Я не боюсь (СИ) [Максим Владимирович Ковалёв] (fb2) читать онлайн

<p>

Я не боюсь</p>

   Они пошли в старый парк, когда солнце уже клонилось к закату. Не лучшее время для прогулки в подобное место. Но Анна сказала, что это лишь добавляло интереса. Тими и Ром согласились, пусть каждый и назвал её дурой-глупой. Конечно, только в мыслях. Выказать свой страх перед девчонкой, стало бы позорнейшим из всех позоров. Тем более, если эта девчонка тебе... ну, нравится.

   Дом на холме прежде считался богатейшим во всей Ольвской округе и когда-то принадлежал семье Оркриджей. Оливер Оркридж - наследник купеческого рода торговал зерном и медовухой, нанимал раз в год корабль на восток за дорогими шелками, где только и умели их шить, а также владел несколькими фермами, держа наёмных работников в железных рукавицах. Кроме того, он слыл в близких друзьях (а заодно и кредиторах) у доброй половины городских нобилей. Ходит байка, будто лет двести назад первый из Оркриджей, получивший здесь в лен участок земли, начал сколачивать своё состояние с того, что продавал крестьянам особый навоз. Брать простой у него никто бы не стал, как говорится, спасибо, своего хватает. Другое дело - навоз особый. Якобы, он смешивал его из строго выверенных долей коровьего, лошадиного и свиного помётов, с добавлением перегноя и иглишника. И, опять-таки якобы, именно данная смесь позволяла получать с той же скудной земли двукратный урожай, супротив обычного.

   Всё это было враньём. Наверное.

   Но денежки у Оркриджа водились, и после смерти он оставил сыновьям неплохое наследство. А те, не будь дураками, пустили его в оборот, приумножая барыши похлещи папаши.

   Нынешний Оркридж ввязывался в самые рисковые сделки, если те сулили прибыль, и ни одна монета не проскользнула бы мимо его цепких пальцев, коли он положил на неё глаз. Так что, содержать выстроенный ещё дедом двухэтажный особняк с огромным прилегающим парком, где кусты были подстрижены в причудливые формы и цвели лучшие розы в округе (может и удобряемые особым навозом), он мог себе позволить. Народ ходил смотреть на богатый дом, увенчавший вершину холма на городской окраине, как на местную диковинку. И приезжую родню водил смотреть.

   Продолжалось это ровно до тех пор, пока с Оркриджами не случилась та жуткая история, когда за одну ночь не стало ни самого Оливера-богача, ни его жёнушки, ни двух их детишек. Собственно, с той ночи особняк на холме и начали именовать, не иначе как проклятым.

   Фамильное гнездо позже не раз перепродавалось. Ольвские богатеи, желая покрасоваться, спускали на него свои состояния. Но, сколь бы ни являлось в дом новых хозяев, дольше пары месяцев никто из них в нём не задерживался. Длилось так лет десять, а потом особняк вовсе бросили. Никто не хотел покупать его и за самую низкую цену. Даже колченогую мебель с бархатной обивкой удалось распродать лишь частично. И то верно - кому нужно недоброе место, к которому и при свете дня подойти-то страшно, как и любая вещь, носящая на себе его отпечаток? А то, что городской храмовик отслужил очищающий молебен, народ в его успевшем устояться мнении насчёт старого особняка нисколько не переубедило.

   Дом стоял брошенный с наглухо заколоченными окнами. Черепичная крыша просела с южной стороны. Изъеденные дождями и солнцем доски фасада обветшали, приобретя серый, уже совсем не представительный вид. Постепенно особняк превращался в мрачного призрака с торчащими рогами каминных труб. Проходящие мимо продолжали коситься на него, но теперь по другой причине, и осеняя себя при этом святым знамением.

   Вместе с Оркриджами не стало и их садовника Уилли. Никто более не следил за приходящим во всё большее запустение парком. Деревья и кусты в нём быстро приобретали дикий вид. Яблони с вишнями плодоносили, как и прежде, а вот удобренную землю цветников заполонили сорняки и разросшаяся сверх всякой меры малина. Городские власти махнули на особняк рукой, ожидая, когда тот сгниёт и развалится сам по себе, перестав мозолить взгляды. Странно, что за минувшие годы его ещё не поджог какой-нибудь доброхот или разгулявшаяся молодёжь.

   Но не подожгли.

   Детвора со всех концов Ольвска знала историю дома на холме. Более того, по установленной неведомо кем традиции самые отчаянные стремились побывать в нём, дабы доказать своё мужество. Требовалось влезть через выломанную доску окна и пробыть внутри какое-то время. Можно прямо у окна. Конечно, при этом должен был быть свидетель, подтверждавший, что храбрец заходил в дом на самом деле, а не только в своих заверениях.

   Ни Тими, ни Ром в особняке ещё не бывали. А девчонки туда тем более никогда не совались. Но Анна любого мальчишку за пояс заткнёт. Она-то их и подбила, хотя они собирались пройти испытание только на следующее лето. Даже поклялись друг другу в этом. Вообще-то, некоторые уже дразнили их "маленькими сосунками", и даже переросток Ван-оглобля, что как и Тими месил глину в гончарной у мастера Зильбера - про него говорили, что вымахал он с тролля, а ума осталось как у десятилетнего, и кроме замеса глины иной работы ему не доверяли - утверждал, что сам он уже сто раз лазил в особняк. Его дружок Ранд ему поддакивал и насмехался над ними, хотя был старше их всего-то на три годка.

   В общем, всё сложилось одно к одному. Только явились сюда они уже к вечеру, а не в полдень, когда ходили остальные. Но, если Анна что-то вбила себе в голову, спорить с ней бесполезно. Проще было упросить валун сползти с места.

   Они втроём пересекли парк по мощёной дорожке, некогда тщательно выметенной, а теперь сплошь заросшей травой. Ром сорвал с нависающей ветки маленькое зелёное яблоко. Откусил, сморщился и выплюнул.

   - Фу, горькие.

   - Что, проголодался уже? - поддела крепыша Анна. Сама-то тоньше тростинки, кажется, дунь и сломается.

   - Я сегодня рано пообедал, - чуть смущённо оправдался Ром.

   - А у меня сейчас и кусок пирога в рот не полез бы, - признался Тими.

   - Боишься? - прищурилась теперь на него девчонка.

   - Ещё чего! Просто, не полез бы и всё.

   Анна хмыкнула, тряхнула двумя своими косицами и прибавила шагу. Приятелям приходилось едва ли не бежать, чтобы не отставать от неё.

   Деревья подступали к самому дому. Молодые берёзки пробились прямо из-под неподъёмных булыжников фундамента. Раскидистая акация так вымахала, что перекрыла собою дорожку. Из-за неё дом был почти не виден. Но они ходили тут уже много раз и знали все тропы. В зарослях кустарника здорово игралось в разбойников. Конечно, не подходя при этом к груде чёрных брёвен, поросших полынью и крапивой, на месте, где прежде стоял домик садовника. Осенью же в парке можно было вдоволь наесться тех же яблок, вишен и слив. А родителем знать о том вовсе необязательно.

   К нужному окну от мощёной дорожки ответвлялась особая тропка. Анна первой свернула на неё, раздвигая ветки подобранной с земли палкой и прикрывая лицо рукой. Тими и Ром, храня сосредоточенное молчание, шагали следом. Все разговором как-то сами собой стихли. Да, они играли прежде в парке, чувствуя чуть щемящее чувство страха от осознания своей близости к столь жуткому месту. Игры от того становились особо захватывающими. Наряду с густым кустарником и сливами, это была третья из причин, так манящая сюда ребятню.

   Семейное гнездо Оркриджей выплыло из зарослей акации, разом представ пред ними во всей красе. Невольно они замерли, запрокинув головы.

   Над крышей особняка, проломленной в одну из осенних бурь упавшей ветвью тополя, плыли барашки кучевых облаков с малиновым окрасом. Небо выцветало. Солнце клонилось к закату, но было ещё достаточно светло. Вот только, особняк уже словно бы лежал в тени. Лишь конёк крыши с круглым чердачным окно и торчащие балки, оставшиеся от некогда пристроенной к нему голубятни (господин Оливер слыл известным заводчиком голубей), купались в золотистом окрасе. Первый же этаж, укрытый раскидистыми кущами кустов, погрузился в сумрак.

   Над деревьями пронёсся порыв ветра, и вместе с ним пролетело что-то шумно хлопающее. Они вжали головы в плечи, подавшись ближе друг к другу.

   - Это голуби! - первой поняла Анна. В просветах меж ветвями тополя действительно мелькнуло несколько сизых силуэтов, опустившихся на крышу. - Я и забыла, что они ещё живут здесь.

   - Угу, - проворчал Ром. - На центральной площади покормятся и сюда спать летят.

   - Опять ты про еду. Пошли, чего встали.

