ДИКИЙ НОСОК
Расходный материал
Эта книга написана за время карантина по короновирусу. Убить такое количество
свободного времени было непросто.
«Кошмар! Лизун, подъем! Мы снова проспали,» – пиная запутавшееся в ногах одеяло и одновременно тряся телефон, простонала Маша. Телефон был полностью разряжен и потому безнадежно мертв. Вот ведь странность. Она всегда забывает поставить телефон на зарядку именно в ночь с воскресенья на понедельник. Хотя почему странность? Закономерность. За выходные расслабляешься, кайфуешь от осознания того, что ближайшие два дня никому ничего не должна, и забываешь даже о такой малости. Голова, коснувшаяся подушки вчера, точнее сегодня во втором часу ночи (не могла оторваться от сериальчика, пока не досмотрела сезон до конца), никак не хотела включаться.
«Так,» – сжала виски руками Маша. – «Перво-наперво – телефон.» Воткнув в него зарядку, она босиком побежала в ванную комнату, на ходу нарочито грозным голосом продолжая будить Лизу.
Лизун, как и всякий нормальный шестилетний ребенок, на её утренние вопли никак не отреагировала, продолжая спать, уютно посапывая в кулачок. Самым верным способом поднять её с постели, причем в хорошем настроении без слез и капризов, было ласково пощекотать её за пяточки. Один раз, другой, третий и так до тех пор, пока она, заливисто хохоча, на начнет сучить розовыми пятками. Мероприятие гарантировало желанный результат, но требовало терпения и десяти – пятнадцати минут времени. А его то как раз и не было.
Маша выскочила из ванны через десять минут, поставив рекорд по скорости осуществления водных процедур, и обнаружила по-прежнему безмятежно спящего ребенка. Словно Александр Матросов на амбразуру, она ринулась поднимать Лизу, точно зная, что утренний скандал, который испортит настроение им обоим, неизбежен.
Через четверть часа частично одетая, хмурая, как ноябрьский день за окном, Лиза лениво и нарочито медленно вылавливала хрустящие шоколадные шарики из молока, а Маша пыталась натянуть на безвольно болтающиеся пухлые ножки колготки. Конечно, дочь давно могла одеться без посторонней помощи, но сейчас, будучи сонливой, раздраженной и, как следствие, вредной, потратит на эту процедуру кучу времени, в целях экономии которого и пришлось одевать её самой.
«Лизун, ну помоги же мне,» – взмолилась Маша. – «А вечером зайдем в канцтовары и купим тебе новые фломастеры.» Подкуп был испытанным, хорошо зарекомендовавшим себя способом добиться от ребенка требуемого.
«И альбом. С котятами,» – неожиданно деловито потребовала дочь.
«Не вопрос,» – охотно согласилась Маша, радуясь, что отделается малой кровью.
Дело тут же пошло на лад. Лиза сунула в рот ложку хлопьев и принялась натягивать колготки. Маша положила рядом с дочерью на диванчик её джинсы, украшенные разноцветной вышивкой и, выдохнув, занялась своими делами.
Неповторимый в своей наглости кот, накормленный сегодня, впрочем, как и всегда, первым, свернулся клубочком на гладильной доске, прямо поверх отутюженной вчера блузки. Прокляв его самыми страшными клятвами, Маша скоренько принялась вновь елозить утюгом. В этот момент ожил и затренькал предатель-телефон.
Номер был незнакомым, поэтому Маша с чистой совестью отклонила звонок, как делала всегда в подобных случаях, опасаясь всевозможных телефонных мошенничеств. Словно пытаясь реабилитироваться за утреннее молчание, телефон затренькал вновь.
«Приспичило кому-то,» – равнодушно подумала Маша, распечатывая упаковку новеньких, вкусно пахнущих плотных колготок, и снова отклонила звонок.
«Да,» – сердито рявкнула она в трубку, когда все тот же настойчивый абонент позвонил в третий раз.
«Мария Александровна?» – осведомился нейтрально-вежливый мужской голос.
«Да, слушаю Вас,» – подтвердила Маша, зажав телефон плечом около уха и сражаясь с молнией на сапоге. Лиза уже, сопя, застегивала куртку.
«Здравствуйте, Мария Александровна! Меня зовут Игорь Сергеевич. Я представляю интересы юридической фирмы «Мирошкин и К». Наша фирма уже пятнадцать лет представляет интересы физических и юридических лиц в различных сферах …»
«Простите, меня все это не интересует,» – бесцеремонно прервала навязчивое рекламное масло масляное Маша, отключила телефон, бросила его на полочку в коридоре и, наконец-то двумя руками застегнула сапоги.
В результате, когда они все-таки вывалились из подъезда, то опаздывали уже на двадцать минут. Маша не успела накраситься и хоть как-то уложить волосы, стянув их в несерьезный хвостик, не прихватила ничего на обед (а значит, придется бежать в обеденный перерыв в магазин) и благополучно забыла на полочке в коридоре телефон, о чем вспомнила лишь на работе ближе к обеду.
Несмотря на ужасно начавшееся утро, день оказался вполне сносным, обычным. Лизун, сменив гнев на милость в предвкушении нового альбома с котятами, не капризничала и соизволила переодеться в детском саду сама. Маша поздоровалась с привычной ко всему воспитательницей и убежала. На работу она почти не опоздала. Пять минут – сущая ерунда, особенно если начальница отдела Зинаида Викторовна соизволила появиться лишь спустя полчаса после начала рабочего дня. О чем и предупредила Машу словоохотливая техничка Татьяна, не торопясь возя мокрой тряпкой по ступеням лестницы: «Не торопитесь, Машенька. Ваша то еще не пришла. А ступени скользкие, мокрые пока. Осторожнее.»
Фамильярность обращения Машу несколько коробила. Почему-то многие пожилые люди считают возможным такой покровительственно-фамильярный тон в общении со всеми, кто моложе их хотя бы на десять лет. Очевидно, полагали – возраст дает им это преимущество. Золотозубая, бодрая пенсионерка Татьяна Михайловна, мывшая полы в их богоугодном заведении совсем недавно, тоже была из их числа. Но, поскольку бабка была безвредная, Маша лишь вежливо поздоровалась и заспешила вверх по лестнице.
Опоздание Зинаиды Викторовны объяснялось тем, что руководитель областного статистического управления, где и трудилась Маша, убыла в Питер: то ли на конференцию, то ли на семинар, то ли на еще какое приятно-начальственное мероприятие, на целых три дня. Проводились эти командирские сходки обычно в городах туристически привлекательных, и, несмотря на серьезность названия, располагали к отдыху, винопитию и неформальному общению в тесном начальственном кругу. Ну а как известно: кот из дома – мыши в пляску. Подчиненные тоже могли передохнуть.
Новая начальница стат. управления – дама молодая (всего то года на четыре старше Маши), амбициозная, знающий профессионал (большая редкость для мигрирующих с должности на должность «эффективных» менеджеров) с кандидатской степенью по экономике была для их конторы подобно камню, брошенному в стоячее болото. Особенно шокированы её появлением были тетушки, просидевшие здесь толстыми задами до дыр уже по паре кресел. Мысль о том, чтобы стряхнуть пыль, смести сонную паутину и выйти из зоны комфорта вызывала у них поначалу оторопь своим кощунством, а затем и бурный протест. Маша лишь похихикивала в кулачок, наблюдая за ними. Её перемены не пугали. В силу возраста и небольшого стажа работы в этом учреждении, она еще не успела зарасти мхом и покрыться плесенью. Да и не собиралась задерживаться здесь надолго. Статистическое болото было идеальным местом, чтобы пересидеть декрет и период дошкольного образования, когда ребенок часто болеет. Заработная плата пусть и небольшая, но совершенно официальная, больничные с ребенком – без проблем. Маша наметила для себя, что как только Лиза пойдет в школу в следующем году, то она найдет себе нормальную работу: без социальных гарантий, с заработной платой в конверте, денежную. Сейчас Маша с Лизой жили на зарплату и алименты (к счастью, регулярные). Если не шиковать, то на жизнь в режиме постоянной экономии хватало.
День прошел спокойно. Зинаида Викторовна (она же за глаза просто Зинаида) клюкнула уже в обеденный перерыв. Вернувшись из магазина, Маша застала её с довольно поблескивающими, масляными глазками и весьма благодушно настроенную. Даже жаль, что ей не нужно отпрашиваться на утренник в детском саду или в поликлинику. Сегодня этот номер прокатил бы на ура.
Их отдел занимал один большой кабинет на втором этаже трехэтажного офисного здания. Судя по планировке, раньше здесь было учебное заведение. Уж больно оно было похоже на школу, большие, просторные кабинеты располагались по обе стороны широкого коридора, с двух сторон сползающего в излишне – монументальные лестницы. Здание было старым, со скрипучими деревянными полами, высокими потолками, засиженными мухами, усыпляюще-мерно гудящими лампами дневного света. Уже только от этого тянуло залечь в берлогу и впасть в спячку с 9 до 18. Примерно без четверти шесть учреждение просыпалось, встряхивалось, точно мокрая собака, меняло удобные туфли на уличные сапоги и на низком старте дожидалось часа Х. Без одной минуты шесть начинали хлопать массивные двери, звенеть ключи и торопливо цокать по коридорам разномастные каблуки.
Маша не была исключением. По окончании рабочего дня она неслась со всей возможной на каблуках скоростью на остановку, втискивалась в первую же подходящую маршрутку, невзирая на протесты ранее туда впихнувшихся, и около получаса ехала домой, стоя на одной ноге или уткнувшись в чью-нибудь потную подмышку. Вывалившись из маршрутки, Маша быстро-быстро бежала в детский сад, где трое-четверо ребятишек понуро бродили на площадке, поджидая родителей. А также била копытом с выражением явного нетерпения на лице воспитательница, будучи уже в полной боевой готовности. Весь её плохо сдерживаемый гнев и раздражение выливались на того несчастного родителя, кому не повезло забирать ребенка последним. Нет, она ничего не говорила, конечно. Но вздыхала столь выразительно, а губы поджимала так презрительно, что Маша – одна из злостных «опаздашек» чувствовала себя величайшей грешницей. Но сегодня она была не последней. Кроме радостно подпрыгивающей Лизы на площадке остался враз погрустневший Макар – её закадычный садиковский друг.
Как умудрялись остальные родители забирать детей раньше, для Маши оставалось загадкой. Ведь не у всех есть бабушки на подхвате. А если рабочий день до 18, как у неё, то даже летя на крыльях, она не может оказаться в детском саду ранее 18.45. Родители Макара с этой задачей тоже справлялись из рук вон плохо. Его рыжая макушка торчала над забором, провожая беззаботную подружку.
Только ухватив Лизину мягкую ладошку в яркой перчатке и выйдя за ограду детского сада, Маша выдохнула. День кончился. Можно расслабиться и получить удовольствие. Обещанные фломастеры и альбом с котятами для Лизы, куриная грудка на ужин, несколько упаковок йогурта на завтрак, мороженое – бонус для ребенка за хорошее поведение, восемь пропущенных звонков на забытом дома телефоне. Утренний Игорь Сергеевич оказался на редкость настойчив. Все звонки были от него. Вот упертый товарищ. Видать, сильно ему приспичило.
Облачившись в уютный домашний халатик, Маша помыла куриную грудку, посолила, поперчила, плюхнула её в стеклянную форму и засунула в духовку. Это бесхитростное блюдо, дополненное любым гарниром или вовсе без оного, послужит и ужином, и завтрашним обедом для Маши. А главное – готовится оно совершенно самостоятельно, пока Маша отмокает в душе и гладит свежую блузку на завтра. За Лизу можно было не переживать. Облизывая рожок мороженого, она с упоением пачкала фломастерами новый альбом.
Называя дочь шесть лет назад царственно красивым именем Елизавета, Маша очень переживала, что ее неизбежно будут дразнить. Сама она все школьные годы именовалась не иначе, как «Машка – какашка». Относительно дочкиного имени в голове сразу возникало «Лиза – подлиза». Лучше, чем какашка, но все равно неприятно. Конечно, к любому имени можно подобрать обидную дразнилку, и не одну. Но больше всех достается обычно обладателям редких имен. Например, Маша, учась в школе, оказалась единственной обладательницей этого имени. Тогда оно было не в моде, девочек называли Ирами, Ленами и Наташами. Елизавете повезло больше. Когда родилась она, на пике популярности было имя Анастасия. Насти множились, как собачье дерьмо под стаявшим снегом, настойчиво заполняя группы детских садов и создавая проблемы воспитательницам, вынужденным обращаться к девочкам по фамилиям. Елизаветы тоже встречались. В каждой группе непременно находилась парочка. Ирины и Наташи канули в лету до следующего витка моды. Их место плотно сомкнутыми рядами заняли Даши, Насти, Лизы и Ульяны.
Маша успела постоять под душем, выгладить блузку, и даже зашить невесть откуда взявшуюся дырку на новых колготках, когда затренькал телефон. Ни секунды не сомневаясь, что это Игорь Сергеевич из какой-то там юридической фирмы, Маша приложила телефон к уху.
«Добрый вечер, Мария Александровна,» – нейтрально-вежливым тоном продолжила утренний разговор трубка.
«Добрый,» – покорно согласилась Маша.
Набравшись терпения, она выслушала от начала до конца монолог Игоря Сергеевича и, воспользовавшись крохотной паузой, вставила свои пять копеек: «И чем же я могу Вам помочь?»
«Напротив, это я могу Вам помочь. Мария Александровна, я уполномочен выполнить поручение одной из наших клиенток, которое непосредственно касается Вас. И для этого специально приехал в город.»
Маше стало дико неудобно перед добросовестным Игорем Сергеевичем, который целый день пытался выполнить свое поручение. А она его сначала отфутболила, а потом и вовсе телефон забыла. Некрасиво получилось.
«Что за поручение? Я ничего не понимаю.»
«Позвольте мне объяснить Вам все при личной встрече. Это не телефонный разговор. К тому же я должен передать Вам кое-какие э … вещи покойной.»
«Покойной?» – удивленно переспросила Маша.
«Да,» – флегматично подтвердил Игорь Сергеевич. – «Когда Вам будет удобно со мной встретиться?»
Проявив осмотрительность, приглашать домой неизвестного гостя Маша не стала, назначив ему встречу на следующий день во время обеденного перерыва в Макдональдсе неподалеку от работы.
Игоря Сергеевича она опознала сразу. Он оказался совсем еще молодым человеком лет двадцати пяти и идеально соответствовал своему голосу: безэмоциональный, отстраненный, бесцветный, словно сросшийся со своим немарким серым костюмом, с невыразительным лицом и незапоминающейся внешностью в целом. У него не было совершенно никаких особых примет, за которые мог бы зацепиться глаз. Будь Игорь Сергеевич преступником, никто и никогда не сумел бы его опознать. Его лучше всего характеризовало слово «никакой». Молодой человек сидел за столиком, роясь в своем телефоне. Перед ним стояла картонная коробка среднего размера. Когда Маша приблизилась, он встал, поприветствовал её, подождал, пока она сняла куртку и устроилась напротив, и снова сел.
«Итак, Мария Александровна,» – безотлагательно приступил он к делу. – «Клиентка нашей фирмы Бояринова Надежда Михайловна …»
«Это она покойная?» – неожиданно для самой себя охнула Маша, перебив терпеливого юриста.
«Да,» – печальным, сообразно случаю голосом подтвердил Игорь Сергеевич. – «Сочувствую Вашей утрате. Ваша родственница, как я понимаю?»
«Дальняя,» – кивком подтвердила Маша.
«Так вот. Бояринова Надежда Михайловна уполномочила нашу фирму передать вам некоторые вещи после её смерти.»
«Наследство?» – изумленно приподняла брови Маша.
«Фактически можно и так сказать, но юридически – нет. Вам не нужно вступать в права наследования и совершать каких-либо других юридических действий. Всего лишь расписаться здесь в получении,» – ловко, как фокусник подсунул он Маше документ, который она и подмахнула услужливо поданной ручкой. – «Расценивайте это как … скажем посылку.»
«Посылку с того света?» – сыронизировала Маша.
От юриста ирония – материя ему совершенно чуждая, отскочила, как от стенки горох. Он был по-прежнему невозмутим и серьезен.
«И что там внутри?»
«У меня нет детального перечня находящихся в коробке вещей. И она запечатана, как видите,» – развел руками Игорь Сергеевич.
«Но ведь не бомба, надеюсь,» – снова безуспешно попробовала пошутить Маша.
«Надеюсь,» – согласился с ней молодой человек.
«Игорь Сергеевич, Вам не кажется, что ситуация какая-то дикая? Вы привезли мне коробку неизвестно с чем от человека, с которым я потеряла связь давным-давно и не рассчитывала когда-нибудь увидеть.»
«Таково пожелание клиента,» – равнодушно пожал плечами юрист. – «Позвольте мне на этом откланяться.»
«Да, конечно,» – спохватилась Маша. Её обеденный перерыв тоже заканчивался. Надо было бежать.
«А как она умерла? Отчего?» – сообразила, наконец, поинтересоваться она.
«Я не знаю. Никогда её не видел лично,» – терпеливо пояснил Игорь Сергеевич, надевая перчатки.
Маша проводила добросовестного зануду взглядом до дверей и приподняла коробку. Тяжелая. Итак, мать мертва.
***
Они не виделись восемнадцать лет. С тех пор, как Маша закончила школу и уехала в город поступать в институт. Она поступила и устроилась жить в общежитии. Мать продала дом и исчезла в неизвестном направлении. Маша не знала, что и думать. Отношения у них были неплохие. Не безоблачные, конечно, но нормальные. И почему мать так внезапно бросила её, словно надоевшую игрушку, Маша понять не могла. Впрочем, весточки от неё в виде денежных переводов приходили регулярно следующие пять лет. И как бы Маша не была зла на мать, отказаться от этих денег она не могла. Стипендия была копеечной, только на оплату общаги и хватало.
А Маша была зла. Эта злость стала навязчивой идеей, лейтмотивом всего её существования. Со злости Маша училась, как проклятая. Благо, поступила на экономический факультет, а не на какой-нибудь инженерный с непроходимыми дебрями математических расчетов. И закончила с красным дипломом. Со злости же Маша экономила деньги, предвидя тот момент, когда после окончания института останется без крыши над головой. Со злости она не подпускала людей к себе слишком близко – ни потенциальных подружек, ни мужчин, опасаясь привязаться и снова быть брошенной. Так и жила.
Красный диплом позволил ей устроиться на работу в банк и снова начать откладывать деньги. На квартирку Маша накопила за семь лет. Она была однокомнатной, маленькой, совершенно убитой и тараканистой. Располагалась квартирка на первом этаже старой панельной пятиэтажки и обитала в ней раньше бабуля – кошатница, о чем свидетельствовал неистребимый запах. Кошек Маша уже не застала. Видимо, родственники бабули благоразумно разогнали их прежде, чем стали продавать квартиру. А к тараканам Маша была привычна. В общаге они ходили строем и разве что песен не пели.
Какое же это было счастье! В течении года Маша ремонтировала и обустраивала свои хоромы. Тут же, не выходя из дома, познакомилась с будущим мужем. Паша приехал к ней из мебельного магазина, как специалист по сборке купленной мебели. Процесс этот был небыстрым и закончился договоренностью сходить в ближайшую субботу в киношку.
Павел Лавров был её ровесником. К своим двадцати девяти годам от успел отслужить в армии и перепробовать десяток профессий, не требующих специального образования: менеджера по продажам в магазине строительных материалов, установщика пластиковых окон, рабочего на хлебозаводе и даже водителя автобуса. В момент знакомства с Машей он подвизался на ниве сборки корпусной мебели.
Жил Паша с родителями и, похоже, ему это настолько осточертело, что Машино предложение пожениться и переехать к ней, Пашу даже обрадовало. Новость о беременности его почти не удивила. «Че, уже?» – только и сказал будущий отец. «Конечно, уже,» – мысленно огрызнулась Маша. – «Мне скоро тридцатник. Когда же еще? Если не сейчас, то никогда.»
В быту Паша оказался непритязательным: ел, что давали, делал, что велели. А сделав, полночи играл в игрушки на компьютере. Без свадьбы – этого триумфа торжествующей невесты и позора заарканенного жениха – решено было обойтись. Лишних денег у новобрачных не было. Но застолья для ближайших родственников, конечно, было не миновать. Только здесь Маша и познакомилась с новоявленной родней: свекром – точной копией своего сына, только полысевшей, обрюзгшей и с хронически красным лицом; свекровью – высохшей воблой с так плотно поджатыми губами, что между ними нельзя было просунуть и волосок, как между плитами, из которых сложены египетские пирамиды, и целой россыпью штампованных золотых колец на пальцах, призваных продемонстрировать её финансовое благополучие; сестрой Паши, замордованной двумя малолетними шумными хулиганами и радостно потирающим руки в предвкушении попойки мужем.
Известие о Машиной беременности было принято вполне благосклонно.
«Ну так не девочка уже, пора бы,» – прокомментировала его свекровь. Возраст своего сына она оставила без обсуждения.
Маша же раз и навсегда для себя решила свести контакты с новыми родственниками к минимуму, пытаясь на корню пресекать попытки свекрови вмешиваться в их жизнь. Ведь не девочка уже, как правильно заметила свекровь. Получалось неважно.
Жизнь с Пашей плохой не была. Если своевременно давать ценные указания и периодически пинать для скорости, то он делал все от него требуемое. У Маши возникла даже некоторая симпатия к свекрови, железной рукой воспитавшей сына в полном повиновении. И какое-то время после появления на свет Лизы муж был просто необходим, как единственный человек, которого можно было хоть на час выставить на улицу с коляской и перевести дух. Да и жили они три года только на его зарплату.
Но стоило только Маше отдать Лизу в детский сад и немного оклематься после декретного тюремного заключения, как она призадумалась: «А зачем мне муж? Не абы какой муж, а конкретно вот этот – Паша?» Теперь она и сама могла справиться с ребенком. А Паша – это тоже ребенок, только большой, шумный, ленивый, инфантильный, много жрущий днем и особенно ночью и дико мешающий спать своим храпом, от которого в маленькой квартирке деться было решительно некуда.
Маша переваривала эту мысль года полтора, перекатывая её, словно камешки во рту, созревая для решительного разговора, как тыква на грядке. И, наконец, решилась выставить безмерно удивленного Пашу на лестницу. Опыт с замужеством был признан Машей неудачным, и на матримониальных планах была поставлена точка.
Но теперь у Маши была Лиза. Уже не бездумно орущий сверток, а своенравный человечек, познающий мир с энтузиазмом игривого щенка.
Еще одним ценным приобретением была фамилия. Маша с огромным удовольствием выскользнула из своей старой фамилии, словно змея из шкурки, и примерила новую, невзирая на мороку со сменой документов, и прижилась в ней мгновенно, как будто всегда была Лавровой. Вместе со старой, материнской фамилией куда-то ушла и злость на неё. То ли дело было в ребенке, не оставляющем в сердце ни одного чувства, а в голове ни одной мысли. То ли просто время пришло. Ведь все когда-нибудь кончается. Прошла и злость.
Легкое чувство вины перед Пашей Маша задушила в зародыше, решив в этом вопросе быть эгоисткой. Павел – взрослый человек, пусть заботится о себе сам. Авось, проживет и без няньки.
На работе Маша скрывала свое интересное положение до последнего, справедливо полагая, что в коммерческом банке её беременности рады не будут. И первые недель восемнадцать ей это успешно удавалось. Потом тайное стало явным и оставшиеся месяцы Маша работала, постоянно подвергаясь остракизму со стороны руководства. Впрочем, новостью для нее это не было. Так происходило со всеми некстати (всегда некстати) залетевшими сотрудницами. Начальник отделения вызвал Машу к себе и, мямля и не поднимая глаз, сообщил, что после декретного отпуска Маша не сможет остаться в банке: маленький ребенок, постоянные больничные. Ну, Вы же сами все понимаете, Мария Александровна. Маша понимала. Не понимала она только одного: зачем вообще брать женщин на работу? Ведь рано или поздно почти все они уходят в декрет. Избавиться от неугодного сотрудника было не просто, а очень просто. Достаточно было посадить его на официальный оклад, лишив основной части заработка в конверте. Воевать с этой системой – все равно, что писать против ветра. Маша и не собиралась. Донкихотство не для беременных женщин. Уверив облегченно вздохнувшее начальство в своей полной лояльности и отсутствии от нее проблем, Маша спокойно, оберегая свои нервы, доработала до положенного срока, получила декретные и премию в конверте за понимание и осела в декрете. После окончания которого нашла себе тихую гавань в стат. управлении, дожидаясь момента, когда Лиза подрастет и немного развяжет ей руки.
***
Коробка, заклеенная широким коричневым скотчем, стояла на подоконнике уже несколько дней, а Маша все никак не могла набраться храбрости её открыть. Отчего то казалось, что пока она остается закрытой, можно продолжать жить по-старому. А стоит только распечатать, то из нее, как из ящика Пандоры, посыпятся неприятности. И о прежней, спокойной жизни можно будет забыть раз и навсегда.
