Cтилист [Наталья Лось] (fb2) читать онлайн

Cтилист

1. Принц без верблюда

Русалка XXL

Стилист Юрик Латун за пять лет работы в модельном агентстве «Карамели» повидал всякое. Этот день был особенно тупым, изматывающим и непродуктивным. Организуя место съёмки, обломал себе ноготь. Две модельки вышли на подиум в одёжках оверсайз, надетых задом наперед. Дизайнер долго не соглашался с выбранным реквизитом и обозвал фриком. Геля с Леной подрались прямо перед выходом на подиум, по-бабски вцепились друг другу в волосы, испортили причёски, плевались друг в друга, размазали макияж. Танюся нажралась яблок, и платье, которое шилось для неё, не застегнулось. На справедливое замечание обозвала педиком. Когда лезут в личную жизнь — это особенно невыносимо.

С утра Юрик отогнал свою машину в ремонт, заплатил аванс, и денег на такси не осталось. Домой пришлось возвращаться на общественном транспорте.

Он с ужасом пробирался сквозь толпу пассажиров, болезненно ощущая, как о бежевое кашемировое пальто трутся китайские болоньевые куртки. Светлые перчатки, стильная причёска, слегка подсурьмлённые веки, выглаженное эпиляцией лицо вызывали у гегемона презрительные усмешки. Один вонючий хмырь грубо толкнул у выхода: «Девушка, вы выходите?». В общем, проза жизни.

Он уже подходил к своему дому, как сзади налетели двое, стукнули чем-то тяжёлым по красивой причёске, и Юрик упал к их ногам. Безжизненного Стилиста погрузили в ржавый микроавтобус и отвезли в лес. Там бандиты содрали с него пальто из альпаки, пиджак от Армани, швейцарские часы и новые туфли «Баркер».

Он очнулся от холода. Вокруг стояла кромешная темень. Он попытался встать, но в лицо лезли какие-то веники, прутья хлестали по рукам и груди. Никак не мог понять: где он и что ему надо делать. У Юрика полностью пропала память про себя. Когда стало светать, он, дрожа от холода и цепляясь за валежник итальянскими носками, нашёл едва заметную тропку к дачному кооперативу.

Стилист долго и упорно ломился в чужой огород. Ему удалось открыть калитку, примотанную к хлипкому покосившемуся заборчику алюминиевой проволокой, и проникнуть в маленькое неказистое помещение чужой дачи, куда долгое время свозили из городской квартиры журналы «Работніца і сялянка», изношенную одежду и поломанную мебель. Юрик рылся в мешках, доверху заполненных кримпленовыми платьями с блёстками, бесформенными шерстяными кофтами без пуговиц и прочим барахлом, и как никогда в жизни радовался такому изобилию шматья.

Он снял и аккуратно сложил любимые брендовые брюки. Натянув на ноги шерстяные носки с проеденными молью дырками, надел на себя старое женское пальто, лёг на скрипучую кровать и накрылся стёганым одеялом с выжженным углом, из которого торчала подпаленная вата. Голова болела, и, пощупав затылок, он обнаружил слипшиеся от крови волосы и мокрую рану. Свернувшись калачиком в этом чужом неприветливом месте, он забылся тяжёлым сном.

Утром Юрик обнаружил небрежно сложенную печку с сизоватыми, не обмазанными кирпичами, испачканными сажей и брызгами жира. На печке стояла мятая алюминиевая кастрюля с обломанными ручками. Как обращаться с печкой, Стилист не знал. Поэтому согревался под одеялом и мучительно вспоминал, кто он такой. Иногда вставал и искал что бы поесть, но кроме трёх банок с солёными огурцами и пачки гречки ничего не увидел.

Он пожевал гречку, открыл банку и съел пару огурцов. Выглянул в запотевшее окошко, составленное из двух стёкол, и увидел на выбеленной изморозью траве какие-то уродливые предметы — самодельные козлы, ржавую бочку, старые цинковые вёдра. Непонятная, чужая территория вызывала у него отвращение и страх. Он не хотел вживаться в неё и осваивать эти чужие пространства. Мочился в кастрюлю.

Вечером голова разболелась ещё сильней. У него не хватило сил встать и выключить свет. Стилист тихонько стонал под одеялом, на которое набросал всё, что могло согреть — клок спанбонда, мешки для картошки, кусок линолеума. Его рвало, в мозгах сверкало, и он был уверен, что именно так выглядит ад.

Софья Афанасьевна, приезжающая на дачи кормить брошенных котов и собак, заметила в домике Маруси Шиян горящие окна. Решила зайти, уточнить расписание электричек.

Юрик на её приветствие не отозвался, лишь больше зарылся в тряпьё. Его безразличие к члену правления садового товарищества выглядело оскорблением. Софья Афанасьевна от волнения не сразу могла попасть в нужные кнопки телефона. Делая очень значимые паузы, она голосом Левитана объявила:

— Маша, ты знаешь, кто у тебя на даче поселился? Бомж! Он спит в твоей кровати!

Маруся

Когда прозвучал тревожный звонок с дачи, Маруся смотрела телевизор и пила чай с только что испеченным яблочным пирогом. Пирог получился огромным, и она ела с аппетитом, большими кусками, роняя крошки на грудь и живот, заедая горькое разочарование после посещения центра похудения.

И сколько раз она худела! Катала свой живот скалкой, тратила деньги на ягоды годжи, ела невкусные супы из сельдерея и помидоров, мазалась жиросжигающим кремом. Всё оказалось полнейшей фигнёй: вес сначала уходил, а потом прибавлялся и становился больше прежнего.

И снова Маруся попалась. В ежедневной газете целую неделю рекламировали курс Сёмина для остро желающих похудеть. Этот петербургский гуру уже более восемнадцати лет пользовал свои практики на толстухах, и все они стали балеринами! Пришло время открыть филиал лечебницы в Минске.

Курс похудения стоил сто долларов. В лечении указывалось: «иглоукалывание с прессурой для сдвига обмена веществ и психо-лингвистическое кодирование».

Она взяла скопленные на отпуск сто долларов, надела свою блузищу с карманами, в которые удобно помещались не только мобильник, но и ключи, кошелёк и паспорт для заключения договора с центром похудения, и пошла на новый эксперимент.

Клиника Сёмина арендовала первый этаж обанкротившегося завода.

Марусю встретил облезлый коридор, стены которого украшали яркие плакаты: «Прививка — дело каждого» и «Случайные связи подрывают иммунитет». Всех встречала дамочка килограммов под девяносто, которая за пошарпанным столом, застеленным листом ватмана, заполняла карточки пациентов.

— А сотрудники Сёмина почему не худеют? — в упор спросила регистраторшу дотошная Маруся.

Очередь из двенадцати теток разной степени ожирения настороженно замерла.

— А я в процессе! — весело отмахнулась сотрудница хваленой лечебницы, — у меня было 150!

Ей поверили.

Вопросы в анкете, как и ответы, становились достоянием ушей всех присутствующих:

— Сколько раз в неделю, в месяц, в год у вас случается секс? Ну что вы смущаетесь? Вы же пришли к врачу!

— Я заполню свою анкету сама, — предложила Маруся.

— У нас положено анкеточки заполнять очень разборчивенько, — заартачилась регистраторша.

— Я буду писать печатными буквами, предельно разборчивенько! — заверила Маруся и ловко вытянула лист анкеты из-под руки сотрудницы лечебницы похудения.

После формальностей пациентки выслушали небольшой инструктаж: не спорить, довериться и худеть. Лечебный процесс длился целых два дня! Маруся быстро прикинула: день — 50 долларов. Уйду со второго дня, если не понравится, и заберу остаток.

Первый день назывался «День настроя». Толстух завели в тёмный коридор, в котором тускло горели красные фонари над высокими массажными лежанками, разделёнными отсеками. Обстановка очень напоминала подпольный бордель. Как только Маруся с трудом взобралась на кушетку, ей нацепили стереонаушники. Мужик в белом халате стал выворачивать запястья, ковырять «третий глаз» и точку под грудью. Больно, но терпимо. В прежних методиках Марусиных похудений такие приёмы отсутствовали, а это вселяло слабую надежду на то, что новая практика похудения сработает.

В наушниках раздался замогильный голос самого Сёмина, произносящий очень медленно, с паузами, магические слова:

— Надо худеть!

В наушниках заблямкало, зазвенело, загудело тоненьким сквознячком. «Это пошло кодирование», — догадалась Маруся. Кодировалась она два раза. Но её психика устояла против гипноза. Эти звуковые маячки радовали разнообразием, но в представлении Маруси вызывали только один образ: казалось, кто-то большой, неповоротливый запихивает себе в рот длинные гибкие макароны. Они выскальзывают изо рта и падают на плохо натянутые струны, которые удивленно отзываются в ответ. Потом эти макароны пытаются выловить из узких неудобных пространств, и опять получается обиженная беспорядочная музыка.

Но вот любитель макарон наелся, и грянула веселая попса. Сеанс закончился. Маруся вышла из темноты с дурацким хихиканьем — её интуиция замылилась, и радость от солнечного дня, который бился в окна филиала лечебницы Сёмина, подавала надежду на будущее.

— Девочки, следующий сеансик завтра, — проворковала администраторша.

Марусе хотелось более подробно расспросить про врачиков, которые будут вести сеансики, но это была конфиденциальная информация.

Следующий день отличался от предыдущего большей насыщенностью впечатлений. Обещали показать особый фильм, созданный специально для ожиревших. Так и сказали — ожиревших!

Маруся в раздумье стояла у выхода. Ей ещё вчера казалось, что она и в этот раз влипла в авантюрный денежный развод, но так не хотелось чувствовать себя опять обманутой дурой.

«Напоследок всегда припасают очень важное», — уговаривала сама себя

— Девушка, что же вы? Без вас не начнём, — позвали её в зал, и Маруся, балда такая, пошла.

Опять тёмная комната, теперь уже с креслами с подлокотниками. Многие толстухи не смогли втиснуться между ними.

— Интересно, это специально такая мебель для желающих похудеть?

— Ну, уж что удалось раздобыть в кабинетах администрации завода!

Для не влезающих в параметры кресел принесли табуретки. Некоторые расположились сразу на двух.

Маруся с усилием вщемилась в кресло.

«Не совсем пропащая я».

Спинка у кресла крепилась под сильным углом к сидению. Центр тяжести под мощным торсом смещался, и Маруся стала плавно заваливаться назад. Но её поддержала сидящая сзади тетка, которая широко развесилась на табуретке. Она приняла падающую с креслом Марусю на свои мощные колени и вернула кресло в устойчивое положение. Теперь Маруся сидела осторожно, держа спину и ощущая, как подлокотники подло впиваются ей в бока. Теплилась слабая надежда, что после сеанса она действительно «гарантированно похудеет на два килограмма» — и кресло выпустит её на свободу.

Засветился экран, и на нём появилось лицо гуру. Бородатый мужик с несчастным лицом пронзительно вглядывался в ожидающих чуда. Статичная фотография приближалась, увеличивалась. На экране из глаз Сёмина стали вдруг вылетать красные пульсирующие точки, а над головой появлялись сияющие разноцветные нимбы, напоминающие аномальное северное сияние.

— Ну, точно, как Христос, — раздался восторженный вздох за Марусиной спиной.

За кадром раздался тягучий занудный голос, изменённый ревибратором: «Надо худеть-еть-еть-еть»!

У Маруси слово «надо» всегда вызывало жуткое раздражение. Статичные картинки с текстом на экране и крайняя примитивность материала вызывали у неё чувство пронзительного сожаления о потерянных ста долларах. Но эта же потеря останавливала от немедленного бегства к холодильнику. Надо же хоть что-то получить за свой взнос в копилку лечебницы Сёмина. И она терпеливо ожидала развития событий. Однако Сёмин оказался поразительно однообразен: искры из глаз, сияние и голос из подвала продолжались около часа.

После восхищения светящейся головой профессора по похудению наступила пауза без кофе. Все переместились в коридор на стулья. Подружки по несчастью хранили молчание, избегали прямых взглядов и выглядели очень озабоченно. Их связывало общее тайное подозрение: деньги вложены в непонятно что.

Три передышки с одинаковой кинопрограммой, которая всякий раз начиналась с кадров, где не очень молодая пара танцевала в полутёмном зале какого-то санатория. Это вносило какое-то разнообразие в программу похудения. Всё-таки что-то шевелилось на экране.

Позже стало понятно, откуда у режиссеров этого специального ролика возникла мысль о танцах: программа похудения называлась «Фокстрот».

— Наверное, у них для более худых есть рок-н-ролл или что-нибудь повеселее, — вслух подумала Маруся.

— В таком весе от рок-н-ролла рассыплешься! Это ж сам Сёмин выделывается. Вон его борода развевается. С администраторшей танцует. Видно, жена его. Любовницы такими не бывают! — охотно поделилась мыслями соседка справа.

— Умный мужик, добытчик. Срубил за два дня полторы тысячи долларов, — тяжело дыша, комментировала чернявая в пёстром халате с синими самодельными вставками по бокам, — чего ж не поплясать от радости!

После фильма дамы получили разрешение посетить туалет. Вся худеющая компания попёрлась по указанному адресу на второй этаж и обнаружила санитарную комнату с писсуарами, мрачную и страшную, как в романах Стивена Кинга. Ни света, ни бумаги, ни воды в туалете не наблюдалось.

Второй день завершила лекция про полезные и неполезные продукты. Маруся очень огорчилась, что у Сёмина помидоры — плохой продукт для худеющих. Любимая Марусина клубника тоже оказалась неполезной.

Едва вылущив свой зад из коварного кресла с подлокотниками, бухгалтерша уныло побрела к выходу. На прощанье она получила подарок, который входил в сумму оплаты курса похудения — две тоненькие брошюрки с изображением Сёмина на обложке. Она открыла первую страницу, ожидая, что там будет написано: «Приложите этот портрет к проблемным местам — и там вы обязательно похудеете».

Но до этого Сёмин не додумался.

Напоследок дамы получили строгое задания на дом: делать зарядку, поменьше есть и ежедневно заниматься сексом. Поскольку с последним у всех имелись проблемы, аудитория застыла, ожидая каких-то особых инструкций, советов и предложений «за дополнительную плату». Но клиника ничего не предложила несчастным толстухам. Да и так было ясно — Сёмина на всех не хватит!

Сидящая на двух табуретках женщина в 215 килограммов тяжело дышала и через равные промежутки времени произносила с большим чувством:

— Какая херня!

— Да, она самая, — согласилась Маруся и пошла домой печь пирог. «Чем больше разочарования — тем больше пирог. Вот так, Сёмин, не ты меня прокатил, а я тебя! Буду всем рассказывать, как ела этот пирог после твоих гипнотических заморочек. А уж если об этом случае рассказать в своём коллективе — сарафанное радио быстро закроет твою шарашку».

2. Знакомство со стилистом

Работала Маруся Шиян бухгалтером на заводе. Её ценили, но любили подкалывать, «женили» на вдовцах и неприкаянных баламутах, а бухгалтерша не сдавалась. К мужикам привычки не имела, не жаждала с ними общаться, их скорое желание близких отношений раздражало и злило скромную девушку.

Новость про бомжа бухгалтершу очень расстроила.

С работы легко отпустили, так как отчёт она сдала вовремя, и утренней электричкой член садового товарищества «Романтики» Мария Ивановна Шиян прибыла на свою фазенду.

Внешне на её участке ничего не изменилось, только калитка стояла приоткрытой. Решительно дёрнув дверь, ведущую на маленькую неказистую верандочку, Маруся поначалу никого не увидела, лишь резкая вонь от мочи и рвоты говорила о том, что тут кто-то обосновался. Под ворохом тряпья на кровати копошилось странное существо с головой, обмотанной старым платком. Оно тихонько подвывало и трогало тёмное запёкшееся пятно крови на платке.

— А ну, вставай и вымётывайся, сейчас милицию вызову! — закричала Маруся страшным истерическим голосом.

Громкие слова отдавались у Стилиста в голове чудовищной болью. Он медленно выполз из-под одеяла и предстал перед хозяйкой дачи в её школьном пальто. Неровный подол, уродливый воротник из объеденного молью хорька, из-под этой одежды оверсайз торчали какие-то совершенно неприлично голые ноги в носках разного цвета. Рыжеватая щетина намекала, что перед Марусей особь мужского пола. Одежда на бомже как нельзя лучше гармонировала с платком на голове и непарными носками на ногах, создавая живописный образ горькой сиротки, жалкого погорельца, жизнью обиженного инвалида, из тех, кто ходит по подъездам и просит на жизнь «сколько дадите».

— Откуда ж ты взялся?! Зачем ко мне припёрся?! — кричала Маруся, грозно надвигаясь на несчастного Стилиста.

С таким же успехом можно было спрашивать, какой сегодня курс иены.

После каждой Марусиной фразы Стилист приседал и охал, хватаясь за голову руками. На одном из пальцев тускло поблескивал ободок кольца.

Разные мысли крутились в голове незамужней девушки Маруси. Её просто распирало от противоречивых чувств, включая надежду на раненого принца, у которого в здешних лесах издох верблюд, а судьба не зря довела его до шияновской дачки.

Маруся прикинула, что пока приедет милиция и заполнит все бумажки с её показаниями — стемнеет, и фиг доберёшься сегодня домой. Она вызвала «скорую» и спешно стала прибирать безобразие в комнате. Вымыла руки хозяйственным мылом себе и ему, а заодно стянула кольцо с его нежной, не испорченной тяжёлой работой руки — «всё равно в травматологии украдут».

Приехавшие доктора брезгливо сняли с Юрика пальто, послушали его бессвязное мычанье, попробовали содрать присохший платок, но потом пригласили в машину, чтобы отвезти в больницу. Стилист не в силах был натянуть свои брюки, и Маруся положила их в пакет, милостиво оставив болезному часть своего гардероба вплоть до разноцветных носков, и вызвалась быть сопровождающей.

В машине «Скорой помощи» Стилист на вопросы не реагировал. Маруся слушала, как переговаривалась фельдшерица с приёмным покоем больницы, сообщая им, что везут пациента без документов с черепно-мозговой травмой, потом с шофёром — о том, что у больного золотая серёжка в ухе, ухоженные ногти. Бомжи такими не бывают. Скорее всего, нападение с ограблением и амнезия после травмы.

— Серёжку отдайте мне на хранение, — мгновенно сориентировалась Маша.

— Там у нас сейф есть… — попробовала возразить фельдшерица.

— У меня будет надежнее. Можете мой паспорт посмотреть. Адрес и телефон запишите. Я хочу знать о его дальнейшей судьбе.

Дома она хотела включить телевизор, но впечатления дня не давали ей сосредоточиться. Она и спала плохо, в голову лезли всякие бредовые мысли — то страшные, то достаточно праздничные, украшенные девичьими фантазиями.

Серебряное кольцо оказалось перстнем необычной формы. Юрик носил его, как французские аристократы, верхней площадкой внутрь ладони. А маленькая серёжка сверкала крохотным бриллиантом.

Едва дождавшись обеденного перерыва, закинув в рот приготовленный с вечера бутерброд, Маруся стала звонить в больницу, где оставила «бомжа». Ей сообщили, что неизвестному пациенту сделали ночью трепанацию, удалили гематому. Сейчас он в реанимации, надо принести одежду и тапочки. И вообще, необходимо присутствие родственников для быстрой ремиссии, то есть восстановления.

Бухгалтерше Шиян очень захотелось организовать «присутствие родственников». И чтобы всё получилось по-людски: с тапочками и одеждой.

Дома суетилась мама Валентина Петровна, которая уезжала на работу в санаторий. Она щедро делилась своим хорошим настроением:

— Маша, бери отпуск, и поехали вместе. Не только подлечишь здоровье, но, может, кавалера себе найдёшь. Они там голодные, ищут встреч и знакомств.

— Видела я, какие там кавалеры, — обрезала Маруся, — противно слушать твои предложения. Если ты сама едешь в этот санаторий для знакомства — флаг в руки.

— Ишь, какая принцесса, будто тут к тебе очередь томится из женихов, — совсем не рассердилась мать и, напевая что-то очень бодрящее, покатила большой чемодан к двери.

— Да лучше вообще никто, чем плешивые, беззубые старые пердуны.

Мать сердито хлопнула дверью, успев выкрикнуть:

— Да и они на тебя не позарятся! Бояться нечего. Яловкой останешься.

Марусю часто обзывали коровой, она не обижалась. Но сейчас упоминание о нетелившейся тёлке её вконец разозлило.

— А вот в подоле принесу! — выкрикнула она в закрытую дверь.

3. Несчастное детство

Марусина мама работала поваром шестого разряда. Обезжиренный творог, которым дочь рассчитывала поужинать вечером, шёл в начинку аппетитных блинчиков, обжаренных на сливочном масле в обсыпке из манной крупы, щедро сдобренных жирной сметаной.

«Ты никогда не похудеешь. Ты всегда будешь такой! Поэтому ешь нормальную еду!»— говорила Валентина Петровна своей дочери и готовила целую кастрюлю вкуснейшего плова. И его следовало съесть за три дня, потому что хорошие продукты выбрасывать грех.

В маленькой двушке со смежными комнатами Марусе не удавалось спрятаться от свежевыпеченных булок с киселём, драников с домашней колбаской и калорийной мочанки с блинами и шкварками. Жизнь девушки Маруси выглядела однообразной и скучной, если не считать еды.

Она давно привыкла к маминым, перешитым под неё лифчикам, сиреневым панталонам, благодаря которым летом не стирались ноги в паху, огромным ночным сорочкам, пошитым без всяких выкроек. А на работу она ходила в мужской рубашке и сарафане, придуманном ею из уродливого платья, купленного в ЦУМе. Выпорола воротник, отрезала рукава — с белой рубахой смотрелось сносно.

Маша росла не очень покладистым ребёнком. Часто стояла в углу на гречке, была бита дубцом, ремнём, веником. Прощенья она никогда не просила, так как наказания считала несправедливыми. Первая обида засела в пятилетнем возрасте. У маленькой Маши целый день ушёл на то, чтобы украсить красивыми разноцветными точками белый кружевной платок. Примостилась на коленках за столом, слюнявила цветные карандаши и рисовала разноцветный салют — самый интересный момент, когда из маленького цветного огонька взрывался букет радости и можно громко кричать «ура!», а потом ждать новых разноцветных точек на небе. Маша придумала дневной салют. Никто не оценил. Мать сказала, что испорчена хорошая вещь, и поставила художницу в угол. Принимая наказание, дочка не плакала от обиды, а привыкала к ней. Обрывала маленькими кусочками обои и гудела себе под нос песенку, которую часто пела бабушка:

Да, детство не казалось розовым или голубым.

Горькие школьные воспоминания: заблудилась среди многочисленных дверей в коридоре — описалась, не найдя туалет, школьные дразнилки, гад Пивоваров, который больно лупил портфелем; тяжёлые вечера после родительских собраний. Всегда и везде она чувствовала себя смешной, нерасторопной, глупой, некрасивой. А если забывала об этом, то родители напоминали: слоновище, убоище, боўдзіла, чаропка, «головка, как фигочка, а глазки с булавочную головочку» — тем не менее «головочку» идеально причёсывали, волосы заплетали в две косицы так туго, что глаза становились узкими, как у любительниц кумыса. И никакого намёка на природную кудрявость.

Иногда Маше очень хотелось, чтобы её хоть раз назвали как-то ласково, не обидно, обняли, погладили по голове. Но даже при прощании, когда мать уезжала в санаторий или в деревню, не ожидалось ни трогательных прощаний, ни встреч с объятиями.

Это Валентина Петровна заставила дочку учиться на бухгалтера — потому что бухгалтеры — приличные люди, и работа у них есть всегда.

Маруся нашла синие тренировочные штаны с красными лампасами, отложила пару рубашек. Она и бельё положила в пластиковый пакет, и черные шлёпанцы, которые отец стачал себе сам. Уже два года прошло, как их хозяин утонул на рыбалке. В семье эту мутную историю вспоминать не любили. Экспертиза показала в крови много алкоголя, а в свидетели пошли не только собутыльники, но и какие-то разгульные бабы. Мать, узнав о похождениях отца, даже поминки не стала делать.

Так они и остались в двухкомнатной хрущёвке, две родные и очень далёкие друг от друга женщины — мать, привыкшая повелевать, и вышедшая из повиновения дочь. Мать хотела дочери счастья, но как-то очень жестко: «Иди-ка ты замуж!». Дочь так и хотела бы сделать, но даже раньше, когда совсем юная, еще стройная Маша старалась понравиться, в эти лучшие времена никаких знакомств не заводилось — в кино никто не приглашал, а на танцах она всегда стояла у стенки или танцевала с Нюськой. На что же сейчас надеяться, когда и лет прибавилось, и килограммов?

Нюську, с кривыми ногами, понятно почему не выбирали, но у Маруси и ноги были прямыми, и волосы кудрявые от природы, и формы впечатляющие, гармоничные, но никто это богатство не оценил.

Иногда она с Нюськой ходила в кино посмотреть на чужую любовь, после просмотра фильма барышни посылали друг другу нежные письма от воображаемых кавалеров, которых так не хватало в реальной жизни.

Потом подруга поехала на буровую поварихой, а вернулась домой мужней женой.

— Вот где надо женихов искать! — делала бешеные глаза замужняя Нюська, — как на подбор: работящие, все на виду, их много, а ты — одна. Они от тебя зависят, потому что не накормишь вкусно и хорошо, — плана не будет. Там одно развлечение — пожрать.

— Господи, да я ж не смогу готовить на такую ораву!

— Какая орава? Всего-то человек пятнадцать-двадцать. Только возьми с собой приправки, там с этим туго. От мамаши своей пару рецептов запиши. Она ж у тебя профи. Книжку по кулинарии проштудируй, и — вперёд. С выбором не спеши. Они все тебе объясняться в любви будут. А ты выбери того, у кого это серьёзно, а не гормоны в голову ударили.

Маша не спала целую неделю и, наконец, приняла решение — ехать.

4. История с Шуриком

Уже в поезде «невеста» получила львиную долю внимания. Её угощали газировкой, конфетами, домашним салом и водкой. Командир отряда, маленький крепыш с уже намеченными залысинами, дал ей список бойцов для ознакомления, и Маруся провела первый кастинг женихов. Женатики, мелкота и все с дурацкими фамилиями сразу вылетели из претендентов на её руку и сердце.

«Да, в такой обстановке обмануться трудно. «Женихи» и правда на виду», — думала Маруся под бренчанье гитары, которую терзал в хвосте вагона носатый Леня. При полном отсутствии чувства ритма и слуха у гитариста хорошее настроение зашкаливало. Его однообразный концерт затянулся за полночь и, возможно, продолжался бы до утра, если бы огромный, двухметрового роста Шурик не сел на Лёнину гитару, когда тот отлучился в туалет. Этот яркий поступок дал возможность поварихе заснуть чутким тревожным сном среди молодых весёлых мужчин. И, засыпая, она отметила, что ни Лёня-музыкант, ни слон Шурик ей не нравятся.

Однако Шурик постоянно напоминал о себе. Всё, что он ни делал, заканчивалось мелкой пакостью или большой катастрофой. Когда он наступал на ногу — у пострадавшего случался перелом, он попутно ошпаривал кого-нибудь горячим чаем, роняя чашку из своих граблеподобных рук. У него в руках ломались ручки, расчёски, и когда он садился — стулья рассыпались, разбрасывая в разные стороны свои деревянные ноги, как пьяные балерины.

Марусины будни начинались весело и страшно. Огромные котлы, печка, сложенная прямо в степи. Бочка с водой, которую нельзя транжирить на постирушки, душ и прочие излишества. Ну и степь, конечно, — ровная, бескрайняя, без единого кустика и… без туалета. Это сразило её наповал. Где бы она ни присела, повариху могли наблюдать даже со строительной площадки. Чтобы справить нужду, следовало дожидаться ночи. Да и то никто не гарантировал, что в ответственный момент кто-нибудь из стройотрядовцев не захочет «полюбоваться на звёзды». Маруся поставила вопрос ребром: «Готовить не буду, пока не поставите туалет». Так первая саманная постройка появилась в голом поле, как памятник человеческим потребностям.

В этом строении отсутствовала дверь — сказалась местная нехватка материалов: деревья здесь не росли, доски не водились. Но находчивый Шурик, который очень серьёзно воспринял ультиматум поварихи, отлучился в посёлок и принёс дверь от холодильника, которую немедленно водрузили на законное место в маленьком саманном домике на одно очко.

Спала вся бригада в большой военной палатке. Своей кормилице выделили угол, завешенный двумя простынями. Ночью мужики храпели, воняли или шумно мочились за тонким брезентом палатки, разрушая своей физиологией мечту о прекрасном принце.

Обеды у поварихи удавались так себе, но строители саманных коровников хвалили её стряпню, просили добавки и даже назначали свидания «для обсуждения меню». Маша на ухаживания пока не отвечала. Пару раз её пытались ущипнуть за зад или просто по-дружески облапить — вроде благодарности за обед, но тут же рядом появлялся большой Шурик, который убедительно объяснял, что так делать не надо. Он поставил свою раскладушку прямо возле отгороженной простынями «комнаты» Маши, зорко оберегая её ночной покой.

Сначала повариха радовалась, что влюблённый слон взялся её охранять. Но потом поняла, что благодаря его заботе может остаться совсем без кавалеров. Она с ужасом смотрела, как Шурик, пристально глядя в глаза слишком любезному строителю, закручивал штопором ложки и вилки, намекая на то, что он может сделать с нахалом. Иногда предупреждение не срабатывало, и под глазом соперника появлялся синяк.

На третьей неделе Шурик оказался вне коллектива. С ним не здоровались, не садились рядом за обедом, а он угрюмо смотрел, сидя на отдельной табуретке усиленной конструкции, на меченую им рабочую братию, хлебавшую щи кручеными ложками.

«Боже, из-за меня все переругались, все пошло не так, — переживала Маруся. — Надо персонально поговорить с Шуриком. Важно только выбрать правильное время».

Повариха поставила кастрюлю с супом посреди стола — пусть разливают сами. Кинулась в палатку, сняла передник, причесалась, тронула губы помадой, выглянула в степь — «женихи» рассаживалась по лавкам. Следовало дождаться конца обеда, когда все новости воспринимались куда лучше.

Волнение заставило ее двинуть быстрым шагом к саманному строению с эксклюзивным входом, которое красовалось в степи на виду у всех, кто, расслабившись, черпал из алюминиевых мисок пересоленный рассольник.

Маруся потянула на себя ручку «холодильника», но она почему-то не поддалась. Второй рывок получился посильнее. А с третьим — дверь выскочила из петель и тяжело упала, едва не придавив ей ноги. Саманный домик закрывался на верёвочную петлю, за которую можно было ухватиться изнутри и оберегать свою тайну физиологических отправлений. Петлю сконструировал Шурик. Он её и удерживал изо всех сил, но Маруся победила.

Повариха стояла перед упавшей дверью, на которой, вцепившись мертвой хваткой в держалку, лежал ее вздыхатель с голой задницей. На правой ягодице у него темнела родинка.

Три дня Шурик с утра уходил подальше в степь, а спать ложился, когда повариха видела десятый сон. Потом к ней пришла делегация. Носатый Лёня от имени бригады умолял помочь влюбленному другу справиться со стрессом. Вдруг повесится после такого конфуза. Он бы и повесился уже, только было негде.

— Да я тут при чём! — сердито обрезала разговор Маруся.

Глупые девичьи мозги не могли принять верное решение. Повариха, с трудом дождавшись замены, вернулась в Минск нецелованной невестой с воспоминаниями о неудавшейся любви. Нюська, выпытав у подруги драматическую историю про крушение надежд, обозвала Марусю дурой и напророчила остаться вечной девой.

Сейчас одинокая бухгалтерша остро нуждалась в совете. Она набрала Нюськин номер и рассказала о прибившемся к ней мужчине, забывшем своё имя. Подруга примчалась, гордо неся беременный живот, на котором пуговицы халата уже не застёгивались. Заставила Машу ещё раз всё пересказать, задала пару очень странных вопросов и сделала выводы:

— Ну вот, думаешь, сама судьба тебе подарок прислала? А это сплошной геморрой. Может, он алкоголик или наркоман. Ты же ничего о нём не знаешь! Когда ездила со стройотрядом — ты видела, кто есть кто. У каждого есть свои минусы, их можно исправлять. Если человек тебя любит, он будет меняться. Шурик тебя любил, а ты его пробросила.

Маруся смотрела на рябое Нюськино лицо, и ей казалось, что это мама надела такую маску и по обыкновению завинчивает ей мозги.

— Надёжный мужик встретился! А этот? Ноль информации. Да у него, может, и жена есть. Всё романтики какой-то ищешь! — не унималась подруга.

Чем дольше Маруся слушала Нюську, тем больше хотелось ей стукнуть по столу ладонью, плашмя, чтобы зазвенело в голове и заболела рука, и сказать: «Заткнись! Я всё буду решать сама». Но не стукнула и не сказала, потому что сама позвала её, чтобы услышать то, что давно известно и понятно нормальным людям.

Бухгалтерша сидела с пылающим лицом и медленно раскачивала на стуле своё мягкое большое тело, будто отдаляясь от неприятных слов и режущих вопросов, а Нюська делала круглые глаза и больно тыкала в Марусину грудь указательным пальцем:

— Ну, что разнюнилась? Ехала бы с мамашей в санаторий!

Бухгалтерша нервно барабанила пальцами по столу, а советчица выкладывала перед ней новые аргументы:

— Ну и нашла себе утешение! Вдруг его дырявая голова перестанет соображать? Что же, всю оставшуюся жизнь менять ему подгузники и кормить из ложечки?

— Ладно, не напрягайся, а то родишь раньше времени, — хмуро подвела черту Маруся и встала из-за стола, показывая, что разговор по душам закончился.

А Нюська, уходя, ещё трындела и не давала закрыть за собою дверь:

— Вот ты грубо выпираешь меня и не хочешь взглянуть правде в глаза!

Маруся не без труда осторожно выжала Нюську в коридор и прислонилась к закрытой двери затылком. «Советчица хренова!»

Та всё ещё стояла за дверью и что-то бубнила. Два раза звонила и стучала ногой в дверь. Ей очень хотелось спасти подругу от необдуманных решений. Но чем настойчивей старалась Нюська, тем стройнее вырисовывался план в Марусиной голове по опеке несчастного амнезиста.

5. Новые впечатления. Визит к психологу

Операция у Юрика была не из самых сложных. Он уже открыл глаза, но ощущал себя в совсем другом теле. Голову обрили, больничная одежда не в размер — отвратительные клетчатые брюки на резинке и совсем не в комплекте мерзкая полосатая пижама с одной пуговицей. Язык во рту не хотел слушаться. Юрик слышал, но не мог говорить.

В обед сообщили, что к нему пришёл посетитель. В дверь боком протиснулась толстая тётка с огромным пластиковым мешком.

— Ну, вось нехта і пра цябе ўспомніў, — вздохнула санитарка Матвеевна, шаркая по полу то шваброй, то огромными тапочками, — Я ж тут адна на ўсіх. Хоць разарвацца. Зараз памыем цябе.

Маруся не знала, как подступиться к забинтованному Стилисту, который как-то странно причмокивал пересохшими губами и пучил на неё удивлённые глаза. Матвеевна принесла тазик с тёплой водой, кусок марли и хозяйственное мыло.

Юрик не понимал, зачем его трут вонючей тряпкой, надевают пахнущие нафталином очень некрасивые чужие вещи. Из большой фланелевой рубахи торчала его тонкая, почти детская шея, на которой держалась удивительно круглая, белая от бинтов голова.

— Глянь-ка, — штурхнула посетительницу нянька, — які прыгажун стаў! На, яму твар пачысці трохі. А то вунь, вочы замурзаныя.

Потом Маруся кормила Юрика, а он послушно открывал рот, как маленький ребёнок. Санитарка показала ей, красной от смущения, способы подсовывания под больного утку, учила правильно перестилать простыню. Маруся уже собиралась уходить, как в палате появился дежурный врач с обходом.

— Это кто у нас тут? Может, родственница? Документы принесли?

Маруся замялась, ей вдруг стало стыдно:

— Нет документов.

— Волонтёр, значит. Жаль. Парня на следующей неделе подготовим к выписке. Будут какие-то остаточные явления, но в целом он здоров, восстановится, организм молодой, справится. То, что у него амнезия, — это может пройти. Ну, и с речью тоже. Надо надеяться на лучшее.

— А он не станет идиотом?

— Да нет, мы ведь не в мозгах копались. У него от удара по голове сгусток крови образовался. Мы эту гематому аккуратненько удалили. Теперь нужно время для восстановления. Он вспомнит себя.

Жаль, что никто из родных пока не отыскался. Ну, это уже дело милиции.

— Так куда же вы его выпишете, на улицу, в бомжи? — решилась спросить Маруся

— Зачем на улицу? В психдиспансер, в Новинки отправим, там такими занимаются, с потерянной памятью, — успокоил её доктор.

— В дурку, значит, — подвела итог бухгалтерша.

Дальнейшие свои действия Маруся не представляла. Ясность планов затуманилась. Придя домой, она села за компьютер и до глубокой ночи задавала вопросы на форумах медиков, засидевшихся невест и психоаналитиков, пока не решила для себя, что схему поведения ей должен подсказать психолог.

Для встречи с психологом пришлось сочинять объяснительную. Маруся придумала, что в этот день ей надо пройти медобследование. Главбух пристально вглядывалась в ясные Марусины глаза:

— Шиян, много отсутствуешь на рабочем месте. А я замену себе присматривала, хотела на тебя положиться. А ты какая-то мутная оказалась. Ничего не рассказываешь, будто не товарищи мы тебе.

«Да, уж вам только расскажи», — усмехнулась Маруся.

Она считала себя смелой девушкой, но, переступив порог кабинета психолога, ощутила ни с чем не сравнимый мандраж и вместо традиционного «здравствуйте», вдруг выпалила: — «Всего хорошего!».

Психолог, жилистая тётка с запахом табака и неровно накрашенными губами, выпытывала у Маруси самые сокровенные желания, потом, откинувшись на спинку кресла, стала сверлить её немигающим взглядом.

— Деточка, да у тебя не одна проблема! Её перешевелить — одного месяца мало. Боишься, что он вернётся в прежнюю жизнь? А ты знаешь, что именно выдернет его из сегодняшнего состояния? Музыка, голос, знакомое место, любимая вещь, — да много чего может разбудить его разум. И он вспомнит себя, обязательно вспомнит. А ты до этого времени постарайся создать ему другой образ, и так, чтобы ему нравилось в нём быть. Чтобы новое состояние победило старую историю. Я понятно говорю?

— Да, — кивнула головой Маруся.

В голове у неё никакого плана конкретных действий не вырисовывалось, только злилась на тётку, которая гипнотизировала своим змеиным взглядом и ничего не подсказывала что надо делать, а только дразнила и распаляла Марусину неуверенность в себе.

«Денег хочет побольше вытянуть из меня, но — обломится. Не сдамся». Она поскрипела стулом и нашла в себе силы вернуться в образ прежней Маруси — непробиваемый, закрытый для всяких гипнозов и манипуляций по части денег.

— Свою ситуацию и проблемы я прекрасно вижу сама. Их не надо шевелить! Мне нужно руководство к действию. Именно за это я готова платить деньги. Я понятно говорю?

Психолог сузила глаза и перекинула ногу за ногу.

— Надо начать с себя! Чтобы нравиться мужчине, надо быть…

— Худой и стройной, — перебила с усмешкой Маруся.

— Глупости! Не обязательно худой, но чем-то надо же привлечь к себе — характером, поведением, умом. Скромность никого не украшает! Закомплексованные девушки с низкой самооценкой будут жить без секса и отношений не потому, что они не красавицы, а потому, что очень плохо относятся к себе. Так что начни с себя. И когда ты ощутишь свою значимость, он обратит на тебя внимание. Ну-ка, скажи, за что ты его полюбила?

— Да я не люблю его. Я его жалею. Он худой, бледный. Абсолютно беззащитный. Серёжка в ухе, как у девочки. Татушка на шее. Мне мама с такими запрещала знакомиться…

— Татушка? А что там у него было… Что?

— Да вроде ящерка пятнистая с закрученным хвостиком.

Психолог встала со своего кресла и подошла к окну. Мяла в руке сигарету, смотрела в никуда.

— А как зовут этого парня?

— Он своё имя забыл.

— Вот тебе совет: назови его как-то. Пусть привыкает к новому имени. Его жизнь должна начаться в других координатах. Придумай ему легенду о прошлом, и он в неё поверит если ты будешь с ним искренней. И у ящерки отрастёт новый хвост!

Она вернулась к столу, написала размашисто на листке свой номер телефона и подвинула его Марусе:

— Вот тебе пропуск на следующее занятие. Бесплатное.

Когда голова бухгалтера Марии Ивановны освобождалась от цифр, то мгновенно наполнялась мыслями о несчастном Юрике. Стилист для неё стал большим ребёнком, родным и любимым, которого надо спасать.

Каждый день Маруся мчалась в больницу. Как бы осторожно ни открывала дверь в палату, всегда натыкалась на его взгляд. Он и вправду не сводил глаз с двери, ожидая, что она вот-вот откроется и войдет его спасительница.

Маруся катала Стилиста в инвалидном кресле по маленькому скверику возле лечебного корпуса, совала ему в руки хлеб для голубей, заботливо укрывала ноги одеялом и без остановки говорила про погоду, дачу, птиц, которые слетались к нему на колени. Когда он улыбнулся — расплакалась от щемящего необъяснимого чувства, которое уничтожало её холодную расчетливость и грубость. На прощанье она неловко поцеловала его в небритую щеку. Уходила, часто оборачиваясь, чтобы увидеть, как он машет ей вслед рукой.

6. Безутешное горе

Гена Голявин страдал от неведения. Его друг Юрик пропал. После работы не позвонил. Бойфренд собирался приехать к нему на деньков три-пять для обсуждения плана совместного путешествия в тёплые края, чтобы продлить лето, зарядиться солнцем и отдохнуть от людских пересудов.

Со Стилистом Голявин познакомился в СПА-салоне, где Гена работал массажистом. Юрик Латун в то время разрабатывал образы для андрогенных моделей, но фактурный материал найти долго не удавалось. Десять сеансов массажа Стилист настойчиво уговаривал Гену прийти на пробу, тот капризно отказывался, набивая себе цену. Массажисту нравился этот странного вида клиент в модных дорогих одёжках, но Гена не хотел показывать, что сразу бросается на всякие предложения. Однажды Стилист встретил массажиста на шикарном белом форде и пригласил на сезонное дефиле в джазовом клубе. И тут Голявин не смог сдержать своего восторга. Ему показали другую жизнь и предложили быть её частью. Разве можно от такого отказаться?

Юрик долго возился с поиском стиля для Гены. Тот терпеливо высиживал часами в кресле, пока Латун подбирал для него грим, соглашалсяпримерять на себя женские платья, и уже через месяц уверенно мог сам выбрать женское бельё для подиума. Ему запретили ходить в качалку, поменяли прическу, сделали маникюр и научили ходить на каблуках. А Латун не переставал шлифовать непростой характер Голявина.

Гена постоянно нарушал график работы. Бесконечные примерки изнуряли его, и только Стилист поддерживал силы своего протеже. Латун ценил голявинскую эстетику поведения на подиуме, нестандартность и способность к самым невероятным перевоплощениям в экспериментах Стилиста. Гена умел слушать и анализировать. Он вдохновлял Латуна и восхищался им.

Друзья все больше сближались, доверяли друг другу свои тайны, и вскоре это доверие стало таким тесным, что отношения их закрепились в ином статусе. Вместе они решили независимо от «Карамелей» пробиться на престижный конкурс, доказать свою творческую значимость и попытаться найти работу в других, более интересных и денежных местах.

Их совместная затея требовала некоторых вложений. Вложения Юрик взял на себя. Он заплатил за ткани, сделал нехилый взнос за участие в конкурсе. Теперь следовало расплатиться со швеёй и кружевницей, выдать аванс моделькам, чтобы они не подвели и остались в проекте. И вот на взлёте активного продвижения к цели друг, вдохновитель, спонсор и просто любимый — исчез без всякого объяснения.

Телефон не отвечал. Гена нервничал, ревновал. На третий день исчезновения друга стал звонить в милицию, больницы и морги. Юрик — как сгинул. Никакой информации вообще.

«Явно что-то случилось», — бормотал Гена, с волнением открывая своим ключом квартиру Стилиста.

Он увидел идеальный порядок и никаких признаков присутствия хозяина. Гена повалился на широкую кровать и, закрыв глаза, завыл:

«Юрик, где ты, Юрик? Надо оплатить буклеты, рекламные листы, визитки. Что делать с нашей коллекцией дальше?»

Но тайный глас не помог ему. Не получив ответов на вопросы, Гена покинул квартиру друга и направился в любимый клуб, чтобы утолить свои печали, вернее — утопить их в парочке стаканчиков виски.

За барной стойкой его чуть отпустило в разговоре с барменом, который иногда угощал Голявина в долг. Но тут рядом за стойку сел засидевшийся в «Карамелях» стажёр Костя Парамонов, который стал хвастаться, что жизнь его кардинально изменилась — ему доверили работу Юрика Латуна, пока временно, но он уверен, что место станет постоянным.

— Будет шикарная фотосессия и целый месяц в Турции, — закончил Костя свои романтические вздохи, как-то странно поглядывая на Гену.

— Ты не хочешь поработать на меня?

Голявин видел стажера насквозь: Костя был хитрый и бесталанный болван. Он ходил по пятам за Юриком и ждал, когда ему отвалятся какие-то крохи от успеха Латуна. В этот раз ему достался целый пирог.

— Как бы ты не подавился своей удачей, — зло прокомментировал Костино сообщение Гена.

— Да ты что? Всем славы хватит, давай лучше выпьем за удачу. И за Юрика.

— За Юрика выпью, а за тебя — нет!

— Зря ты так. Мы с Юриком не ссорились. На последнем дефиле он доверил мне три модели, оценил, что я могу работать на высоком уровне. Да и стажировка моя закончилась. Я по праву принял его место, — пытался понравиться Парамонов.

— А когда ты его видел в последний раз? — сузив глаза поинтересовался Голявин.

— Недели две назад, и потом — ни слуху, ни духу. Признаться, я думал, что вы с ним куда-то слиняли на медовую неделю, — придвинувшись поближе к Гене, прошептал Парамонов.

— Не твоего ума дело, — огрызнулся Голявин и залпом допил виски.

— Да кто ж так пьёт? — усмехнулся Костя. Смаковать надо. Я разбавляю газировкой, букет лучше, вкус раскрывается. А ты как самогонку хлещешь. Виски надо понимать…

— Да заткнёшься ты! Что ты знаешь про виски? Держишь в руке пойло и думаешь, что это виски. Я пью Jamеson, который не разбавляется никакой хернёй типа колы или газировки. И, знаешь, почему? Потому что это — уникальный вид тройной дистилляции. А выдерживается он по-особому, в бочках из-под хереса. Поэтому пьют его в неразбавленном виде и без закуски. И он подаётся в бокалах, а не в стаканах, как здесь. Есть ещё один нюанс — к такому виски нужна хорошая компания. А ты мне — не компания.

7. Вызволение

Утром позвонила мать и веселым голосом спросила: всё ли в порядке дома, оплачены ли счета. Маруся почувствовала, как тревога обняла её голову и стала нашёптывать всякие нелепые истории, которые очень не понравятся маме. Главным персонажем в них выступал Юрик.

День не заладился. Главбух спихнула на неё работу одной из новеньких. Это означало, что личного времени поубавится. На троллейбусном маршруте случилась авария, пришлось ехать с пересадкой. Времени на дорогу ушло больше, чем всегда. Но самое главное ждало её впереди. Войдя в палату, она не нашла своего подопечного.

Его место занимал кто-то, напоминающий бездыханного кита. Не веря своим глазам, Маруся подошла поближе. Конечно, худого пациента с отбитой памятью так раздуть не могло, но она хотела точно убедиться, что это не он. Медсестричка на посту безразлично сообщила, что больного под кодовым названием «Неизвестный» переправили в Новинки.

— Что ж мне не сообщили? Я телефон оставляла, — растерялась Маруся.

— А вы что, жена ему или родственница? Даже имени его не знаете!

Она медленно плелась по длинному коридору и, дойдя до лифтов, увидела знакомую фигуру Матвеевны, которая старательно сортировала половые тряпки возле примостившегося в углу шкафчика.

— Матвеевна, добрый день, — бросилась к ней Маруся. — Вы во вторую смену работали?

— Якая тут «вторая смена»? Здаецца мне, што я тут жыву! — сердито откликнулась санитарка, — Замены мне няма. Працую да ночы. Вось сабралася дамоў, а ў шостай палаце зрабіўся непарадак — Калатушкін абгадзіўся. Мяне і завярнулі.

— Давайте помогу.

— Да ты што, дзеўка? Чужую брыдоту будзеш за проста так грэбаць?

— Ну, мы ж в паре с вами уже работали. Вы мне помогали. Я бы сейчас за своим убирала. Уже как бы настроилась.

Матвеевна развернулась к Марусе и с любопытством протянула ей тряпку с ведром: возьмёт или нет?

Маруся привычно сняла с гвоздика в шкафчике запасной халат и они пошли к несчастному Колотушкину. Вдвоём мыть больного, перестилать постель, переодевать было значительно легче и быстрее. Они справились за 40 минут.

— Божа ж мой, яшчэ гэтую анучу сціраць… — тяжело вздохнула санитарка.

— Не надо стирать. В мешок и — выбросим. Я вам завтра принесу три метра мешковины. Классные половые тряпки получатся.

— Точна прынясеш?

— Абяцаю!

— Ну, гэта па-нашаму, — наконец улыбнулась Матвеевна.

Сейчас, когда они уже в пятый раз намыливали руки хозяйственным мылом, чтобы уничтожить прилипчивый запах, Маруся решила спросить про Юрика.

— Раніцой павезлі. Я яго збірала. Ды што там збіраць? У яго нічога з сабой не было. У ватоўку казённую яго апранулі, бо зімна ўжо. Добра, што ты шкарпэткі прынесла, ў тапках ён быў. Так вачыма шукаў цябе. Шкада хлопца. Там нармальнаму чалавеку цяжка. Ведаю дакладна. Бо працавала нейкі час ў гэтых Навінках.

— Поеду туда. Сейчас же.

— Пазнавата. Там на дзвярах кнопачка ёсць. Вызавеш сястру, і яна прывядзе яго. Але калі не ведаеш, куды яго, у які корпус заперлі, будзеш блукаць. Ды и цёмна ўжо, далёка ехаць. Лепш ранiцай.

Но Маруся задумала и помчалась. Всю дорогу в метро и на остановке, пока дожидалась автобуса, она представляла, как его собирают в дорогу, и снова он один на один со своей бедой — немой и потерявшийся, полностью зависимый от тех, кто окажется рядом.

Автобус остановился в темноте на слабо освещённой площадке, которую со всех сторон обступили черные стволы больших деревьев, и Маруся почувствовала себя заблудившейся в лесу. Вместе с ней сошла пожилая женщина с пакетом, из которого выпирали бока яблок.

— Не скажете, где Новинки?

— А идите со мной, мне тоже туда.

Попутчица уверенно шагнула в «тёмный лес» и вывела Марусю на дорожку, которая освещалась подслеповатыми фонарями. Осенний туман не позволял увидеть, куда она упрётся. Шли долго, и за дорогу Маруся узнала, что Новинки — много больничных корпусов со своими правилами.

— Страшно подумать сколько здесь людей с разными отклонениямим. Хвастаются, что у них 1780 мест. Почти столько же специалистов. Самые важные здесь санитары. Их мало, труд тяжелый, платят крохи. Работу свою ненавидят. С ними надо уметь договариваться. Берут в основном по 20 зелёненьких.

— О чем договариваться?

