Да, я все это время на Украине был, по делам. Сейчас, вот, в Москву еду… Да, нет какая мне может угрожать опасность. Это все российские СМИ раздувают истерию, небылицы передают, а вы им верите. А на Украине, я вам как очевидец говорю, кроме Донбасса, конечно, везде нормальная, спокойная обстановка. Есть конечно проблемы, не без этого, а в общем жизнь как шла, так и идет… Да нет, меня никто и никуда не мобилизовывал. Воюют срочники и те, кто добровольно пошел. А я не доброволец, а для срочника по возрасту не подхожу… Спасибо, что беспокоитесь за меня. Мама мне вот тоже каждый день названивала, тоже беспокоилась. Ну, мама-то понятно, а вот то, что вы… не ожидал. Не скрою мне это очень лестно… Хорошо, как приеду, с делами немного разберусь и обязательно вам позвоню… Пожалуйста, как вам будет угодно, с удовольствием с вами встречусь. Мне тоже кажется, что тогда в первый раз мы далеко не исчерпали все взаимно нас интересующие темы. Излишние эмоции нам обоим помешали… Хорошо, можно и не дома, в любом месте, где вам угодно… Да, я тоже по ресторанам и ночным клубам не любитель ходить. Что вы скажете насчет театра или какой-нибудь галереи?… Да нет, это уж вы выбирайте. Я ведь в Москве неважно ориентируюсь. Стыдно признаться, но даже в Третьяковке и Пушкинском музее ни разу не был… Как вы сказали, галерея на Крымском валу? Слышал, конечно, но и там ни разу не был… Если вы согласны быть моим гидом и экскурсоводом с удовольствием приму ваше предложение… И вам всего хорошего… Да, как только приеду и немного определюсь, сразу вам позвоню…

Через тамбур, время от времени, проходили пассажиры, но Богдан их не замечал, не чувствовал. После окончания разговора он несколько минут стоял в том же углу тамбура, только опираясь о него уже спиной, стараясь унять участившиеся сердцебиение – впереди, после многолетней не просматриваемой тьмы жизни, вдруг вроде бы забрезжил, пока еще неясно просматриваемый лучик света – лучик надежды.

Когда вернулся в купе, застал о чем-то оживленно переговаривающихся Леонида и Ларису. По всему девушка, чем ближе подъезжали к Москве, тем сильнее волновалась. Леонид ее успокаивал, но без особого успеха. Леонид же по-прежнему излучал сверхоптимизм, и со своей «колокольни» никак был не в состоянии до конца прочувствовать, почему Лариса так страшиться встречи с его родителями.

– Ты же их знаешь, и маму мою и отца, – приводил, как ему казалось, железный аргумент Леонид. – Неужто, ты думаешь, что они не будут тебе благодарны за бабушку, да и за то, что твоя мать для нее делала? Во всяком случае, за маму я ручаюсь. Она так бабушку любила, как никого.

– Потому и боюсь, что маму твою знаю, – женская жизненная логика всегда отличается от мужской.

В конце-концов Леониду надоели эти препирательства, и он обратился к Богдану:

– Пойдем в вагон-ресторан, купим чего-нибудь. Лар тебе что принести?

– Что себе возьмешь, то и мне принеси, – отмахнулась Лариса, для которой вопрос о еде был сейчас третьестепенный.

Едва вышли в коридор Богдан, кивнув в сторону купе, в котором осталась Лариса немного «просвятил» брата:

– Ты на нее особо не наезжай, она-то как раз все очень даже правильно понимает.

– Не понял, о чем ты?

– О том, что ты же с ней спишь. Это для нас сейчас вроде бы ничего существенного, а для наших родителей парню с девчонкой спать до свадьбы, это знаешь ли нонсенс. Потому Лариска так и боится. Кем она будет выглядеть в глазах твоей матери, да и моей тоже?

Леонид задумался и поскреб затылок – в этом вопросе Богдан действительно был куда опытней его, ибо застал еще советское время, в котором Леониду жить фактически не пришлось. Но его настроение омрачилось лишь на короткое время. Братья шли в вагон ресторан оба, в общем-то, в приподнятом настроении, совсем не думая, а главное, совсем не желая вспоминать то, что с ними случилось совсем недавно. Простые житейские вопросы мирного времени для них были сейчас на первом месте. Они оба хотели жить, и поезд мчал их навстречу городу, который они оба по разному не любили, но который сейчас, тем не менее, вселял в них надежду на любовь и счастье…

В оформлении обложки исползовано изображение с сайта https://pixabay.com/ru/vectors/солдаты-военные-армия-милиция-311925/ по лицензии Public Domain

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29