У Лизы же коробка вызывала жгучее любопытство. А вдруг там подарки? Или еще что-нибудь интересное? Ведь если так тщательно заклеено скотчем, значит, точно нечто любопытное. Улучив момент, пока мама отмокала в горячей ванне пятничным вечером, Лиза вооружилась ножницами и, прошмыгнув на кухню, покромсала скотч. К её огромному разочарованию, в коробке не оказалось ничего интересного, лишь какой-то горшок с крышкой, вроде цветочного и еще одна картонная коробка меньшего размера. Вскрыть её Лизе не хватило времени. Заметя следы преступления и спрятав улики так ловко, как смогла, любопытная Варвара вернулась к просмотру мультиков.
Маша заметила взлом на следующий день. Делать было нечего. Пришлось открывать ненавистный ящик. Плотно запечатанный горшок, в котором что-то тихонько пересыпалось, вызвал у Маши недоумение. Содержимое же маленькой коробки было мечтой любого кладоискателя: деньги и драгоценности. Разложив на кухонном столе аккуратные стопочки тысячных купюр, перетянутых зелеными резинками и весело поблескивающие в свете электрических лампочек побрякушки, Маша притихла. На самом дне коробки обнаружился плотно запечатанный, большой и толстый конверт. Оставив его напоследок, Маша принялась считать деньги. Их оказалось шестьсот тысяч. Все-таки это было наследство. Машина фантазия невольно разыгралась. Можно добавить и поменять квартиру на двушку, или купить простенькую машину, или съездить на море. Лиза не была там еще ни разу.
Украшения: массивная брошь в форме виноградной лозы, серьги и кольцо с красными камнями на взгляд дилетанта выглядели самыми что ни на есть настоящими и старинными. Впрочем, в драгоценностях Маша не разбиралась. Её личный алмазный фонд ограничивался золотыми сережками и тоненькой цепочкой, подаренными мамой еще в школе. Надо было кому-нибудь их показать и узнать настоящую стоимость. Но подходящих знакомых у Маши не было. А деньги надо положить в банк, а то потратит на ерунду.
Оставался конверт. Маша полагала (и надеялась, и боялась), что там письмо от матери. И никак не могла набраться смелости его вскрыть. От тяжкой необходимости её избавил гневный вопль за окном. Позабыв обо всем на свете, Маша бросилась к окну и распахнула его.
Дело было в том, что Лиза гуляла на улице одна. С дочерью неожиданно приключился кризис непослушания. Активно воюя с матерью, Лиза отстаивала свою взрослость и самостоятельность. Одной из поблажек, на которую, содрогаясь от страха, пришлось пойти Маше были самостоятельные прогулки дочери. Гулять Лизе дозволялось лишь на строго ограниченном пространстве детской площадки под окном. Площадка была не Бог весть какой, всего то качели, горка и песочница. Но Лиза, в отличии от матери, была счастлива. У Маши же сердце разрывалось от ужаса. Поначалу она вообще от окна отойти не могла, не спуская глаз с ребенка. Но постепенно привыкла, выглядывая в окно лишь каждые три минуты. Лиза вела себя образцово-показательно, отнесясь к обретенной свободе по-взрослому серьезно. С площадки не уходила, бродячих кошек руками не трогала, в лужи залезала умеренно глубоко, инструктаж про чужих дяденек и тетенек помнила наизусть.
Увлекшись этой дурацкой коробкой, Маша позабыла даже о гуляющей во дворе дочери и пока не увидала знакомую красную курточку, сердце её на миг остановилось. Лиза была в порядке. Вопила Галина Степановна – соседка со второго этажа.
Проведя большую часть жизни в военных гарнизонах у черта на куличках в должности мающейся от безделья, поскольку работать было просто негде, жены офицера голосом Галина Степановна обладала зычным, командным, хорошо поставленным, пуская свою иерихонскую трубу в ход по поводу и без. Главная неприятность была в том, что Галине Степановне до всего было дело, а наведение порядка являлось единственной страстью в жизни. Её активная жизненная позиция по всем вопросам без исключения заставляла нервно вздрагивать и озираться собачников, неосмотрительно вышедших погулять с питомцами в собственном дворе; доводила до нервного тика нерадивого соседа, оставившего пакет с мусором рядом с переполненными бачками, содержимое которого собаки с удовольствием разнесли по округе и до бешенства другого соседа, затеявшего ремонт в выходной день, предназначенный для спокойного отдыха.
И ведь в возмущении своем она чаще всего была совершенно права. Но жалость у Маши вызывали почему-то несчастные собачники и замордованные соседи, а не вечно обиженная Галина Степановна.
Сегодня бдительная соседка ревела пожарной сиреной, костеря на чем свет стоит неправильно припаркованный УАЗик. К слову сказать, припарковаться правильно в их более, чем компактном дворе было в принципе невозможно. Узкая дорожка, идущая вдоль подъездов старой пятиэтажки, не была предназначена для этого изначально, будучи спланированной и построенной в Бог весть каком замшелом году. Автовладельцы, кто во что горазд, распихивали свои драгоценные машины по двору. И каждому из них приходилось выдерживать словесные баталии с Галиной Степановной.
Малодушно порадовавшись, что к ней у активистки сегодня претензий нет, Маша поманила пальцем Лизу домой и задернула шторы. Препирательства с Галиной Степановной по поводу детской коляски с грязными колесами, оставляемой Машей ненадолго в подъезде, она до сих пор вспоминала с содроганием. Ну в самом то деле, не могла же она завезти в квартиру коляску с ошметками липкой грязи на колесах? В тесной прихожей для коляски места не было, её приходилось провозить через всю квартиру на балкон, а потом замывать полы. Поэтому Маше приходилось сначала заносить Лизу, раздевать её, а потом под аккомпанемент её возмущенно-голодного рева быстренько мыть колеса и затаскивать коляску на балкон. Объяснить все это в свое время Галине Степановне было так же нереально, как разъяснить тонкости дворцового этикета гренландскому китобою.
За окном вновь заморосил нудный дождь. Ноябрь – самый унылый и безрадостный месяц в году. Сыро, слякотно, холодно, тоскливо-серо и печально. Все менялось в тот день, когда выпадал снег. Мир за окном мгновенно преображался, становясь празднично-нарядным и радостным. Враз начиналась зима и появлялось предвкушение Нового года. Единственным, что омрачало Маше чудесное ожидание праздников были детсадовские утренники. Их она возненавидела сразу и навсегда. Подготовка к каждому утреннику превращалась для родителей в непроходимый квест, требующий напряжения умственных способностей и душевных сил, а также привлечения материальных ресурсов. Креативные, изобретательные мамы, у которых руки росли из правильного места и наличествовал избыток свободного времени были любимицами воспитателей. Они за вечер могли изготовить волшебную шляпу, обшить тесьмой десяток народных костюмов, соорудить декорации к спектаклю или сотворить еще что-нибудь, столь же немыслимое для Маши. Она рукодельной не была. Маша не шила, не вязала, не вышивала, не могла соорудить из шишек семейство веселых ежиков или букет цветов из пластиковой бутылки. А потому чувствовала себя немного ущербной на фоне супермам.
До конверта дело дошло только поздно вечером, когда Лиза уже уютно посапывала на диване, на котором они спали вдвоем, а Маша расположилась за кухонным столом с сериалом и кружкой горячего чая.
***
Милая доченька!
Ты сердита на меня, наверное. Очень сердита. Что ж, имеешь полное право. Знай только – все, что я сделала, было для того, чтобы защитить тебя от того кошмара, в котором я сама прожила всю жизнь.
Я оторвала тебя от сердца и оставила одну, лишь бы она не нашла тебя. Я бежала от этого чудовища много лет назад, будучи совсем еще девчонкой. Потому что меня, наверняка, постигла бы судьба Тани. Ни секунды не сомневаюсь, что она убила её.
Перечитала и поняла – уж больно путано получилось. Не поймешь ничего. Начну ка я сначала.
С Таней мы были сестрами. Она на три года старше. Кто был наш отец неизвестно. Да и один ли он был или разные тоже не ведаю. После войны мужиков мало было, вот мать и родила нас неизвестно от кого.
Жили мы хорошо. Хоть и время было тяжелое, послевоенное. Задуматься бы тогда: с чего это? Да молодая была, глупая. Мать наша Таисия – женщина была яркая, красивая, наряды любила, кавалеров, да хвостом повертеть, как соседки судачили. Работала всю жизнь секретаршей: то тут, то там.
Таня была вся в неё – броская, точно конфетная обертка. От кавалеров отбоя не было. И чем старше и краше становилась Таня, тем чаще возникали у них скандалы с матерью. Сцепятся, ровно две пилы зубьями, и собачатся. А однажды Таня пропала. Милиция и меня опрашивала, и мать, и многочисленных Таниных ухажеров. Да бестолку. В ту же ночь исчезла и мать. Она, правда, вернулась к утру: пьяная, шальная, насквозь прокопченная дымом, до того страшная, что я испугалась её, как никогда в жизни. Мать прижимала к груди стеклянную банку с землей, да так крепко, что рук не разжала даже уснув. А бормотала в угаре такое, что у меня волосы дыбом вставали.
Помню, стояла у её постели, слушала, а руки холодели и ноги окаменели. И с места двинуться не могла. Придавило меня тогда ужасом. Разом поняла я все про свою мать. Обмерла, да все слушала, слушала, не в силах отойти.
«Так ей и надо,» – говорила она. – «Сука малолетняя. Меня за пояс заткнуть хотела.»
«А воняла, ровно свинья,» – невнятно бормотала она. – «Жареная свинья.»
«Мне теперь надолго хватит,» – истерично хохотала она, любовно сжимая банку. – «Все мое. Мое. Пошла прочь Надька. Не трогай.»
«Кто ж знал, что так получится,» – открыв глаза, неожиданно твердым голосом произнесла мать. – «Ты, Надька, слушай меня и получишь в этой жизни все, чего захочешь.»
«А не угодишь,» – схватила мать меня за руку. – «Тоже пеплом станешь.»
Так и поняла я – это мать убила Таню, и что в банке у неё тоже поняла. А, главное, осознала – бежать мне надо. И бежать прямо сейчас, пока она в беспамятстве валяется. Покидала я в сумку вещички кое-какие впопыхах, нашла свои документы и выскочила из дома в ночь.
Восьмилетку я тогда уже закончила. Уехала из дома далеко, как смогла и поступила в техникум. Мать свою Таисию больше не видела, но всю жизнь прожила оглядываясь. Память моя беспокойная словно проснулась и начала подсовывать мне воспоминания, все больше разрозненными кусками, словно осколки одного большого разбитого зеркала. Складывала я их друг с другом, переворачивая и прилаживая и так, и этак.
Вспоминала, как ездили мы в какую-то далекую деревню на похороны дальней родственницы. Столь дальней, что только в домовине я её впервые и увидела. Было мне тогда лет пять или шесть, а Тане, значит, восемь или девять. Уехали мы из деревни сразу после похорон на ночь глядя, да недалеко. Мы с сестрой остались спать в телеге, укрытые вонючим полушубком, а мать с мужиком – возницей взяли лопаты и ушли в ночь. Когда рассвело, они разбудили нас грохотом и матюками. Перемазанную мокрой глиной домовину заволокли на телегу и втиснули рядом с нами. Мы с сестрой жались друг к другу, как пугливые зайцы. Потом мы долго куда-то ехали. А после нас с сестрой оставили в чужом доме. Мать ушла и вернулась утром – грязная, пьяная, провонявшая дымом, с крынкой под мышкой, в какие наливали обычно молоко. Берегла она её пуще глаза, всю дорогу из рук не выпускала. Теперь то я думаю – прах там был. Той старушки, что давеча похоронили, а мать с подельником на погосте выкопали.
Память детская – причуда. Ни разу с тех пор я этой истории не вспоминала. А как снова от матери паленый дух учуяла, так и встала передо мной явственно холодная безлунная ночь, скользкий от влажной глины гроб, что касается моей ноги, запах гари от материнских волос.
Когда я стала постарше, то часто слышала от соседок про дурной глаз моей матери. Мол, если обозлится на кого, то пиши пропало. Или с лестницы человек упадет, или заболеет. Да так, что врачи лишь руками разводят в недоумении. Поэтому и заискивали бабы перед матерью, побаивались, а за глаза называли ведьмою. Тогда-то я отметала эти глупости, словно шелуху от семечек. А повзрослела – призадумалась.
Девчонкой то я думала, что живем мы, как все вокруг. А ведь нет. У нас на столе и кусок всегда был слаще, чем у соседей, и одежда добротнее, и другое – многое. Хоть и старалась мать не высовываться, да не могла сама с собою сладить. Уж больно была ярка, точно павлин в курятнике. Впрочем, не выставлять на всеобщее обозрение те цацки, что ты получишь, ей ума хватало. Времена были не те. Примеряла лишь изредка, дома, перед зеркалом. Покрутится, повздыхает, да и сложит обратно в сундучок. Часть из ее сокровищ я прихватила с собой при побеге. Думала: понадобятся деньги – продам. Да выкрутилась – не пришлось.
Понаписала я тебе доченька, позапутала. Прочтешь ли, нет, не знаю. Но душу я отвела.
Ведьма она. Мать моя Таисия – ведьма. И зачем-то ей для этого прах усопшего нужен, да не абы какой, а родственный. Подумалось мне: может, чтобы защититься от неё, тоже прах надобен? Вот и распорядилась я собою так. Ты сохрани его доченька, на всякий случай. Не ровен час, и тебе пригодится.
Мама.
О содержимом горшка с крышкой Маша догадалась на середине письма, а дочитав, в замешательстве уставилась на урну. А что думать о странном письме и вовсе определиться не могла. Такое искреннее, простое, немного косноязычное. Маша словно слышала мамин голос наяву. Но вещи в нем описаны какие-то совершенно запредельные. Ведьма, прах, выкопанный труп – сущий бред.
Похоже, писала мать это письмо долго. Да и не письмо это было, а тетрадка. Самая обычная ученическая тетрадка в клетку толщиной 12 листов, с тонкой зеленой обложкой. Мать заполняла её своими каракулями, не пропуская ни строчки, периодически зачеркивая отдельные фразы или целые куски и переписывала их иначе. Судя по замызганности мятой обложки, заняло это у матери немало времени. Маша аккуратно сложила содержимое коробки обратно, включая письмо, закрыла крышку, поставила её на подоконник и пошла спать. Что со всем этим делать, она не представляла.
***
Воскресное утро началось со звонка свекрови. Повод для звонка у высохшей воблы, как раз и навсегда окрестила её при знакомстве Маша, был весомый. В следующую субботу Лизе исполнялось семь лет, и заботливая бабушка заранее беспокоилась о подарке внучке, а потому и звонила Маше. «Которая, конечно, лучше знает, что нужно ребенку,» – подлила патоки в свою речь Тамара Ивановна.
На самом деле, разумеется, дело было не в подарке. Свекровь рассчитывала на большое семейное застолье по этому поводу со всей родней, организовать которое – святая Машина обязанность. Для Тамары Ивановны шумные, многочисленные, домашние попойки были своеобразным способом контролировать жизнь своих отпрысков и членов семьи. Звание это было пожизненным, бывших членов семьи для свекрови не существовало. Пригласили ее в гости, хорошо угостили, за подарки подобострастно поблагодарили – значит, все хорошо, не вышли еще из-под её неусыпного контроля. Вот такая колониальная политика.
Бдительное «око Саурона» за Машей надзирало с особым пристрастием. Та легкость, с которой бывшая невестка выставила её сына за порог, Тамару Ивановну потрясла. Как же так? Маше уже далеко за тридцать (считай – старуха), малое дитё на шее (а ни одному другому мужику чужой ребенок не нужен, как известно), зарплата – так себе. Да в такое сокровище, как Паша, она должна была двумя руками вцепиться и крепче держаться. Кому еще она такая нужна, спрашивается? А Маша – паршивка, выставила его за дверь, словно ссаный матрац, как только острая надобность отпала.
И к ней – Тамаре Ивановне никакой почтительности не проявляет. Позвонит раз в год, с днем рождения поздравит и все. От приглашений в гости под любым предлогом увиливает и к себе не зовет. Лизу, правда, отцу дает, не прячет. Но кому она нужна, Лиза то? Что путного от нее узнаешь? Так, маета одна: покорми, погуляй, подарок купи, в кино или на карусели своди, – одни расходы ненужные.
Для Маши во время её недолгого замужества семейные попойки были сущим кошмаром. Не окажись все эти неприятные люди волею случая её родственниками, она по доброй воле никогда в жизни не стала бы с ними общаться. Маша оказалась в ловушке. С одной стороны, всю эту жадную и голодную свору, небезуспешно пытающуюся ей помыкать, она терпеть не могла. С другой стороны, это единственные кровные родственники ее дочери, и переругаться с ними в пух и прах Маша опасалась. Мало ли как жизнь повернется. Вдруг Маша завтра попадет под машину. Тогда Лиза окажется на попечении отца и, главное, свекрови, чьё плохое отношение к матери будет проецироваться и на дочь. А другой родни у Лизы нет. Теперь уж это точно.
Поэтому, скрипя зубами, со свекровью Маша разговаривала вежливо. Та сразу взяла быка за рога.
«Надеюсь, с следующую субботу праздник начнется не слишком поздно. Часа в четыре нам было бы удобно. Раньше сядешь – раньше выйдешь, как говорится. И не покупай водку, дорогая. Лишние расходы. Мы лучше самогоночки привезем – продукт домашний, проверенный. А если не будет хватать стульев, предупреди заранее. Паша может завезти тебе недостающие в пятницу вечером. И обязательно приготовь тот салат с рыбой. Все забываю взять у тебя рецепт. Так что с подарком, Маша? Я думаю о чем-нибудь полезном. У Лизы есть зимние сапоги?» – закончила вопросом свой монолог свекровь, во время которого Маша не смогла вставить и слова.
«Зимние сапоги у Лизы есть, спасибо, Тамара Ивановна,» – начала Маша и, набрав воздуха в грудь продолжила. – «Но мы с Лизой не планировали ничего особенного.»
«Чушь,» – безапелляционно отмела свекровь. – «Нельзя лишать ребенка праздника.» От её менторского тона у Маши сводило скулы, будто от ведра кислых слив. Она выдохнула и вежливо, но непреклонно продолжила: «Я не лишаю ребенка праздника, Тамара Ивановна.
Лиза пригласила подружек из детского сада. Как раз в субботу. Они поиграют, потанцуют, поедят сладостей. Для Лизы это будет гораздо интереснее и веселее, чем застолье со взрослыми.»
Свекровь фыркнула в трубку презрительно, словно лошадь, и привела последний аргумент: «Чепуха. Мария, ты лишаешь Лизу общения с отцом.»
«Вовсе нет, Тамара Ивановна, Паша может взять Лизу в воскресенье и отметить день рождения, а может прийти и поздравить в субботу, заодно поможет мне управиться с детьми. А потом мы с ним посидим на кухне, выпьем чаю и обсудим, в какую школу отдавать Лизу. Давно пора это сделать. Сейчас ведь сложно попасть в хорошую школу, нужно где-то там записываться, да ночами в очереди стоять,» – методично расправлялась с «хотелками» свекрови Маша, получая даже некоторое злорадное удовольствие от происходящего. Лучший способ избавиться от Тамары Ивановны – загрузить ее своими проблемами. Ни один из предложенных вариантов её, разумеется, не устроил.
«Ну это вряд ли. Мы на выходные в деревню поедем. До свидания, Мария,» – ядовито попрощалась свекровь, позабыв уже и о внучке, и о подарке.
«Как же, в деревню. В конце ноября,» – подумала Маша. Отбрыкаться от постылой пьянки вежливо не удалось. Если подумать, то разве могло быть иначе с Тамарой Ивановной? Раз Маша не делает того, чего она хочет, то быть им в контрах на веки вечные, как зайцу и волку.
***
День рождения проходил на «ура». Пробудившись утром первой, Лиза выглянула в окно и тут же разбудила маму восторженным ревом: «Снег! Снег выпал! Мам, вставай, посмотри.» Лиза бесцеремонно стаскивала Машу за ногу с дивана. Пришлось вставать и восторгаться. Было и правда красиво. При температуре воздуха около нуля снег медленно падал большими мокрыми хлопьями, быстро покрывая все горизонтальные поверхности: крыши гаражей, машины, лавочки, горку, ветви деревьев во дворе. Вот только на земле не задерживался, немедленно превращаясь в противную вязкую слякоть.
Полученный прямо с утра подарок от мамы – долгожданные коньки – новенькие, белоснежные, жесткие, тускло поблескивающие лезвиями, – первые в Лизиной жизни, привели её в восторженное состояние. Носясь по дому и путаясь у Маши под ногами, словно игривый щенок, она с замиранием сердца ожидала гостей с другими подарками.
По разрушительной силе с компанией детей (пять девочек и один мальчик – верный друг Макарушка) может сравниться только ураган «Катрина». Она не переставая галдела, кричала, смеялась, визжала на протяжении четырех часов. Маша было малодушно спряталась на кухне, но оставлять это татаро-монгольское нашествие без присмотра было ни в коем случае нельзя. Поначалу она пыталась направлять бьющую фонтаном энергию в какое-нибудь безвредное русло, вроде танцев, но потом махнула рукой. Это было равноценно попытке оседлать дикого мустанга.
В конце концов дети затеяли игру в прятки. Прятаться в маленькой однокомнатной квартире было решительно негде. Залетев на крохотную кухоньку, где нашла себе временный приют Маша, расшалившаяся Лиза лихорадочно закрутила головой: «Мам, спрячь меня. Скорее!»
«Лизун, ну где тут прятаться? Закройся в ванной комнате.»
«Ты что, мам,» – возмутилась именинница. – «Там Макар меня сразу найдет.» Насупившись, она оглядела кухню и просияла. Дочь бросилась к подоконнику, отдернула плотную штору прочь и начала карабкаться на него, намереваясь за нею и спрятаться. Плотные шторы для каждого окна были необходимостью, иначе Маша чувствовала себя дома, будто рыбка в аквариуме. Ведь нет ничего более интересного для праздно прогуливающихся пожилых соседок, чем заглядывать в окна и обсуждать чужую жизнь за неимением своей. Маша и ахнуть не успела, как Лиза неловким движением спихнула на пол стоявшую там картонную коробку. Та немедленно свалилась на пол, крышка отлетела вперед, керамическая урна выкатилась, ударилась о ножку стола, треснула и раскололась на несколько частей. Черное облако её содержимого взметнулось вверх и на глазах ошеломленной Маши стало оседать на стол, полы, подоконник, присыпав заодно испуганную катастрофой Лизу, немедленно начавшего чихать кота и, конечно, Машу.
«Лизун,» – беспомощно простонала она.
«Мам, я больше не буду,» – быстро сориентировалась дочь, не оставив Маше шанса себя повоспитывать.
Содрогаясь от отвращения и изо всех сил стараясь не думать о том, что эта серая пыль на лице – прах её матери Бояриновой Надежды Михайловны, Маша бросилась стряхивать ее со своих и Лизиных волос, умывать перепачканные лица.
Урна восстановлению не подлежала. Разыскав в недрах кухонного шкафчика пластиковый контейнер с плотной крышкой, Маша аккуратно пересыпала в него все, что оставалось среди осколков урны. А потом смела веником с пола все остальное и, поколебавшись, отправила туда же. Ну не в мусорное же ведро ссыпать прах родительницы? Как раз поместилось. Поразмыслив, Маша сунула контейнер обратно в шкафчик, аккурат между банкой меда и запасами гречки, от греха подальше. Целее будет.
Маша прополоскала рот водой один раз, второй, третий. А ей все продолжало казаться, что на зубах хрустит пепел. В конце концов она заела это неприятное ощущение печенькой.
Праздник пришлось свернуть после визите не к ночи будь помянутой Галины Степановны с жалобой на творящиеся в Машиной квартире Содом и Гоморру. К тому времени Маша и сама уже готова была отдать полцарства за пять минут тишины. Однако не чертыхнуться про себя на активистку не могла: «Вот зловредная бабка. Чтоб тебе пусто было. Век бы твоего скрипучего голоса не слышать.»
Прибрав царящий в квартире кавардак, Маша разложила диван, на котором они с Лизой спали, и повалилась на него без сил. Дочь тут же устроилась у нее подмышкой.
«Ты довольна? Весело было?»
«Ага. Здорово. Только погулять не успела. Завтра прямо с утра пойду снеговика лепить. Мы с девочками договорились.»
Взросление дочери шло пугающими темпами. Вот она уже сама договаривается с подружками о прогулках, не спрашивая маму. Оглянуться не успеешь, как она закончит школу и уедет в другой город поступать в институт.
«Не хочу тебя огорчать, но снег до завтра едва ли доживет. На градуснике два градуса тепла, и завтра обещали столько же.»