   Но Ром не шевельнулся, продолжая смотреть на чердачное окно. Оно было единственным во всём доме, не запертым ставнями и не заколоченным досками. Наверно, тот, кто этим занимался, хотел поскорее закончить с делом и лезть на крышу посчитал слишком тяжким трудом. Теперь окно зияло вывалившейся от ветра рамой, походя на круглый тёмный глаз, взирающий свысока за всем парком, а если учесть, что особняк стоял на холме, то и за всей округой. Последний зрячий глаз, которым заброшенный дом продолжал смотреть на мир. Смотреть на них троих в этот самый момент.

   Ром сглотнул вставший в горле ком.

   - Вы идёте или как? - обернулась к ним Анна. Карий взор на веснушчатом лице был упрям, почти как у взрослой.

   - Может, не пойдём? - взмолился Ром, чуть разжав губы. - Поздно ведь уже. Лучше завтра придём. Какая разница?

   - Пошли, - подтолкнул его Тими. Если Анна полезет в дом, то и он полезет. Не отпустит её одну. А если с ними будет ещё Ром - втроём оно всё лучше, чем вдвоём. - Оглядимся там по-быстрому и сразу домой. Ужинать. А завтра в гончарной всё расскажем Вану с Рандом - больше они не станут носы задирать.

   Ром тихо застонал и подтянул спадающие штаны.

   Крыльцо с двумя толстыми деревянными колоннами сохранилось почти в прежнем виде, его лишь оплели стебли вьюнов да засыпала палая листва. Они не стали подниматься по ступеням, всё равно, входная дверь была заперта. Зато ставен у окна слева от крыльца не имелось, дорогое стекло давно разбили, может, когда в доме пытался навести свои порядки кто-то из новых владельцев, а осколки ребятня растащила на "ножики". Одну из забивавших его досок выломали, открыв тем проход - совсем узкий, но как раз пролезть, - в пустующее нутро особняка. Через него виднелся кусочек большой мрачной комнаты. Такие вроде назывались - залы.

   На когда-то цветочных клумбах вымахала крапива в человеческий рост. Но здесь её примяли. И ещё в жгучих зарослях стоял приволоченный кем-то чурбан, чтобы с него было удобнее доставать до подоконника.

   - Чем ближе подходишь, тем страшнее он выглядит. - Тими встал на цыпочки, пытаясь рассмотреть что-нибудь внутри дома.

   - Всё-таки трусишь. Вы оба трусите! - заключила Анна, пригибая палкой ближайшие стебли крапивы. - Мне вот мать строго настрого запретила даже приближаться к этому месту, но я ни капли не боюсь.

   Тими ничего не ответил. Ром лишь облизал пухлые губы. Всегдашний румянец на его щеках сошёл без следа. Или так только казалось из-за сгущающихся теней.

   - Кто первый? - не унималась Анна.

   Первым быть никому не хотелось, но кто-то им должен был стать.

   - Я залезу, а потом помогу вам, - вызвался Тими. Сердце его при этом сначала сжалось, а потом побежало вскачь. - Осмотрим ту большую комнату, пока ещё света хватает, и уйдём.

   - Туда и сразу обратно, - поддакнул Ром.

   Ободрённый страхом друга - оказывается, бывает и такое, - Тими запрыгнул на шаткий чурбан, схватился рукой за доски и ещё раз заглянул через пролом окна.

   Он сразу ощутил сухой щекочущий запах пыли, что копилась тут многие годы, смешанный с кислой вонью плесени. В большой комнате ещё осталась некоторая мебель. Вдоль стен громоздились холмы из когда-то белой, а теперь посеревшей материи, под которой угадывались очертания столов и шкафов. Меж двух из них даже на противоположной стороне комнаты Тими разглядел громадную - никогда ещё он не видел такой большой - паутину, похожую на растянутое полотно ткани. Он, кажется, даже видел в её центре круглое как картошка тело паука. Здоровенного паука!

   - Ну, чего застыл?

   Если так натерпится - вот и лезла бы первой!

   Тими поглубже вдохнул, напрягся, забрасывая ногу - доска, за которую он держался, предостерегающе заскрипела, - и вот он уже стоит на подоконнике. Посмотрев, не валяется ли что-то с другой стороны, он протиснулся через дыру и спрыгнул. От поднятой его башмаками пыли защипало в носу.

   Какая же тут внутри была темень! И почему-то ему почудился запах горелой похлёбки.

   Пол в комнате - Тими слышал, как некоторые называли её не просто залой, а Большой Залой - был сложен из маленьких, плотно пригнанных друг к другу дощечек. Кое-где он вздулся, а в одном месте подгнил из-за капающей с крыши протечки, но в общем-то был ещё крепок.

   - Как там? - спросил снаружи Ром.

   - Ничего особенного. - Тими не хотел поворачиваться спиной к этим горам из белой ткани, скрывающим мебель, а также мало ли что ещё. Но ему надо было помочь приятелям. - Давайте руки!

   Второй через дыру легко проскользнула Анна. С визгом спрыгнула, оправила на коленях свой вздувшийся сарафан и сразу заозиралась вокруг. Особо её заворожил свисающий с потолка в виде капли и также укрытый пыльным покрывалом вычурный светильник.

   - Красотища какая! - даже прижала ладони к щекам.

   Тими помог взобраться на подоконник пыхтящему Рому. Они втроём замерли у окна, светящегося полосами щелей, и уже с другой его стороны.

   Глаза постепенно привыкали к полумраку, и тот переставал казаться таким уж тёмным, скорее светло-серым. Они разглядывали убранство Большой Залы через вихри витающей в воздухе пыли. Да в одной этой комнате, что служила Оркриджам передней, мог бы поместиться целиком каждый из их домов!

   - Представляете, как здорово здесь было жить?! - продолжала восхищаться Анна.

   - Уж лучше я у себя дома поживу, - поморщился Ром.

   - А ты бы хотела тут жить? - спросил Тими.

   - Наверно, - взгляд Анны перемещался с капли-светильника на выстроенные вдоль стен "холмы" и снова на оштукатуренный ровный потолок. - Моя мама работала у Оркриджей прачкой, я ведь вам говорила? Она рассказывала, что у госпожи Оркридж были десятки платьев из льна, шерсти и лучшего бархата! Представляете? И что она часто устраивала званые обеды. Хотя мама считает, что богатство развращает людей, но я всё равно не отказалась бы пожить в их доме!

   Тими хмыкнул, задумчиво и чуть печально.

   - И тоже кончила бы, как они! - влез Ром.

   - Дурак! Думай, чего говоришь?!

   - А чего я говорю?

   - Да ладно вам! - оборвал вспыхнувшую перепалку Тими. - Раз уж залезли, пошли, немного пройдёмся. Только надо держаться всем вместе.

   В дальней части Залы имелось два дверных проёма, ведущих в другие комнаты, но туда им не надо. Слева от двустворчатой, накрепко забитой входной двери был устроен зев камина, сложенный в форме арки из красных кирпичей. Его закрывала решётка железных прутьев с кончиками в виде острия пик, а на стене над ним висели три волчьих головы. Шкуры от пыли казались седыми, пасти оставлены раскрытыми, чтоб виднелись устрашающие клыки, вместо глаз вставлены стеклянные шарики.

   Ром попятился от них, пока не упёрся задом в подоконник.

   - Ты чего? - обернулся к нему Тими. - Ранд и другие ведь говорили про эти головы. Господин Оливер вроде был охотником. Это, наверно, его трофеи. Ранд клялся, что даже погладил одну из голов.

   - Врал, небось, - чуть дрожащим голосом сказал Ром. От окна он отошёл с плохо скрываемым смущением.

   - Конечно, врал! Он ведь ещё заверял, что на рухнувшую голубятню лазил и видел от туда аж Ельный Кряж! А до него на лошади три дня ехать. Так что, никуда он не лазил и ничего не видел.

   Ром кивнул. От выступившего пота его щёки влажно лоснились.

   - Не хотел бы я оказаться один в этом доме. - Ром с трудом заставил себя отвести взгляд от камина и висящих над ним трофеев.

   - Я бы тоже, - согласился Тими. И вовсе не из-за облезлых голов (это всего лишь чучела, что они могут сделать?). Другое дело, что в этих стенах наверняка водилось полно живых тварей, одна мысль о которых заставлял желудок сжиматься в комок. Крысы... конечно крысы. Но ещё и всякие мерзкие мокрицы и тараканы, не говоря уж о пауках (он старался держать в поле зрения ту паутину и лохматую "картошку" в её центре), и возможно, даже змеях, что могли устроить себе гнёзда в сыром укромном уголке где-нибудь под полом. Подобных тварей в старых домах всегда сползается тьма-тьмущая. Впрочем, знать об его страхах - совсем детских, Тими прекрасно понимал это, но легче от того не становилось, - не знал даже Ром, а уж Анна и подавно. Что немного успокаивало.