— Ну, не знаю, как у вас там всё сложится. Может, повезёт. А я несу санитарам, чтобы вовремя переодели, покормили, не били, разрешили погулять. Я вот работаю, не могу оставить своего мужа дома. Он у меня после инфаркта потерял очень значимую для него работу. И что-то в голове у него защемилось. То газ не выключит, то воду. Вот когда мы соседей затопили в четвёртый раз и нам пригрозили перекрыть газ, пришлось сюда определить — дома одного оставлять нельзя, опасно. Мне до пенсии осталось немного. Тут долгие сроки пребывания. Побудет сорок дней за конвертик, я его на недельку домой забираю, отпуск беру неоплачиваемый. Потом опять сюда. Их тут колют такими лекарствами, что мозги становятся ленивыми. Я его совсем не узнаю. За неделю едва отойти может. Но к Новому году заберу домой насовсем.

Дежурная на проходной работала до восьми. Большая добрая тётка, быстро отыскала в списках «Неизвестного» и помогла Марусе сориентироваться, куда идти и как вызвать санитара, чтобы он впустил в отделение.

Её провели в вестибюль, где стоял телевизор, несколько столов, за которыми играли в карты и шашки пациенты. Угрюмые люди в клетчатых пижамах слонялись по узкому коридору, сидели на полу.

— Подождите здесь, я приведу его.

Санитар ушёл, но через несколько минут вернулся и позвал в палату. Там стояло десять кроватей. Духота, смешанная с тяжелым запахом несвежего белья, заполняла все пространство. На крайней койке, в углу, повернувшись к стене, ничком лежал «Неизвестный». Его поза — знак отчаяния и безысходности. Выбритый затылок измазан зелёнкой. Батина рубашка и тренировочные штаны не оставляли сомнений, кто лежит на крайней койке у стены. Маруся не знала, как себя вести. Санитар не уходил, стоял у неё за спиной, и это напрягало.

Почти неслышно сказала в пространство:

— Здравствуй, я нашла тебя.

Юрик сразу повернулся, она увидела его красные, припухшие глаза, которые он попытался заслонить от света ладонью. На запястье руки ясно виднелась вдавленная сиренево-красная полоса.

— Что это? — Маруся повернулась к санитару за объяснением.

— Привязывали, был неспокойным.

Только сейчас она увидела, что со спинки кровати свисают полоски широкого бинта.

— Как он мог быть неспокойным? Он очень уравновешенный, тихий.

Юрик схватил её руки и прижал к своему лицу. Засмеялся тихим счастливым смехом — так умеют смеяться только дети.

— Так вы его знаете? Знаете, как его зовут?

— Конечно, знаю. Альберт Иванович Шиян. Вы ведь отдадите его мне? Ведь нет проблемы. Есть имя, фамилия, семья. Я его заберу.

— Нет, нельзя! Завтра придёт врач. Только он может выписать больного.

— Да какой он больной? Он немой! Видите, он меня узнал. Это просто ошибка, что он попал к вам! — пробовала убедить санитара Маруся.

— Завтра, всё завтра. Вы ведь и одежду ему не взяли.

— Одежду я привезу через час. Я не оставлю его здесь.

Юрик встал с кровати и крепко вцепился в Марусин рукав.

— Аличек, я вернусь за тобой через час, нет, полтора часа. Жди меня. Вот тебе мои часы, ты будешь знать, когда я приеду за тобой.

Маруся сняла со своей руки купленные по акции часы фирмы «Луч» и надела их Юрику.

— Женщина, вы зря это делаете, их украдут у него, запросто снимут, — пытался остановить Марусю работник психбольницы.

— Ты, что ли?! А теперь пойдём, поговорим, — потащила она санитара из палаты.

За закрытой дверью возле злополучной кнопки она уверенно прижала его к стене и грозно произнесла:

— Я приеду через час. Не обижай моего мужика. Я знаю вашу таксу и привезу тебе разрешение на выписку. Санитар ухмыльнулся.

Маруся помчалась к остановке. Дома припасены доллары, на которые она меняла часть своей зарплаты для отпуска. А того, что лежало в сумочке, на такси должно хватить. Она не стала дожидаться автобуса, в этом случае поездка туда-сюда заняла бы часа два. Остановила частника, который согласился довезти её за 25 рублей. Пока ехала, прикидывала, какая одежда найдётся дома для выписки.

В шкафу нашла мешок с новой батькиной курткой и тёплыми штанами для зимней рыбалки, там же стояли прорезиненные валенки — лучшая обувь рыбака. Шапку взяла свою, сама её вязала, постигая азы вязания на спицах. Дурацкая получилась. Помпон сорвала — других вариантов не было.

Дорога назад казалось очень долгой. Таксист видел её напряжение и не выдержал:

— Вроде не на вокзал, а так спешим.

— После отбоя моя операция может провалиться.

Но всё прошло как по маслу: санитар получил конверт, Юрик послушно влез в костюм рыбака.

— Вот евонные вещи, — санитар протянул Марусе пакет с оборванной ручкой и торопливо скрылся за дверью.

Ей требовались выходные, отгулы, отпуск, Но чтобы их добыть, следовало попробовать рассказать начальнице про битву за любовь и попросить у неё покровительства, смирившись, что не только бухгалтерия будет пересказывать в вольной интерпретации Марусину историю.

«Да, и обязательно надо сказать: только это — между нами. Ну кто в женском коллективе, став обладательницей тайны, не станет в позицию вершительницы судеб? Вот, пусть вершит. Я потерплю».

8. Новый дом

На столе стояли чашки из сервиза, заваривался чай с мелиссой, ромашкой и имбирем. Стилист кивал головой и улыбался. Рядом с ним материализовались приятные детали хорошего настроения.

— Ты согласен на Алика? Вдруг придут проверять, правильно ли ты меня опознал, откликаешься ли на Альберта Ивановича Шияна? — хлопотала возле своего неожиданного гостя Маруся. — Может, ты есть хочешь, а я тебе голого чаю, — без остановки тараторила она. — Давай омлетик сделаю. Это скоро, минут пять, пока чай заварится — будет готово.

Неожиданное перемещение в психбольницу с её запахами, резкими криками, злыми людьми, полное отсутствиее надежды, что он выберется. Дикое чувство одиночества и полного бесправия. Ни одной знакомой вещи, предмета, ни одного узнаваемого лица, всё стёрто из памяти. Десять кроватей с серыми подушками. На дверях ручек нет. В туалете испачкано. Там нет двери. Хотел заснуть, переждать этот ужас, но разбудили, вывели в коридор. Стал открывать форточку — привязали руки. Плакал, не мог сказать, чтобы оставили в покое. Хотел умереть. Но пришла она, дала ему имя, и всё изменилось. И Юрик уснул счастливым сном.

Маруся достала из пакета тапочки и брюки, в которых бессознательного Стилиста тащили по лесу. В потайном карманчике обнаружилась квитанция из автосервиса.

Про женскую логику напрасно иронизируют. Через полчаса бухгалтерша знала точное имя владельца белого мерседеса, уладила вопросы с задолженностью парковки и села за компьютер, чтобы на просторах интернета собрать максимальную информацию про Юрия Антоновича Латуна — одного из лучших стилистов вселенского масштаба. О нём писали модные журналы, у него брали интервью, он участвовал в международных фестивалях.

Она разглядывала фотографии известных людей в обнимку с симпатичным парнем с вздыбленным разноцветным чубом. Его окружали удивительно красивые девушки и неотразимые мужчины. В это особое общество Марусе никогда не добыть пригласительного билета. Да и на фиг ей! Адаптация Стилиста, проходящая в форс-мажорных условиях, полностью зависела от неё. Оставалось только самое малое — чтобы Стилисту понравилось в новой жизни. А вдруг понравится. Люди живут везде!

9. Лучшая воспитательница

Юрик лежал на большой супружеской кровати Марусиных родителей. Он привыкал к рыжим, с тропическими цветами обоям мерзкого качества, растопыренной люстре, которая назойливо попадалась на глаза, и доброй тётке с ласковыми руками, которая кормила его, поила и водила в туалет. Порой ему казалось, что он в детском саду. Ждал, когда ему дадут пластилин. Он очень любил лепить.

Почти весь день он оставался один и очень скучал. Его извилины теперь закручивались совсем по-другому, и, собирая в целое какие-то осколки прежних впечатлений, он пытался вспомнить хоть одно знакомое лицо или голос. Дотянувшись до тумбочки, Юрик взял шариковую ручку и все пять часов одиночества рисовал на рыжих обоях куда достала рука. На тропических цветах он изображал тараканов, вкладывая в свой рисунок всю ненависть и к обоям, и к стоптанным тапочкам из этого дома, и тренировочным штанам, которые особо люто ненавидел. Через некоторое время он отметил про себя, что умеет сидеть на кровати, может встать и даже ходить без чьей-то помощи. Это так подняло настроение, что в тараканьей галерее он изобразил персонажей покрупнее: свинью, которая больше походила на собаку, и собаку, очень смахивающую на свинью. Они различались только по хвостам. У одной животины он закручивался крючком, а у другой напоминал взорвавшуюся петарду.

Потом Юрик немножко попрыгал на кровати и, утомившись, уснул счастливым детским сном.

Маруся, увидев расписанные стены в маминой спальне, совсем не огорчилась, а даже обрадовалась. Её Алик вспомнил, как выглядят тараканы и она сразу догадалась: кто из двух собакосвинов собака, а кто свинья. За ужином Алик удивил ещё больше. Он сам пришёл в кухню и сел на стул, ожидая, когда воспитательница поставит перед ним тарелку с макаронами и сарделькой. Когда блюдо появилось у него перед глазами, Алик-Юрик долго разглядывал его, потрогал носом сардельку, несколько макаронин захватил пальцами и потряс ими, удивляясь их гибкости. Маруся поначалу подумала, что он собирается есть из тарелки руками, или как собака, но она ошибалась. Стилист не пробовал сардельки с самого розового детства и презирал макароны, как мёртвую еду. Он питался свежими овощами, а мясо готовил себе сам по особому рецепту, чтобы не испортился цвет лица и не пугал лишний холестерин.

Юрик решительно отодвинул тарелку.

Маруся достала из холодильника вчерашний борщ и поставила кастрюлю на плиту.

Латун смотрел, как быстро она делала порядок на столе, перекладывала помытые ложки в буфет, расставляла по росту тарелки. Он знал, что его воспитательница самая лучшая из всех воспитательниц. Она не ставила в угол, не ругалась, всегда хвалила. Чтобы выразить свою признательность, не умея произнести слово «спасибо», Юрик, сидя на стуле, обнял за ноги пробегавшую мимо Марусю и уткнулся лицом в её тело, примостив свой нос повыше колен, возле срамного места.

Воспитательница как-то странно обмякла, обняла его за плечи и расплакалась. Юрик испугался, что она расстроилась из-за испорченных обоев, и промычал что-то вроде «больше не буду». Она приняла его мычанье как возможный комплимент себе. Ей никто комплиментов не говорил. Никогда. А вот — на тебе. Эмоции шарахнули, вскипятили кровь, добавили перца в гормоны, и Машино лицо неузнаваемо изменилось. Улыбка обнажила её ровные красивые зубы, зажгла глаза и обнаружила на щеках очаровательные ямочки. Юрик это заметил.

Ночью она спала плохо, фантазировала, как могут развиваться их отношения дальше. Через три недели должна приехать из санатория мать. Как она воспримет в квартире нового жильца? Может, наконец, кончатся постоянные укоры: старая дева, ялаўка (нетелившаяся корова)? Маруся тяжело вздыхала и вызывала в памяти ещё и ещё раз неожиданное объятие на кухне, чтобы вновь жаркая волна закружила голову и сделала её счастливой.

«Его надо прилично одеть», — подумала бухгалтерша и, наконец, провалилась в сны, заполненные высокими неопознанными деревьями, на которых росли яблоки, груши и ананасы. Там звучала красивая музыка, под которую совершались удивительные танцы в невесомости. Маруся летала легкой мотылицей над удивительными деревьями, а внизу на скамеечке тихо отдыхал голый манекен, очень похожий на её подопечного.

Решено было в ближайшие дни сводить Алика-Юрика в ЦУМ и купить на Марусины отпускные сразу все: туфли, брюки и даже пиджак. Там как раз проходила акция «Купляйце беларускае» с замечательными скидками.

10. Забавы и трагедии

Модельки Геля и Лена, с которыми «Карамели» подписали договор на год, очень боялись поправиться или похудеть, чтобы не выпасть из проекта. Каждый день проходил в тяжёлом подсчёте калорий и выпитой воды. Они негласно меж собой соревновались. Каждый лишний грамм означал: «корова, овца, тётухна», ну и все такое прочее, что могло прийти на ум рассерженным и нервным от постоянной голодухи девочкам. Порой споры о том, кто из них стройнее, превращались в потасовки. В остальные дни, без подиума, они очень хорошо дружили между собой и весело развлекались играми на третьем этаже ЦУМа, где продавалась женская одежда.

Поначалу они просто надевали на себя то, что висело в торговом зале на вешалках, и фотографировались в этих нарядах. Но с каждым разом игра становилась более сложной. Она обрастала особыми правилами, со штрафами, поощрениями и обязательным развитием действия. Вот и в этот выходной день Лена и Геля, предвкушая остроту ощущений, направились на свою игровую площадку в ЦУМ.

Геля не любила это глухое безглазое здание с дурацкой башней на углу и дикими красными деталями — крыши, арки. Тяжелый рубленый верх давил на витрины так, что, казалось, они вот-вот брызнут стёклами на мостовую. Даже бронзовые фигурки скульптора Жбанова: «Дети возле туалета» и «Растерянные родители, шарящие у себя по карманам в поисках денег на покупки» терялись в соседстве с необозримым бетоноцементом с узкими бойницами. Флагман советской торговли очень напоминал сооружение оборонного типа с башней для часового, на которой временно сидел бронзовый Меркурий без ружья. ЦУМ как нельзя больше соответствовал тому, что его наполняло — мрачные куртки различных оттенков грязи, фланелевые халаты, охотно закупаемые городскими больницами, трикотаж с просроченным дизайном, блузы и платья, как апофеоз химической промышленности, — из переработанных полиэтиленовых мешков и китайских бамбуковых опилок, щедро украшенные воланами, рюшами, утыканные пластмассовыми стразами. Их яркие цвета, чарующие нетребовательный глаз обывателя, могли быть опознаны даже в тёмных зарослях джунглей в глухую безлунную ночь. Фотографировать в ЦУМе запрещалось. Но в примерочной кабинке, давясь от смеха, модельки снимали друг друга на телефоны, пока какое-нибудь платье «бурачкового» цвета с леопардовыми рукавами не становилось причиной истерики.

Удивительных нарядов висело такое множество, что выдернуть какой-то для примерки из тесного содружества вешалок оказывалось сложно. Лёгкая промышленность родной Беларуси не стояла на месте. Она активно разрабатывала национальный колорит своих жителей, добиваясь, чтобы их жизнь стала ярче, красочнее, веселее.

Геля и Лена позировали друг дружке, но становиться единственными обладательницами такого замечательного угара было недостаточно весело. Им требовались зрители!

Когда Геля показалась в одном из «карнавальных костюмов» между стойками с развешенной одеждой, в зале находилось человек пять покупателей. Моделька училась не один год особому мастерству — показывать необычные задумки странных дизайнеров, которые ни за что не надели бы на своих подружек воплощение своих ошеломляющих идей.

Ноги в черных чулках заплетались медленными восьмёрками. Лицо — всегда без эмоций. Пять шагов, стоп, поворот. Улыбнёшься — проиграла!

Надо пройти до кассы, повернуться и профессионально дойти обратно до кабинки. Выходить из роли нельзя.

Два раза Геля поступала в театральный на актёрское отделение, готовилась и в третий раз. В ЦУМе успешно отрабатывались этюды по актёрскому мастерству. В роли топ-модели она каждый раз импровизировала и ни разу не повторилась.

Бесчисленные малиновые воланы колыхались вокруг Гели. Она заставляла их трепетать, делая резкие остановки, крутые повороты, разгоняла их, придумывая разные трясучие движения: то цыганщина откровенная, то танец живота. Телефонных кинооператоров хватало с избытком.

Вечером выступление обязательно появится в социальных сетях. Чей выход соберёт больше лайков?

Лена выбрала для себя двухцветный балахон с хищным принтом. «шкуры желтого леопарда», с косой фиолетовой вставкой на груди, украшенный бриллиантами из пластмсассы. Юбка показалась ей совершенно лишней, а уж брюки — тем более. Даже дети знают, что в Африке, где охотятся на леопардов, штаны и юбка — не главные части одежды.

Насмеявшись в примерочной кабинке, Лена задушила в себе все эмоции и, решительно сдвинув занавеску примерочной, вышла на людское обозрение. Сделав пару нервных шагов, она вдруг столкнулась глазами с человеком в смешной кепке: он ей кого-то очень напоминал.

Юрик, которого Маруся привела на закупку одежды, услышал музыку и, как сомнамбула, двинулся туда, где разворачивалась весёлая игра двух манекенщиц. Он не сводил с них глаз и пытался ухватить своей травмированной извилиной суть воспоминаний.

Стилист будто попал в кривое зазеркалье. Вроде это всё уже случалось в его жизни, но сейчас повторяется в очень плохом формате! Какая-то зудящая яркая гадость что-то пытается ему напомнить. От бессилия Юрик заплакал.

Маруся, увидев, что он расстроился, вытащила Стилиста из толпы и стала утирать ему, как маленькому, лицо. А он терпел и смотрел на неё несчастными глазами, выдавливая из себя какой-то вопрос, который состоял из одного звука:

— О? О?

Она силком тащила его подальше от непонятного ей перфоманса, заставляющего его память копаться в ненужных воспоминаниях и восстанавливать свою прежнюю, не подходящую Марусе, жизнь.

Юрик не выносил любого насилия. Он тщетно пытался выдернуть свою руку из Марусиной, сопротивлялся, максимально выбрасывая в окружающее пространство свои руки и ноги, хватался за попадающиеся по дороге стойки, круговые вешалки, покупательниц. Вокруг него падало железо, скрипели ножки под кассами, обрывались ручки у пакетов, визжали и ругались тётки с красными лицами и девушки со злыми бровями. Кассирши терзали кнопку вызова милиции.

Маруся, собрав последние силы, вытолкала Юрика к эскалатору, и они относительно спокойно съехали на один этаж вниз. Дурацкая система спусков: «то эскалатор, то лестница» не давала Марусе шанса отдохнуть. На лестнице Алик-Юрик легко находил за что уцепиться. Она отдирала его пальцы от перил, подставляла подножки, тянула и пихала, ругаясь про себя чудовищными непечатными словами, стаскивая его всё ниже, к спасительному выходу. И какой же он, зараза, был тяжёлый, корчеобразный. Она вдруг оставила Стилиста в покое — сил не осталось волочить его дальше. Опустилась на ступеньки и сдалась. А он, почувствовав свободу, мгновенно успокоился, протянул ей руку, и они, как нормальные люди, вышли из боковой двери прямо к летнему кафе.

— Мороженого хочешь? — едва переводя дыхание спросила Маруся.

Он с любопытством принял из её рук эскимо «Каштан». Стилист абсолютно не помнил: что может быть под блестящей обёрткой. Маруся сняла фольгу с мороженого и ткнула его в рот Алику-Юрику, измазав немного ворот рубашки, потому что он уворачивался, а она не сразу попала. Стилист дотронулся языком до застывшего шоколада, зажмурил глаза, вспомнил этот восхитительный вкус. Его мозг активизировался, требовал новых зацепок, чтобы всё в голове стало на места. Та-дам! Такое яркое, приятное, знакомое защекотало нервы. Юрик впился глазами в манекен, стоящий прямо перед ним за стеклом магазина. Витрина арендовалась «Карамелями», и на манекене висело одно из странных платьев салона, а манекен для этого платья готовил он. Стилист изменил пропорции куклы, изготовил специальный парик, над которым трудился неделю. А на левой ладошке манекена он когда-то оставил свой автограф.

Юрик, не отрываясь смотрел на платье, морщил лоб и мычал, показывая на манекен. Неуклюжая Маруся стояла рядом в своём уродливом самодельном сарафане, из-под которого топорщилась мужская рубашка с жёстким воротом и мокрыми подмышками. Завершали картину колготки, которые собрались гармошкой над туфлями.

Марусю раздражал вид одежды, в которой нельзя пойти в магазин или на работу, поэтому, решительно подхватив Юрика под руку, она повела его к метро, подальше от старых воспоминаний.

Волосы у Юрика слегка отросли, скрыли швы, под которыми пряталась металлическая пластинка, защищающая высверленную хирургами лунку. Маруся стирала и гладила отцовские рубашки, которые он теперь носил, чистила его обувь, готовила — и чувствовала себя… Господи, кем же она себя чувствовала? Не жена, не мать, не любовница… Становилась у зеркала по утрам и говорила: «Корова!»

Ничего обидного, так её называла мать… Кормилица.

Она чувствовала, что жизнь меняется к лучшему. Всё теперь будет как у людей. Вот и мужчина в доме появился. Маша его научит разговаривать, он пойдёт на работу, можно же гардеробщиком или сторожем в детский сад. Денег немного, — но с двумя зарплатами хватит на жизнь. А сегодня она ему даст в руки мусорное ведро и покажет, как надо выносить мусор. Он такой послушный, благодарный, только очень грустный. Она сделает его счастливым. Мама приедет и научит Марусю печь пирожки. Это даже очень хорошо, что её мужчина такой немногословный и покорный. Не станет с собутыльниками на рыбалку ездить, в баню ходить водку жрать. Она из него сделает настоящего человека.

Стилист сидел, набычившись, на стуле и наблюдал, как воспитательница разводит в щербатой миске мыло. Он пытался догадаться: для чего? Но простые предметы в Марусиных ловких руках ничего ему не говорили. Она же задумала сбрить его рыжеватую бороду, которая портила её представление об ухоженном мужчине, вызывающем чувство семейного благополучия и счастья.

Воспитательница намылила щеки грустному Стилисту и взяла почти новый одноразовый станок, которым мать брила говяжьи галёнки для холодца. Но только бухгалтерша поднесла к лицу Стилиста голубенький женский приборчик для бритья, он вырвал его из Марусиных рук, покрутил возле своего носа, детально рассматривая, и дико рассмеялся. Потом бросил станок на пошарпанный пол, наступил на него ногой в самодельном тапочке и с видимым удовольствием раздавил хрупкую пластмасску. Теперь его внимание переключилось на самодельную обувь, шедевр ручного творчества и маниакальной экономии. Новый взрыв смеха ошеломил Машу. Она подумала, что надо вызывать психбригаду. Но он скоро успокоился, засунув тапочки и сломанную бритву в помойное ведро, вытер полотенцем мыло на щеках и заперся в ванной.

Маша собиралась на работу и, снедаемая всякими нехорошими предчувствиями, периодически выкрикивала:

— Аличек, что с тобой? Тебе плохо? Выходи, мне надо сказать тебе что-то важное. Я ухожу на работу, я ушла!

Она хлопнула дверью, но осталась в квартире, затаившись в коридоре.

В это врямя Юрик решал сложные проблемы с одеждой. Он избавился от тренировочных штанов с лампасами. Чужие трусы, которые выдала ему Маруся, больше похожие на юбочку теннисистки, чем на важную часть мужского гардероба, он тоже снял.

«Лучше вообще без трусов, чем это уродство!»

Его брюки сохли на трубе, и даже в измятом виде свой бренд защищали. Он натянул их на голый зад, пару раз попрыгав на носках, чтобы лучше сели. Настроение вроде стало получше. Стилист толкнул дверь и уверенно вышел навстречу Марусе, застывшей соляным столбом, — стройный, решительный и опасный.

— Аличек, что-то случилось? — испуганно промямлила она, пока не нащупав план своих действий.

И он вдруг ясно и громко ей ответил:

— Да!

Маруся бросилась к телефону звонить на работу, чтобы ей срочно выписали отгул по непредвиденным обстоятельствам.

11. Протокол

Геля и Лена пришли в «Карамели», расстроенные испорченным дефиле в ЦУМе, и принесли свои впечатления о странном лохе в кепке, который плакал, заламывал руки, глядя на выступление двух мажорных девиц, но толстая тётка, похожая на сотрудницу из психбольницы, увела его, попутно вызвав милицию.

Молоденький страж порядка пригласил Гелю и Лену в подсобное помещение и стал дознаваться: как же им в голову пришла такая идея — издеваться над отечественными производителями.

Протокол допроса составлялся с большим трудом. Наконец на измятом листе появилась корявая фраза: «мной прочитано и с моих слов записано верно», где Геле следовало поставить свою подпись.

Она решила прочитать написанное и споткнулась на первой же строчке.

— Вот что вы здесь написали? — возмущенно накинулась она на уполномоченного. — «Я, Галина Ивановна Рядункова, проникла со своей подругой Еленой Федоровной Гвоздёвой в торговый зал ЦУМа и вместе с ней стала беспорядочно мерить одежду, мешая покупателям совершать покупки, ходила, вызывающе вихляясь и вызывая неуместное веселье у несознательных граждан»?

Во-первых, имя у меня пишется по-другому. Не Галя я, а Геля! Гелена! Во-вторых, что значит «проникла»? Я пришла в магазин, как и все, открыто, через распахнутую дверь с лозунгом «добро пожаловать!».

Геля ткнула пальцем в лист протокола:

— «Стала беспорядочно мерить одежду». Что, есть какие-то инструкции в каком порядке можно мерить одежду? — Геля пристально посмотрела на смущённого милиционера. — А что вы имеете в виду под фразой: «Вызывающе вихляясь…»?

Милиционер потел и переживал за свои ошибки. Геля вдруг растеряла всю свою строгость и расхохоталась:

— «У одного из покупателей действия гр. Рядунковой вызвали психологический стресс». Ну, вы даёте! «Психологический стресс»! У вас, наверное, первое медицинское образование, а потом уж милицейское!

— «На справедливое замечание прекратить безобразие гр. Рядункова с гр. Гвоздевой начали убегать, на ходу раздеваясь и своим полуголым видом оскорбляя стариков и детей». Да, это выглядит очень неприлично. Может, здесь надо уточнение — в трусах, но без лифчика? Кстати, надо обязательно назвать цвет трусов, а то подумают, что вы это всё придумали.

Геля смотрела на смущённого милиционера и не могла остановиться:

— Почему вы меня не сразу задержали, а когда я стала раздеваться в примерочной? Бегать я от вас не собиралась!

— Да и зачем бегать, если мы ничего не нарушили, пришли платья померить! — поддержала подругу Лена.

— Так вы же ничего не купили! — растерянно возразил милиционер.

— Это разве преступление? Ну, не подошло значит ничего!

В подсобку заглянула заведующая отделом готового платья. Девчонки, которые будоражили торговый зал второго этажа, ей нравились.

— Это я попросила девочек помочь нам распродать залежалую одежду. У нас с ними такой договор. Они профессионалы в своём деле. Фирма «Карамели», может, слышали?

Дело волшебным образом моментально уладилась.

Геля и Лена выпорхнули из подсобки, сожалея о потерянном времени.

— Ну это ж надо — «психологический стресс»… А ведь тот расстроенный придурок поразительно похож на Юрика, — поделилась своими догадками Лена.

— Этот, который смотрел наше супер-дефиле? — рассмеялась Геля, — вот у тебя настоящий психологический стресс! Может, ты хочешь сказать, что у Юрика новый имидж? Да он бы повесился, если бы на него натянули хоть что-нибудь из гардероба этого в кепке!

— У Юрика всегда левая бровь дёргалась в расстроенном состоянии. И у этого тоже дёргалась!

— Ну, ты прям миссис Марпл!

«Карамели» собирались выезжать в заграничную командировку всем составом, Стилист уже третью неделю не являлся на работу, телефон его был отключён. Коллекция осталась без зоркого глаза Латуна. Всё это время с дизайнерами работал по своему почину настойчивый и пронырливый стажёр Костя. Дирекция «Карамели» решила окончательно оформить его на постоянную работу, а, следовательно, и на поездку за границу. Константин Парамонов — стал готовить документы на выезд.

Стилист не мог вспомнить эти чудовищные обои, рожковую люстру, туалет в голубой плитке и дверью с картинкой, на которой изображен писающий мальчик. Всё, чего он особенно не любил, — сгрудилось в этом доме и нервировало своей некрасивостью, пошлостью и безвкусицей.

— Где я? — спрашивал он у своей воспитательницы.

— Дома, — испуганно отвечала Маша.

— Я тут живу? Давно?

История, которую так старательно выстраивала Маруся, грозила обернуться против неё. Он что-то вспомнил, но что?

— На тебя напали бандиты, пробили голову. В больнице сделали операцию. У тебя частичные провалы в памяти, — дрожащим от волнения голосом объясняла воспитательница, чувствуя свою абсолютную беспомощность перед его вопросами.

Да, он помнит её заботливые руки, судно, первые шаги, белую рубашку, тапочки. Мерзкие. Рубашка тоже.

«Он уйдёт и вся мечта о семье, ребёнке разобьётся, как блестящий ёлочный шарик», — теряла надежду Маруся.

Она шмыгала носом, слёзы катились по красным щекам и останавливались крупными каплями у неё на носу и подбородке.

Стилист пытался улучшить ситуацию:

— Ну что вы, что вы. Я так благодарен вам, вы спасли меня. Я этого никогда не забуду. Меня зовут Алик? А вас как зовут?

Такая невыносимая тоска и безысходность сквозила в его словах, что Маруся совсем съехала с катушек. Она гладила его по стриженой колючей голове и роняла свои девичьи слёзы на измазанную зелёнкой макушку, всхлипывая по своей абсолютно неперспективной жизни;

— Ма-ру-ся! Меня зовут Ма-ру-ся.

— Да полноте, Маруся. Не надо так убиваться. Ничего же страшного не произошло. Ко мне вернулась речь. Я потом что-нибудь ещё вспомню, — успокаивал он её.

Маруся — на ватных ногах подобралась к дивану с вязаными подушками и бессильно упала на него. Спинка внезапно завалилась, не выдержав соединения с Марусиным весом. Неожиданная поломка любимой мебели привела бухгалтершу в чувства. Испуганная последствиями своей истерики, она вспомнила, что совсем скоро приедет мать и закатит скандал за испорченное имущество. Маруся неуклюже поднялась и пошла к соседу просить молоток.

12. Санаторный роман

Администрация санатория, закупившая финскую линейку для обслуживания в стиле «шведский стол», не учла менталитета своих подопечных. Они накладывали на тарелку все кулинарные изыски столовой, чтобы попробовать. Гора еды поднималась до самого носа, как вавилонская башня, нашпигованная запечённой рыбой в фольге, колбасками по-могилёвски, колдунами по-деревенски, картофельной бабкой и фаршированными кабачками.

Некоторые бабушки брали с собой мешочки, чтобы стырить со стола лишнюю булочку или печенье, положить в секретную торбочку куриную котлетку или кусочек горбуши, которые не поместились в желудке.

После обеда часть пресытившихся постояльцев собиралась возле старого заброшенного корпуса, где проходили специфические спортивные игры с метанием котлет. На чердаке водились дикие коты — больше двадцати бандитского вида мордатых особей, не считая кошек с котятами, которых учесть было невозможно. Кошачье племя выходило на козырёк крыши, ожидая условный сигнал: «Кц-кц-кц». На этот зов надеялись и вороны, которые обязательно оставляли на большом тополе своих часовых. Как только возле кошачьего схрона появлялись люди — начиналась борьба за подброшенные котлеты и прочую снедь, принесённую в дар братьям нашим меньшим. Коты могли есть только то, что попадало на крышу. Вороны — то, что летело в воздухе к котам и на крыше, если удавалось успеть, прежде чем когтистая лапа хватала добычу.

Бабушки правильно метать котлеты не умели. Добросить куда надо — не хватало спортивности. Иногда биточки и сардельки падали на других метальщиков, вызывая недовольство и временную неадекватность. Тогда сердобольные любительницы животных зазывали ласковыми голосами кошек на землю, где на салфетках красиво выкладывали всё меню санатория. Вот тут-то и появлялась Валентина Петровна, которая не просто взывала к совести обожравшихся постояльцев, а политически грамотно описывала экономическую обстановку в стране и демонстрировала своё незаурядное умение легко и правильно ставить диагнозы навскидку.

Публика медленно расходилась, опечаленная предсказаниями дальновидной поварихи.

Валентина Петровна считала, что в этот сезон очень удачно устроилась поваром в столовую-ресторан санатория «Шпаркая крыніца». После обеда, пока мылась посуда, планировала принять что-то из процедур. Особенно она любила массаж. Но в этот раз массажистка попалась с особенной методикой, высекающей из глаз поварихи то искры, то слёзы. Её крепкие пальцы вонзались в тело, сверлили его, щипали, лупили ладонью и мяли кулаками без остановки. Иногда массажистка громко хекала, будто рубила баранью тушу. Петровне казалось, что ее тело стало дырявым, как огромный кухонный общепитовский дуршлаг. В ней зрело непреодолимое желание — ударить массажистку ногой. Но нога потеряла былую прыткость, и повариха просто сползла на пол.

— Это не расслабляющий массаж, вы меня сделали инвалидкой! — со слезами выговаривала Валентина Петровна, с трудом отползая от кушетки. — У меня ещё ужин впереди. Работа. А я стоять не могу.

— У вас всё зашлаковано! Суставы просто заржавели от солей, — голосом медиума пугала массажистка. — Я провела тестирование и узнала про вас всё.

— Господи, — перекрестилась Петровна, — что в этой жизни я сделала такого ужасного, что ты посылаешь ко мне своего ангела смерти.

— Я работаю здесь уже 20 лет. Ко мне люди приезжают специально, чтобы я их полечила. Я знаю древние тибетские методики и успешно использую их на практике. У меня даже специальный диплом есть.

— Не надо мне ваших методик! У меня пять сеансов бесплатного нормального массажа, а не поход в подвалы гестапо.

— Не нравится — идите в другой кабинет, — зло посоветовала массажистка.

Постанывая, Петровна спустилась на кухню, держась обеими руками за перила лестницы.

«Вот так сходила полечиться — спину разогнуть не могу».

— Хочешь, я скажу, куда ты ходила и что с тобой делали? — весело отозвалась посудомойка Семёновна. — А попала ты, красавишна, в массажный кабинет на втором этаже и видела небо в алмазах под цепкими пальцами Сигуровой. Пять дней ты будешь помнить этот визит, не любит Сигуровабесплатников. Отвадила тебя.

Петровна выругалась себе под нос и, охая, пошла за анальгином.

Тот неудачный день посещения к массажистке выпадал из культурной программы Петровны. Но танцы пропустить повариха не могла.

«Посижу, посмотрю, развеюсь», — бормотала она, с неимоверным трудом натягивая колготки. В спине трещало, шея почти не ворочалась, а в голове зудела мысль о том, что поганой Сигуровой надо испечь специальный пирожок с сорбитом, увеличив его дозу. Сорбит хранился на кухне для диабетиков. Диетолог строго рекомендовала использовать его не более пятидесяти граммов на человека, тщательно делить блюда с рябиновой сладостью на порции, чтобы не допустить передоза. Диабетиков в этот заезд приехало не так много, и однажды оставшийся после обеда диабетический яблочный пирог стал прекрасным сюрпризом кухонным работникам к вечерней посиделке. Чаю за разговорами выпили много и пирожка съели по нескольку порций. Эффект наблюдался разный, но, в основном, в виде громогласного выпускания газов при каждом движении и поноса. Испытав весёлые характеристики сорбита на себе, Петровна детально вынашивала план именной выпечки.

Надев свою любимую широкую юбку и блузку с фантастическими розовыми цветами, повариха прочувствовала слабый прилив настроения и, кряхтя, достала из-под кровати новые туфли на каблуках.

В санатории, в основном, отдыхали гости в возрасте из Москвы и Питера. Многие приезжали сюда и раньше. Бравые пенсионеры активно волочились за местными дамами. Выбор был большой. Основные кастинги невест проходили в танцевальном зале, куда собирались исключительно все. Кто не танцевал — брал на себя роль жюри, выделяя лучших по танцам, старших по возрасту, самых молодых. Спорили на деньги, какая дама уйдёт со своим кавалером до окончания дискотеки. Иногда сюда заглядывал медперсонал.

Зал довольно быстро заполнялся принаряженными отдыхающими. И среди них Петровна увидела массажистку Сигурову! Гадина шла под ручку с москвичом из третьего корпуса, мужчиной приятной наружности, который завис на водах на второй срок. Она кокетничала, смеялась, закидывая голову, и выглядела очень счастливой. Повариха решительно оставила с трудом завоёванный стул и с горячим желанием мести, ковыляя, направилась к парочке, чтобы попортить хоть немного нервы массажистке, а если получится — разбить в ноль её желание обниматься в танце с кавалером из Москвы.

— Добрый вечер, Сигурова, — бесцеремонно обратилась к своей мучительнице повариха. Так вызывали в школе к доске, когда учитель точно знал, что выше двойки не поставит, как ни старайся.

— Добрый вечер, — вежливо отозвалась массажистка.

— Привет тебе от тибетских шаманов!

— Каких шаманов? — пока ещё продолжала улыбаться Сигурова, не чувствуя, какую бомбу подложит ей потерпевшая Петровна.

— Которые учили тебя пальцами глаза выдавливать, жилы рвать и кости ломать.

— Да что вы несёте такое? — улыбка мигом пропала с губ массажистки, она инстинктивно попыталась спрятаться за широкие плечи москвича.

— Вот вы, молодой человек, — обратилась вдруг повариха к мужчине, — ходили хоть раз на массаж к этой тибетской врачевательнице? Нет? Непременно сходите! На всякий случай возьмите с собой чистое бельё, мало ли что случится. В последний путь лучше в чистом.

— Что вы себе позволяете? — таращила глаза Сигурова, — оставьте нас в покое.

Петровна была на коне и покуражилась бы ещё, но тут грянула музыка. Ведущий прокричал: «Белый танец», и повариха ловко повисла на плечах у кавалера массажистки. Танцевать она совсем не хотела, но назло гадине Валентина Петровна достойно выдержала два куплета Михайлова, пока Сигурова не схватила с вешалки свой плащ и не выбежала из танцзала. Потерпевшая повариха нашла средство мести получше пирожков с сорбитом.

— Ну, спасибо, если бы не вы, я бы не решилась высказать ей всё. И вроде наказала — кавалера отбила, — криво усмехнулась Петровна, глядя на москвича.

Она тяжело переступила с ноги на ногу, ощущая, как побитое массажем тело отбирает у неё радость победы. Он улыбнулся и подставил локоть, чтобы она смогла опереться.

У Евгения Мартыновича оказалось отменное чувство юмора, он с удовольствием слушал яркие, эмоционально приправленные рассказы о жизни весёлой поварихи. Его заразительный смех очень нравился Петровне, она даже забыла, что туфли жали и спина болела. До спального корпуса повела дальней дорогой, и они ещё постояли на ступеньках, пока Петровна не запросилась к себе в номер.

На ручке её двери висела свёрнутая в трубочку записка от Сони-затейницы, напоминавшая о вечере караоке. Петровна всегда вытягивала эту программу, если в зал набивались старухи с дрожащими голосами или мужики после бодуна, не способные разобрать буквы в бегущей строке. Перед тем как стать поварихой, она закончила музыкальное училище, хоровое отделение, но очень разочаровалась в выборе профессии. Петь весёлые песни в сельских клубах, умирая медленной голодной смертью, она не захотела. Но на санаторных вечерах караоке Валентина Петровна могла продемонстрировать всё, за что в юности ей ставили высокие оценки.

13. Таланты Петровны

Целый день Петровна прикидывала: что наденет, какие песни споёт. Она была уверена, что среди слушателей непременно будет новый знакомый из Москвы.

В зале рядом с Евгением Мартыновичем сидела сука Сигурова. Но стул с другой стороны оставался свободен.

Оскорблённая скотским поведением безвременно ушедшего мужа, повариха любила напоминать себе: «Все мужики — козлы!». Но этого мужика, к которому прилипла ненавистная массажистка, она хотела завоевать из вредности к Сигуровой.

Петровна протиснулась до середины ряда и плюхнулась на свободное с москвичом место.

— Здравствуйте, Евгений Мартынович, — подчёркнуто ласково произнесла она, дотронувшись до его руки, — после вчерашних танцев у нас сегодня будут песни?

— Женя, давайте пересядем от этой колхозницы, — громко предложила массажистка, вставая со своего стула.

Москвич щурился, как мартовский кот. Ему нравились женские дуэли.

Вышла ведущая, и вечер начался задушевной песней про рябинушку. На сцене стояла коробка с призами отечественного исполнения — дешёвые шампуньки в малой фасовке, расчёски, зубные щётки и разноцветные шары. Подарки эти Петровну совсем не интересовали. Ей надо было произвести неизгладимое впечатление на кавалера Сигуровой.

После второго выступления ведущая поманила повариху на сцену и сунула ей в руки микрофон. И Валентина Петровна вместе с Еленой Ваенгой очень по-хулигански спела свой хит «Снова стою курю».

Она видела, как внимательно смотрит в её сторону Евгений Мартынович. А кислая Сигурова криво улыбалась и в ладоши не хлопала, но максимально придвинулась к соседу и что-то шептала ему на ухо. Комментировала, подлюка.

Зал просил петь ещё. Петровна спела бы народную песню, но тут в памяти что-то заклинило, а обидное «колхозница» уничтожило её репертуар, который ждали в зале.

«Песня про пластилиновую ворону», — неожиданно объявила повариха.

Музыкальные такты весело поскакали, подчиняя всех в зале своему мультяшному ритму. Петровна подбоченилась и ладно начала детскую песенку: «Нам помнится ворона»… — и половина зала охотно ей помогла с припевом:

— Кар, кар, кар…

— А может быть собака, — задорно продолжала повариха.

— Гав, гав, гав… — дружно залаяли в зале.

И вдруг Петровна, ничуть не смущаясь, выскочила из рамок знакомого текста:

Сигурова заёрзала на стуле и, подозревая подвох, насторожилась. Никто бы не подумал, что повариха может так ловко переставлять слова:

Как только массажистка услышала свою фамилию — стала пробираться к выходу. А зал веселился, смеялся, хлопал в такт в ладоши и даже топал ногами. Среди присутствующих были жертвы Сигуровой. Когда дверь за ней захлопнулась, Петровна с облегчением вздохнула и продолжила программу. Она пела по заявкам под минусовки караоке и совсем без музыкального сопровождения, чистый фольклор. Ещё ни разу в жизни не пелось ей так легко и красиво.

Всю неделю они с Мартыновичем встречались то на танцах, то на литературных вечерах. И однажды он принес ей на кухню букет цветов, которые обильно отцветали у бордюров грязелечебницы, и все кухонные работницы застыли от зависти. Петровна изменила своё мнение о мужиках: козлы не все.

Контракт с санаторием закончился, из сэкономленных продуктов Петровна накрыла поляну для администрации. Прощаться любила красиво.

В кабинет Сигуровой заскочила лаборантка Ниночка и протянула ей любимые цветы озеленителей санатория.

Сердце Сигуровой екнуло:

— Откуда?

— Да вон, оттуда, — прощебетала Ниночка.

Массажистка подошла к окну и увидела, как к автобусу шла повариха, а сумку ей нёс Женя, Евгений Мартынович. Она улыбнулась: «Раз прислал цветы, то вернётся. Повариха уедет, а он останется».

Евгений Мартынович первым зашёл в салон автобуса. Петровна же обернулась и помахала рукой, глядя прямо на окна массажного кабинета.

— Неужто мне? — удивилась Сигурова.

Повариха легко вскочила на ступеньку и скрылась в салоне. Автобус тронулся. Вместе с Евгением Мартыновичем.

14. Неожиданные открытия

После наступившего просветления Юрик рвался на самостоятельную прогулку. Он оделся и стоял в коридоре, пытаясь открыть дверь. Замок у Шиянов стоял не по-человечески: он открывался не влево, а вправо, нарушая правила привычной координации. Маруся не спешила на помощь, не хотела выпускать его одного.

Центрифуга в стиралке только закончила свою работу. Оставалось вынести бельё на балкон.

У подъезда торчали дворовые обозреватели и ожидали интересных событий. Пусть увидят: Маруся занята развешиванием истинно мужской одежды.

Выглянув во двор со своего второго этажа, чтобы громко поздороваться и привлечь внимание к своим действиям, бухгалтерша ахнула: пока она возилась с бельём, Юрик открыл дверь квартиры и вышел на улицу один. Он медленно, но уверенно пересёк детскую площадку и задержался возле металлической тарзанки, на которой упражнялись двое мальчишек лет десяти-одиннадцати. Маруся окликнула его. Стилист услышал, помахал ей рукой и пошёл в арку между домами.

Маруся бросилась в прихожую, на ходу разбрасывая тапки, сорвала с вешалки куртку и, уже на ходу заматывая шарф, выбежала на лестницу, приговаривая: «Только бы машина не сбила…».

Он шёл, разглядывая прохожих. В прошлой жизни Юрик передвигался исключительно на автомобиле. В поле его зрения шумели тусовки с яркими представителями золотой молодёжи в брендовых одеждах — суперстильные, заносчивые, самоуверенные, не отягощённые никакими проблемами. Впечатления той жизни возникали яркими короткими вспышками, но абсолютно не задерживались в его пробитой голове. Выйдя «в народ», стилист, ошарашенный видом старушек с сумками на истёртых разболтанных колёсиках, с удивлением смотрел на старые пластиковые пакеты в руках у людей помоложе — «8-е марта», «С Новым годом!» или «Фосфорные удобрения». Однообразные стёганые куртки или пальто из рыночного ассортимента. Почти одинаковые вязаные шапки. Никакого парфюма. Тяжёлый затхлый запах старости и давно нестиранного белья. Впечатления от прогулки скрашивали молодые мамочки, которые выгуливали своих младенцев. Юрику вдруг очень захотелось взглянуть, кто там спрятан в глубине люльки на колёсах. Но только он замедлил шаг, на него строго шикнули:

— Чего тебе? Вали мимо!

Юрик обиделся и пошёл дальше. В отражении витрин Стилист краем глаза наблюдал свою нелепую фигуру: рукава «китайки» спускались ниже ладоней, простёганная спина вызывала ощущение, что куртку изнутри утеплили фанерой. Из этого объёмного футляра торчали тонкие ноги в брюках-дудочках, одетые в резиновые сапоги. Каждый, кто видел этого человека с растерянным взглядом, безошибочно вычислял степень его проблемы. И хотя определения этой проблемы выглядели очень разнообразно, по шкале опасности все оценки совпадали. Через несколько минут Юрика остановил милицейский патруль.

— Предъявите ваши документы!

Юрик даже обрадовался, что милиция обратила на него внимание. Так как документов у него не было, и связно ответить на вопросы он не умел, патруль «произвёл задержание» для выяснения личности.

В обезьяннике Юрик упёрся взглядом в двух молодых мужчин, уже освоивших небольшое огороженное пространство. Один со здорово смещённым на бок носом тихо, с чувством, матерился, другой смотрелся покраше, но пугал неожиданными воплями:

— Начальника давай!

Юрик вздрагивал, метался из угла в угол и не мог найти себе спокойного места.

— Да сядешь ты, чушкан! — прикрикнул на Стилиста задержанный со сломанным носом.

Юрик ухватился за прутья и сквозь них жалобно смотрел на дежурного. Ему очень не нравились эти двое. Стилист переместился в угол камеры и сел на пол. Он со страхом смотрел на своих соседей, — `слова грубые, лица злые, штаны с полосками, грязная обувь… Юрика как-то по-особому дёрнуло. Он узнал эти туфли. Английский «Баркер», сорок третий размер, нежного песочного цвета… были. На заднике левой туфли он сам выжег свой фирменный знак — букву Ю, лежащую на боку. Вон она отчётливо виднеется из-под грязного пятна. В левом «Баркере» под стелькой сделано специальное углубление для ключика от сейфа, где Стилист держал свои особые принадлежности для стрижки: французские ножницы с золотыми кольцами, узкую длинную расчёску с автографом Криса МакМиллана, парочку безделушек на счастье… Не то чтобы тайник такой особый, а так, для понта, вроде, любимая работа — основа его жизненных целей.

Юрик поднялся и переместился поближе к туфлям. Он хотел погладить эти грязные баркеровские носы, чтобы они дали шанс ещё что-то вспомнить, и в голове закружились новые и новые отгаданные загадки: лица, имена…

Чужая нога в родной обуви пнула Юрика в плечо:

— Счас бебики твои потушу…

Неожиданно Юрик засмеялся и позвал дежурного.

— Я вспомнил. Я хочу написать заявление.

Он долго трудился над первой строчкой, но потом как-то дело сдвинулось, и Юрик рассказал про свои туфли, которые он узнал, и про дачу, где его нашли, и больницу, куда он попал, не зная своего имени.

Дежурный заставил носатого снять обувь, протянул туфли Юрику, и тот, ловко подцепив стельку, показал милиционеру хитрый тайничок, в котором уютно лежал маленький стальной ключик. Это доказательство разбоя, нападения и грабежа удивило всех, кто находился в помещении дежурного. Юрик был счастлив, благодарил дежурного, милицейский патруль, который задержал его для уточнения личности, и даже нового владельца его обуви. Осталось совсем немного — вспомнить своё имя и адрес. Но здесь мозг не отзывался.

Маруся сделала два круга вокруг дома, вышла на проспект и растерялась — Юрика нигде не было.

Совсем рядом находилось районное отделение милиции. Там формировались патрули для города, и они вполне могли столкнуться на улице с потерявшимся Стилистом. Так, распахнув дверь в отделение милиции, бухгалтерша безошибочно нашла место, где отфильтровался Юрик. Он стоял возле стола дежурного и счастливо улыбался!

Маруся молча показала свой паспорт, справку из больницы на Альберта Шияна, оставила свой контактный телефон, потом бережно подхватила Юрика под руку и хотела увести его домой. Но Стилист крепко уцепился в ограждение возле дежурного стола.

— Я узнал свои туфли. Я вспомнил их! Там в подошве есть маленький тайничок, я сам его сделал, — громко рассказывал он воспитательнице.

От волнения он почти не делал пауз между словами, и речь его выглядела как длинное шаманское заклинание.

— Так это те уроды, которые напали на тебя! — ахнула Маруся.

— Ну, это ещё доказать надо, — донеслось из обезьянника. — Туфли куплены на рынке в шмацярне.

— Знаете, у этого парня идёт тяжёлый период восстановления нервной системы. Вы тут сами разбирайтесь, а нам надо домой. Надеюсь, личность его установлена, и нет причины для задержания, — объясняла Маруся, пытаясь поскорее покинуть помещение дежурки.

Милиционер с удивлением смотрел, как Маруся разжимает побелевшие пальцы Алика-Юрика, которыми он заякорился возле дежурного.

— Гражданка Шиян, а вы ничего не хотите нам рассказать?

— Весь мой рассказ — в этой справке. «Альберт Иванович Шиян находился на излечении… Страдает амнезией», то есть потерей памяти. Он на реабилитации, с ним надо осторожно.

— Гражданин Шиян, это ваша настоящая фамилия?

— А вы подозреваете, что это его партийная кличка? — неосторожно шутила Маруся.

В её планы не входило делиться секретной информацией о настоящем имени своего подопечного. Он должен был забыть его.

Юрик не сводил глаз с грязных мужских туфель с подпаленным задником.

— Туфли отдадите?

— Нет, это улика. Дело заведём. Вызовем вас.

15. Мама возвращается

Мать возвращалась на следующей неделе. До её приезда следовало поклеить обои в спальне, чтобы знакомство с Аликом-Юриком не началось со скандала. Собираясь в магазин, Маруся в десятый раз слушала историю про неожиданно опознанные туфли, маленький ключик в подошве (зачем это?), какой-то специально выжженный знак на них (ну не дурь — дорогую обувь портить?). А ещё она думала о том, что за Алика-Юрика зацепился крючок. И леску уже не обрезать. Закрутится делопроизводство. Будут следственные эксперименты. Найдётся и настоящее его имя. А Маруся станет главной виноватой, что скрыла, утаила, обманула. Конечно, всё когда-нибудь вылезет наружу, но, может, ей удастся успеть сочинить для него другую жизнь, ради которой ему захочется сжечь все мосты.