«Нет, нет,» – бурно запротестовала дочь. – «Пусть он не тает. Я не хочу.»
«От нас тут ничего не зависит. Не расстраивайся. Уже совсем скоро зима. Этот снег тебе сто раз надоесть успеет.»
«Я не хочу другой снег. Я хочу, чтобы этот не кончался,» – упрямо насупилась дочь.
«Ох, Лизун. Давай спать. Я устала, как раб на галерах,» – примирительно чмокнула дочь в нос Маша. Паша, к слову сказать, так и не объявился, ограничившись телефонным звонком.
Переживала ли Маша, что Лиза, скорее всего, вырастет без отца – не юридически, а фактически? Да нисколько. Не она первая, не она и последняя. Маша и сама своего отца не знала. И ничего, выросла не хуже других. И Лиза вырастет. Нарочно препятствовать их общению Маша, конечно, не будет. Павел и сам сделает всю грязную работу. Мужчины быстро охладевают к детям от женщин, с которыми расстались. У большинства из них после развода напрочь отшибает память. И за бортом оказывается не только бывшая жена, что вполне закономерно, но и дети, что дико и непонятно.
Предполагала ли Маша, что и с ней и Лизой произойдет именно так? Конечно. Но от развода её это не удержало ни на минуту. Бог с ним, с Пашей. И без него проживут. Даже лучше, чем раньше.
Выставив Пашу за дверь, Маша тут же заметила как в доме резко уменьшилось количество мусора, хаоса и беспорядка. Раковина больше не была завалена грязной посудой, а пол –вонючими носками, под мойкой не множились пивные бутылки, в прихожей не высилась куча немытых кроссовок. Никто не храпел, не играл полночи в компьютерные игры, не курил втихаря на кухне в форточку и не хлопал ночью дверцей холодильника.
В сухом остатке оказалось, что вреда и убытков от мужчины в хозяйстве намного больше, чем пользы. Оставшись вдвоем с дочерью, Маша неожиданно обнаружила, что может больше не стоять у плиты часами, изготовляя пятилитровую кастрюлю борща и тазик котлет. Выяснилось, что готовить еду на себя и дочку – сущая ерунда. Завтраком вообще можно пренебречь, ограничившись йогуртами или хлопьями. Все равно по утрам на большее нет времени. На ужин им хватало пары куриных ножек и горсти вермишели. В Лизу – известную малоежку еще и это надо было постараться впихнуть. И времени, и денег (и это было особенно приятно) уходило намного меньше. Паша буквально пожирал и то, и другое.
***
Против ожидания и вопреки показаниям термометра за окном, застрявшему на прогнозируемых синоптиками двух градусах тепла, в понедельник снег не прекратился. Медленно, словно нехотя и делая большое одолжение любующимся, крупные белые хлопья устилали землю, тут же превращаясь в липкую, вязкую грязь, клонили вниз ветви деревьев, тяжелыми шапками оседали на усыпанных яркими красными ягодами кустах шиповника под окном, делая те чрезвычайно живописными. Кусты эти, первоначально бывшие розовыми и приманивавшие любителей халявных букетов своей цветистостью, через два года после посадки совершенно скурвились и выродились в буйные заросли шиповника.
Лиза, пребывая в приподнятом настроении по случаю долгожданного снегопада с самого утра, дурачась, ловила ртом слипшиеся снежинки. К ночи немного похолодало. Грязь схватилась, будто застывающий цемент, да и замерзла к утру причудливыми волнами. Снег немедленно прикрыл заледеневшее месиво, и мир за окном превратился в зимнюю сказку уже без изъянов.
Вечером, по дороге из детского сада, Лиза извалялась в снегу, словно котлетка в панировке. Дочь расшалилась и не давая Маше себя отряхнуть, влетела в подъезд, где, как на грех, едва не столкнулась с Галиной Степановной. Маша чуть не застонала от досады. Непримиримая бабка просто не могла упустить такой весомый повод для скандала, который сам шел ей в руки. Снежные хлопья налипали комьями на Лизиных сапожках, высились сугробом в капюшоне ее куртки, превратили мохнатый помпон на шапке в снежный шар.
Галина Степановна при виде такого безобразия, как занесенный в подъезд и стремительно превращающийся в грязную лужу сугроб, подхватилась, приосанилась, точно фасонистый петух при виде конкурента, набрала в грудь побольше воздуха, открыла рот и … закашлялась. В горло словно насыпали опилок. Они щекотали, кололи, не давали вздохнуть. Схватившись двумя руками за шею и покраснев от натуги, Галина Степановна пыталась выкашлять застрявший в горле комок.
«Галина Степановна, с Вами все в порядке?» – не веря в удачу, настороженно поинтересовалась Маша.
«Надо по спине похлопать, мам,» – со знанием дела посоветовала Лиза.
Маша послушно похлопала, хотя через толстое зимнее пальто её действия нужного эффекта не возымели. Побагровевшая соседка начала наливаться угрожающей синевой.
«Галина Степановна, у Вас астма? Где Ваш ингалятор?» – вдруг сообразила Маша. Соседка замычала и отрицательно замотала головой. Глаза её, с красными прожилками полопавшихся сосудов, еще секунду назад выпученные, будто у морского окуня, закатились, царапавшие шею руки безвольно упали. Бабка неловко привалилась к обшарпанной стене подъезда и тяжело осела на ступени. Вот тут Маше стало страшно. Бросив на грязный пол пакет с продуктами (прощайте яйца), она стащила с плеча свою объемную сумку и принялась лихорадочно в ней рыться в поисках телефона. По закону подлости, рука нащупывала то перчатки, то пачку влажных салфеток, то тюбик гигиенической помады, бесследно исчезнувший в недрах сумки ещё на прошлой неделе, но только не телефон, разумеется.
«О, Господи! Помогите!» – пискнула Маша. А хотела ведь закричать. Да как-то не вышло. Звать на помощь вот так, истошно голося, Маше ни разу не доводилось. И, несмотря на критичность ситуации, она никак не могла выдавить из себя ни звука. К счастью, час был вечерний, многолюдный. Дверь в подъезд открылась, впуская круглощекого мужика в натянутой по самые брови шапочке-презервативчике и с большой спортивной сумкой через плечо.
«Это че такое?» – шарахнулся он назад, едва не наступив на прикорнувшую на ступеньках Галину Степановну.
«Ей плохо,» – пояснила очевидное Маша.
«Так звони в скорую,» – резонно заметил мужик, кивнув на телефон, который Маша сжимала в руке. – «Чего ждешь?»
«112,» – нетерпеливо напомнил он, похоже начиная считать Машу по меньшей мере слегка придурковатой. Потому что та, уставясь на телефон, никак не могла сообразить откуда он взялся. Ведь не доставала она его из сумки. Точно не доставала.
Сообразив, что от Маши толку не будет, мужик сам вызвал скорую, попутно нащупывая пульс на шее Галины Степановны, и вышел к подъезду встретить машину. Несмотря на страшно мертвый вид, соседка оказалась жива. Раздражающе мигающая огнями скорая оперативно заглотила пациентку и укатила прочь, предварительно попытав Машу на предмет паспорта и медицинского полиса больной.
«Она умрет?» – напряженно поинтересовалась дома Лиза.
«Нет. Конечно, нет. Её вылечат, не бойся,» – поспешила успокоить дочь Маша.
«Да ну её. Она противная,» – отмахнулась Лиза.
Такой чудесный, сказочно-зимний день закончился катастрофой. Маша никак не могла успокоиться после своего непростительного фиаско с телефоном и заела нервы пироженкой.
***
Утром во вторник снег по-прежнему продолжал сыпать с неба. Поскольку на улице похолодало, то воздушные хлопья превратились в снежную крупу, которую поднявшийся ветер бросал из стороны с сторону, так и норовя сыпануть в лица прохожим. Зевая около заснеженного окна, Маша пила горячий кофе и почесывала мурчащего кота. В такие дни выходить на улицу и ехать на работу, толкаясь в общественном транспорте, хотелось меньше всего. А вот завернуться с головой в одеяло и продрыхнуть до обеда – очень даже. Допив кофе, Маша достала из холодильника последний пакетик кошачьего корма, сделав мысленную зарубку сегодня непременно купить еды коту.
На работе Маше с трудом удавалось держать глаза открытыми. Не помогали ни пять чашек кофе, ни зарядка, сделанная прямо за письменным столом. Зинаида сегодня была не в духе. Потому как начальство было на месте и в приступе трудового энтузиазма целый день напрягало Зинаиду Викторовну какими-то поручениями. Так что той не удалось поднять себе настроение и скрасить унылый день даже к вечеру, не говоря уже о впустую потраченном обеденном перерыве. Соблазнительно побулькивающая пузатая бутылка коньяка, для конспирации обернутая газетой, каталась в нижнем ящике стола, а Зинаида, изо всех сил напрягая пропитые мозги и потея от натуги, пыталась сочинить ответ на отписанное ей директрисой письмо. По-хорошему, сделать это она должна была еще в пятницу. Но в пятницу раздражающе-прыткая директриса была в Москве, в министерстве, и Зинаида слиняла с работы еще в обед под каким-то наспех выдуманным предлогом.
До долгожданной пенсии пьянчужке оставалось два года, и избавиться от нее у новой начальницы раньше этого времени не было никаких шансов. Это хорошо понимала и она, и сама Зинаида, и все окружающие.
Дело было в том, что сын Зинаиды Викторовны ведал одним из региональных министерств и ссориться со столь значимой персоной никому было не с руки. У дальновидного сына были свои причины не позволять матери бросить работу, хотя финансовой необходимости в ней не было никакой. Заботливый отпрыск вполне справедливо полагал, что работа бала тем единственным средством, которое не позволяло матери осесть дома в обнимку с бутылкой и допиться вскорости до зеленых чертей. Пожинать плоды родственных чувств приходилось сослуживицам матери (а коллектив стат. управления на 99%, не считая личного водителя директора, состоял из женщин).
Письмо – три страницы текста, напечатанного убористым шрифтом, шуршало на столе свернувшейся в кольцо змеёй и грозило серьезно отравить жизнь. Зинаида Викторовна обвела взглядом поверх очков подопечных, сидевших за поставленными в два ряда столами.
«Лаврова,» – уцепила она некстати зевнувшую Машу. – «Подойдите.»
«Надо дать ответ на этот документ до конца дня,» – с облегчением вручила ей Зинаида скрепленные степлером листы, радуясь ловко найденному решению проблемы.
«И отнесите сразу секретарю на подпись … этой,» – изобразила она рукой некий витиеватый жест, отражающий ее отношение к директору, письму, работе и вообще всему, кроме заветной бутылки в нижнем ящике стола.
«Но, Зинаида Викторовна, ведь было распоряжение, чтобы все подготовленные документы подписывали не только исполнители, но и начальники отделов, перед тем, как они попадут наверх,» – многозначительно ткнула Маша в сторону потолка, имея в виду, разумеется, новое начальство.
«Мария Александровна, Ваше дело – подготовить ответ,» – поджала губы в куриную гузку Зинаида.
«И действительно, чего я лезу не в свое дело?» – мысленно проглотила хамство Маша и отправилась за свой рабочий стол. Сонливость как рукой сняло. Дать ответ до вечера? Да она издевается, старая пьяница! Тут работы вагон и маленькая тележка. И срок исполнения – прошлая пятница. Вот ведь зараза эта Зинаида – промариновала бумажки до последнего, а теперь ей скинула. Неужели не могла сделать это раньше, чертова пропойца? Когда она уже уйдет на пенсию или еще куда, и начальником отдела назначат кого-нибудь трезвомыслящего во всех смыслах? Да еще и отдать документы наверх без её подписи. Хочет умыть руки, хитрая лиса.
Маша провозилась с работой до конца дня и даже задержалась на четверть часа. Поскольку к этому времени в здании кроме неё оставалась только вахтерша, то Маша с чистой совестью положила файл с документами на Зинаидин стол, которая, к слову, не соизволила даже поинтересоваться степенью готовности документа, упорхнув из кабинета ровно в 18.00.
Чувствуя угрызения совести за то, что сегодня Лиза точно окажется последним не забранным ребенком в группе, Маша со всех со всех ног бежала на остановку общественного транспорта. Впрочем, бежала – это громко сказано. Валивший третий день без перерыва снег перестал быть радостью и превратился в проблему. Центральные улицы худо-бедно были очищены застоявшейся без работы снегоуборочной техникой, а вот в кривой переулок, ведущий к стат. управлению, она и носа еще не совала. Поэтому Маша пробиралась по узенькой, протоптанной ногами её сослуживиц, тропинке, качаясь, словно эквилибрист на канате.
На остановке, как положено в час пик, было не протолкнуться. Твердо вознамерившись любым способом ввинтиться в первую же подходящую маршрутку, Маша обосновалась на самом краю тротуара в числе самых решительно настроенных пассажиров.
Дальнейшее произошло так быстро, что Маша и понять то ничего не успела. Кто-то позади пребольно уперся локтем ей в спину пониже лопаток и толчком выпихнул прямо под колеса подъезжающей маршрутки. Маша всплеснула руками в попытке ухватиться за рядом стоящих и даже чуть замедлила неизбежное падение, но не в силах удержаться на ногах, упала вперед. Она навалилась на капот машины, краем глаза заметив ужас на лице водителя, чьи среднеазиатские глаза вытаращились до небывалых размеров, каким-то чудом удержалась на нем пару метров и скатилась вниз, в аккурат под колеса маршрутки, когда водитель резко нажал на тормоз.
Из-за стремительности всего произошедшего Маша и испугаться то толком не успела, как обнаружила себя лежащей в дорожной мешанине из грязного снега, уткнувшись носом в колесо угрожающе нависшей над ней маршрутки. Остановка дружно ахнула и замерла, затаив дыхание. Водитель – средних лет уроженец Узбекистана, Таджикистана или еще какого-нибудь -стана, вылез из машины и на негнущихся ногах осторожно подошел к Маше. Любопытствующие из числа пассажиров тоже подтянулись вперед, столпившись кружком вокруг капота и торчащих из-под него Машиных ног.
«Убили бабу,» – сплюнул потасканного вида давно небритый пролетарий. – «Вот так, живешь, никого не трогаешь, а тут раз и … Эх!» Степень опьянения отчаявшегося соответствовала его горю и была всем очевидна.
«Эй, ты чего? Ты живой?» – подергал Машу за ногу водитель. Ответное подергивание ноги было воспринято всеми со вздохом облегчения. Добровольцы ухватили Машу за сапоги и аккуратно выволокли наружу. Совершенно обалдевшая, она села на попу и потрясла головой, словно мокрая собака: «Кажется, да.» Опираясь на руку водителя, Маша встала на ноги.
«Все хорошо, да?» – не веря своему счастью, заглядывал ей в лицо гастарбайтер.
«Да где же хорошо? Чуть человека не угробил, урюк. Скорую надо вызывать,» – наехал на него огнедышащий пролетарий.
«Нет, нет. Не надо скорую. Со мной все нормально,» – испугалась Маша.
«А коли нормально, то и иди отсюда. Не задерживай движение,» – оскорбился в лучших чувствах заботливый алкаш.
«Куда идти?» – никак не могла собрать раскатившиеся, будто горошины из стручка, мысли Маша. Ответ мужика был прост, лаконичен и имел несомненный сексуальный подтекст.
«Уж не на твой ли?» – съязвила, приходя в себя она.
Пролетарий не без интереса окинул Машу уже другим, можно сказать оценивающим перспективы взглядом. Та немедленно стушевалась и покрепче ухватилась за водителя. По-прежнему поддерживая её под локоток, тот подобрал Машину шапку, изрядно вывалянную в снегу и сумку, к счастью, абсолютно целую.
За время этого происшествия, занявшего не более десяти минут, у остановки собрался длиннющий хвост сигналящего на все лады транспорта. Шутка ли – час пик. Переминаясь с ноги на ногу, виновник всей этой кутерьмы еще раз уточнил: «Так все хорошо? Да? Можно ехать?»
«Да, да,» – подтвердила Маша. – «Вы только меня довезите, ладно? А то я в садик опаздываю.»
Радуясь тому, что так легко отделался, водитель усадил Машу рядом с собой на переднее сиденье и открыл, наконец, дверь в салон для всех страждущих.
Пребывая в совершенно расстроенных чувствах, Маша доплелась до детского сада, заискивающе улыбаясь воспитательнице, одела Лизу (последнюю, разумеется) и только дома сообразила, что в магазин за продуктами не зашла. Проблема с ужином для себя и дочери решалась просто – в морозилке всегда есть пельмени. С котом дело обстояло сложнее. Метеля пол упругим хвостом, он сидел у своей девственно пустой миски с видом оскорбленного аристократа.
«Ну прости. Сейчас приму душ и соображу для тебя какой-нибудь еды,» – покаялась Маша.
Проводив хозяйку, обычно послушную и быстро соображающую, чего он хочет, недоуменным взглядом, кот прилег у миски.
«Выйдет, укушу за ногу,» – размышлял рыжий, прикрыв глаза. Явственно представив в миске горку аппетитных коричневых кусочков корма в желе, кот потянул носом. По кухне разливался хорошо знакомый запах. Миска наполнялась на глазах. Кусочки мягкого корма словно возникали где-то на дне миски и выталкивались наружу, будто медленно текущая лава. Присев, рыжий принюхался к неожиданной находке, которая, переполнив миску, уже вываливалась на пол. Пахло как обычно. Без подвоха. Отбросив сомнения, кот принялся подбирать еду с пола.
Только в ванной, разглядывая в зеркало наливающийся багровым бок, Маша почувствовала боль. К ночи боль стала такой сильной, что, проглотив две таблетки нурофена сразу, Маша старалась в постели лишний раз не шевелиться.
Среда началась все с того же снегопада. Маша выползла из теплой постели, спихнув с бедра уютно устроившегося кота, бросила взгляд в окно и пошаркала в ванную комнату. Каждое движение причиняло боль: умыться, почистить зубы, расчесать волосы. «Нет, так жить нельзя,» – решила Маша и, прервав водные процедуры, пошла на кухню за обезболивающими таблетками. И только уткнувшись глазами в сиротливо-пустую кошачью миску, сообразила, что так и не покормила кота вчера вечером. Удивительно, что тот не сгрыз Машу еще вчера. Ведь страшнее голодной кошки зверя нет. Она будет крутиться вокруг, путаясь под ногами, кусать за лодыжки, нападать исподтишка, будет скидывать вещи с полок, открывать и закрывать двери, истошно орать и печально мяукать, и всячески привлекать внимание, не давая забыть о себе ни на минуту.
Но кот никакого беспокойства не проявлял: ни вчера вечером, ни сегодня утром. Перекатившись к Лизе под бочок, он свернулся клубком и даже не пришел на кухню, что делал неизменно каждое утро. Он не вылез из постели даже чтобы проводить хозяек.
Парализованный длительным снегопадом город встал в одну бесконечную пробку. Гигантская многоглазая гусеница машин, нервно гудя, вилась по заснеженным улицам. Снегоуборочные машины давились снегом, но сколько бы они его не глотали, меньше того не становилось.
На работе же день начался со скандала. Зинаида на службу не явилась. Сначала о ней несколько раз прибегала справляться секретарша, потом, после часового отсутствия, безуспешно пыталась вызвонить. Атмосфера сгущалась с каждым часом. Гром грянул в полдень. Машу вызвали к директору. Проходя мимо Зинаидиного стола, она прихватила приготовленные вчера документы.
Любезной новую начальницу стат. управления назвать было нельзя. За несколько месяцев её работы Маше ни разу не приходилось сталкиваться с ней нос к носу, а уж тем более быть вызванной на ковер. Серьезная дама в стильных очочках коротко поздоровалась, кивком пригласила присесть и уткнулась носом в принесенные Машей документы. Через пять напряженных минут, во время которых гнетущую тишину в кабинете нарушал только шелест страниц, она подмахнула бумаги, аккуратно вложила их в файл и сняла очки. И враз помолодела: без очков, без глубокой морщинки меж сурово сдвинутых бровей, с доброжелательной улыбкой на лице она выглядела мягко и беззащитно – не лучший вариант для руководителя. Дамам – начальницам, по глубокому Машиному убеждению, положено быть стервами. Иначе им в этом болоте с акулами не выжить.
«Ну что ж, Мария Александровна, не буду ходить вокруг да около. Меня категорически не устраивает работа Вашего отдела. И связано это, в первую очередь, с его руководителем. К сожалению, для принятия радикальных мер руки у меня связаны, но дело из-за этого страдать не должно. Поэтому мне нужен в Вашем отделе человек, который будет направлять его работу. Как Вы отнесетесь к тому, что я назначу Вас заместителем начальника отдела? Я давно раздумывала над подходящей кандидатурой. Вы весьма квалифицированы, добросовестны и ответственны.» «Другими словами, готовы взвалить на себя этот воз и покорно тащить его в гору, словно ослик – дешево и сердито,» – мысленно добавила Маша. – «При этом не занимая соответствующей должности и за ту же зарплату.»
«Хорошо. Я согласна,» – вслух ответила она.
«Прекрасно. Приказ будет сегодняшним числом. С Зинаидой Викторовной Вам, конечно, придется повоевать. Но я уверена, Вы справитесь. Все документы из Вашего отдела должны выходить за Вашей подписью. Через два года должность начальника отдела освободится. И тогда … . Ну не будем забегать вперед,» – кинула наживку хозяйка кабинета.
Возвращаясь к себе, Маша призадумалась. Очевидно, новая директриса сочла непродуктивной и бессмысленной борьбу со старой пьянчужкой Зинаидой и нашла способ угодить и волкам, и овцам. То бишь, и работу сработать, и с министром не поссориться. За Машин счет. А насчет туманных перспектив карьерного роста через пару лет обманываться не стоит. Ведь у каждой начальницы всегда есть пара давних подружек или не пристроенных родственников, которых грех не усадить на «теплое» местечко.
И зачем ей, Маше, вся эта морока? Надо же, только вчера она сокрушалась по поводу адекватного руководства для их отдела. И вот тебе раз, теперь она, пусть не номинальный, но фактический руководитель и есть. Флаг ей в руки. А Зинаида её теперь вместе с какашками съест. И всячески будет вставлять палки в колеса – это уж как пить дать. Маша аж поежилась в ожидании сиятельного гнева Зинаиды Викторовны. Но увидеть её реакцию Маше не пришлось.
Любой закрытый коллектив легковоспламеним для сплетен. Вслед за сногсшибательной новостью о её повышении, разлетевшейся по заведению быстрее, чем Маша вернулась в кабинет, пришла новость о смерти Коноваловой Зинаиды Викторовны.
«Допилась,» – вынесли единодушный вердикт во всех без исключения отделах. Нашел её водитель любящего сына, обеспокоенного долгим игнорированием мамой его телефонных звонков. Учитывая мамины пристрастия, это было чревато. Так и случилось.
Маша была назначена и.о. начальника отдела, получила прибавку к зарплате и, в качестве неожиданного бонуса, подобострастное «Мария Александровна» из уст технички Татьяны вместо фамильярного «здравствуйте, Машенька». Социальный статус рос как на дрожжах.
***
К пятнице дружно проклинаемый горожанами снег завалил город по самые уши. Грязные сугробы в рост человека высились по обочинам дорог, и машины ползли между ними, словно в тоннеле. Пешеходам приходилось сложнее. Обессиленные дворники прорубали для них на тротуарах тропинки шириной с лопату, на которых с большим трудом могли разминуться двое. Не выдержав тяжести, рушились крыши ангаров и теплиц, складывались, как карточные домики, остановочные павильоны и разноцветные козырьки магазинов.
Но как бы там ни было, сумасшедшая рабочая неделя кончилась. И Маша, забрав в пятницу вечером Лизу из детского сада, наконец, расслабилась, словно добралась до финиша изнурительного марафона.
«Лизун, ты чего такая хмурая? Если хочешь, можем погулять немного,» – предложила она дочери.
«Не хочу,» – упрямо помотала головой Лиза. – «Надоел этот снег.»
«Неужели? Ты же его хотела.»
«Я хотела немножко. А его стало слишком много. Теперь даже на площадку выйти нельзя, потому что мы в нем утонем, как сказала воспитательница,» – раздосадовано вываливала свою обиду дочь.
«Боюсь, с этим ничего не поделаешь. Придется ждать, пока он кончится,» – миролюбиво заметила Маша.
«Не хочу ждать. Пусть кончится сейчас,» – совсем раскапризничалась Лиза, топнув ногой и надув губы.