   Пока они говорили о чучелах, Анна всё ахала да охала и так вертела головой, что странно, почему вовсе не открутила её с шеи.

   - Как же я рада, что мы пришли сюда! Я-то думала, что тут один хлам. А тут... Если бы я знала, что здесь так здорово, я бы уже давно сюда залезла!

   Ром прошептал: "ну и дура", но так тихо, что даже стоящий рядом с ним Тими едва это расслышал.

   На стенах Залы, обтянутых когда-то новой и дорогой, а теперь совсем выцветавшей обивкой висели рожки масленых ламп. Меж них помещалось несколько тяжёлых деревянных рам с портретами, на которых под слоем пыли угадывались чьи-то лица. Важный усатый дядька с залысинами, сидящий в кресле. У него на коленях - двое кудрявых как одуванчики мальчишек. Похожих будто братья, только у одного на щеке крупная родинка. С другого портрета строго взирала чопорная худолицая женщина в тёмном платье с волосами, собранными в тугой пучок на затылке.

   - Это же Оркриджы! Господин Оливер, его жена и дети! - догадалась Анна.

   - Похоже на то. - Тими казалось, что нарисованные люди осуждающе смотрели на них. Ещё бы, как бы вы отнесли с тем, кто без спроса залез к вам в дом?

   Напротив камина располагалась широкая закручивающаяся лестница с резными столбиками перил, застланная в своё время ярко-красной, а ныне тёмно-бардовой дорожкой. Вела она на второй этаж особняка.

   - Наверно, здесь хозяева встречали гостей, а сами жили наверху, - выдала очередную догадку Анна. - Там же должна находиться комната госпожи Оркридж. Мама говорила, что у неё была отдельная комната, где она хранила свои наряды. И почему мама ушла отсюда работать к этой ругачей сеньоре Пуане?

   Отец тоже этого не понимал. Работать мать стала в два раза больше, а получать меньше. Но мама была непреклонна. Даже, не смотря на появляющиеся на её руках синяки, после того, как она просила Анну "пойти погулять" и они с отцом запирались дома. Анна, приложив к двери ухо, слышала, как они орали друг на друга.

   - Ну, наверх мы точно не полезем, - поспешил добавить Ром. - Не полезем ведь? Вдруг там все полы уже сгнили? Провалишься ещё. Мы ведь не полезем туда?

   - Конечно, не полезем, - сказал Тими.

   Анна промолчала.

   Они стояли возле окна - единственного выхода наружу, - стояли плечом к плечу, едва ли не держась за руки. Длилось это весьма долго, так что страх, сжавшей своей холодной рукой их сердца, успел притупиться, а затем незаметно смениться живейшим интересом. Раз уж они осмелились залезть в дом - самое трудное, считай, сделано! - то почему бы теперь не осмотреться получше, чтоб их рассказать об увиденном здесь, стал ещё захватывающее. Другие если и бывали тут, то при ярком свете дня, а никак ни в сумерках!

   Ещё немного робея, они отошли от окна.

   Анна наконец отвела взгляд от ведущей наверх лестницы. Раскинув руки в стороны, она вдруг закружилась по пустому пространству Залы. Подол её серого сарафана, украшенного понизу белой лентой, взвился, открывая ноги до самых колен. Мальчишки смотрели, вытаращив глаза. Ром толкнул приятеля, дескать, "что это с ней?". Тими пожал плечами.

   - Ты чего делаешь? - спросил Ром.

   - Здесь, в этой комнате Оркриджы устраивали званые вечера. Горело множество свечей. Звучала музыка, и женщины в шикарных платьях танцевали парами с прекрасными мужчинами.

   Анна всё кружилась и кружилась, словно вживую слыша эту самую музыку. Её башмаки так и порхали по скрипучим дощечкам пола, вырисовывая в пыли дорожки следов.

   Тими подумал, что вряд ли здесь танцевали именно так.

   А Ром брякнул:

   - И в этой же самой комнате спятивший Уилли Кровавые Ножницы перерезал горло сеньоре Оркридж. Пока она умирала в луже собственной крови, он пошёл наверх, где сеньор Оливер укладывал спать их детей.

   Анна перестала кружиться, уставившись на Рома бешеным взглядом. Затем отвернулась от них. Ещё год назад стоило кому-нибудь бросить в шутку, что садовник Уилли залезет к ней ночью в окно, она сразу начинала рыдать и убегала домой. Но это было год назад - давным-давно.

   - Чего она?

   - Ты же помнишь, как она боится этой истории. - Тими тоже считал её страшной. А ещё - здоровской. Он ведь был мальчишкой. Кроме того, отец объяснил ему, что на самом деле никого из Оркриджей не убивали. Они просто уехали из города, не желая жить в "недобром" месте. В ту ужасную ночь погиб только сам садовник. Сгорел заживо.

   Тими поведал правду Рому, а Анне они собирались рассказать именно сегодня, после того, как побывают внутри особняка и хорошенько пощекочут себе нервы.

   - Она же говорила, что ничего не боится. Даже с нами поспорила, что ни разу не вскрикнет, оказавшись здесь.

   - Все чего-то боятся, - сейчас Тими ощущал себя старше приятеля, как никогда прежде. - Анна тоже боится. И сама хочет побороть свой страх. Знаешь, почему никто больше не шутит с ней про Уилли?

   Ром помотал головой.

   - Потому что, одному из таких шутников она как-то раз расквасила нос и чуть глаз не выцарапала. Я тебе разве не рассказывал? Так что лучше прикуси язык.

   - А-а-а, - протянул Ром. И зачем-то потрогал свой нос.

   Они разошлись по Зале.

   Тими подошёл поближе разглядеть картины на стенах, даже принялся смахивать с них пыль. Полотна на ощупь казались неприятно влажными. Мальчики, что сидели на коленях усатого дядьки, были одного возраста с его младшим братом - лет шесть-семь. Тот до ужаса боялся грозы и всегда прятался под одеялом, когда Творец на Небесах решал погреметь кастрюлями. Эти, может, тоже боялись грозы.

   А уж как они, должно быть, перетрусили, когда домик садовника запылал вместе с его жильцом. Особенно, если тот орал и звал на помощь, а помочь ему никто уже не мог.

   Тими видел, как Ром замер у камина и боязливо тянет руку к одной из голов. Тянет, одёргивает и снова тянет. Стеклянный волчий глаз косился на него с лютой свирепостью.

   Давай, Ром! Ты сможешь, - мысленно подбодрил его Тими.

   Анна крутилась у лестницы. Обследовала стоящие возле неё высокие керамические вазы, в которых прежде, наверно, ставили розы из парка. Каждая из таких ваз стоила больших денег, - Тими теперь в этом немного разбирался. А Анна взялась стучать по ним своей палкой, чтоб те отзывались глухим звуком.

   По стене возле картины с тихим шорохом проползла раздутая жирная мокрица.

   Тими отпрянул, едва не завизжав в голос.

   Как он сумел стиснуть челюсти и не выпустить из них ничего, кроме сдавленного шипения, - он не знал.

   Но эта гадина была размером чуть ли ни с его кулак!

   И в отличие от паука в старой паутине она двигалась.

   Теперь Тими не отрывал глаз от портрета. Он следил, как гигантская мокрица забралась под холст, пошатнув тяжёлую раму. Выпирающий бугорок пополз от края картины к другому её краю - сначала над кудрями мальчишки, сидящего на правом колене отца, потом у усатого дядьки вздулось плечо, затем образовался "нарост" на груди. "Нарост" чуть постоял на месте, прежде чем переместиться в голову мальчишки слева и окончательно заметь на его левой щеке, как раз под различающей близнецов родинкой. Только тут Тими разглядел, что этих бугорков на холсте ни один, а три... нет, пять, а вернее - семь или даже восемь штук! Да под картиной сидела целая куча мокриц! Там, должно быть, сгнила вся обивка стены, вместе с досками. Мокрицы копошились в этой влажной трухе. Жрали её... А он только что водил по ним рукой!

   Натужно сглатывая, Тими попятился от портретов, которые ему совершенно перехотелось рассматривать. Уж лучше гладить волчьи головы.

   - Ты как? - спросил он, подходя к камину. Быстро облизнул губы и запретил себе оглядываться на картины.

   - Я? Вроде чуток пообвыкся. - Голос приятеля дрожал, а спутанный вихор на лбу прилизался от пота. - Я тут дотронулся до его клыков. Мне показалось, что зубы... что они мокрые. Будто он только что лакал воду. Представляешь?

   - Да ладно тебе! - с преувеличенной весёлостью отмахнулся Тими. - Это у тебя ладони вспотели и всё.

   Привстав на носках, он сам коснулся клыков крайней волчьей головы, даже засунул ладонь в раскрытую пасть. Кожа на подушечках его пальцев явственно ощутила влагу. И ещё во рту зверя помещался мягкий язык.