— Алик, мы с тобой вместе сходим за обоями. Надо стенку обновить. Ты ведь поможешь мне принести тяжёлые трубки?

Стилист молча кивнул головой. Идти на улицу означало надевать на себя чужую одежду, против которой протестовал весь его организм, но он не мог отказать воспитательнице. Он долго возился в прихожей, вздыхал и что-то бормотал себе под нос, тихонько смеялся и наконец обречённо предстал перед Марусей в своём неповторимом прикиде, показывая, что готов идти туда, куда она захочет. Она взяла его под локоть. Рука у Стилиста была вялая, безразличная, а он, как кукла на батарейках, послушно шёл туда, куда его вели.

В магазине Юрик оживился и стал внимательно изучать образцы обоев. Больше задерживался возле широкоформатных, дорогих — на ткани и флизелине. А она нашла что-то такое же рыжее и простое, чтобы мать не заметила перемен, и потащила своего помощника к кассе. Он пошёл нехотя, всё время оборачивался, смотрел на прекрасные акварельные цветы на дорогущих шпалерах из Германии. Такие он выбрал для своей квартиры.

Маруся разводила в эмалированной миске клей, тщательно вымешивала его большой деревянной ложкой. Стилист наблюдал, как движется её рука. С любопытством ребёнка смотрел на завихрения белой густеющей массы. Увидев такую заинтересованность, воспитательница пододвинула к нему миску с клейстером.

И вот Юрик медленно и с наслаждением ворочает ложкой густую студенистую массу. Закрыл глаза, а руки вспоминают такие же движения: в белой фаянсовой чаше он разводит смесь для мелирования или тонировки прядей.

«У Маши этот цвет — никакой, мышиный, неинтересный — надо поменять. Ей пошёл бы рыжеватый к её зелёным глазам. И шею открыть, поднять волосы выше».

Маруся застыла от неожиданности. Стилист погружался в свою профессию.

— То, что она носит… Как это называется? «Сарафан», она говорит. Что-то такое бесформенное, которое скрывает живот, но увеличивает фигуру, укорачивает ноги. Бегемот на задних ногах.

— Бегемот? Так меня ещё никто не называл, — возмутилась Маруся. — Где же мне одеться по-человечески, если в наших магазинах большие размеры шьются как на бегемотов? Это только на рынке можно найти, среди турецких привозов у продавщиц, которые сами весят за сто. С моей зарплатой не потянуть эту красоту.

— И что ж там красивого? — удивился Стилист. — На огромном платье масенькие закруглённые карманчики, какие-то блискучки дешёвые и обязательно пуговицы с блюдце, как у клоунов.

— Конечно, на худых шить легче, чем на бегемотов. А люди бывают не только худые и толстые, бывают добрые и злые. Ты вот добрый или злой? Мне не важно, какие деньги ты умеешь зарабатывать, есть ли у тебя квартира, машина. Ты мне нравишься такой: маленький, худой, в огромных рубашках, с пробитой головой и некоторыми странностями. А когда я тебя нашла, ты ещё страшнее был! После тебя специальная уборка полагалась!

Стилист с трудом выбрался из своего мира навстречу Марусе.

— Я не хотел тебя обидеть.

Когда Валентина Петровна вошла в квартиру, в проёме открытой двери в спальню она увидела две мосластые босые ноги явно не дочкиного размера. Из спальни доносился какой-то скулёж.

Марусина мама ничего не знала про Рембрандта. Она не смогла достойно оценить его знаменитую композицию «Возвращение блудного сына». Какой-то хилый мужичок стоял на коленях перед дочкой Машей, сверкая босыми ухоженными пятками.

— Что тут у вас делается? — бодро поздоровалась Валентина Петровна.

Маша подняла заплаканное лицо и растерянно ответила:

— Обои клеим.

За спиной матери маячил незнакомый мужчина с чемоданом на колёсиках.

— Маша, поговорить надо! — каким-то чужим голосом сказала удивлённая мама.

— Алик, пойди на кухню, поставь чаёк, — как можно спокойнее попросила Маруся.

— Да, там одному не справиться, — выразительно посмотрела на своего спутника Валентина Петровна.

Юрик с Евгением Мартыновичем направились на кухню, два раза закипятили чайник и никак не могли начать разговор между собой, пока мать с дочкой разговаривали возле ободранных стен, подготовленных к оклейке.

Евгений Мартынович прикрыл дверь и вкрадчивым голосом спросил:

— У вас как, серьёзно? Валя мне ничего про жениха дочкиного не говорила, пригласила погостить. Я рассчитываю побыть здесь недельку-другую. Двум парам здесь будет тесновато. У тебя есть место, куда бы ты свою Машу отвёз на эти две недельки? Я могу помочь снять квартиру. Тут у меня друг хороший есть, уезжает в командировку…

— А вы сами не хотите к этому своему другу? Вам как-то удобнее быть у друга, нежели нам, чужим, — спокойно возразил Юрик.

— Тонкости тут некоторые есть, — усмехнулся Евгений Мартынович. — Меня ведь в гости пригласили. Мы люди не очень молодые, но ещё ищем своё счастье. У меня очень серьёзные намерения в отношении Валентины. Я рассчитываю, что здесь будет мой дом…

Валентина Петровна сидела с дочкой на супружеской кровати и говорила нервным срывающимся голосом:

— Доченька, он положительный. Отставной военный. У него такие влиятельные друзья. Я чувствую людей. У меня дар такой есть.

— Мама, какой дар! Какой Евгений Мартынович! Ты его не знаешь. Знакома пару недель.

— А своего сколько знаешь? Что ты можешь рассказать о нём? А привела домой. Вы что, спите вместе?

Она и не слушала, что пыталась сказать ей Маруся. После шквала вопросов попросила:

— Сходи к Нюське переночевать, а завтра разберёмся.

— Клей пропадёт, — вздохнула дочь и медленно вышла из комнаты. Она ещё никогда не чувствовала себя такой чужой в этом доме.

16. Изгнание

Маруся появилась на пороге кухни с большим пластиковым пакетом и подушкой под мышкой. Пошарила рукой в шуфлядке кухонного шкафчика и позвала своего Алика:

— Одевайся, пойдём отсюда.

Он послушно встал, ни о чём не спрашивая, пошёл за своей воспитательницей, бросив на ходу:

— До свиданья.

— Всего хорошего, — отозвался Евгений Мартынович.

— Козёл, — с чувством произнесла Маруся так, чтобы гость услышал.

— Куда мы идём? — спросил Юрик, когда дверь подъезда захлопнулась за ними.

— Будем культурно бомжевать, — с наигранным весельем отозвалась Маруся.

Шли они около получаса. Путь закончился возле кооператива гаражей. Предъявив вахтёру пропуск, Маруся смело двинулась по знакомой дороге до отцовского гаража, где стоял видавший лучшие времена «фольксваген». Бросив подушку и пакет с пледом на заднее сиденье, воспитательница гордо хлопнула ладошкой по капоту:

— Это батькин. Водить я не очень умею, но являюсь полноправной владелицей машины. Это единственное место, где мы можем переночевать.

— Так ещё рано, светло.

— Можно музыку послушать… Поговорить… На улице холодно. И ты одет не по-людски.

Она повернула ключ. Засветилась панель.

— Я тут иногда просто сижу, мечтаю. Представляю, что несусь по дороге к удивительным переменам.

— А бензин есть?

— Мало, но в багажнике должна быть канистра. Батька всегда возил с собой.

Залили в бак пять литров, и Стилист сел на водительское кресло.

Из радио неслось вкрадчивое начало «Каравана» в исполнении Эдди Рознера. Шуршал песок под ногами у верблюдов, скрипели ремни, и звенел ржавый колокольчик, создавая ритм для бархатной трубы. Караван шёл, приглашая за собой. Важно было пристроиться к нему, хоть в хвост.

Юрик довернул ключ, плавно выжал сцепление, и через пять минут они уже мчались по направлению к кольцевой дороге.

— Дядечка этот показался мне неправильным, — вдруг сообщил он.

— А что тебя насторожило?

— Сказал, что ваша квартира будет ему домом. Слишком скорый, напористый, я бы сказал, циничный. У него что-то на уме своё.

— Мать сказала, что он — бывший военный, надёжный человек.

— Да ведь это схема брачного афериста. Живёт в другом городе, называет себя военным и обязательно из какой-то важной свиты. Такие прикидываются командировочными, или отпуск у них заслуженный. Ласковые, любвеобильные. Женятся. Ну, а потом — разные бывают варианты. Чаще всего квартира уплывает. Мать твою спасать надо от такого надёжного.

Стилист уверенно вёл машину. И так же уверенно говорил. Маруся видела, как он аккуратно переключает скорость, следит за дорогой, за знаками. И разговор у них шёл на равных.

— Да как её спасать? Она у меня бог, царь и герой. Слова поперёк не скажи. И всё, что я говорю, — сделает наоборот. А ты откуда знаешь про брачных аферистов?

— Действительно. Откуда? — пожал он плечами.

— Мы за городом. Может, у тебя дача тут где-то? — предположила Маруся.

— Надо вести разговор, и пусть музыка играет. Куда нас дорога приведёт — не знаю, но я её помню. Рассказывай что-нибудь. Про себя. Как мы с тобой дружили раньше. Расскажи мне про это.

Маша растерялась. Чтобы машина ехала, надо говорить.

— Я в детстве была неуклюжей, нерасторопной. Меня за это дразнили. Волейбол, бадминтон, вышибала, казаки-разбойники — всё, во что играли в нашем дворе, обходилось без меня. Со мной всегда проигрывали. На каток плелась позади всей компании. Кралась как ворюга, чтобы не прогнали. Там сторожила рюкзаки, потому что кататься не умела.

— А помнишь, как мы тебе коньки надели и возили по катку по очереди?

Маша вздрогнула. «Кто кого возил? Что он вспоминает?».

— Да, вы меня возили, даже когда я упала. Особенно старалась Людка из седьмого «Б». Она так громко смеялась надо мной, что после катка пришла домой хрипатая, голос сорвала.

— Вовсе не над тобой. В тот день я на каток пошёл в одежде сестрички. Мы дома часто с ней играли в переодевания. У меня такой тоненький голосок был. И я любил дурить публику. Надену юбочку, колготки её и всё что полагалось, — лифчик под блузку. Её подружки губы мне накрасят, клипсы повесят, и я с ними по улице иду, попой кручу. Наверное, это выглядело пошло, но зато очень весело. Вот в тот день на каток я пошёл в сестричкином пальто. Кривлялся перед девчонками — вот они и смеялись. Ты что, не помнишь?

— А ты в коньках до катка добирался или переодевался?

— У меня нога уже большая выросла, мужские ботинки выдали бы, что я совсем не девчонка. Пошёл на коньках. В белых фигурках. Ноги болели страшно. Я отдыхал на валиках из снега вокруг катка и вдоль тротуаров. Постепенно отставал от своей компании. Искал путь покороче, чтобы напрямую догнать их. Через дворы. А там меня схватили…

Голос у Стилиста дрогнул. Машина стала замедлять ход. Маруся видела, что ему очень трудно справиться со своими воспоминаниями.

— Повалили меня в снег возле лавочки. Я кричал. Но никто меня не спас. Четверо отморозков избили меня. А потом надругались. Я едва добрался домой, скрывая слёзы, боль и обиду. Но не это было самым худшим. В школе узнали. Вот точно говорят: не рассказывай лучшему другу то, что может узнать враг. Так что твоё розовое детство — просто малина по сравнению с моим.

Первый снег, который застревал на обочине в жухлой траве, украшал белой каймой грязную бетонку.

Маруся попыталась увести его от мрачной темы:

— Ты любишь первый снег?

— Что-то в нём есть от надежды. Закроет всю грязь, и кажется, что с чистого листа начинаешь. Но может растаять и смешаться с прежней грязью…

— Пусть сыплет подольше, — вздохнула Маруся.

— Пусть, — еле слышно отозвался он.

17. Пункт назначения

Машина уперлась в сетчатую ограду. При свете фар угадывался аккуратный двухэтажный домик в глубине сада. Юрик уверенно нащупал замок на калитке и ступил на нетронутое снежное пространство, приглашая за собой Марусю.

«Не то что наша Асинская халупа», — успела подумать она, как из глубины участка выскочил огромный рябой дог. Рявкая, он легко срезал угол палисадника, перемахнув через штакетник, и помчался, не снижая скорости, прямо на них.

Маруся закричала от страха, повалилась в снег и закрыла голову на тот случай, если этой собаке Баскервилей захочется начать с неё. Но зверь выбрал Стилиста, встал во весь рост, положив свои лапы ему на плечи. И начал с лица.

Маруся зажмурила глаза. Она слушала смачное чавканье и прерывающийся радостный голос Юрика:

— Здравствуй, Бекон. Как хорошо, что ты меня помнишь, ну, хватит уже, обслюнявил меня всего.

Открылась дверь в доме, и чья-то длинная тень в прямоугольнике света замерла на пороге.

— Неужто ты? — прозвучал растерянный вопрос. — И с тобою — дама?

Маруся с опаской поглядывала на зверя, который с лаем месил снег вокруг них. Она попыталась встать, но дог решил, что с ним играют, и с наскоку повалил её обратно в снег.

Наконец хозяйке удалось отогнать собаку от гостей, и пёс первый помчался в дом, приглашая за собой.

— Идите-ка руки мойте. Сейчас накормлю. Собаку закрыла в комнате, короткошерстный, на улице мёрзнет. Приходится держать дома. Сейчас попривыкнет, успокоится.

Хозяйке было за пятьдесят, но выглядела моложаво, стильно. Светлые волосы высоко собраны на затылке шпильками. Удивительного кроя халат с разноцветными карманами удивлял своей элегантностью.

Стилист медленно продвигался в обрывках своих воспоминаний. И не находилось никакой подсказки — кто их встретил. Собаку вспомнил, а хозяйку — нет.

«Кто она Алику-Юрику? — рассуждала про себя Маруся. — Ну, на мать точно не тянет. Слишком холодно встретила, осторожно. Скорее всего, и дом этот ему надо вспоминать по фрагментам».

Глядя, как Стилист мечется в поисках двери в ванную, прямо спросила:

— Где тут у вас вода, туалет?

Повела его за собой, как ребёнка, за руку.

За столом висела какая-то ненормальная тишина: никаких разговоров, вопросов. Наевшись горячего плова, Стилист заснул на диване.

Женщина поманила Марусю в небольшую комнату, где с трудом умещались швейная машинка, очень старое кресло, закрытое клетчатым одеялом, длинный узкий стол для раскроя и разъёмный манекен. Хозяйка предложила Марусе кресло, а сама ловко уселась на стол, свесив ноги в зелёных домашних туфлях, расшитых пуговицами. Уставилась немигающими глазами.

— Ну, что? Со старым покончено? Сколько вы вместе? Где он тебя такую нашёл? — она достала из кармана халата сигареты и собралась закурить.

— Спасибо, я не курю, — остановила её Маруся.

— А мне очень хочется… Такое событие…

— Ну, курите. Потом поговорим, — Маша с трудом выбралась из объятий кресла. Не дожидаясь разрешения, сняла со спинки одеяло, понесла к дивану, где спал Юрик. Укрыла ему ноги. Легким движением провела ладонью по его лбу, будто проверяя, нет ли жара. Вернулась в комнатку, где хозяйка курила в форточку.

— Воспитывать любишь? — усмехнулась та.

— Да нет. Просто дыма не переношу, — пожала плечами Маруся.

Она сейчас явно чувствовала, что её оценивают, и оценка эта «так себе».

«Ну, уж какая уродилась!»

— Не нравлюсь вам? — спросила с вызовом.

— Да нет, уже нравишься, если Юрку в другую веру обратила.

— Вы кем ему приходитесь? Вижу, что не мать, — смело заметила Маруся.

— Тётка я ему. Тётя Женя. Евгения Ивановна. Он у меня тут жил долго, в школу деревенскую ходил, из городской его мать забрала, там трудности были. Стресс и всё такое. Своих детей у меня нет. Он — самый близкий, самый родной. Я лечила его мелкие проблемы — ветрянка, ногу вывихнул, двойку получил. А у него зрела другая, куда серьёзнее, и я с ней не справилась.

Бекон царапал дверь, просил, чтобы его выпустили.

— Ты собаки боишься? Надо его выпустить из заточения, а то лаять сейчас начнёт, Юрку разбудит, — заволновалась Евгения Ивановна.

Маруся вжалась в кресло, и дог, цокая когтями, вошёл в комнату, обнюхал её и улёгся под столом, выставив в проход длинные ноги.

— Да, если бы не Бекеша, я бы пропала. Тут заводчики через дорогу живут. Они элитных щенков выращивают, а этот окрасом не вышел, и соска у сучки для него не хватило, большой помёт был… Приехали из собачьего клуба выбраковывать. То есть топить в ведре. Хорошо, что жена заводчика, женщина сердобольная, отдала нам Бекешу. Мы его с Юркой из пипетки кормили каждые два часа. Витамины, прививки, фарш с рынка. Сами того не ели, как его растили. Вон какой красавчик.

Дог лежал, положив морду на лапы, и внимательно следил за Марусей.

— Мне кажется, он хочет меня съесть.

— Да ты просто на его месте сидишь. Он в этом кресле спит. Привык к нему с детства. А теперь не помещается. Бывает, ночью спросонья падает с него. Так что будете спать — не бойтесь грохота. Это наш Бекеша с кресла свалился.

— Придётся переместиться, ведь не знаешь, до каких пор он такой вежливый, — Маруся встала и потрогала столешницу, на которой сидела тётя Женя. — Меня выдержит?

— Да, вполне, не то что эти современные. Ещё от моей бабушки. У него история есть. В оккупированном Минске во время погромов она увидала, как этот стол плыл по Свислочи. Не умея плавать, прыгнула в воду и добыла его. И волоком домой притащила.

Бекон неуклюже выбрался из-под стола и взгромоздился на любимое кресло, свесив голову с мягкого подлокотника. Ноги у него не помещались, лапы постоянно сползали и скребли по полу.

«Если эта толстуха хочет изменить Юрку — ей необходимо быть в курсе», — подумала тетка и с трудом начала запретную тему, которая отравляла её жизнь.

— Племянника мне привезли после нервного срыва. В школе над ним издевались. Матери ничего не рассказывал. Она поначалу его к докторам водила, мол, кричит по ночам, перестал учиться, уходит с уроков. Успокаивали нас: возраст переходный. Мать на хорошей должности в райисполкоме работала, курировала детские комнаты милиции. Однажды, знакомясь с делом одного из главарей местной шпаны, узнала в потерпевшем приметы своего сына. Дело закручивалось так, что вроде Юрка не потерпевший, а, наоборот, малолетний извращенец. Участники происшествия — уже здоровые кони, по которым плакала колония, — имели влиятельных родителей. Сестру ещё до разбирательства вызвали на ковёр с предложением покинуть структуру, так как матери гомосексуалиста не место работать среди честных и праведных чиновников. Она поменяла профессию, а Юрку привезла ко мне.

В местной школе он с трудом отсиживал уроки и безвылазно сидел в своей комнате. Никого не хотел видеть. Два раза приезжала мать, он ей даже дверь не открыл. Она ж его не защитила, а в ссылку ко мне отправила!

Кукол любил наряжать. Я умилялась, как он здорово это делает. А его надо было в какую-нибудь суровую секцию отдать — фехтование, карате, футбол.

В десятом отказался ходить на уроки физкультуры. Я пробовала выяснить: с чего бы? Учитель физкультуры мне не понравился. Грубый солдафон. В конце нашего разговора объявил: «Чистоплюям, педикам и хилякам не место в нашем обществе». Я поинтересовалась: это что, про Юру? «Вот именно», — ответил и цыркнул слюной себе под ноги.

До сих пор морда его красная перед глазами…

Евгения Ивановна замолчала, и мелок, который она держала в руках, вовсе раскрошился, припорошив пол под столом.

Чем больше тетка рассказывала про жизнь Стилиста, тем ярче разгорались в Марусиной голове ненавистные воспоминания о своей школе: грубых и жестоких шутках одноклассников, полнейшей беспомощности перед удачливыми мерзавцами, которые травили её, стараясь довести до истерики. Она научилась держать круговую оборону — огрызалась, ядовито подкалывала, могла шутя дать по соплям с неприятными последствиями для жертвы. А этот? Мямля. Терпел.

— Одиннадцатый класс Юрка сдал экстерном. Пока сидел дома, сделал два альбома рисунков с дизайном одежды. Я его поддерживала. Отослали его эскизы на конкурс. Взял второе место! Победителей ждал Краков. А мать заставила его на юридический пойти. Послушался, а потом ушёл с третьего курса. Тоже какая-то некрасивая история там случилась. Вроде преподаватель приставал к нему. Надо было в суд обратиться. Но у Юрки уже сформировался пунктик. Он не боролся. Бросил учёбу — и всё. Он не из бойцов. Шесть лет назад сестра ему квартиру купила в городе, и — живи как хочешь, только не позорь.

Маруся усмехнулась: «Вот бы ко мне такие воспитательные меры применили!»

— Стал известным стилистом. И не заходил ко мне лет пять. Теперь, вижу, он осмелел и приехал заявить, что всё у него изменилось. Так? — тётка наконец решилась взглянуть на слушательницу.

— Нет, не так, — сурово ответила Маруся. — Не помнит ваш Юрик настоящего своего имени. Я его зову Алик. Он откликается. Не знает, что он известный стилист и кто я для него — воспитательница, сестра, подруга… А я вроде дирижёра при нём: что показываю — то он вспоминает. Вопросов у меня много. Сама я пока не могу их решить. Очень хочу его вернуть в сегодняшний день. Только другим человеком. Поэтому очень прошу, вы его не называйте Юркой, называйте Аликом. Пусть он начнёт всё сначала. Я подала заявление на новый паспорт. У него будет другое имя — Альберт Шиян.

Маша вопросительно посмотрела на женщину, которая утирала слёзы подолом халата.

— Да, конечно.

— Ему некуда было идти — я привела его к себе домой. А сегодня мне негде ночевать.

— А ведь у Юрки есть замечательная квартира в центре. Если получит документы на другое лицо, то он может её потерять. Тут нужна консультация юриста. Не знаю, убережёшь ли ты его от прошлого. Везде у него есть те, кто его узнает, назовёт настоящим именем, напомнит прежнюю жизнь.

— Я надеюсь, что всё изменится. Я верю в это.

— Наивная ты, девочка. Но кто знает, может, твоя вера спасёт его. Ну ладно. Иди спать наверх. Он тут на диване пусть остаётся, не будем будить.

18. Паркетчика обижать нельзя!

Двое задержанных подрались между собой в обезьяннике.

Выясняли: кто этот дрыщ, который опознал свои ботинки с тайником. Дело осложнялось тем, что оба налётчика протрезвели и начисто забыли, из-за чего созрел план стукнуть по голове конкретного «жигана» и что они поимели из этого. Ими двигали абсолютно разные интересы. Одного занимала одна-единственная мысль — где добыть деньги на дурь, другой деньги умел зарабатывать и старался «идти по правильному пути», хотя и с неожиданными поворотами. Но бандитский проект принадлежал именно ему.

Васька только что освободился из тюрьмы, но сразу влился в жизнь как исправившийся индивид. У него имелась специальность — паркетчик, а с ней пропасть трудно. Заказы приплывали всегда, только отличались своей ценой. Первый он взял государственный — паркет в санатории. Там и встретил свою будущую жену — массажистку, которая сразу приметила его — чернявого, наглого. Прошёл мимо, хлопнул по заду: «Привет, красотка». Зинка только что развелась и скучала без мужчины. Этот показался ей хорошим. Есть работа, значит, и деньги, весёлый и с виду не урод. Она пару раз заглядывала в директорский кабинет, где Васька укладывал паркет. Работал он ловко, знал своё дело. На обед не отвлекался. Зинка принесла ему из столовой пюре с сосисками и, пока он ел, строила глазки и напрашивалась на свидание. К концу Васькиного перекуса она получила, что хотела.

Васька рос, не избалованный изысками. Завидовал одноклассникам с новыми кроссовками, плеерами, модными куртками. Он по-своему старался восстановить справедливость и равенство. Растоптал ногой диски для дорогого плеера, пролил краску на новые спортивные туфли соседа по парте, чиркнул бритвой по ладному новенькому рюкзачку…

Однажды после «баночки пивасика» прижал в подъезде генеральского сынка и снял с него джинсы. Американские штаны не застегнулись на Васькиной мощной фигуре. Он их порезал и выбросил в мусоропровод. Но генеральский сыночек не побоялся нажаловаться, а строгий его папа довёл дело до конца — Ваську посадили. Зинка, выбирая себе кавалера, не видела никакой крамолы в том, что Васька экспроприировал у богатеньких их барахло. Единственной её печалью стали слишком некрасивые поступки любимого мужчины в стадии алкогольного опьянения. Стадия эта приходила в Васькин организм довольно часто. И тогда — держись, Зинка! Приводил домой проституток и желал, чтобы Зинка брала у них уроки, слушал одновременно телевизор, магнитофон и радиоточку на максимальной громкости, упражняясь в метании стульев в стену. Повешенный на гвоздь унитаз рядом с велосипедом в общем коридоре, включённая ночью «болгарка» для выпиливания запертых дверей в комнату жены, разборки с сантехником в стиле восточных единоборств… О, сколько их случалось — необъяснимых Васькиных поступков! Зинка знала, что под горячую руку попадаться мужу опасно, она научилась быть осторожной женой.

Паркет, оставшийся от заказов, Васькапо-хозяйски тащил к себе домой. Одну из комнат в квартире полностью, до потолка, заложил узкими деревяшками. Паркетчик знал: такой материал, отменно высушенный, обязательно пригодится.

И вот, наконец, долгожданный заказчик появился.

Полковник в отставке построил своей крале квартиру в центре Минска. Кроме арочных стеклопакетов, ванны-джакузи и шикарной гардеробной с зеркальными шкафами в квартире был задуман паркетный пол из ценных пород дерева. Полковник заплатил щедрый аванс. Васька решил удивить своим мастерством и выбрал самый сложный вид укладки паркета в виде плетёнки с акцентами, а в центре гостиной задумал круг с мозаикой из ценных пород дерева.

Довольный качественной работой заказчик в конце смены наливал паркетчику коньячка. Дома Васька закатывал глаза, рассказывая о квартире, в которой работал, хлопал по столу ладонью:

— Обеды только в кабаках! Пьёт лучший коньяк в пять звёзд! А часы знаешь у него какие? Тысячу зелёных стоят!

Каждая фраза обязательно имела припев в виде непечатной лексики, которая выражала несомненный восторг, и предельное уважение.

Васька надеялся, что этот заказ станет настоящей «золотой жилой», потому что у полковника есть такие же богатые дружбаны, они ведь придут в гости и увидят высокохудожественную работу хорошего паркетчика. Поэтому Васька работал на совесть. Медленно, но очень качественно.

Несколько раз Полковник приходил со своей молодой подругой, чтобы показать, как идёт работа. Васька терпеть не мог, когда вмешивались в рабочий процесс. Фифа хотела, чтобы работа делалась по-быстрому. Подолгу стояла над душой, глядя, как паркетчик подбирал по цвету куски дерева для узора. Пробовала давать советы (!), а однажды пренебрежительно сказала: «эти вот крендибобели из сталинской эпохи — несовременно и пошло».

«Сука», — подумал Васька, но надо было терпеть. Он слышал, как уходя, она что-то недовольным тоном говорила своему папику, а он её утешал и успокаивал. Васька понимал свою дистанцию и матерился только про себя. С Полковником портить отношения из-за его шалавы не хотелось. Мужская дружба превыше всего.

Однажды во время перекура на балконе полковничьей квартиры Васька очень ясно увидел, как к подъезду подкатила белая машина, из неё вышла вихлявая Геля, которая громко смеялась и трясла своей лохматой причёской. А смешил её стильный водила, который из багажника доставал фирменные сумки-пакеты. Потом они поцеловались, и девица процокала в подъезд, на ходу ещё раз обернувшись и послав воздушный поцелуй своему любовнику, в чём совершенно не сомневался опытный в амурных делах паркетчик. Он хорошо запомнил этого хлыща в светлом пальто и разноцветной головой.

Геля доставила Ваське аванс. Но принесла не те деньги, о которых договаривались с заказчиком, а значительно меньше, за минусом того, что находилось в новеньких пакетах из бутиков. Васька понимал ситуацию и жалел Полковника, о чём сообщил ему во время традиционной рюмашечки коньяка в конце рабочего дня. Отставной военный извинялся за урезанную сумму аванса и наливал себе ещё и ещё. Их мужской разговор затянулся за полночь.

Добравшись домой на последнем автобусе, паркетчик положил перед женой корявую записку.

Ей следовало явиться по адресу, нацарапанному Васькой на обрывке элитных обоев, представиться массажисткой районной поликлиники и провести хозяйке квартиры десять сеансов общего массажа. Бесплатно. Вроде как очередь подошла на эту процедуру.

— Бесплатно? — заартачилась Зинка.

— Дура, это ей бесплатно, тебе стольник достанется, если всё сделаешь правильно.

— Да что ж я могу сделать неправильно, если массаж уже двенадцать лет делаю?

— Тебе проговориться нельзя. Чтобы даже нигде не промелькнуло, что массаж заказной.

Зинка поехала по адресу на Орловку, в старые хрущобы. Квартира оказалась в вонючем подъезде на первом этаже, со старой обшарпанной дверью, обитой коричневым, лопнувшем по центру дерматином. Её открыла пожилая женщина с остатками химической завивки на голове, в самодельном фартуке, слепленном из нескольких кусков защитной ткани. Она трогательно удивилась, узнав, что поликлиника вспомнила про неё. Всю процедуру рот у неё не закрывался. Зинка узнала, что у женщины две взрослые дочки, учатся в институтах. Обе платно. Муж — бывший военный, изо всех сил подрабатывает, чтобы оплатить учёбу. Денег в семье не хватает. Девчонки носят по очереди одни сапоги. На вторые она деньги ещё не насобирала. Экономия везде, а мужу после тяжёлой работы надо восстанавливать силы. Нужно мясо.

— Вот сегодня вымя готовила. Но не знаю, может, у него аппетита не будет. Мой Степан Григорьевич такой деликатный, никогда не скажет, что я невкусно приготовила. Понимает, что у нас денежные трудности.

Зинка смотрела на её бумазейный халат, висящий на спинке стула, на котором ясно были обозначены аккуратно сделанные латки, старенькое бельё, давно потерявшее первоначальный цвет от долгих стирок, и пыталась угадать: кем же приходится эта уставшая от жизни женщина успешному бизнесмену-полковнику, который строит для любовницы уютное гнёздышко.

Дома с порога спросила у Васьки:

— А как зовут твоего заказчика, которому ты паркет кладёшь?

— Степан Григорьевич.

— Вот кобель драный! Жена из сил выбивается, дочки одни сапоги на двоих имеют, квартира без ремонта, латки на халате, вымя — главный продукт на обед. А он квартиру строит, ни сном, ни духом…

— Молчи, дура. Мужик он классный. Дочки учатся за его деньги, заботится о здоровье жены! Видишь, массаж заказал. Квартира — его заслуга, значит.

Зинка ушла к себе в комнату. Поплакала немножко и долго не могла уснуть.

Cреди ночи её поднял телефонный звонок. Васька с вечера затележился, употребив бутылку бормотухи, спал как убитый. Она сняла трубку и услышала взволнованный мужской голос.

— Ваську зови!

— Спит он. А кто это?

— Буди его. Скажи, что Полковник требует.

Зинка едва растолкала мужа, который только и сказал в трубку:

— Счас приеду.

— Куда ж ты поедешь? Три часа ночи.

— Молчи, дура, значит, надо.

Вызвали такси, и Васька вернулся только утром с очень скорбным лицом.

— Прикинь, вхожу в его хату, и — полный абзац! Окон нет, джакузи нет, дверей нет. Мой паркет разобрали и вывезли. А посредине — кучка грязного тряпья: трусы и стоптанные носки с запиской «Козёл!».

— Да, приключение, — злорадно усмехнулась Зинка. Хотела добавить: «Так ему и надо». Но вовремя сдержалась.

— Это его баба устроила, Геля. Полковник отказался оформить квартиру на неё, сказал: «Сначала так поживём». И ведь что удумала, сука, он ведь и в милицию заявить не может, всё откроется про двойную жизнь. Что лыбишься, дура, расчёта ведь нет. Не оплатит мою работу!

Три дня Васька пил, встречался с Полковником, потом тот отключил телефон и пропал. Васька набухал злобой. Испуганная Зинка уехала к маме в деревню, чтобы переждать взрывоопасное состояние мужа. А он по вечерам кружил вокруг дома, где в одной из квартир укладывал особенный паркет, надеясь, что его работа станет визитной карточкой для ладных заказов, на которых он прослывёт самым лучшим из лучших. Там, во дворе, он и обнаружил, что Гелин хахаль живёт неподалёку и ходит мимо дома Полковника в одно и то же время. И в Васькиной пьяной голове созрела мысль о том, что этот прыщ и есть главный виновник провалившегося проекта продвижения в лучшие паркетчики. Васька созвонился с товарищем по сидке, который за дозу наркоты согласился участвовать в наказании — за очищенную квартиру, за поруганную честь Полковника и за крушение Васькиных надежд.

На вопросы следователя виноватые отвечали без «задних мыслей», напрашиваясь на серьёзную статью.

— Часы у него — не настоящие, а китайское фуфло. А шмотки — заметные. Мы не жиганим, такие шмотки не для нас.

— А куда же дели краденое? — допытывался следователь.

— Скинули в бак мусорный, чтоб не опортачиться от голубка.

— А туфли почему не «скинули»?

Отвечать было нечего. Следователь пугнул, что заведёт в камеру с характеристикой опоганенных, — и дело пошло быстрее. Через час у него на столе лежали чистосердечные признания и замусоленный пропуск пострадавшего — Юрия Антоновича Латуна, стилиста, работающего в фирме «Карамели».

Оперуполномоченный Негегля позвонил в «Карамели» и убедился, что сотрудника Латуна модная фирма устала ждать из самовольного отпуска и всем коллективом съехала на фотосессию в далёкие края.

— Приедут через две недели, а, может, и три, — охотно сообщила вахтёрша, единственная живая душа, которую не взяли с собой на выездную работу.

Негегля сделал ещё один звонок — гражданке Шиян, о том, что её подопечный имеет ФИО: Юрий Антонович Латун. Ему показалось, что сообщение гражданка Шиян приняла без радости. Ничего не сказала в ответ. Даже спасибо. И про туфли не спросила.

19. Другой дом

В небольшой комнатке на втором этаже, куда вели очень крутые ступени, Маруся увидела железную кровать с кованой спинкой, окрашенной в синий цвет. Здесь это железное старьё выглядело как-то по-особому, без допотопности, и не вызывало чувства «лишней мебели». Милое лоскутное одеяло, подушки с необычными гафтоваными наволочками. Наверное, на такой кровати спала бабушка Красной Шапочки. Стены, обшитые выбеленной вагонкой, были украшены детскими рисунками и фотографиями. В комнате стоял пряный запах засушенных букетиков цветов и трав. Они выглядывали из обувных коробок со смешными надписями, сделанными разноцветными фломастерами, — «кошкина трава», «банькины забавы», «комариный ужас», «весёлые животики».

«Вот какие бывают замечательные комнаты», — подумала Маруся, удивляясь необычным занавескам с гусями на крохотном окошке, самодельной люстре под низким потолком и маленькой скамеечке, раскрашенной под какое-то фантастическое животное.

В дверь тихонько постучали — в комнату зашла тётя Женя со стопкой белья.

— Это Юркина комната. Надо тут кое-что поправить, сделать её аскетичнее.

Она стала натягивать на подушки клетчатые наволочки. Суетилась возле засушенных цветов, складывая их в одну коробку.

— Я бойлер включила. Здесь, рядышком с тобой, душевая. Ты какой размер носишь?

— 62. А вам зачем?

— Пока мыться будешь — я тебе из марлёвки ночнушку придумаю.

— ?

— Ну, спать же надо в чем-то. Не в сарафане этом. — Она осмотрела Машу со всех сторон и покачала головой:

— Это ж надо, какую одежду шьют. Проймы плохие, горловина на такой размер по-другому кроится. Тут вот можно вытачку углубить и в боках тебе широко. Не твой это размер 62.

— Да я не заморачиваюсь. У нас в бухгалтерии никто меня не разглядывает, сижу за столом, загороженная компьютером. Никому до меня дела нет.

— Уверяю: разглядывают и ставят диагнозы. Ну, это мы поправим. У Юрки, кстати, идеальный вкус. Если хочешь ему нравиться — надо меняться. Я ещё загляну к тебе.

В маленьком пространстве душевой кабинки Маше удалось осторожно развернуться и оглядеться. Ей представлялась космическая станция с фантастической капсулой перемещения во времени: никелированная стойка, кнопки; свет, радио, освещение, три фляжки импортного шампуня, чудесное мыло с изысканным запахом, отечественный оливковый гель, который оказался намного лучше, чем о нём думали. Впрочем, радио не работало, и свет — только в одном режиме.

Душ шумно радовал своей однотонной и равномерной музыкой. Ароматная пена стекала по усталым ногам и смывала старую, некрасивую оболочку, лишние килограммы и неприятные волнения. Время остановилось. Так стоять хотелось вечность. Если бы не закончилась горячая вода в бойлере.

«Нюське надо позвонить, мама думает, что я у неё», — Маруся возвращалась в действительность, пытаясь обернуться большим зелёным полотенцем. Но на узел его длины не хватило, и это оказалось грубым напоминанием о реальности. Она забралась голышом под одеяло и мгновенно уснула.

Тётя Женя не достучалась к Маше и, тихонько зайдя в комнату, повесила на стул только что пошитую ночную рубашку, а «спецодежду» этой странной невесты прихватила с собой.

— Пусть будет так, как ты задумала, девочка. Если получится — я тебе лучшее свадебное платье сошью.

Маше снилось детство и море, куда ездила один раз с родителями. Она плавала с дельфинами, которые тёрлись о её бока, поддерживали, чтобы не утонула, а Маша легко, как русалка, рассекала зелёные волны и пела свой любимый «Алешнічак». Она неожиданно проснулась, ощущая, что бок дельфина как-то особенно материально касается её тела.

Это страшное пробуждение в незнакомом месте, в темноте и с дельфином в постели! Она едва сдержала крик ужаса. Протянула руку, провела по подушке, на которой лежала чья-то голова. Сердце стучало, как заводная игрушка.

Голова с лёгким ёжиком мирно сопела во сне и ничем не угрожала. Это был Юрик.

Проснувшись на тесном диване, Стилист побродил по гостиной, зашёл в туалет, а потом на автомате поднялся в свою бывшую комнату, лёг на кровать, где много лет подряд видел цветные сны, и стал отжимать своё законное место рядом с большой Машей.

«Это ж надо, вроде сама к нему в постель напросилась!» — думала она, осторожно выбираясь из-под общего одеяла. Принялась искать одежду, стоя на коленках шарила по стулу, где был оставлен сарафан. Если бы Юрик проснулся, то, не раздумывая, полезла бы под кровать и досидела бы там до утра. Но, на счастье, ей под руку попалась сорочка, которую принесла тётя Женя. Она торопливо надела её на себя, путаясь в трёх дырках для рук и головы. Наконец успокоилась, закрыв свою наготу, но пока она возилась с одеванием — Стилист захватил всю кровать, лежал, как морская звезда, посредине. Маша села на стул, обдумывая ситуацию. Так и просидела, пока не начало светать, застывши на единственном стуле, как большой белый абажур, вполне, подходящий к интерьеру этой комнаты.

20. Любовь-Морковь. Меня зовут Юрий

Валентина Петровна пребывала в состоянии опьянения счастьем. С работы неслась домой уверенной быстрой походкой, несмотря на тяжёлые сумки с едой. Из столовой стала смелее таскать «сэкономленную» продукцию и более творчески подходить к составлению меню:

«Вот вы, наверное, не знаете, что если по калькуляции в борщ положить всё, что там полагается быть, отмеривая на весах по граммам — лук, бурачки, картошечку, капустку, то черпак будет стоять в кастрюле, как солдат на посту. Борщ будет больше напоминать винегрет, чем первое блюдо. Налить его в тарелку будет невозможно. Так уж лучше сделать что? Правильно, тот самый винегрет из выловленной гущи борща. А в то, что осталось, — налить кипяточка, присолить, поперчить, добавить томатной пасты, глюконата и вот — налицо экономия продуктов с неплохой прибылью и дополнительным блюдом, которое приносит в кассу деньги». Ну это так, маленькие хитрости. Есть ведь и более интересные комбинации, после которых в сумку к Петровне приплывали отбивные или котлеты по-киевски, а то и пару кусочков стерляди, которую она не очень любила, но для любимого мужчины старалась накрыть стол разнообразнее.

Он был предупредителен, ласков, дарил цветы, смущал комплиментами. Валентина Петровна готова была на совершение разнообразных глупостей, главной из которых было — официальное заключение брака и прописка Евгения Мартыновича на своей площади.

Про дочку она мало вспоминала — она взрослая, самостоятельная. Да и позвонить к подружке Машкиной как-то долго собиралась. Маруся сама дозвонилась и сообщила, что снимает комнату за городом. Много не говорила, но обещала заглянуть на днях. Поинтересовалась, поклеили обои или нет.

— Какие обои? — спросила мать.

И Маруся поняла — в доме всё пошло кувырком.

Внизу шумела вода, свистел чайник, хлопали двери — день начался, хотя за окнами было ещё темно. Бухгалтерша неуклюже спустилась в гостиную, где её встретил неловкими прыжками с опрокидыванием стульев и клацаньем когтей по полу Бекон.

Тётя Женя вынесла гостье сарафан, который за ночь принял более благородный вид. Маруся торопливо надела его поверх ночной рубашки и, мельком глянув в старинное мутное зеркало, удивилась. На боках перестало морщить, лучше обозначились богатые формы. Широкие рукава рубахи и её выглядывающий из-под сарафана подол, выглядели своеобразно, но не смешно.

— Вот так-то! — цокнула языком тётя Женя.

Лестница заскрипела, и присмиревший на минуту пёс опять стал сходить с ума. Это спускался Алик-Юрик. Он с любопытством обошёл Машу, оценивая работу тётки, бросил на ходу: «Да, может быть», открыл Бекону дверь и вышел вместе с ним на улицу.

— Мне надо навестить местный Дворец культуры. Там у меня кружок хоровой. Надо снять мерки для костюмов. Поможете мне? А то целый день провожусь. Потом у меня будет свободное время. Завтра воскресенье, можно съездить на квартиру к Юрке. Ой, Алику. Взять одежду нормальную, обувь. Жировки оплатить надо, найти его паспорт, — предложила Евгения Ивановна

— С Аликом туда ехать нельзя! — заволновалась Маруся.

— Сама съезжу, — согласилась тётка.

Завтракали деревенским творогом. Ни сахара, ни батона на столе не было. Поначалу Маша расстроилась, что не может сделать себе привычный бутерброд, но, выпив две чашки зелёного чая с «картонными» хлебцами, она почувствовала себя вполне сытой. Стилист всё время улыбался, переводя взгляд с Маруси на Евгению Ивановну, и, закончив завтрак, произнёс:

— Спасибо, мама.

Тётка смутилась, и глаза её стали влажными. Она тихо ответила:

— Я рада, сынок, что тебе понравилось.

Дворец оказался уродливым строением 60-х, выкрашенным голубой и белой краской со слегка облупившимися колоннами с фрагментами «наскальной живописи». В вестибюле стояло странное рукотворное растение — гимн полимерным материалам и «неземной красоте»: пластмассовые розовые цветы, вырезанные из пластиковых бутылок и покрашенные лаком для ногтей, в середины их были воткнуты лампочки. Они включались при каких-то особых обстоятельствах, которые пока не наступили…

Детский хор репетировал на втором этаже. Его руководитель, Лидия Геннадьевна, переехала из города в посёлок совсем недавно. Старую программу с пионерскими хитами она зачеркнула и стремилась «раскрыться» на фольклоре. Она хотела максимально приблизиться к аутентике, использовать не только песенные традиции, но и народные костюмы четырёх регионов Беларуси, песни которых должны составлять репертуар хора. Эти костюмы могла пошить тётка Стилиста. Имелись спонсоры, и это был хороший денежный заказ.

Пока Маруся измеряла объёмы и рост участниц хора, а Евгения Ивановна уточняла детали проекта, Юрик слонялся по коридору, разглядывая фотографии, рассказывающие о событиях, которые происходили в этих стенах.

На улице стемнело, хотелось идти домой, а Юрик-Алик нигде не наблюдался. Коридоры были пусты, как и туалеты — мужской и женский.

— Где же он? — нервничала Евгения Ивановна.

Маруся дёргала поочерёдно двери кабинетов. В безмолвии тёмных коридоров шаги двух взволнованных женщин гремели тревожно и вызывающе. Пенсионерка в безрукавке, напяленной на пальто, многозначительно бряцала связкой ключей, намекая на конец всяких репетиций. Маруся набрала побольше воздуха и крикнула в пустынное пространство храма искусства:

— Али-и-ик!

— Дитёнка потеряли? — участливо спросила сторожиха и стала шарить по ведомому ей маршруту. Она заглянула в открытый зал, ловко запрыгнула на сцену и включила рубильник. Ещё пару минут возилась с проводами, и через секунду Маруся и тётка Женя вздрогнули от мощного рыка, усиленного микрофоном:

— Алик, черт бы тебя побрал, домой пора идти!

Ещё не успела остыть в жилах кровь от этого неожиданного зова, как из-за занавеса смиренно появился сонный Стилист, который в пыльном мраке сцены вспоминал своё школьное прошлое и уснул на куче мешковины, приготовленной для декораций народного театра. За восемь лет в этом рассаднике культуры ничего не поменялось. Он вспомнил зеленый занавес с небольшими дырочками, через которые артисты разглядывали зрителей в зале: кто пришел и сколько их. Зычный голос сторожихи ему тоже был знаком. Когда — то в роли Добчинского Юрик выходил на эту сцену в спектакле «Ревизор». Под старой фотографией, рассказывающей об этом событии, он увидел своё имя и фамилию.

Они вышли к подземному переходу через кольцевую, крепко держась за руки, будто боялись потерять друг друга. Юрик шёл посередине — между «мамой» и «воспитательницей». Его мучил вопрос:

«Почему мама называет меня Аликом? Ведь она точно знает, как меня зовут!»

Дома Стилист выждал момент, когда Евгения Ивановна пошла выгуливать Бекона, и таинственно сообщил Марусе:

— У меня в памяти появилось моё имя! Я не Алик! Я Юрий!

Растерянная Маруся вымученно улыбалась в ответ на это известие:

— Тебе нельзя сразу всё рассказывать. Вспоминай постепенно, — попробовала схитрить она.

Но тайна Алика-Юрика грозилась раскрыться немедленно.

— А кто Евгения Ивановна? Разве она не знает кто я? — ставил в тупик Марусю своими вопросами Стилист.

— Мы тебе расскажем твою историю очень скоро, потерпи немножко. Нагрузка большая на психику, надо маленькими порциями… — пробовала объясниться взволнованная Маруся. — Но самое главное — мы… твои родные, самые близкие.

Стилисту не нравились эти недомолвки, он чувствовал себя обманутым.

Когда Маруся рассказала Евгении Ивановне о допросе, который учинил ей Алик-Юрик, та насупила брови и жёстко сказала:

— Время работает против тебя. Если он вспомнит свои прежние увлечения — все потуги сделать его нормальным мужиком — ляснутся. Я потеряю его из виду и опять буду жить в этом большом доме с невыносимым чувством вины в полном одиночестве, а ты вернёшься в свою бухгалтерию в чёрном сарафане с бездарным кроем и будешь корить себя за то, что прошляпила свою судьбу.

— Но я не знаю, что мне надо делать, я не могу влиять на него, — огрызнулась Маруся.

До конца понять отчаяние Евгении Ивановны она не могла, а только восприняла резкий, безапелляционный тон, которым частенько пользовалась её мать, — вроде какая-то вина висела на Марусе за сложившиеся обстоятельства.

Тетка приблизила к ней лицо и шёпотом произнесла:

— Тебе его надо совратить!

Спустя день Стилист припёр Марусю к стенке под лестницей и снова потребовал объяснений. Евгении Ивановны дома не было, она уехала в Минск на разведку проверить: всё ли в порядке у племянника на минской квартире.

— Что ты про меня знаешь? Ведь что-то знаешь, я это чувствую. Почему молчишь? — агрессивно наседал он.

— Алик, приедет тётя Женя, сядем за стол и обо всём поговорим.

— Не называй меня Аликом! — угрожающе прошипел он, выставив вперёд указательный палец.

Маруся вздрогнула, и чувство страха обдало её холодком: разъярённый мужчина с пробитой головой оказался слишком настойчивым и непредсказуемым.

— Говори. Сейчас же!

— Я обещаю тебе, что всё расскажу. Завтра. Обязательно, — Маруся скользнула под его рукой, стремительно поднялась по ступенькам на второй этаж в свою комнату и закрылась на крючок. Прислонившись к двери, она слышала, как он поднимается по лестнице: не спеша и очень уверенно, что-то бормоча себе под нос.

Самодельный крючок из толстой алюминиевой проволоки выглядел ненадёжно. Дверь содрогалась от крепких ударов.

— Ты спряталась от меня! Значит, что-то скрываешь!

— Вижу, восстановился ты, дверь сейчас сломаешь.

— Сломаю!

— И что дальше?

— Хочу знать, кто я!

21. Квартиранты

Около одиннадцати тетка Юрика открыла своим ключом дверь в квартиру любимого племянника. Плотно задернутые шторы погружали его жильё в загадочный мрак. Громкий щелчок выключателя — и, неожиданно вспыхнувший свет, выявил, что тут кто-то есть.

С большой кровати, занимавшей почти всё пространство комнаты, на Евгению Ивановну мрачно смотрели два мелких глаза Юркиного дружка Гены. Он был не один. В одежде, разбросанной по полу, не наблюдалось ни одной детали женского гардероба. У кровати на полу стояла бутылка шампанского и блюдце с виноградом.

— Ну, привет, крокодил Гена, — не скрывая своей брезгливости победно произнесла тётя Женя.

Из-за Гениной спины раздалось испуганное:

— Здрассьти… Кто вы?

— Полиция нравов, — сухо ответила Евгения Ивановна и сделала пару снимков смартфоном.

— Отвернитесь, пожалуйста, мы оденемся.

Прихватив из коридора обувь гостей, Евгения Ивановна занесла ее на кухню и бросила под стул, на котором стояла грязная кофеварка. На столе валялись апельсиновые корки и две тарелки с остатками еды. Мусорное ведро не выносилось несколько дней. Открыла холодильник. Бутылки пива, сухая колбаса, сыр.

«Гости» надели куртки и топтались в носках в прихожей, вспоминая, где они оставили обувь.

— А шузы ваши — у меня, их надо заслужить, — с особым выражением произнесла тётя Женя.

Гена сконфуженно сопел, пытаясь сформулировать главный вопрос. Но Евгения Ивановна не желала ждать запуска его мыслительного процесса. Поэтому она сразу чётко определила задание:

— Квартиру убрать, посуду помыть. Ключ! — протянула она руку. — Вам отпускается на уборку 2 часа.

— Так много?

— Не так уж много для разнообразной работы по дому: надо помыть полы, пропылесосить, перестелить кровать, вытереть пыль, помыть ванную и туалет. Пока не сделаете всё «на пять» — отсюда не выйдете.