Вы когда-нибудь пробовали одевать капризничающего детсадовца? Попробуйте натянуть тесные колготки на его пухлые, как сосиски, безвольно болтающиеся ножки и теплые шерстяные носочки на лапки. Уговорите его надеть через голову свитер «с горлом», который, по его мнению, «кусает», «щиплет» и душит. Уже обливаясь потом не забудьте разыскать на детсадовской батарее варежки на длинной резинке и всунуть их в рукава куртки. Потом упакуйте ребенка в непромокаемый комбинезон и, мысленно проклиная на совесть работающее отопление и застегните молнии на сапожках. Всуньте своего капризулю в пуховик, застегните многочисленные молнии и кнопки. Ах да, и шапку не забудьте! Потом схватите свое пальто и скорее волоките на улицу полностью убряхтанное сокровище, потому что Вы уже промокли насквозь. И как бы Вы не старались, уложиться быстрее, чем в четверть часа не получится. И это если Вы не забыли забрать в стирку одежду, которую ребенок носил в группе, игрушки, которые он за неделю натащил из дома (а в выходные он без них не обойдется, даже не мечтайте) или сдать бдительной воспитательнице деньги на очередные нужды. Если забыли – бегом назад. И ребенка тащить придется, ведь не оставишь одного на улице.
Спустя четверть часа, подталкивая в спину сердитую дочь, взмокшая Маша вывалилась из детского сада, на ходу надевая шапку. Уже совершенно стемнело. На пронзительно-черном высоком небе ярко горели звезды. У крыльца детского сада рядком стояли санки всех моделей. На ступенях сиротливо валялся веник, коим родителям и детям надлежало обметать заснеженные сапоги, о чем их грозно предупреждало объявление на двери. Еще одно объявление грозило всеми карами небесными тем, кто войдет в помещение детского сада без бахил.
Снега не было. За четверть часа, проведенные Машей за упаковкой Лизы в зимнее облачение, мир изменился до неузнаваемости. Как это могло произойти так быстро? Ведь не только опостылевший снегопад прекратился, но даже низкие серые облака с казавшимися неиссякаемыми запасами снега исчезли бесследно. Просто чудеса какие-то! Лиза мигом повеселела. Её желание сбылось, как по мановению волшебной палочки.
***
Еще с работы, уединившись в туалете, Маша вызвонила в гости на вечер свою единственную закадычную подружку Наташку.
«Ну ты, мать, даешь!» – впечатлилась та, разглядывая лиловый Машин бок. – «Перелома ребер точно нет?»
«Да кто ж его знает? Я на всякий случай троксевазином мазала и обезболивающее три дня пила. Сегодня уже ничего, терпимо. Жить можно. Сейчас еще анестезии глотнем и вообще красота будет,» – ответила Маша, опуская футболку.
Как всякий нормальный русский человек, к врачам Маша обращалась лишь в самом крайнем случае, когда жареный петух клевал в одно место. Самолечение было вещью обыденной, привычной, с детства знакомой. Если Маша сама не знала, как лечить ту или иную приключившуюся болячку, то в ход шла тяжелая артиллерия: интернет и опрос знакомых. И только в случае неудачи, тяжело вздохнув, она смирялась с необходимостью добывать талончик к врачу. Поскольку дело это было небыстрое и чрезвычайно нервное, то болезнь зачастую успевала пройти сама, избавив Машу от необходимости участия в Куликовской битве за заветный талон.
Чтобы отметить неожиданный карьерный рост, Маша разорилась на полуторалитровую бутылку мартини и наморозила кучу льда. Вечер обещал быть приятным. Лиза, получившая в подарок от тети Наташи неизменное шоколадное яйцо, уткнулась в мультики. А подружки в четыре руки дорезали салаты и накрывали на стол. Наташка ориентировалась в нехитром Машином хозяйстве, как у себя дома. Здесь все было такое маленькое, уютное, компактное: три крохотные пузатенькие голубые кастрюльки, миниатюрный чайник на две кружки, салатники размером с кошачью миску, даже мусорное ведро, словно найденное в песочнице. Не то что у неё дома. Когда у тебя на шее три мужика 42-х, 14-ти и 12-ти лет, то супы варятся пятилитровыми кастрюлями, картошки жарится по полведра, а салаты режутся тазиками. А за продуктами для этой прожорливой компании впору было ходить с огромным туристическим рюкзаком. Два растущих организма и один в самом расцвете сил каждый день потребляли столько еды, словно запасались на время зимней спячки, как медведи.
Производство съестного у Наташки было поставлено на поток, будто хорошо отлаженный конвейер. Через день мужу вручался обстоятельный и подробный список покупок, который он должен был отоварить, заехав после работы в крупный супермаркет. На нем же лежала доставка по выходным с дачи картошки, моркошки, банок с солеными огурцами и иже с ними. На себя Наташка брала покупку хлеба, каких-нибудь вкусняшек к чаю и прочей мелочевки. Она не верблюд, в конце концов. Это было справедливо. Ведь относительно готовки у её мужиков руки росли не из того места, и на эту амбразуру ей приходилось падать самой.
Периодически из чувства протеста Наташка оставляла своим мужикам на вечер две пачки пельменей и уходила в загул. Загуливала она чаще всего у Маши, жалуясь на своих балбесов, способных сожрать все, что не прибито.
«И вот ведь подлецы какие, ни жиринки, ни складочки. И куда у них только все девается? Порода такая – мосластая, жилистая. А у меня каждый съеденный кусок тут же на бедрах выпирает. Уже до 54-го размера доросла» – доверительно сообщила Наташка. – «Ни в одни штаны опять не влезаю. Ну почему все вкусное – вредно, а полезное – не вкусно?»
Вопрос был риторическим, а тема для разговора – старая, хорошо обсосанная, как куриная косточка из супа, но всегда животрепещущая.
«Ну не могу я ничего не сожрать, пока по полдня на кухне верчусь. Силы воли не хватает. Вот мужественно пройти, а лучше побыстрее пробежать, в магазине мимо колбасы могу. А если дома все хомячат бутерброды с докторской – то не могу, хоть ты тресни. Везет же тебе,» – завистливо оглядела она Машину фигуру, балансирующую на грани между 46-м и 48-м размером.
«Да уж, нашла тростиночку,» – фыркнула Маша.
«Зря смеешься,» – заявила Наташка. – «Вся приличная одежда заканчивается 50-м размером. Дальше только балахоны и «тунички», как выражаюся продавцы на рынке. Ничего приличного не найдешь. Вот дорастешь до меня и узнаешь.»
Только такому неунывающему человеку, как Наташа, впору было тянуть свое прожорливое семейство. Вроде и зарабатывали они с мужем неплохо: муж – майор милиции, Наташка – бухгалтер-многостаночник для нескольких разных фирмочек. Но лишних денег не было никогда. Одежда, а особенно обувь, на двух подрастающих мальчишках просто горела, спортшколы требовали постоянных расходов для поездок на соревнования и летние лагеря, машина ездила на четном нецензурном слове и, конечно, еда, еда и еще раз еда.
Знакомы они были уже сто лет, с первого курса института. Наташка – пробивная, деловая, в хорошем смысле слова оборотистая в их тандеме была неутомимым вечным двигателем. Да и соображала всегда быстрее. Маша же всегда была ведомой – мягкой, неторопливой, тормозящей бешеные подружкины порывы. Машину отчужденность и боязнь сходиться с людьми Наташка преодолела легко, словно Усейн Болт стометровку. Просто смахнула в сторону, как шелуху от семечек, и влезла в душу.
Наташка выскочила замуж сразу после института, родила друг за дружкой двух мальчишек и, покончив с этим хлопотным делом, потащила на себе воз семейной жизни. Сегодня она, как и Маша, прибежала прямо с работы и была голодной, точно собака. Поэтому обе немедленно прибалдели от разлившегося в желудке мартини, а в голове легкой одурманенности.
«Ну, рассказывай,» – повелела Наташка, быстренько накидав в голодный желудок всего и побольше, и залив это месиво вторым бокалом мартини, словно салат майонезом.
«Да особо и нечего рассказывать. Случайно толкнули в толпе, и я вывалилась прямо под колеса. Хорошо, что скорость у машины была черепашья, а то … Даже представить страшно.»
«А случайно ли? Так удачно толкнули? И ты не видела кто?»
«Ой, Наташ, да кому я нужна, специально меня толкать? Я не зажившаяся сверх меры любимая тетушка-миллионерша. После моей смерти наследства не ожидается. Кстати, о наследстве. Со мной тут еще одна дурацкая история приключилась.»
Пока Наташа, удивленно приподняв брови вчитывалась в материну писанину, Маша успела покормить ужином Лизу. Подруга оторвалась от тетрадки лишь однажды. «Прах,» – недоверчиво уточнила она, глядя поверх очков.
«Ага,» – кивнула Маша, достав из кухонного шкафчика и продемонстрировав пластиковый контейнер со скорбным содержимым.
«Почему в контейнере?» – изумилась Наташка.
«Да Лизун расшалилась и грохнула урну. Пересыпала, куда пришлось.»
«А это точно прах? Может земля или там деревяшки жженые?» – деловито разглядывала она содержимое контейнера, брезгливо сморщив нос.
«Ты думаешь я много прахов видела? Понятия не имею, на что они похожи.»
Наташка снова углубилась в путаное материно письмо, удовлетворившись этим объяснением.
«Ну что же,» – резюмировала она после прочтения. – «Как говорится, если в Вашем шкафу нет скелета, то, возможно, это не Ваш шкаф. Полный бред. Сколько ты её не видела?» На правах ближайшей и единственной подружки Наташа была в курсе всех перипетий Машиной жизни.
«Восемнадцать лет.»
«За это время многое могло произойти. Может она совсем сбрендила?»
Маша пожала плечами. Догадка не была лишена оснований.
«Деньги в банк отнесла?»
«Отнесла,» – послушно кивнула Маша.
«С паршивой овцы хоть шерсти клок,» – констатировала подружка. – «Ремонт сделаешь.» Её ценные указания неизменно отличались практичностью. Драгоценности из коробки Наташа рассматривала с особым тщанием, напялив на нос очки, которые одевала только для работы на компьютере и чтения.
«Черт его знает. Вроде похожи на настоящие, старинные.»
«Много ты их видела настоящих, старинных эксперт хренов?» – хихикнула Маша, раскидывая лед по бокалам. Она уже достигла той чудной степени опьянения, когда мир вокруг становится приятным, люди дружелюбными, неприятности мелкими и незначительными, а самые глупые шутки вызывают гомерический хохот.
«Прикинь, если бы все это было правдой? Я могла бы чего-нибудь наколдовать: Бреда Питта в постели или квартирку побольше.»
«Лучше липосакцию,» – постановила Наташка. – «Что это за ноу-хау – колдовство с помощью праха? Волшебная палочка – это я понимаю, или колдовское зелье, или что там еще бывает? А пеплом что можно сделать? Только голову посыпать.»
Закуска к тому времени почти кончилась, полуторалитровая бутылка иссякла, Лиза уже пару раз заглядывала на кухню, хмуро сообщая, что их громкое ржание заглушает мультики. Но подруги, клятвенно обещая Лизе больше не ржать, веселились вовсю.
«Удивительно, что Ваша подъездная злыдня еще не звонит в дверь,» – притворно посокрушалась Наташка, имея в виду Галину Степановну.
«Ой, Нат, с ней ведь тоже странная история приключилась.»
«Еще одна? Не слишком ли много странных историй за последнюю неделю?»
Галина Степановна, к слову, до сих пор пребывала в больнице. За время её отсутствия собачники совсем распоясались, выгуливая питомцев где попало, включая детскую площадку, автомобилисты плотненько, нос к носу, утыкали своими машинами все и без того узкие тротуары, потеснив даже сугробы, мусоровозы по утрам не могли подобраться к переполненным контейнерам и оглашали окрестности обиженным ревом, дети тащили в подъезд на сапогах кучи снега, превращающиеся в грязные потеки на лестницах, подростки курили и гоготали во весь голос, детские коляски безнаказанно загромождали и так тесные лестничные площадки. И даже домофон, поддавшись всеобщей разнузданности, решил сломаться именно сейчас.
«А где твоя наглая рыжая морда? Что-то сегодня носа не кажет?» – вспомнила о коте Наташка. Отношения у них были напряженные. И это притом, что кошек Наталья любила не меньше, чем своих мальчишек, затискивая и заласкивая каждую попавшую ей в руки особь. Маша ничуть не удивилась бы, обнаружив подружку лет через тридцать сумасшедшей старушкой, окруженной двадцатью кошками. А вот с Василием отношения у нее не сложились. Слишком своенравный, свободолюбивый и эгоистичный он, наверное, пребывал в состоянии шока, когда при первом знакомстве Наташка помяла его, как диванную подушку. После пресеченной на корню попытки удрать и спрятаться, кот, утробно урча, запустил когтистые лапы в Наташкину шевелюру. Тогда, сглаживая впечатление от неудачного знакомства, Маша извела пузырек йода и три бутылки вина. С тех пор рыжий обходил подругу стороной. Едва учуяв аромат её в прямом смысле сногсшибательных духов, кот ховался в какой-нибудь укромный уголок.
«Представляешь, я все время забывала купить ему корм на этой неделе. Так теперь Лиза, в качестве компенсации, закармливает его от пуза. Вон, смотри, из миски вываливается. У кота хроническое обжорство. Он лежит на диване кверху брюхом и тяжело вздыхает.»
«Ладно, подруга, будь бдительна и не позволяй никому толкать себя в спину,» – напутствовала Наташка Машу,
вываливаясь из квартиры после звонка о прибытии такси.
***
Ничто не оживляет жизнь так, как развод. Наконец-то узнаешь всю подноготную о мужчине, с которым прожила, возможно, большую сознательной часть жизни. Неожиданно оказывается, что и готовите то Вы так себе, хоть и пожирал он всегда все до крошки, мучаясь неимоверно. И неряха Вы страшная, вечно чистых носков в ящике не найдешь, хотя грязные по всему дому валяются. И дети у Вас шумные, да горластые. Не соснешь на диване после работы, заправившись пивом. И вообще. Романтики в жизни не хватает, чтоб смотрела на него с былым восторгом и ахала на закат.
Но если бывшие мужья в поисках более вкусных котлет покидают нас радостно и на всех парусах, то избавиться от ставших неактуальными родственников бывает значительно сложнее. Вот и Машина свекровь однажды завоеванный плацдарм без боя сдавать не собиралась, всячески пытаясь наследить в Машиной жизни, словно кошка, ревностно метящая территорию. И звонила она, как всегда, некстати.
«Мария,» – требовательно вопросила телефонная трубка.
«Доброе утро, Тамара Ивановна,» – обреченно выдавила Маша.
«Утро? Уже половина одиннадцатого, к твоему сведению. Вы что, до сих пор спите?» – притворно удивилась свекровь.
Конечно спим. У нас выходной. В кои то веки можно выспаться. К тому же я вчера выпила полбутылки мартини, и похмелье еще не миновало, и рот сушит страшно. Мне даже приснилось, что я пью воду из-под крана, чего в реальной жизни никогда не делаю. Но вслух сказала только: «Что Вы, Тамара Ивановна. Просто приболела немного. Ничего страшного, за выходные оклемаюсь.»
«Мария! Скоро Новый год,» – торжественно сообщила свекровь. Маша едва не застонала вслух. Это была её персональная, ежегодная «египетская» казнь – встреча Нового года в доме свекрови. Словно старая опытная паучиха Тамара Ивановна заранее начинала плести паутину, чтобы ни одна, даже самая отчаянная и изобретательная мушка, не смогла от нее ускользнуть. Новогоднее разгульное свинство было для апофеозом ее всевластия над членами семьи, точно пчеломатки над ульем.
Лишь однажды Маше удалось ускользнуть из этой ловушки. И её заслуги в этом не было никакой. Просто заболела Лиза. Заболела нехорошо: с сухим лающим кашлем, температурой и слабостью. Но единственный раз в жизни в самый что ни на есть удачный момент – утром 31-го декабря. Маша скорбным голосом сообщила, что они с Лизой прийти не смогут, по недовольному молчанию свекрови предполагая, что ещё отольются кошке мышкины слезки. Было это в прошлом году. Тогда же Маша твердо решила, что больше никогда и ни за что не испортит себе праздник визитом к свекрови. Правда в этом году убедительную отмазку Маша еще не придумала, ведь до Нового года оставалось три недели. Свекровь сыграла на опережение и обхитрила её, как ребенка.
«Да, Тамара Ивановна,» – ничего не оставалось, как покорно согласиться Маше, в то же время лихорадочно соображая, как бы избежать постылой обязанности. Но быстро соображать – это не по её части. Наташку бы сюда. Она бы с Тамарой Ивановной расправилась в два счета, точно селедку разделала.
«Так вот, Мария. Приезжай часикам к шести. Работы будет невпроворот, поможешь готовить. А Паша с Лизанькой посидит. Ведь на день рождения они так и не пообщались,» – сурово укорила Машу свекровь, будто это случилось по её вине. Оправдываться было бесполезно, только нервы себе мотать.
«И салатик свой с рыбой заранее сделай и привези,» – ободренная Машиной покорностью свекровь развернула наступление по всем фронтам, и противостоять ей Маше не хватало духу.
Настроение было испорчено безнадежно. Положив трубку, Маша жадно выпила две кружки воды и присела на кухне. Кошачья миска снова была завалена кормом. Вчерашний, он уже потерял товарный вид и ощутимо пованивал. Маша по опыту знала, что есть эту гадость рыжий уже ни за что не будет. Она как раз помыла миску, когда на кухню пришлепала босыми ногами Лиза.
«Лизун, не наваливай коту еды выше крыши. Одного пакетика достаточно,» – обратилась к ней Маша.
«Я не наваливала.»
«Лиза, я серьезно.»
«Мам, я не наваливала. Я вообще его не кормила.»
«Ну а кто тогда?» – ни на секунду не поверила ей Маша. – «Точно не я.»
Лиза флегматично пожала плечами, вытащила из холодильника большой клубничный йогурт, из ящика стола ложку и ушлепала обратно в комнату.
Спорить с дочерью и доказывать свою правоту у Маши не было ни сил, ни здоровья. Хотелось завернуться в одеяло и бездумно поваляться на диване. Почистив зубы, Маша завернула на кухню выпить еще воды. Кошачья миска была полна, корм лежал горкой, так и норовя осыпаться на пол за пределы миски. Кот методично подбирал то, что упало, плотоядно урча.
«Лиза,» – взвилась Маша. – «Ну ведь только поговорили с тобой. Зачем ты ему опять столько положила?»
«Это не я,» – возмутилась дочь.
«Лиза, что за дурацкие розыгрыши? Разумеется, ты.»
«Не я,» – шумно обиделась дочь.
Взаимно недовольные друг другом, разошлись по разным углам, точно драчливые хомяки: Маша залезла под одеяло подремать, Лиза с очередным йогуртом уселась перед телевизором. Дочь так яростно отстаивала свою непричастность, что Маша не знала, что и думать. Не сам же кот себе миску наполняет. Еще одна странная история в копилку.
***
Под новогодний корпоратив стат. управления был снят банкетный зал в кафе поблизости. Корпоративы Маша терпеть не могла. Обычно она ссылалась на то, что больше некому забрать дочь из детского сада, и, пользуясь этой отмазкой, благополучно избегала всех нерабочих винопитных мероприятий, как-то: дни рождения, празднование 8 марта и иже с ними. Но теперь, в должности и.о. начальника отдела, соскочить было невозможно. Положение обязывало. Пришлось звонить Паше и долго и нудно договариваться о том, чтобы он провел вечер с дочерью.
Никакой необходимости в подобных мероприятиях Маша не видела, полагая, что с коллегами нужно поддерживать хорошие рабочие отношения, но не более того. А пить надо с друзьями или с родственниками, если те не похожи на стаю пираний. Но спорить с системой – все равно, что писать против ветра. Поэтому Маша поддалась всеобщему предпраздничному ажиотажу: купила новое платье, сделала маникюр и достала из шкафа туфли на высоком каблуке, надеваемые лишь в редких торжественных случаях, в связи с полной непригодностью к повседневной носке.
Банкетные залы располагались на втором этаже кафе и выглядели по-деревенски дорого-богато: лепнина на потолке, тяжелые драпировки портьер с золотыми шнурами, поставленные буквой «П» столы и место для танцев около двери. Рассаживаться предполагалось где попало, чтобы сотрудницы разных отделов перемешались. Директриса восседала во главе стола, обводя подопечных оценивающим взглядом. Поэтому официально-протокольная часть мероприятия получилась скучной, как ей и полагается. Зажатые сослуживицы чокались бокалами с шампанским в полной тишине и с такими серьезными лицами, будто готовились к отчету по исполнению бюждета Российской Федерации по меньшей мере. Однако, с каждым бокалом скованность исчезала, тут и там периодически стали раздаваться смешки, сначала робкие, которые напряженная атмосфера душила в зародыше, потом все более громкие и открытые. Чинно пилившие ножиками листики салата дамы навалились на более основательную закуску и серьезные напитки. Директриса – мудрая женщина, помаячив на мероприятии еще часок, незаметно удалилась, не мешая подчиненным получать удовольствие от жизни. В зале стало шумно, душно, бестолково – весело.
Маша перебрала. Удивительное дело, вроде вообще сюда идти не хотела, а все равно прихорошилась, пришла, пила вино, хохотала с соседками. Когда в зале началось песнопение – неизбежное при достижении определенной степени опьянения, Маша решила переждать его, прогулявшись до туалетной комнаты, а может быть, и охладиться на улице. Самодеятельность она не любила, особенно пьяную и разудалую.
«А я набралась,» – с удивлением заметила Маша, поднявшись со стула. Только его спинка и позволяла ей твердо стоять на ногах. Маша покачивалась на предательских шпильках, будто на волнах. Найдя глазами дверь, она посеменила в ту сторону, не сводя с нее глаз и опасаясь, что если не будет видеть перед собой цель, то и не дойдет до нее. Приободренная успешным преодолением первого участка пути, Маша добралась до лестницы и крепко схватилась за поручень. Главное – не торопиться, потихоньку – полегоньку.
«Снять что-ли эти дурацкие туфли?» – мелькнула умная мысль и тут же увяла, подавленная своей несолидностью. – «Негоже почти начальнику отдела босиком по лестницам шлепать.» Маша ступила одной ногой на первую ступеньку и аккурат в тот момент, когда подняла вторую, почувствовала резкий толчок в спину. Короткий, сильный, неожиданный, последовавший в самый неустойчивый миг, он столкнул Машу со ступеньки, словно кий бильярдный шар. Шпильки поехали, точно по льду, соскочили с ног, взмыли в воздух и, описав причудливую траекторию, упали позади Маши у входа в банкетный зал. Парадоксально, но если бы она не была так пьяна и не держалась вследствии этого крепко за поручень, то последствия были бы намного печальней. Поначалу Маша полетела грудью вперед, потом вильнула в сторону и впечаталась лицом в перила. Зубы клацнули, пребольно прикусив язык. Рот вмиг наполнился кровью. Рука, сжимавшая перила, разжалась, и Маша на боку съехала на несколько ступеней вниз. Да и замерла, ошеломленная случившимся. Платье неприлично задралось, по тонким колготкам зазмеились стрелки.
Наверху истошно закудахтали. Десятки ног затопали вниз по лестнице, в считанные минуты заполнив все свободное пространство. Машу усадили, одернули платье, принесли воды и анальгина, наперебой спрашивая, что сломано и где болит.
Что может быть лучше для завершения подобного мероприятия, чем скандальное происшествие? Лучше всего, конечно, драка: нелепая и даже местами поначалу забавная и остервенело разошедшаяся, с кровной обидой на всю оставшуюся жизнь в конце. Но и пьяное падение с лестницы тоже ничего. Сойдет. Теперь об этом корпоративе всегда будут вспоминать как о том, где Лаврова напилась и навернулась с лестницы. Слава Богу, цела осталась. А ведь с виду приличная женщина. Не везет этому отделу с начальниками, опять им пьянчужка досталась. Бывает же такое.
От вызова скорой помощи Маша решительно отказалась. Вытирая струйку крови, льющуюся изо рта, услужливо подсунутым кем-то носовым платком, она сунула под мышку подобранные доброхотами туфли, даже не помышляя снова их напялить, и проследовала в туалетную комнату. Да уж, хороша Маша! Ничего не скажешь. На скуле наливался основательный синяк, на подбородке горела ссадина, язык распух и еле помещался во рту, пострадавший в столкновении с маршруткой пару недель назад бок снова саднил. Ну и по мелочи: размазанный макияж, разорванные колготки и упавшая до нуля самооценка. Любопытствующие товарки ни на минуту не оставляли Машу одну, охая и причитая. Разговоров теперь хватит на весь следующий год. Только усевшись в вызванное кем-то такси, за что Маша была весьма благодарна, она смогла остаться наедине с своими мыслями.
Её толкнули с лестницы. Специально толкнули. В этом сомнений не было никаких. А значит и тогда, на остановке, её тоже могли толкнуть под машину умышленно. Да что же это такое происходит? Кому нужно было её толкать? Кто-то хочет её убить? Вот её – Машу – разведенную женщину с ребенком, 36-ти лет от роду, живущую на одну заплату и алименты в малюсенькой однушке?
Водитель такси Машин диковатый взгляд истолковал по-своему:
«Дамочка, если блевать надумаете, то предупредите заранее. Лады?»