   Тими так быстро отдёрнул руку, что Ром отскочил от него с вскриком.

   - Т-ты это брось!

   - Спокойно... - прохрипел Тими. - Я просто хотел немного припугнуть тебя.

   - Тупица ты, Тими! Я же чуть в штаны не наложил!

   Будешь знать, как других пугать.

   Язык... Это не могло быть взаправду. Он бы давно сгнил. Почудилось. Ром смутил его своими глупыми словами, что клыки у чучела мокрые. Вот и чудится всякое.

   Совать руку во второй раз Тими не стал бы и за всё золото мира. Стеклянный глаз, мутно поблескивая, взирал на них сверху. Оскаленная пасть волка словно бы насмехалась.

   Они оба с радостью оставили всякие головы и картины. Здесь без того имелось на что посмотреть. Их шаги разносились по пустым комнатам приглушённым эхом. Никто не мог их услышать, но говорили они шёпотом.

   - Пусть Анна мечтает жить в таком доме, но не я. Тут ведь и заблудиться недолго! - признался Ром со всей серьёзностью.

   - И я про то, - согласился Тими.

   Они заглянули под несколько простыней (но не тронули те, к которым крепилась паутина, хотя её хозяин, похоже, впрямь давно сдох). Нашлись там лишь столы и стулья.

   - Может, пойдём уже? - Ром всё чаще косился на светлый проём в окне.

   - Ага. Только ещё глянем, что вон в том большом шкафу. Может в ящиках что-то забыли. - Тими двинулся к настоящему гиганту, покоящемуся возле камина.

   Ром без охоты поплёлся за ним:

   - Я бы не стал ничего отсюда брать. Мало ли.

   - Эй, вы чего нашли? - окрикнула их Анна.

   Они дружно вздрогнули от её вроде бы и негромкого голоса.

   - Один хлам! - ответил Тими.

   - Конечно. Всё, что было ценного внизу, давно растащили. Надо идти на второй этаж.

   - Не дури, - одёрнул её Тими. - Никто из нас наверх не пойдёт. Мы же договорились.

   - Ну, вы мальчишки и трусы! Как хотите, а я пошла.

   Забыв о всяких ящиках, они уставились на эту... и так понятно кого!

   - Иди-иди, - поддакнул Ром. - Если провалишься и раздерёшь себе ногу - нас даже не зови, не придём. А вот Уилли, может, услышит и придёт. Говорят, его призрак до сих пор ходит по дому.

   Тими пихнул приятеля локтём в бок. Ром прикрыл слишком говорливый рот и поморщился от запоздалого сожаления.

   - Трусы! Трусы! И ты Ром - самый трусливый на всём свете! - затараторила Анна. В её голосе проступила мокрость. - Торчите здесь, сколько хотите, а я пойду! И потом все расскажу, какие вы трусы!

   - Вот и иди! - не удержаться, как не пытался Ром.

   - Вот и пойду!

   - Анна... - Тими никто не слушал.

   Эта девчонка действительно побежала по отчаянно заскрипевшими под ней ступенями, зло стуча палкой по витым столбикам перил. Будучи уже наверху, Анна всё продолжала что-то кричать им. Её голос быстро удалился и затих, словно она перебралась не на другой этаж, а в другой дом. Ни одна доска больше не скрипнула над запрокинутыми головами приятелей.

   Некоторое время они постояли в молчание.

   - Ну и дура.

   - Это да, - не стал спорить Тими, повторно ткнув Рома в мягкий бок. - Но и ты хорош!.. Надо её вернуть, пока она чего не учудила. Идём.

   Ром отстранился, поглаживая бок и насупив брови.

   - Я сказал, что не пойду наверх, и не пойду! Мне вообще домой пора.

   - Ты что, в самом деле, струсил?

   - Сам ты... - всё более горячась, засопел Ром. - Эй, гляди - там чей-то кот ходит!

   - Чего? - не понял Тими. Он проследил за взглядом приятеля. Тот уставился на пустой проём двери, ведущей в соседнюю с Залой комнату. - От города далеко, никакие коты сюда не полезут. Если только дикие.

   - Может он и диким. Тощий был и облезлый.

   - Я иду за Анной. А ты ступай своих облезлых котов лови!

   - И поймаю! И тебе покажу, чтобы ты сначала смотрел лучше, а потом говорил, что кто-то врёт.

   - Я не говорил, что ты врёшь.

   - Конечно!

   Ром отвернулся и решительно зашагал через Залу к дальней стене. Тими от досады стиснул кулаки.

   - Ром, не уходи! Мы должны держаться всем вместе!

   Приятель не ответил. Дойдя до проёма двери, он скрылся за ним. И сразу как в воду канул - ни звука.

   Тими остался среди полутёмной Залы, забитой безликими предметами под пыльными простынями. Волчьи головы скалились над много лет назад погасшим камином. До чего же тут стало тихо.

   Ненормально тихо.

   - Оба вы тупицы, - проворчал Тими. Он посмотрел на лестницу с её широкими ступенями, посмотрел через Залу, где начиналась ещё целая вереница комнат. Тихо. Серо. Мрачно. Будто он один залез в этот особняк, а то, что с ним был ещё кто-то, выдумал сам себе.

   Что за глупые мысли! Он же не совсем спятил.

   И за кем ему идти?.. Анна всё же девчонка, значит, наверх.

   Пока Тими думал, его взгляд вновь наткнулся на злосчастный портрет. Что-то в лице мальца с родинкой дрогнуло, словно тот немного повернул к нему кудрявую голову.

   Это только гадкие мокрицы. Уж сам-то себя ты не пугай.

   Ещё он посмотрел на выломанную доску окна. За ней по-прежнему светило солнце и слышался шелест ветра в ветвях кустарника.

   Тими подошёл к лестнице и стал подниматься по ступеням. До чего же противно они скрипели. Старая дорожка нисколько не смягчала шагов. Будто под досками пищали маленькие крысята - только родившиеся, ещё голые, с липкими розовыми хвостами, копошащиеся в гнезде, сделанном матерью-крысой из свалявшейся шерсти и грязи, и он надавливал на них при каждом своё движении.

   И ты дурак тоже! Незачем нам было сюда соваться, вот и всё!

   "Крысята" пищали, как бы осторожно он не пытался ступать. Тими съёжился, надеясь, что лестница под ним всё же не рухнет.

   Он не преодолел и половины её, когда из глубины дома донёсся громогласный срежет, сменившийся громогласным же грохотом и только потом отчаянным воплем:

   - Ааа!!! По-помогите! Помогите кто-нибудь!.. Тими! Анна! Я... я провалился! Тиииииими!!!

   Кричал Ром. Буквально рвал горло. И голос его, не смотря на хлещущее через край отчаяние, звучал приглушённо. Словно бы исходил со дна колодца.

   Тими встал как вкопанный, с сердцем, бешено колотящимся не в груди, а где-то у самого горла.

   - Помогите! Ну, по-помогите мне скорее!

   Вот и слёзы пробили себе дорожку.

   - Я сейчас Ром! - крикнул Тими, даже не успев сообразить, что делает. - Я бегу!

   Он рванулся вниз, уже не обращая внимания ни скрипы ступеней. Снова остановился. Вскинул голову.

   - Анна, спускайся! Ром куда-то провалился! Слышишь?!

   Молчок. Но с ней-то ничего вроде не случилось. Ладно, сейчас прибежит.

   Перепрыгнув через последние три ступени, он помчался на помощь другу. Сначала промахнулся и забежал не в ту комнату - успел рассмотреть какой-то массивный предмет в её центре, полуприкрытый простынёй, высокий и широкий, на четырёх ножках, похожий на шкаф с лакированной поверхностью и выпирающей полкой в середине; пианино, так вроде называлась эта штука и на ней играли музыку в дорогих тавернах.

   Тими вернулся к двери в левый коридор, куда Ром отправился якобы ловить кота. Какие тут могут быть коты? Последний кот, что жил здесь, принадлежал садовнику Уилли и, как говорят, сгорел вместе с ним.

   Тими пробежал то ли ещё одну комнату, то ли вытянутый коридор, гораздо меньший по размеру, чем Зала. Из мебели здесь имелась лишь пара низких скамеек у стен. На самих же стенах сплошь висели портреты. Десятка два, а то и больше. Он невольно замедлился, глядя на них. Из-за нехватки света и вездесущей пыли силуэты изображённых людей выглядели серыми, словно притаившимися в полумраке, заполнившим деревянные рамы. Лишь лица выделялись белыми пятнами. Мужчины и женщины. Старики, старухи, дети. В военной форме и простых домашних платьях, с усами и морщинами, с широкими улыбками и словно бы вовсе никогда в жизни не улыбающиеся. И каждый с недобрым взглядом (даже у тех, кто улыбался), уставившимся прямо на него. Тем, что висели далеко, для этого пришлось сильно скосить глаза.