Она замкнула их на ключ и пошла в домоуправление договариваться со слесарем о замене замка.

Почтовый ящик распёрло от скомканных рекламных листов. Среди них Евгения Ивановна выловила длинный конверт с иностранной маркой. Да, для Юрика новостей из Минска было даже слишком много. В автобусе, держа на коленях дорожную сумку с одеждой и документами племянника, она с радостью думала о его «вычищенной» квартире. Гена там больше не появится.

22. Письмо

Евгения Ивановна вошла в дом как раз в момент, когда Стилист с истерическим напором ломился в комнату Маруси.

— Алик! Что случилось? — крикнула с порога.

— Не зови меня так! Я не Алик!

— Да, ты не Алик, а Юра, — быстро сориентировалась тётя Женя. — Вот письмо тебе принесла, Юра Латун. Это Маруся тебя Аликом назвала, когда спасала из психбольницы. Назвала, чтобы увезти оттуда под своей фамилией и придуманным именем. И чем плохо? Алик, Аленький цветочек, подарок! Ты ей по гроб жизни обязан. Никто ведь не знал, что с тобой случилось и где ты находишься, — спокойно объясняла тётка, поднимаясь по лестнице к разъярённому Стилисту.

Юрик обернулся к Евгении Ивановне, его руки со сбитыми костяшками безвольно опустились.

— Ты же испугал ее до смерти! Маруся, — позвала она, — ты жива там?

Дверь открылась, и бледная Маруся с заплаканными глазами протянула ладонь, на которой лежало кольцо, снятое на даче у беспамятного Стилиста и маленькая серёжка из его уха. Она готова была сдаться. Но Стилист смотрел на конверт, который протягивала ему тётя Женя, где стояло его настоящее имя!

В этом конверте могло находиться жуткое разочарование или «бомба», раскрывающая своей взрывной волной двери, куда заходить запрещено.

Он долго смотрел на лист с текстом, хмурил брови.

Наконец поднял глаза:

— Нужен детальный перевод.

Евгения Ивановна беспомощно развела руками:

— А давайте на компьютере переведём, — робко предложила Маруся, — только мне надо, чтобы буквы подиктовали, я французского тоже не знаю.

Через два часа перевод был готов — корявый и впечатляющий: «Ваша оплаченная заявка на участие в международном конкурсе с коллекцией авторской одежды внесена в очередь номинаций, имея номер 12. Подтверждение отеля, встреча: вторник 14 марта сего года, регистрация не позже 15 марта. Директор Морис Дека».

— Вот это да! Ты подал заявку на участие в международном фешн? — ахнула тётка.

— А где я работал? Кем?

Евгения Ивановна переглянулась с Марусей. Вот он, час настал. Маруся медленно поднялась с дивана и ушла на кухню. Но долго там находиться не смогла и снова вернулась на диван.

— По такой реакции я, как видно, в морге одеваю покойников. И с одеждой связано, и стыдно признаться, — довольно весело разрядил обстановку Стилист.

Маруся обречённо положила перед ним номер телефона «Карамелей»:

— Вот, звони, может что-нибудь ты узнаешь конкретное. Там ты работал.

— Нет, нет, — перехватила записку Евгения Ивановна и порвала в мелкие клочки. — Это не выход. Заявка явно подавалась от всех в секрете. Ведь Юра работал стилистом, а здесь он метит на место дизайнера коллекции. «Карамели» только удивятся, что он отправил заявку не по рангу, может и позубоскалят. А, может, и палки будут в колёсах. Как правило, в творческих группах очень напряжённая конкуренция. Не надо никаких «Карамелей». Хочешь участвовать — работай, мы тебя в силу своих способностей поддержим.

— Я даже не знаю, какую тему я хотел разрабатывать. Нужны ткани и модели… где их взять сейчас? Провальный проект, — растерянно бормотал Стилист.

— Не смей так говорить! Знаешь поговорочку: как корабль назовёшь — так и поплывёт. Ну-ка, давай придумаем проекту другие характеристики. Например — фантастический проект! — встряхнула головой Евгения Ивановна.

— Авантюрный, — усмехнулся Стилист.

— Прикольный! — добавила Маруся, уже запрашивая информацию про конкурс в Гугле. — Слава Интернету! Вот, всё подробно, полная информация, — волновалась она:

«Международный фестиваль молодых модельеров проводится под патронажем профессионалов отрасли и курируется мэрией города Парижа. Фестиваль проводится ежегодно уже третье десятилетие на юге Франции, весной. Каждый год Фестиваль становится точкой отсчёта для молодых талантливых модельеров…».

Стилист впитывал в себя текст, как воздух.

«Призы конкурса — грант на 15000 евро, совместный проект с ведущим домом моды на сумму 15000 евро, рекламная кампания на модных шоу в Нью-Йорке и в Париже на сумму 15000 евро. Приз от ведущего дома моды — право на продажу работ победителя, процент от продаж. Проезд — за счёт участников конкурса».

Евгения Ивановна приняла новость как манну небесную.

— Я оставлю свой заказ и буду помогать тебе. И вот тебе совет: хочешь быть первым — удиви. Вон, посмотри на Марусю. Чем не тема? Сейчас многие дизайнеры выбирают модели XL. Сегодня существуют агентства типа: «Модель плюс». У нашей Маши гармоничное телосложение.

— Вот именно: «телосложение», — вспыхнула Маруся.

— Да что за три месяца можно подготовить! Это маленький срок. Смешно даже, — возразил Стилист.

Но тётя Женя не сдавалась:

— Надо попытаться…. Это — демонстрация своей незаурядности, будущая работа, твоя память. Это не обсуждается.

Она вышла на кухню, подарив Марусе многозначительный взгляд.

Да, без Евгении Ивановны разрулить эти страсти в доме было бы Марусе не под силу.

— Давай обработаю ранки, тихо сказала она, доставая из аптечки перекись и марлевые салфетки.

Он виновато смотрел, как она заклеивает костяшки пальцев пластырем.

— Ты простишь меня?

— Уже простила.

— Ты поможешь мне?

— Всё что зависит от меня, я сделаю…

Она осторожно положила перед Стилистом ключ от его машины.

— Вот. Вспоминай дальше.

23. Маруся со знаком плюс

В сумке она с трудом разыскала скомканный листок — пропуск на бесплатную консультацию к психологу. Вопросы, которые хотела задать, написала на бумажке и положила перед собой. От волнения не сразу тыкнула в нужное место мобильника, чтобы соединиться с абонентом. Сразу услышала жесткое:

— Я не консультирую по телефону!

— Я Мария Шиян. Вы меня консультировали… Вспомните: травма у парня с амнезией, тату с ящеркой.

— Помню. Приходи завтра. В восемь утра.

В кабинете у психолога было темновато. Утро ещё не разгорелось, а свет не зажигали. Маруся села на неудобную мебель без спинки и сразу получила в лоб:

— Ну-ка, опиши себя тремя словами. Быстро, точно и со знаком плюс.

— Добрая, работящая… большая, — торопливо, с запинками выпалила Маруся.

— Будто не про девушку на выданьи речь идёт, а про корову, которую продают, — тут же съязвила психолог.

— Ну, конечно, я и есть корова, священное животное. Со знаком плюс. Меня всегда мама так называет.

Психолог упала в кресло и расхохоталась:

— Не ожидала от тебя такого чёрного юмора. Но это хорошо, что ты умеешь шутить. Только не шути над собой. Всё, что мы говорим о себе, — изменяет нас. Вот то, что мы имеем сегодня, это есть слова, которые мы говорили о себе вчера! Словом, Бог сотворил мир! Слово — это чудо, которое воскрешает или убивает. Давай-ка представим себе, какие девушки нравятся мужчинам. Не коровы же? Они хотят нежных, особенных, заботливых. Тут не покривишь душой. Такая ты и есть!

— Да, — кивала Маруся.

— Не «да», а повторяй за мной: «Я — нежная, заботливая, особенная…»

Маруся послушно повторяла, глядя на руку, которая перед её носом рубила воздух.

— Я — красивая, сексуальная, умная, я пробуждаю любовь! — продолжала психолог.

«Господи, как же все просто у этой жилистой тётки: что скажешь, то и получишь. Произнести сложно, но получить очень хочется».

— Я пробуждаю любовь! — промямлила Маруся.

— Громче! Уверенней! — закричала на неё психологиня.

И тут в Марусе что-то щелкнуло, и она встала навстречу этой грубой тетке со змеиным глазом. Каждый шаг бухгалтерши сочетался с громким криком и яростным жестом:

— Я пробуждаю любовь. Я умею бороться за себя. Я сделаю себя счастливой! Я — лучше всех!

Хорошо, что в этот момент в руке Маруси не блестела сабелька. Рубанула ладонью по столу, за которым сидела психологиня. Но в этом кабинете никто не испугался, и даже портрет Фрейда не свалился со стены. Клиентка была действительно особенная.

— Вот так-то! Про себя — только хорошее. Плохое скажут другие. Знай, любят не за красоту, а за необычность. Ты — своеобразная, это может стать преимуществом. Задание тебе такое: утром встанешь — и к зеркалу. Говори себе: «Я — самая лучшая, умная, красивая, особенная». Всё со знаком плюс!

— Я попробую, — пообещала Маруся.

— Вот только без этих импотентских слов: «попробую, постараюсь, попытаюсь». Я сделаю! Я реализую! Ты должна идти как на амбразуру. Больше ко мне не стучись. Установку я тебе дала. Работай над собой. Теперь всё в твоих руках! Придёшь, когда всё получится. Да, вот ещё совет: надень на себя какую-то безделушку, которая напоминала бы тебе, что надо почаще говорить про то, что ты — особенная. Колечко, шнурок на запястье повяжи. Глаза увидят и напомнят тебе.

Маруся шла по проспекту и в такт шагам говорила: стану красивой, стану любимой, буду счастливой! Ноги послушали и завели в парикмахерскую, потом в маникюрный кабинет, затем в ГУМ. Пять остановок до работы чувствовала себя вполне красивой и счастливой.

В бухгалтерии сразу отметили, что Маша изменилась. На голове у неё была прическа, а не просто волосы. Вокруг шеи повязан весёлый платочек. А ещё — Маша сделала маникюр! Всё это сразу оценил наладчик Семён, который заходил в бухгалтерию чинить кондиционер.

— Маруся, никак ты влюбилась? А я тебя хотел в кино пригласить. Теперь, наверное, не пойдёшь?

Семён шутки свои начинал мягко и добросердечно. Но заканчивал всегда грубо. Маруся вжалась в стул, ожидая продолжения.

— Надеюсь, кавалер твой не из мелких, — подмигивал весельчак одуревшим от цифр женщинам-плановикам, готовым позубоскалить над неуклюжей Машей.

Всё, что говорил наладчик, приобретало вид солёной заборной шутки, и, глядя на его ухмыляющееся лицо, легко угадывалось, что насмешник только начал развивать свою мысль.

Мария Ивановна Шиян медленно поднялась из — за стола и пошла на таран. Её большие руки активно загребали воздух, помогая телу уверенно двигаться в сторону Семёна. Когда до него оставалось каких-то два шага, наладчик струхнул и попытался за столами боком пройти к двери. Но особое Марусино настроение, наполненное приятными, светлыми надеждами, нельзя было пачкать грязными намёками и дурацкими шутками. Обиженная девушка легко сдвинула массивный стол, за которым хотел пробежать к двери Семён, и припечатала его к стенке краем столешницы.

— Мария Ивановна, что это вы делаете? Так человека можно инвалидом сделать, — урезонивал Марусю бухгалтерский отдел.

— Угадали. Именно этого я и хочу!

— Бешеная стала! Гормоны играют! — с трудом высвободился из плена наладчик, пользуясь тем, что на шум из соседнего кабинета прибежала главбух.

— Что это ты мужиками разбрасываешься? — усмехнулась начальница, — он у нас положительный, непьющий, неженатый…

— Я его, такого хорошего, вам уступаю! — парировала Маруся, легко задвигая стол на место.

Дамы в бухгалтерии онемели от такой дерзости. Главбух оскорблённо хлопнула дверью, рассчитывая испугать подчинённых своим гневом и яростью, но Марусино капитальное передвижение стола из тяжёлого ДСП, нагруженного оргтехникой, им запомнилось лучше.

— Ну, Машка, ты даёшь! — вскочила со своего места бухгалтер Тамара.

— Меня зовут Мария Ивановна. Прошу обращаться ко мне по имени-отчеству, — осадила её Маруся.

24. Специалист

Евгений Мартынович катался как сыр в масле: его кормили, обстирывали, пылко любили и покупали модные рубашки. Но взамен Валентина Петровна требовала культурную программу с выходом в народ. Он гулять по театрам не любил, а уж фотографироваться в парке — особенно не нравилось, потому что перечило правилам его профессии.

Пришла информация, что он объявлен во всесоюзный розыск, и следовало бы поменять паспорт. Для того, чтобы завести разговор о женитьбе с продажей недвижимости, требовался красивый поступок.

Евгений Мартынович выделил для окончательного завоевания сердца своей жертвы небольшую сумму, добытую в ломбарде, куда сдал золотые запонки покойного мужа Валентины Петровны. Он купил невесте колечко в красной коробочке и пригласил её в ресторан, чтобы за праздничным ужином с бокалом хорошего вина предложить надежду на счастье и долгую любовь. По его расчётам, расписаться надо было на следующей неделе, потом он «уедет в командировку к Сигуровой», которая, несомненно, ждёт его возвращения и согласится на круиз в Финляндию, заплатив деньги за путешествие из своего кошелька. Так можно немножко передохнуть от волнений за новые документы, которые уже заказаны.

Валентина Петровна спешила в этот день домой как никогда. Её Женя позвонил, что у него особый праздник, и они вместе пойдут в ресторан. Конечно, она и дома могла закатить пир на весь мир, и получше, чем в ресторане, но от такого приглашения отказаться было невозможно. Сердце предчувствовало важное событие. И у Валентины Петровны родилось встречное предложение:

— Женечка, а поехали в ресторан «Шпаркая крыніца», в санаторий. Я так хочу, чтобы нас там увидели вместе.

— Валечка, да там такая дыра. Ни музыки нормальной, ни еды хорошей.

— Всё в наших руках! Будет так, как ты захочешь! Я тебе весь вечер буду петь! А шеф-повар там знакомый, сделает для нас самые лучшие блюда, и не так дорого, как в городском ресторане.

У Евгения Мартыновича даже испарина на лбу выступила. Такой поход мог разрушить все последующие планы. Часть вечера ушла на веские доказательства, что санаторий — не лучшее место для задуманного праздника. Валентина Петровна так долго настаивала на неудобном месте, что жених хотел уже согласиться: «Да, черт с тобой, никуда не поедем, будем жрать котлеты дома!» Но он вовремя вспомнил, что находится в периоде с безукоризненным послушанием, стал прикидывать в уме: действительно ли вечер в санаторном ресторане будет опасен. И по-всякому получалось, что Сигурова обязательно узнает о посещении ресторана соперницей, и, конечно, ей обязательно доложат о красной коробочке с колечком, которую Евгений Мартынович собирался вручить Валентине во время праздничного ужина. В таком случае обработка массажистки уходила впустую. А он рассчитывал на получение различных дивидендов за свою любовь и ласку в виде оформленных на Сигурову кредитов и золотишка, которое лежало в доступном для него месте.

Спалиться в колхозной «Крыніце» жениху не хотелось. На похожие ситуации у него было припасено несколько артистических номеров. Мартынович скривился, прижал ладони к груди, тяжело задышал и повалился на диван, откинувшись на его широкую спинку. Так запланированный вечер сорвался из-за внезапного сердечного приступа, который поразил жениха.

Валентина Петровна тысячу раз пожалела о своей настойчивости, считая, что это она спровоцировала ухудшение здоровья своего мужчины. Она плакала и просила прощения.

Евгений Мартынович выпил капли пустырника, от которых ему значительно полегчало, вытер слёзы любимой и слабым голосом произнёс: «А зачем тот ресторан и лишняя трата денег?» При этом он выронил на ковёр красную коробочку с колечком, и…десятибалльная волна нежности, радости и счастья захлестнула Валентину Петровну. В этот момент она была готова отдать ему всё, чтобы искупить свою вину. Он легко договорился с невестой о кредите для покупки новой машины, а потом они вместе стали думать о будущей счастливой жизни с переездом в Москву и обязательным путешествием в Турцию или Болгарию.

Уже на следующий день Валентина Петровна нашла свою бывшую подругу, которая работала в загсе и договорилась о срочной росписи, чтобы приблизить своё счастье.

25. Концепция

Маруся ненавидела это слово «концепция». Оно ей представлялось в виде тощей, «цыбатой» девицы, карикатурно стильной, капризной и высокомерной. Мать таких характеризовала одним словом — «цитра». Каждый вечер, когда все собирались за вечернем чаем, Концепция без приглашения усаживалась на специально оставленный для неё пустой стул. Она портила аппетит, заводя длинные разговоры за полночь, хотела перессорить всех за столом и воображала, что важнее её персоны нет. Она отвлекала на себя все силы Стилиста. Он её боялся. А Маруся — ненавидела! Только Евгения Ивановна крепко держалась в седле.

«Для конкурса требуется не только красивая одежда, необычная модель, но и оригинальная инсталляция идеи. Надо проникнуть в обывательский мозг зрителей, взорвать его, оглушить нестандартным решением», — начинала вроде этого Евгения Ивановна. Нестандартные решения должен был выдавать Стилист.

Маруся оченьвнимательно слушала. Новые для себя слова искала в Гугле. Она записывала их значение на обратной стороне бухгалтерских отчетов, сопровождая своими комментариями.

БАЕР — закупает шмотки. Часто бывает тупым, не учитывает, что женщины, у которых талия больше 100 см, хотят быть модными. Наивно думает, что те, кто любит драники и сало, не поддержат его бизнес. Бутики Roberto Cavalli первыми сошли с лыжни в Украине и Беларуси, потому что считали, что женщин пятьдесят второго размера не выпускают.

ВИНТАЖ — то, что бабушка спрятала на 60 лет в шкафу, ожидая, что она ещё похудеет или пойдет замуж еще раз. Если в шкафу не бомжует голодная моль, и вещь вызывает не то улыбку, не то умиление — это будет винтаж. У дедушки тоже могут найтись свитера с оленями, олимпийским Мишкой и очки, как у Чикатило.

ГАЙД-ЛАЙН — коллекция полностью пошита из одного рулона ткани. Или все платья художественно изрезаны сумасшедшим дизайнером. Считается изюмом.

ИКОНА СТИЛЯ — положительная оценка. Это те, кто имеет бабло, имя и бзик одеваться не как все. Если бзика много, а вкуса мало, — легко потерять меру. Старушки на скамейке скажут, что крыша поехала. Быть супермодным фриком — не значит быть иконой стиля. Сергей Зверев — клоун или икона стиля — фиг разберешься. С принцессой Дианой, Мерилин Монро, Коко Шанель куда всё проще, все условия выполнены. Что ни говори, вкус — великая вещь!

ФЕЙК — нелегальная подделка изделия известной модной марки. Цена низкая, как и качество. Продаётся на рынках и у цыган.

РЕПЛИКА — хорошая копия, но не такая дорогая, как оригинал. Для людей. Вместо шелка — полиэстер, вместо шерсти — акрил.

МОДЕЛЬ АНДРОГИН — не разобраться: мальчик или девочка. То платье показывает, то мужские костюмы. Бывают всякого пола. Их называют «УНИСЕКС».

БАГГИ — штаны, в которые будто наложили.

КЛАТЧ — большой вычурный кошелёк, придумала Коко Шанель.

Маруся теперь точно знала, что её любимые ботинки разработаны армейским врачом, поэтому удобные и неубиваемые. Называются мартинсы. А любимые летние кеды на резиновой подошве — слипоны, и придуманы, как обувь для сёрфинга.

Но самое приятное открытие она сделала, когда узнала, что ее необъятные ночнушки сияли в тренде аж с Х1V века и назывались шемизами.

«Вот так! Я давно шагаю в ногу со временем», — развеселилась Маруся.

Иногда она спрашивала Стилиста, что означает незнакомое слово или выражение, которое слышала на вечерних посиделках в поисках концепции. Юрик терпеливо объяснял, но Маруся частенько оставалась в недоумении:

«Зачем шить платье вручную, если быстрее и аккуратнее можно сделать это на швейной машинке? Естественно, так напрягаться можно только на одном экземпляре. Почему такие вещи позволено шить только домам моды где-нибудь в Париже, Милане или Лондоне? А в Минске никто не отважился пошить костюмчик ручками? А валяльщицы придуманных ими стильных платьев — не могут создавать высокую моду?» Маруся приводила странные примеры:

— Соседка Марина, у которой не было швейной машинки, будучи беременной, сшила себе платье вручную меленькими бисерными стежками. Материал выбрала дорогой. Фасон придумала сама. Почему это не высокая мода?

Стилист смеялся и терпеливо объяснял:

— Потому, что соседка Марина не диктует моду и не задаёт тренды для домов мод. Она не знаменитый дизайнер, и ее платье будет стоить ровно столько, сколько она потратила денег на материал и нитки для шитья, а не 100 000 долларов. Высокая мода — это искусство, а не одежда, чтобы носить.

— Совсем с ума посходили, — ворчала Маруся.

Постепенно бухгалтерше становилась ближе и понятнее тема, которая терзала Стилиста и его родственницу, но она боялась встревать в заумный разговор Юрика и его тётушки.

Иногда Стилист зависал среди споров и предложений на минуту-две: замолкал, взгляд его становился отрешённым.

Он ничего не видел и не слышал, но спустя несколько минут спокойно выплывал из этого транса, в котором втихую складывал сохранившиеся пазлы памяти в знакомые картинки. Маруся тоже замирала, когда видела этот отсутствующий взгляд, боясь что-то испортить в состоянии Стилиста. Ей казалось, что он, как лунатик, ходит сейчас по краешку колодца или сидит на подоконнике девятого этажа, и стоит его окликнуть, как он проснётся и разобьётся, не оценив должным образом обстановки. Было ли это от характера Стилиста, прежних его привычек, которые он тоже с удивлением узнавал в себе, или от удара по голове — Маруся не знала.

Сидеть безмолвно за столом, пока шли беседы о том, как найти оригинальную идею, Марусе было скучно. В обсуждения её не приглашали: ну что ценного могла придумать бухгалтерша! Не то чтобы с ней не разговаривали, конечно, она не оставалась без внимания, незамеченной: подай, пожалуйста, сахарницу, будь добра, подлей кипяточку, тебе покрепче?..

Евгения Ивановна, стараясь зажечь Юрика, рассказывала об особенностях новых тканей, приводила примеры таких невероятных проектов, как дефиле на Великой Китайской стене, в пустыне Мингаша.

— В пустыне? — удивилась Маруся. — Где это, в Африке?

— Да нет, тот же Китай!

— Господи, а в пустыне зачем, для кого? — всплёскивала руками Маруся.

— Это показы для богатых европейцев, которым нравится экзотика. Там двадцать веков назад проходил Великий шёлковый путь. А идеи принадлежат отнюдь не китайцам, а французу Пьеру Кардену, — терпеливо разъясняла Евгения Ивановна.

— Ну, уж Великая стена — это китайский проект! — попробовала догадаться Маруся.

— Да нет, это задумка немца Карла Лагерфельда. Тоже недешёвая идея. На этот проект ушло 10 миллионов долларов.

— Молодые — очень смелые на идеи, — улыбнулась Маруся.

— Лагерфельду уже 80! Очень трудолюбивый и гениальный дизайнер. Умеет старичок думать нестандартно, и всегда удивляет, — возразила Евгения Ивановна.

— Странностей у него достаточно, — поддержал тетку Стилист.

Он, задумчиво теребя своё ухо, вдруг вспомнил про презентацию коллекции шуб вокруг глыбы льда высотой в восемь метров, привезенной с Северного Ледовитого океана…

— Тот же Карлуша придумал и осуществил! Неожиданные места для подиума — лучшее проявление идей его коллекций.

Маруся, раскрыв рот, слушала похожие на небылицы истории.

Стилист прекрасно ориентировался в истории дефиле, помнил даже незначительные детали, связанные с мировыми показами известных модельеров, но ничего не делал, чтобы самому хоть на кроху придвинуться к грядущему конкурсу.

Ночью Маруся прочитала всё, что нашлось в Интернете про Лагерфельда, который, кроме одежды, придумывал обувь, мебель, духи, самолёты, писал сценарии для кино и снимался сам. Даже после восьмидесятилетнего юбилея гениальный немец был плодовитым на всякие задумки, которые взрывали сознание не только у толстых бухгалтерш. Уже в преклонном возрасте он сбросил 40 килограммов, чтобы одеваться в брюки-дудочки и впечатлять своим стильным видом всех, кто имел совсем другое представление о пенсионерах.

Карл Лагерфельд, кумир дизайнеров и стилистов, не любил толстых женщин, низкорослых мужчин и детей разного возраста. Маруся снова и снова листала в интернете страницы с его фотографиями, статьями, просматривала видео, читала скандальные статьи о нём.

Она нашла всё: и про глыбу льда, и про подиум в пустыне. И, наконец, бухгалтерша поняла тот ужас и отвращение Юрика в тот момент, когда она натягивала на него спортивные штаны. «Спортивные штаны — это символ поражения! Вы потеряли контроль над своей жизнью и поэтому купили себе спортивные штаны», — утверждал Лагерфельд. Бухгалтерша подумала о том, что в родном спальном районе, где мужчины сплошь и рядом ходили в синих тренировочных штанах с лампасами и без — за пивом, водкой и даже на свидания, — никто не смог бы завоевать её сердце. Тут Карлуша оказался стопроцентно прав!

Последняя новость про Лагерфельда ей не понравилось. Его нетрадиционный подход к жизни включал в себя и сексуальные отношения. Великий дизайнер был геем.

Разговоры за столом раз от разу заезжали в какой-то смысловой тупик. Стилист лохматил карандашом стопку бумаги, рисуя на ней очень сложные механизмы, изобилующие шестерёнками, заклёпками и зигзагообразными трубами. Это так мало напоминало одежду, что даже Маруся понимала — у Стилиста в мозгах случилось замыкание. Юрик отказывался штурмовать время.

— Что можно сделать за такой короткий срок? — оправдывался он перед тёткой.

— Твой уважаемый Лагерфельд делал по десять коллекций за год, — выпалила Маруся и густо покраснела, потому что сама не ожидала от себя такой смелости.

Евгения Ивановна с любопытством посмотрела на неё и перевела взгляд на вялого Юрика. Стилист на секунду задержал карандаш:

— Маруся, а ты надевала хоть раз такое платье, в котором чувствовала себя принцессой?

Марусин комплекс выхватил из вопроса два слова: «платье» и «принцесса». Всё, что она встречала в свой адрес с детских лет до девичества: оскорбления, дразнилки, подчеркивание какой-то второсортности из-за плохой одежды, своей упитанности и откровенных издевательств красивых мальчиков и девочек, — связывалось с этими словами. Платья строчила мама, которая ходила на курсы кройки и шитья. Свои модели к зачету она шила на дочку, переделывая свою нелюбимую одежду. Фасоны выбирала вычурные, ткани совсем не детские. А язвительное: «Наша прынцэсса!» — отличалось от дворцового этикета. О чем тут было вспоминать!

«Все-то вам шуточки, а мне — как кнопки на стуле: кому смешно, а кому — больно». Но приглашение в разговор стоило многого. Только бы не оконфузиться!

Маруся стояла на краю оврага и понимала, что свалится туда и сломает себе шею. Это чувство пустоты и опасности было таким ощутимым, таким конкретным, что она взмахнула руками, будто отыскивая себе опору. Красный самодельный браслетик на запястье мелькнул перед глазами и выполнил свою миссию.

«Я особенная!» — вспомнила бухгалтерша.

Она улыбнулась своей замечательной улыбкой с ямочками и пошла на заклание.

— Только один раз в жизни новое платье сделалось для меня праздником. Это платье на меня надели по случаю похода в цирк шапито. Оно покупалось на вырост. В нём нельзя было бегать, играть в мяч и сидеть на дереве.

— Бесполезное платье, — начала Маруся, погружаясь в свои воспоминания и пытаясь вытащить оттуда что-то положительное и радостное.

Юрик оставил карандаш и откинулся на спинку стула.

— В цирке больше всего понравились клоуны на батуте и люди, которые ходили по проволоке с длинными палками наперевес.

Вернувшись домой, я бродила по двору, заплетая ноги и размахивая дубцом, представляя себя лёгкой эквилибристкой. Возле колодца стояла большая деревянная балея, наполненная водой. Там бабушка замачивала кухонные полотенца перед стиркой…

Стилист выхватил из стопки свежий лист бумаги и одним махом нарисовал на нём удивительно ровный круг. Штрихование карандашом этой простой геометрической фигуры превращало её в главный предмет композиции, которая усложнялась по мере того, о чем рассказывала Маруся.

— …Напевая себе под нос, я стала на бортик балеи и сделала два шага, держась за рядом стоящую скамейку. Потом скамейка кончилась, и эквилибристка рухнула в мыльную воду, в замоченные ручники. Платье облепило ноги и сразу стало заметно некрасивым. В дом вошла с рёвом и остановилась в дверях, боялась идти вперёд, потому что с меня ручьями стекала вода. Очень хорошо помню свою длинную тень, которая заняла всё пространство кухни. Такой светлый солнечный прямоугольник, и в нём — мой вытянутый силуэт.

Вечернее солнце светило в спину. Тень от платья была прозрачной и кружевной, через неё просвечивали длинные ноги. Я подвигала ими, и тень вместе со мной встала на цыпочки, легко подпрыгнула, и подол распушился, как сказочный парашют. Слёзы высохли, потому что никакой трагедии не ощущалось. Случилось чудо — я стала другой: худой, взрослой и прекрасной.

— Мокрое платье, — в этом что-то есть! — прошептал Стилист, глядя на Марусю. В голове у него кружились пока ещё обрывки идей, но они набирали силу и соединялись в единую художественную канву, по которой можно вышивать любые узоры.

Бухгалтерша мыслила нестандартно и заводила мозги каким-то волшебным ключиком.

Стилист тихонько напевал себе под нос, а на бумаге уже танцевала девочка в кружевном платье, весёлая и упитанная Марусечка, а её отражение в воде маленького круглого озера выглядело изящным и прекрасным. Круглые голубые глазки-пуговки испуганно и наивно смотрели на окружающий мир.

Маруся прислушалась к тому, что бормочет Юрик:

— Что ты там такое поёшь? — пробегая мимо с остывшим чайником, поинтересовалась тётя Женя.

— Юрик, я ведь серьёзно, — прошептала обиженным шёпотом Маруся.

— Вот то-то и оно! Серьёзнее не бывает, правдивее тоже! — рассмеялся он и пририсовал Марусечке два ангельских крылышка.

Она протянула к рисунку руку.

— Можно, я возьму?

— Разумеется, — улыбнулся он.

Впервые бухгалтерша увидела своё изображение, где все детали ей нравились, включая круглые щеки и «толстые лытки».

26. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих

Из головы Регины Ивановны не выходила мысль о толстухе, которая требовала жизненных советов. Всё, что она рассказывала, наводило на грустные воспоминания, а совпадения намекали, что парень с пробитой головой мог оказаться ее сыном.

На такие выводы Регину наталкивало имя и тату на шее, за которое она когда-то устроила сыну грандиозный скандал на 12 баллов — со швырянием тарелок в стену и рыком раненого зверя. Соседи вызвали «скорую» и милицию. Стыдно вспомнить. В то время она работала в исполкоме.

В воспитании сына что-то резко пошло не так.

Своего Юрика в плохой компании мать никогда не видела. Он читал книги, закрывшись в своей комнате, рисовал, иногда ходил на каток с соседскими ребятами, она знала их родителей. А в школу ходил с неохотой. Там его травили. Одиннадцать мальчишек тузили Юрика на переменах, и об этом она узнала случайно. Классная была в курсе, но ни разу не вмешалась.

Регина Ивановна сходила на консультацию к школьному психологу и получила совет: стать для классного руководителя Юры лучшим другом. Дружба предполагала различные отчисления из семейного бюджета в виде подарков на абсолютно все календарные праздники.

Купив на базаре отрывной календарь под названием «Семейный», психологиня обнаружила, что 20 сентября — праздник таможенника, за ним тут же следовал День работников леса и далее всяческие Дни микробиологов, автомобилистов, железнодорожников и даже мельников.

Регина Ивановна запаковала в полиэтиленовый пакет «Виталюр» китайское махровое полотенце и понесла в школу. Она не могла себе представить, как будет поздравлять учительницу с таким специфическим праздником и что будет при этом говорить и желать. Напрасно волновалась. Подарок был милостиво принят. Почти неделю сын приходил из школы без синяков и царапин.

Эффект перемирия длился всего шесть дней. Если праздник «задерживался», сын опять приходил с синяками и ссадинами.

— Если бьют — значит, не любят вашего сына. Переводите его в другую школу. Я не нянька ему! — закрыла вопрос учительница.

«Видно, блузок и духов уже у неё достаточно или у нас кардинально противоположные вкусы», — сокрушалась родительница.

Но причина таилась в заявлении, которое Регина написала после нападения на Юрика. Ей хотелось наказать насильников, а наказала себя и его. В суде работала мать одного из одноклассников, которая «выпустила в народ» судебную тайну, да еще попугала администрацию школы, что Юрик Латун перепортит всех мальчиков в школе своей ориентацией.

Когда Регина Ивановна пыталась поговорить с сыном, Юра молча исподлобья смотрел на мать. В этом взгляде было больше ненависти, чем растерянности.

Тогда появилась мысль перевести сына в поселковую школу, к сестре, где он смог бы получить аттестат со сносной характеристикой, чтобы поступить в институт.

Там он влетел снова в какую-то историю. Мать вызвали в суд, как свидетельницу, а она представила, что придется ворошить свою неудавшуюся жизнь, испытывать унижение, стыд за сына. Не пошла. Сына с ярлыком она не хотела. С сестрой тоже разошлись, потому что оказались по разные стороны баррикад.

27. Пятая стихия

Местная продукция не годилась для международной битвы талантов. Стилисту требовались пластичные тяжёлые материалы. Они не находились ни на оптовых базах, ни на прилавках отечественных магазинов. Oн названивал частным фирмам, надеясь добыть что-то там. Развалившаяся студия бальных танцев предлагала неиспользованные запасы ткани, уверяя, что этот «эксклюзив» — то самое, что ищет Стилист.

В бывшем танцзале, где уже снимали паркет, рядком лежали мутные пластиковые мешки с тощими рулонами трикотажа фосфоресцирующих цветов: зелёного, красного, голубого и белого.

— Что же вы хотели из этого шить? — ахнул Стилист.

— «Из этого» всю латину в городе отшивали. Чем ярче — тем лучше. Бразильский карнавал! — громко захохотал усатый кладовщик. — Моя жена как раз и шила. Вам не нужна классная портниха? Ну да ладно, она сейчас на «Керамине» плитку продаёт. Я даже рад — в доме стало чище.

Видно было, что кладовщик что-то принял для настроения:

— А бери за так. Всё равно уже списано. Бутылочку коньячка принесёшь — и сговоримся.

Евгения Ивановна долго не могла произнести ни слова, увидев на диване яркие хвосты рулонов, сбрызнутых блёстками люрекса, перед которыми Юра не смог устоять.

— Осталось придумать — для чего это нужно, — нахмурилась она, подозревая, что травма племянника серьёзно попортила его цветовое восприятие.

— Вы ж говорили о креативности. Вот! Её начало лежит перед вами, — широко улыбался Стилист. — Я вначале тоже испугался такого откровенного кича, а потом подумал: до чего ж хорошо такие чистые цвета влияют на настроение! Париж рухнет к нашим ногам!

Евгения Ивановна осторожно опустилась на стул напротив дивана с разложенным «бразильским карнавалом» и попросила Марусю:

— Накапай мне пустырничка.

— Я ничего красного в своей одежде не терплю! — осторожно заметила Маруся. — Красное только проститутки носят!

— Императоры носили красные одежды! Красный — наивысшая степень качества личности, — возразил Юрик. — Красная — красивая. Красна-девица, лето красное, Красная площадь… Говорят: девушка-огонь, это значит, — горячая, сжигающая страстью, любовью, внезапная, трепещущая, след на всю жизнь, согревающая, тёплая, любимая, излучающая свет.

Он проговорил всё на одном дыхании, и Маруся инстинктивно задержала своё:

— Ладно, пусть платье будет красным, — сдалась она, шумно вздохнув.

— Вот и ладненько, как-то договорились. Теперь давай поговорим о других цветах.

— Голубой — это вода, — уверенно произнесла Маруся.

Юрик забарабанил пальцами по спинке стула:

— Прохладная, струящаяся, очищающая, излечивающая, утоляющая жажду, рождающая, проникающая, падающая с небес, испаряющаяся, тайна, бездна, стихия…

— Необходимая, как любовь, — продолжила Маруся.

— Зелёный — земля, — включилась в игру Евгения Ивановна, — цветущая, плодородная.

— Мать-земля: материнство, рождение, ребёнок! — скороговоркой выпалила Маруся и добавила: — Любовь!

— Маруся, у тебя пунктик! — заметил Стилист.

Евгения Ивановна загадочно улыбнулась:

— Белый — воздух. Туман и радость.

— Обволакивает, проникает, возносится, сотворяет чудо! — продолжил Стилист.

Маруся кивнула головой:

— Без воздуха нет жизни.

Она сделала небольшую паузу и закончила свою мысль:

— Он, как любовь.

Евгения Ивановна тихонько отпивала из чашки свой любимый имбирный чай и кивала головой, поддерживая Машу.

— Маруся, ты уходишь в абстрактные определения. Я могу увидеть цвет и форму и работать над образом, а ты не расширяешь характеристики, а объединяешь в одно и запутываешь меня. И огонь, и воздух, и земля, и вода — всё у тебя любовь, — недоумевал Стилист.

— Да, она спасёт мир. Это очень сильно. И не я это придумала, — не сдавалась Маруся.

— Ты меня грузишь. У меня тема — четыре стихии.

— Четыре стихии объединяет любовь! — упрямо стояла на своём Маруся.

— Юрик, тебе надо посмотреть «Пятый элемент», и все споры закончатся, — вмешалась Евгения Ивановна.

— Буду делать, как задумал! Вы меня истощаете своей любовью!

Маруся встала из-за стола и устало побрела к себе наверх. Она вдруг остро почувствовала свою бесполезность: Стилист прекрасно может обходиться без неё. Чего она выжидает? Гей он. И хоть до сих пор не вспоминал об этом — скоро вспомнит.

Через минуту к ней поднялась Евгения Ивановна и села на краешек кровати:

— Мне показалось, что ты сложила оружие.

— Я вдруг почувствовала, что я ничего не изменю в его жизни, — устало ответила Маруся.

— Да разве ж ты что-то пробовала делать? Где кокетство, лукавство, напористость, в конце концов, женский инстинкт!

Юрик не помнил «Пятый элемент» и смотрел его «свежим глазом». Он заставлял сюжет возвращаться назад. Останавливал кино и топтался на трёх-четырёх кадрах, разглядывая детали, вздыхая и охая, чертил на кусках нарезанных обоев, потому что бумага давно закончилась. К обеду он не появился, а когда тётка осторожно постучала в дверь его комнаты — не услышал её. Евгения Ивановна приотворила дверь и увидела, как он спит прямо за столом, уморенный своей ночной работой. Всюду валялись скомканная бумага и сломанные мелки, которыми он любил работать над эскизами.

Вечером он хмуро сидел за столом, крошил пальцами хлеб и не дотронулся до ужина, хотя ему приготовили любимую запеканку из цуккини. Видно было, что Юрик очень расстроен. Разговорить его не удавалось, а когда Маруся спросила, не заболел ли он, Стилист с надрывом ответил:

— Да, заболел. И моя болезнь называется «бездарность». Я увидел не только гениальный сюжет, но и оформление его, которое показало мою творческую ничтожность. Я лезу не в своё дело. Ну что ты сделала такие бешеные глаза? — набросился он на бухгалтершу.

— Разве можно так говорить о себе! Слово имеет великую силу! Мы сегодня то, что говорили о себе вчера, — уверенно цитировала психолога Маруся.

— Я не верю в эти глупости. Слышал это уже: думай о себе, что ты талантливый, самый лучший и…

Юрик вдруг замолчал. Он будто вспомнил, что-то, умчался не закончив фразу. Через минуту вернулся с общей тетрадкой и, потрясая ею, объявил:

— Я вёл дневник. Вот в этой тетрадке записаны мудрые советы вроде того, что ты мне сейчас сказала.

Стилист швырнул тетрадь на стол и пошёл заваривать себе кофе.

Маруся осторожно приоткрыла обложку дневника и, кроме записей бисерными буквами, увидела рисунки, сделанные простой шариковой ручкой. Чем писал — тем и рисовал. Эти своеобразные иллюстрации складывались из множества мелких деталей, которые собирались в необычные формы, а те, в свою очередь, создавали фигуры побольше.

Нелепая птица с зубами стояла на одной ноге, её перья состояли из крылатых существ. Они держали диковинные предметы, которые безжалостно вонзали в тело птицы. Головы жестоких паразитов украшали фантастические уборы, состоящие из чистой механики — шестерёнки, шланги, гвозди и что-то ещё, чему Маруся не могла найти названия. Картинку с птицей хотелось рассматривать, в ней таилась какая-то загадка. Она заглянула на следующую страницу…

Конечно, бухгалтерша была совсем некомпетентным человеком в мире изобразительного искусства, но то, что она видела, — потрясло бы даже самого искушённого критика.

— Юрик, можно, я картинки посмотрю? Или твой дневник секретный? — осторожно спросила она.

— Там ничего тайного нет. Это конспекты лекций одной очень занудливой тётки. То есть она думала, что это конспекты. А я складывал её лозунги в рисунки.

Маруся схватила тетрадку и пошла к себе наверх.

28. Праздник

С каждым днем общаться становилось все сложнее. За завтраком все молчали, боясь, что любое сказанное слово запустит взрывной механизм. Юрик больше обычного задерживался на прогулках с Беконом. Маруся завершала отчеты уходящего года и не хотела тратить свободное время на наскучившие ей разговоры о моде. Она хитро выскальзывала из-за стола после вечернего чая и закрывалась у себя в комнате, прикрываясь подбиванием балансов. Только тетя Женя не сбавляла обороты и пробовала снова организовать творческие вечеринки на тему будущего конкурса. Даже подготовка к новогодним утренникам — она по ночам кроила карнавальные костюмы — не очень отвлекала ее. По утрам Маруся вздрагивала от ее бодрого приветствия:

— Ну что вы скисли? Давайте искать концепцию!

«Да чтоб она сдохла, эта концепция, — сердилась Маруся. — Через два дня народ будет встречать Новый год».

А в этом доме о празднике не говорили. Однажды она не выдержала и среди лозунгов, призывающих искать идеи для конкурса, вставила крамольный вопрос:

— А вы ставите зимой елку?

— Возни много, — махнула рукой тётка. — Наряжу какой-нибудь куст во дворе елочными игрушками — и мне достаточно для зимних радостей. Да и места здесь для елки маловато.

В детстве Маруся Новый год не любила и ждала его со страхом. Никаких подарков, как показывают в зарубежных кино, под еловыми лапами никто не оставлял. Мать называла этот праздник «валянием елки», потому что каждый раз апогей батькиного веселья заканчивался тем, что символ зимнего праздника падал ниц перед возмутителем спокойствия. Опасное представление, напоминающее подметание пола большим веником, украшенным новогодними шарами, повторялось в неизменном виде каждый год. Все знали какое действие будет под занавес: «Вы, суки, недостойны такого праздника и красивой елки». После этих слов несчастное дерево вырывалось из ведра с песком, и не могло попасть ни в дверь, чтобы удивить соседей по площадке, ни в окно, чтобы рухнуть на стоянку машин или на головы прохожих. Отец всегда ранился осколками стеклянных игрушек. Маруся замывала кровищу на полу. Мать перевязывала раны, радуясь, что есть доказательства буянства, а он засыпал пьяным сном.

У бабушки елка украшалась особенно, не стеклянными игрушками, а «дарами». Затяжное печенье в виде луны, звездочек и просто кружочков, посыпанное сахаром и корицей, выпекалось непременно в печи. С осени специально для ёлки сберегались отборные маленькие красные яблочки, их следовало повесить за черенок. Иногда в виде даров принимались сушки и конфеты. На бабушкиной елке обитали два подслеповатых ангела из ваты, настоящие пенсионеры. Надежда Александровна торжественно выносила их завернутыми в белый накрахмаленный платочек. Эти игрушки остались с давней зимы тридцать восьмого года, когда её отца увели из дома суровые представители закона, объявив шпионом и врагом.

Ватные ангелы удивляли запахом выпечки и хвои, которые не выветрились от времени. Маруся верила, что эти ватные уродцы исполняют желания. Она их прижимала к лицу и шептала своё заветное. Но они, наверное, плохо слышали, потому что у них не было ушей.

Глядя на куст калины за окном, наспех украшенный мишурой и конфетами в золотистых бумажках, бухгалтерша подумала, что кроме неё затеять здесь зимний праздник некому.

Новый год шумел в маленьком поселке так же, как и в большом городе. После двенадцати ночь взбесилась петардами, визжали шутихи, что-то взрывалось, бухало, и бедный Бекон от страха прыгал на диван, лаял и прятался по углам, царапался в дверь, кружил, сваливая на своём пути стулья, палки от пылесоса, тазики, припрятанные в кладовке до летнего варенья, обувь на полках.

— Ничего, один раз в году можно пережить, эту буйную радость непонятно от чего: календарь новый купили и постарели на год, — бубнила Евгения Ивановна, пытаясь успокоить обезумевшую собаку.

Юрик мучился не меньше любимого пса. После травмы головы он очень болезненно воспринимал громкие звуки. Он заткнул уши ватой, закрутил голову большим банным полотенцем и сидел на диване, запрокинув голову, не в силах ничего изменить.

— Юрик, выпей пустырничка, — советовала Евгения Ивановна.

— К черту пустырничек, надо строить бомбоубежище! — стонал Стилист.

Утренний кофе не взбодрил. Тётка сидела, опустив голову на руки. В семь Бекон разбудил всех лаем. Стилист пытался доспать, но пришли дети с колядками удивлять Евгению Ивановну разученными песенками.

Они остановились на веранде и заглядывали в окошко кухни, стуча по стеклу, чтобы на них обратили внимание. Один из колядовщиков в вывороченной зеленой дубленке изображал медведя, девочка в белом балахоне из простыни держала над головой палку с рогатой мордой. «Это коза», — догадалась Маруся. За спинами веселой компании маячило еще несколько раскрашенных детских лиц. Когда они заиграли на барабане и засвистели в глиняные свистульки — началось настоящее светопреставление. Бекон не чувствовал детей, а видел странных чужаков, которые сотрясали воздух неприятным шумом, от которого он устал.

Тетка митусилась по дому в поисках откупа, чтобы остановить выступление. Маруся была более расторопной. Быстро собрала в пакет банку варенья, любимые теткины хлебцы, яблоки и выставила на веранду. Дети обрадовались и приготовились ко второму номеру.

— Замрите, — строго приказала Маруся, — не начинайте без меня!

Она набросила на плечи своё пальто и выскочила навстречу колядовщикам:

— Пойдем к соседям! Они уже заждались вас.

Через час она вернулась в дом и победно положила на стол палку сухой колбасы:

— Весело у вас здесь и необыкновенно.

— Полагаю, что нам придется пережить этот бедлам еще раз на старый Новый год, — предположил Стилист.

— Ну, что ж, надо заранее подготовиться. И главное — участвовать. В этом и есть радость праздников, — усмехнулась бухгалтерша.

— И в чем же наша подготовка и участие должны заключаться? — удивился Стилист, — по хатам колбасу выпрашивать?

— Это по-разному может выглядеть, но самому главному я тебя научу, — пообещала она.

Никто их не задержал — ведь ёлки из леса тащили к 31декабря, а вылазку в лес Маруся запланировала на 5 января. Юрик был в деле. Добычу принесли средь бела дня и оставили в коридоре, чтобы оттаял снег. Пили чай и заговорщицки переглядывались.

Евгения Ивановна с удивлением смотрела, как дерево подвесили на крюк к потолку. Елка свободно крутилась, привязанная за макушку, похожая на барышню, демонстрирующую новое платье.

— Что-то вы поздненько с елочкой затеяли… — попробовала начать разговор тетя Женя. — У нас игрушек для неё нет.

— Нужны не игрушки, а дары. К Деве спешили волхвы, несли золото, смирну и ладан, а пастушки — то, что у них было в пастушьих сумках, еду всех времён и народов, хлеб. Над ними сверкала звезда и пели ангелы. Вот темы для игрушек, — просветила Маруся.

Утром Евгения Ивановна убежала во Дворец культуры на «мероприятие», а Маруся со Стилистом пекли печенье и делали из ваты и крахмала ангелов. Они смахивали на ожиревших голубей. Юрик рисовал им широкие глаза в пол-лица, обвивал нитками, чтобы придать некоторую стройность. И стали они у Стилиста похожи на птиц Сиринов: грудастые, лупатые и очень веселые. Маруся поправляла его работу, одевала небожителей в обрезки кружев из мусорницы Евгении Ивановны и подшучивала над помощником, который не знал, что ангелы — это почти андрогинные модели.

Вернувшаяся к темноте Евгения Ивановна остолбенела на пороге, удивляясь проделанной работе.

На противне остывали крохкие печеньица, политые чем-то липким. В духовке запекалось неведомое жаркое, а в глубоком блюде ожидали своего часа нарезанная морковка, апельсин и солёный огурец. Юрик поливал этот экзотический салат оливковым маслом и украшал листочками герани.

Маруся еще вчера старательно запаковала свои подарки в коробки, обклеила их остатками обоев и подписала кому что адресуется. Тете Жене она отжалела пузырек французских духов, подаренный ей на день рождения коллективом бухгалтерии завода, а Юрику полагался шарф, связанный точь-в-точь как в журнале «Вояж». Даже для Бекона была припасена для игры жилованная косточка.

Три коробки с подарками под елкой озадачили тетю Женю и Юрика. Теперь требовалось сочинить и от себя какие-то сюрпризы, чтобы включиться в эту игру с демонстрацией правильного праздника.

— Вот, я придумала! — приговаривала тетка, вытряхивая из плетеного коша шпульки с нитками. Корзинка, обтянутая парчой, выглядела замечательно. Она могла служить хранилищем для чего угодно, как горшочек Винни-Пуха. — Это для Маруси.

Евгения Ивановна выхватила с антресолей чемодан, с давно забытыми радостями и всякой удивительной ерундой, попавшей туда неизвестным образом. Среди старых пластинок и керамических стаканов из набора советских времен в виде красных рыб с разинутой пастью прятались деревянный массажёр для выравнивания хребта, театральный бинокль и черный футляр с китайской перьевой ручкой с золотым перышком. Сколько раз Юрик выпрашивал у тетки эту драгоценность! Но она не сдавалась, знала, что стоит только взять в школу эту ценную вещь — и если не потеряет ее Юрик, то заберут, украдут, затопчут. Такова была школьная программа по уничтожению чего-то слишком исключительного. И вот ручечка дождалась своего часа.

Юрик рыскал в старой шкатулке на теткином комоде. Туда он складывал непарные запонки, испорченные браслеты от часов. Там очутились требующая починки золотая цепочка, чьи-то полусъеденные коронки желтого металла… Рука Юрика наткнулась на маленькую бархатную коробочку красного цвета. Внутри маленького футляра горела маленькая звездочка, одинокая золотая серёжка с крохотным бриллиантиком — часть прежней Юриной жизни.

«Где я такое уже видел?» — хмурил лоб Стилист.