«А да, конечно. Я не собираюсь, честно,» – откликнулась пассажирка.
«Хорошо, коли так,» – удовлетворенно кивнул водитель.
«Вас не избили, часом?» – разглядывая Машу в зеркало заднего вида, некоторое время спустя спросил он. – «Или, может, Вы кого?»
«Что за чушь?» – возмутилась Маша. – «Никого я не била. Это меня, кажется, убить хотели.»
«Да ну,» – хохотнул водитель. – «Любите Вы, однако, попадать в истории. Галина, как её там по батюшке не помню, зловредная бабка – оклемалась?»
Маша изумленно вытаращила глаза на чересчур осведомленного водилу.
«Это ведь Вы тогда были с ней в подъезде? С девочкой? Скорую никак не могли вызвать?» -уточнил мужик.
«Да. Ой, а это Вы,» – опознала, наконец, мужика Маша.
«Я,» – покладисто согласился тот.
«Галина Степановна поправилась. Уже на посту. Бдит,» – отчиталась Маша, разглядывая водителя. Тогда она и не рассмотрела его как следует, да и не пыталась, не до того было. Кроме большой спортивной сумки, низко надвинутой на глаза шапочки и спокойного голоса ничего толком и не помнила. Крепыш лет сорока, круглоголовый, волосы на лысеющей голове подстрижены очень коротко, толстая накачанная шея. Поймав её оценивающий взгляд, усмехнулся. Маша смутилась.
«А Вы в нашем подъезде живете?» – спросила она, скрывая неловкость. Как и большинство городских жителей, соседей своих Маша знала плохо, хотя и прожила в этом доме восемь лет. Не считая особо примелькавшихся персонажей типа незабвенной Галины Степановны и мам Лизиных подружек, остальные соседи оставались незнакомцами.
«Нет. Бывшая жена с сыном. Я иногда захожу в гости,» – снисходительно отчитался водитель. Разговор начинал походить на допрос. К счастью, машина уже ползла вдоль Машиного дома, так что забуксовавшую беседу продолжать не пришлось. Маша расплатилась, зашла домой, закрылась на все замки и пошла в ванную комнату, на ходу снимая новое платье. Так и есть, только что принявший нормальный цвет бок снова наливался багровым.
***
Все последние рабочие предновогодние дни Маша чувствовала себя звездой. Приятного было мало. Все статистические дамы: от технички до начальницы сочли своим долгом осведомиться о её самочувствии и тяжести похмелья на следующее утро после происшествия, украдкой хихикали, провожая её взглядом, и делились подробностями: «Целую бутылку коньяка? Да что Вы говорите!» Уровень популярности зашкаливал: то ли поп-звезда, сверзившаяся со сцены во время концерта, то ли ведущая новостей, пукнувшая во время прямого эфира.
Ощущая себя загнанным зверем, Маша старалась мышкой проскользнуть утром в кабинет и не высовывать из него носа целый день. Она с нетерпением ждала длинных новогодних выходных, надеясь, что за это время история подзабудется и шум вокруг неё уляжется. По лестницам Маша теперь ходила чрезвычайно аккуратно, крепко уцепившись за перила и предварительно оглядевшись. На улице и вовсе крутила головой непрестанно, замедляя ход и пропуская вперед подозрительных мужчин, на остановках не забивалась в гущу толпы и держалась подальше от проезжей части. Нервы были на пределе. Маша так устала от постоянного напряжения, что даже бояться сил уже не было.
Вечером 30-го декабря – в последний рабочий день года, выполнив после работы обязательную программу (детский сад, магазин, прогулка во дворе), Маша до дома совершенно выдохшаяся и, побросав неразобранные пакеты с покупками, упала в кресло. Так дальше продолжаться не может. Невозможно жить, зная, что над твоей головой постоянно занесен дамоклов меч. Нужно что-то делать. Обратиться в полицию? Смешно. Её там поднимут на смех и слушать не станут. «Вам показалось, что Вас столкнули с лестницы? На корпоративе? А сколько, Вы говорите, тогда выпили?» На этом занавес. Нанять частного детектива? А разве они существуют в реальности? Может быть, где-нибудь в Москве и существуют, а может и вовсе только в книгах. А что тогда остается? «Самой мозгами пошевелить, вот что,» – определилась Маша. – «И Наташку напрячь.»
Позвать Наташку сегодня, да и завтра тоже не представлялось возможным, а вот послезавтра она с великой радостью прибежит сама, устав от праздничной кухонной вахты и своих оглоедов.
Первой жертвой Машиной решительности пала свекровь. Безмерно дивясь своей храбрости, Маша набрала ее номер, не терпящим возражения тоном заявила, что они с Лизой завтра прийти не смогут и отключила телефон. Вот так. Одной проблемой, тянувшей ее за душу последние недели, стало меньше.
Сохранить свой решительно-бесшабашный настрой Маше удалось и на следующее праздничное утро, когда ни свет, ни заря заявился встревоженный Паша. Свекровь вполне предсказуемо требовала вернуть заблудших овец в стойло. Вот только на сына эту миссию она возложила напрасно. У Паши против Маши кишка была тонка.
«Маш, а че, Лиза заболела?» – начал он с единственной причины, хоть как-то оправдывавшей Машин демарш.
«Нет. Вполне здорова, спасибо, что спросил,» – съехидничала бывшая жена.
«А че тогда?» – не понял иронии Паша. – «Ты это, собирайся давай. Мать велела Вас с Лизой с самого утра привезти. Побудете пока у нас. Готовить поможете, то да се. А то мне еще в гараж за картошкой заехать надо, а потом за сеструхой на другой конец города пилить.»
«Паша, мы с Лизой встречаем Новый год у себя дома,» – торжественно, тщательно выговаривая каждое слово, чтобы оно отпечаталось в мозгу недалекого бывшего мужа, произнесла Маша.
«Это как?» – совершенно искренне, по-детски изумился Паша. – «Просто так, что-ли?»
«Просто так,» – отчаянно подтвердила Маша. – «Не хотим никуда идти и не пойдем. Маме передай поздравления и наилучшие пожелания и тебе, кстати, того же. Пусть тебе, милый, под материным каблуком уютно и удобно, но мне тесновато. Дышать нечем, Паша.»
«Да ты че, обалдела?» – судя по ошарашенному тону, до него, наконец, дошла суть происходящего.
«Как я ей скажу? Да ведь она … Блин. Маш, ну не дури, поехали. Что тебе стоит? Поехали, а?» – канючил Паша, делая последнюю робкую попытку уговорить непреклонную Машу. Сейчас бывший муж напоминал маленького нашкодившего мальчика в ожидании неминуемой трепки. Маше было и смешно, и грустно, и жалко этого дурака одновременно.
«Свалил бы ты от неё, Паша. Ты же неплохо зарабатываешь. Сними квартиру и живи в свое удовольствие. Один,» – расщедрилась она на совет, показавшийся Паше настолько крамольным, что он воззрился на жену, точно на белого медведя в балетной пачке. Да, из сыновей авторитарных матерей редко вырастают самостоятельные, уверенные в себе мужчины. Либо трусливые поросячьи хвостики, либо мелкие злобные хорьки. Третьего, наверное, не дано.
«Короче,» – подвела итог бодрящей утренней беседе Маша. – «Никуда мы не поедем. Новый год встречаем с Лизой дома. Вдвоем. Точка. Тамаре Ивановна всего наилучшего.»
«Ну, Машка,» – пробормотал Паша, не солоно хлебавши вываливаясь из подъезда.
Маша же, закрывая дверь, хихикнула: «Два : ноль в мою пользу. А ведь с дражайшей свекрови станется и самой приехать, чтобы прижать меня к ногтю. Хочу я с ней скандалить? Нет, не хочу. Особенно сегодня.»
Разыскивая потерявшийся тапочек, ставя чайник и кормя вьющегося вокруг нее кота, Маша, наконец, придумала. Чтобы сохранить хорошее настроение, надо просто сбежать из дома. А не съездить ли им с Лизой в парк на каток? Благо, погода хорошая, легкий морозец и метели нет. Решено. Собравшись за рекордные полчаса, они выскочили из квартиры с дочкиными коньками в пакете. Про удобную специальную сумку для них Маша как-то не подумала. Непременно нужно купить такую для Лизы, а себе – коньки. Будем каждые выходные на каток ездить.
Сверху по лестнице спускался Дед Мороз. Наверное, поздравлял кого-то из детей. Дед был невысокий и даже несколько кургузенький, но с солидным, положенным ему по статусу животом. А уж бороды и усов у него на лице было столько, что белоснежные кудряшки закрывали его почти полностью, только глаза и сверкали. За плечами у него болтался худой красный мешок. Похоже, все запланированные подарки Дед уже раздал. Увидев на площадке внизу Машу, то на мгновение запнулся на ступенях, а потом решительно шагнул вниз.
«Здравствуй, Дедушка Мороз!» – радостно выпалила заученный в детском саду слоган вынырнувшая из-под руки Лиза. Хамоватый Дед не ответил, снова запнулся на ровном месте, но потом шустро двинулся вниз по лестнице, подбирая чересчур длинные, явно сильно мешающие ему передвигаться полы красной, отделанной белым мехом, шубы. Даже, скорее, побежал. Маша с недоумением воззрилась на него. Манера передвижения странного Деда никак не вязалась с занимаемой должностью и комплекцией. Маше почему-то стало тревожно, она непроизвольно прижала к себе Машу.
В эту минуту входная дверь оглушительно хлопнула, и подъезд наполнился лаем. И не только собачьим – тонким и отчаянием, но и ядовито-менторским Галины Степановны.
«Эта тварь – бешеная,» – безапелляционно заявляла она, тыча пальцем в мохнатый рыжий шарик породы шпиц, который хозяйка держала на руках. Иначе Галина Степановна, пожалуй, могла бы собачку просто затоптать.
«Она должна быть в наморднике. Сколько раз Вам говорить?» – брызгала слюной соседка.
«Здравствуйте,» – любезно оскалила она зубы в сторону Маши и Лизы, отвлекшись на секунду от скандала, в ответ на их вежливое приветствие. – «На коньках идете кататься? Очень хорошо.»
Намеченная жертва – владелица собаки, пользуясь минутной передышкой, ускользнула вверх по лестнице, не без труда разминувшись с Дедом Морозом. Тот, низко наклоня голову, скатился вниз по лестнице, толкнул дверь на улицу и был таков. Галина Степановна проводила его заинтересованным взглядом, забыв о проштрафившейся собаковладелице и задумчиво хмыкнула. Не дожидаясь её комментариев, Маша с Лизой тоже покинули подъезд.
***
Галина Степановна сидела в засаде. Что, что, а это она делать умела. Этот Дед Мороз еще утром показался ей подозрительным. Была в нем какая-то едва уловимая глазу неправильность. Она бы и думать о нем забыла, если бы не встретила второй раз за сегодняшний день. Непонятный Дед явно отирался в подъезде. Прильнув к дверному глазку и затаив дыхание, Галина Степановна наблюдала, как подозрительный Дед на цыпочках спускается на площадку второго этажа и осторожно выглядывает вниз каждый раз, когда хлопала тяжелая дверь внизу. Белобородый явно кого-то поджидал, и точно не для того, чтобы поздравить с праздником.
Как вдова военного – пограничника Галина Степановна оценила его удачную маскировку. Под этим объемным костюмом может прятаться кто угодно: вор-домушник, убийца, похититель, да хоть сам Усама Бен Ладен. Кто обращает внимания на Деда Мороза 31-го декабря? Видят все, а не приглядывается никто. А лица за этой мохнатой искусственной кучерявостью бороды и усов и вовсе было не разглядеть.
Чувствуя азарт, точно терьер перед лисьей норой, позабыв про голод, жажду и не принятые вовремя таблетки от гипертонии, Галина Степановна застыла в неудобной позе перед дверью. В подъезде к вечеру становилось все многолюднее. Народ спешно бежал в магазин докупить забытое, первые гости уже стучались в двери радушных хозяев, дети носились по лестницам, пользуясь тем, что поглощенные готовкой матери махнули на них рукой. А где-то этажом выше уже пели. Галина Степановна выслеживала, боясь упустить тот момент, когда и Дед выследит свою добычу. Вот тогда она его и сцапает. Отвлекшись на секунду, она едва не упустила злоумышленника. Мелькнул лишь красный мешок за спиной Деда, спешащего вниз по лестнице на 1-й этаж.
Сердце ухнуло вниз. Опоздает. Распахнув дверь квартиры и оставив её нараспашку, она рванула к лестнице, по пути едва не роняя домашние темно-синие тапочки. И чуть не сшибла спешно возвращающегося назад Деда. Остолбенели оба.
«Вы!» – нависла грудью с верхней ступеньки Галина Степановна. – «Я все знаю! Кого ты выслеживаешь, морда волосатая?» С этими словами она, пылающая не только праведным гневом к преступнику в ее подъезде, но и жгучим любопытством, дернула вниз пушистую бороду.
«Ах ты! Да ты … !» – изумилась Галина Степановна. Все встало на свои места. Легкая неправильность Деда Мороза нашла свое объяснение. Но разоблачительница больше ничего сказать не успела. Почувствовав знакомое удушье, она схватилась руками за шею. К её великому изумлению, там уже оказались чьи–то руки: здоровые и крепкие, как железные гвозди. Они и сдавливали её шею, пока дух не вылетел вон. Они же подхватили обмякшее и враз потяжелевшее тело под мышки и затащили обратно в квартиру. Следом семенил Дед Мороз, подбирая синие мужские тапочки. Дверь аккуратно закрылась.
***
Так чудесно новогодний день они не проводили никогда. Маша напрасно опасалась, что 31-го декабря каток не будет работать. Работал, и народу было – яблоку негде упасть. Маша не стала брать напрокат коньки для себя и правильно сделала. Она весь день только тем и занималась, что поддерживала непрестанно падающую и отчаянно хохочущую Лизу. Но прогресс был налицо. Через некоторое время Лиза уже могла проехать самостоятельно несколько метров, пару раз оттолкнувшись одеревеневшими ногами. Накатавшись до изнеможения и раскрасневшись неубиваемым румянцем, перекусить зашли в Макдональдс.
Пусть все остальные режут салаты и варят холодцы, они будут кататься на коньках и валяться в снегу. Праздничный ужин? Ерунда. Много ли им двоим надо? Торт есть, фрукты тоже. Вечером нужно всего лишь запечь в духовке давно припасенные рыбные медальоны и наделать нежно любимых Лизой бутербродов с красной икрой. А ночью обязательно выйти на улицу посмотреть фейерверки. И никакой опостылевшей свекрови, пьяных рож и нестройных застольных песен.
Домой возвращались уже ближе к вечеру, когда начало темнеть. Неугомонная Лиза выпросила еще четверть часа покататься на качелях во дворе, а Маша отправилась домой отнести коньки. За Лизу можно было не волноваться, мерное «вжик-вжик» от скрипучих качелей разносилось по всему двору. В подъезде было темновато. Лампочка, спрятанная за антивандальной металлической сеткой, хорошо освещала площадку, но на лестничные марши её сил не хватало.
Донельзя компактный, обшарпанный подъезд, как ему полагается, был расписан местными непризнанными художниками, предпочитавшими всей палитре исключительно черный цвет и потусторонне-философскую тематику рисунков: ухмыляющиеся черепа, длиннозубые монстры, обнаженные женские фигуры с гипертрофированными половыми признаками. Перемежающие рисунки надписи отличались простотой и лаконичностью: «Леха – козел» или «Вика – шлюха». Связано это было с тем, что в отличии от рисунков, сделанных скорее всего краской из баллончиков, надписи приходилось долго и старательно выколупывать в штукатурке гвоздиком.
Подъезд, регулярно окрашиваемый в омерзительно розовый цвет, Галина Степановна считала своей законной вотчиной и стерпеть в нем подобного безобразия решительно не могла. Каждый новый рисунок или надпись она воспринимала, точно личное оскорбление. Но доморощенные Бенкси до сих пор оставались неуловимы, словно кусок мыла, выскользнувший из рук в душе.
Маша вставила ключ в верхний замок и провернула два раза, потом сунула ключ в нижний замок, как обычно, не той стороной, чертыхнулась и стала вынимать его, когда услышала позади себя быстрые шаги, шумный выдох и … «Ух!». Почувствовав удар по голове, немного смягченный шапочкой и натянутым капюшоном, Маша покачнулась, вцепившись в дверную ручку в тщетной попытке устоять на ногах. Она согнулась пополам, ткнувшись лбом в дверь, все вертелось у нее перед глазами: пакет с коньками, стоящий на полу, большая красная тряпка, отброшенная в сторону, отделанная по низу белым мехом, ниспадающая на пол, длинная шуба. За нее Маша и уцепилась, валясь на пол. Заодно увлекла за собой и владельца шубы.
Барахтаясь, словно два медведя, Маша и Дед Мороз оказались на полу. Дед оказался сверху, что было неудивительно, ведь у него перед глазами была только Маша, а у нее – десяток прыгающих красных носов в обрамлении кудрявых искусственных бород и дюжины кружащихся злобных глаз. Сидя на безвольно обмякшей Маше коварный Дед схватил её за голову двумя руками и что было сил ударил об пол. И только оглушительно хлопнувшая где-то наверху дверь удержала его от окончательной расправы над жертвой. Быстрые, тяжелые шаги на лестнице заставили Деда шустро слезть с поверженной Маши, подобрать полы неудобной шубы и ринуться наутек прочь. Перед глазами у неё промелькнули узкие сапоги на невысоком каблучке, хлопнула громоздкая дверь. Маша с облегчением закрыла глаза.
А открыла уже дома, на родном диване. И тут же застонала, прикрыв их снова. Свет резал глаза невыносимо.
«Ну вот, а ты боялась, что не очнется,» – раздался спокойный мужской голос рядом.
«Мам, мам,» – немедленно затормошила её за плечо Лиза. Машина голова дернулась туда-сюда и словно взорвалась.
«Тише, Лиза. Тише. Я думаю у мамы болит голов. Ты знаешь, где лежат лекарства? А читать умеешь? Отлично. Поищи там анальгин и стакан воды налей.» Лиза бегом унеслась на кухню. На Машин лоб легла теплая ладонь: «Ну что, совсем плохо? Скорую вызвать?» Голос был знакомым, но голова совершенно отказывалась соображать.
«Нет. Нет, не надо. Я полежу и все пройдет,» – не открывая глаз и стараясь не шевелиться вообще, ответила Маша. – «А вы кто?»
«Я – это я,» – философски ответил голос. Маша распахнула глаза. Ей явно стало лучше, потому что перед глазами ничего не множилось и не мельтешило. Человек был только один – коротко стриженный мужик с бычьей шеей. Для разнообразия без спортивной сумки.
«А … ,» – протянула Маша. – «Это Вы.»
«Я,» – заверил незнакомец.
Сначала мужик заботливо поддержал Машину голову, пока она глотала таблетки, потом стянул с нее сапоги и куртку, я что было после Маша не помнила – то ли уснула, то ли отключилась. Проснулась она от запаха – отвратительного, тошнотворного, нестерпимого. Пахло пельменями. На кухне спокойный мужской голос раздавал указания: «Лиза, надыбай две тарелки. А вилки где? Ага, нашел. Пошарь-ка майонез в холодильнике. Ну вот и все, садись.» На этом разговоры закончились и по тарелкам бодро застучали вилки. Маша спустила ноги с дивана. Голова уже не кружилась, но была такой тяжелой, словно её набили мокрым песком. Держась на всякий случай за стены, Маша доковыляла до кухни. Открывшаяся ей картина умиляла: Лиза со скоростью строчащего пулемета уминала щедро политую майонезом горку пельменей, лежащую перед ней на тарелке. Сидящий напротив нее мужик с накачанной шеей ел спокойно и основательно, но получалось это у него еще быстрее, чем у девочки.
«О, а вот и мама проснулась!» – удовлетворенно сказал он, откладывая вилку. – «Мы тут немного похозяйничали. Ничего? Лиза очень проголодалась.»
«Конечно,» – кивнула Маша. – «Спасибо.»
«Сейчас и Вам пельменей сварим,» – поднялся со стула мужик.
У Маши немедленно встал ком в горле. С трудом сдержав тошноту, она отрицательно замотала головой: «Нет. Нет, не надо. Я сейчас.» И ринулась в ванную комнату. В свое время, делая ремонт в квартире, Маша первым делом разломала перегородку между туалетом и ванной комнатой, выгадав немного места, чтобы втиснуть узенькую стиральную машину. Свободного места в ванной комнате было катастрофически мало, зато упасть было решительно некуда. Сидя на унитазе и склонив голову на бортик раковины, Маша пережидала внезапно накативший приступ тошноты. Похоже, у неё сотрясение мозга. Крепко её приложил Дед Мороз. Маша осторожно ощупала голову. Прикосновения были весьма болезненны, хотя крови не было. Когда тошнота, наконец, отступила, она переоделась в домашний халатик, висевший на двери, умылась холодной водой и вышла.
Заглянув в комнату, она обнаружила Лизу, мирно посапывающую в кресле перед включенным телевизором. Её щеки все ещё алели румянцем. Уродливые мультяшные персонажи из современных неестественно разевали рты в диких воплях и дергались, как подстреленные. Выключив эту вакханалию, Маша перенесла, морщась от боли в загудевшей голове, дочь на диван, укрыла пледом и вышла из комнаты, плотно притворив дверь.
Хозяйственный гость на кухне домывал голубенькую кастрюльку, одну из тех крохотных, что являлись предметом Наташкиной зависти.
«Ну что, Маша, расскажете, что Вы не поделили с Дедом Морозом? Отжали у него мешок с подарками?» – шутливо спросил он.
«А Вас как зовут?» – сообразила вдруг Маша, что не знает даже имени человека, кормившего её дочь пельменями и, возможно, спасшего ей жизнь.
«Миша,» – невозмутимо представился спаситель. Теперь Маша могла рассмотреть его как следует. Не очень высокий, но крепко сбитый, словно гриб-боровик. Одет просто и без претензий в синие джинсы и однотонную футболку. Мускулистые руки, густо поросшие курчавым волосом, ловко управлялись с губкой для посуды. Имя ему удивительно подходило. Действительно Миша – спокойный, неторопливый, обстоятельный, обманчиво неповоротливый.
«Лучше Вы мне расскажите. Я помню только, как открывала дверь и получила удар по голове. Повернулась, а там Дед Мороз. Я за него схватилась, чтобы он не мог ударить меня снова. И упала. Мы оба упали. А потом он убежал. И все.»
«Убежал, видимо, потому что услышал мои шаги на лестнице. Я видел, как он соскочил с тебя и рванул на улицу. Даже барахло свое бросил.»
«Какое барахло?»
«Мешок для подарков. Пустой. В коридоре лежит. Я подобрал на всякий случай. Так Вы его не знаете? И больше ничего не видели?»
«Нет,» – с сожалением сказала Маша.
«И не представляешь, чем ты ему так насолила?» – уточнил он. Переход на «ты» был естественен и незаметен.
«Это то, о чем ты мне тогда в машине говорила? О том, что тебя собираются убить? А давай ка все с самого начала рассказывай, Маша,» – устроившись на кухонном диванчике, велел Миша.
И Маша рассказала. О том, как едва не угодила под колеса маршрутки, как чудом не свернула себе шею при падении с лестницы, о том, что живет, постоянно оглядываясь по сторонам в страхе за свою жизнь и что устала от этого неимоверно.
«Надо подумать,» – после недолгого молчания нахмурился Миша. – «А девчушка твоя молодец. Ни рева, ни криков. С улицы прибежала. Дверь открыла. Куда тебя положить показала. Пельмени нашла и руки вымыть велела.»
Маша улыбнулась: «Это очень страшно выглядело? Ну я, валяющаяся на полу?»
«Да нет, ничего страшного. Ни крови, ни мозгов, разбрызганных по стенам. Просто сознание потеряла. С кем не бывает,» – сыронизировал Михаил. С ним рядом Маше было спокойно и не страшно. Вот бы он так и сидел у нее на кухне, вроде мускулистого талисмана, внушая уверенность и оптимизм.
«А что ты в нашем подъезде делал? Ах да, бывшая жена и ребенок. Это кто же?» – поинтересовалась Маша.
«Четвертый этаж, квартира 15, Михайловы,» – пояснил гость.
«Так ты Михаил Михайлов? Твои родители не заморачивались над именем. Четвертый этаж? Это такой взрослый парень? Тоже всегда со спортивной сумкой ходит?»
«Он самый. Ему 17.»
«Ты ходил их с Новым годом поздравлять?» – сообразила Маша. – «На мое счастье.»
«Кстати о Новом годе. До него осталось 4 часа. Встречать будем? У меня особых планов нет. Я бы с удовольствием у вас остался.»
Предложение было настолько неожиданным, а выражение лица у Маши, видимо, настолько изумленным, что Михаил счел за благо шутливо пояснить: «Боюсь, что до завтра тебя грохнут. Вот пойдешь ночью на улицу гулять, и в праздничной суматохе по голове и получишь. Новогодняя ночь – самое удобное время для преступлений: все пьяные и всем все пофигу. Так ты не против?»