   Чушь. Ему так только мерещится...

   - Помогите мне!.. Тими! Я, кажется, сломал ногу! - Ром буквально захлёбывался в рыданиях.

   - Я иду! Я сейчас помогу тебе Ром! - Голос приятеля вырвал Тими из оцепенения. Он вихрем промчался через галерею портретов. В дальнем его конце располагалась ещё одна дверь.

   Следующей комнатой оказалась столовая.

   Здесь всё было вполне привычно - серванты с посудой и стеклянными дверками, с которых упали, а скорее были сброшены прикрывающие их простыни, просторный пустой стол у заколоченного окна. Тими некогда было особо вертеть головой.

   Ведь у стола в досках пола - крепких на вид, нисколько ни гнилых - образовалась дыра с расщепленными краями. Из дыры и доносился молящий голос Рома.

   - Тими, это ты? Ведь это ты?! Тут какой-то подвал... Достань меня отсюда скорее Тими! Я боюсь темноты!

   Тими осторожно приблизился к дыре, ощущая исходящий из неё поток холода, несущий с собой запах гнили. Поморщившись, он заглянул в её глубь.

   Внизу в самом деле была кромешная тьма и лишь рассеянный свет, падающий через пролом, позволял увидеть Рома. Тот распластался на земляном полу среди обломков досок. Левая нога согнута в колене, и Ром держался за неё руками. На Тими воззрились огромные выпученные глаза, полные слёз.

   - Тими! Вытащи меня отсюда Тими!

   - Сейчас... я сейчас что-нибудь придумаю. - Тими не знал, что ему делать, не имел ни малейшего представления.

   - Не уходи! Не бросай меня тут одного! - раздалось из дыры.

   Тими бросился было обратно в Залу, передумал и развернулся к серванту с посудой. Если он свяжет из простыней верёвку, то... то всё равно никогда не вытащит этого толстяка из подвала. Особенно, если тот сломал себе ногу. Тими затоптался на месте в растерянности.

   - Тими! - скулил Ром, мешая ему сосредоточиться. - Ну, Тииими! Где ты?!

   - Я здесь! Я думаю, как тебя достать! Потерпи немного. Сейчас придёт Анна. Она побудет с тобой, пока я ищу...

   - Не бросай меня Тими! Умоляю тебя! Тииими!

   Нет, верёвка не поможет. Даже вместе с Анной им не вытащить его. Нужно позвать старших. Но тогда придётся оставить Рома лежать в холодном подвале, а Анну сидеть одну у дыры, может даже очень долго, пока она добежит до дому.

   Он смог бы вывести Рома, если только поддерживая его под руку. А ведь точно! Если есть подвал, - значит должен быть в него спуск! Должна быть дверь, через которую туда сносили овощи и соленья! Он найдёт дверь и им не понадобится никакая верёвка.

   Пока у него в голове крутились все возможные планы по спасению Рома, взгляд Тими отсутствующе скользил по бывшей кухне Оркриджей. Серванты с посудой. Заколоченное окно. Большой семейный стол. На нём сидит кот...

   Тими не сдержал крика.

   На ещё за миг до того пустой столешнице сидел и пристально смотрел на него облезлый котяра.

   - Кис-кис-кис. Ты всё же живёшь тут.

   Кот был явно дикий и, похоже, совсем недавно ему крепко досталось в драке. Может даже с собакой. Половину его морды покрывала корка ссохшейся тёмной крови. От одного уха остался лишь жалкий клочок, а глаз под ним сверкал красным, как горящий уголь. Короткая шерсть на тощем теле с ужасно выпирающими рёбрами торчала дыбом. Кот смотрел на Тими, его задние лапы были напряжены, словно он готовился прыгнуть на него. Из раскрытой пасти доносилось что-то среднее между хриплым кряхтением и предостерегающим шипением.

   - Кис-кис-кис, - повторил Тими, не сводя с котяры взгляд и жалея, что не прихватил с собой палку, как Анна. - Мы что, залезли в твои владения, и тебя это разозлило? Мы же не специально.

   - Тими, где ты?! - скулил Ром.

   - Потерпи немного Ром. Я иду к тебе, - совсем тихо, чтоб не спугнуть кота, отозвался Тими. Не делать резких движений.

   Кот вдруг прекратил шипеть. Вместо этого вполне добродушно мяукнул и спрыгнул со стола. Приземлился как-то неловко, совсем не как в поговорке. Неуклюже, будто хромал разом на две лапы, посеменил через столовую к двери, противоположной той, через которую сюда вошёл Тими. Комнаты на первом этаже дома, похоже, были сквозными и шли вереницей одна за другой. Эта дверь тоже оказалась приоткрыта; с её верхнего края свисал пыльный шлейф паутины.

   На пороге котяра обернулся, сверкнув кровавым глазом. Вновь мяукнул, теперь зазывающе. И скрылся.

   Тими ещё долго не решался сдвинуться с места. Всё смотрел на дверь, за которой исчез дикий кот. Ему показалось - конечно, показалось! - что на боку кота зияла кошмарная рана, окружённая палёной шерстью и с... с торчащими из неё острыми обломками рёбер. А хвост этого существа словно бы состоял из одних только сцепленных друг с другом позвонков.

   Игра тени с его напуганным воображением. Тими был уже достаточно взросл, чтобы понимать это.

   - Я найду дверь в погреб и помогу тебе выбраться оттуда, Ром! - крикнул он уже громче.

   То, что Ром уже некоторое время как прекратил кричать и звать на помощь, как-то ускользнуло от его внимания.

   Тими пошёл следом за котом, надеясь, что тот приведёт его в здешнюю кладовку, где мог находиться спуск в подвал. Когда он распахнул дверь пошире, на него воздушным шёлковым платком спланировал клок паутины. Тими яростно замахал руками, стряхивая со своих волос эту липкую гадость.

   Дверь, словно подхваченная налетевшим сквозняком, беззвучно закрылась за его спиной.

   Если кто-то из чреды последних, быстро сменявшихся владельцев особняка что-то и вывез с первого этажа, а остальное укрыл тряпками, то на втором вся обстановка сохранилась в том же виде, как и во времена, когда здесь ещё жила семья Оркриджей.

   Истлевшая бордовая дорожка - Анна представляла её себе новой и ярко-красной, но внимательно следила, чтобы не запнуться в складках или не поскользнуться на сгруженном полотне - вывела её в просторную комнату, похожую на уменьшенную копию Залы внизу. Анна постояла немного, оглядываясь, одной рукой держась за перила лестницы, а в другой сжимая свою палку.

   Пусть эти трусы роются во всяком хламе, а она посмотрит на действительно замечательные вещи. Робко и медленно Анна пошла по некогда роскошному ковру, укрывавшему пол. Странно, но ни дорожку на лестнице, ни этот ковёр никто не забрал с собой. А жаль такую красоту.

   Потолок здесь покрывали тёмные прорехи обвалившейся штукатурки с торчащими в них гнилыми рейками обрешётки. От былой побелки не осталось и следа. На ковре - вернее, том, во что он превратился, - лежала гора трухи, от которой расползалось мокрое пятно с налётом белёсой плесени.

   Надо ступаешь тут осторожно, - сказала себе Анна. В этом Ром был прав.

   Кажется, её окрикнули снизу. Что-то случилось с Ромом (дураком Ромом), куда-то он провалился. Есть надо меньше, чтобы не проваливаться! Пусть сами разбираются со своими глупостями, раз побоялись пойти с ней.

   На лице Анны расцветала широкая улыбка восхищения, когда она брела по испорченной протечкой с крыши, но всё равно очень красивой зале. Её окружала полнейшая тишина, словно старый дом специально перестал скрипеть и стонать, дабы не мешать ей погружаться в манящее великолепие своего прошлого.

   Сквозь щели в ставнях окон пробивались лучи заходящего солнца, тускнеющие и бледно-алые, делающие обстановку в зале совершенно сказочной.

   Вдоль стен здесь тоже стояли большие вытянутые вверх вазы-красавицы, покрытые - если их немного потереть - всё ещё блестящей глазурью. Недавно Тими тоже подарил ей вазу для цветов. Конечно, не такую красивую, зато он сделал и обжёг её сам. Анне захотелось, чтобы Тими - но не Ром - поднялся сейчас к ней сюда. А то она почувствовала себя вдруг совсем одинокой.

   Сразу за лестницей располагалось широкое, забитое досками окно, занавешенное прежде белой и лёгкой как пух шторой - теперь драной серой тряпкой. Окно выводило на балкон, где гости, должно быть, любили постоять, вдыхая вечернюю прохладу и любуясь на закат. На балкон она не рискнула бы выйти, даже будь у неё такая возможность.

   Анна немного посидела на мягкой скамейке у стены. Набивка её отсырела, и по ней ползали муравьи, ставших полноправными хозяевами особняка. Разве им не пора уже спать? Анна поднялась со скамейки, позабыв на ней свою палку.