Ужин обещал быть интересным. Маруся не чувствовала себя ущербной собеседницей за столом, где решались важные вопросы конкурса, в котором она абсолютно не разбиралась. Рождественский праздник сплотил всех, дал передышку среди мозгового штурма, и бухгалтерша очень надеялась, что смешные ангелы на елке донесут ее просьбы куда надо.

— До двенадцати еще три часа, а я умираю — так есть хочу, — пожаловалась Евгения Ивановна.

— Уже накрываю! За стол садились после первой звезды. Она уже взошла, — хозяйничала Маруся, застилая стол белой скатертью, — голодной смертью не умрёте.

Стилист расставлял тарелки, протирал фужеры. Евгения Ивановна достала из буфета бутылочку «Кадарки».

Распаковывание подарков прошло шумно с неожиданными комментариями и удивлениями.

— Ну, Маруся, ну устроила праздник! — приговаривала Евгения Ивановна нежно, поглаживая изысканную упаковку фирменных духов, — давненько мне не дарили таких дорогих подарков.

Юрик с удивлением смотрел на Марусю:

— Сама связала?

— Да, — кивнула бухгалтерша.

— Чесс-слово, я не ожидал. Это так символично — ангелы летают, звезды зажигают. И я хочу подарить тебе маленькую звездочку.

Стилист замолчал, пытаясь достать из кармана застрявшую там коробочку с сюрпризом.

— Ну и… — подгоняла его тетя Женя, — что ты там приготовил?

Юрик протянул Марусе свой подарок и замер.

Евгения Ивановна странно охнула и села на стул. Ей как никому был знаком этот футлярчик, купленный на изломе их отношений, накануне отъезда Юрика в Минск.

Маруся закрыла руками вспыхнувшее лицо. Что дарят девушке в красном маленьком футлярчике? Неужто так скоро сбываются задуманные на Рождество желания? Затаив дыхание, сжала коробочку в ладонях, боясь выпустить из пальцев свое счастье.

— Ну, открывай, — шепотом подсказывал Юрик.

Она зацепила ногтем крохотный замок, и бархатная крышечка сама открылась.

Непонятная пауза повисла над всеми.

Бухгалтерша моментально вспомнила серёжку, отданную ей на хранение, ту, которую сняли с Юрика медики, когда увозили его в травматологию. Это была вторая серёжка из пары.

«Это что, какой-то знак свыше?» — думала она.

— Ну, не нравится, тогда отдавай назад, — засмущался Стилист. — Между прочим, она золотая. А я, как волхвы…

— Юрик, спасибо, — проснулась Маруся. — Мне очень нравится твой подарок. Для меня он — особенный! Ты даже не представляешь, какой особенный.

— Какой же?! — еще больше растерялся Стилист.

— Я скажу тебе чуть позже. Дай прийти в себя… Мне надо побыть одной.

У двери своей комнаты она обернулась:

— У нас картошка есть? Мне нужна большая бульбина.

— Сплошные загадки! — недоумевал Стилист.

Евгения Ивановна, как ни напрягалась, понять ход Марусиных мыслей тоже не могла.

Маруся спешно разыскала у себя в комнате баночку из-под крема, где хранилось кольцо Стилиста и его маленькая серёжка. Да, не было сомнения, что это — две сестрички из бархатной коробки. Крохотные гвоздики с аккуратным винтом, надежно закрепляющим их в ухе.

Как раз на Рождество бабушка проколола Марусины уши обыкновенной иголкой, прокаленной на свече и обработанной денатуратом. Ее острие, пробив ушко внучки, вонзилась в располовиненную сырую картошку так молниеносно, что девчонка не успела испугаться. Бабушкины серебряные заушницы оказались великоваты для школьницы, мать выступала против, заставила вынуть — и уши скоро восстановили свою невинность.

Необычная бабушкина операция запомнилась Марусе на всю жизнь, и сейчас она решила повторить её сама, чтобы соединить на себе две гуляющие по разным местам серёжки. В ней зрела уверенность, что нашедшая друг друга пара бриллиантовых гвоздиков изменит её жизнь к лучшему.

— Продолжим наши зимние радости. Давайте тепло оденемся и пойдем веселиться, — предложила Маруся, спускаясь по скрипучей лестнице вниз в гостиную.

— Где ж тут найдёшь достойное веселье? — скептически улыбнулся Стилист, наливая в бокалы вино.

— Мы это веселье не будем искать, а устроим сами. Найдем горку и устроим на ней настоящие зимние гульбища! — разошлась бухгалтерша.

— Детка, ты часом у себя в комнате не хлопнула без нас бутылочку винца? — подозрительно посмотрела на Марусю Евгения Ивановна. — Раскраснелась, разрезвилась, желания у тебя необычные появились.

— Надо фанерку или тазик какой-нибудь взять, — не слушала ее Маруся. — Вчера видела, что дети на куске полиэтилена катались, — я им откровенно позавидовала. А сегодня можно и нам попробовать!

— Ну, это уже без меня, — запротестовала Евгения Ивановна, — Увидит кто из местных — не допустят к детям.

— А я — пойду! — согласился Стилист.

Снежок поскрипывал под ногами, и на горке было полно народу. Катались на тарелке антенны, которую Евгения Ивановна не догадалась хорошо спрятать в сарае. Наивная Маруся думала, что с ней ничего не сделается. Но сделалось очень хорошо после первого же спуска. Они летели вниз, растопырив ноги и цепляясь ими за горку. Что-то ёкало в животе от неровностей на заезженном и лысоватом льду, ситуация уже никак не поддавалась контролю, когда подпрыгнув на ледяной неровности, Маша потеряла равновесие и завалилась на бок, но Юрик успел переместить центр тяжести в другую сторону. Тарелка, раскручиваясь, набирала бешеную скорость.

— Ой, можно я завоплю?

— Давай, кто громче!

Парочка стремительно неслись прямо к трамплину, где уже визжали от переизбытка чувств смелые покорители экстремала. Ветер сносил голову и последний «ёк», который чуть не лишил кончика языка, стал отправной точкой взлета над трамплином. Острое ощущение полета и страха перед приземлением заставило Марусю орать еще громче, выпуская на свободу такое профессиональное вибрато, что и сама она удивилась, как у неё родился такой мощный музыкальный вопль.

Они еще немножко посидели, обнявшись, на сплющенной и ни на что теперь не годной тарелке и, с трудом поднявшись, на ватных ногах, пошли наверх. Горка была потрясена услышанным и увиденным. Уже достигнув вершины, Маруся поймала на себе восхищенный взгляд вывалянного в снегу мальчишки:

— А окна можешь хряснуть?

— Что? — не поняла Маруся.

— Ну, чтоб от крика стекла лопнули!

— Конечно, может, — смеясь ответил за Марусю Стилист. — Моя девушка может все!

Вернулись задубевшие и промокшие. Юрик сварил глинтвейн, утверждая, что он не даст заболеть. Маруся без умолку болтала, а он внимательно слушал и смотрел на серёжку в ухе. Классно, она не побоялась вдеть одну. Значит, подарок понравился. Маруся потянулась за апельсином, и Стилист увидел, что и во втором ухе тоже сидит такая же!

— Марусечка, а что это у тебя в ушах? — хотел он дотронуться и убедиться, что две они — реальные.

— Не чапай! Дырки свежие. Болят еще, — расхохоталась Маруся, хватая его за руку. — Это твой подарок.

«Где я видел эти сережки? Определенно, она продолжает что-то скрывать. Зубы мне заговаривает», — засыпая размышлял Стилист.

29. Нестандартная

Всё утро Силист ходил возле Маруси кругами, заглядывал ей в глаза, пытался что-то сказать, но не смел. Маруся помыла посуду и села за компьютер подбивать баланс.

Юрик нерешительно топтался возле неё, комкая в руке портновский сантиметр:

— Для того, чтобы я мог работать, необходимо знать твои размеры. Позволь, я обмерю тебя.

— Большая я, нестандартная. Меня просто так не обмерить! — засмеялась Маруся.

В ситуацию вмешалась Евгения Ивановна:

— Оставь свои комплексы. В жизни такие женщины, как ты, выглядят куда более естественно, чем те, которые больше похожи на голодающих подростков.

— Да уж, святая правда, — криво усмехнулась Маруся.

Стилист распутывал портновский сантиметр. Почему-то эта затея выглядела в глазах бухгалтерши как истинное злодейство. Она наблюдала за его движениями и думала: «Вот так к кобылам необъезженным подкрадываются: набросят уздечку — и шпоры в бока!»

— Меня измерять собрался? Пусть тётя Женя… Ты — выйди! — попыталась остановить его Маруся.

— Ну как я могу выйти? Ты — моя модель. Я должен увидеть твои формы, чтобы представить, как мне надо работать. Под твоими балахонами ничего невозможно определить — какого ты размера, объёма, какие у тебя особенности фигуры…

— Нет, только Евгения Ивановна! Она тебе расскажет все мои размеры. Может быть я и не подойду! — раскраснелась будущая манекенщица.

Какпоказать свой главный недостаток — ожирение второй степени — так записала в её карточке врач-терапевт? Какой мужчина полюбит складки на боках, целлюлит на бёдрах и живот, в котором утонула талия? Она так сопротивлялась, что Стилист, тяжело вздохнув, вышел из комнаты.

Евгения Ивановна заставила её снять любимый сарафан, и Маруся обречённо предстала перед ней в панталонах в цветочек и мамином лифчике, перешитом под её фигуру. Тётя Женя критически посмотрела на раздетую «модель»:

— Главное, что есть у женщины — это грудь и талия. Нам надо увидеть соотношение этих двух величин. Поэтому — сними станик, — и Евгения Ивановна громко щёлкнула резиновой шлейкой на Марусином бюстгалтере.

«Это ужас какой-то», — пыхтела бухгалтерша, с трудом дотягиваясь до застёжки.

— О, Господи, и как ты умудряешься это прятать! Тут на два размера больше, чем у тебя в этой самодельной супони. И, вообще, ты видела когда-нибудь красивое женское бельё? — шёпотом спросила Евгения Ивановна.

— Я не хожу по этим отделам, чего смотреть, если на меня не шьют, — окончательно смутилась Маруся.

— Ну-ка, закроем здесь, — и тётка плотно обернула Марусины бёдра куском трикотажа. — Живот убрали, на него не отвлекаемся. Нам нужны ноги, талия и грудь. Ноги хороши: ровные, сильные, что надо. Грудь — выше всяких похвал! И что так комплексуешь?

Она поворачивала Марусю, которая вздрагивала от каждого прикосновения портновского сантиметра, цокала языком, качала головой:

— Красивая девка! Неужто никто и никогда не восхищался этим?

— А никто меня не рассматривал!

Евгения Ивановна подняла на неё глаза поверх очков, как-то странно улыбнулась и громко выкрикнула:

— Юрик, иди сюда, это просто феноменально!

Маруся ойкнула и пыталась закрыться руками. Но их было мало.

Стилист стремительно вошёл в комнату и застыл за спиной Евгении Ивановны.

— Классная модель, правда? — направляла события в нужное русло тётка. — Ну-ка, предстань, красавица.

Маша медленно опустила руки. Но под его взглядом смогла выстоять не более двух секунд. Повернулась спиной и закрыла пылающее лицо руками.

— Ладно, сами разбирайтесь, — бросила на ходу Евгения Ивановна. — Мне ещё строчить. Ночи будет мало.

Он приближался всё ближе и ближе, а ей отступать было некуда. Тёплая рука легла на Марусино плечо и на шее, возле уха дрожало его дыхание.

— Взрослая совсем девушка, а приходится уговаривать, объяснять. Я же тебя не в постель тащу…

Я этого не боюсь! — смело развернулась она и, как ей показалось, достаточно нагло посмотрела на него. — Это ты должен бояться…

Пока обескураженный Стилист переваривал такую неожиданную угрозу, Маруся шагнула к нему и прижалась к колючему свитеру, выйдя из поля зрения Юрика. Так стало не страшно, не стыдно, только сердце вылетало из грудной клетки и билось где-то в горле, мешая ей дышать.

Соски, коснувшись грубой вязки его свитера, запротестовали, но она ещё сильнее вдавилась в худую фигуру Стилиста, обхватив руками его торс повыше талии.

— Ну как, боишься уже? — горячим шепотом спрашивала бухгалтерша.

Стилист был ошарашен.

— Какой же ты болван! — шептала ему на ухо Маруся. — Тебе на шею девушка вешается, ты не прогоняешь её, но не целуешь, не обнимаешь … Как-то даже оскорбительно…

Лёгкая щетина колола ей шею, его тёплая рука легла на спину, согревая испуганное тело. Маруся ясно различала спокойный стук его сердца, и так ей хотелось, чтобы оно хоть немножко догнало сумасшедший ритм, который пульсировал в ней.

— Странная ты девушка, — отвечал растерянно Стилист, удивляясь плавным Марусиным рукам и ее нежной коже.

Он заряжался энергией как от мощного аккумулятора. Лицо горело, ноги подкашивались, и большая жаркая волна несла его в неизвестном направлении.

В дверь постучала Евгения Ивановна. Марусе вдруг стало холодно и очень неловко. Она попробовала высвободиться из объятий, и её испуганные глаза встретились с другими глазами, совсем не такими, какими она знала их со времён забинтованной головы, зелёного затылка и нелепой одежды.

— Выйди, пожалуйста, — как можно спокойнее попросила Маруся, — мне надо одеться.

Пока она возвращалась в свой нелепый мир размера ХХL, слушала как Евгения Ивановна по-деловому двигала своего племянника к цели:

— Видишь, какое богатство у тебя рядом. Твои пять моделей разберут на сувениры по лоскутам. Вот, размеры я записала, обрати внимание на перегиб спины, это характерно для женщин с большим бюстом.

Стилист слушал советы Евгении Ивановны, но ничего не слышал. Он видел, как шевелятся губы тётки, как она рисует в воздухе какие-то фигуры руками… В голову будто налили кипятка…

— Ты слушаешь меня? — она подвинула к Юрику поближе тетрадку с цифрами и подчеркнула что-то в ней.

Стилист очень медленно возвращался в действительность. Он машинально взял тёткины записи, где в начале листа она выделила:

Маруся Шиян. Размер 56-58

В голове стучало: Ма-ру-ся, Ма-ру-ся.

Евгения Ивановна щёлкнула пальцами у него перед носом.

— Ау, Юрик. Ты слышишь меня?

Стилист попробовал сконцентрироваться, но не получилось. Тётка сейчас была некстати.

Евгения Ивановна не обиделась. Потрепала его по голове и пошла ставить чайник. Из кухни доносилось:

— На речке, на речке, на том бережо-о-о-чке мыла Марусенька белые ножки…

Оба они вспоминали детали этого соприкосновения, но никто не повторил попытки, не придумал причину смоделировать похожее свидание. Маруся стеснялась, а Юрик не знал, как это сделать. Он боялся испугать Машу: вдруг она уйдёт — тогда лопнет проект и реанимация его личности не состоится.

Она готовила обеды, изредка позванивая домой, чтобы узнать у матери — как готовятся блюда, которые заказывал Юрик. Но получить дельного совета не могла — мать критически относилась и к раздельному питанию, и к вегетарианским изыскам. Она хотела знать лишь одно — стала ли её дочь Маша настоящей женой или всё надеется, что её «возьмут»? Разговоры с матерью очень расстраивали Марусю.

Она вовсе не хотела становиться королевой подиума, ничего особенного не видела в придумывании какой-то коллекции под свои толстые бока. Она просто терпеливо ждала: когда Юрик отнесётся к ней как к женщине, проявив свои природные желания побеждать слабый пол и производить потомство.

30. Работа кипит

Все свои мысли Стилист доверял бумаге. Он рисовал карандашами, мелками, шариковой ручкой, угольком из камина. Рисунки появлялись на картонках от коробок, обёрточной бумаге, на обложке телефонного справочника и даже на дверях туалета. Юрик оставлял эти «письма» для Маруси, а она воспринимала их как карикатуры на себя. Избегала встреч со Стилистом и с досадой вспоминала снятие мерок.

Однажды рисунок, «забытый» Стилистом на обеденном столе, вогнал ее в краску. Латун нарисовал русалку с голыми сиськами космического размера, способными расплющить каждого, кто защемился бы между ними!

Бухгалтерша взяла обрывок ватмана, где жирная кудрявая тетка с её телесами завлекала в непролазные камыши, и пошла на серьёзные переговоры. Стилиста застала за странным занятием — в большую кастрюлю, где яростно кипела вода, он запихивал вырванные листы из книжки в совсем новом переплёте, иногда подталкивая их деревянной скалкой и ею же мешал необычное варево.

— Юрик, ты что… Что ты делаешь? — испуганно выдохнула Маруся.

«Что-то очень серьёзное повредилось у него в голове», — подумалось ей.

Стилист мельком взглянул на испуганную бухгалтершу и указал на стол, где валялись стопки старых газет, которые собирала для растопки тётя Женя.

— Возьми, помочаль их, у меня рук не хватает. «Диалектический материализм» очень быстро разваривается, нельзя перестать мешать — пригорит. Газеток надо добавить.

— Это ты нам ужин готовишь? — осторожно спросила Маруся.

— Буду макет подиума делать, чтобы разобраться — как тебе одной все модели показать.

Он посмотрел на её растерянное лицо и закричал:

— Да ты что! Маруся! Ты подумала, что я сбрендил! О, горе на мою голову! Это же я папье-маше варю. Что такое у тебя в руке? А… Русалочка… Сегодня приснилась. Очень впечатлила, — не останавливался он, ворочая в кастрюле серое мессиво.

— А почему она похожа на меня?

— А на кого ж ещё? Я ведь только тобой вдохновляюсь!

— Ты, может, захочешь, чтобы я костюм русалки демонстрировала? — грозно шагнула к нему Маруся.

Стилист хитро посмотрел на неё через плечо:

— Было бы очень органично.

Бухгалтерша не успела разобраться: шутка это или он прикалывается, как в прихожей зазвонил телефон.

— Доченька, приезжайте к двенадцати во вторник. Отвезёте нас в загс. Мы с Евгением Мартыновичем расписываемся.

— Мама, это ты?

— Да кто ж ещё! Приезжайте обязательно!

Стилист включил свет в коридоре, где Маруся пыталась пережить то, что только что услышала.

— Мать выходит замуж за козла, — хмуро сказала она и потащилась к себе наверх.

31. Секретное дело

— Маруся, не погибай раньше времени. Надо добыть его фотографию. Собирайся, поедем к твоей матери. Без фотографии жениха информацию по аферистам не добыть.

Стилист был настроен решительно и уже снимал с вешалки Марусину куртку.

— Думаешь, что он мне подарит её со своим автографом? — чуть не плакала бухгалтерша.

— Ясно, не подарит. Надо его сфотографировать! Ну-ка, почувствуй себя разведчицей или шпионкой, выполняющей секретную миссию по спасению вселенной!

Юрик, уверенный в своём плане, смог убедить, что ехать необходимо немедленно.

— Не бойся ничего, ты родилась в этом доме, в квартире есть твои законные квадратные метры, есть ключ и права собственника. Приехала узнать подробности праздника. На прощание — семейная фотография: мама с женихом.

Маруся послушно кивала головой — он определённо знал, как надо действовать.

Своим ключом открывать дверь она не стала, позвонила. Услышала торопливые шаги и мужской голос:

— Кто там?

— Это я, Маруся.

Из приоткрытой двери на неё смотрел Евгений Мартынович в трусах и майке.

— Валентины Петровны нет дома.

Дверь закрылась.

«Ну и ну — подумала Маруся, — в родную квартиру не пускают.»

Это обстоятельство разозлило и, совсем не думая о последствиях, она достала ключ и решительно повернула его в замке.

Квартира совсем не изменилась со времени её ухода. В ванной лилась вода и, скорее всего, там не слышали, как она вошла. На круглом столе посреди гостиной, лежали какие-то бумаги с расчётами и паспорта: матери и Евгения Мартыновича.

Маруся торопливо достала свой «Самсунг» и сфотографировала первую страницу паспорта жениха. Ей показалось, что кадр получился без резкости. Она собиралась сделать ещё один снимок, но тут из ванны вышел мамин кавалер, который, видно, решил радикально поменять свою масть. Коричневая краска примяла мокрые волосы и до неузнаваемости изменила лицо Евгения Мартыновича. «Козёл перекрасился в бобра», — чуть не расхохоталась Маруся, но сдержалась, вспомнив о своей секретной миссии.

— Я тут вещички тёплые возьму, — стараясь не смотреть на Евгения Мартыновича, объяснила своё пребывание в квартире Маруся.

— Это при матери.

— Придется ее подождать. Она всегда приходит с работы в это время.

— А ты звонила? Может, задержится?

Евгений Мартынович стоял над душой, ничуть не смущаясь своего вида. По вискам краска у него подтекала, как грубо нарисованные пейсы.

Маруся послушно достала мобильник:

— Мама, алле. Ты где? Когда будешь дома?

Мать задерживалась у портнихи.

— Ну что? Что она сказала? — приставал Евгений Мартынович.

— Сказала, чтобы чаю попила с вами, — победно сообщила Маруся.

Жених посмотрел на часы и помчался смывать краску. Из ванной вышел с накрученным на голову полотенцем в банном халате яркого бирюзового цвета с малиновыми полосками — батькином подарке матери на сорокалетие. Тюрбан, халат и усы — ни дать ни взять: восточный шейх.

— Машину бы вернула, чтобы мы, как люди, красиво доехали до загса, — продолжал портить нервы жених.

— Что значит, «вернула»? Машину мне папа подарил! — возмутилась Маруся.

— А дарственная есть? — строго спросил Мартынович. — Зачем тебе машина? У тебя ведь и прав нету?

— О, почтенный господин, брови тоже надобно покрасить! — усмехнулась Маруся. — Не волнуйтесь. Будет машина. И не старый папин рыдван, а белый форд. С шариками и цветочками. Если хотите — с пупсом на капоте, голубями и лебедями.

Евгений Мартынович насупил брови, повернулся спиной и стал сушить волосы феном, что-то бубня себе под нос. Новый имидж ему нравился, но брови действительно требовали покраски, и он снова направился в ванную.

Маруся вышла из квартиры, тихонько закрыв за собой дверь.

В агентстве частного сыска за деньги можно было узнать всё. Через двадцать минут перед клиентами лежала распечатка на троих аферистов, находящихся в розыске.

— Да они совсем не похожи! Тут — голова квадратная, здесь — залысины большие, зуб железный торчит, — бормотала Маруся. — Наш более красивый.

Сотрудник агентства строго посмотрел на недоверчивую клиентку:

— Аферисты ловко меняют свою внешность: то налысо постригутся, то волосы длинные отрастят, а ещё в другой цвет покрасятся. Зуб железный — временный изъян. Стоматология сейчас на высоте. Изображения отбирает компьютер, который не ошибается. Да, фотографии у нас не очень, но, как правило, аферисты не любят фотографироваться.

— Может, он ещё и пластическую операцию сделал? — съязвила Маруся.

Ей хотелось, чтобы за зелёную вражескую купюру, запрошенную за услугу, ей показали знакомое до отвращения лицо Евгения Мартыновича в белом пуловере, с шейным платочком в турецкие огурцы.

Маруся разложила перед собой плохие зернистые изображения преступников и, внимательно всматриваясь в них, подрисовывала модные шевелюры и усы:

— Нет, среди этих его нет! Отдайте деньги обратно!

— Ну, нет так нет. Выходите за вашего жениха замуж и дальше посмотрим — как он проявится, — злорадно усмехнулся агент. — Вот тогда можно утверждать, что мы ошиблись. Согласно договору, работа должна быть оплачена.

Стилист сгрёб со стола портреты злоумышленников с подрисованными усами. Хоть он и спешил вернуться к бумажной каше из диалектического материализма и газет, но Марусе надо было помочь разобраться с личностью Евгения Мартыновича. И Юрик повёз ее в обыкновенное отделение милиции. Там обещали дать ответ на следующий день.

— Если ухажёр есть у нас в базе — произведём задержание, — заверил лейтенант, принявший заявление.

— Надо как-то мать подготовить, может, заедем к ней на работу? — робко предложила Маруся.

— Думаешь, она поверит тебе? Пусть все идёт своим чередом. Приедет бравая милиция, оденут жениха в наручники, и это будет самый убедительный факт, — отговаривал её Стилист.

— Жалко её, — вздохнула Маруся.

— Если ты сейчас ей расскажешь, он успеет скрыться, а так мы спасём ещё несколько десятков одиноких, жаждущих любви и ласки женщин. Подожди денёк — завтра его повяжут, и тогда придёшь и пожалеешь невесту. Не надо, чтобы она знала, что это мы остановили его. Станешь врагом номер один, разрушившим семейное счастье, — спокойно объяснял Юрик.

— Откуда ты всё это знаешь? Такой уверенный в себе.

— Учился хорошо, — подмигнул Стилист. — Психология была моим коньком.

— Недокормленный и хроменький твой конёк.

— Почему ты так думаешь?

— Как-нибудь позже расскажу, — вздохнула Маруся.

К обеду следующего дня Маруся, ожидающая тревожного звонка из дома, отчаялась и позвонила сама. Никакой трагедии в голосе матери она не почувствовала. Та сообщила, что свадебное платье будет зеленым, и туфли под него есть.

— Женик? Уехал куда-то, наверное, за подарком. Не застала его дома. Потом следовали ничего не значащие вопросы, ответы на которые мать не слушала. Маруся вздохнула: всё-таки в глубине души она хотела, чтобы Евгений Мартынович оказался нормальным мужиком.

«Может, информация об аферисте не подтвердится. Компьютеры тоже ошибаются, зависают или поражаются вирусами.»

32. Карты раскрыты

Валентина Петровна в новом платье прохаживалась перед большим зеркалом, и ей очень хотелось поделиться своем счастьем и радостью с бывшими коллегами из общепита.

«Заодно и приглашу их на свадьбу. Они девки щедрые: всегда на дни рождения и поминки собирали хорошие деньги. А тут свадьба! Хоть и не любит эту «Крынiцу» Женик — лучшего места не найти. И звать к себе не надо, и подарок получу, и стол будет хороший — свои же», — размышляла она.

Повариха испекла яблочный пирог, купила бутылку полусладкого шампанского и шоколадных конфет.

Она уже предчувствовала, как её встретят и будут поздравлять. Настроение у невесты фонтанировало: она легко заговаривала с незнакомыми людьми, улыбалась детям, и в этот день её совсем не раздражали девки с металлическими гвоздями в носу и парни с выбритой над ушами головой с самурайскими гульками, перехваченными резинками.

На следующей остановке в вагон погрузились студенты-музыканты, и в такт колёсам загудел контрабас, запела скрипочка. А уж когда баянист подхватил мелодию, то ей захотелось заголосить что-нибудь весёлое и полезное для души.

«Это — всё неспроста делается, значит правильный праздник у меня будет!», — радовалась Валентина Петровна, услышав знакомое вступление любимой народу песни про вороного коня и догадливого есаула. Она была в голосе и кураж просто пёр из неё. Повариха встала со своего места, пару раз притопнула ногой в такт и двинулась к музыкантам, на ходу вступая в куплет, легко модулируя голосом терцию и неожиданно уходя басом в октаву.

— Ну, тётка, ты даёшь! А денег за своё выступление у нас требовать не будешь? — спросил скрипач, когда пение закончилось

— Сынки, какие деньги? За праздник денег не платят!

— Ну, тогда — всего хорошего, нам в следующий вагон. Пока движухи нет, надо протащить контрабас.

Хлопчик со скрипкой медленно шёл по проходу с льняной торбой, куда пассажиры бросали деньги за выступление. За ним потянулись его друзья. Неожиданно из тамбура в вагон вошли контролёры и заблокировали музыкантов. После долгих объяснений и препирательств с них взяли штраф и пригрозили милицией. Компанию высадили на следующей остановке.

Это была её остановка. Валентина Петровна с сочувствием смотрела, как на перрон спускался баянист с тяжёлым обшарпанным футляром. Контрабас выносили, как покойника. Скрипач сошёл последним. Студенты сели на скамейку, как видно, ожидая следующей электрички. Никто за билетами не пошёл.

— Вот вам на дорогу, не попадайтесь ещё раз, — Валентина Петровна, протянула скрипачу пятнадцать рублей. И опять удивила их.

— Тётя, вы редкий человек! А давайте мы специально сыграем для вас. Свою любимую! — улыбнулся контрабасист, показывая неровные крупные зубы.

Подёргал струны, помогая себе простуженным голосом. Остальные легко влились в предложенный ритм. Пели на английском, песня казалась знакомой. Что за чудо эти ребятки со своим неожиданным музыкальным подарком! Валентина Петровна подхватила тему, смело фантазировала, постукивала каблуками. Музыканты щурились от удовольствия, музыка получалась, и всех согревал высокий кайф импровизации. Минский район всё-таки не Минск, интересно, что за танцы-шманцы на ждановичском перроне.

И те, кто не хлопал, не пританцовывал, а просто спешил по перрону, жили и двигались, подчиняясь ритму свинга. Вот такой неожиданный весёлый день случился у Валентины Петровны, и она радовалась бы и дальше, если бы…

По перрону навстречу ей шли двое, которые испортили всё!

33. Двойной план

На новый паспорт не хватало ста долларов. И Евгений Мартынович надумал съездить к бывшей подруге из санатория, массажистке Сигуровой. Гастролирующий принц был уверен: его простят и пригласят в дом на ужин. А там добыть желаемое не составляло труда. Вторая полка на серванте, нефритовая вазочка с отколотым горлышком. Он всё не возьмёт, совесть имеет. Всё возьмёшь — хозяйка забеспокоится, скажет — «кража». А недосчитается нескольких золотых побрякушек, подумает: сама забыла, куда положила.

Он позвонил массажистке, и она обрадовалась.

В 15:30 Евгений Мартынович сошёл с электрички, в 16:00 получил прощение, в 17:З0 он уже шёл по перрону под руку с Сигуровой чтобы сесть в поезд, следующий в Минск, и носом к носу столкнулся с Валентиной Петровной, которая приехала к своим подругам — сообщить о важном событии в её жизни.

Все трое подумали, что настал конец света.

Валентина Петровна грубо и нецензурно назвала вещи своими именами, села на электропоезд без билета и в совершенно расстроенном состоянии уехала обратно в Минск. Евгений Мартынович сел в другой вагон и всю дорогу до Минска составлял сценарий примирения с Валентиной Петровной. Ему совсем не составляло труда придумать красивую и правдивую историю о взыскании долга с Сигуровой. К тому же он был ранен в нос сумкой, в которой лежала бутылка шампанского, и рассчитывал на жалость и сострадание.

Невеста терпеливо выслушала жениха. Ей очень хотелось верить в бредни, которые он сочинил для неё. Через два дня они могли бы стать мужем и женой. Ну какой нормальный аферист будет делать такие виражи, когда сделка уже в кармане? А то, что он шел под ручку с соперницей и улыбался, — так это Сигурова-гадина виновата.

Евгений Мартынович положил перед Валентиной Петровной часть своего инвентаря — маленькие золотые серёжки с крохотными изумрудами, завёрнутые в бумажку. Он балдел: как здорово уладилась ситуация, а в кармане оставались ещё два колечка и золотой зуб. На «непредвиденные нужды» хватит.

Валентина Петровна стала мерить серёжки и корить себя за бестолковость. Вот спокойно спросила бы его тогда на перроне: ««Женя, а что ты здесь делаешь под ручку с этой сукой?». Так нет, полезла драться. Оно, конечно, без предупреждения жестко решать свои вопросы — всегда выгодней, чем после всяких разговоров. Но ему досталось — вон как нос распух! Надо было первый удар направить на Сигурову, пока она не придумала прятаться за тётку с колючими саженцами.»

Серёжки очень подходили Валентине Петровне. Настроение у неё улучшилось, и она налила Женику борща, что означало окончательное примирение. Ночью они помирились ещё больше, а утром Валентина Петровна снова поехала в «Крынiцу», чтобы довести задуманное до конца.

В столовую решила зайти позже, сначала — к заведующей.

В кабинете толкалось много народа. Казалось, что все, находящиеся в кабинете, только и ждали прихода Валентины Петровны. Все повернули к ней головы и замолкли. Она только успела задать себе вопрос «с чего бы это», как заметила сидящую у стола Сигурову, которая сморкалась в платочек и лыпала красными заплаканными глазами.

— Вот она, негодяйка, заставила его обокрасть меня! — прохрипела прерывающимся голосом массажистка и протянула в сторону Валентины Петровны дрожащую руку со своим сопливым платком.

Теперь уж Валентина Петровна увидела и ещё одного персонажа, который спрятался за присутствующих. Маленький милиционерчик с головным убором, превышающим величину его головы в раза два, что-то кропал на бумаге формата А4. Взгляд у него был, как у василиска.

— Рассказывайте, гражданка, где вы проживаете!

— С чего это вдруг я должна называть свой адрес?

— Возможно, по этому адресу прячется преступник, который находится в международном розыске, а вы содействуете ему!

— Госпадя-а-а, — завопила Валентина Петровна, — откуда вы всё это берёте? Кто вам в уши вкладывает эту чушь! Ну, конечно, это гражданка Сигурова натравливает на меня. И этому есть причина.

— Причина у тебя в ушах, — закричала Сигурова, приподнимаясь на стуле.

Она увидела свои золотые серёжки, которые пропали вчера из её квартиры, и теперь уже не сомневалась в том, кто это сделал.

Такое бурное развитие событий совсем испортило планы Валентины Петровны. И чем дольше она отвечала на вопросы милиционера и сопоставляла свою жизнь с Евгением Мартыновичем, тем страшнее ей становилось. Неловкими пальцами она вынула из ушей подарок жениха и протянула Сигуровой.

— Это ещё не всё! — крикнула та вместо «спасибо», — Было ещё два колечка и кулончик…

— Ну что ж, поехали за кулончиком, — с готовностью предложила Валентина Петровна.

— Стойте, стойте, надо сначала составить протокол, — метался страж порядка.

Но его никто не слушал. Все двинулись толпой за Валентиной Петровной, сели в пикапчик, который возил отдыхающих в бассейн в соседний санаторий, и поехали на квартиру обездоленной поварихи — искать украденные драгоценности Сигуровой.

«Это Бог наказал меня за то, что я отбила Мартыновича у массажистки, так бы он ей одной мозги крутил», — размышляла Валентина Петровна.

Сигурова с каменным лицом сидела на самом заднем сидении и очень удивилась, когда к ней протиснулась соперница-повариха.

— Слышь-ка, подруга, а чего он к тебе вернулся? Только ради этих золотых бранзулеток?

— Мы с ним собирались в Финляндию поехать, — Сигурова гордо подняла заплаканное лицо с размазанными глазами. — Я путёвки уже выкупила. Через две недели должны были отправиться.

— Ай да Женик! У нас свадьба, а медовый отпуск с другой!

Ментовский УАЗик завёлся не сразу. Но уж когда завёлся — завонял, завыл, обрадовался мигалке и поехал, весело подпрыгивая на плохой дороге, чтобы доставить справедливость и закон к дому Валентины Петровны.

В это время две обманутые женщины уже объединили свои силы и напали на расслабленного Евгения Мартыновича, который сидел в халате перед телевизором и бесконечно щёлкал кнопкой пульта, вырывая из множества программ обрывки фраз, сосредоточенные лица ведущих, глаза лемуров, фары приближающихся машин, долгие поцелуи любовников и смелые схватки бандитов с милицией. Это составляло тренинг на удерживание в голове логических связей в параллельном мышлении, что повышало квалификацию Евгения Мартыновича. Он мог вести сразу несколько проектов! Конечно, это добавляло некоторой нервозности в жизнь, но в целом — поток ласки, любви и кайфа становился непрерывным. Он не рассуждал об опасных ситуациях в его профессии — за удовольствия надо платить всегда!

В этот раз расчет предъявили две разъярённые женщины. Сколько в них вмещалось любви — столько оказалось жестокости. Сначала Мартынович пытался с ними торговаться, отдал почти все свои запасы припасённого золотишка, потом отдал всё, что мог отдать. Но ни ласковые слова, ни искреннее раскаяние не помогли ему. Били его не короткими под дых, а размашисто и чем попало, и останавливаться любовницы не хотели. Предметы, которые применялись для наказания, отличались разнообразием, и женщины периодически хватали на кухне всё новые и новые приспособления для своих пыток. Их безжалостность к совсем ещё недавно любимому мужчине удивляла своей изощрённостью. Связанный шнуром от утюга, он с ужасом слушал, как эти две мегеры обсуждали план оскопления, а когда увидел в руках Сигуровой алюминиевую механическую мясорубку, понял, что живым его не отпустят.

Милицейский бобик въехал во двор, где жила Валентина Петровна, когда уже всё было закончено. Две уставшие женщины со всклокоченными волосами и потными лицами устало спустились к милицейской машине.

Валентина Петровна протянула вперёд руки:

— Вяжите. Это я его убила!

— Нет, убила его я, — выступила вперёд Сигурова.

Они добровольно сели в машину, а милиционер, взяв понятых из ожидающей развязки толпы, пошёл в квартиру Валентины Петровны.

Среди разбитых горшков с цветами и кухонной утвари трупа не наблюдалось.

Успешно выполнив номер «душа отлетела», труп спешно переоделся в спортивный костюм и бросился из квартиры. По лестнице жених опасался спускаться, затаился этажом выше. Дождавшись, когда митусня в квартире, где его пытали любовницы стихла, он выбежал из дома на длительную тренировку в виде бега трусцой.

34. Факультатив

Размышляя то о Марусе, то о проекте Юрика, Евгения Ивановна утверждалась в мысли, что «надо что-то делать». Она вспомнила своего одноклассника, который преподавал сценическое движение на театральном факультете Академии искусств. Валерий Романович любезно согласился заниматься с будущей моделью. Любезность стоила 10 долларов за академический час.

Раз в неделю Маруся отправлялась в спортивный зал, арендованный в школе, где три девочки, похожие на куклы Барби в разные периоды её жизни, и мальчик, напоминающий бегемота, «снимали зажимы», учились правильно падать и плавно двигать руками. Занятия Марусе не нравились: бока в синяках, колени болели. Валерий Романович сердился на группу, язвил, называл всех обидными словами. Куклы Барби плакали, а Бегемот тихо матерился. Маруся героически терпела все издевательства, не выдавала своих эмоций, боясь оскорбить Евгению Ивановну.

Валерий Романович проявлял максимальную изобретательность на своих уроках, любил «работу с предметом», особенно со стульями. Ученики должны были пролезть в окно спинки стула и плавно перекатиться на пол. Несмотря на долгие объяснения техники падения с живыми примерами, одна из девочек сломала себе руку, и факультатив спешно закрылся. Маша и Бегемот искренне обрадовались, что дыра в спинке стула не соответствовала их комплекции и они остались живыми.

— Мы обязательно продолжим занятия, немножко изменив их характер. Есть много разных направлений в сценическом движении, которые не только раскрепощают, но и развивают пластику… — виновато объяснялся Валерий Романович и предложил пойти на открытый зачёт по танцу второго курса актёрского отделения.

Маруся слушала вполуха. Ей не хотелось никаких занятий, но отказываться от них означало подвести Юрика.

Они поднялись на второй этаж в большой зал, где вдоль стен располагались места для зрителей. За столом сидели два преподавателя, к которым присоединился Валерий Романович. Пришедшие с ним Маша и Бегемот сели за спинами судей и сразу вызвали нездоровый интерес студентов: кто эти пришельцы — члены комиссии или просто странные гости. Пришедшие вместе смотрелись очень гармонично и даже представительно на фоне худых студентов, стоявших вдоль стен.

Экзамен проходил бурно. Испанская хабанера уступила место финской полечке, после которой следовал украинский гопак. Затем запыхавшиеся танцоры исполнили дикие танцы далёкого племени людоедов, и всё закончилось кубинской сальсой. Комиссия была в хорошем настроении, из зала попросили всех выйти, чтобы начать обсуждение экзамена.

— Классный экзамен, будто на концерте побывал. Может, наш Валерий Романович будет нас учить танцевать? — предположил Бегемот тяжело спускаясь по лестнице за Марусей.

— Да за деньги он чему хочешь научит! — хмуро отозвалась она. — Тебя как зовут?

— Миша.

— В группе все называли тебя Бегемот! А меня — Корова. Прикинь, Миша, какая пара: Бегемот и Корова. И они вместе танцуют!

Парень обиженно засопел:

— А что здесь такого?

Марусе разговаривать больше не хотелось. Она прибавила шагу, но толстяк догнал её и зашагал рядом:

— А как тебя по-настоящему зовут?

— Мария Ивановна Шиян.

— Что ж так официально?

— Дистанцию держу, Миша, а то вдруг в кино пригласишь, — усмехнулась Маруся.

— И действительно хотел пригласить, — улыбнулся собеседник. — Ну, если не в кино, то просто провожу.

Они бодро шли по направлению к цирку. Там у бухгалтерши ожидалась встреча со Стилистом, который собирался повезти свою модель на примерку.

Он приехал на десять минут раньше назначенного времени и увидел Марусю с толстяком. Толстяк забегал вперёд, размахивал руками, бухгалтерша смеялась.

«Чёрт, да он клеится к ней! Вот достаёт блокнот, что-то пишет и протягивает ей листок. Никак свой номер телефона. Она не вынимает руки из карманов, не берёт его грёбаную бумажку, качает головой. Но он настойчив. Берёт её за руку. Они поворачивают в обратную сторону».

Стилист вышел из машины и пошёл за парочкой, бормоча: «Нашла батона себе в друзья». Он подошёл так близко, что услыхал, о чем они говорят. Толстяк предлагал Марусе всяческую защиту и поддержку во всём, а также свою крепкую мужскую дружбу. Так и сказал: «Будем дружить!» — тоном, не терпящим возражений.

— Что значит, «дружить»? Это пионеры дружат и на барабане стучат! Взрослые люди создают семью, рожают детей. Я взрослый человек, мне скоро 30. Я жду более серьёзных предложений, — серьёзно грузила собеседника Маруся.

«Что это она перед ним растекается мыслью по древу, ведь видно, что тупой».

Юрик поднял воротник и прибавил шагу, чтобы слышать, о чем они говорят.

— Так вот он я. Я готов быть надёжным отцом твоих детей, то есть — наших, — с готовностью предложил себя Миша. `— Ты мне сразу понравилась. Я уже месяц люблю тебя.

«Ах ты, батон недопеченный!» — рассердился Стилист.

Маруся взяла своего спутника под руку и стала утешать:

— Ты хороший, добрый парень, Миша. Но у меня есть любимый мужчина. Я хочу, чтобы именно он был рядом со мной!

Юрик замер, чтобы не пропустить важное заявление.

— Кто он? — поникшим голосом спросил толстяк.

— Великий и ужасный Карл Лагерфельд!

Стилист врезался в пожилую парочку, прогуливающуюся по проспекту.

Маруся с серьёзностью втюхивала толстяку про сумасшедшие проекты Карлуши, восхищаясь ими и ошарашивая притихшего толстяка, не оставляя ему никакой надежды на взаимность.

Но Миша оказался настойчивей, чем ожидалось. Он схватил Марусю за обе руки и не отпускал её.

— Ты всё врёшь! Просто я тебе не нравлюсь. Так ведь?

В голосе у Марусиного кавалера звучали нотки не только отчаяния, но и агрессивности.

— Отпусти, Миша. Меня ждут.

— Никто тебя не ждёт! Ты водишь меня за нос и считаешь дураком! А сама такая же, как и я! Общество смеётся и издевается над нами! Мы должны быть вместе, чтобы помогать друг другу!

У Миши явно начало серьёзно портиться настроение.

Стилист, который хотел уже было повернуть назад, к машине, остановился.

— Отстань от меня! — пробовала освободить руки Маруся. Но Бегемот, как клещ, вцепился в неё.

Юрик не умел драться. Ему больше подходила роль переговорщика. Стилист сделал шаг вперёд и положил свою руку на плечо Марусиного кавалера.

— Здравствуйте, молодой человек, отпустите девушку, ей пора идти.

— С тобой, что ли? Откуда ты взялся? Кто ты такой? — нервничал Миша, пытаясь сбросить руку Стилиста.

— Я — Карл Лагерфельд!

Миша как-то сдулся и отступил назад. Казалось, он сейчас расплачется.

Стилист подхватил Марусю и повёл её к белой машине:

— Где ж водятся такие кавалеры? Эти места надо отмечать на карте Минска особыми флажками!

— По наводке вашей хожу, занимаюсь у Валерия Романовича, — смеялась Маруся. — Но с сегодняшнего дня факультатив закрылся, думайте, как шлифовать меня другими силами.

— Ладно. Подумаем, — пообещал Стилист. Он косил глаза на Марусю, удивляясь словам, которые она находила для разговора. Его спутница слегка раскраснелась от быстрой ходьбы, глаза её смеялись. Чтобы не поскользнуться, она крепко держала его за локоть. И не просто крепко, а как-то по-особенному, близко и доверчиво. Они сели в машину, ситуация уже отпустила, надо было ехать и настраиваться на другие жизненные темы.

— Мать сегодня звонила. Евгений Мартынович сбежал. Она сейчас занимается расторжением договора с риелтерами. Квартиру они, оказывается, продавали, а я ведь там прописана! Гараж уже продан. Вот какие планы глобальные задумывались. И я, как всегда, — не в счёт.

— Маруся, ты девушка контрастов. Только что ты разбила сердце батоноподобного мужика, постебавшись, отвадила его. Удивила меня своими знаниями о великом и ужасном… а теперь ноешь про какую-то прописку и квартиру, где жить тебе противопоказано.

— Ладно, господин Лагерфельд, поговорим о погоде, — улыбнулась Маруся.

35. Примерка

Каждый вечер он смотрел один и тот же фильм, который вдохновлял и расстраивал его. Это была недосягаемая высота «Пятого элемента». Иногда вместе с ним кино смотрела и Маруся. Она старалась ему напомнить, что главное в фильме не гениально придуманные костюмы, а сюжет, ради которого всё это создавалось, и главный ключ, без которого невозможно соединить четыре стихии — любовь.

Платья сидели плохо. Юрик выговаривал швее, та молча взяла сантиметр и обхватила им Марусю. Цифры обмеров толстухи-бухгалтерши не совпадали с цифрами на лекалах. Маша худела! Юрик бухнулся на старенькое кресло, стоявшее в примерочной, и схватился за голову.

— Ты должна быть всегда одинакового размера! Ты не должна ни худеть, ни поправляться! Загубишь весь проект к черту!

— Я не сижу на диете, — хлюпала она носом.

— Ты должна набрать прежний вес!

Маруся мигом прекратила кукситься и твёрдо заявила:

— Ни за что! Я всегда мечтала стать легче хотя бы на килограмм. В боках заберёшь, вытачки углубишь. Мама мне одежду всегда перешивала со своей и не делала из этого проблемы.

— Боже мой, с кем я связался! Тундра! — простонал Стилист.

Маруся обиделась, и пока он закалывал на ней булавками обвисшее платье, с трудом сдерживала слёзы.

Он нравился ей куда больше, когда выглядел беспомощным и предельно несчастным.

Домой ехали молча. Стилист бросал короткие взгляды на неё и отмечал про себя, что это не просто обида. В Марусиной голове зрел какой-то нехороший план.

— Маруся, ты должна понять меня…

— Я уже поняла! Ты меня не видишь. Человека не видишь! Я у тебя — вешалка для платьев. Моя миссия закончилась. Буду жить своей жизнью, — пугала она его.

Стилист вёл машину молча и перебирал ситуацию с примеркой по косточкам, чтобы найти, от чего так завелась Маруся.

Она хотела сказать ему самое главное: о том, что её держало рядом с ним, что заставляло её терпеть эти унижения с примерками, контролем веса, уроками сценического движения. Да, и ещё ненавистные брекеты! За них заплатил сам Стилист, и Маруся смирилась, чтобы только понравиться ему.

Пока она искала первые слова, чтобы начать разговор, машина доехала до места, и не было смысла затевать эту исповедь, потому что в доме дистанция общения увеличивалась, и все темы разговоров поглощались подготовкой к конкурсу. Юрик, занятый своей идеей, работой, исключал из своего внимания всё остальное. И Маруся невольно попадала в этот круг.

Она ждала нечаянного касания руки, горячего шёпота и блестящего глаза, а он будто находился за большой витриной универмага: что-то там мастерил, конструировал, непонятное для прохожих, с улицы не достучаться и не докричаться. А Маруся вроде стояла снаружи и смотрела, как Стилист за стеклом живёт своей жизнью, в которой ей места не хватало.

Она сразу поднялась к себе наверх, оставив растерянного Юрика ожидать тётку, которая бы всё ему объяснила и поправила ситуацию.

Маруся слышала, как хлопнула дверь, и бодрый голос Евгении Ивановны поинтересовался:

— Где Маруся?

Потом последовал долгий бубнёж Юрика. Маруся не могла слышать, что он говорил, но в интонациях стояли сплошные вопросы. Тётка успокаивала племянника, тон её голоса понижался в конце фраз, как бывает в утверждениях, не требующих доказательств. Когда мать вправляла дочке мозги — та легко отключалась от разговора. Думала о своём, кивала иногда головой и точно знала, когда «проснуться». Она досконально изучила, что может содержаться в короткой фразе с понижением интонации. Не было сомнения, что Евгения Ивановна вникла в ситуацию и старалась помочь племяннику. Однако не всё Маруся просчитала и рано расслабилась.

Тётка Женя взлетела на второй этаж на эмоциях, для формы стукнула в дверь и уже с порога начала наступление:

— Что ж ты его так наказываешь? Он же весь проект делает под тебя. Вложено столько денег, но даже не это главное! Впереди начало самостоятельной работы в новом качестве. Что ж ты рушишь эту надежду?

Евгении Ивановне так хотелось произнести ещё одно слово, едва сдержалась. А его сказала Маруся:

— Да, я дура. Не понимаю вашей работы. Учить меня было некому!

— Маруся, если ты поймёшь, почему он поступает так, а не иначе, ты простишь. Перед ним довольно сложная цель, он идёт к ней — как может. Когда идёт — восстанавливается. Мы все этого очень хотим! Всё это время ты помогала ему и потихоньку менялась сама. Смотри, ведь он разговаривает с тобой на равных!

Да, за полгода её жизнь и вправду очень изменилась. Ушла из дому. Научилась раздеваться, не стесняясь, стала носить неудобную обувь, манерно скалиться и готовить безвкусные соевые котлеты. Ради чего? Чтобы он стал дизайнером одежды и снова вернулся к своим дружкам? Уж они-то помогут ему вспомнить прежние интересы.

— Он ждёт возвращения в голубой период! — выпалила Маруся.

Евгения Ивановна была обескуражена таким заявлением:

— Машенька, откуда ты это взяла? Он — талантливый мальчик, пробьётся и тебе поможет. Пока ведь нечего волноваться. Он ни с кем не встречается…

Бухгалтерша извлекла из кармашка блокнотик, куда любила записывать новые рецепты, и зачитала столбиком выписанные известные имена:

— Валентино Дольче и Стефано Габано,

Кристиан Диор,

Ив Сен Лоран,

Джанни Версачи,

Жан-Поль Готье,

Джорджи Армани,

Валентино,

Джон Гальяно и небезызвестный Карл Лагерфельд. Что их объединяет?

— Как — «что»? Это гениальные художники-дизайнеры одежды. Мировые звёзды. С них надо брать пример.

— Вот он и берёт пример! Они все — нетрадиционной ориентации! Все, кто придумывает одежду для женщин, — женщин не выбирают!

Лицо Евгении Ивановны побледнело.

— Он никогда не выберет меня! И я ухожу! — закончила, наконец, Маруся.

В дверях, как привидение, появился Юрик. Что он услышал из того, что она говорила?

— Ты уходишь? Ты бросаешь меня? — тихо спросил он и ещё тише произнёс, — Маруся, что я буду без тебя делать?

Ах, как это было необычно и сладко, будто признание в любви. Он развернул её к себе, и по его дрожащим губам она поняла, что Юрик не на шутку расстроился.