«Я – за,» – твердо определилась Маша.
«Вот и хорошо,» – заявил спаситель, поднимаясь и натягивая свитер, оставленный им в коридоре. – «Я вернусь через час. Закрой за мной дверь и никому не открывай. Даже если будут кричать «пожар». Ну не маленькая, сама понимаешь.»
Когда немногословный гость ушел, Маша помяла в руках вместительный, но пустой мешок Деда Мороза. «А не тот ли это Дед, что утром отирался на лестнице?» – впервые закралась ей в голову мысль. Однако на раздумья времени не было. Час. У нее всего час. Или целый час. Это как посмотреть. За час она успеет добежать до канадской границы, а точнее принять душ, вымыть голову, подкрасить глазки и даже начать что-нибудь готовить. Вытащив из холодильника запланированные рыбные медальоны, Маша, подумав, добавила к ним курицу, сунула ее под горячую воду и рванула в ванну.
На исходе часа похорошевшая Маша, одетая в одно из летних платьев с коротким рукавом (нарядное, вырез красиво подчеркивает грудь и не жарко колготиться на кухне) и клеенчатый фартук, носилась по кухне электрическим веником. И волновалась. Когда она последний раз волновалась, ожидая мужчину? Пожалуй, еще тогда, когда за ней ухаживал Паша. А потом. Потом была Лиза. Если у тебя на шее круглосуточно висит маленький ребенок, то на мужчин времени просто нет. От слова совсем. Первые месяцы после рождения Лизы Маша с трудом могла вспомнить, умывалась ли она сегодня.
Лишь выйдя на работу и разведясь с мужем, Маша огляделась по сторонам. Прынцы мельчали год от года: жуликоватые и вороватые пройдохи с бегающими масляными глазками; диванные тюлени; маменькины сынки; злобно брызжущие слюной неудачники, изливающие свою желчь по большей части в интернете, чтобы в нос не получить; любители халявы в любом виде. Этого добра она наелась по самую макушку. Сходив замуж однажды, Маша твердо была уверена, что ей этого счастья больше даром не надо. Но нет-нет, да и становилось одиноко. Хотелось уткнуться в чье-нибудь сильное плечо и хоть ненадолго забыться. И сейчас – как никогда.
«Вкусно пахнет,» – удовлетворенно повел носом Михаил, выгружая из привезенных им шуршащих пакетов покупки. – «Глупые магазины, решили позакрываться сегодня в восемь. Чёрте куда ехать пришлось. Уставив стол бутылками, коробками и пластиковыми контейнерами и засыпав его мандаринами, он снял свитер и подключился к изготовлению праздничного ужина. Толкаясь попами на тесной кухоньке и выпив пива для поднятия настроения, в четыре руки к половине одиннадцатого они были в полной боевой готовности встречать Новый год. Проснувшаяся Лиза носилась по квартире, точно кошка, унюхавшая валерьянку, путаясь под ногами и так и норовя что-нибудь разбить или свалить. Угомонить её не было никакой возможности. Успевавшие украдкой целоваться на кухне Маша и Миша, дорого бы дали за то, чтобы она прищемила свою неугомонную попу хотя бы на пять минут, а лучше – уснула. Но у Лизы были другие планы. Спать она легла только вместе с мамой около четырех утра, когда Миша уехал домой, взяв с них обещание завтра без него из дома не выходить.
***
Наташка ворвалась к Маше на следующий день, словно торнадо с похмельем. Заявив, что её оглоедам еды должно хватить дня на два, она прочно обосновалась в кресле с вожделенной бутылкой пива, готовая слушать и давать советы.
«Спаситель?» – сомнительно хмыкнула она. – «А ты уверена, что это не он тебя по голове шарахнул? Пускаешь в дом неизвестно кого. Совсем с ума сошла. Не переспала хоть?» Наташка заговорщицки понизила голос. И сама же отмела эту абсурдную мысль: «Не переспала. Лизка же дома.»
«Что ты вообще о нем знаешь? Чем занимается? Женат? Где живет? Ведешь себя, как влюбленная малолетка,» – отчитывала она Машу.
«Удары по голове, они вообще отупляют,» – беззлобно огрызнулась Маша. – «Так что мне простительно.»
«Наташ, не устраивай ему допрос с пристрастием,» – быстрым шепотом попросила она, услышав звонок в дверь.
«Ладно,» – смилостивилась Наташка и повелительно кивнула. – «Веди.»
Военный совет в Филях продолжался второй час. Лучшая подруга и новый знакомый на удивление быстро нашли общий язык. Наташка вообще просто сходилась с мужиками. Тут главным было внятно и четко раздавать простые команды громким голосом и не грузить их (мужиков то бишь) душевными переживаниями. Сходи в гараж за картошкой, вынеси мусор, прими душ, когда уснут дети будет секс. С мальчишками все то же самое, кроме последнего пункта. А пострадать по поводу лишнего веса, дуры – свекрови или потери интереса к жизни по причине полной обрыдлости и опостыления последней можно с подружкой.
Мужикам эти высокие материи недоступны в принципе. Вот, скажем, посетует женщина, глядя в зеркало, что, кажется, немного поправилась в отпуске. Грамотный муж тут же опровергнет эту нелепую мысль: «Не может быть, дорогая! Ты аппетитна, как всегда!», тем самым подняв самооценку жене и сохранив мир и гармонию в доме. Неразумный тюлень и правда подумает, что жена спрашивает его критического совета, окинет её оценивающим взглядом и ляпнет: «Да, мать, тебе точно не помешает похудеть.» И этой глупостью поставит большой жирный крест на душевном спокойствии жены и создаст в доме гнетущую предгрозовую атмосферу надолго.
«Итак, начнем сначала,» – тоном военачальника, не терпящим возражений, скомандовала Наташка. – «Остановка. Ты видела там кого-нибудь знакомого? Может быть, с работы?
«Нет. Я уже говорила. Я задержалась в тот вечер. Наши уже все разъехались к тому времени. И если бы там был кто-то из наших, то об этом происшествии гудело бы на следующий все стат. управление.
«Это точно,» – согласилась подруга. – «И все-таки это кто-то из Ваших. Ведь на корпоративе в банкетном зале чужих не было?»
«Да вроде бы не было. Хотя официанты же были, сновали по залу. На них же и внимания никто не обращает.»
«А на лестнице?»
«На самой лестнице нет. А на площадке наверху несколько наших дам было. Мы с ними в дверях разминулись: я выходила из зала, а они входили. Могли и вернуться. Там дальше по коридору еще один банкетный зал, кажется. Новый год же, везде кто-то пьянствует,» – Маше уже порядком надоело переливать из пустого в порожнее. Ничего нового она вспомнить не могла, чувствовала себя полной дурой, а потому невольно злилась на наседающую подружку.
«Ладно,» – методично продвигалась вперед Наташка. – «Теперь подъезд. Тот Дед Мороз, которого ты видела днем, опиши его.»
«Невысокий, пониже меня. Плотный такой, может быть даже полный, под шубой непонятно. Очень кучерявая борода, так что лица вообще не видно. Красная шуба, шапка и мешок. Обычный мужик,» – пожала плечами Маша.
«Ты что, мам,» – встряла в разговор невесть сколько подслушивающая под дверью Лиза. – «Дед Мороз был тетя.»
На кухне повисла тишина.
«Это ты почему так решила, дружок?» – сощурилась Наташка.
«Потому что это тетя,» – непреклонно заявила Лиза. – «Как у нас в детском саду на утреннике. У нас Дед Мороз всегда тетя Лена из столовой за гренадерский рост и зычный голос. Она просто притворяется. Мы знаем, что она ненастоящий Дед Мороз.» Лиза явно повторяла чужие, подслушанные ранее слова.
«Ты с ним случаем не разговаривала?»
«Я поздоровалась, как положено. Да это и так понятно,» – снисходительно пояснила свою уверенность Лиза.
«Черт, его сапоги,» – потрясенная неожиданно пришедшей в голову мыслью сказала Маша. – «Они же мелькнули у меня прямо перед глазами, когда я лежала на полу. Они были женскими, на небольшом каблучке. Я тогда еще об этом подумала. Как же я могла забыть?»
«Удары по голове отупляют,» – утешила её Наташка.
«Ну вот, хоть какая-то ясность. И много у тебя на работе злых баб?» – поинтересовался Миша.
«Да навалом. Я же работаю в стат.
управлении. Там только бабы и есть,» – заверила его Маша.
«Дело в повышении,» – твердо заявила Наташка. – «Кто еще на место Зинаиды метил?»
«Понятия не имею. Я и сама то не метила. Бывает же такое. Только накануне я её от души выматерила, про себя, конечно, что завалила меня после обеда работой, которую надо было сделать еще вчера. Посокрушалась, когда же мы от этой пьянчужки избавимся и получим нового адекватного начальника отдела, как на следующий день она умерла.»
«И начальником стала ты?» – вопросительно подвел итог Миша.
«Да,» – вынуждена была согласиться Маша. – «Уж не думаете ли Вы, что это я её убила?»
«Разумеется, нет,» – махнула рукой Наташка. – «Но смотри, как странно получается: как ты захотела, так и получилось. И прямо на следующий день.»
Гости посмотрели на Машу выжидательно-заинтересованно. Той стало не по себе.
«И ведь не первый случай,» – продолжила Наташка. – «Помнишь, ты рассказывала про Вашу подъездную цербершу Галину Степановну. Когда она неминуемо должна была облаять Вас не помню уже из-за чего.»
«Снега на обуви в подъезд натащили,» – подсказала Маша.
«Точно. И только ты чертыхнулась, что попалась ей на глаза, как она заткнулась в буквальном смысле слова, да так, что едва не померла. Опасная ты женщина, Мария.»
«Ты это серьезно, Нат?» – насупилась Маша. – «Чуть ведь полная.»
«Может и не полная. Больно много вокруг тебя странных историй происходит. Припомни-ка, не случалось ли ещё чего, чего ты вдруг захотела, а оно возьми, да и случись?»
«Со мной случалось,» – радостно высунула нос и-за двери Лиза. – «Я хотела, чтобы пошел снег и не кончался. И он пошел, и не кончался. А когда я на него разозлилась, потому что его стало слишком много – перестал.»
«Лиза,» – простонала Маша. – «Хватит греть уши. Займись чем-нибудь. Хочешь фиксиков включу?»
«Я сама включу,» – обиделась дочь и, сердито хлопнув дверью, удалилась.
«И начались все странности после того, как ты наследство получила,» – неожиданно трезво заключила Наташка. – «Хочешь – не хочешь, а во всякую чертовщину поверишь.»
«Лизок, хватит обижаться,» – позвала она девочку. – «Мама отпустила тебя ко мне в гости. Собирайся. Будем до трех ночи смотреть фильмы ужасов и объедаться сладостями.»
Лиза радостно взвизгнула, Миша хмыкнул, Маша лихорадочно пыталась вспомнить, когда она последний раз брила ноги. Чтобы там не думал Михаил, никакой предварительной договоренности между подругами не было. А, значит, Наташкин фэйс-контроль Миша прошел.
***
С тех пор, как Машу стали волновать вопросы взаимоотношений между полами, она часто представляла себе, как занимаются сексом её знакомые пары: влюбленные, семейные, женатые, но не друг на друге. Как, например, её классная руководительница и по совместительству учительница музыки бегемообразная Маргарита Родионовна и её тощий, лысый поклонник, возвышающийся над ней на целую голову. Маша однажды углядела эту комичную парочку на улице и с тех пор не могла выкинуть из головы. Противоположности, безусловно, притягиваются. Но выглядят при этом неимоверно забавно. Суровая школьная командирша Маргарита Родионовна, монументальной ледяной глыбой давящая на психику подведомственного ей класса, глупо хихикала, восхищенно заглядывая в глаза жердеобразному кавалеру снизу вверх. А тот что-то увлеченно рассказывал, поминутно поправляя запотевшие очки.
Представляя эту парочку голыми в постели, совершающими положенные телодвижения даже в самой стандартной миссионерской позе, Маша давилась со смеху прямо на уроке музыки. За что однажды даже была выгнана с него за дурносмешность без причины, которая, как общеизвестно, признак дурачины. Неужели тощий поклонник Маргариты Родионовны способен запрокинуть её голову, со страстью впиваясь поцелуем в губы, как показывают в бразильских сериалах, а она стыдливо опустить ресницы и потерять сознание от восторга? Да он её центнер живого веса просто не удержит.
А вот представить Маргариту Родионовну в домашнем халате и с пластмассовыми барашками бигуди на голове, с силой помешивающую кипятящееся в тазу белье, а её кавалера, курящего на балконе в трениках и застиранной майке-алкоголичке, очень даже могла. Эта чудная пара могла бы лениво переругиваться о невынесенном мусоре или грязных ботинках, но никак не ласкать друг друга, прижимаясь распаленными телами.
Потом у Маши вошло в привычку, вынужденно оказываясь в обороте у какой-нибудь неприятной мелкочиновной особы женского пола, как-то стервозная кондукторша или сволочная кадровичка, представлять их во время занятий любовью. Как ритмично покачиваются их головы, издавая соответствующие занятию звуки, как колышутся волнами необъятные груди и попы, сколь нелепо выглядят задранные вверх ноги. Обычно получалось очень смешно, а пережить неизбежное общение с неприятным человеком – проще.
Маша и сама всегда боялась выглядеть во время секса смешно и нелепо. Поэтому обычно сдерживала свои порывы, словно смотрясь непрерывно в зеркало, как она выглядит со стороны. Но сегодня то ли алкоголь оказал на нее благотворное влияние, то ли изголодалась она по мужику (а после Паши никого у нее и не было), но Маше было абсолютно все равно, что на животе у неё складочки, на бедрах растяжки, а на попе целлюлит. Так упоительно было обхватить его ногами и двигаться в едином ритме, не думая вообще ни о чем. Зато потом, когда Миша шумно засопел, привалившись коротко стриженной головой к ее плечу, мысли немедленно зароились в голове, словно пчелиный рой по весне. Будучи не в силах очистить от них голову, Маша смотрела в черное небо за окном.
Устав от бессмысленных попыток уснуть, она аккуратно выползла из-под тяжелой Мишиной головы, накинула халат и на цыпочках пошла на кухню. Алкоголь уже напрочь выветрился из головы. Бесцельно постояв в темноте у окна, Маша тяжело вздохнула, включила свет и открыла злополучную коробку. Замызганная ученическая тетрадка лежала сверху и прикасаться к ней было страшно, точно к ядовитой змее. Оттягивая неизбежное, Маша поставила чайник, выудила из желтой коробки чайный пакетик, бросила его в кружку. Потом устроилась на узком диванчике, поджав мерзнущие ноги, и погрузилась в чтение.
Дело было в том, что во время постельных игр с Мишей её осенило. Путаная и сумбурная материна писанина в тетрадке больше не казалась горячечным бредом. Маша нашла в ней смысл. Забытый чайник гневно сопел, исходя паром и подпрыгивая, неудобно поджатые ноги затекли, раскрытая тетрадка лежала на столе, а Маша сидела, уставясь в одну точку. Все было просто и понятно. Удивительно, что мать не догадалась. Впрочем, ведь у нее не было того, что есть у Маши: урны с прахом и расшалившегося ребенка. Знание придавило Машу к кухонному диванчику.
Она вспоминала мать. За много лет злость, испытываемая ей к матери, проросла в Машу, пустила корни и так прочно обосновалась, что она никак не могла начать думать о матери иначе, чем через призму многолетней озлобленности.
Маленький районный городок. По сути – большая деревня. Полтора десятка пятиэтажек теснились в так называемом центре, окружая рынок и несколько административных зданий. Вокруг же свободно рассыпались частные дома с садами и огородами. От деревни городок можно было отличить лишь по машине представительского класса у районного руководителя и, как следствие, асфальтовому покрытию дорог для этой дорогостоящей игрушки.
По весне, когда деревья в садах окутывались бело-розовой дымкой, городок становился даже живописным. Но ненадолго. Цветочная нежность опадала, и городок превращался в унылую деревню с пыльными обочинами, свободно шляющимися повсюду курами, скукой и беспросветность, лопухами и крапивой.
Мать это сонное местечко устраивало полностью. Она спряталась здесь, точно лягушка в болоте. Теперь Маша понимала почему. Мать работала поваром в районной больнице, держала кур, уток и внушительный огород. Жила, как все. Мужчин рядом с ней Маша не видела никогда, даже отца своего не знала. Мать родила её поздно, «для себя» как говорят сейчас. Книг мать не читала, газет тоже. Шумных посиделок не любила, гостей не привечала. Пусть академическим умом Надежда Михайловна Бояринова не обладала, но житейской мудрости вкупе с животным страхом спрятаться ей хватило.
Машино желание поступить в институт мать поначалу встретила в штыки. Зачем мол, высовываться? Здесь тебе чем плохо? Но Маше было плохо. Вырваться из этого сонного болота в настоящую жизнь – многолюдную, суетливую, бьющую ключом, вечно спешащую куда-то на цокающих каблучках со стаканчиком «кофе с собой» было её заветной мечтой. А если не удрать сразу после окончания школы, то можно увязнуть здесь навеки, обрастая детьми, хозяйством и лишними килограммами.
В конечном итоге все получилось: большой город, институт, шум, суета и каблуки. На «кофе с собой» Маша денег не тратила. Но прошлое нагнало её бумерангом и стукнуло по голове. В буквальном смысле. Мать мертва. И теперь разбираться со всем придется Маше. Да она уже и поняла почти все. И как именно колдовать (словечко даже мысленно звучало дико) с помощью праха матери поняла благодаря Лизиной неловкости, разбившей злополучную урну. Тогда они обе оказались усыпаны им, вдохнули и даже глотнули останков родительницы. Маша до сих пор с содроганием вспоминала, как прах матери скрипел у нее на зубах, а она пыталась избавиться от него, заедая печенькой.
А потом понеслось. Несчастный случай с Галиной Степановной, смерть Зинаиды, внезапное повышение – все произошло в течении нескольких дней после этого. И снег. «Да нет, этого уж точно не может быть,» – отмела эту мысль Маша. – «Чтобы над городом почти неделю непрерывно валил снег нужно наколдовать целый циклон, неподвижно висящий в одном месте, а потом в течении четверти часа развеять его без остатка. Такого точно не может быть, потому что не может быть никогда.»
Конечно, лучшим способом во всем убедиться был повторный эксперимент. Но при мысли попробовать на зуб останки матери еще разок, Маша брезгливо скривилась.
С этим чудным выражением лица и застал её Миша. Кухоньку уже заволокло паром от бесчинствующего на плите чайника, окно запотело. А Маша, поджав под себя ноги, обняла себя руками за плечи, словно пытаясь защититься от чего-то.
«Машунь, ты чего? Пойдем спать,» – выключив газ под чайником, он потянул ее за собой. Маша послушно поднялась. Удивительное дело, но уснула она мгновенно, едва прикрыв глаза. Впрочем, ничего странного в этом не было. Маша передумала все, о чем надо было подумать, и в голове в кои-то веки было ясно, как в погожий летний день.
Оставался только один вопрос: что же нужно тому, кто пытался её убить? Прах её матери Надежды Михайловны или её – Маши?
***
Длинные новогодние выходные – благоприятное время для налаживания отношений с новым любовником. Конечно, Миша работал. Таксисту грех упускать такое благодатное время, когда все вокруг развлекаются, таскаются по гостям, пьют и, соответственно, не садятся за руль, а вызывают такси. Но все остальное время он проводил с ними. Порой Маше удавалось даже остаться с ним наедине. Михаил был образцово – показательным кавалером: таскал пакеты с продуктами, починил протекающий кран, приклеил оторвавшийся плинтус, а однажды так сурово, сдвинув брови, посмотрел на подростка, едва не впечатавшего их в стену дверью подъезда, когда открыл ту ногой, что струхнувший парень даже пробормотал вежливые извинения, прежде чем убежать. Одним словом, Михаил был прост, понятен и надежен, как окаменевший затерявшийся в буфете пряник.
Вот скажите, какой русской женщине прок от иностранца, например, француза? Вертляв, черняв, прижимист, тощая цыплячья шейка торчит из импозантно намотанного шарфа, и говор с хроническим ринитом. Или от немца – ветчинно-розового, лоснящегося жирком, незатейливого, точно толстостенная пивная кружка. А какая радость от итальянца – вылизанного до блеска и возведенного на пьедестал обожанием любимой мамочки? Он обидчив, капризен и несносен своей требующей постоянного подтверждения мужественностью.
Кавказцы? Те и вовсе страшны, дики и непонятны во всех своих разновидностях. Разве что грузины завораживают горбоносой породистостью. Так она почему-то у женщин куда более очевидна, чем у мужчин.
Вот разве что викинги не плохи – выхолощенны цветущим скандинавским феминизмом, словно бычки для откорма, послушны и вид имеют спортивно-нордический, приятный глазу. Да еще шотландцы. Так и интригуют голыми волосатыми конечностями, торчащими из-под складчатых клетчатых юбочек. И не хочешь, а задашься вопросом: а что там выше, под юбкой-то? И начинаешь лучше понимать мужчин, постоянно пялящихся на женские ноги. У них этот … вопрос стоит всегда.
О ком-то совсем экзотическом вроде японцев, тайцев или, допустим, аборигенов с острова Новая Гвинея и говорить не приходится. С виду вроде на мужиков и похожи, а на деле и с какой стороны подойти не знаешь. Все у них не так, все не по-нашему. Как с таким ужиться?
Маша с Лизой чаще всего проводили время на катке. Лиза передвигалась на коньках неуклюже, с грацией гусеничного трактора. Но умудрялась не падать по 10 минут кряду. Не волнуясь за нее, Маша и сама стала брать коньки напрокат, вспоминая забытые с детства навыки.
Вернувшись однажды с катка, Маша и обнаружила взломанную дверь в квартиру. Она была прикрыта, но стоило только Маше попытаться вставить ключ в замочную скважину, как дверь распахнулась. Она выронила ключи и отскочила назад. А вдруг тот, кто к ним забрался, еще внутри? Быстренько выставив Лизу на улицу, Маша попыталась заглянуть в окна. Хотя этаж и был первым, но все же высоким. Ничего разглядеть так не удалось. Не решаясь соваться домой, она позвонила Мише.
Тот примчался немедленно, будто ждал за углом. Вынув из багажника бейсбольную биту – универсальное оружие автомобилиста в любой точке мира, он велел притихшим девочкам ждать на улице и направился внутрь. Маша затаила дыхание. Михаил вернулся на удивление быстро. Впрочем, много ли времени надо, чтобы осмотреть однокомнатную квартиру? Внутри никого не оказалось.
Маша опасливо прошлась по квартире, ежеминутно ожидая подвоха. Странное это было чувство – осознавать, что кто-то чужой влез своими грязными ногами в её маленький, уютный мирок, словно фетишист порылся в ящике с нижним бельем. И теперь Маша его ни за что не наденет. Мерзко, противно. Увы, с испоганенной, но совершенно целой квартирой, этого сделать было нельзя. Тот, кто пытался Машу убить, лишил её последнего безопасного убежища. А в том, что это именно он, она не сомневалась. Но что ему было нужно, кроме того, как напугать её до смерти?
«Маша, что-нибудь пропало?» – будто прочитал её мысли Михаил.
Она точно знала, что должно было пропасть. Но, оттягивая неизбежное, сначала позаглядывала во все шкафы и только потом в тот самый на кухне. Пластикового контейнера с прахом матери не было.
«Нет. Вроде ничего,» – покачала головой Маша.
«Точно?» – недоверчиво спросил Миша. – «Ведь зачем-то они сюда влезли.»
«Да пропадать то особо нечему. Все на виду,» – пожала плечами Маша. – «Надо полицию вызвать, наверное?»
«И что мы им скажем?» – усмехнулся Михаил. – «Что ничего не пропало? Ты же понимаешь, им это пофигу. Лишний висяк. Никого не найдут, да и искать не будут. А замки я сам поменяю. Хотя по-хорошему, надо бы сменить дверь на железную.»
«Хозяйственный ты мой,» – обняла его Маша. – «Что бы я без тебя делала?»
«Ничего, Машунь, не боись, прорвемся,» – ласково чмокнул Миша её в ухо. Как и большинство мужчин, сентиментальные моменты его напрягали.
Пока любовник, присев у двери, внимательно осматривал подлежащие замене замки, Маша погрузилась в раздумья. Похитивший прах матери точно знает, как его использовать. А значит с ней, Машей, скоро случится что-нибудь плохое: она заболеет, как Галина Степановна или умрет, как Зинаида Викторовна. И второе более вероятно. А может быть нет? Возможно похитителю достаточно одного праха? Так он уже у него. А с Маши ему взять больше нечего. Этот вариант развития событий, по понятным причинам, Маше нравился гораздо больше.