   С трудом, но она открыла единственную тут дверь - высокую, двустворчатую, с крупными металлическими ручками - и прошла в смежную комнату.

   Анна ахнула и даже прикрыла рот ладошкой. Наверное, это была малая гостиная, где сеньора Оркридж принимала наиболее близких друзей.

   У стены помещался камин наподобие того, что был в Зале, но выглядевший более изящно: с выпуклым узором из цветков. Возле него низкий столик и пара удобных стульев с высокой свинкой. На столике всё ещё стояли вазочки, малюсенькие блюдечки, чашечки с точно такой же синенькой каймой по краю и круглый фарфоровый чайничек - всё готово к приёму гостей. Вот только скатерть совсем истлела, и сами чашечки были прикрыты словно бы "салфетками" из клочьев запылённой паутины. Но, если не обращать внимания на скрываемые полумраком недостатки, можно представить, что хозяйка только что вышла из комнаты и скоро вернётся к чаепитию.

   Анна подошла к столику и осторожно взяла одну из чашечек за хрупкую дужку-ручку. Вытряхнула из неё сор.

   - Я бы сейчас тоже не отказалась выпить чашечку ароматного чая с клубничным вареньем. - С жеманностью она поднесла чашечку к губам (конечно, только поднесла, а не коснулась). На миг её нос даже уловил запах клубники, пальцы ощутили тепло...

   - Кто тебе позволил трогать чужие вещи, грязная воровка!

   Строгий скрипучий голос прозвучал так чётко, как если бы говоривший - вернее, говорившая, - стояла прямо за её спиной.

   Анна взвизгнула и прижала руки к груди. Чашка выпала из них, ударилась о столешницу и со звоном разлетелась на десяток осколков. Анна заозиралась испуганной пичужкой.

   - Я... я не хотела ничего трогать, - пролепетала она, будто и впрямь была маленькой воровкой, пойманной в чужом доме. Только, кому она это говорила?

   Комната пуста. Света сквозь щели в окнах переставало хватать, и по углам залегли тени, но кроме стола с почерневшей от грязи посудой, скамеек и двух небольших шкафов здесь ничего больше не было. Хотя нет - со стен на неё смотрели портреты. Та же женщина со строгим взглядом, усатый мужчина и братцы-близнецы, теперь каждый по отдельности. Им что, не находилось других занятий, кроме как красоваться для всех этих картин? На гнилой обивке висело ещё несколько изображений цветов и птиц в маленьких рамках. Совсем маленьких рамках.

   Анна увидела всё это мельком, она искала... Нет, рядом не виделось никого, кто бы мог отругать её за разбитую чашку.

   Ни души.

   Женщина с портрета смотрела так недобро, её чуть навыкате глаза словно пытались прожечь в Анне дырку. А эти кудрявые мальчишки не иначе как смеялись над ней, дескать, вот она и попалась, и теперь получит хорошую порку.

   Анна отвернулась от них. Сердечко её, до того едва не выпрыгнувшее из груди, забилось чуть спокойнее.

   Зря она ушла от Тими и... Рома.

   Вдруг Анна снова ахнула.

   А если говоривший спрятался в одном из шкафов?

   - Что за глупость! - отругала она себя. - Если разговаривать сама с собой в таком тихом месте, ещё и не такое привидится.

   Наверно, её испугал голос кого-то из мальчишек, донёсшийся снизу. Дураки, они и есть дураки. Анна оправило сарафан, приложила к разгорячённым щекам напротив ледяные ладони. И пошла в следующую комнату.

   А разбившуюся чашечку всё же жалко.

   Покинув малую гостиную, Анна оказалась в коридоре, что убегал налево к заколоченному окну в дальней стене. По обе стороны от него располагались двери комнат. Некоторые были раскрыты, словно приглашали войти и посмотреть, что за ними.

   Справа коридор упирался в устроенную особняком комнату. Почему же эта комната сделана отдельно?

   Туда она и направилась для начала.

   Прикрывающие входную дверь бархатные портьеры отвалились и лежали на полу грудой тряпья. Вновь пришлось побороться с неуступчивой, разбухшей от сырости створкой. Отбив плечо, Анна всё же добилась своего. Так всегда учила поступать мама.

   Отец, когда мама грозилась уйти от него, обещал найти и убить её. Говоря это, он, как это в основном и случалось, был пьян вдрызг. Но она всё равно собрала вещи в узлы, пока он в очередной раз валялся на полу в хмельном сне, взяла Анну крепко за руку и они ушли жить к маминой сестре на другой конец города. Тётка Ева приняла их, но сказал, что мама ещё пожалеет о содеянном. "Сама виновата, не сумела найти подхода к мужу и женскими уловками незаметно направлять его, и что лучше жить при муже, пусть иногда и дающим волю кулакам - ничего в этом нет больно страшного, не ты первая, ни ты последняя, такова извечная бабская доля, - чем одинокой брошенкой. Причём далеко не молодой. Это тебе совсем не тоже, что честное вдовство. Вы ж в церкви венчаны, до самой гробовой доски вместе связаны". Соседки были согласны с тёткой и осуждающе качали головами маме вослед. Отец быстро разыскал их. Приходил, кричал. Мама говорила с ним, сжимая в ладони большой кухонный нож, не позволяя себя даже коснуться. У Тими отец тоже когда-то пил, и им приходилось горько. Потом одумался и всё у них наладилось. Анна хотела бы вернуться домой, и чтоб отец стал таким, как раньше... Скоро отец умер, они его похоронили и вернулись в свой дом. Не сразу, но мама вновь начала улыбаться, хотя часто Анна замечала в её взгляде неизбывную грусть. Но так было всё же лучше для них обеих.

   Никому не позволяй обежать себя. Пусть они зарубят на носу, что связываться с тобой им выйдет себе дороже, - говорила мама.

   Оказавшись внутри комнаты, Анна мгновенно забыла обо всём на свете: про заплутавших где-то приятелей и про свой испуг.

   Мама всё же не обманывала её - конечно, нет!

   Она прошла в бывшую хозяйскую спальню. Женское чутьё безошибочно привело её сюда. Центром комнаты была огромная кровать - никогда прежде Анне не видела таких кроватей. Широченная, со столбиками по углам, до сих пор держащими шатёр-балдахин. За ним вроде угадывались холмики подушек, но ткань слишком посерела от времени, чтобы утверждать наверняка.

   Да здесь могли бы спать разом пять человек!

   Она поняла, что не простит себе, если не приляжет на эту кровать. Даже если та вся истлела насквозь. Но это вряд ли - в спальне было вполне сухо и потолок не протекал.

   Только сначала...

   Не глядя на тумбы и комоды, она проскользнула по отлично сохранившемуся паласу - обойдя несколько лежащих на нём чулков, превратившихся в пыльные комки, - к противоположной от кровати стене, где под уже не оборвавшейся портьерой угадывалась ещё одна дверка. Раскрылась та от лёгкого толчка. Не просевшая и не запертая на ключ, эта дверь ждала, когда её откроют. Может, когда её откроет именно она, Анна.

   Личный будуар сеньоры Оркридж.

   Небольшая, даже крошечная, но от того казавшаяся только уютнее комнатка. Дорогущее овальное зеркало в полный рост, в котором отразился смутный силуэт девочки, почти молодой девушки. Из-за пыли его едва можно было разглядеть, но вот, если стереть пыль... У них дома было совсем маленькое, с ладошку, зеркальце, свадебный подарок отца маме. И то треснуло, когда мама его вроде как случайно уронила. Анна увидела своё лицо в протёртой ладонью полосе. Пригладила выбившиеся из косы волосы, потом высунула язык и улыбнулась сама себе.

   На столике со множеством полочек и ящичков стояло ещё одно зеркало, круглое. По обе стороны от него - подсвечники на три свечи каждый. Сидя здесь, сеньора Оркридж прихорашивалась. А в ящичках стола она хранила свои заколки, гребешки и украшения. И ещё душистые воды! Анне чудилось, что она до сих пор ощущает аромат сирени, пробивающийся сквозь запах пыли и плесени, пропитавших весь особняк.

   Анна стояла, закусив от волнения губу, не зная, к чему ей броситься в первую очередь. То ли посмотреть, что лежит - вдруг ещё лежит! - в ящичках стола. Или покрутиться перед зеркалом? Ах, как досадно, что света совсем мало и она не рассмотрит себя как следует. Или...

   Её дыхание вовсе оборвалось.

   Одну из стен будуара образовывали створки скрытого шкафа. Ведь это... это ведь...

   Всё ещё не дыша, она взялась за ручки-шарики и дёрнула створки на себя, раскрывая их.

   Радостный девичий визг взорвал пустые пространства дома, долгие годы слышавшие лишь монотонное капание воды через дыру на чердаке да тихие воркования голубей на крыше.