— Ладно, вешаться не надо. Последнюю ночку у вас переночую и уеду к себе. Надо искать приличную работу. Я не из предателей. Своё дело доведу до конца, а потом, извини, уйду.

Юрик хотел что-то возразить. Но махнул рукой и вышел вон. За нимустало двинулась Евгения Ивановна.

Маруся дважды хотела спуститься вниз, попить чаю, посмотреть телевизор, но слышала, как Евгения Ивановна очень эмоционально что-то объясняет племяннику, и возвращалась назад.

Тяжело вздохнув, Маруся пошла в душ смывать плохие предчувствия.

Она замерзала, стоя под холодным душем, но терпела, пока вода не стала совсем ледяной.

— Маруся, опять ты всю горячую воду вылила? — донеслось с нижнего этажа.

«Я большая, мне много воды надо!» — усмехнулась она, пытаясь согреться под одеялом.

По лестнице с остановками приближались тяжёлые шаги. Что-то волочили по ступенькам, большое и громоздкое, что не вписывалось в повороты пролёта, билось о стенки за дверью. Наконец на минуту всё стихло, вызывая у Маруси нелепые предположения о том, что тётя Женя несёт в верхнюю спальню упирающегося Стилиста, который цепляется руками за перила и балясины, вырывая их и тут же роняя, хватаясь за новые якорные предметы, чтобы только не попасть в спальню с тайно страждущей Марусей.

Дверь открыли ногой, и в комнате появился Юрик, волочащий за собой какой-то огромный агрегат.

— Что это? — с ужасом закричала Маруся.

— Да ничего особенного. Обыкновенная «коза». Обогреватель такой. Ты воду вылила, мне придётся холодной мыться. Дуба дам, холода так боюсь. У «козы» согреюсь.

Спирали на асбестовой трубе медленно раскалялись, распространяя вокруг тепло и запах горелой пыли.

— Вредный прибор. Электричество жрёт, кислород жрёт. Это ещё бабушкин зверь. Но мы его отключим скоро. Когда согреемся.

И он пошёл в душ.

Маруся смотрела на яркие рёбра обогревателя, слушала дикие вопли, доносившиеся из душевой, и думала, что ещё пару минут ожидания — и она сбежит.

Он вышел, стал у раскалённого агрегата, растирая грудь, руки полотенцем.

«Это его тётка подослала, сам бы не догадался на такого вида примирение», — размышляла Маруся, натянув на голову одеяло, чтобы не видеть то, что она могла увидеть.

— Маруся, у меня предчувствие, что ты меня боишься. Я страшный, противный?

— Нет, ты не страшный и не противный. И я тебя не боюсь. Я тебя стесняюсь. Это совсем другое.

Он сделал шаг к Марусе и потянул за угол одеяла.

— Вот ты даёшь. За мной утку выносила, мыла, переодевала, знаешь, как я устроен.

«Какая тут любовь, если разговор начинается про утку, больницу? Всё, что хотелось задвинуть подальше, стереть, вытаскивается наружу. Ну, дайте хоть немного романтики, хотя бы шуршащих обёрток от конфет. Я придумаю их вкус».

— Маруся, у нас с тобою когда-нибудь были такие… э… встречи?

Она не могла избавиться от мысли, что он поднялся к ней не по своему желанию, а тётя Женя надоумила.

«Коза», раскрасила комнату красными отблесками, скрывая смущение и растерянность на пылающем лице бухгалтерши. Ситуация зыбкая, несерьёзная — совсем не напоминала сцену из любовного романа. Она не чувствовала себя желанной, любимой, устала ждать особых слов от мужчины, который не помнил своего природного назначения. Вроде силком, обманом, случайностью она заманивает его в постель, ради своей эгоистичной цели — снять вопрос о полной женской невостребованности. С другой стороны, если она сейчас закроет врата этого звёздного портала с мечтами о мужчине, семье и ребенке — навсегда рассыплется её надежда о счастье. Потому что так долго бороться со своими комплексами больше нет сил. Уж и так, наперекор своим привычкам и характеру, она слишком долго смиренно ожидает каких-то почти виртуальных знаков внимания от этого мужчины.

Стоп. Он сам пришёл, сам нашёлся на её территории. Он не может без неё обойтись. Не может! Он просто не понимает, что есть ещё другие отношения…

— Выключи этот агрегат, он меня уже забодал, — попросила Маруся.

Раскалённые спирали не сразу погасли, комната погружалась в ночь.

Стилист забрался под одеяло и стал искать тепла возле Маруси. Его холодные ноги пугали её. В том, что он сильно замёрз, — корила себя. Растирала его спину, грудь. Он постанывал, кряхтел под её сильными, горячими руками и, согревшись, затих на подушке. Маруся не видела в темноте его лица, но была уверена, что он заснул.

«Заснул! Расскажешь кому — обсмеются. Вот так: после душа трезвый молодой мужик в постели с горячей женщиной взял и заснул!».

В глазах у Маруси защипало, и две крупные слезы упали Юрику на лоб.

«Ну что я в тебе нашла! Мне такие фрики никогда не нравились. Видно, мозги у тебя действительно по-другому устроены, чем у других. Да и не ровня я тебе».

Маруся всхлипнула, хотела сползти с кровати, но он неожиданно схватил её за руку.

— Маруся, сдадим проект и поедем с тобой отдохнём. Ты перестанешь так думать. Ты устала, это депрессивное состояние…

— Тебя ведь тётка прислала мириться со мной? Научила, какие слова мне надо говорить?

— Нет, я сам знаю, какие слова тебе говорить.

— Ну давай, говори, раз сам знаешь.

Юрик прижал её ладонь к своему лбу и очень ласково и проникновенно произнёс:

— Не покидай меня.

— Нет, — вздохнула Маруся, — это — в самом конце. Сначала должны быть другие слова.

— Говорю сразу самое главное, — оправдывался Стилист.

— Чтобы это стало главным и для меня, надо сказать ещё много другого. Наверное, ты не знаешь этих слов, а я научу тебя. Я расскажу тебе, что я хочу услышать. А ты повтори шёпотом мне на ушко.

Маруся вытерла глаза и опустилась на подушку.

— Ты готов?

— Абсолютно, я весь внимание.

Она вздохнула и почти неслышно произнесла:

— Ты — особенная.

Минута ожидания ответной реакции казалась вечностью. Закрыла лицо рукой, будто защищаясь от удара…

— Ты особенная, — повторил Юрик, склоняясь к Марусе.

— Я думаю о тебе каждый день, — дрожащим голосом шептала она.

— Каждый день я думаю о тебе…

— Ты моя королевна, — смелела Маруся.

— Королевишна моя, — вторил Стилист.

Он улыбнулся и пощекотал носом завиток возле её уха.

В его ответах ничего не смущало, Марусе они казались искренними и заполняли своим смыслом всё её существо:

— Я думаю о тебе каждый день, — предлагала она новую фразу, и её сердце замирало, как птаха в руке у птицелова.

— Несомненно, я думаю о тебе каждый день и даже каждый час.

— Ты моя единственная, — таяла в его объятьях Маруся.

— Единственная и неповторимая. Я не могу без тебя. Не покидай меня.

Маруся чувствовала себя неповоротливым большим китом, выброшенным на берег. Все ворочалась, пытаясь найти какое-то удобное место для шеи, рук, головы. Кровать под Марусей жутко скрипела. Он неловко прижал плечом ее волосы, разметавшиеся на подушке. Она инстинктивно дернулась в сторону и потеряла опору. Он хотел ее удержать, схватил за руку, и Маруся легко стащила Юрика за собой на пол. И там, на коврике, они, совершенно запутавшись в своих ногах и руках, — наконец нашли ту самую гармонию, которая унесла их в необъятные просторы космоса, где небо усыпано алмазами и слышна музыка небесных сфер.

Сначала они подумали, что чудо с красивыми галлюцинациями, одномоментно настигшее сразу двоих, — случайность, и повторили свой эксперимент. Но это оказалось совершенной правдой! Так, утомившись от счастья, они заснули на полу, держась за руки.

Юрик замёрз и прижимался к Марусиному горячему плечу. Она оберегала его, подсовывала под голову подушку, закрывала озябшие ноги одеялом. Ночь была полна открытий. Мир перевернулся, раздвинулся, вобрав в себя новые краски. Она слушала рядом его спокойное дыхание, ласково провела по лбу пальцами, задержавшись возле уха, где в мочке пряталась дырочка для серёжки, счастливо пыталась различить очертания его лица. Он повернулся во сне и произнёс имя. Но не Марусино.

«Гена…» — прошептал Стилист.

Маруся вскрикнула и с негодованием вонзила кулак в подушку, потом сама зарылась в неё, чертыхаясь и стеная: «Вот тебе, Машенька, и Юрьев день!»

Она потрясла его за плечо и ядовитым шепотом произнесла в ухо:

— Убирайся!

Юрик открыл глаза, увидел негодующую Марусю, завернутую в простыню, как в греческую тогу. Он сильно удивился, потому что такой процесс пробуждения в его памяти нигде не значился. Это привело Стилиста в крайнюю степень недоумения.

— У-би-рай-ся! — со слезами на глазах повторила Маруся и швырнула ему одежду.

Он осторожненько спустился по лестнице вниз, заварил себе крепкий кофе и ушёл из дому, чтобы разобраться в своих воспоминаниях и неожиданной действительности.

Так, кроме фешн-проекта, его мысли заполнили беспокойные рассуждения о прошлой жизни, разрушающие узко направленный поток действий. Теперь, засыпая, он думал не о готовности к конкурсу, а перебирал свои острые ощущения прошлой жизни, которые ему с трудом удавалось выковырять из запасов испорченной памяти. И чем больше он старался найти приятные моменты в восстановленных событиях, тем чаще ему предлагались какие-то давно забытые истории, яркие картинки, запахи, слова, всякая отвлекающая от серьёзных задач хрень. Надо было работать, а все эти загадки отвлекали его от творчества. Он и задумываться не хотел — почему Маруся поджимала губы при встрече с ним, не улыбалась и потом вовсе съехала в город.

Стилист раздражался, когда она опаздывала на примерки, хмурился, но молчал. Следовало примерить пять платьев: чёрное с открытыми руками, белое многослойное, из нежно покрашенного вручную белого крепдешина, зелёное с прозрачной цветной туникой. Нелепое, на её взгляд, красное с какими-то лоскутами, пришитыми у ворота и на бёдрах. Оно сильно жало под мышками.

Маруся стояла на примерках истуканом, строила в зеркало рожи и была максимально несерьёзной.

Стилист был очень недоволен собой. Он нутром чувствовал несовершенство своей маленькой коллекции.

36. Мультипликация

Степан Олешка обладал редкой профессией мультипликатора. Необычные идеи сыпались из него, как из рога изобилия. Степан постоянно находился в поиске новых решений, за какое бы дело он ни брался. А брался он за всё! Когда киностудии за бугром стали снимать компьютерные фильмы, Олешка стал конструировать специальные прибамбасы, чтобы статичная камера на мультстанке могла совершать такие же головокружительные панорамные виражи, как в компьютерном кино. Родная студия с недоверием принимала его предложения и даже высказала мысль о том, что он испортит ценное, пока ещё не совсем убитое оборудование, нарушит противопожарные правила и съёмочную закроют насовсем. Испугать мультипликатора было трудно, и от своих идей он никогда не отказывался. А если ему ставили палки в колёса, то работал над своими задумками особенно упорно.

Каждый день, когда основная масса трудящихся шла домой ужинать, смотреть телевизор и делать всякое другое, Олешка в укромном месте за автоцехом варил металлические полозья для камеры, мастерил специальные крюки и рассчитывал дуги панорам.

В тот вечер за четыре ходки он принёс своё инновационное железо в съёмочную и очень сильно задумался. Ему требовался помощник и не простой, а который был бы сообразителен, силён и выше Степана хотя бы на две головы, потому что лестница-стремянка не могла доставить его к нужному месту. Рост мультипликатора составлял метр пятьдесят восемь. Иногда этот факт ему мешал. Но в целом он жил полной и красивой жизнью, в которой совсем не замечал своего небольшого роста, ездил на крутой тачке и выбирал девушек значительно выше себя.

В этот вечер Олешка наметил не только смонтировать своё детище, но и попробовать его в деле.

В тёмном аппендиксе коридора, где находилась съёмочная, было тихо и грязно по углам, но думалось свежо и плодотворно. Степан любил этот участок студийных лабиринтов, где кошки за декорациями рожали котят. Он всегда здесь мог раздобыть какую-нибудь еду для ночных бдений у сердобольных девочек, которые приносили кошачьему племени молоко и сосиски. У входа в сьёмочную стоял огромный сундук. В нём лежали муляжи немецких трупов в полном обмундировании времён Отечественной войны. Изготовленные из разного тряпья, кое-где облитого красной краской, «немцы» производили неизгладимое впечатление на Олешкиных гостей, которым он показывал этот реквизит в разбросанном по тёмному коридору виде.

Сидя на сундуке и обдумывая, где можно раздобыть помощь, Степан услышал неспешные шаги. Он выскочил к первому съёмочному павильону, где проходил главный студийный коридор, и увидел классного мужика, который соответствовал всем его требованиям — был высок, трезв и никуда не спешил.

По коридору шёл Юрик Латун. Насмотревшийся всяких чудес в фильме Люка Бессона «Пятый элемент», он пошёл на киностудию, «Беларусьфильм», желая познакомиться с работой пошивочного цеха. Чудом проскочил мимо охраны, но ничего интересного за дверью, где обшивали актёров, для себя не нашёл. Студия переживала не самый лучший период своего существования. Всё в ней обветшало, фильмов снимали мало, в основном сериалы про героев — милиционеров, и мастера, которые умели творить исторические и сказочные костюмы, давно не работали здесь, а строчили обыкновенную одежду в обыкновенных ателье.

Юрик спустился по боковой лестнице и, потеряв ориентиры, заблудился. Студия к тому времени опустела, и спросить дорогу к выходу было не у кого.

— Стой, человек! — окликнул Олешка Стилиста.

Как же они обрадовались друг другу!

Степан быстро описал ситуацию и подарил Юрику свежие впечатления от жизни. Ещё никогда Стилиста не наполняло такое истинно мужское чувство созидания, ощущения своей силы и мужского братства, которое растёт на полном доверии и взаимопомощи.

Юрик, не оставлявщий попыток что-то вспомнить и логически связать, вдруг получил возможность говорить, совершенно не заботясь о «слепых зонах». Степан понятно объяснил задачу, а Юрику было приятно ощущать свою ценность в этой необычной ситуации.

Мультипликатор разъяснял важность сложного панорамирования с примерами из «Пятого элемента». Юрик удивил Степана масштабностью темы в грядущем конкурсе и своей озабоченностью, что его проект вторичен и будет не интересен для жюри.

Степан подмигнул:

— Не морозь ерунды! Из всего можно сделать конфетку.

Он спрыгнул со стремянки, выключил основной свет и врубил бебик, направив его свет на стену.

— Смотри на тень и говори, что видишь.

Стилист видел четко очерченную тень лохматого Олешки с шуруповёртом в руке. Вместе со стрекочущим звуком инструмента тень мультипликатора механически двинула рукой, повернула голову, удачно имитируя движения робота.

— Терминатор! — рассмеялся Стилист.

— Да ну, я же маленького роста, не стреляю, не спасаю вселенную, и мысль моя вторична. Зато совершенно оригинальный номер. Мысль помещена в другие рамки. Это уже интересно. Не копируй чужую идею — развивай её в другом формате или смейся над ней.

К двум часам ночи новые друзья собрали конструкцию панорамирования и прикрутили на неё камеру. Юрик совсем забыл про время, а Степан никогда за ним не следил.

— Я знаю, как тебе помочь, — заваривая крепкий кофе, небрежно сказал веселый киношник. — Ты помог мне, а я помогу тебе!

Стилист чувствовал, что это не простые слова. Он видел человека в деле, оценил его умение оригинально мыслить, удивился фантастическим возможностям кино, но он и представить не мог, что сделает для него мультипликатор.

— Ты носишь носовые платки? — отпивая из замурзанной чашки с выщербленным краем, ошарашил своим вопросом Олешко.

Юрик достал из кармана идеально чистый платок, который там находился скорее по этикету. Степан фыркнул, глядя на это отутюженное чудо, и положил его на стеклянный стол перед камерой.

Полчаса Юрик с удивлением смотрел, как мультипликатор заламывал у платочка уголки, передвигал его по миллиметрам, приклеивая к стеклу какой-то серой липучкой, похожей на пластилин, мял, мочил в воде и собирал комком. Наконец Степан закончил свои действа и протянул замурзанный лоскут Стилисту:

— Думаю, он тебе больше не пригодится, клячка не отстирывается.

Насвистывая, он поманил Юрика к контрольному экрану, чтобы показать результат своей работы. И Стилист с детской радостью увидел, как его носовой платок с заломаными жёсткими складками превратился в некое существо, которое страдало, сражалось и плакало. И, растеряв всю свою холёную красоту, вдруг взлетело птицей в надежде обрести новый смысл в жизни.

— Вот как движение меняет наше отношение к предмету, — подвёл итог Олешка. — Тебе в инсталляции надо использовать движение! Ты мне покажешь на каком ты этапе. И мы с тобой придумаем сногсшибательное шоу. И ещё мне надо видеть твою модель, от неё зависит — насколько мы будем смелыми в этом проекте.

Юрик заявился домой под утро, под взглядами двух заплаканных женщин без сил повалился на диван и тут же уснул. От него не пахло ни алкоголем, ни сигаретами, ни парфюмом.

Евгения Ивановна, пережив бессоную ночь, желала одного: лишь бы Юрик живой и здоровый вернулся домой. Наскоро приготовленный без всякого настроения обед не вызвал у Стилиста никаких претензий, он был счастлив, что появилась новая свежая волна в его творческом застое, ему хотелось работать, быть смелым в своих решениях, появилось дикое желание сделать в доме что-то достойное настоящего мужчины. На вопросы тётки и Маруси он отвечал пространно, эмоционально и выдал всё про нового друга: и как зовут, и где можно его найти. Тётка горько вздохнула и пошла к себе в каморку тяжело переживать возвращение Юрика к голубому периоду; она не сомневалась, что этой ночью он наступил. Маруся по просьбе Евгении Ивановны поехала на киностудию искать Олешку для серьёзного разговора. Юрик дивился странному молчанию двух своих опекунш, но настроение его не погасло. Он починил две розетки и смазал петли скрипящей двери.

37. Серьёзный разговор. Предвидение

Найти Олешку не составляло труда. Придумав серьёзную историю про патентное бюро, Маруся получила временный пропуск на студию и добралась до съёмочной. Из-под запертой двери сигналила узкая полоска света, там кто-то был. На стук никто не отзывался. Маруся села на сундук с немцами и задумалась о своей жизни.

Пока Маруся остывала, появился хозяин съемочной с пакетом пирожков и бутылкой пива под мышкой.

— Меня ждёте?

— Если вы Степан Олешка, то вас.

— А вы записались ко мне на приём? — балагурил Степан, открывая ключом съёмочную.

Маруся протиснулась вслед за мультипликатором в маленькое помещение, заполненное странными предметами. Под потолком висело что-то похожее на останки динозавра. Кроме высокой стремянки-табуретки и пластикового ящика из-под бутылок сесть было негде.

— Чему обязан? — спросил мультипликатор, откусывая от пирожка.

У Маруси всё сбилось в голове, и она никак не могла найти начало разговора.

Степан открыто и доброжелательно смотрел на неё.

— Хочешь пирожка? Дам откусить!

— Вы, правда, поможете Юрику с инсталляцией? Или это шутка была, как с пирожком?

— Конечно помогу. Только ты не ради этого вопроса сюда пришла. Проверяешь, да? Ночку провел где — непонятно. А провели мы её вместе очень плодотворно. Хороший у тебя мужик и за него волноваться нечего. Ну, так как насчет пирожка? Долго будешь думать — ничего не останется.

— Оставь свои шуточки с пирожками! Я серьёзно спрашиваю.

— Ну и я серьёзно.

Он положил на ящик толстую папку, жестом приглашая Марусю сесть на это импровизированное сиденье.

— Давай, девушка, располагайся. Думаю, разговор у нас долгий получится. Ты ведь Маруся? Это на тебе держится идея Юрася?

Вот так зацепил невзначай и повёл-поехал, не давая передохнуть: то вопросы, то странные рассуждения, то наброски на бумаге.

— Сколько весишь?

«Зачем тебе?» — хотела огрызнуться Маруся, но спохватилась. Вопрос звучал серьёзно.

— Сегодня не знаю. Давно не взвешивалась.

— Пойдём, взвесимся, мне кое-какие расчеты для нашего Юрасика сделать охота.

Они пошли к такелажникам, где стояли большие грузовые весы. Там, поставив Марусю на платформу, Степан ловко навесил гири на большое железное коромысло и с весёлым видом произнёс:

— Ну где таких девушек выпускают? У тебя с Юрасиком серьёзно? А то, может, замутим с тобою любовь-морковь? Я парень надёжный и очень любвеобильный, а от таких, как ты, — с ума схожу!

«Хоть с придурью, но не гей. Зря мы с тёткой испугались», — радостно подумала она.

— А ты у Юрика спроси: как у нас — серьёзно или нет. Я никак разобраться не могу, — усмехнулась Маруся.

— Конечно, спрошу. Завтра. Приеду к вам с расчетами и обязательно спрошу, — подмигнул Олешка, и понять было очень сложно: он серьёзно говорит или шутит. — Ближе к вечеру ждите. Я драники люблю.

Когда Маруся вышла на улицу, стемнело. В городе она бывала редко и теперь, пользуясь случаем, решила навестить мать.

Двойную дверь пробивала весёлая колядочка. Голосу матери неуверенно вторило незнакомое контральто. Маруся дождалась конца песни и позвонила.

Валентина Петровна никого не ждала в этот вечер. Ей достаточно было одной гостьи, с которой они вместе испекли пирог, нарезали сухую колбасу, купленную для свадьбы, распечатали неоприходованную бутылку шампанского, после которой начались особенные, задушевные разговоры, разбавленные голосистыми запевами. Звонка не слышали, Маруся открыла дверь своим ключом.

Бросив пальто в прихожей, она вошла в комнату мелкими шажками под песню, которую мать не остановила, а довела до конца, и лишь тогда встала навстречу дочери:

— Вот, Маруся, нежданно-негаданно я обрела себе подругу. Хотели вместе повеситься, но жизнь победила!

Лучшей подругой оказалась Рая Сигурова.

Мать обняла за плечи вчерашнюю вражину, и они вместе душевно затянули про зялёненькі алешнічак, а Маруся достойно присоединилась к ним. Песня гудела слаженно, поднимала настроение, и Валентине Петровне очень хотелось закрепить этот эффект крепкой дружбы и взаимопонимания. Под последний куплет «алешнічка» хозяйка выставила на стол квадратный штоф припасённой «Зубровки».

— Нет-нет-нет, — протестующе замахала Сигурова, — мне дорогу домой надо найти, и тебе перебор, а дочке твоей — и подавно зелье

это противопоказано.

— Да она уже давно взрослая, мы ж не алкоголики, меру свою знаем, — обиделась Валентина Петровна.

— На первых неделях у ребёночка мозг закладывается. Пусть умненьким родится.

— Что это ты там лопочешь? — со смехом удивилась Валентина Петровна. — Это тебе твои тибетские шаманы нашептали? Дочка моя полновата, кажется беременной, но… Маруська, у тебя будет дитё?

— Отстаньте от меня, ничего я не знаю!

Сигурова подмигнула и даже притопнула ногой:

— А я знаю, что это будет мальчишка!

— Да ну вас, — отмахнулась Маруся.

Шутка Сигуровой была неожиданной и воспринималась как неправдоподобное событие, хотя физиологически оно могло случиться с любой девушкой, которая слушала ночью нежные слова от любимого мужчины.

38. Поиски креатива

Всё утро ушло на приготовление любимого блюда Олешки. Он пришёл, почти до макушки завёрнутый в красный шерстяной шарф, сразу достал большой лист бумаги со схемой дефиле и без вступления начал объяснять свой сумасшедший проект по взрыванию мозгов.

План Степана включал в себя множество технических приспособлений, которые помогли бы максимально раскрыть талант Стилиста и красавицу-модель. Он так и повторял: «красавица-модель», «красавица Маруся».

В арсенале мультипликатора был студийный ветродуй, диодные лампочки, зонты, и тонкая строительная плёнка, при помощи которой закрывали мебель во время ремонта. Предложение Олешки, выглядело фантастическим перфорированием человеческого сознания и вряд ли подходило к международному фешн. Но чем больше слушали его Стилист и Маруся, тем больше хотелось им использовать идеи Степана для творческого куража. Несомненно, в те часы тень великого Лагерфельда витала над ними.

Особое сопротивление вызвал полиэтилен. Его обозвали дешёвкой, способной унизить любую творческую мысль.

Степан выглянул в окно, оценивая силу ветра по заиндевелой берёзе, беспорядочно болтающей своими ветвями.

— Вам пора увидеть, для чего нужна строительная плёнка!

Тон его не терпел возражений. Все оделись и вышли в сад с жадным ожиданием удивиться нестандартному мышлению волшебника Олешки. В предвкушении чего-то особенного хотелось бежать за ним вприпрыжку и выкрикивать радостные звуки, как это делают дети, собираясь в цирк или на утренник. Но по-настоящему своё настроение показывал только Бекон, который гоцал возле Степана, обнюхивая его руки, пахнущие драниками со шкварками. У пса зрело подозрение, что в пакете, которым шелестел человек в красном шарфе, есть вкусная еда.

Олешка стал лицом против ветра и выпустил из рук строительную плёнку, которая затрепетала над его головой. Она выглядела живой субстанцией, студёнисто мерцала под скудным светом фонаря и напоминала кусок оторвавшегося неба. Бекон лаял на Степана, клал ему лапы на плечи, пригибая к земле, норовя повалить своим весом. Он верил в сверхмогущественную силу великого чародея в красном шарфике.

— А если на это трепетание направить лазерный проектор, получится шевелящийся огромный экран. Любой цвет, любой сюжет! Фильтр и направленный свет! Но это ещё не всё!

Степан отпустил концы полиэтиленовой фолии, она взвилась вверх, скрутилась и прилипла к яблоне, выставив надутые ветром тусклые пузыри. Ветер терзал их, и белые неровные обрывки беспорядочно летели, цепляясь за деревья, меняя скорость, траекторию своего полёта, неожиданно замирая на ветках, и снова стремительно срывались для нападения на следующее дерево. Это беспорядочное движение напоминало мелкое нашествие инопланетных существ.

Похоже, Олешка и сам удивился результату эксперимента. Он долго смотрел, как обрывки полиэтилена загаживают сад, присвистывал и сожалел, что взял с собою только одну пачку строительной фолии. Бекон бегал по замерзшему газону с обрывком плёнки в зубах, тряс головой, рвал лапами и демонстрировал своё собачье восхищение задумкой мультипликатора.

Впечатлённые свойствами простого и дешёвого материала, Маруся и Стилист застыли в ожидании новых сюрпризов.

— Да! Народ требует чуда, — многозначительно подняв указательный палец, изрёк Олешка.

Чудо содержалось в идее, что все платья надо демонстрировать сразу. Степан показал на ноутбуке выступления иллюзионистов, которые за пять минут переодевались перед публикой раз десять.

— Вот что нам требуется! — подвёл итог мультипликатор.

Завтрашним днём, не откладывая, решили попробовать совместить все творческие идеи Стилиста в единое выступление.

Неизвестно, что такое было в этом мультипликаторе, но хотелось ему доверять и вместе с ним удивлять народ, «требующий чуда».

Очистив тазик от блинов, утомлённый Олешка заснул за обеденным столом, сидя на диванчике. Его мягко положили на бочок, закрыв ноги пледом.

Маруся ещё не сложила в буфет вымытую после ужина посуду, как гость на диванчике заворочался, сел и уставился на неё.

— Маруся, ты правда занятая женщина? У меня нет никакой надежды? — то ли шутил, то ли всерьёз спрашивал сонный гость.

— Да, Степашка, — улыбалась Маруся.

— Жаль, драники ты классно готовишь. Я вот оценил. И весёлая ты. Мне это нравится.

— У меня хорошее настроение, потому что новости у меня хорошие. Вот я и радуюсь.

— Расскажи мне про новости. Давно телевизор не смотрел.

— У меня появилась надежда, что он меня любит.

— Так важно это тебе? — зевнул Степан.

— У меня ребёнок будет, его ребёнок. Только не говори ничего Юрику. Я не хочу, чтобы он думал, что я его ребёнком хочу к себе привязать. Я и так счастливый человек. Мечтала стать мамой.

Сон у Олешки окончательно пропал. Он внимательно посмотрел на будущую маму, и новая идея немедленно сконцентрировалась в его голове. Всё оставшееся до утра время он шлифовал её, высчитывал и взвешивал.

«Маруся, ты просто не представляешь, как ты меня красиво озадачила», — бормотал он, переворачивая листы своего мурзатого блокнота. Потрудившись с полчаса, он быстро собрался и, торопливо попрощавшись, ушёл.

Через три дня Олешка позвонил Марусе и попросил о тайном свидании.

— Степашка, что за тайны? Я тебя боюсь.

— Марусечка, я придумал, как завершить коллекцию Юрася, но это надо придержать до времени. А мне ты нужна, чтобы проверить в деле то, что я придумал. Надень спортивный костюм и возьми с собой какое-нибудь платье из тонкой ткани.

Просьба мультипликатора озадачила Марусю. Она не носила платья.

— Ну ладно, возьми сорочку ночную вместо платья. Надеюсь, она у тебя не бумазейная, — милостиво разрешил экспериментатор. — Езжай на студию, пропуск на тебя заказан.

В съёмочной все было заполнено банками с краской, высокими строительными тубами с силиконом, крафтовыми мешками с гипсом. Маруся споткнулась о выщербленный эмалированный таз с приготовленной формой для отливки. Олешка держал в руках сгусток силикона противного розового цвета с грубо пришитыми к краям резиновыми шлеями мужских помочей. Множество проводков лохматились, вылезая из розовой бугристой мерзости.

— Примерим? — тоном, не терпящим возражений, предложил экспериментатор.

Маруся судорожно схватилась за стремянку:

— Ребёнку это не навредит?

— Обижаешь. Это обыкновенный силикон, в него погружены маленькие диодные лампочки. Они не греют. Током не ударят.

— И это я должна надеть на себя?

— Мы разглядываем схему чуда, которое ты понесёшь публике. Схе-му! Подержи, пока я это к тебе прилажу, — командовал Степан, набрасывая на Марусины плечи полосатые резинки подтяжек. В её руках оказалась тяжеловатая силиконовая накладка, похожая на выброшенную на берег медузу. Олешка ещё немножко повозился с проводами и приказал Марусе сверху надеть сорочку.

— Я тут попорчу немножко, потом зашьёшь, — он рывком распорол боковой шов в ночнушке и через образовавшуюся дырку вытащил наружу провода, торчащие из силикона.

Олешка щёлкнул выключателем и, чертыхаясь, споткнулся о тяжёлый таз, заполненный застывшим гипсом. Ещё пару минут возни в кромешной тьме и — Маруся увидела своё отражение в зеркале: под растопыренной рубашкой мягко светился силуэт ребёнка — почти неясный, но такой реальный, что она невольно вскрикнула и поднесла руки к животу, стараясь обнять своё ещё нерождённое чадо.

Мультипликатор довольно хохотнул и включил большой свет.

— О том, что видела и что примеряла на себя, — никому ни гу-гу. — Инновацию свою я поправлю, облагорожу и доработаю, — подмигнул он Марусе, — и будет у нас самое красивое сообщение о будущем событии. Знаешь уже, кто там у тебя живёт — девчонка или пацан?

Маруся засмущалась:

— Не знаю. Ещё рано об этом говорить. Да мне всё равно.

Свой секрет она решила оставить при себе. Срок был небольшой. Она перестала ходить на занятия дефиле, прогуливала и сценическое движение. Всё ей казалось не очень важным для её нынешнего статуса.

Юрик в последнюю неделю так плотно занимался организационными делами, что виделись они только на репетициях и примерках. Доктор предлагала полежать в больничке на сохранении. Маруся отказалась, пообещала быть осторожной.

Она прислушивалась к себе и не чувствовала ничего особенного. В фигуре ничего не менялось. Но ей это только казалось. Движения у Маши стали плавными и замедленными, на лице всё время играла мягкая улыбка, и глаза стали зеленее.

39. Парижские сюрпризы

Исчерпав все свои денежные запасы, Стилист выкупил ещё одну шенгенскую визу для незаявленного арт-директора Степана Олешки и билеты на «Люфтганзу» до Парижа.

Весь полёт Степан шуршал бумагой, закручивал в задумчивости свой чуб и сердился на стюардесс, которые отвлекали его вежливыми предложениями что-нибудь выпить. Стилист спал и вздрагивал во сне, бормотал непонятные фразы. Маруся держалась за его руку и желала, чтобы полёт поскорее закончился, потому что её сильно мутило. В аэропорту Шарля де Голля их встретили и погрузили багаж в бусик, обклеенный рекламой конкурса. Всех ждала комфортная дорога до гостиницы, но Олешка вдруг сообщил, что доберётся сам, «как народ», и выскочил из машины.

Холл гостиницы, где проходила регистрация участников конкурса, напоминал восточный базар. Многие хорошо знали друг друга. Мужчины хлопали друг друга по плечам, женщины вскрикивали, как испуганные чайки, и громко смеялись. Разноцветные чемоданы, баулы сваливали где попало, и никто не заботился поставить свой багаж более удобно, оставив место для прохода. В гостинице мест всем не хватало. При регистрации формировались группы, которые должны были отправиться по другим адресам. Олешка своим отсутствием задерживал регистрацию группы из Беларуси. Стилист нервничал, потому что удобные номера «уходили».

Потоптавшись возле ресепшна, Маруся нашла свободное кресло и оценивала обстановку с этого наблюдательного пункта. Её утомляла суета вокруг. Очень хотелось немедленно выйти на улицу, чтобы получить порцию живых впечатлений от Парижа своими глазами, а не из путеводителей. Ей казалось, пока Юрик бездарно тратит время в очереди на регистрацию, она смогла бы пройтись хотя бы до Оперы, несомненной достопримечательности Парижа. Она находилась всего-то в квартале отсюда. Желание ускорить события нарастало и стало совершенно неумолимым. Маруся успела только встать с кресла, как её кто-то бесцеремонно отпихнул, облегченно крякнув, садясь на освободившееся место. Чернявая девица, подвернув штанины узких брюк, стащила носки и с наслаждением шевелила босыми пальцами. Туфли явно измучили хозяйку.

Маруся вытащила из сумки влажные салфетки и молча протянула девице.

— Мерси боку.

— Няма за што, — усмехнулась Маруся и двинулась к выходу — хоть на крылечке постоять.

— Стой! Ты откуда? — понеслось вслед.

— Из Минска я.

— Ну и я из Минска! Вот родная душа, сразу видно, — затараторила чернявая.

— И я — родная душа, — раздался рядом голос Степана. — Вы — уже с ключами?

Чернявая пожала плечами и знакомиться со Степаном не захотела.

— По-моему, мы выпали за рамки французского гостеприимства, — сообщила Маруся, кивнув головой на ресепшн, где Стилист на плохом английском задавал вопросы консьержу. Олешка любую проблему решал легко.

— Ну? — толкнул он Юрика.

— Остался один семейный номер с приставным местом для ребёнка.

— Нас очень устраивает семейный номер. Это замечательный вариант! Мы должны быть вместе. Уж как-нибудь помещусь на детском диванчике, — хохотнул Степан и победно поднял руку с добытым ключом от номера. И тут его чуть не сбила с ног новая знакомая Маруси. Она вдруг сорвалась с завоёванного кресла, помчалась босиком к ресепшну и бросилась на шею стоящему рядом Стилисту. Поначалу это выглядело, как нападение. Но спасения Юрику не требовалось, он широко улыбался и бурно радовался неожиданной встрече. Его будто воткнули в розетку: он громко смеялся, взмахивал руками, тёр свой лоб, внезапно подхватил и закружил босоногую нахалку.

— Марусечка, это Геля, мой верный и преданный друг. Я вспомнил всю свою предыдущую историю. Представляешь? Одномоментно!

— Я очень рада, — тихо произнесла бледная Маруся.

— А это — моя помощница и добрый ангел, по совместительству — креативная модель моего нового проекта, — представил Марусю Стилист, вручая ей ключ от номера.

Вот умела Геля сделать такое лицо, что и говорить ничего не стоило

— Вам плохо? — взяла себя в руки Маруся. — Может, водички?

— Не знаю, как модель, но очень заботливая, — вернула своё лицо на место Геля. — А как же совместная коллекция, которую ты готовил с Геной? Я вижу, ты теперь работаешь в другом формате.

— Не простудитесь босиком! — на прощанье бросила Маруся и направилась к лифту.

«Он не защитил, не остановил. Меня будто не существовало», — шептала бухгалтерша, открывая ключом дверь.

В небольшом номере всё пространство занимала огромная двуспальная кровать. За условной перегородкой — почти игрушечный диванчик. На столике — живые цветы. Маруся могла бы улыбнуться, а она изображала медведя в клетке. Тихонько рычала, неуклюже слоняясь вокруг кровати, портила себе прическу скрюченными пальцами. В общем — набиралась силы и решительности перед серьёзным броском за своё счастье. «Никакой эстетики, только первобытные рефлексии», — как сказала бы знакомая психологиня. Спустя минут десять в номер без стука вломился Олешка.

— Марусечка, у нас разнообразные новости. Нужен совместный анализ действий.

— Я очень хочу есть. Пойдём куда-нибудь поедим без всяких диет и запретов, а по дороге ты мне расскажешь о новости.

— А Юрась пусть сдохнет от зависти и голода?

— Я думаю, у него будут другие планы. Тут нашлись друзья, а я… пока отдыхаю на запасной скамье.

— О, эта женская логика! В старой жизни Юрась девушек не трогал, так что задуши свою ревность. Это — моделька, их связывает только работа и дружеские отношения.

Они спустились в холл.

За крохотным столиком в креслах сидели Стилист и Геля. Одна ее нога лежала на коленях Юрика, а он осматривал потёртые Гелины пятки.

Не нравилась Марусе эта картинка!

Моделька, увидев, что вся компания в сборе, встала и «пошла бы совсем», но предупредила, что очень скоро вернётся, только переобуется.

Стилист посмотрел на кислое Марусино лицо и рассмеялся:

— Марусечка, ты ревнуешь? Клянусь, нет причины! Два года я тайком от всех готовил коллекцию, а Геля никому не проговорилась про неё. Это настоящий женский подвиг! Во французской конкурсной программе заявлены платья моей тайной деятельности, которые она привезла сюда. А вот новую нашу инсталляцию мы не имеем права показывать. Она не проходила отбор.

— Вот так новости, — тяжело вздохнула Маруся.

Прошлая жизнь Стилиста неожиданно заехала на встречную полосу движения и уже грозила серьёзной аварией. Поездка на конкурс выглядела сейчас, как ненужная затея Евгении Ивановны и казалась огромной ошибкой. Маруся утешала себя, что ничего предугадать невозможно. Психолог предупреждала её, что в любой момент любая мелочь может вернуть Юрика в прошлое. Надо лишь успеть создать до этого случая другую жизнь. Он всё так же корпел над прежними идеями: сделать особенную одежду, победить, стать первым, известным. Это она стала другая. Стилист всё переделал в жизни толстой бухгалтерши, научил быть особенной, взял в свой проект, и… он любил её. Пусть одну ночь, но ведь это было именно то, что могло изменить всё в его сознании.

Вернётся ли он к ней или постарается забыть, как смешное наваждение?

40. Неразгаданные ребусы

Узенькая улочка с тесно припаркованными машинами позволяла идти по двое, да и только тогда, когда у стены не лежал бомж. Геля прилепилась к Стилисту, подцепив его под руку, и что-то непрерывно говорила, часто прерывая свой поток слов противным смехом. Марусе казалось, что смеются над нею. Она держалась за Олешку, который бережно вёл её вслед за Юриком, и едва сдерживала себя, чтобы не спихнуть мерзавку с высокой бровки.

Ветер гнал обрывки газет, старых билетов и блестящих обёрток. Но если не смотреть под ноги на мостовую, то впереди взгляду представало прекрасное здание Оперы. «Смотри вперёд, а не под ноги. Есть главное и второстепенное. Не отвлекайся на мелочи — впереди грандиозные планы», — выпрямляла извилины Маруся.

Опера Гранье вместила в себя огромный современный ресторан с очень просторной террасой. Олешка быстро нашёл там уютный тупичок, где можно было спрятать Гелю с красными пятками в туфлях с заломленными задниками.

На их столик пялились маленькие чернявые французы в небрежно повязанных кашне. Марусе казалось, что с ней что-то не так.

— Перестань вертеться. Всё у тебя в порядке, — успокоил её Степан. — Тут просто не видели таких колоритных девушек, как ты. Если бы не двое мужчин за нашим столиком — обязательно кто-то из французских кавалеров подсел бы сюда. Вон, видишь, забыли, зачем вилки в руках. Помаши им ручкой, сделай праздник, — подначивал Олешка Марусю.

Он изо всех сил старался сгладить напряжение, которое витало над их столиком.

Маруся волновалась, хватит ли денег, чтобы расплатиться. Геля сомневалась в адекватности Стилиста, Стилист страдал из-за расстроенных планов Степана и рухнувшего проекта с моделью Марусей. Только Олешка ничем не удручался. Пока ждали еду, он делился впечатлениями о парижском метро.

— Друзья мои, когда в России отменяли крепостное право — в Париже задумали делать метро. И сделали к 1900 году. Девять веток с того времени работают и сейчас! Конечно, эскалаторов нет, станции маленькие, вагоны крошечные, остановки — просто смешно сказать: по верху расстояние от пункта до пункта можно покрыть пешком за минут пять, сам проверял. Есть и другая экзотика — чумазенько и повсеместно — бомжи. Надо сказать, очень колоритные. Они создают особый аромат французского метрополитена, кстати, это слово придумали французы.

Общий разговор не ладился. Геля старательно игнорировала Марусю и криво улыбалась шуткам Степана. Её удивляло, что Стилист не интересуется делами «Карамелей», не спрашивает про Гену и не высказывает желания освежить память и посмотреть, какие платья она выбрала для показа. Главная Гелина новость дня проскочила у него, как сообщение о хорошей погоде. Встреча с Гелей выкачала из него всю радость и удивление, а вот оценить её сюрприз — силушки не хватило.

— Ни музыки тебе, ни танцев, — сокрушался Олешка, привычный к быстрой смене событий. — Они пришли сюда только для того, чтобы есть! Геля, а если бы Юрась не приехал в Париж, вы имели бы полномочия показывать его коллекцию от его имени?

— Почему бы и нет. Мы вместе надеялись на конкурс, заявка была оплачена. Не пропадать же деньгам. Мы всегда доверяли друг другу, и когда Юрик пропал, мне следовало довести дело до конца. Мы же оба из «Карамелей», — слегка волнуясь, пробовала объяснить Геля.

— Стоп. Заявка подавалась не от имени «Карамелей», — перебил Гелю удивлённый Стилист.

— Юрик, ты же не агентство. У тебя нет моделей, ты не юридическое лицо и не можешь заключать с ними договоры. Да и платья отшивались в нашей мастерской. «Карамели» тебе палки в колёса не ставят. Они помогают!

— Да что ж это за помощь такая? — вмешалась в разговор Маруся. — Выехали на конкурс с чужой идеей и пытаетесь протолкнуть еекак свою! Да вот неувязочка вышла — нечаянно отыскался автор. Теперь вы ему лапшу на уши вешаете! Не было никакой гарантии, что вы встретите здесь автора коллекции.

Геля оскорбилась. Её в чем-то подозревали.

— Конечно, я не смогла бы из своего кармана оплатить поездку, багаж, работу моделей. Поэтому пришлось просить об этом агентство. Имя Юрика прозвучит на международном конкурсе. Модельки в зачет работы получат одежду — здесь это в правилах. У меня тоже свой интерес. Два платья Юрик делал специально под меня. Я не вписываюсь в любимые рамки фешн. Тут больше нравится образ белой моли. Есть надежда, что мой нестандарт кому-то приглянется, и я получу работу.

— А если бы случилось первое место? — продолжал развивать тему Олешка, — кто бы получил лавры?

— Да ладно вам, никто не рассчитывает на первое место. Коллекция так себе, главное — участие, — уходила от ответа Геля. — Завтра приедут арт-директор и стилист «Карамелей», и вы все вопросы зададите им.

Стилист хмурился, нехорошие предчувствия не давали ему насладиться французской кухней.

Обед потянул по 50 евро на человека. Скинулись, кто сколько мог. Больше всех смог Степан, и от этого факта Стилист ещё более закомплексовал.

В отель возвращались молча. Каждый нёс с собой неразгаданный ребус и будто боялся, что общение ещё больше усложнит его решение. Помахали друг другу и разошлись. Ни улыбки, ни прощальной шутки. Любопытный Гелин взгляд отметил, как устало и обреченно шел по узкому коридору Стилист.

«Странный он стал, — подумала она, — раньше он выбирал себе других товарищей. Откуда эта Маруся? Зачем он притащил её сюда? Что-то у него в голове точно попортилось, — с сожалением сделала она вывод. — Ладненько, завтра приедет Гена, и всё пойдёт как по маслу».

41. Новые планы

Маруся свернулась калачиком на большой кровати и без конца перебирала ресторанный разговор. Получалось, что теперь она никакая не модель, а досадная случайность и просто беременная женщина.

Стилист долго смывал своё напряжение в душе. Казалось, ему полегчало.

— Маруся, ты не сердишься на меня?

— Нет, я благодарна тебе. Увидала заграницу. Я ведь никуда раньше не ездила. Всё жалела денег на отпуск.

Он обошёл кровать и наклонился, чтобы видеть её лицо.

Как он ненавидел женские слёзы! И громкие истерики, и тихие всхлипывания. Он это видел сотни тысяч раз в «Карамелях» — прическа не идёт, платье не нравится, ногу подвернула, туфли специально спрятали… С Марусей всё выходило не так. Она не хлюпала носом, не размазывала лицо, просто лежала и производила слёзы.

— Ты плачешь из-за меня?

— Ну что ты. Это я по себе плачу. Меня сразил великий Капец.

— Он и по мою душу пришёл, — развел руками Стилист.

— Да что тебе сделается! Смотрела я на тебя сегодня, как ты шёл впереди с этой… Гелей. Ты о ней заботился, под ручку вел, она смеялась надо мной, и ты был с нею против меня.

— А-а-а, — это сцена ревности, — протянул Юрик.

— Я бы могла сказать, что это — ревность, если бы ты с нею целовался-обнимался. Тут совсем другое. Я получила ярлык второсортности. А с этим очень трудно жить.

— Да я это же могу сказать про тебя и Олешку. О чем вы там всё время шептались? Я просто не хотел вам мешать.

В дверь кто-то поскрёбся, и в номер ввалился бесцеремонный Степан.

— Мы закрываем конкурс нашей инсталляцией! — ещё с порога объявил он.

Марусю бесили эти непонятные слова. Вспомнился глобальный ремонт у них на заводе, когда закупали финскую краску для щербатых подоконников, для общественных туалетов — новый керамический инвентарь. Жуть сплошная — дырки в полу на высоком пьедестале. Кабинки не сделали просторней — в позиции орла голова вышибала пластиковую дверь. А для начальства приобретали эти самые инсталляции. Это были какие-то конструкции для поддержки висячих унитазов. Господи, что еще придумал этот Олешка? Мысль с унитазами следовало проверить, и Маруся осторожно стала добывать информацию у мультипликатора.

— Степан, а ты давно занимаешься инсталляциями?

— Спрашиваешь! Это моя любимая тема. В институте мы очень её любили. Такой вид искусства! Мы искали оригинальные предметы, чтобы из них создать художественный шедевр. Чаще всего в дело шли стулья, обрезки пластиковых труб, бутылки из-под пива и всякое говнище, которое мы находили в ближайших мусорных контейнерах. Соединяясь в различные неординарные комбинации, вещь освобождалась от своей практической функции, приобретая функцию символическую.

Наши художественные объекты напоминали друг друга похожестью составных деталей. Педагог нас прессовал, говорил, что мы работаем примитивно, ведь в инсталляции можно включать звук, движение. Но студенты уже наелись новизны, за окном бушевала весна, мы бегали на свидания и делали свои задания без рвения. Препод озверел и всем поставил неуды. Надо было спасать стипендию.

Актёры, режиссеры и художники учились вместе, только на разных этажах. Мы вместе скакали на общих дискотеках. Все друг друга знали. Художники и режиссеры любили актёрские сдачи спектаклей, актёры приходили на итоговые просмотры художников. И у нас были общие занятия по физкультуре — бассейн.

Перед дипломом студенты театрального отделения всегда делали веселый капустник. Последнее своё задание я задумал показать на этой веселой вечеринке. К тому же среди актёров очень мне нравилась одна девочка под два метра ростом. Она меня открыто презирала. А я ей каждую субботу покупал билет в кино. Но тщетно, дылда Валя ни разу не порадовала меня. Мне требовался эмоциональный взрыв, чтобы эта девчонка увидела, — какой я смелый, веселый и достойный, несмотря на мой рост.

Степашка ловко откупорил банку с пивом и вопросительно посмотрел на Марусю. Она добивалась более конкретного объяснения:

— И что же ты показал народу?

— В те времена мы любили смотреть ужасные фильмы, где хлестала кровь. Вурдалаки, некроманты, маньяки и разнообразное мочилово, которое возникало на фоне романтической любви или семейных идиллий. Я задумал продемонстрировать себя как часть такого кинематографа. Стать основной деталью в живой композиции: «Борьба с внутренним Я».

Олешка замолк и как ни в чем не бывало стал разглядывать рекламные проспекты на журнальном столике.

— Ну? — хором заторопили его Юрик и Маруся.

— А-а-а! Вот видите, что значит подготовить слушателя. Но предупреждаю, в этом рассказе будут кошмары и ужасы. Детям, женщинам и особо впечатлительным особям слушать запрещается.

Маруся фыркнула:

— Давай уж, рассказывай. Особо впечатлительные потерпят!

— Да уж не знаю, как вам и рассказывать. С конца — будет интереснее и страшнее, с начала и по порядку — можете не оценить, и я зачет вам не сдам.

Юрик расхохотался:

— Рассказывай результат. Потом уж тонкости.

— Актеры вставили меня в свою программу, и в конце капустника я вышел на сцену наглаженный, с галстуком, в любимой кожаной авиаторской куртке. Поздравил с окончанием, пожелал счастливого творческого пути и, глядя пристально на Валю, выразил свою боль от расставания с самыми прекрасными девушками Беларуси. Особенно с Валентиной, которая не дала мне ни единого шанса. Актрисульки зашептались, захихикали. И тут я достал из-за спины огромный, побитый ржавчиной тесак, который умыкнул у хозяйки, сдающей мне угол. Им она крошила курам зелень.

Я с размаху вонзил себе в живот нож, безжалостно испортив свою кожанку. Из раны фонтаном брызнула кровища, пачкая светлые доски сцены. Публика в зале замерла. Я запустил руку в рваную рану и стал вытягивать из неё кишки. Когда они кончились, я добыл из своего нутра печенку…

— Фу, какая гадость! Меня сейчас вырвет! — скривилась Маруся.

— Вот, я же предупреждал! Все девушки из первого ряда поднялись и побежали к выходу, а куратор актёрского курса упала в обморок. Кто-то додумался прекратить мое действо, опустив занавес. Я отчаянно сопротивлялся. Пока портьера медленно спускалась к полу, я успел изобразить предсмертные конвульсии, а затем выскочить к рампе и вежливо раскланяться.