После трех покушений на её жизнь Маше было страшно. Но только сейчас она поняла, каков настоящий страх на самом деле. Ведь опасность осязаемая, которую можно увидеть, потрогать, уклониться от неё – колеса машины, крутая лестница, удар по голове, не так страшна, как неизвестность. Как уберечься от нее? Маша чувствовала себя беззащитной, точно кролик под ножом мясника.
***
«Ты нашел?» – нетерпеливо вцепилась в него Старуха. Едва выйдя из машины, он заприметил свою беспокойную компаньонку у окна. Даже с улицы он чувствовал, как она прожигает его глазами, нервно раздувая ноздри с высоты третьего этажа. Сейчас, втащив его в квартиру за локоть и захлопнув массивную дверь, подельница тут же приступила к расспросам.
Квартира у нее, к слову, была что надо. Не чета тому убожеству, в которое он вломился сегодня. В интерьерах взломщик не сильно разбирался, но с первого взгляда на Старухину квартиру понял – дорого-богато. Повсюду полированное дерево с красивым рисунком, сияющие зеркала, мягкие ковры с высоким ворсом, куча дорогостоящих безделушек вроде бронзовых канделябров и статуэток. Он для себя этот стиль именовал просто – «мебель из дворца». И в этой роскошной трехкомнатной квартире Старуха жила одна. Да еще и приходящую домработницу держала. Та приходила дважды в неделю – протирала хрустальные висюльки люстр, стирала и гладила тяжелые портьеры, бережно смахивала пыль и до блеска намывала унитаз. Старуха была брезглива и в грязи своими наманикюренными коготками возиться не стала бы.
«Нашел,» – невозмутимо ответил он.
«Так давай,» – взвыла Старуха, больно впившись ногтями в его предплечье.
«Подождешь пока,» – охладил Взломщик её пыл. – «Я там еще кое-что нашел. Занятное чтиво. Похоже ты меня за дурака держать намеревалась?»
«Какое ещё чтиво?» – бесновалась Старуха, похоже, и правда ничего не понимая. – «Ты только отдай. Отдай мне. Я же тебя озолочу. Все, что захочешь …»
Старуха сходила с ума прямо на глазах. Никогда ещё он не видел её в таком волнении. Повиснув на нем, та преданно заглядывала в глаза Взломщику и с придыханием шептала: «Ты же ничего не понимаешь. Мне бы только получить его. И тогда… Я такое могу. О, ты не представляешь! Вот увидишь. Отдай! Отдай мне! Где оно?»
Старуха ластилась голодной кошкой, жарко прижималась и вилась, будто змея.
«Ишь как распалилась, старая,» – с усмешкой подумал Взломщик. – «Только я на это больше не куплюсь. Было пару раз по пьяни и хватит.»
«Подождешь пока,» – повторил он. – «Пусть у меня побудет. А то, глядишь, и я под машину попаду ненароком или с лестницы скачусь, свернув шею. А понимаю я куда больше, чем ты думаешь.»
В ответ на эти слова, издав дикий крик, Старуха взметнула руки к его лицу, намереваясь располосовать его на шкурки. Тренированным движением Взломщик легко перехватил их и отшвырнул подельницу в стену. Та отлетела, словно с силой запущенный снаряд, врезалась спиной в большое зеркало и без звука рухнула на пол, будто куль с мукой. Точно завороженный, наблюдал гость, как побежала и заветвилась по сияющей зеркальной поверхности сетка трещин, покрыв большую её часть. Печально тренькнув, зеркало развалилось. Длинные узкие осколки осыпали неподвижно лежащую Старуху сверху блестящим дождем. На стене осталась висеть массивная, «под старину» рама с зияющей дырой в центре.
«Вставай,» – легонько пнул Старуху Взломщик. – «Пожрать чё есть?»
Не дождавшись ответа, он отправился на кухню и распахнул холодильник. Готовить, к слову, Старуха не любила. Никаких тебе голубцов, или там расстегаев, или хотя бы борща. Но холодильник её всегда был забит всевозможными вкусностями. Вытащив кусок копченой грудинки и надыбав в хлебнице хлеба, он сел за стол и начал резать и то, и другое прямо на ажурной скатерти, прекрасно зная, что Старуху это бесит до зубовного скрежета.
Она явилась, когда он умял уже почти все. Тихонько пристроилась на стуле напротив, нервно поскребла ногтями о скатерть и только открыла было рот, как … «Заткнись,» – почти дружески посоветовал Взломщик. Старуха поникла.
Взломщик чувствовал, что впервые в жизни схватил за хвост жар-птицу. Ему уже сороковник, а что он видел в этой жизни? Спальный район на окраине большого города, ароматизирующий по ночам воздух кожзавод неподалеку, компашка таких же охламонов – тухлых троечников со стыренными у мамкиных хахалей сигаретами и прыщавыми разговорами про «это». Вика по прозвищу «ляжка», тремя годами старше Взломщика, прованная так за мясистость вышеназванных частей тела, вечно оголенных чересчур короткими юбками, которая и дала ему первый раз по пьяни. Ему повезло. Он всегда был здоровым, крепче большинства дружков, поэтому с ним считались. Тогда он уже не бухал по подвалам, занимался самбо. Ежедневные тренировки в спортивной школе стали для него спасением, не позволив скатиться в откровенную уголовщину, спиться или снаркоманиться, что в конечном итоге и произошло со многими из его друзей детства. Да и успехи были, подстегивая самолюбие.
Вика была неразборчива, давала по настроению, осчастливив пацанов без счету. За что совершенно несправедливо, ведь материальной выгода она с этого не имела ровно никакой, именовалась злопыхательными старушками на лавочках проституткой. В тот вечер Взломщик терпеливо, точно тигр в засаде, ждал, пока Вика налакается. Потом вызвался проводить её домой, оттеснив крепким плечом конкурентов – любителей клубничной халявы. Невозмутимо слушал всю ту чушь, что она несла в темном подъезде на лестничной площадке между 8-м и 9-м этажами, молча щупая мягкие груди под футболкой и зверея на глазах. Потом резким движением повернул Вику лицом к стене, задрал юбку, спустил трусики и как-то сразу попал куда надо, словно делал это не в первый раз. «Ляжка» со знанием дела оттопырила зад. И понеслось. С тех пор они время о времени встречались. Свиданиями это назвать было нельзя, скорее просто выпили, потрахались. И на этом все.
Бабы, вообще, дуры доверчивые. У каждой из них столько тараканов в голове, что диву даешься. Не рассказывать же им, что ему нет дела до их тараканов, мыслей и даже голов в целом. Его волнуют только их призывно трясущиеся при ходьбе груди и виляющие зады – лучшее, что есть в бабах. Одинокий, не пьющий запоем, молчаливый мужик в их глазах априори выглядит надежным и перспективным. И Старуха не была исключением. Кокетничала ведь, грымза потертая, с первой встречи, будто грудастая молодка. Тьфу! Аж смех разбирал. Но своего все же добилась, уложила на лопатки. Достатком взяла, да угодливостью. Удобно с ней было – квартира хорошая, еды навалом, домработница опять же. А вот насчет наличных Старуха была прижимиста. Так только, по мелочи, и давала: на бензин, да на сигареты. Все обещаниями кормила. Вот, мол, еще немного и все образуется. Так что Взломщик работу не бросал, тренируя мальчишек в спортивной секции правильно бросать друг друга через бедро. Да и нравилось ему это.
А недавно Старуха огорошила. Помощь ей нужна. Надо пошарить в квартире у одной бабы, да поискать вещицу презанятную – урну с прахом. Взломщик аж оторопел тогда. Совсем, решил, Старуха сбрендила. Но поручение выполнил. Правда, помимо праха нашел еще и тетрадку исписанную. Не поленился, прочитал внимательно, да и призадумался. А пока думал, прах решил не отдавать, а припрятать. Пусть лежит. В дело пустить всегда успеется. Тут обмозговать надо было хорошенько. В этом деле он не то чтобы очень силен, но и не дурак все же.
***
Наташкин муж, имевший нежную домашнюю кличку Коржик, происходившую от фамилии Коржаков, дома был мужиком на редкость покладистым и бесконфликтным. Злые языки, не встречавшие майора на работе, могли бы назвать его подкаблучником. Однако Коржаков просто был умным человеком. Прекрасно понимая, что двум сильным личностям вместе не ужиться, майор решил во имя мира в семье быть сильной личностью только на работе. Дома же право верховодить полностью и безоговорочно предоставлялось супруге. Таким образом и волки были сыты, и овцы целы. Периодически Коржик позволял жене выпустить пар, уговорив с подружкой бутылку, другую. Подружка была старой, проверенной, в том числе и по своим каналам. И до настоящего времени вреда от неё не было никакого.
Но от истории с наследством, в красках пересказанной ему женой перед праздниками, ощутимо попахивало если не криминалом, то каким-то окололегальным мошенничеством. И это еще Наташка о заветной тетрадке и колдовстве из благоразумия умолчала, так что Владимир Коржаков знал лишь о верхушке айсберга.
В середине января, когда обессилевший от новогоднего отдыха народ приноравливался к рабочим будням, Наташка обрушилась на Машу, точно ураган: внезапно и разрушительно.
«Ты, конечно, можешь сказать, что я лезу не в свое дело,» – торжественно заявила она. – «Но я в него все равно уже влезла. Так что получай.» И вытащила из сумки сложенный вчетверо листок бумаги формата А4, с одной стороны заполненный аккуратными машинописными буквами. Желание Наташки всучить его немедля было так велико, что она заскочила прямо на работу.
«Что это?» – озадаченно начала вчитываться в строчки Маша.
Бояринова Надежда Михайловна, 1949 года рождения … гласила первая строка.
«Нат, это что?»
«Я насела на Коржика и попросила поискать информацию о твоей матери. Давно, до Нового года еще. Он и нашел. Неофициально, конечно, по своим каналам,» – вовсе не чувствуя себя виноватой, пояснила подруга. – «И не думай обижаться.»
«Да нет, ты права. Надо было самой сообразить. А я и позабыла, что он у тебя в полиции работает.»
«Вот и чудненько. Иди. Читай. А мне бежать пора,» – поскакала вниз по лестнице Наташка. Маша же вернулась за рабочий стол, положила перед собой заветный листок и начала читать.
Бояринова Надежда Михайловна, 1949 года рождения. Родилась в городе Шахты Ростовской области. Умерла 28 ноября 2017 года в городе Рязань.
Надо же, значит она жила в соседней области, всего то километров двести по прямой.
Ближайшие родственники:
Бояринова Таисия Ивановна, 1924 года рождения
Бояринова Татьяна Михайловна, 1946 года рождения
Обе мертвы.
Дети: Бояринова Мария Александровна, 1981 года рождения.
Последний адрес по прописке старый, еще с того времени, что они жили вместе.
Место работы не указано. Транспортных средств на её имя не зарегистрировано, недвижимого имущества тоже.
Видимо, мать жила без регистрации, на съемной квартире, как половина страны, и заработную плату получала, наверняка, в конверте. По крайней мере, большую её часть. Человек – невидимка.
Причина смерти – почечная недостаточность. Ничего криминального. Скончалась в Областной клинической больнице. Болела она, видимо, какое-то время, поэтому успела позаботиться о завещании и кремации. Неужели мать была одна все это время? И рядом не было близкого человека? Зная материн характер, Маша была уверена, что так оно и было.
Здесь же находились реквизиты юридической фирмы «Мирошкин и К», которую представлял человек в футляре Игорь Сергеевич. Во время их первого и единственного разговора у Маши не возникло ни малейшего желания расспросить его о матери, узнать о ней хоть что-нибудь: где жила, где работала. Только о причине смерти спросила, помнится. Да он и той не знал.
«Может быть позвонить ему?» – мелькнула шальная мысль. Ведь информация, которую нашел Коржик, была сугубо официальной и не говорила ничего о том, как жила мать последние 18-ть лет. Мысль эта застряла в голове прочно, будто рыбья кость в горле. Промучившись с ней до следующего дня, Маша набрала номер юридической фирмы, закрывшись в туалетной кабинке на работе. Фамилии Игоря Сергеевича она не знала, но, к счастью, она и не понадобилась. Её соединили сразу, не устраивая допрос с пристрастием.
«Здравствуйте, Игорь Сергеевич! Это Лаврова Мария Александровна. Мы с Вами встречались в конце прошлого года. Вы привезли мне коробку.»
«Здравствуйте, Мария Александровна. Я Вас прекрасно помню. Чем могу служить?» – бесцветно-нейтральным тоном осведомился юрист.
Окрыленная первым успехом, Маша продолжила: «Извините, что беспокою Вас. Я сразу не догадалась спросить, но Вы не могли бы рассказать мне что-нибудь о матери?»
Боюсь, я не владею какой-либо информацией,» – невозмутимо ответил Игорь Сергеевич. – «Вот если только о причине смерти. Вы, помнится, спрашивали. Могу посмотреть в документах.»
«Да нет, спасибо. Это я уже знаю,» – разочарованно протянула Маша. – «Я думала, может быть, Вы знаете были ли у нее близкие, друзья?»
«На кремации присутствовали только несколько сослуживцев. Всего человек пять.»
«Вы были на кремации?» – совершенно невежливо перебила юриста пораженная Маша.
Тот недрогнувшим голосом пояснил: «По долгу службы, разумеется. Я должен был убедиться, что тело соответствующим образом кремировано и получить прах для передачи Вам.»
От его менторского тона Маша чувствовала себя школяром, вывернувшим на бегу из-за угла и врезавшемся со всего маха в директора школы. Таких, как Игорь Сергеевич с рождения можно называть по имени отчеству, они с детства ведут себя, точно маленькие старички – степенные, серьезные, пунктуальные. Отрада родителей.
«Правда, было одно происшествие,» – впервые прорезались в голосе юриста человеческие нотки. – «На кремации присутствовала женщина, которая заявила, что является родственницей усопшей и хочет забрать урну с прахом. Однако, по нашим сведениям, других живых близких родственников, кроме Вас, у покойной не было. Да и завещание четко и однозначно указывало передать прах вам. Я попытался было разобраться, но женщина документы показать отказалась и поспешила удалиться. Я счел инцидент исчерпывающим.»
«А какая? Какая она была? Как представилась?» – рассыпалась вопросами Маша.
«Она никак не представилась. А выглядела обычно. Лет шестидесяти или чуть больше, полная. Волосы короткие, окрашена в блондинку. Несколько … кокетливая,» – вдруг несерьезно хмыкнул Игорь Сергеевич, но тут же взял себя в руки. – «Ничего примечательного, о чем я мог бы Вам рассказать, в её внешности не было. Не представляю, чем еще я могу Вам помочь.»
Вежливый намек на окончание разговора Маша поняла верно. Ей оставалось только попрощаться. Родственница? Что за неизвестная родственница? Точно не ближайшая. Все они перечислены в справке Коржика, Владимира т.е. Маша чертыхнулась. В который уже раз она называет Наташкиного мужа милой домашней кликухой, того и гляди в следующий раз скажет это вслух. А ведь это сугубо семейное прозвище. Для Маши он – Владимир, и никак иначе. А родственница, похоже, очень дальняя, седьмая вода на киселе, поэтому Маша о ней и не слышала.
***
Когда Старуха нашла, наконец, Надю почти год назад, та была уже больна. Одутловатое бледное лицо, потухшие глаза, отекшие лодыжки, нависающие над бесформенными, растоптанными зимними ботинками. Все остальное скрывал пуховик уныло-коричневого цвета и нелепая вязаная шапочка.
«Да она выглядит старше меня и намного хуже,» – с некоторым удовлетворением заметила Старуха. Она стояла рядом с Надеждой на остановке и, прикрываясь зонтом, украдкой разглядывала ту. Поначалу боялась быть узнанной, но ведь столько лет прошло, не счесть. Но внешность еще не все, пусть они обе и изменились до неузнаваемости, есть еще голос, жесты, мимика. Человека можно признать и по такой малости даже спустя десятилетия. Старуха была осторожна.
Когда она видела родственницу последний раз, та была молода – совсем девчонка. Да и она была молода, а уж как хороша, точно картинка из заграничного журнала. Надежда была сущей простофилей. Старуха таскалась за ней уже некоторое время, а та, погруженная в себя, ничего вокруг не замечала. Родственница моталась между работой, домом и поликлиникой, где собирала документы для госпитализации. Надежда умирала – медленно, но верно. Чтобы выяснить это, всего то пришлось свести взаимовыгодное знакомство с участковой медсестрой. Хоть в этом Старухе подфартило. Оставалось просто подождать. А уж это она умела.
Работала Надежда в придорожном кафе на кухне. Туда Старуха не совалась. Основными посетителями кафе были водители – дальнобойщики, поэтому ее присутствие было бы сродни появлению павлина в курятнике. Жила она на съемной квартире. И была одна, совсем одна. Хотя Старуха точно знала, что у Надежды есть дочь. И её следовало обязательно найти. Нельзя потерять эту нить, ведь она осталась единственной кровной линией, о которой Старуха знала. Это её ключ к здоровью, красоте, долголетию и сытой жизни. И, конечно, к мужчинам.
А уж как она их любила! Казалось, только ими и дышала: их восхищенными, ласкающими, ненасытными, страдающими, томящимися, страстными взглядами; безмолвным вопросом в глазах; безрассудством и готовностью свернуть горы ради её благосклонности. Ах этот трепет в груди, который она ощущала, ловя заинтересованный взгляд незнакомца, и чувство триумфа после того, как он присоединялся к сонму ее обожателей. Как давно! Как давно она не ощущала этого живительного чувства. Засохла, увяла, словно забытый букет. Ничего Старуха так не жаждала, как вернуть былой блеск красоты и роскошь молодости. Даже материальный достаток отходил на второй план. Хотя и здесь её ресурсы были почти на исходе.
Старуха уже давно сидела на голодном пайке. Еще никогда ей не приходилось так тяжко. Быть такой как все: пахать, крутиться, выживать, стареть, дряхлеть, терять красоту. Как всякая красавица, эту потерю она воспринимала особенно болезненно. Некогда наливные румяные щечки сползли вниз, обвиснув уродливыми брылями, будто у бульдога; высокий белоснежный лоб потрескался на части, разделенные глубокими морщинами; нежная кожа покрылась сеткой трещин, словно старая картина; дряблая кожа под подбородком висела, точно зоб у пеликана, полный пойманной рыбы. Волосы редели, заставляя стричься все короче, фигура расплывалась, словно сдобная булочка в печи, на ногах выступили уродливые синие клубки вен. Как же Старуха ненавидела все это! Каждый взгляд в зеркало ранил, будто острый нож.
Наконец, после многомесячного ожидания, Надежда оказалась в больнице, чтобы уже никогда оттуда не выйти. Старуха в нетерпении потирала руки. И вдруг такой удар. Кто бы мог ожидать от этой заморенной курицы такого коварства? Завещать свой прах дочери, да нанять адвокатов, чтобы проследили за этим. Старуха была вне себя. Впору было выть и бросаться на стену. Она и выла. Бесценное сокровище ускользнуло у нее из рук в последний момент, точно вода сквозь пальцы. Совершенно растерявшаяся поначалу, Старуха все же вовремя сообразила, что юридическая фирма, а точнее тот эмоционально-стерильный молодой человек, который увел у нее из-под носа урну с прахом родственницы, приведет ее к дочери Надежды. Так и случилось.
Найдя и дочь Нади и даже её внучку, Старуха воспряла духом. Это было даже лучше, чем она надеялась. Род продолжился. Это была надежда на будущее. Её будущее – счастливое и безоблачное. Правда, здесь на смертельную болезнь рассчитывать не приходилось. Тут придется запачкать ручки и поработать самой.
***
Маша устала бояться. Прошла неделя, вторая, третья. Ничего не происходило. Маша существовала, точно паровозик на детской железной дороге, не сходя с рельсов: дом, работа, магазин, детский сад и снова дом. Порой паровозик заезжал в депо – холостяцкую квартиру Миши на тех. осмотр, однажды даже заехал на большую, шумную, сияющую огнями станцию, сходив с Лизой в цирк. Но интерес у Маши пропал ко всему, включая секс и развлечения.
31-го января стат. управление стояло на ушах. У большой начальницы был день рождения. Свое участие в этом мероприятии Маша предполагала ограничить своевременной сдачей денег на цветы и подарок и незаметном присутствии где-нибудь в задних рядах во время поздравления.
С самого утра в учреждение потянулась вереница поздравляющих. Начальники, сопоставимые по должности и мании величия с именинницей, заваливались напрямую, без предварительного звонка. Вышестоящие ограничивались звонком, поэтому без телефона в этот день директрисе и пописать было не сходить. Подчиненные толпились в приемной, ожидая благоприятного момента. Свободное окошко у именинницы выдалось лишь ближе к обеду, когда они, наконец, были приглашены в кабинет на бокал шампанского с конфетами. Засидевшаяся в девках секретарша, не вызывавшая у мужчин интереса по причине своей редкой язвительности и беспримерной костлявости, раскраснелась, носясь туда-сюда с бутылками (полными в кабинет и пустыми обратно), коробками конфет и упаковками пластиковых стаканчиков, и в оживлении своем казалась почти хорошенькой.
Затерявшись за спинами более ретивых сослуживиц, Маша потягивала шампанское и исподволь посматривала на окружающих. На подобных сборищах она всегда чувствовала себя неуютно. Все эти приторно-сладкие речи, лживые улыбки, шаблонные тосты. «Это лишний раз доказывает, что не выйдет из меня начальника. Меня от всей этой показухи просто тошнит,» – размышляла она, подставляя стаканчик под новую порцию шампанского.
Полная холеная рука со свежим, ярким маникюром, чуть тронутая старческой «гречкой» уверенно наклонила бутылку толстого зеленого стекла над Машиным стаканчиком. Шампанское запузырилось, заискрилось, образовав угрожающий слой пены. Горлышко бутылки чуть приподнялось, ожидая момента, когда пена осядет и можно будет долить стаканчик до краев. А Маша будто приросла взглядом к держащей бутылку руке, на среднем пальце которой поблескивало кольцо: массивное, с первого взгляда видно – старинное, виноградной лозой обвивающее палец. Точь-в-точь такой лозой, как на броши, все еще лежащей в коробке на Машином подоконнике. Маша подняла глаза. Бойкая техничка Татьяна, нарядная по торжественному случаю в элегантную шелковую блузку вместо обычного халата, улыбнулась ей в ответ и наполнила стаканчик до краев. Ответная улыбка приклеилась к Машиному лицу клоунской гримасой, да так и оставалась там, пока она возвращалась к себе в кабинет, пытаясь осознать увиденное.
Пока Маша сидела за столом, постигая смысл фразеологизма «пыльным мешком по голове стукнутая», пузырьки шампанского лопались в голове, мешая начать соображать. В любой другой день её состояние привлекло бы внимание, но не сегодня. Подогретые алкоголем статистические дамы, так как время было обеденное, включили шумные чайники и предались чревоугодию и разговорам. Трудовые подвиги на сегодня отменялись.
Техничка Татьяна – золотозубая, фамильярная, улыбчивая особа. Маша даже фамилии её не знает и отчества, впрочем, тоже. Почему-то считается, что к людям, занимающим определенные должности: уборщицам, водителям, секретарям, можно обращаться просто по имени, независимо от того, сколько им лет. Надо сходить к кадровичке и спросить, как фамилия Татьяны. Но не сейчас, не в обеденный перерыв.
Маше не хотелось об этом думать. Все казалось нереальным, будто происходило не с ней. А может быть ей показалось? И виноградная лоза на кольце только похожа на ту, другую? Мало ли колец на свете? Тогда почему же сердце ухнуло, точно кузнечный молот и упало вниз, позабыв о следующем ударе? Нет, нельзя отрицать очевидное, кольцо и брошь были из одного комплекта украшений.
Что же получается? Выходит, это Татьяна вытолкнула её под машину? И с лестницы спихнула тоже она? Почему бы и нет. Большой физической силы для этого не нужно. Она вполне могла задержаться на работе, пойти за Машей на остановку, толкнуть её и затеряться в толпе. Маша была тогда так ошеломлена произошедшим, что и ядерного взрыва бы не заметила, не то что прячущуюся за чужими спинами уборщицу. На корпоративе в кафе Татьяна тоже была, разумеется. Наверняка, она не набралась тогда как Маша и, выждав подходящий момент, толкнула ее с лестницы.
Значит и Дедом Морозом тоже была Татьяна? Вот в это Маше поверить было проще всего. Липового Деда она видела своими глазами, тот был невысоким, каким-то несолидным для своего сказочного звания и, главное, в женских сапогах. К тому же, будь это мужчина, ему бы хватило сил убить Машу ударом в затылок. А Татьяна, на её счастье, не смогла.