   Платья! Платья!

   Анна хлопала в ладоши и прыгала как сумасшедшая.

   Они помещались в шкафу одно к одному на длинной деревянной жердочке, но каждое на своей вешалочке. Сбоку на крючочках висели накидки, шарфы, несколько капотов, чепцы, а также шляпы с лентами и вуалями, под ними внизу на полочке стояли пары башмаков с бляшками и мягкие туфли. Несколько накидок валялись небрежно скинутыми или упавшими. Но сейчас Анна смотрела только на платья.

   Их было штук десять, а может и вся дюжина! И любое в сто раз лучше её домотканого сарафана.

   Она провела по всколыхнувшимся тканям чуть дрожащей рукой. Пара жёлтых льняных с тонкими кружевами на вороте и манжетах, хотя в основном серые и тёмно-синие из тёплой тщательно выделанной шерсти. Но было одно ярко-красное с узкой юбкой и позолоченной вышивкой из столь мягкой и гладкой материи, которой Анне в жизни трогать не доводилось. Оно радовало глаз, как сочный цветок розы, посреди пустыря с сухой полынью. Такое платье если кто и мог носить, то только королева!

   Анна не могла представить в подобном наряде ту женщину на портрете с худым желчным лицом, как ни старалась.

   Прошедшие годы нисколько не сказались на платьях, и моль их не попортила. Тому явно помогла лаванда, запах которой пропитал гардероб и теперь, когда шкаф был открыт, разлетался по всей комнатке. Платья, конечно, были сильно велики ей. Но ведь это совсем неважно.

   Хватит им пылиться в тесном ящике!

   Анна встряхнула шумящей от охватившего её жара головой. Привстав на цыпочки, она потянулась к красному платью.

   ...Когда сеньор Оркридж уезжал на охоту, сеньора надевала это прекрасное платье и устраивала чаепития с приглашёнными гостями. Гости танцевали, а над особняком кружили стаи голубей. Некоторые птицы садились на подоконник и стучали в стекло клювами, прося зерна и кося круглыми глазёнками...

   Анна расправила красное платье на вешалке. Вырез у него был столь глубок, что, наверное, открывал всё до самого пупка!.. Она на миг остолбенела. Да разве такое вообще можно носить? Это же всё равно, что ходить голой у всех на виду! Странное платье сдвинулось в сторону. Рядом с ним на жёрдочке висела... сперва Анна подумала, что это мёртвая змея и с вскриком отдёрнула руку. Но, присмотревшись, она разглядела небольшую кожаную плётку с плетёной рукоятью и расщепляющимся кончиком. К этой вещи Анна не стала бы притрагиваться ни за что на свете.

   Что-то скрипнуло за её спиной.

   Мало ли что могло скрипеть в старом деревянном доме. Но за скрипом последовал ещё один звук. Словно бы кто-то осуждающе поцокал языком посреди гулкой комнаты.

   Анна почувствовала, как волна ледяных мурашек прокатилась от её плеч до самых стоп. Она медленно обернулась.

   Кажется, когда она входила в спальню, здесь было светлее, а теперь царили настоящие сумерки. Через забитые ставни едва пробивалось сероватое свечение. Не иначе, снаружи солнце почти село. Надо бы им поскорее возвращаться домой.

   Осторожно отодвинув в сторону бархатную портьеру, Анна выглянула из будуара. Спальня пустовала. Лёгкий сквозняк, тянувший через щели окна в оставленную открытой дверь, чуть колыхал свисающую над кроватью занавесь балдахина. Больше ничего здесь не двигалось.

   По углам залегли глубокие тени, в которых тонули тумбы и горбатый комод. А под кроватью тень была ещё чернее.

   Тихо и скорбно, как в доме умершего. А этот старый балдахин выглядел точно растянутый саван покойника. Тусклое сияние из окна заливало его мутным серебром, будто при полнолунии.

   Дура! Зачем ты себя пугаешь!

   Ложиться на кровать она передумала.

   Во рту совсем пересохло. Куда подевалась её палка? Она ведь всё время держала её в руке... Почему рядом с ней нет мальчишек. Пусть даже Ром с его страшилками про Уилли Кровавые Ножницы.

   Ну, зачем ты про это подумала!

   Нет, старому дому не напугать её. Вот ещё! Ей нечего бояться. Если она не будет - ни за что не будет - думать про безумного садовника с огромными, остро отточенными ножницами, которыми он подрезал кусты в парке, и которыми он потом...

   Анна тихонько заскулила.

   На платья в глубине маленького, ещё более тёмном, чем спальня, будуара она больше не взглянула и уж, конечно, не вернулась закрыть створки гардероба.

   - Я вернусь сюда, когда будет посветлее, - пообещала она себе вслух, желая разрушить окружающую тишь.

   Сама того не осознавая, осторожно, на цыпочках, лишь бы не издавать лишнего (опасного) шума, она посеменила наискось через спальню к двери.

   Может, крикнуть Тими? Его голос, даже донёсшийся издалека, ободрил бы её.

   Нет. Тогда они подумают, что она трусиха, а это вовсе не так.

   Краем глаза Анна заметила под колышущимся балдахином тёмную вытянутую тень. Гораздо большую, чем могла бы очертить забытая там подушка. На кровати Оркриджей кто-то лежал. Какой-то человек... Как она сразу его не увидела? И ведь это он кряхтел.

   Говорят, сердце может упасть в пятки. Чистая правда.

   Зачем она остановилась посреди комнаты? Почему не бежит?

   Внутренний голос кричал ей: беги! Беги! БЕГИ! Анна его не слушала. Она ведь не трусиха. В этом доме не стал бы жить даже бездомный. За все минувшие годы не нашлось таких ни среди последних пропойц, ни среди нищих.

   А потому, на кровати не лежал никакой человек.

   То была лишь тень от бокового столбика. Или ещё одно платье... Теперь Анна поняла, что заставило её остановиться, а не мчаться сломя голову вниз.

   Это платье. Наверно, сеньора Оркридж хотела взять его с собой (её любимое платье?), но за другими приготовлениями забыла расстеленным под балдахином. Судя по валявшимся на полу чулкам, в спешке она забыла не только его.

   Анна сделала маленький шажок к кровати.

   Под балдахином точно лежала не тень. Подойдя ещё ближе, она различила отогнутую в сторону руку, то есть, рукав. Без всяких ног. Конечно, их там и не могло быть.

   Она даже хихикнула над собой, раздвигая воздушный и очень неприятный на ощупь полог балдахина.

   Девочка не закричала и не упала в обморок. Так было бы милосерднее, но этого не случилось. И сердце её не перестало биться. Лишь словно застыло льдинкой и ухнуло куда-то в бездонную пропасть.

   На кровати Оркриджей, укрыв ноги тем, что прежде являлось одеялом, всё же лежал человек. Вернее, мертвец. И лежал он тут уже давно; от него исходила лишь слабая вонь гнили, отдающая почему-то запахом дыма. В куче бурого тряпья, образованной истлевшей тканью одеяла и матраса, вместе с остатками одежды, среди разросшихся на них пятен плесени покоилась высохшая мумия.

   Крупная голова, обтянутая пепельно-серой с чёрными пятнами холстиной кожи, на щеках и на лбу вспузырившейся и лопнувшей, словно от ужасных язв, так что в дырах проглядывала жёлтая кость черепа. Клочья длинных волос по бокам лысой макушки. Глаза, ввалившиеся в ямы глазниц, закрыты ороговевшими складками век. Нос усох, как и сморщенные рубцы на месте приоткрытых губ, из-под которых скалились лошадиные зубы. Мертвец словно бы спал, положив одну руку себе на грудь поверх одеяла, а вторую вытянув в бок. Анне хотелось думать, что этот несчастных бродяга так и умер во сне, лёжа на мягкой кровати, может, даже видя сон, в котором он вдруг стал богатым сеньором и у него появился свой собственный большой дом.

   - Я не боюсь тебя, я не боюсь тебя, - скороговоркой зашептала Анна, пятясь от кровати, но ещё не отпуская полог балдахина.

   А если это вовсе не бродяга, а сама сеньора Оркридж?

   Сумасшедший Уилли задушил её во сне. Других он тоже убил и спрятал их тела, а её оставил лежать на кровати. Может, потом он приходил и ложился рядом, смотрел на неё и гладил её волосы. Пока кара Божья не сожгла убийцу в его хибаре в парке...

   Нет-нет-нет-нет-нет!

   На кровати лежал труп мужчины. Мужчины, а не женщины.

   Рука у Анны дрожала. От того ли, нет ли, она всё не могла разжать пальцы и скрыть за занавесью от глаз ужасную картину.

   - Твой кот разодрал моё лучшее платье, Уилли! Будь ты проклят вместе с этой гадиной!.. Если ты не повесишь его сегодня же - я сама сделаю это! Клянусь всеми Силами Небесными! Я покончу с ним! А потом и с тобою, пьяная ты скотина! Сейчас ты отведаешь моей плётки!