Моя инсталляция имела бешеный успех. Пока я учился, на меня приходили смотреть первокурсники.

— Никакой эстетики! — вынес свой вердикт Стилист.

Марусю интересовал другой вопрос:

— Из чего ты лепил своё представление? Полагаю, что без Комаровского рынка здесь не обошлось.

— В самую точку! — рассмеялся Степан. — Я там оставил большую часть стипендии, но получил море удовольствия от произведенного эффекта. Вечером для любимых зрителей была предложена конференция с жареной печенкой и пивком. Я сидел на этом празднике рядом с Валей.

— Неужели она согласилась на свидание? — удивилась Маруся.

— Ну как тебе сказать? — замялся Олешка. — Вроде бы согласилась, но пришла на высоченных каблуках, прибавив себе еще 12 сантиметров! Отметила мой талант, но музой быть отказалась. Я понял, что публики пугаться не надо! Ее надо удивлять!

— Да уж, наперекор правилам конкурса мы обязательно порвём публику и максимально ее удивим, — съязвила Маруся.

— А мы не в конкурсе, а над ним, — победно произнёс Олешка, — кроме здешних начальников, есть родной и близкий народ, с которым я железно договорился. Осветители, такелажники, работники сцены — всё, как у нас на киностудии.

— Да как же ты с ним договаривался, языка ведь не знаешь? — сбивала Олешкину прыть Маруся.

— Есть международный язык жестов. Я им комиксы рисовал. Они всё отлично поняли.

Степан повалился на широкую кровать рядом с Марусей и фальшиво засвистел «Болеро» Равеля.

Маруся принюхалась. Знакомый запах перегара, который она так ненавидела, выдал Олешкино весёлое настроение.

— Степан, ты надрался, — разочарованно протянула она.

— Фу, как грубо. Всё происходило очень интеллигентно. С французскими друзьями раздавили «Зубровочку». Но они непривычны к нашим напиткам. Полегли сразу после второй. А я вот, как огурчик, сам дошёл. Пойду сейчас к Геле. Пяточки ей полечу.

— А договаривались вы до или после «Зубровочки»? — ехидничала Маруся.

— Обижаешь, мать. Сначала говорили, потом веселились. Я правила переговоров соблюдаю, — вполне осознанно оправдывался мультипликатор, пытаясь устроиться поудобнее на чужой подушке, облюбовав узкую свободную полоску огромного гостиничного ложа, но Маруся растолкала его:

— Иди уже к своей Геле. Это место занято.

Стилист вывел Степана в коридор и смотрел, как он шёл по ковровой дорожке — удивительно прямо, хотя и с короткими остановками, разглядывая цифры на дверях номеров. Отыскав нужную дверь, Олешка стукнул три раза и стал терпеливо ждать. Геля открыла, и он, сказав какой-то короткий пароль, беспрепятственно вошёл к ней.

Конечно, Геля хотела сразу же выставить его за дверь. Но разговор в ресторане не давал ей покоя, а так как его затеял Степан, ей очень хотелось узнать ход мыслей этого странного человека, потому что он вселил в неё это ужасное чувство неловкости и вины. Её уже пугал завтрашний день приезда карамельщиков. Она перебрала все эпизоды, связанные с передачей коллекции Юрика в юрисдикцию «Карамелей». И везде находился маленький неоговоренный пунктик, который грозил большими неприятностями.

Вспомнились беседы с юристом, подписанные бумаги с мелким текстом, в который особо не вникала. Сможет ли Стилист выкрутиться из ситуации, если та действительно сложилась не в его пользу?

Геля усадила Олешку на кресло возле письменного столика и уставилась, не мигая, на его простоватое лицо со слегка покрасневшим носом. «Надо же, какие кавалеры пребывают у меня в номере!»

— Я внимательно вас слушаю, — нетерпеливо начала она опасный разговор, забравшись с ногами на кровать. Сидеть больше было негде.

— Можно, я пересяду к тебе? — хитро сощурился Олешка, — мне тут неуютно и одиноко.

— Только попробуй!

Олешка воспринял эти слова как приглашение и переместился на кровать.

Она опешила от такой наглости и больно ткнула своим маленьким кулачком в Степашкину скулу. Олешка перехватил её руку и прижал к своим губам, выразительно глядя на сердитое Гелино лицо.

— Богиня!

Геля приостановила нападение, прищурила глаза:

— И что дальше?

— А назовите, девушка, пять ваших любимых предметов, и я сделаю из них самолёт!

Геля оказалась не очень разговорчивой. Её критическое отношение к мужчинам и, в частности, к малорослым, веснушчатым и нахальным — казалось непоколебимым.

— Поиграем. Я тебе пять вопросов — ты честно отвечаешь. Потом твоя очередь. Я отвечу на твои. Попробуем? — предложил Степан.

Пять вопросов — и она узнает насколько серьёзна ситуация с авторским правом на коллекцию. За пятнадцать минут можно справиться с этим допросом и ещё наверстать сон, которого так не хватало последнюю неделю сборов. Но вот тут-то она сильно ошибалась. Олешка про здоровый сон ничего не знал. Он любил работать по ночам и спал урывками, как придётся.

— В твоей жизни были надёжные мужчины? — ошарашил первым вопросом Олешка.

— Нет!

— Это хорошо! Просто замечательно хорошо!

— Что же в этом хорошего, что мне встречаются только козлы?

— Хорошо потому, что ты можешь сравнивать и делать выводы.

— Сравнивать? С кем?

— Со мной, конечно, — не переставая улыбался Олешка.

Через час Олешка всё ещё не задал главных вопросов, а Геля исправно получала ответы на свои. И получалось, что этот неказистый, с её точки зрения, мужичок, прекрасно ориентируется в непонятной истории с потерявшимся Стилистом и очень логично выстраивает действия возможных его недоброжелателей. А попутно доказывает свою исключительность в роли надёжного парня.

Ещё два часа общения с гостем полностью изменили Гелины взгляды на малорослых нахалов. Степен был остроумен, абсолютно непредсказуем в своих выводах и главное — он предлагал помощь, которая выглядела безвозмездной. Ещё никогда Геля не встречала такого мужчину, который бы вёл разговор, не имея за пазухой парочку шкурных интересов. Она всё ждала, когда же Степан начнёт к ней приставать, но Олешка, порядком утомившись, просто потянул за шнурочек бра и погасил свет, приглашая Гелю подумать о сложившейся ситуации, потому что в темноте это можно делать более продуктивно.

И они очень мирно заснули на общем ложе. В шесть мультипликатор по обыкновению проснулся для свершения великих дел.

Маруся с ужасом смотрела на ручку двери, которую кто-то с остервенением дёргал со стороны коридора.

— Юрик, к нам кто-то ломится.

— Ну кто это может быть, кроме Олешки!

И правда, открыв дверь, Маруся увидела Степана с синяком под глазом и Гелю, которая очень вежливо сказала: «С добрым утром».

— Мы должны посмотреть то, что привезла Геля. На этот счёт должна быть четкая и однозначная оценка, — произнёс Олешка.

— Ждём вас в холле, — добавила Геля, и вытащила Степана в коридор.

— Они сговорились! — ахнула Маруся.

— Нет, похоже Степашку взяли в заложники, — рассмеялся Стилист.

Багаж распаковали в большой гардеробной. Геля ловко развешивала на стойке платья, упрятанные в пластиковые мешки. Вся коллекция была в жёлто-золотистом цвете.

— Ты ведь помнишь, над чем работал, под какие модели создавалась коллекция?

Юрик осторожно вскрыл крайний мешок, висящий на стойке. Лёгкая шёлковая ткань безжизненно висела на вешалке. Он вертел в руках платье и ничего не мог вспомнить.

Геля без всякого стеснения спустила свои узкие брючки, сняла майку. Лифчик у неё отсутствовал. Она моментально переместилась в платье и стала перед узким зеркалом.

— Это помнишь? Для Галочки Литвинской шили.

Стилист, набычившись, смотрел на Гелю. Никто не мог догадаться, что происходило у него в голове.

Маруся изо всех сил желала, чтобы он ничего не вспомнил из этой проклятой коллекции.

Юрик, наконец, кивнул головой, и Геля моментально разделась, мелькнув своим подрумяненным в солярии длинным телом, чтобы показать следующее платье.

Стилист мерил шагами гардеробную. Маруся не спускала с него глаз. Олешка разглядывал Гелю, и она нравилась ему без платья.

Моделька сделала пару шагов взад-вперёд:

— А это помнишь?

Латун смотрел, как колышется у её ног шифоновая многослойная юбка, пытаясь разделить: что поистине талантливо и что — «так себе», где радость от события и горечь утраченного вдохновения. И лишь Степан Олешка предельно ясно чувствовал состояние Стилиста и бросился ему на помощь.

— Юрась, ты будешь показывать эти маскхалаты для пустыни?

— Пустыню мне не потянуть, я не Пьер Карден, — улыбнулся Стилист, и всё встало на свои места.

Было так напряжённо тихо, что тоненький скулёж модельки, звучал особенно трагически:

— А мои два платья? Я их не нашла. Те, что ты придумал для меня. Их нет. Мне не в чем выходить на подиум.

— Я думаю, платья твои здесь. Только они чуток изменены. Кто-то внёс корректуру, изменил, поправил… Некоторые детали выдают себя швами, неродными нитками. В боках тянет. Я вижу другой уровень исполнения, и я не хочу, чтобы эта профанация носила моё имя, — очень спокойно объяснил Стилист.

Хлопнула входная дверь, и в проём с трудом протиснулся огромный чемодан на дутых колёсах, а за ним — ещё один Юрик Латун! Когда двойник Юрика поднял лицо, на которое свисал выкрашенный в три цвета чуб, все узнали Константина Парамонова из «Карамелей».

— Ю-у-ури?ик! Какой сюрприз! — манерно произнёс он, всплескивая руками.

Постояв пару секунд в скульптурной позе, чтобы его запомнили изящным и красивым, Костя раскинул руки и мелкими быстрыми шажками побежал навстречу Стилисту, как видно, намереваясь его обнять.

Юрик вовремя спрятался за Марусю:

— Кто это?

— Костик, который думает, что он — это ты, — процедила Геля.

— Ой, оставь эти хищные подколки, — обиделся новый стилист «Карамелей».

— А где Гена? — с раздражением спросила Геля. — Где арт-директор?

— Сегодня арт-директор — я, — ничуть не смущаясь, ответил Костя. — С Геной у нас тёрки. Он психанул и отказался ехать.

— Но ты здесь при чём?

— Я тоже участник конкурса. Тут и мои идеи есть.

Геля от возмущения чуть не задохнулась:

— Вот этот придурок попортил платья, приехал вместо Гены, оделся в Юркину одежду и хотел срубить его славу!

— Всё складывается как нельзя лучше, — подвел черту Олешка. — Эта задачка — для юристов. А мы свои задачки будем решать: сразим публику наповал свежими идеями талантливой беларуской молодёжи.

— Господи-и-и, — пропел тоненьким голосом Костик. — Ладно уж, Юрий Латун, «вечно молодой стилист», а это кто еще? — он ткнул наманикюренным пальцем в сторону Степана и Маруси.

Олешка вежливо наклонил голову и представился:

— Стратег, инженер, аниматор, режиссер и авиатор, трижды номинант на премию «национальный герой» — Алекс Степашкин. А это, — он повернулся к нахмурившейся Марусе, — героиня нашего проекта. Нестандартная модель, взрывающая стереотипы серых рабов посредственности, — Маруся Шиян.

Костик как-то странно хрюкнул и, резко повернувшись на каблуках, побежал прочь, волоча за собой свой огромный тюнингованный чемодан.

Олешка хлопнул себя по коленям:

— Поехал плакать и вешаться, а мы — за работу.

42. Хитрый Костик

Костик придумал и добавил множество деталей в наряды, придуманные Стилистом, чтобы они стали доступнее для понимания народа. Парамонов «спасал» ставший нечейным проект, вкладывая в это дело всю свою изобретательность, смекалку и таланты. Качество спасения можно было оценивать по-разному, но уж находчивость и догадливость Парамонова переплюнуть никто бы не смог.

Костик к своим целям подбирался осторожно. Шёл обходными путями, останавливался, делал шаг назад, использовал только полезных для него людей, их слабости и ошибки. Умел говорить нужные вещи в нужное время. Но бывали проколы, как с дружком Стилиста.

Гена не захотел быть в доле. По сути дела, ничего страшного не случилось. Стилист отказался от коллекции — и, значит, её можно показать на местных подиумах и продать. Из «Карамелей», конечно, придётся уйти. Парамонов тяжело вздохнул, но через секунду почувствовал, что жизнь продолжается и, не жалея денег, потраченных на роуминг, позвонил в Минск.

«Гена, привет, — бодрым голосом начал портить настроение обиженный судьбой Костик. — Я тебе как друг звоню. Объявился Юрик Латун. Никого не помнит. И меня не вспомнил, и тебя. Коллекцию от показа отстранил. Приехал с толстой колхозницей, она же — его единственная модель. Говорят, она его любовница! Ты меня понимаешь? В общем — травма головы. Ну всё. Пока. До встречи».

Он торопливо закончил свой рассказ и отключился, не дождавшись реакции. Костик прекрасно представлял, что будет делать после такого сообщения Гена. Он приедет в аэропорт встречать Латуна, бросится на шею Стилисту. Их встреча не сможет быть воспринята однозначно! «Нестандартная модель» обнаружит возле себя стопроцентного гея! Если она имеет виды на Стилиста, вот здесь и будет ее ждать жестокое разочарование. И у Гены появится возможность получить от ворот поворот, все-таки эта Маруся в хорошей весовой категории и сможет побороться за свои права. В аэропорту встретят журналюги — они понесут весть в массы. В любом случае — скандал обеспечен.

Парамонова ждало много затейливых дел, которые следовало решать срочно: добыть приглашение на заключительный банкет, побеспокоиться о билете в Минск. А, может, подсесть к кому-нибудь попутчиком. Следовало найти потенциальных доноров личного времени, а в этом Костик был большой мастак. Его ласковая настойчивость редко подводила. Он успешно пользовался запасом маленьких хитростей. Вот, к примеру: на Лоукостере во вторник самые дешёвые перелёты. Пусть опоздал на денёк, но заказанный билет обошёлся в пять раз дешевле Гелиного с БЕЛАВИА. А Геле Костик ничего не рассказал об этой экономии: вдруг билет оказался бы один, а она — расторопнее? Да и приготовление платьев к показу — женская работа. Так что Геля — на БЕЛАВИА для подготовки к конкурсу, а Костик — с опозданием, но дешевле. Это была даже не хитрость, а рациональное распределение своих возможностей.

После разговора с Костиком Гена с омерзением вытер мобильник о штаны и выругался. Он хорошо понимал, что это — сладкая месть.

Голявин откровенно не ценил нового стилиста «Карамелей», разговоры не поддерживал и старался держаться от него не ближе трёх шагов. Такая дистанция исключала доверительные беседы и дурацкие просьбы вроде: посмотри, у меня походка похожа на Брэда Питта?

Перед исчезновением Латун оставил деньги для расчета со швеями — Гена их неосторожно потратил. Пошитая коллекция зависла у обиженных строчильщиц. Новый, неожиданно назначенный стилист Костя, объявил себя спонсором неоконченного проекта, расплатился за шитьё, заявив на коллекцию своё право. Вскоре «со «спонсором» стали происходить диковинные вещи. Костик стал одеваться как Юрик Латун, долго выспрашивал, где тот добивался такой прически, чтобы волосы долго и надёжно стояли пыром, чем красился разноцветный чуб Стилиста. Он даже особые жесты репетировал перед зеркалом, и модельки, наблюдая Костика со спины, ошибались, удивлённо здороваясь:

— О-о-ой, Юри-и-ик.

А Костя их не разочаровывал, широко и обаятельно улыбался, как Юрик покусывал губу, и щурил подведённые сурьмой глаза, вызывая недоумённые вопросы у мужской части фирмы «Карамели».

Гену бесили эти прикиды. Костику было до Стилиста как до луны, а он нагло брался переделывать идеи Латуна и портил их своей бездарностью. Модельки проговаривались, что для них готовится интересная работа.

Однажды Голявин встретил в магазине Гелю, выбиравшую себе чемодан на колесиках. Выяснилось, что она нанята переодевальщицей для дефиле, к которому готовился — кто бы вы подумали — новый стилист! Он собирался ехать с коллекцией Юрика в Париж!

Гена изо всех сил старался не показывать на людях свою досаду и возмущение. Если ему что-то рассказывали об успехах Парамонова — сразу отворачивался от собеседника и стремительно уходил куда-нибудь в тёмный коридор, где скрипел зубами и отрывал с пиджака пуговицы «с мясом». Однажды больно щёлкнул по лбу ни в чем не повинную модельку, которая заявила: «Костик далеко пойдёт. Он такой пробивной!».

Со временем открывались и новые ужасные вещи. Парамонов выступал даже не в роли соавтора, а полноценным хозяином проекта! В один из последних дней, перед отъездом во Францию, новый стилист «Карамелей» предложил Гене поучаствовать в конкурсе и даже обещал хорошую зарплату и процент от выигрыша, если он случится. Вроде сделал джентльменское предложение для урегулирования отношений. Но Голявин гордо отказался от поездки в Париж.

У Гены складывалось впечатление, что Парамонов старательно гадит ему.

«Как еще можно воспринять этот телефонный звонок? Стилист жив и приехал на конкурс. Не сообщил о себе. С ним рядом женщина…»

Голова шла кругом. Он скрипел зубами и жаждал встретить Костика где-то в темной подворотне, чтобы испортить ему лицо.

43. Олешкина стихия

Спустя два часа после знакомства с Костиком шестнадцать жёлтых платьев, дополненных его идеями, были сняты с показа. Стилист заявил своё участие в конкурсе-соло одним платьем с одной моделью.

Олешка, как истинный режиссёр, расставлял силы для будущей битвы.

Юрик хмурился, губа, которую он прикусывал в минуты глобальных мыслительных процессов, вздулась.

Вокруг Латуна витало множество неразгаданных ассоциаций, которые возникали из запахов лака, парфюма, косметики, отрывистых специфических слов, значение которых он с трудом доставал из памяти. А ещё лица, изменённые визажистами и стилистами… Холодно, горячо, горячеее… Он краем глаза фиксировал прибывающих моделей, известных кутюрье, их рекламных агентов, стилистов…

Маруся с любопытством разглядывала прозрачные юбки, блузы с нашитыми бантами и стразами, дырки, выкромсанные ножницами по нежному бархату, проволочные кринолины, похожие на поломанные птичьи клетки.

Костлявые модельки в одних трусиках перемещались по большому залу, где стилисты готовили их к дефиле. Бухгалтерша настолько не вписывалась в компанию похожих на нимф или эльфов созданий, что это несоответствие вызывало у неё чувство неловкости.

Кукольные лица моделек ничего не выражали. То ли им не разрешали улыбаться, то ли такая манера стала правилом дефиле, но именно это безразличное лицо на подиуме казалось Марусе отвратительнее всего.

Волновалась ли она? А ничуть! Она полностью доверяла Олешке, знала, что он вытянет Юрика в этом конкурсе. А она сделает всё правильно и красиво. Даже интересно было: какое впечатление произведёт она там, на дорожке, где привыкли видеть совсем иные примеры красоты.

Заканчивалась программа Финляндии, впереди всех ожидал небольшой перерыв. К Марусе подошла тощая моделька и с каменным лицом предложила ещё один стул.

— Спасибо, мне достаточно одного, — не чувствуя подвоха, улыбнулась толстуха.

За спиной хихикали. Марусиного знания английского не хватило, чтобы понять издёвку.

Второй заход состоялся минут через пять. От австрийской команды отделилась двухметровая девица с зелёными волосами и, выписывая паучьими ногами замысловатые восьмёрки, подошла к бухгалтерше. Она говорила на чистейшем русском.

— Откуда ты взялась, такая корова? — прищурив глаза, обведённые черными кругами, медленно произнесла она.

Маруся только сейчас поняла смысл шутки со стулом. На «корову» не обиделась.

— Корова — кормилица. Сравнение с ней не может быть оскорблением!

— Ой, девочки! Она в школу ходила!

— Сколько ж на тебя ткани пошло?

— Под тобой подиум не провалится?

И всё это они говорили ласково, заглядывая в глаза, вытягивая губы, подведенные фиолетовым и черным — страшные и смешные маски. Но Маруся не воспринимала их как обидчиц. Они-то и людей мало напоминали.

— Кто ваш стилист? — услышала из-за спины.

Какое им дело? Отвечать не обязательно. Юрик расправлял на стойке платье для Маруси. Он пытался сосредоточиться.

«Разрушать стереотипы — как пошевелить палкой в муравейнике! Не будет у нас никакого приза, но впервые мне так интересно думать о муравьях», — размышлял Стилист.

А Маруся уже вызывала к себе повышенное внимание. Степан довольно улыбался, глядя, как «на нашу Марусечку» косятся абсолютно все!

— А что будет на показе? Всё будет очень хорошо! Кроме красавицы Марусечки будут сюрпризы. А это — дополнение к победе.

Оставалось минут пять до первого шага из-за стеклянной выгородки прямо под взгляды жюри.

«Чем там долбили мне мозги в последние три месяца: спина, не смотреть вниз, выдержать паузу для «точки». Это всего три секунды… Три точки… Не затянуть. Ноги высоко не поднимать и не волочить по подиуму…» — вспоминала бухгалтерша.

Стилист видел, что она боялась себя. Он держал в руках хвост платья. Сейчас модель шагнёт вперёд — и он отпустит подол, который затрепещет и помчится вслед за нею.

«Ты лучше всех, и я верю в тебя!» — молился Олешка.

Повернулась и через плечо улыбнулась. Как это она говорила о себе? «Особенная»!

Маруся выпрямилась и на секунду закрыла глаза: «Вот я им покажу настоящую женщину!»

В словаре военных терминов «дефиле — единственное место для преодоления войсками непроходимой и труднодоступной местности». Преодолеть и победить! Только бы не зацепиться за длинное платье, шлейф, не выйти из направленного потока воздуха, вовремя включить подсветку».

Она так стремительно шагнула, что Стилист едва не упал от рывка, едва не оторвав у платья шлейф. Ну и сила в тебе Марусечка! А что ж — девушка раньше занималась греблей и очень успешно выступала сначала за честь своего завода, потом её пригласили в сборную. Но спортивное будущее разрушилось после спецбеседы с тренером, который дал задание: найти бойфренда и забеременеть за три месяца до соревнования.

Сначала Маше показалось, что тренер неудачно пошутил. Но он очень толково объяснял, что у беременных циркуляция крови на несколько порядков выше, как и уровень андрогенов и гормонов. В гребле очень важно увеличить дыхательный объём, это повышало выносливость. Неискушённой в амурных делах Маше тренер предложил увеличить выносливость при помощи своих гормонов. Пятнадцатилетняя спортсменка заартачилась и не прошла сертификацию тренера. Греблю бросила.

Вряд ли кто-то из моделек мог похвастать здесь таким уровнем андрогенов и гормонов, которые бурлили сегодня в Марусе. В этом сражении она будет непобедима!

Длинный хвост платья взметнулся от волны воздуха и затрепетал за Марусиной спиной. Зал, ошарашенный видом нестандартной модели, тихо загудел. Маруся остановилась на запланированной паузе, широко улыбнулась жюри и отстегнула свёрнутый в трубочку «плащ» из строительной плёнки. Он с шорохом расправлялся за её спиной, как крылья только что народившейся диковинной бабочки.

— Чудненько получилось, — оценил Олешка, — и начал свою филигранную работу иллюзиониста. — Вот, а вы говорили «дешёвка», — бормотал он, наслаждаясь сполохами на трепетавшем полиэтилене. — Фиг вы догадаетесь, из чего мы делаем свои конфетки!

Геля не могла поверить, что это — представление коллекции Юрика. Подиум стал сценой для хулиганского, эпатажного шоу, которое противоречило всем правилам фешн. Но оторваться было невозможно. Что это: позор или победа — сразу не разобраться.

В жюри переговаривались. Никто не мог угадать: нравится им демонстрация идей Стилиста в содружестве с мультипликатором и нестандартной моделью или им просто в кайф ощущать, как жгут беларусы.

Маруся повернулась к жюри спиной, демонстрируя необычный крой подола. Поток воздуха сбил всю симметрию. Плащ забрался слишком высоко и закрыл ей поле видимости. Она совершенно потеряла ориентацию и с ужасом думала о том, что может упасть с подиума, если выберет неправильное направление.

«Первая стихия — ветер», — шептала она, выставляя руки вперёд. На уроках сцендвижения этюды с ветром у неё получались хорошо. Почему не сейчас? Маруся сделала ещё один поворот. Плёнка неожиданно закрутилась вокруг неё, обняв не только плечи, но и голову. Дышать стало нечем. Нащупав край взбесившегося плаща, она с отчаянием дёрнула его, оборвав кусок, который полетел в зал, подхваченный потоком воздуха, чтобы рассказать из чего смонтирован ее наряд. Маруся начала осторожно поворачиваться в обратную сторону, распутывая завинтившееся на её фигуре платье.

Со стороны никакой катастрофы не чувствовалось. Все видели борьбу человека со стихией, и человек побеждал. Наконец Маруся, восстановила справедливость гармонии и сделала несколько шагов к следующему волшебству. На неё обрушился поток мерцающих лазерных брызг. Она пыталась укрыть голову развевающимся обрывком фолии, как предусматривал в сценарии, но тонкая плёнка, которую трепал ветродуй, легко рвалась у нее в руках и уже не представляла целое полотно для подвижного экрана, на который Олешка мог проецировать цвет. Ещё секунда — плащ оборвался и бешеным свитком вылетел в зал, теперь уже на головы жюри.

А все решили, что так и было задумано!

Пока голова модели заполнялась волнениями и страхами, связанными выходом на подиум, Олешка не переставал генерировать новые сногсшибательные идеи. И вот получи, Марусечка, новую задачу, я тебе придумал новенькую трепанацию!

Стилисту не нравилось, чтобы во время показа в поведении модели что-то менялось. Но упрямый Олешка доказывал, что важна неожиданная новизна, а не точно вылепленное при помощи репетиций представление. Он был сторонником всесторонней демонстрации работы интеллекта всей группы: стилиста, режиссера проекта и модели. Так в джазе талантливый музыкант хватает тему и работает, преобразует, дополняет своим мастерством и влюбляет в себя зал. А в том, что Маруся способна на импровизацию, Олешка не сомневался. Он ведь не знал, что Маруся — старший бухгалтер на заводе.

Маруся не успела огорчиться непредвиденной потерей важной детали её костюма, как раздался хлопок — у Олешки в руках раскрылся черный купол зонта. За ним — ещё восемь разноцветных зонтиков моделек-карамелек, которые сгрудились возле подиума, поддерживая идею Стилиста, а заодно — и Марусю. «Дождь. Играем дождь», — подсказывал Степашка.

По подиуму поплыло синее платье — жизнь, вода и любовь.

Маруся высекала искры из глаз жюри. Подняла подол, чтобы не замочить его виртуальным потоком воды, льющейся на подиум с помощью Олешкиной техники. Никакой пошлятины, только чуть выше круглого, ослепительно белого колена, куда скромнее того, что демонстрировали модельки в прозрачных хитонах и суперкоротких юбочках.

Зал шумно вздохнул. Все согласились, что ноги у Маруси были что надо.

Пока жюри переживало совсем неординарный стресс — Маруся шагнула в третью часть проекта.

Теперь дело дошло до сочного малахита. Олешка старался менять фильтры как можно осторожнее, чтобы зелень не полезла на Марусино лицо.

Мёртвая тишина в зале воспринималась тяжко, а пенье птиц, сопровождающее эту часть показа, звучало, по мнению Маруси, слишком тихо.

Адреналин, заполнивший весь Марусин организм, требовал куража. Непослушная девочка Маша с возрастом не приобрела ни терпения, ни спокойной рассудительности, её вело настроение, а, впрочем, уже не вело, а несло. С каждой секундой приближался ещё более ответственный момент. Раскрытие вселенской тайны, которую сотворили только двое, а прокричать её надо на весь белый свет.

«Ой, алешнічак, мой зялёненкі…» — взяла она достаточно низко, вроде для себя под нос что-то пробубнила. Но в следующую секунду Марусю услышали все. Качественная акустика донесла в зал все, что требовалось.

Она отделила себя от всех, кто хотел видеть в ней только бухгалтершу Марию Шиян или недостойную модель французского подиума, подругу, любовницу и просто часть дурацкого проекта. Она видела, как Олешка закрыл лицо руками. Это хорошо или плохо? Великие кутюрье знаками подзывали переводчиков. Они хотели знать: о чем песня. Сотни похожих вопросов полетели со смартфонов к дядюшке Гуглу. Но что он мог ответить: олешник — заросли из ольхи, образуется на берегах озёр и болотистых мест… За считаные секунды любопытные французы узнали и о ценной древесине для резчиков, и характеристики целебных ольховых веников. Но до настоящего смысла песни им было не докопаться.

Только ласковое слово «алешнічак», пропетое Марусей над огорошенным залом, могло вобрать в себя состояние долгожданной весны, когда ещё не исчез снег, а ольха уже нацепила свои серёжки и готова идти на свидание.

Степан очень хорошо знал, что «алешнічак» — это деревья, и песня никак не относится к его персоне, — но видел в этом неожиданном поступке Маруси тайный смысл. «Жги, Олешка!» — командовала Маруся.

Степан толкнул в бок Стилиста, который застыл соляным столбом возле рампы: «Такие девушки встречаются только раз в жизни. Смотри, не пропусти свою удачу».

К Марусиным ногам спустилась узкая световая дорожка. Ветродуй перестал портить ей прическу, подол платья наконец обрёл спокойствие, и наступила пауза — последняя точка в её выступлении. Маруся даже не подозревала, как сильно она разогрела публику. Сейчас не хватало только цирковой барабанной дроби, как перед смертельным трюком эквилибристов.

Степан и Маруся написали свой сценарий и, совершенно забыли пригласить в эту игру самого Латуна. Но Юрик не протестовал. Внутри него росла и расцветала пока необъяснимая радость ожидания чего-то особенного. Стилист наверняка знал, что всё это придумано, чтобы сообщить миру что-то очень важное. Олешка не разменивался на мелочи, а Маруся готовилась к подвигу только ради спасения. Кого спасала сейчас Маруся — об этом стоило поразмышлять.

Разгадывать Степашкины ребусы было занятно. Но Юрик и представить не мог — что будет, когда Маруся начнёт демонстрировать себя, как пятый элемент.

Она прижала рукой крохотный пульт на боку и «включила» свою тайну.

Поначалу Марусину новость не все разглядели. Степан побежал за выгородку, к работникам сцены: свет в зале в нужный момент не убрали, и слабая митусня лампочек под платьем не впечатляла. Время уходило. Маруся слишком долго стояла без действия. Олешка успел крикнуть Марусе: «Замри», оттолкнул ошалевшего француза, приставленного к осветительным приборам, ринулся к рубильнику и рванул полированную ручку вниз. Зал накрыла кромешная тьма. Олешка намертво прикипел к выключателю, отбиваясь ногами от навязчивых работников сцены, которые пытались оттащить его от щитка, и считал секунды. Их должно было набраться хотя бы на три минуты, чтобы все увидели, ради чего приехала в Париж минская команда.

Свет миниатюрных лампочек пробился сквозь тонкую ткань, и зал ахнул. Мерцающий мягкий рисунок обозначил ребенка в животе модели.

Беременная модель?! Строгое противопоказание для подиумов, и при заключении договоров с маненкенщицами эта тема обговаривалось специально.

Простенькая программка, выполненная аниматором Олешкой выносила мозг на этом параде людей разной ориентации, уже спокойно воспринимавших пустые детские площадки и, как особенную редкость, — пару с ребенком на руках. Малыш, дополняющий Марусино явление народу, двигался и улыбался, сосал палец и открывал глаза.

«Вот, получите! — шептал Степан. — И если еще в этом зале есть нормальные мужики, которые умеют делать детей, и дамы без страха попортить свою фигуру, — я вас уязвлю!»

В темном пространстве зала вспыхнули огоньки зажигалок и дисплеи телефонов. Над потрясенными зрителями заколыхалось море огоньков.

— Ну, значит, не все так катастрофично, — рассмеялся Олешка. — Земля выживет!

Страшный экзамен закончился. Она не успела снять неудобное платье, которое вне подиума смотрелось, как дурацкий карнавальный костюм. Никак не получалось выйти из кольца обступивших её людей с фотоаппаратами, палками селфи, приготовленными для автографа буклетами и яркими рекламными листовками. Маруся порядком устала держать спину, помнить об улыбке, вытянутой шее. Она искала глазами Юрика.

Стилист и Олешка с трудом продрались к ней сквозь представителей прессы, которые просили интервью. Встали рядом как верные часовые.

Переводчик медленно переводил быстрые фразы журналистов, это давало время подумать над ответом. Многие вопросы ставили Юрика в тупик. Он не мог точно ответить где он учился, когда родился. За него отвечала Маруся.

А ей задали всего один дежурный вопрос: что она ожидала от конкурса.

— Только победы!

— Вы так уверены в себе? — удивился переводчик.

— Я знала, где взять силы для удачи. У меня к ней есть ключ, — с вызовом отвечала она.

«Про удачу говорить рановато. Жюри ещё не подводило итоги. — попробовал сбить ей настроение хмурый Парамонов, который тоже ловил «интересный кадр». — Ключ она имеет…» — бормотал он себе под нос, но рассчитывал, что толстуха его прекрасно услышит и пригасит свою широкую улыбку для обложки журнала.

Какой-то особенно настойчивый человек протягивал Стилисту большой конверт.

— Возьмите ознакомиться. Это интересное предложение, — пытался он перекричать шум толпы.

Кто-то громко смеялся и размахивал у неё перед лицом обрывком мятого полиэтилена…

Скорее спрятаться в номере и — в душ. Там нервы сворачивались в маленькие тугие пружинки, нагуливая крепость и силу. Гостиничные дары — игрушечные кусочки мыла и крохотные бутылочки с шампунем, развеселили большую Марусю. Лучшая поддержка настроения — БЕЛИТА в поллитровом исполнении, тот самый оливковый гель, с которым она впервые познакомилась у тетки Юрика. Она прижала к животу прохладную бутылку и направилась в душ.

В дверь стукнули три раза, и она сразу же отворилась.

Парамонов, не дождавшись разрешения войти, стал перед нею, закрутив кренделем руки на груди.

— Девушка-а-а, — как-то с укоризной обратился он к Марусе и даже покачал головой, как делают это учительницы, пытаясь пробудить совесть нерадивого ученика. — Вы сделали ужасное представление, опозорили нашу страну! Я вижу, вы абсолютно не разбираетесь в данном вопросе, а лезете вперёд, ломая и круша все на свете своей кормой, как ледокол «Ленин».

Маруся с удивлением подняла брови: какая идеологическая муть в мозгах у этого клоуна! Какие образы!

— Что ты там лепечешь? — рассердилась она.

Фрик не мог вызвать у неё ничего кроме ироничного смеха: оттопыренные пальчики,напомаженные волосы, и ей показалось что у него подведены глаза и подкрашены губы. На щеках лежал грим — и как художественно оттенена темным щетина! Прическа — с бигудями, что ли? И серёжка в ухе, ну точь-в-точь как та, которая была у Юрика в прошлой жизни. Нарисовал себе лицо, украсился. Конечно, он из «этих», пришёл отодвинуть Марусю на задний план.

Маруся налила себе стакан воды, чтобы успокоиться и восстановить дыхание. Она делала медленные глотки и раздумывала, как выпереть неожиданного гостя из номера.

— Откуда вы взялись, из какого далека приехали покорять изысканный Париж? — продолжал напыщенно вещать Парамонов. — Я привез сюда спасённую коллекцию Юрия Латуна, сделал все для того, чтобы она участвовала в конкурсе, а вы своим присутствием испортили и уничтожили работу нескольких лет!

— Говорите медленней. Я не могу понять, чем я могу вам помочь, — спокойно отвечала Маруся, разглядывая его тонкие запястья, увешанные какими-то детскими браслетиками из цепочек с вплетёнными перышками, стеклянными бусинами, крестиками, и не могла отвязаться от мысли, что сейчас единственное ее желание — увидеть это лицо без грима и помады. Универсальная фраза, рекомендованная психологами для остановки потока негатива, не сработала.

— Вот скажите, откуда вы появились в жизни Юрия Латуна? — не унимался Парамонов.

Казалось, он вот-вот расплачется — до чего же кислым было его лицо.

— Куда вы сунетесь со своими толстыми ляжками, разрушая идеи высокой моды?

Он становился все агрессивней, и Маруся пожалела, что рядом нет ни Юрика, ни Степана. Ну не драться же с этим смешным мужичком, хотя в своей весовой категории Маруся победила бы его.

— Как вас зовут? — попробовала она сбить его.

— Константин.

— Ну надо же, я думала, что вы девочка, переодетая в мальчика, и голос такой, как у девочки, — совершенно искренне удивилась Маруся.

Она плавным движением взяла с туалетного столика гель, приготовленный для душа, и, свернув головку бутылки, налила в стакан, из которого пила, граммов 50 тягучего мыла. Оно красиво осело на дне, пришлось размешивать его шариковой ручкой, которую подобрала тут же, возле зеркала. Мыльная пена полезла за край стакана.

— Вы что, будете пить шампунь? — на секунду остановил свою критику Константин.

— Да, я всегда так делаю, когда очень волнуюсь. Знаете, успокаивает, — медленно, волшебным голосом экстрасенса говорила Маруся, — наш разговор закончился, или я должна услышать что-то еще?

Костику хотелось уйти самому, без намеков, и он, не чувствуя никакого подвоха, сказал своим противным голосом.

— Я надеюсь, вы пересмотрите свою позицию и отпустите на свободу Юрия Латуна, чтобы он творил и удивлял нас своим творчеством.

— Как же ты мне надоел, — ласково сказала Маруся и плеснула на Костика мыльной водой из стакана, целясь в лицо. Получилось. Мыло попало в глаза.

Он испуганно вскрикнул, поднес к глазам ладони и тихо выругался. У фрика оказался приятный мужского тембра голос.

— Теперь все смоем водичкой, я помогу, — и Маруся потянула его к раковине. — Сейчас перестанет щипать, и ты освободишься от навязчивой идеи, — утешала «воспитательница» его тихий скулеж, и… добавила на его крашеную голову дополнительную порцию геля. Он потёк за уши и шею, а Маруся помогала Костику ощутить всю прелесть любимого аромата, оттянув воротник рубашки, чтоб не замочил, и там, за кромкой волос, она увидала знакомое тату — маленькую пятнистую ящерку!

Оставив Парамонова самого бороться с мыльными пузырями, она вышла из душевой.

«Может, все геи делают на шее тату в виде ящерки?»

По коридору приближались шаги, знакомый голос Юрика и раскатистый смех Олешки. Друзья принесли с собой несколько банок холодного пива и чудесную новость: национальная телевизионная компания назначила на завтра переговоры с переводчиком об условиях работы, проживания и задачах телевизионного проекта. Вечером ждали актёры из театра «На ходулях».

— Я рада за вас, мои дорогие мучители! — воскликнула Маруся.

Пиво она пить не стала, но посидеть «за круглым столом» ей очень хотелось. Её снедала неопределённость. Как же ее выступление воспринял Стилист? Доволен ли ее работой Олешка? Похвалили бы, ешкин кот, что ли! Её женская интуиция ловила не очень положительные флюиды от этих двоих. Она знала, как может радоваться Степан. Знала и то, что Юрик, впадавший в большие раздумья, становился невнимательным, тихим и очень обидчивым. Пауза за столом затянулась, и она не выдержала:

— Ну что вы затихарились? Я требую аплодисментов!

Стилист смял в руке пустую банку из-под пива.

— Ну что, так все плохо получилось? Не нравится? Провалила твой триумф?

— Какой мой? Ты показывала инсталляцию Степана. Любопытно получилось, но это не моя идея, не мой жанр. И в нем есть что-то от предательства. Придумали что-то сами и явили миру вашего общего ребенка.

Маруся ошарашенно повернулась к Олешке. Тот бешено завращал глазами, подбирая умеренные ругательства.

— Мексиканский сериал! — раздалось за спиной.

И душевой вышел абсолютно незнакомый всем человек. Костика никто никогда не видел без грима. Тщательно вымывая из глаз мыло, он уничтожил с лица всю живопись, на что и рассчитывала Маруся. Мокрые волосы без поддержки фена и стилинг-геля лежали на лбу плоским пионерским чубчиком. Нос и щеки, покрытые россыпью конопушек, выдавали привычный образ сельского парня, приехавшего на городской рынок Ждановичи за новыми джинсами.

— Стоит оставить женщину одну, как у неё в ванной поселяется мужчина! — прокомметировал появление Костика Стилист.

Маруся захохотала:

— Это же Парамонов, только умытый!

Костик угрюмо посмотрел на Марусю и молвил:

— Перемена ориентации, женщина среди геев, измена бойфренда, неожиданный ребенок, падшая модель вещает об этом всему миру!

— Держите меня, а не то я его придушу! — завопила Маруся. Но к Парамонову ближе всех стоял Степашка. Он грубо толкнул арт-директора к двери, Костик потерял равновесие и неуклюже свалился на пол. Дверь открылась — и на пороге обнаружились двое улыбающихся осветителей с огромной корзиной, роз. Они аккуратно обошли лежащего на полу Парамонова, поставили корзину перед Марусей и галантно поцеловали ей руки. Поклонники сделали селфи со звездой подиума, Стилистом и Олешкой и даже с сидящим на полу Парамоновым. Нашествие французов выглядело трогательно и почти заменило ожидаемые Марусей аплодисменты.

— Маруся, нам всем надо объясниться, — предложил Степан.

— Ничего не буду объяснять. Не желаю, — строго оборвала его суровая бухгалтерша. — Мой секрет должен созреть, — шепотом добавила она.

44. Местные радости и разочарования. Последний заход

Геля, растратившая на зонтики деньги, припасенные для подарков из Парижа, никак не могла понять, что сделал с ней новый знакомый, заставивший поверить в крайне сомнительный проект, в который он втравил спокойного и уравновешенного Юрика. Действо вышло за рамки конкурса, и ведь, странное дело, — все в зале были в трансе, включая жюри. Забыли, что публика должна сидеть смиренно. А тут хлопали-топали, свистели, визжали, стонали, телефонами мигали. Сначала Геля с недоверием отнеслась к идее с зонтиками, которые должны иллюстрировать дождь над подиумом. А когда среди толпы раскрылись разноцветные парасоны моделек, заметила: дамы в зале тоже стали шарить в своих сумках в поисках зонтов. Чудный перфоманс! Теперь у нее будет восемь дорогущих парижских зонтов на все случаи жизни. Ух ты, Степан Олешка, Алешничек проклятый, мой маг и герой!

Вечером Геля с желтой коллекцией погрузилась в самолет. Улетать так скоро совсем не хотелось. В ее жизни появился новый человек, который вызывал очень противоречивые чувства, и следовало бы на месте разобраться — в чем этот магнетизм, идущий потоком от Олешки, а Геля воспринимала это слово не как фамилию, а имя олененка, отставшего от рождественского воза с подарками.

Олешка все знал про подарки! Он необычно мыслил, разговаривал и действовал! А это чудесное состояния ожидания, когда он представлял свои необычные проекты! Им названия даже невозможно было придумать!

Парамонов отправлял ее одну, но Геля на него не обижалась. Ей хотелось побыть наедине с собой, чтобы остыть — или понять, что кипение только началось.

Гена попробовал написать Стилисту письмо с вопросами, которые очень мучили его. Письмо получилось длинным и жалким. Надо было разговаривать, глядя друг другу в глаза. Уж не поехать ли в аэропорт и увидеть своими глазами возвращение Юрика Латуна и главное — реакцию на встречу? Узнать, какая муха укусила Стилиста, который так внезапно оставил давние отношения, ничего не объяснив.

В этот день он изо всех сил держался без своего допинга, чтобы никакой мелочью не испортить о себе впечатление после разлуки.

После исчезновения Стилиста жизнь Голявина стала однообразной: его работа максимально сократилась. Он конфликтовал, приходил на показы навеселе, перестал навещать «качалку», дизайнеры были недовольны его видом. Всё шло к разрыву контракта. Он много раз пытался найти себе нового друга, но заменить Юрика никто не мог. Вернуть Стилиста для Гены означало — вернуться в прежнюю беззаботную жизнь с красивым отдыхом, путешествиями, стильной одеждой и уважением.

Да, он поедет в аэропорт, чтобы приблизить встречу со Стилистом и прямо спросить его: что означает такая перемена в отношениях?

Голявин тщательно готовился к встрече.

В обмен на винтажные очки Louis Vuitton его постригли и побрили, как в прежние времена.

Косметичке понравилась его спортивная сумка Ralph Lauren, и она, приняв бартер, возилась с ним два часа, убирая с лица последствия неправильной жизни. Маникюрша привела в порядок ногти за копеечный брелок, который болтался у него на барсетке.

Гена долго выбирал что надеть. Решил взять пиджак Стилиста, который когда-то возил в химчистку. Пиджак завис в шкафу на целый год, а теперь мог напомнить Юрику о прежних отношениях. Положил в портфель фляжку с виски и в Ботаническом саду купил тугой букет желтых роз, упакованных в крафтовую бумагу, которую не стал снимать.

Самолёт прилетал утром. Ночь оказалась бессонной, и в три часа Гена, чтобы убить время, направился в ночной клуб. В этот час веселье там достигало апогея.

Такое заведение в Минске существовало всего одно. В голубой подвальчик стекались многие не принятые обществом личности. Гена особо светиться со своей ориентацией не хотел, но ему не хватало спокойного общения, без намёков, подколов и оскорблений. В конце концов, не один же он такой, в Беларуси официально зарегистрировано более 70 тысяч мужчин, которые ведут свою жизнь, опровергая природные законы.

У входа в клуб крутилось несколько гопников. Голявина внезапно пронзило нехорошее предчувствие. Два года назад они со Стилистом едва вырвались из кольца пьяных «общественных воспитателей». Повезло, что рядом проходил милицейский патруль. Те, кого подкараулили возле клуба часом раньше, были жестоко избиты.

Гопники смотрели на него, цыкали слюной себе под ноги и лениво переговаривались. Назад поворачивать поздно. Только бежать к двери клуба, где отсидеться до приезда наряда милиции. До цели — метров сто. Гена, ещё надеясь на спасение, как опытный спринтер, взял старт с места, ловко обошёл одного из недоброжелателей, но другой оказался половчее, схватил за полу пиджака, и подоспевшие дружки потащили добычу в кусты сирени. Охранник видел этот захват, но в душе одобрял «воспитателей». Инцидент происходил вне зоны клуба, и сообщать о нём в опорный пункт он не спешил. А когда сообщил, то на место происшествия требовалась не только милиция, но и «скорая».

В больницу Гена попал весь посеченный мелкими царапинами. Гопники, обнаружив свёрток с розами, своё наказание закончили поркой колючими стеблями изысканного нидерландского букета по самым нежным местам. Но эту антиэстетичную экзекуцию Голявин уже никак не воспринимал. «Скорая» не приняла всерьёз травмы гея, и, пролежав в коридоре в больницы два часа без внимания, Гена не приходя в сознание, умер от внутреннего кровотечения.

45. Дурачьё вы, господа хорошие!

Пассажиры маялись в ожидании багажа возле движущейся ленты, а Степан задевал их вопросами:

— Вы разговариваете по-мински? Я уже давал вам автограф?

— Какой-то ты не в меру радостный, — одёрнула его Маруся.

— У радости нет меры. Если научишься радоваться мелочам — ты будешь счастливым человеком. А тебе это особенно к лицу. Гармония рождается из положительных эмоций, — отвечал Олешка, ловко снимая с ленты чемодан Маруси, — впереди у нас много открытий! Нутром чувствую — оно меня никогда не подводило.

Маруся вздохнула:

— Столько денег ухлопано, а мне до конца не понятно…

Но она в душе радовалась, что Степан как-то сумел наладить отношения со Стилистом. Утром она застала их вместе возле ресепшна с чашечками кофе. И сейчас они оживленно болтали, обсуждали новые идеи будущего проекта. А ей говорить не хотелось. «Ну, это без меня, — размышляла она, — у меня впереди свой проект».

На толстой Марусе живот с пятимесячной беременностью смотрелся гармонично и в соответствии с её фигурой. Она красиво плыла среди толпы, украшая своей яркостью и цельностью пассажирский поток из деловых государственных лиц, их тощих жен с капризными лицами, туристами, усталыми от впечатлений и расстроенных возвращением в стабильную действительность родной страны. Иногда она специально отставала, чтобы увидеть, как ищет её глазами Юрик.

Мрачному Парамонову хотелось поддержки и одобрения — в Минск он летел «нормальным человеком», без начесов, боевой раскраски, только сережка в ухе осталась от его прежнего прикида. Его вихлявая фигура появлялась то слева, то справа от Маруси. Она цыкнула на него, чтобы не путался под ногами. Обиженный Парамонов пытался кого-то вызвонить из «Карамелей», чтобы приехали за ним в аэропорт, и узнал свежую новость о Гене Голявине, жестоко избитом гопниками возле гей-клуба.

— Юрик, Гены больше нет, его убили, — прерывающийся голос Костика достиг Стилиста.

Латун остановился и вопросительно посмотрел на Марусю. Как правило, она знала все ответы на вопросы, которые ему задавали.

— Ты знаешь Гену?

— Нет! — твердо ответила Маруся.

— А ты, Олешка, знаешь Гену?

Степан отрицательно мотнул головой:

— Нет!

— Мы не знаем Гену, но выражаем семье погибшего соболезнование, закрыл тему Стилист и вернулся к разговору с Олешкой.

— Ну как же, это же был твой… — начал объяснения Парамонов, но Маруся больно наступила ему на ногу:

— Парамонов, ты ведь знаешь, из-за чего убивают возле гей-клуба!

— Ну да, конечно, можно предположить — согласно закивал Костя.

— А знаешь ли ты, Парамонов, за что убивают на улице, на выходе из аэропорта? Ты хочешь о чем-то напомнить Юрику своими дурацкими разговорами? Хочешь занять место Гены Голявина? Я вижу, ты и серёжку вдел в ухо, чтобы все видели твою ориентацию. Знаешь ведь, что серёжки носили принцы, пираты или педики. Ты явно не из принцев, и корабля твоего здесь не видно! И знаешь, что тебе скажу? Гопники есть везде! Им нравится убивать тех, у кого блестящие кнопки в ушах! Вон они смотрят на тебя, знают с кем ты дружишь, куда ходишь. Не тащи Юрика за собой в могилу. Он не помнит Гену и прежнюю свою жизнь.

Теперь Парамонову казалось, что все смотрят на помеченное женской серёжкой ухо и смеются, ненавидят и презирают его. «Снять, немедленно снять. Просто был в образе…» — бормотал он, замедляя шаги. Остановился возле киоска «Белпочта» и стал выковыривать серёжку из уха.

Маруся рванула ворот блузки, плеснула на ладонь минералки, чтобы охладить пылающее лицо. «Прости, Гена. Я не напомню о тебе».

Никто и не заметил, чего ей стоил разговор с Костиком.

Они пересекли границу таможенного контроля и вышли в зал ожидания. Сразу грянула музыка, и к потолку рванулись шары, наполненные гелием. Длинноногие девочки из «Карамелей» не дали пропасть отвергнутой коллекции. Желтые, невостребованные Парижем платья, выглядели в аэропорту очень оригинально. Модельки с удовольствием демонстировали себя, удивляя слаженностью движений. В первых рядах очень ладно солировала Геля. Короткое выступление, закончилось визгом и смехом. Усталые, вялые после перелета пассажиры охотно снимали этот желтый фейерверк на мобильники и требовали:

— Еще!