Переждав обеденный перерыв и еще около часа на всякий случай, Маша отправилась к кадровичке. Та, настроенная вполне благодушно, даже не став выяснять, зачем Маше это нужно, после минутного ожидания выдала требуемую информацию. Фамилия Татьяны оказалась Никитина. Никитина Татьяна Михайловна. Другая фамилия ровным счетом ничего не значила. Её можно было поменять, выйдя замуж. А вот отчество совпадало – Михайловна, как и у её матери Надежды. И год рождения совпадал – 1946. Выходит, Татьяна – Машина тетка, та самая, что якобы пропала или погибла. Может такое быть? А почему бы и нет. Видимо, она все же была жива и вернулась домой после того, как младшая сестра сбежала. Мать все неправильно поняла, напутала. Неужели все так просто?
Голова у Маши распухла, лоб покрылся испариной. Казалось, если впихнуть туда еще одну мысль, то голова лопнет, точно надутый донельзя воздушный шарик. Чувствуя, что ей необходимо срочно освежиться, Маша поднялась из-за стола. До конца рабочего дня оставалось не более десяти минут. Её подчиненные дружно подкрашивали губы, скидывали удобные туфли, в которых ходили на работе, скрипели молниями зимних сапог, надевали шапки, подсовывая выбивающиеся пряди. Мерное, отупляющее гудение компьютеров смолкало.
«Мария Александровна, Вы закроете кабинет?» – послышались вслед Маше голоса.
«Да. Да, конечно. До завтра, девочки,» – откликнулась, выходя, Маша.
Она держала руки под холодной водой, пока те не заледенели, а потом приложила их к горящим щекам. Как приятно и отрезвляюще! Маша закрылась в кабинке, пережидая нашествие сослуживиц, забежавших на дорожку. Хотелось остаться в одиночестве. Хлопали двери, извергались водопадики воды, наконец, все стихло. Маша выбралась из своего убежища и непроизвольно попятилась.
Татьяна была там. Стояла в центре небольшого свободного пространства между Машей и дверью молча и неподвижно, словно статуя, уперев руки в бока на манер буквы Ф.
«Догадалась, сука,» – спокойно сказала она. – «Я по твоим глазам поняла, что догадалась. Ну что застыла, будто привидение увидала?»
Маша совершенно растерялась. Обычно улыбчивое лицо Татьяны кривила ухмылка, глаза зло сощурились. Она была страшна, как базарная баба, которую жуликоватый торгаш надурил со сдачей. Еще секунда, и она будет плеваться ядом, поднимая вселенский хай, а то и вовсе пустит в ход кулаки в своем праведном гневе.
Маша пискнула нечто нечленораздельное и неожиданно для себя юркнула обратно в туалетную кабинку. Повернув замок-вертушку, она забилась в угол у противоположной стены, своротив с оглушительным грохотом металлическую урну. Снаружи раздался
оглушительный гогот. Старуха буквально на ногах устоять не могла от смеха, согнувшись пополам и привалившись к стене.
«Ой, не могу. Ох, держите меня семеро.»
Машу этот истеричный хохот отрезвил. Чего она так испугалась, в самом то деле? Спряталась, будто от бешеной собаки. Что ей Татьяна здесь сделает? Люди ведь вокруг. «А вот и нет,» – стукнуло в голове. – «Рабочий день кончился. Все ушли. Только вахтер внизу сидит. А до него отсюда как до Луны, не докричишься.»
«Мать твоя – Надежда, тоже такой зассыхой была,» – отсмеявшись, сказала Татьяна. – «Со страху и сбежала, дура.»
«Выходи, познакомимся по-родственному,» – миролюбиво предложила старуха.
«Я тебя и так знаю,» – осмелела Маша. – «Мама про тебя писала. Ты ее сестра – Татьяна. Только мать считала тебя мертвой. Что тебе от меня надо?»
«Сама, небось, знаешь. Не маленькая. Об этом тебе мать точно сказала.»
«Прах?»
«Он самый,» – подтвердила Татьяна.
«Зачем? Впрочем, это понятно. Как это происходит? Объясни. Это наследственное? Я тоже могу?» – засыпала её вопросами Маша через дверцу. Как ни крути, старуха была единственной, кто мог на них ответить.
Татьяна снова засмеялась, но на этот раз зло, будто собака забрехала: «Ты дурой то не прикидывайся. А тепленькое местечко в отделе освободилось не по твоей ли милости? В начальники как выбилась то?»
Маша помертвела. Значит и правда она убила человека? Господи, она ведь даже не понимала, что делает! Более того, вообще не знала, что что-то делает!
«Что же тебе мешает сделать тоже самое со мной?» – устало спросила Маша. – «Ведь это ты взломала мою квартиру? И прах уже у тебя.»
Татьяна поначалу не ответила, помолчала.
«Кишка у тебя тонка для нашего уменья. Оно из поколения в поколение передается от матери к дочери. И дочерей всегда две, ни больше, ни меньше. Одна уменье получает, а другая … Другая – расходный материал, так сказать. А расходу много порой бывает. Как вдохнешь, только неделю в полной силе, а потом все.»
Диалог через дверь туалетной кабинки приобретал вполне дипломатичную форму. Маша, подойдя вплотную к дверце, ловила каждое слово. Старуха, между тем, продолжала: «Кто его знает, откуда оно у нас? Мне про то мать рассказала, а ей – её мать. У меня тоже сестра была. Лизавета. Да в войну сгинула. Комсомолка была, идейная. Медсестрой на фронт пошла, да и пропала понапрасну. Эгоистка,» – скривилась Татьяна. Видно, та давняя обида все еще сидела занозой в её сердце.
«А то бы неизвестно еще, как все повернулось. А я жить хотела. Жить на полную катушку. Пришлось выкручиваться. Сначала по дальней родне побираться. А потом … Я для себя Надьку наметила. Никого другого больше не оставалось. Она с детства была ни рыба, ни мясо. Вкуса к жизни у неё отродясь не бывало. Как неродная. Вот другая – Танька, огонь была, и кровь моя в ней играла. И стерва такая же.»
Маша в недоумении отпрянула от двери. Что она несет? Разве она …
«Не хотела я, так получилось. Собачились мы с ней страшно, с каждым днем все хуже и хуже. Вот и не сдержалась я однажды. Порешила паршивку в угаре. Слава Богу, обошлось все тогда, только Надька – курица сбежала. А поганки этой мне надолго хватило. Да все когда-нибудь кончается. Я все равно возьму, что мне причитается. Судьба у тебя такая,» – равнодушно закончила Старуха.
И вдруг резко толкнула дверцу кабинки, навалившись на нее всем своим весом. Хлипкая вертушка отскочила и с металлическим звоном запрыгала по плиткам пола. Дверца смачно хлопнула обалдевшую от неожиданности Машу по лбу и оттолкнула в угол на многострадальную металлическую урну. Татьяна со всего маха пролетела вперед и, не удержавшись на ногах, налетела на унитаз.
Женщины напару выкарабкивались из неудобных положений кто вперед. Старуха сумела первой. Едва поднявшись, она схватила все ещё сидящую на полу Машу за волосы и попыталась ударить головой об унитаз. Слезы брызнули у Маши из глаз. Стараясь оторвать Татьянины цепкие руки от своей шевелюры, она не упускала случая ударить ту ногами побольнее. Старуха не реагировала, будто каменная. В какой-то момент ей удалось так сильно приложить Машину голову об унитаз, что та от дурноты обмякла. Не теряя ни секунды, Татьяна сунула Машину голову в унитаз и спустила воду. Едва ли не сев Маше на спину, она двумя руками пригибала ее голову вниз, в воду. Маша, захлебываясь, мотала головой, мычала и дергалась, словно норовистая лошадь под седлом, пытаясь скинуть смертельную ношу, силилась ослабить жим Старухиных рук.
Сливной бачок унитаза опустошался невыносимо долго. И когда это, наконец, произошло, к Машиному великому изумлению, она была все еще жива. Но кричать уже не могла. Татьяна так передавила ей горло о бортик унитаза, что звуки категорически отказывались выходить наружу. Маша хрипела. Старуха торжествовала. Надо было срочно собраться с силами и опрокинуть Татьяну, пока сливной бачок, урча, наполнялся водой. Внезапно почувствовав, что хватка ослабла, Маша только подняла голову, как на нее обрушился сокрушительный удар урной для мусора. Ощущения были сродни тяжелому похмелью, помноженному на десять, да еще и навалившемуся на тебя одномоментно, а не на протяжении нескольких часов. Маша бессильно распласталась вытащенной на берег медузой. Эту схватку она проиграла.
Маша не слышала топота ног, треска сломанной дверцы кабинки, сдавленных криков и звука ударов, почувствовала лишь, что исчезла тяжесть, давившая на плечи, и сползла на пол. Слегка оклемавшись, Маша встала на четвереньки и высунула нос из растерзанной туалетной кабинки. Глаза безбожно щипало. Напор воды в унитазе все же не смыл полностью тушь с ресниц, и она траурными кругами обрамляла глаза. Первым, что увидела Маша, был тяжелый зимний мужской ботинок, пнувший скорчившееся на полу тело в шелковой блузке.
«Ой,» – дернулась Маша, будто удар пришелся по ней.
«Машуня,» – занесенная было для следующего удара нога остановилась, ботинки затопали к ней. – «Ты как? Я сейчас скорую вызову.»
Миша засуетился, ощупывая одной рукой карманы, а другой придерживаю привалившуюся к нему Машу. «И полицию,» – шепотом добавила та. Говорить громко она не могла. – «Врачи все равно её вызовут, увидев такое побоище.»
«А, ладно,» – согласился Миша.
«Дура, ты хоть знаешь, с кем связалась?» – просипела Старуха.
«Теперь то я все знаю. Дорогая бабуля,» – хотелось ответить Маше, да сил не было.
Не дожидаясь продолжения, взбешенный Михаил вскочил, позабыв про Машу, которая без его поддержки немедленно тюкнулась головой о косяк, коротко размахнулся и ударил Старуху ногой в зубы. Та захлебнулась воем, разинула окровавленный рот и перекатилась на другой бок, закрывая лицо руками.
«Не надо. На не надо больше. Перестать,» – взмолилась Маша. – «Как ты вообще здесь оказался?»
«Мы же договаривались, что я тебя встречу после работы. Все вышли, а тебя нет. На телефонные звонки не отвечаешь. Я и пошел искать. Спросил у вахтерши какой кабинет. А тебя и там нет. И тут я услышал шум и возню. Оказалось, из туалета. Я вовремя,» – немного хвастливо заявил Миша.
«Как никогда,» – заверила его Маша, всхлипнув и уткнувшись носом в грудь.
***
Маша провела в больнице всего сутки. Потом, подписав отказ от лечения, сбежала домой. Голова болела (ну да ей не привыкать последнее время), её подташнивало, говорить пока она могла лишь шепотом. Но во всем остальном Маша была в порядке. Лиза, проведшая последние сутки с отцом и свекровью, проявляла чудеса послушания, только бы остаться с мамой дома.
На работу показываться было страшно. Маша и не пошла. Мордобой в туалете, скорая помощь, полиция. По меркам сонного стат. управления это было, словно концерт группы Rammstein в сельском курятнике, и Маша теперь знаменитость уровня Лели Гаги. Надо увольняться. Без вариантов. Маше было пофигу. Финансовая подушка безопасности благодаря материнскому наследству у нее есть. Не пропадет, пока будет искать другую работу.
Она бездумно таращилась в телевизор, где прыгали и орали дурными голосами трудно опознаваемые мультяшные уродцы, и размышляла.
Расходный материал, значит? Ну-ну, дорогая бабуля Таисия. Какого она там года рождения? 1924-го? Да ей без малого сто лет! Вот на что она, видимо, прах тратила. На молодость. Убила собственную дочь, чтобы самой оставаться молодой, и жила по её документам. А может и еще кого укокошила. С неё станется. Вот дал же Бог родственницу. Не зря мать от нее сбежала много лет назад.
Старуха в драке пострадала гораздо сильнее, чем Маша. У нее были выбиты зубы, сломаны челюсть и ребра, обнаружилось внутреннее кровотечение. И это только то, что слышала Маша, когда медики затаскивали бабкину тушку на носилки. Но за нее можно было не волноваться. Если у Старухи есть с собой хоть щепотка праха, то медиков ждет сюрприз, а Машу – скорое воссоединение с любимой бабулей.
Страшная это штука – родственные связи. Волею случая членами одной семьи становятся люди, которые при прочих условиях на одном гектаре рядом бы не сели. Многие так и мучают друг друга всю жизнь, поддерживая отношения с давно опостылевшими родственниками потому что «так положено». Отчаянные же, наплевав на номинальную близость, рвут семейные силки, становясь отщепенцами.
Оставшись одна, когда мать, как Маша тогда считала, по необъяснимой причине бросила её, она страстно желала иметь хоть одну родную душу рядом. Только появившаяся много позже Лиза заполнила эту пустоту. Старуха вряд ли была обременена такой потребностью. Для неё и собственные дети – расходный материал, что уж говорить о прочих родственниках. Не то, что для Маши или, например, Миши.
Какая-то беспокойная мысль всплыла в голове. Что-то неправильное и неприятное. Не пытаясь докапываться до сути, Маша затопила её в глубине, точно вражескую субмарину и уснула. Мысль, однако, была настойчива, будто новорожденный кутенок в поисках материнского соска с молоком. Воспользовавшись Машиной сонной беспомощностью, она оформилась, окрепла и ударила ту по многострадальной голове. Маша распахнула глаза.
***
Все складывалось неплохо. Старуха сделала свой ход и проиграла, и теперь Взломщик точно определился, на кого сделать ставку. Загвоздка состояла лишь в том, что Старуха была очень плоха. Даже с учетом того, как он её отделал, слишком плоха. От нескольких ударов ногами в живот еще никто не умирал, ей же не сто лет, в самом то деле. Если Старуха не очухается, то возможны неприятности. Превышение пределов самообороны – та еще волынка.
Мы не в США, где стреляют направо и налево, в любого кретина, сунувшегося в твой дом или поднявшего на тебя руку. У нас самооборона сродни предумышленному убийству. И сроки соответствующие. Вы ударили чугунной сковородой по голове скотски пьяного мужа, который грозился выкинуть Вас с балкона и тащил туда за волосы? Перебор. Он же Вас не бил, а всего то держал за волосы. В данном случае Вы могли тащить его обратно, и неважно, что весит он вдвое больше. А так он, несчастный, получил сотрясение мозга. Да, того самого, который он уже давно пропил. А Вы получите обвинение в нанесении телесных повреждений. Грозился убить? Вот убьет, тогда мы его, конечно, посадим. Обязательно.
Взломщик был уверен, что Маша сможет ему помочь. Она ведь многое может. Даже сама, наверное, ещё толком не понимает. У нее – эта способность, у него – прах. Отличное начало для совместной жизни и взаимовыгодного сотрудничества. Даже жениться можно. Бабы от этого сразу глупеют и покладистыми становятся. Так, пожалуй, вернее будет – сначала жениться, а потом козырь, прах то бишь, из рукава вынуть.
Он привычно нажал кнопку звонка и прислушался к шагам за дверью. Один, второй, третий, лязг замка.
«Где прах моей матери?»
***
Маша бледная, натянутая, точно струна, с сухими жесткими глазами стояла в дверях.
«В целости и сохранности,» – спокойно заверил её Михаил, трезво оценив обстановку. – «Не волнуйся. Может быть, поговорим дома?»
После секундного замешательства Маша посторонилась и дала ему войти. Он, не торопясь, снял куртку, тяжелые ботинки и прошел на кухню. Маша молча последовала за ним и стала в дверях с обличающим видом.
«Маша, ты же умная женщина,» – начал он. Маша тут же невежливо фыркнула. Общеизвестно, что если тебя называют умной женщиной, то считают полной дурой, падкой на лесть. Это аксиома. Миша, кажется, понял свою ошибку и зашел с другой стороны: «Я решил, что у меня он целее будет. Так или иначе Старуха нашла бы способ его позаимствовать. И ты могла пострадать при этом, и Лиза. А так я взял удар на себя.»
«Тоже мне, благородный разбойник!» – снова фыркнула Маша. – «Ничего ты не взял. Она меня чуть не убила в туалете.»
«Но ведь не убила же,» – резонно возразил Миша. – «Я больше не позволю ей причинить тебе вред, Машунь.» И сделал попытку приобнять любовницу. С таким же успехом он мог приласкать фонарный столб – жестко, шершаво, непреклонно.
«Откуда ты вообще узнал про контейнер с прахом? Ведь эту часть истории я тебе никогда не рассказывала,»
«Тетрадку прочитал. Помнишь, в ту ночь, что я впервые остался у тебя, ты сидела на кухне? Я проснулся уже под утро, а ты сидишь там, как примороженная, ни на что не реагируешь. Я тебя спать уложил, ты отключилась, будто у тебя шнур из розетки выдернули, а я почитал тетрадку, что ты на столе оставила.»
Маша недоверчиво нахмурилась. Объяснение выглядело вполне логично. Но она никак не могла вспомнить, неужели она действительно оставила тетрадь на столе?
«А как ты догадалась, что это я?»
«По мальчику.»
«Какому мальчику?»
«По фамилии Михайлов, с четвертого этажа, из пятнадцатой квартиры. Тому мальчику, который любит открывать дверь подъезда ногами и едва не расплющил нас как-то. Ты его готов был убить тогда, но сына в нем почему-то не признал. И я, дура, только вчера сообразила.»
«Мой косяк,» – усмехнувшись, согласно кивнул Михаил.
«Значит, Старуха наняла тебя убить меня?»
«Машунь, к чему такие страсти? Если бы я хотел тебя убить, сделал бы это, когда нашел на полу в подъезде после нападения Деда Мороза. Да и раньше возможностей было предостаточно.»
«Что ты тогда там делал?»
«Присматривал за тобой.»
«Или, точнее, присматривался ко мне. Выбирал к кому прислониться: ко мне или к Старухе?» – осенило Машу.
Разговор приобретал все более неприятный и неконтролируемый оборот, как некстати случившаяся диарея у застрявшего в лифте бедолаги. Проснувшаяся Машина сообразительность выпирала, будто ржавый гвоздь, и мешала повернуть беседу в нужное, спасительно-благодарственное русло.
«Ну брось, Машунь! Я сумею тебя защитить. Старуху на километр не подпущу. Нам ведь хорошо вместе. А это главное,» – прошептал Миша, сделав еще одну попытку приобнять подругу.
«А ведь ты убить её хотел там, в туалете,» – не обращая на него внимания выдала Маша, размышляя вслух. – «Чтобы она не сказала мне о тебе. Зубы выбил.»
Ну вот, опять двадцать пять. Маша смотрела на него, словно на крысу, шмыгающую по обеденному столу – с ужасом, отвращением, гадливостью и неким любопытством. Наверное, так смотрит на поднадоевшего мужа, застигнутого в постели со слащавого вида особью мужского пола, внезапно вернувшаяся с курорта супруга. И смех, и грех. Непонятно, то ли скандал закатить на радость соседям, то ли замять все без лишнего шума, загнав презренного изменника поглубже под каблук. Ладно, рога наставил, дело житейское, с кем не бывает. Да и невелика потеря, если уж на то пошло. Но с мужиком? Тут о всеобщем сочувствии можно забыть. Она станет просто посмешищем.
«Господи, и я с ним спала! Еще вчера я считала его простым и надежным, как железобетонный забор. Как я могла быть такой дурой! Сто раз права была Наташка. Пустила в дом неизвестно кого. Может быть, это и правда он меня по голове шандарахнул? Да нет. А вот …»
«Это ты толкнул меня под машину? А с лестницы?»
Маша пристально посмотрела любовнику в глаза и испугалась. Она вдруг осознала, что в квартире с ним одна, и он, в отличии от нее, спокоен и хладнокровен, как всегда. Боевой настрой поник и увял, как не политая вовремя редиска. Не отводя глаз, Маша попятилась и, сделав пару осторожных шажочков, оказалась в прихожей. Миша по-прежнему неподвижно стоял у окна, сложив на груди мускулистые руки. Маша сама себе сейчас казалась похожей на одну из обезьянок, стаю которых гипнотизировал удав в старом советском мультфильме про Маугли. Удавом, безусловно, был Миша.
Маша стремглав рванула по коридору. До входной двери было всего то три-четыре шага. Повернуть вертушку замка, и она на свободе и в безопасности. У самой двери её перехватили сильные руки и оторвали от пола. Маша вцепилась в цепочку на двери, будто в спасательный круг. «Цзинь» и вырвала её с мясом. Брыкаясь, точно дикий ишак, зажатая в тисках Маша чувствовала свое полное бессилие. Недолго думая, она наклонила голову и впилась зубами в волосатую руку. В кино этот прием всегда срабатывает Но то ли зубы у Маши были не такими острыми, как у Майка Тайсона, то ли рука у Миши была существенно плотнее, чем ухо Эвандера Холифилда. Она, конечно, оставила отпечаток своих зубов, но и только. Еще неизвестно, кто из них пострадал больше. Машины зубы ломило так, будто она грызанула железные перила.
Именно такую картину и застал Коржик, заехавший лично переговорить с Машей о смерти её тетки, скончавшейся этим утром в больнице.
***
День у майора Коржакова выдался хлопотным и суетливым. Преставившаяся жившая этажом выше Маши старушка отнюдь не упокоилась с миром. Едва ли она планировала превратиться в зловонный кисель, будучи упакованной в герметичный чехол от шубы по меньшей мере последний месяц по заверению экспертов. Похоже, почившая гражданка Шебутная Галина Степановна была одинока и жила затворницей, потому что за это время её никто не хватился. Беспокойство проявила лишь почтальон.
Профессиональный нюх, резко обострившись, подсказывал ему, что этот возможно прошлогодний, порядком стухший труп как-то связан с Наташкиной подружкой. Поэтому и зашел побеседовать с ней лично. К двери майор подошел ровно в тот момент, когда в нее с другой стороны ломанулась Маша. Шумная возня в квартире майора изрядно обеспокоила, а потому он вломился в нее, распахнув дверь ногой, благо Маша успела таки повернуть вертушку замка. Открывшаяся картина вполне соответствовала тревожным ожиданиям: отчаянно дрыгающая ногами, мычащая и грызущая мускулистую руку Маша и здоровяк, надежно перехвативший её сзади. Расценив происходящее, как захват заложника, Коржик ринулся в бой.
Через полчаса, сидя на кухне и держа пакет с мерзлыми сосисками у стремительно наливающейся багровым скулы Машин спаситель, все еще кипятясь, словно забытый на плите чайник, выговаривал пришивающей к его рубашке вырванные с мясом пуговицы хозяйке, какая она безответственная, глупая, наивная и т.д. и т.п. Что уж от нее то он никак не ожидал. Чувствовавшая себя дурой и без посторонних напоминаний Маша благоразумно молчала, шустро орудуя иголкой. Примчавшаяся по звонку Наташка получила свою порцию совершенно справедливого, надо сказать, возмущения за склонность к заговорам и поощрение криминальных наклонностей подруги. Она также молча и виновато заваривала чай.
Если видишь мужа в основном дома, прикидывающегося большой диванной подушкой, или по твоему распоряжению послушно рысящему на родительское собрание в школе, то как-то быстро забываешь, что он вообще то самец и защитник. Напрасно она считала супруга тюленем, плывущим за ней в кильватере. Его неожиданное геройство Наташу изумило, поразило и даже, можно сказать, завело. Вряд ли Коржик рассчитывал на такой побочный эффект.
В современном мире у мужчин не так много возможностей проявить себя перед любимой женщиной: защитить от хулиганов, спасти из горящего дома или что-то в этом роде. Больше нет нужды убивать мамонта, чтобы прокормить подругу, и саблезубого тигра, дабы порадовать её красивой, теплой шкуркой. Подчас дать женщине кредитку – единственный способ показать свою заботу о ней. Когда же мужчине выпадает, наконец, шанс проявить свою мужественность, вот как Коржику сегодня, впечатление на женщин это производит неизгладимое. Откуда-то из глубины сознания, раскидывая обломки феминизма, пробивается первобытное желание подчиниться грубой силе, восхититься ей и даже испытать непристойный современной эмансипированной женщине трепет.
Прошел месяц. Миша исчез. На съемной квартире он больше не появлялся. По месту постоянной регистрации не жил уже много лет. Из спортивной школы Миша уволился без лишних формальностей. Конечно, можно было бы поискать его и поосновательнее. Но, как справедливо заметил Коржик, предъявить ему было нечего.
Две одинаковые новенькие урны, заказанные Машей на Алиэкспресс и полученные накануне, уже наполнились скорбным содержимым: прахом матери и бабки соответственно и были припрятаны в платяном шкафу. Прикасаться к ним Маша больше не собиралась, но мало ли что может случиться. Пусть будет и у нее расходный материал.
В кармане халата прожигал огнем бедро тест на беременность, пламенеющий двумя полосками. Две дочери: ни больше, ни меньше.
Оглавление
***
Последние комментарии
2 часов 39 минут назад
2 часов 47 минут назад
9 часов 14 секунд назад
9 часов 3 минут назад
9 часов 14 минут назад
9 часов 20 минут назад