Но Геля уже остановилась. Удивила — и достаточно! Бросилась на шею Степану — и вызвала шквал аплодисментов.

— Вот она, трепещущая радость ожидания награды! Кто очень желает — обязательно получит! — ликовал Олешка.

Маруся так не считала. Ей абсолютно не было ясно: нужна ли она Стилисту.

«По-моему, я проиграла», — думала она, но внутренний голос требовал убедиться, что не только Степашке засияла счастливая звезда. Ей хотелось неопровержимых доказательств. Но получилось озвучивание некоего ультиматума:

— Наш с тобой проект закончился. Такой был уговор.

В душе Маруся надеялась, что Юрик остановит, позовёт, задаст какой-нибудь особенный вопрос — и она поедет с ним. Упрямо топила себя:

— Я доберусь на автобусе. «Давай, скажи, что ты меня довезёшь на машине»,

— К маме поедешь? — улыбка погасла на его лице.

— Куда ж ещё! — хитро строила разговор Маруся. «Ну, давай, предложи свой вариант».

— Желаю тебе удачи, — произнёс он, чуть задерживая в своих руках её пальцы.

Пережала! Но назад пути нет. Что еще можно сделать в этой ситуации? Обнять на прощанье!

Обняла и прислушивалась к его дыханию, теплу рук. Щека коснулась его щеки. Застыла чуть дольше, чем требовалось.

А он ничего не сделал, чтобы остановить её. Ни-че-го!

Не умел Стилист ухаживать за девушками!

«Ну не может, не хочет Маруся быть с ним… Недостоин, значит…»

В машину Юрика сели Геля, Степан и даже этот придурок Костик. А Маруся уехала в рейсовом автобусе. Удобно, остановка у самого дома. Только очень-очень печально, тоскливо и грустно, и душу рвет песня «Океана Эльзы» из кабины водителя:

Твій голос

Знайде мене завжди.

Твій голос

Невидимі сліди…

«Он даже не предложил отвезти меня домой. Я ему не нужна. И ребенок ему не нужен», — думала она.

«Она не захотела со мной остаться, даже машину проигнорировала, села на автобус», — страдал он, — насильно мил не будешь!».

Степашка тарабанил про себя детский стишок:

— Мышонок подумал: — сова, пропала моя голова!

Цыпленок подумал: хорек. Он маму мою уволок!

И так они друг перед другом стоит и дрожат от испуга!

А Геля добавила:

— Дурачье вы, господа хорошие.

46. Ожидание

Валентина Петровна почему-то не обрадовалась новости о беременности: «Без мужа рожать собралась? Позорище мое!»

Маруся видела только паническую озабоченность матери тем, что их двухкомнатная совмещенная хрущевка примет еще одного жильца, и спокойствие будет нарушено криком младенца по ночам, пеленками на кухне, изменением привычного распорядка.

Отношения между дочкой и мамой порой накалялись настолько, что хотелось уйти куда глаза глядят, но на съемную квартиру у Маруси денег не хватало. Старалась дома не мозолить глаза своим животом. Ездила на занятия постдипломного образования, после нархоза хотела добавить еще одну специальность — психолога, рассчитывала до родов осилить экстерном весь курс.

Группу посещали очень разные люди: учителя, неудавшиеся бизнесмены, истеричные женщины на грани суицида. Занятия проходили в виде тренингов — решали смешные задачки, играли в странные игры, изображали героев классических пьес. Такая система обучения очень забавляла бухгалтершу и по-другому расставляла акценты в ее жизни.

Через неделю Маруся легко определяла риски общения с матерью. Иногда все шло не так, как предсказывали педагоги. В особых случаях, когда она хотела положить свою жизнь на схемы поведения, все оказывалось не таким прямолинейным. Пока ей не ясно было — почему же Стилист так сдержанно встретил сообщение, которое она сделала с подиума. Сюрприз остался запредельным для его понимания.

Мать предложила сделать к появлению малыша косметический ремонт — хотя бы обои свежие поклеить. А дочке не хотелось менять старые, с оставшимися рисунками Юрика.

Маруся каждый вечер подрисовывала к хвостатой компании на стенах спальни новых персонажей, стараясь соблюдать их родословную. Потом на стене стали появляться небольшие сюжеты, рассказывающие о Марусиной жизни. На обоях выросла большая, криво заштрихованная морковка, остриём вверх, длинная фигура человека, держащего за руку Винни-Пуха, и маленький человек с головой смайлика.

Мать бросила взгляд на эти пещерные изображения и, уронив на пол трубку новых обоев, со смехом повалилась на кровать.

— Ты бы у соседского Никитки поучилась хрен рисовать. Он вон как ловко в подъезде изобразил, как дети делаются, поганец.

— Где ты видишь здесь хрен? Это Эйфелева башня! — обиделась Маруся.

— Ну конечно, это Париж. Вот тот дрыщ — Юрка-стилист, папенька нашего рабёночка, а этот толстопузик, которого он тянет за руку в кусты, — ты, моя дочь. Так что всё равно тема хрена здесь раскрыта как никогда!

«Какой яркий материал для обсуждения на психологических этюдах», — подумала Маруся.

47. Работа

Матерый киношник Клавис Арно простоял в съемочном павильоне около часа, наблюдая, как Степан со Стилистом монтировали шарнирные декорации. Они громко обсуждали ошибки сложной конструкции и вдруг стали решительно разбирать его левую часть. Такелажники значительно осложняли им работу, потому что не могли понять «конструкторов», не знающих французского.

Клавис понимал, о чем идет разговор на съемочной площадке. В нужный момент Арно выскочил к декорации и поддержал падающее ее крыло. До вечера мужчины вместе смонтировали задник и движущуюся часть, правильно распределив шарниры, и стали настоящими друзьями.

— Еще бы! Он наш, почти беларус — мама польско-еврейских корней, — смеялся Олешка.

Арно пять лет в юности прожил в Москве, куда привез семью его отец, аккредитованный иностранный журналист газеты Liberation. Он организовал для семьи парочку экскурсий на съемочную площадку «Мосфильма», где произошло феерическое знакомство с Отаром Иоселиани. Именно этот режиссёр раскрыл для Клависа фантастический кайф от процесса рождения фильма и вызвал у него горячее желание попробовать себя в кино. Отар доверил первую роль в своем фильме «Фавориты луны» семнадцатилетнему французу — Иоселиани любил снимать вместо актеров-профессионалов своих знакомых и друзей. И когда грузинский режиссер переместился во Францию, дружба с Арно еще более окрепла.

Клавис боготворил Иоселиани за то, что он не ассимилировался в чужой среде, работал очень своеобразно и подавал пример для творческих поисков. Стилист с Олешкой в свободные часы пересмотрели все фильмы Иоселиани, перелопатив даже архив с документалистикой, которую тот делал до «французского периода», слушали грузинские песни и пили «Телиани» или «Киндзмараули».

По вечерам Олешка делился с Гелей новыми впечатлениями. А Стилист тосковал. Он хотел бы поговорить с Марусей, услышать ее испуганные вопросы и рассказы про погоду в Минске. Хотелось, чтобы она попросила его привезти что-нибудь. Но она была внедосягаемости. Интернет её не находил, телефон не отвечал.

Стилисту только и оставалось писать письма. Писал он, не помня точного Марусиного адреса. Письма возвращались с пометкой: «адресат не найден». Юрик складывал конверты в картонную коробку от Олешкиных слипонов, но писать свои послания не прекратил.

Письма Юрика состояли из рисунков. На гармошках-раскадровках тонким жалом ручки-роллера Латун изображал историю общения с Марусечкой. Детали, на которые он хотел обратить внимание, подмалевывались цветным фломастером или карандашами. Аппликации из оберток шоколада и конфет, билетов на Эйфелеву башню, чеков из соседнего магазина, открыток для туристов и рекламок, брошенных в почтовый ящик, несли в себе сложную и веселую информацию о жизни в Париже. Они имели суперкороткие надписи: «Хочу быть с тобой» или «Скучаю», «Это я, Юрик». Степашка угорал со смеху, разглядывая карикатуры, где друг выступал главным героем, но без всякой претензии на роль мачо.

Стилист в иллюстрациях к письму был ироничен и нежен. Изображая Марусечку, он никогда не рисовал ее уродливой или такой же смешной, как изображал себя. Пышногрудые русалки с загадочно поднятой бровью носили Марусины кудри и манили в камыши. На других рисунках она летала над крышами Парижа, как незавершенная идея Шагала — без пары. А Юрик вместе со Степашкой монтировал чудо-крылья, чтобы подняться к ней.

Стилист слезно просил Евгению Ивановну раздобыть адрес Маруси. Рисовал улицу и план дома, где она спасала его. Просил поехать в Минск, найти квартиру. Но тетка удивляла своей бестолковостью. К тому же Евгения Ивановна усердно лечила несчастного Бекона, который подхватил какую-то заразу. Его мучили тотальные судороги и чудовищный, абсолютно неконтролируемый аппетит. Он не чувствовал вкуса еды и жрал всё, что попало, на первый взгляд, совсем несъедобные вещи.

Тетя Женя очень подробно описывала страдания собаки и горе после съеденных новых сапог и силиконовых формочек для выпечки. На обследование Бекона зарплаты катастрофически не хватало. Поездки к ветеринару с огромным догом, который пугал своими припадками пассажиров в транспорте, стали невозможны. Юрик отсылал в Минск деньги, но поток слез не иссякал. Тетка не слышала просьб племянника.

— Мы уже скоро вернёмся в Беларусь. Ты найдешь Марусю сам и отдашь ей все свои послания. А еще лучше — мы пойдем в печатную фирму «Карандаш» и сделаем альбом из твоих графических эпистол. У тебя будет повод сходить к ней и повиниться в своей тупой нерешительности, — утешал Степан, глядя, как Стилист перекладывает свои письма в коробку побольше из-под вина на шесть бутылок.

Юрик не ходил с Олешкой на сырные вечеринки, не выходил на прогулки, не развлекался фильмами — его накрыла самая обыкновенная хандра, он чахнул возле коробки с конвертами без адреса.

— Тебя пора помещать в книгу рекордов Гиннесса. Сегодня никто в мире не написал столько бумажных посланий без помощи компьютера. Надо красиво оформить твой почтовый бокс, чтобы форма соответствовала содержанию. Ради такого случая я пожертвую тебе бактерицидную французскую пасту «Эльгидиум» с хлоргексином, — неожиданно предложил Олешка.

Стилист замер от удивления,

— Как ты это объясняешь?

— Вот, Юрик, этого я и боялся, — почти серьезно произнес Степашка. — Ты утрачиваешь креативность. Все мозги ушли в эту картонную коробку. Скажи мне, великий художник, какой цвет ляжет на этот унылый картон и повеселит душу?

— Белый, конечно.

— А я что говорю? В зубной пасте главное — белый чистый цвет. А какая философская наполненность! Предотвращает, лечит, устраняет и заставляет сверкать! Паста чудесно держится вторую неделю у меня на штанах, а значит, она будет иметь хорошее сцепление с картоном.

— Ладненько. Я тебя понял, — улыбнулся, наконец, Стилист. — Намалюю пастой птицу с конвертом в клюве! «Лети с приветом, вернись с ответом!»

Юрик нарисовал на всех видимых сторонах коробки по голубю. Все они были разной селекции, но с одинаковыми большими выразительными человеческими глазами.

48. Дундук

Работа на телевидении подошла к концу. Сборы домой не отнимали много времени. Стилист с нетерпением ждал отъезда, но у Степашки оставались нереализованные планы.

— У нас еще три дня по визе, и я хочу попасть на международный фестиваль воздушных шаров. Денег у меня достаточно, чтобы взять в аренду баллон. Не хочешь со мной? — спросил Олешка, заталкивая в рюкзак игрушечные парашютики, на которые извел две свои рубашки.

Стилист с удивлением поднял глаза от своего блокнота, где рисовал впечатления о Париже для очередного письма.

— Друг мой, мы застоялись. Нужен адреналин. Я разок уже поднимался на шаре. Это незабываемое чувство, — уговаривал Олешка.

— Степан, я панически боюсь высоты, — покачал головой Юрик. — Для меня полет на самолёте — большой подвиг. И просто невмочь ждать обратной дороги. Я хочу возвращаться завтра. Сегодня всю ночь представлял, в какую подворотню надо сворачивать с проспекта, чтобы найти дом, где живет Маруся. Ни номера дома не помню, ни квартиры. Я должен увидеть ее и спросить.

— Удивительно, что ты ни о чем не спрашивал у неё в Минске. А она многое могла бы тебе интересного рассказать, — хмыкнул Олешка.

— Я боялся с ней разговаривать. Такое чувство вины навалилось. Она из-за меня потеряла работу, а новую я не мог ей предложить. Повез на конкурс, на котором она чувствовала себя смешной. Хорошо, что публика имела достаточное чувство юмора — приняла ее выступление: и неожиданную песню, и лампочки в животе.

Олешка обессиленно упал на стул:

— Вот это да! Что-то у тебя в мозгах закоротило. Не думал, что ты нашу конкурсную эпопею так воспринимаешь. Твоя модель сделала из фальшивого представления для избранных — яркую импровизацию понятную всем, кроме тебя! Любовь объединяет всё. Это — свет, без которого жить невозможно. И это она говорила не только сидящим в зале, но и тебе, болван! Твоя модель спасала тебя, бездарный фанат Лагерфельда! Благодаря ей мы получили здесь работу. А ты её все еще представляешь бухгалтершей на заводе!

Да, это был удар под дых. Свою бездарность Стилист и так ощущал предельно больно, а тут лучший друг и свет в окошке попал в самое больное место.

Юрик наморщил лоб и внимательно посмотрел на рассерженного Олешку.

— Ты защищаешь Марусю, потому что в неё влюблён! И она, видно, тебя любит. Всё бегала советоваться и следовала твоим указаниям. Проект полностью вы перекроили под себя. Я остался на обочине. Тебе хотелось во Францию, и ты под прикрытием конкурса выехал в Париж.

Юрик говорил и сам ужасался тому, что лезло ему в голову. Из него вылетали абсолютно несправедливые и ужасные обвинения, и он не мог остановиться.

— Стоп, замри! — загородился от него руками Степан. — Спорить с тобой не хочу, но скажу самое главное. У тебя есть два друга: Маруся и я. Мы тебя нигде не предали и не подставили. Ты со своей ориентацией неприкосновенен. Мы боимся тебя оскорбить, нарушить твоё пространство. Ты не идёшь навстречу Марусе — мямлишь, не принимаешь решительных действий. Она не может понять: ты девочек любишь или с мальчиками дружишь. Настоящие мужики цветы дарят, подарки, хотят за попу ущипнуть или нечаянно прижать в лифте, целуют любимых и придумывают для них праздники. В этих отношениях нет места подозрениям и обвинениям. Только вот предмет воздыхания бывает, оказывается, разный. Может ты на меня запал? Так я в этом смысле не любопытный, никогда не задавал таких вопросов: «А что будет, если попробовать?». Насчет Парижа ты тоже ошибся. Я поколесил по миру и могу поехать или полететь куда захочу. Мною движет жажда приключений, которая помогает мне мыслить нестандартно. Я везде ищу этот нестандарт. Но с тобой в определённом смысле — никогда!

Олешка молча собрал свой рюкзак и хлопнул дверью.

Он спускался по лестнице и в такт шагам приговаривал: «дун-дук, дун-дук»…

Стилист будто очнулся: «Мы поссорились».

49. Путешествие на шаре

Общий вес пассажиров корзины складывался их четырёх мелких китайцев, которые приняли Степашку за своего. Они знали русский. Сразу перезнакомились, но Олешка запомнил только имя девушки — её звали Мингжу.

Китайцы не жаждали международной славы, им хотелось подняться в воздух и красиво заснять свой полёт на камеру. Степан пытался обрести чувство спокойствия и радости от полёта и не боялся себе признаться — с Юриком впечатлялся бы веселее. Как-то не так пошёл разговор у них. «Вернусь из полёта — и все исправлю», — пытался успокоить свою совесть Олешка.

Звук включающейся пропановой горелки напоминал шум паяльной лампы, которой в деревне осмаливают забитого к Рождеству кабана. Пожалуй, это был единственный минус в радостном ощущении полета, если не считать девчонку. Китаянка испуганно вздрагивала каждый раз при включении горелок и пронзительно верещала, когда они выключались и наступала тишина.

«Странно, я бы визжал, когда «смалят кабанчика», — думал Олешка, извлекая из своего рюкзака игрушечные парашютики. Он хотел оставить память о полёте и написал на каждом маленьком куполе даты, имена, названия событий, которые впечатлили и порадовали его в последнее время.

Парашютики сносило ветром, и Степан отметил, что он заметно усилился. Пилот пытался маневрировать, попасть в другой воздушный поток, но шар сносило быстрее, чем он менял высоту. Снизившись до критической точки, они неслись прямо на деревья к линии высоковольтных передач.

Степашка прикинул, что через минуты две шар вонзится в вышку или застрянет во влажных проводах.

«Конец по-любому будет печальный. Вряд ли кто-то выживет. Надо немедленно прыгать из корзины. Китайцы свечой поднимутся вверх и минуют опасную преграду. Авось сильно не поломаюсь», — подумал Олешка, и, мелькнув белой подошвой своих кроссовок, сопровождаемый воплями Мингжу, перевалился за борт.

Шар действительно взмыл вверх. В верхнем потоке воздуха на китайцев несло полосатый шар с большой корзиной на шесть пассажиров. Пилоты не имели возможности маневрировать. Два баллона столкнулись и загорелись.

Еще пару минут ужаса, и пылающая конструкция стремительно стала падать вниз, оставляя за собою черный шлейф дыма.

Спасательные команды могли лишь констатировать трагедию. В ней никто не выжил. Последние кадры полета, снятые китайскими туристами, попали в интернет. Вечером Стилист из новостей с ужасом узнал о гибели Олешки.

50. Жених

Марусина бабушка, женщина повышенной вредности, находилась в состоянии постоянной войны с соседями и родственниками. То забор слишком высокий поставила и солнце заслонила на чужих грядках, то её собака ночью донимала весь переулок своим лаем, то горку, на которой всю зиму гуляли дети и подростки, посыпала золой, чтоб шума под окнами было поменьше. Она мастерски умела ругаться и побеждала в любых спорах, оставляя за собой последнее слово. Внучку Машку любила, потому что у самой рождались только мальчики, а девчонка получилась — вылитая Надя в молодости.

Надежда Александровна очень переживала, что девка засиделась в невестах.

Бабушка не считала фигуру Маруси некрасивой, а её — толстой. Когда она видела молодого высокого парня, который, по мнению Надежды Александровны, мог быть кандидатом в женихи, она «тестировала» его каверзными вопросами. Если он выдерживал экзамен — старалась устроить встречу с внучкой. Маруся очень не любила эти подстроенные свидания, но бабушка умела хитростью заманить её к себе, чтобы познакомить с очередным кавалером.

Надежда Александровна позвонила вечером и произнесла волшебное заклинание:

— Нужна помощь.

Маруся купила продукты, погрузила на сумку-тачку, в которой мать возила с рынка овощи, и поехала. Уже подходя к дому бабушки, в кухонном окне увидела сидящего за столом мужчину лет сорока. Значит, опять кавалера нашла!.

— А вот и наша Марусечка, — встретила ее с улыбкой бабушка.

На столе стояло коронное блюдо — картофельная бабка и запотевшая бутылка яблочной браги собственного изготовления. Надежда Александровна еще посуетилась немножко, выкладывая на стол вилки, тарелки, рюмки и пошла во двор, оставив внучку с «положительным мужчиной» для знакомства.

— Вас как зовут? — сразу начала разговор Маруся. — Как меня, полагаю, бабушка сообщила.

— Валерий я, — с любопытством разглядывая потенциальную невесту, ответил кавалер.

— Я хочу вас попросить, Валерий, закончить скорее наше свидание. Поешьте на радость Надежде Александровне — и разойдемся, будто мы договорились сходить с вами в кино или цирк, а, может, сразу — в загс! Бабушка расстроится, пока не увидит результаты своей деятельности. Но я совсем не одинока. Вы уж извините, не хочу тратить ваше время и своё тоже.

Валерий улыбнулся:

— Все ясно, по-честному. Но хотелось бы узнать, — я такой неинтересный, что вы меня сразу отвергли?

— У меня есть жених, — попыталась закрыть тему Маруся.

— А может, я во сто раз лучше? — усмехался собеседник, наливая себе в стакан бабушкину бражку.

— «Лучше» — это в каком смысле? Поёте, танцуете, имеете дачу на Канарах, машину?

— Ну, у вас и запросы, Маруся! Машина у меня есть и дача тоже. Если выпью — могу спеть и станцевать.

— Я пьющих не люблю.

— Что ж бражку на стол выставили?

— А это хитрая проверка. Устоите или нет. Но, пока еще бутылка не пустая, ответьте на пару дежурных вопросов: где вы познакомились с бабушкой?

— В бане, красавица, — отвечал он, оценивая первый глоток бабушкиного пойла.

— Вы что, истопник или банщик? А может, тетка с усами? — рассмеялась Маруся.

— Венички принёс продавать. Тут ваша бабушка со знанием дела стала спрашивать, как я их складываю, где режу. Я про дачку рассказал и о том, что на дачке хозяйки нет, — с аппетитом поедая картофельную бабку, признавался Валерий. — Рассказал про хозяйство, то да сё, она и предложила познакомить с внучкой. Не хотите съездить ко мне в гости?

— И что у вас за хозяйство — свинки, коровы, куры?

— Нет, с этим много возни. Мое хозяйство — пруд. Я его два года назад мальками заселил, а в этом году уже ловлю свой урожай. Карасики у меня, Маруся.

Гость слегка захмелел, но все еще подливал себе из бутылки.

— Ну, вот, у меня кондиция наступила для исполнения песен.

— Давайте, пойте, и мы разойдемся, — предложила Маруся.

«Жених» улыбнулся и начал:

— Маруся раз, два, три, калина,

чернявая дивчина в саду ягоду рвала…

— А сабелькой вы не помахиваете? — поинтересовалась «невеста».

— Да, есть сабелька, а как вы догадались? — подбоченился он.

— Да уж очень вид у вас молодецкий! — усмехнулась Маруся

— Дед мой из казаков, — хвалился жених.

Бабушка была довольна разговорами. Загрузила Марусину тележку картошкой и бураками, вручила груз Валерию, строго наказав помочь доставить до подъезда.

В автобусе Маруся сразу получила свободное место, которое для неё выхлопотал казачок, согнав с переднего сидения двух школьниц со смартфонами. Она с любопытством отмечала, как прямо он держал спину, запросто находил контакт с людьми, задевая их веселыми доброжелательными фразами, легко объяснял, почему тяжелая сумка оказалась в проходе, — и никто не смел на него обидеться.

Валерий легко спустил со ступенек тележку и подал Марусе руку.

— А что вы сказали этим двум девчушкам, у которых отжали для меня место? — полюбопытствовала Маруся.

— Да ничего особенного. Сказал, что места эти для пенсионеров, инвалидов и беременных. Потом спросил, к какой категории они себя относят, — хохотнул он.

Маруся смутилась.

— А к какой категории вы относите меня?

— Думаю, это — последняя категория, — снова широко улыбнулся он. — К беременным.

— Неужто так сильно заметно? — удивилась Маруся.

— Для рядового человека, может, и незаметно. А для специалиста — шестой месяц, как пить дать!

— Специалиста? — выдохнула Маруся. — Вы ж веники вяжете, рыб разводите…

— Это я делаю в свободное от работы время. К тому же у меня сейчас отпуск. Отдыхаю я.

Маруся остановилась и посмотрела ему в глаза:

— И с каким специалистом я разговариваю?

Она всматривалась в лицо «жениха», пытаясь найти в нем признаки откровенного вранья. Но Валерий широко и открыто улыбался, наслаждаясь произведенным эффектом.

— Я врач акушер-гинеколог, высшей категории, доцент кафедры акушерства, гинекологии и репродуктивного здоровья БелМАПО.

Он галантно пропустил Марусю вперёд и потянул вслед за ней тележку с картошкой.

Тем временем Геля, получившая задание раздобыть адрес Маруси, кружила возле ее дома уже минут тридцать. В руках она держала план застройки, который постоянно сравнивала с рисунком Юрика, где был отмечен нужный дом. Но Стилист что-то упустил в своем чертеже. Геля тыкалась в чужие квартиры, где про Марусю ничего не знали. Рядом стояли два очень похожих дома, не отмеченных Юриком в плане. Следовало проверить, кто там живет на третьем этаже в первом подъезде.

Геля ни за что бы не пошла искать квартиру Маруси, разрушительницы проекта Латуна. То, что Геля хотела спасти — толстуха раздербанила, не оставив никаких надежд на будущее сотрудничество с Юриком. Даже долгая дружба с ним не могла помочь принять новые интересы Стилиста. Если толстуха спасла его — вовсе не означало, что такую фигуру надо тащить в модельный бизнес! Понятно, что Латун любит общаться с необыкновенными, креативными, талантливыми. Олешка действительно заслуживает его внимания. А Маруся — чужая в этой компании!

Геля скосила напрямую угол к дому, который хотела посетить. Перед ней, неспешно разговаривая, двигались двое. Мужчина вез тяжелую поклажу и оберегал свою спутницу, пропуская вперед по узкой дорожке, где надо, поддерживал за локоть. Так могли бы разговаривать очень близкие люди. Пара, поравнявшись со скамейкой с сидящими старушками, остановилась, чтобы поздороваться. Геля могла рассмотреть слегка отекшее, без косметики лицо Маруси. Окликнуть ее она не решилась, но дело довести до конца было необходимо.

Чуть повременив, она зашла в подъезд и стала подниматься на третий этаж, чтобы точно знать номер квартиры, дверь которой по плану Юрика стояла фронтально справа. Из-за приоткрытой двери с цифрой одиннадцать Геля услышала окончание разговора:

— Какая разница — мальчик или девочка? Я сделаю все, чтобы малыш родился здоровеньким!

«Семейные радости!» — рассмеялась Геля-разведчица, сбегая по лестнице вниз. — Маруся беременна, и у нее есть муж! Ну прямо от сердца отлегло. Все вернется на круги своя. Никакого адреса не надо».

51. Трагические новости. Письмо Олешки

С матерью жилось трудно. Всё, что ни делала Маруся, подвергалось жёсткой критике.

— Дура, дай мне его телефон, — периодически требовала Валентина Петровна. — Он должен знать, что у него ребёнок.

Но Маруся считала, что ей никто ничего не должен, и не хотела, чтобы её любили по принуждению.

Телефон утопила в туалете, чтобы небыло соблазна звонить. Лицо стало рябым. Она разглядывала в зеркало тёмные пигментные пятна, обсыпавшие кожу над верхней губой, и улыбалась: похоже на ящерку. У него такая на шее нарисована. Волосы опять собирала в простой хвостик — мать не разрешала долго возиться с причесыванием, страшила, что это повлияет на роды. Маруся стала рассеянной, натыкалась на стулья, спотыкалась на лестнице. Из-за живота не видела кривых дорожек возле дома, и мать выводила её на прогулку, ухвативши под руку.

Малыш развивался правильно, и чем скорее приближалось время рожать, тем лучше стирались ненужные воспоминания с дурацкими надеждами на семью. Всё Марусино состояние подчинялось чудесному ожиданию. И только во сне она вспоминала его, всегда очень несчастного, с забинтованной головой.

Оставалось два месяца до великого события, когда мать молча сунула ей трубку телефона. Маруся услышала совсем незнакомый женский голос:

— Вы Маруся Шиян? У меня для вас есть пакет. Я могу переслать его по почте или сами придёте?

— Кто говорит? От кого пакет?

На том конце провода замялись, и в следующую секунду ошарашенная Маруся вцепилась в спинку стула, который пододвинула ей мать.

— Вам пакет от Олешки Степана. Когда в его комнату заселили новых жильцов, мы обнаружили конверт. По адресу нашли ваш телефон.

— Господи, что там случилось с Олешкой?

— Ой, вы не знаете? В июле он поднялся на воздушном шаре, чтобы испытать какой-то свой аппарат.

— И что случилось?

— Шар взорвался.

«Привет, красавица Маруся. Наверное, ты ещё больше похорошела, потому что женщины в таком положении всегда прекрасны! Ты не представляешь, как же мне тяжело скрывать твою тайну. Я всё надеюсь, что ты встретишься с Юрасем где-нибудь на проспекте, и он увидит, как он изменил твою фигуру в самую прекрасную сторону. Мне кажется, что он классный мужик. Ни разу за это время он не дал мне повода сомневаться в этом. Вспоминал тебя очень часто. Жаловался, что твой телефон не отвечает и даже ездил к тебе разок. Но побоялся зайти. Думает, что ты его ненавидишь за безрезультатную поездку в Париж. Вообще, его настроение мне не очень нравится, хандрит. Сходи обязательно, если получится, на его выставку, она откроется в сентябре, если, ты сможешь прийти. Это замечательное событие придаст ему силы для ожидания, когда ты вспомнишь о нём, хотя бы как о верном друге, но мне хотелось, чтобы у него сохранился шанс почувствовать себя отцом. (И не один раз! Хе-хе!) Поверь, ему про алешничек надо петь по три раза в сутки. Я тут задумал одно очень креативное выступление, но проверить эффект могу только я. Это будет нечто грандиозное. Без тебя нет мочи вспоминать наше выступление в Париже. Хочется повторить его. Ты как? Ну да, пока не готова, я знаю. А помнишь мой номер телефона? Думаю, это большая ржавая жесть — уничтожить все контакты с нами. Стилисту не звонишь, но я же не виноват в ваших отношениях. Ты мне тоже нужна.

Твой верный друг Степашка.»

Маруся приняла два таблетки но-шпы и прилегла на диван. Но через два часа схватки стали более частыми, и стало ясно, что надо вызывать «скорую».

52. Переговоры

Утомившись за бессонную ночь от боли, грубости и страшных мыслей, Маруся потеряла все свои эмоции. Ребёнка сразу унесли, и она ещё не понимала, радоваться или горевать — мальчишечка родился с весом чуть больше батона с изюмом. Врачи успокаивали, что даже доношенные дети порой рождаются с низким весом. Выправится. На третьи сутки Марусю стали спрашивать об отце ребёнка. Она нагрянула в ординаторскую с громкими вопросами и слезами. Среди медицинских терминов о билирубине, эритроцитах, которые указывают на раннюю желтуху, молодая мама поняла лишь одно: требовалось заменное переливание крови. Марусина кровь для переливания не подходила — ребёнок наследовал кровь отца.

Она вспомнила про жениха от бабушки. Валерий приехал через час, позвал в ординаторскую и спокойно предложил:

— Лучший выход из положения — искать донора. Ведь мы предполагаем, кто это может быть? Звони, сообщай ему, что надо спасать сына. Завтра я тебя с малышом заберу в Институт охраны детства и материнства. Переливание будем делать там. И вот еще — возьми. Пригодится, — и он протянул Марусе старенький, видавший виды «Самсунг»

Она не могла вспомнить мобильный номер Юрика, а телефон в доме Евгении Ивановны не отвечал целый день, и только в девять вечера она услышала её усталый голос:

— Машенька, да разве ж можно так пропадать навсегда?

Модуляции голоса Евгении Ивановны то взбирались высоко вверх и входили в резонанс с космическими пространствами, то падали вниз и становились почти неразличимы из-за шумного дыхания, шмыганья носом и шумных трагических вздохов.

Юрик после приезда впал в тяжелейшую депрессию, и в этом, конечно, виновата Маруся. Почему внезапно пропала, именно тогда, когда он нуждался в поддержке! Стёпа так задурил ему голову своими фантастическими идеями, что работать в «Карамели» не пошёл. Вообще перестал заниматься дизайном. Устроился в крохотную парикмахерскую при Доме быта. Просто чтобы чем-то заняться…

Маруся слушала и пыталась вставить в этот непрерывающийся горький поток слов свой важный вопрос: «Как найти Юрика?» Тетка без передыху приступила к новой теме: начался рассказ о несчастном Беконе, его щенячей юности и долгой мучительной собачьей смерти.

Драгоценное время иссякало, надежда на помощь перерастала в страх, и зудящее раздражение ломало представления о спокойствии, тактичности и хорошем воспитании.

— И в самом деле, там у вас полная жопа! — перебила Маруся теткины изливания. Но Евгения Ивановна не обратила внимания на Марусину грубость и продолжала свой скорбный монолог:

— Теперь я одна-одинёшенька! Наверное, Юрик с этим Степаном… Все проблемы вернулись, — и Евгения Ивановна сделала небольшую паузу, чтобы взять новый носовой платок.

— Телефон! Мне срочно нужен номер телефона Юры!

— Он не отвечает на мои звонки, не открывает дверь, — жаловалась тетка.

— Евгения Ивановна! Продиктуйте мне номер телефона Юрика! — чуть не плача просила Маруся. — Да, я его не помню, не знаю. У меня его нет. Ради бога, просто номер телефона! Можно с адресом.

Тетка заставила два раза повторить номер, который продиктовала и выпускать телефонную трубку не собиралась.

— Я не могу больше говорить! Я спешу, — повторяла Маруся, но после «до свиданья, ну все, до встречи» — следовал новый вопрос.

Она выбрала удобный момент, чтобы отключиться. Но не тут-то было. Вопросы у Евгении Ивановны не кончились. Она звонила каждые пять минут, извинялась и переспрашивала одно и то же.

«Вот так, наверное, выглядит телефонный терроризм», — нахмурилась Маруся и решительно отключила мобильник.

Часы показывали около двенадцати — близилось кормление.

Малыш мог выпить только 15–20 граммов молока. Его следовало сцедить и, завернув бутылочку в тёплую пелёнку, занести в другое отделение, где находились проблемные дети. Если получалось быстро заснуть, то для отдыха оставалось всего пять часов.

Она вышла в час ночи в больничной рубахе в тёмный коридор и набрала заветный номер. Он сразу поднял трубку. Юрик будто ждал Марусиного звонка.

— Говорите, я вас внимательно слушаю, — медленно и четко произнёс он каждое слово.

— Это я, Маруся! — выпалила она и замолкла. — Мне очень надо тебя видеть! — добавила, запинаясь, и затаила дыхание.

— Я занят, — прозвучал в ответ бесцветный голос.

— Юрик, ты помнишь, как я тебя из дурки спасала? — кричала она в трубку.

Неопределенность и отчуждение, холодное чувство безысходности сквозили в ответ.

— Сегодня я нуждаюсь в твоей помощи! Орловская, седьмая больница. Я тебя встречу на входе. В восемь. Пожалуйста. Ты придёшь?

Ей показалось, что она недостаточно убедительна — он проспит или не захочет приехать. Она слышала его дыхание в трубке. Пауза затянулась, как петля.

— Ладно, я возьму такси и сама приеду за тобой. Завтра в семь.

Он молчал.

— Скажи что-нибудь! — срывалась Маруся.

Дежурная медсестра тронула её плечо:

— Долго будешь нарушать режим? Все отдыхают, а ты орёшь, как на улице! И что такие нервы? Молоко перегорит!

В этот момент трубка ожила, и она услышала:

— Приедь за мной сейчас. Я не могу ждать до утра. Приедь немедленно.

Да, конечно, она должна ехать. Только в чем? На ней рубашка со штемпелем больницы и кособокие тапки. Гардероб закрыт.

В ординаторской горел свет, дежурила Маргарита Ивановна — женщина крепкой комплекции, и это было счастье. Ивановны на месте не было, а её плащ почти подходящего размера хоть и не застегнулся на Марусе, но все-таки выглядел приличнее, чем халат. В нём она выбежала из отделения к стоянке такси.

Квартира оказалась не заперта, а он сидел под дверью, устало прислонившись к встроенному шкафу. И всё выглядело, как раньше, когда она вытаскивала его, чужого потерянного человека с пробитой головой, из странной истории, где время остановилось.

Отключенный холодильник, протекающий в ванной кран. На подоконнике стоял сухой почерневший букет в вазе без воды. На расстеленной постели валялся художественный альбом Мунка с помятыми страницами, на них — грубо нарезанная колбаса. Но более всего её удивил вид Стилиста. Он был одет в спортивные штаны!

— Я думал — ты никогда не захочешь меня найти!

Как же он это произнёс! Будто гарпун вонзился между лопаток. Внезапное чувство вины так пронзило Марусю, что она бросилась навстречу Юрику и обхватила его безвольные плечи.

Его руки не обнимали, его губы не целовали.

Маруся усадила Стилиста на край кровати, стащила с его ног дырявые носки, сняла несвежую рубашку, застегнутую наперекосяк, и повела в ванную. Поставила под душ. Он стоял, как заколдованный, покорно принимая ее заботу, послушно поворачивался под струей воды, несчастный потерянный гей, с него следовало смыть старую оболочку и сообщить о маленьком человеке, который мог бы его называть папой.

Маруся перестелила кровать и с трудом заставила его лечь. Тихонько пела над ним про алешнічак. Веки его перестали дрожать, лицо стало спокойным. Казалось, он спал, но стоило ей пошевелиться, как Юрик вцепился в её руку.

— Я умру без тебя.

— Спи. Я здесь. Ты не умрёшь. У нас с тобой очень важное дело. Ради него стоит жить.

В три ночи раздался звонок в дверь.

Невыспавшаяся Маруся, шлепая босыми ногами по полу, отмечала про себя, что такой нахальный трезвон мог быть только у одного человека. Она грустно вздохнула и посмотрела в глазок. На лестничной площадке просматривалось несомненное чудо — пропавший и оплаканный Олешка с мятым букетом, добытым с клумбы у дома. Он слегка похудел и оброс, но был все также весел и громогласен.

— Я знал, что вы будете вместе, я знал!

Как же меняется отношение к окружающему миру у этих новоиспеченных мамаш! Ничего в мире не существует, кроме программы сохранения чада. Хороший сон и спокойствие, — тогда у дитёнка не разовьётся от колик и крика пупочная грыжа, он будет расти правильно, без нервных тиков, вовремя встречая праздники первых зубов, первого слова и радости первых самостоятельных шагов. Так предсказано в умных книгах для хороших родителей, написанных строгими педиатрами. «Хороший сон и спокойствие!», — этот лозунг Маруся усвоила очень хорошо. Поэтому, широко размахнувшись, въехала Степашке по уху так, что он чуть не упал, но она удержала его, схватила за рукав и прижала к стене.

Олешка со страхом смотрел на ее побледневшее лицо.

— Ты что, мне не рада? — выжал он из себя.

— Тебе все шуточки! Как там тебе на том свете тебе было? Скучно, думаю! Опять припёрся, и надо же — в самое время! Три часа!

За спиной разъярённой Маруси появился Юрик.

— Марусечка, у меня опять галлюцинации?

Ночь еще долго не кончалась: разговаривали, плакали, смеялись, искали, где припаркована машина. Наконец, ее обнаружили в соседнем дворе. Забытый знак удачи, стиля и часть имиджа Стилиста, густо украшенный воронами, проживающими на рядом стоящем старом тополе. На передней водительской двери гвоздем нацарапано: «гей». Бензин слит, а колеса требовали компрессора.

Юрик провел пальцем по царапинам, из которых уже лезла ржа.

Олешка хлопнул его по плечу:

— Ну что ж, вполне соответствует вашему виду.

Маруся посмотрела на больничные тапочки и плотнее запахнула плащ, из-под которого виднелись коротковатые для неё спортивные штаны. Стилист своим видом напоминал человека из очереди на сдачу тары.

Таксист попросил:

— Покажите деньги.

53. Непутёвая Геля

Последний год Гелиной жизни был таким бурным, что она перестала удивляться своим поступкам и только радовалась подаркам судьбы, хотя получала их отнюдь не в красивых коробках с блестящими бантиками.

Мать не считала ее непутевой, но в поселке, где Геля родилась и закончила школу, все жалели Максимовну, у которой по части дочки мечты не сбылись. Института не закончила, замуж не вышла, детей скоро поздно будет заводить. Да невозможно же всю жизнь показывать народу во что нельзя одеваться!

Без Стилиста в «Карамелях» работы для нее не нашлось, требовалась новая точка отсчета. Знала, что так доверчиво можно начинать все заново, можно только с сумасшедшим Олешкой. Его рост ничуть не смущал модельку — выбор такого мужчины стал частью отрицания красивого мира, в который она так долго верила. Она могла еще долго раздумывать — права ли в своем выборе, но случился сюрприз, который разрушил все сомнения. Геля поехала к матери со своей сногсшибательной новостью, еще не подтвердив у врача свои подозрения, сразила ее своими рассказами про настоящую любовь и неожиданную беременность. Максимовна вздохнула и задала один из своих дурацких вопросов:

— А когда будет свадьба?

Геля пожала плечами и стала собираться на рейсовый автобус.

— Куда ж ты? — попробовала остановить ее мать.

— Свадьбу организовывать! Здесь же без свадьбы детей не рожают!

— Да ладно, дочь, вырастим твоего ребеночка и без мужа. Лишь бы здоровенький родился, мене на старость радость большая.

Чего было больше в этой фразе: горечи или радости, дочь не разобралась, зыркнула исподлобья и поехала в Минск.

Следовало поставить точки над всеми «і», и Геля пошла в платную консультацию за подтверждением сюрприза и уточнением: какого пола он будет. Пол получился разнообразный: мальчик и девочка. Ошарашенная Геля, зажав в руке заключение, как сомнамбула спускалась по лестнице, пытась вместить в себе радость необычного открытия и прогнозы ближайшего времени. На последней ступеньке она подняла голову, и Гелин взгляд уперся в белый форд Латуна, из которого показался гад Олешка — радость, разочарование и любовь всей жизни. И так уж случилось, что он сразу выделил Гелю из толпы пузатых пациенток гинекологического корпуса и догадался о великой тайне века, — но не до конца. И деревья собрались в праздничные букеты, небесные птицы кружили над больничным двориком, и музыка неизвестных инструментов со счастливыми мелодиями гремела внутри Олешки, мешая сердцу биться ровно и спокойно. Они долго выясняли, кто из них лучше и зачем судьба столкнула их лбами.

Геля размахивала перед носом Олешки пучком бумаг и топала ногами.

— Это я тебя не люблю? Развод! И будет один тебе, а другой — мне!

Степашка пытался перехватить ее руку, но Геля в запале заскочила на скамейку, поднявшись на недосягаемую для Алешки высоту. Он обнял ее прекрасные длинные ноги и прижался к слегка испорченной фигуре, выражая всю свою неземную любовь к этой чудесной женщине, которая любила его. Он точно это знал.

— У меня есть условия для совместного проживания, — предупредила Геля. — Я никогда не надену кроссовки! Я буду всегда на каблуках!

— Ладно, можешь спать в них, — на все соглашался Олешка.

— А свадьба будет в Смиловичах!

— Смиловичи — мечта всей моей жизни, еще ни разу там не был! — рассмеялся Степашка.

54. Бинго

Ночь еще долго не кончалась: разговаривали, плакали, смеялись, искали, где припаркована машина. Наконец, ее обнаружили в соседнем дворе. Забытый знак удачи, стиля и часть имиджа Стилиста был густо украшен воронами, проживающими на рядом стоящем старом тополе. На передней водительской двери гвоздем было нацарапано: «гей». Бензин был слит, а колеса требовали компрессора.

Юрик провел пальцем по линиям, из которых уже лезла ржа.

Олешка хлопнул его по плечу:

— Ну что ж, вполне соответствует вашему виду.

Юрик вышел из процедурной и остановился у окна. Яркие солнечные пятна танцевали перед глазами, и голова слегка кружилась, как после бокала хорошего вина. Он ждал Марусю, чтобы она до конца все объяснила. Мимо пробежали две медсестрички в стильных халатиках, явно из гуманитарки.

— Стойте, — в два прыжка догнал их Юрик.

Медсестрички замахали на него рукой.

— Нет-нет, никаких вопросов. У нас пятиминутка. Вам всё Валерий Николаевич расскажет.

Стилист околачивался в коридоре больше часа и, наконец, толпа в белых халатах повалила обратно. В плотном окружении женского коллектива навстречу двигался единственный мужчина.

«Вот он и есть Валерий Николаевич», — догадался Юрик и ввинтился в толпу медиков. Приноравливаясь к шагам главного лекаря, проводящего часовые пятиминутки, спросил:

— Кровь я сдал, а что дальше?

— Дальше надо, чтобы отстоялась три дня, и сделаем переливание.

— Кому, Марусе?

— Да что ж она тебе ничего не сказала? Ну-ка, Лидочка, — окликнул он плотную блондинку, — добудь халат. Только не женский.

Через две минуты они шагали по переходу в детское отделение.

В прозрачных люльках здесь лежали торопыги, недоношенные граждане страны, которым полагалась интенсивная терапия, бережный уход, тепло, влажность и нативное молоко, то есть прямо от мамы, но через зонд, так как сосательный рефлекс у всех поголовно отсутствовал. Они напоминали игрушечных людей, вылепленных гармонично и тонко, но с некоторыми ошибками, которые срочно нужно было исправлять. Их подключали к громоздким аппаратам, доставляющим маленьким организмам то, чего им недоставало. В кювезах, несмотря на маниакальную стерильность, лежали вязаные полосатые осьминожки.

Юрик с любопытством застыл возле медсестры, которая бесстрашно вертела на пеленальном столике мальчишечку размером в батон с изюмом. Он морщился, сучил ногами и стоически терпел над собой разнообразные издевательства. Медсестра чистила ему нос компрессором, мазала животик зеленкой, делала уколы — один в маленькую сморщенную попку, другой в голову! Малыш тихонько попискивал. Похоже, на большой скандал у него не хватало силенок. Она надела на кроху подгузник и уложила его в открытый прозрачный контейнер, проверив в нем вентиляцию, температуру и влажность.

— Ну, что? — медсестра выжидательно посмотрела на Валерия Николаевича. — Опять привели. Сказано же было: не водить сюда папаш! Они только отвлекают дурацкими вопросами, пугаются и мешают работать.

— Ладно уж! — улыбнулся Валерий Николаевич. — Это Шияновский. К дитёнку мощная подмога пришла.

— Пятая кювеза от окна, — подсказала сестричка и взяла из бокса следующего малыша вместе с прицепившейся к нему самодельной игрушкой.

— А игрушки — еще не рано? Мило, конечно, но однообразно. Их будто одна бабушка вязала без особой фантазии, — удивился Стилист.

— Вот и не угадал. Молодые девчонки вяжут, волонтёры. По особой схеме: щупальца у игрушек на ощупь похожи на пуповину. Малыш трогает руками — восстанавливается кровоток, сердцебиение. Теперь осьминожков вяжут и в нашей клинике волонтеры.

— Ай да методика! — усмехнулся Юрик. Он с трудом воспринимал разноцветных уродцев, призванных восстанавливать пульс и дыхание малышне.

— Эта терапия досталась нам из Дании. Она научно обоснована, — поставила Стилиста на место строгая медсестра.

Юрик стоял над крохотным оранжево-красным детёнышем, одетым в игрушечные полосатые носочки.

Валерий Николаевич предупредил следующий его вопрос.

— Тебе жарко, а малому — холодно. У них жировой прослойки совсем нет. Шерсть согревает и стимулирует рефлекторные зоны, напоминает, что надо дышать, жить. Это немцы придумали.

Стилист прочитал на бортике кювезы: Шиян.

— Понятно. Это Марусин ребенок.

— Да, Марусин с твоей формулой крови. То есть… — терял терпение Валерий Николаевич.

— Он мой, — наконец догадался Юрик.

— Ну, наконец, началось просветление! — фыркнула сестричка. — Хочешь, дам подержать?

Стилист вздрогнул. Доктор похлопал его по плечу и подтолкнул к стулу.

— Садись, расстегни халат, если есть майка — надо снять, — руководил им Валерий Николаевич.

Юрик шизел от всех этих событий: встреча с Марусей, потом с Олешкой, сдача крови, сын…

— Ты готов? — строго спросила сестра.

Юрик сглотнул набежавшую от волнения слюну. Он не понимал, что с ним хотят сделать. Звезды на небе выстроились в необъяснимый фатальный круг, испытывали его психику на прочность.

Малыша вынули из кювезы и положили Юрику на грудь вместе с вязаным осьминогом, который зацепился за крохотные пальцы.

— Это женщинам так делают! — удивился Стилист, у меня же нет молока, я не могу…

Валерий Николаевич улыбнулся:

— Конечно, меж мамкиными сиськами ему комфортнее, но так устроен маленький человек: он любит слушать ритм сердца родных ему людей, чувствовать их тепло. Успокаивается его нервная система. Мы каждый день проводим эту терапию не только с мамками, но и с папашками. Эффект потрясающий!

Стилист вдыхал незнакомый запах, идущий от крохотной макушки со следом капельницы, и даже не подозревал, что в его извилинах уже началась космическая реакция по производству дофамина, который руководит родительскими чувствами. И с каждой секундой Юрик все больше ощущал себя отцом и мужчиной. Его распирала гордость: на груди у него тихонько сопит со сжатыми кулачками маленький сын, неожиданное счастье и лучший подарок в этом мире.

Маруся, принесшая малышу бутылочку со сцеженным молоком, остолбенела.

— Ну-ну, — успокаивал ее доктор. — Пришлось все рассказать и показать. Это верный способ очистить мозги и узнать подлинность отцовства.

Валерий Николаевич вывел их из корпуса через запасную дверь в крошечный дворик

— Вам надо поговорить, дорогие родители. От вашего счастья зависит счастье вашего малыша. Не разочаруйте его.

Он быстро забежал на крыльцо, успел обернуться и помахал им рукой.

Юрик притянул к себе Марусю, и уткнулся в завитки за ухом.

— Ты не забыл, какие слова мне однажды говорил? — шепотом спросила она.

— Я их нарисовал, чтобы не забыть. И чтобы ты не забыла…

— Я ничего не забыла. Все твои рисунки сохранила. Даже те, которые ты рисовал на обоях.

— А русалку, которая тебе не понравилась?

— Она у меня на стенке висит, над кроватью, как твоё объяснение в любви.

— Я тебя очень ждал, русалка моя. Особенная и Единственная.

Маруся улыбнулась:

— На вот, позвони матери — протянула она телефон Стилисту.

Он сразу переменился в лице:

— Что я ей скажу?

— Что? Скажи, что ты с ней хочешь коляску выбрать сыну, — рассмеялась она, — и что у ящерки вырос новый хвост! А потом поедем к твоей тётке. Надо же ее обрадовать!

Оглавление

Cтилист

  1. Принц без верблюда

  2. Знакомство со стилистом

  3. Несчастное детство

  4. История с Шуриком

  5. Новые впечатления. Визит к психологу

  6. Безутешное горе

  7. Вызволение

  8. Новый дом

  9. Лучшая воспитательница

  10. Забавы и трагедии

  11. Протокол

  12. Санаторный роман

  13. Таланты Петровны

  14. Неожиданные открытия

  15. Мама возвращается

  16. Изгнание

  17. Пункт назначения

  18. Паркетчика обижать нельзя!

  19. Другой дом

  20. Любовь-Морковь. Меня зовут Юрий

  21. Квартиранты

  22. Письмо

  23. Маруся со знаком плюс

  24. Специалист

  25. Концепция

  26. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих

  27. Пятая стихия

  28. Праздник

  29. Нестандартная

  30. Работа кипит

  31. Секретное дело

  32. Карты раскрыты

  33. Двойной план

  34. Факультатив

  35. Примерка

  36. Мультипликация

  37. Серьёзный разговор. Предвидение

  38. Поиски креатива

  39. Парижские сюрпризы

  40. Неразгаданные ребусы

  41. Новые планы

  42. Хитрый Костик

  43. Олешкина стихия

  44. Местные радости и разочарования. Последний заход

  45. Дурачьё вы, господа хорошие!

  46. Ожидание

  47. Работа

  48. Дундук

  49. Путешествие на шаре

  50. Жених

  51. Трагические новости. Письмо Олешки

  52. Переговоры

  53. Непутёвая Геля

  54. Бинго