   Сначала Анна услышала чёткий и переполненный яростью женский голос. Но она не успела даже вскрикнуть, как ещё больший ужас перехватил ей горло жёсткой хваткой. Голова мертвеца начала поворачиваться к ней в чёрном углублении подушки. Его волосы прилипли к наволочке и теперь с хрустом отрывались от черепа вместе с кусками кожи, похожими на полоски тонкой бумаги. Мумия разлепила зенки, явив два мутных бельма. Два стеклянных шара, вращающихся в провалах глазниц, будто ни к чему не прикреплённых изнутри.

   Морщинистые губы-рубцы разошлись в стороны, дыра на месте рта растянулась в кривозубой ухмылке. Мертвец отодрал от матраса негнущуюся руку. Медленно, рывками потянул её к Анне. Желая схватить и затащить к себе на погребальное ложе. Чтобы, чтобы... Ногти на его костлявых пальцах отросли, превратившись в когти, под них набилась грязь...

   Всё это время Анна стояла каменным изваянием, не способная ни шелохнуться, ни отвести взгляда.

   Чмок.

   Мумия сложила остатки губ в трубочку и сухо чмокнула, посылая ей воздушный поцелуй. Поцелуй... Из её пасти вылетело облачко серого праха, похожего на пепел.

   Только тут ноги вновь стали принадлежать Анне. И она кинулась из комнаты, захлёбываясь в безудержном визге.

   Оглянувшись в дверях, девушка увидела, как под упавшим пологом балдахина тёмный силуэт сел в кровати.

   Анна вылетела из спальни, едва ли что-то соображая.

   Бежать! Бе-бе-БЕЖАТЬ!

   Но, куда она бежит? - вспыхнула запоздалая мысль.

   Она должна была оказаться в гостиной с чайным столиком и лестницей, ведущей на первый этаж, но не в длинном коридоре с отваливающейся от стен обивкой и глядящими друг на друга дверьми по обеим его сторонам.

   Она свернула не туда!

   Анна резко остановилась, задохнувшись от собственного визга.

   Назад! Скорее назад! Пока он... пока оно не...

   Она рванулась уже в обратную сторону, грохоча башмаками по настилу пола. Нога запнулась за устилавшую коридор дорожку, та сгреблась волнами. Анна растянулась во весь рост, отбив колени и едва не откусив себе язык клацнувшими зубами. Весь воздух выбило из груди. Тут уж было не до крика. Анна заревела.

   Дверь комнаты прямо перед ней растворилась с протяжным душераздирающим скрипом, перекрыв собою половину коридора.

   Анна на миг проглотила забивающие дыхание слёзы. Чувствуя, что того и гляди готова грохнуться без чувств - но что ей никак нельзя делать этого - она поднялась с пола. Куда идти? Окно за её спиной забито. И даже, если бы это было не так, как бы она спустилась со второго этажа? Выход отсюда имелся только один.

   Дверь в спальню Оркриджей оставалась закрыта - она успела её закрыть! И на пути к лестнице Анна никого не видела. Закусив губу и зажав для верности рот ладошкой, чтобы заглушить исходящие из него всхлипы, она тихонечко пошла вдоль самой стены, подальше от раскрытой комнаты.

   Поравнявшись с проёмом двери, она не смогла удержаться и заглянула внутрь.

   В комнате царила угольная темень, а горящие в ней свечи только усугубляли её черноту. Тьма всасывала в себя хлипкую желтизну дрожащих огоньков, но они всё же позволяли кое-что разглядеть. Широкий стол со стоящими на нём подсвечниками и стену позади, обитую деревянными панелями, покрытыми лаком, кажется, ярко-красным, как то платье в шкафу.

   На стене висели головы животных.

   Должно быть, это были трофеи сеньора Оливера. Здесь имелась голова матёрого кабана-секача с торчащими из пасти клыками и серого волка, с ветвистыми рогами голова лося и с закрученными у животного, похожего на козла.

   Анна разглядела их лишь мельком. Её взгляд приковал к себе один-единственный трофей, расположенный в центре охотничьей коллекции Оркриджа. Голова того мертвеца, что лежал теперь в его спальне на его кровати. Прямо над ней торчали вбитые в стену ржавые ножницы с широкими лезвиями и дужками, в которые легко бы пролезли ладони Анны. Язык мертвеца вывалился изо рта длинным, влажно лоснящимся в отблесках свечей слизняком. Как у собаки. Выкаченные бельма по-прежнему вращались в глазницах двумя шарами. Пряди волос свисали бы ниже плеч, если бы имелись плечи.

   Почему я снова стою на месте и смотрю на это?

   Истеричный голос в голове кричал и молил её бежать.

   Голова мертвеца вдруг дёрнулась на удерживающем её крюке. От толчка огромные ножницы вывалились из стены и грохнулись на стол, едва не свалив на нём все подсвечники. Анна раскрыла рот. И только. Глаза её, не моргая, взирая на происходящий кошмар. Голова на крюке дёрнулась сильнее, на этот раз слетев с него. Словно капустный вилок она с глухим треском ударилась о столешницу, отскочила на пол и покатилась точнёхонько к раскрытой двери.

   Анна отступила на шаг, не сводя с живой головы взгляда. А та выкатилась в коридор и остановилась, развернувшись к ней лицом. Голова жутко ухмыльнулась, а затем послала Анне ещё один поцелуй. Высунулся непомерный язык, что сладострастно облизал высохшие губы, покрытые дырами щёки и весь подбородок. Язык уполз обратно в тёмную дыру рта. Оттуда же донёсся мужской рык:

   - Уилли! Розы совсем засохли - ты когда поливал их в последний раз? Твой папаша никогда не забывал про цветы, даже когда совсем свихнулся под конец!.. Твой паршивый кот опять лазил на голубятню и задрал двух птиц! Он их не жрёт, а лишь отгрызает головы. Моё терпение лопнуло! Слышишь меня, Уилли, - оно лопнуло!

   Анна пятилась от головы и исходящего из неё голоса.

   - Уилли! Ты доигрался!

   На этот раз из глотки мертвеца вырвалось не дыхание тлена, а похожий на чёрное облако рой мух. И все они единой плотной кучей устремились к Анне.

   - Ты доигрался! Слышишь меня - ты доигрался!

   Она замахала руками, отбиваясь от облепившей её жужжащей массы, и побежала по коридору. Мухи копошились в волосах и лезли в глаза, так что, их невозможно было открыть. Она бы вопила во всю мощь своего звонкого девичьего горла, но мухи набивались в рот и в нос. Они были повсюду. Анна несвязно мычала, хлопая себя ладонями по лицу, развозя по щекам и лбу тёплую жижу, в которую обращались их раздавленные тельца.

   Она слепо билась во все встречные двери, лишь бы отгородиться от преследующей её тучи. Какие-то из дверей были открыты, она это точно помнила! Но сейчас все комнаты оказались заперты. Анна бежала всё дальше по коридору, прикрыв лицо руками, едва различая дорогу в щели меж пальцами.

   Бежала прочь от лестницы.

   Одна из дверей под её нажимом отворилась.

   - Мама! Уилли ударил нас! - детские голоса обрушились на Анну, едва она перешагнула порог.

   Это была комната тех близнецов с картины или одного из них.

   - Он пугал нас своими ножницами! Говорил, что выколет нам глаза, если мы ещё хоть раз подойдём к его домику в парке!

   Невыносимо! Анны бросилась прочь из комнаты. У неё закружилась голова. Уши заполнило жужжание тысяч мух, чьи маленькие цепкие лапки щекотали ей шею и кожу на ногах даже под сарафаном. Она задыхалась, пытаясь дышать, кричать и сплёвывать лезущих в рот мух одновременно. Ударяясь лбом и локтями о стены коридора, Анна уже ничего не видела и потеряла всякую ориентацию. В любой момент она могла наткнуть за лежащую на полу голову...

   Стена под её рукой исчезла. Анна чуть приоткрыла глаза. Она оказалась ещё в одной комнате. И сразу захлопнула за собой дверь. Осыпался вихрь пыли. Но она отсекла от себя большую часть мушиного роя. Стало чуть легче, хотя ещё десятки крылатых зараз продолжали кружиться над ней.

   - Мама, мамочка! - ревела она. Мушиные тельца хрустели под пальцами, выплёскивая на них своих внутренности.

   Анна совсем не различила, что это была за комната. Выйти в коридор она не могла, но здесь имелся выход на балкон. А там чистый воздух и возможность позвать на помощь!

   Балконная дверь открылась легко, правда, из неё вылетело одно из маленьких стёклышек, разбившееся при падении. Анна выскочила наружу, избавившись ещё от части мух. Остальных она теперь могла передавить. А если залетят другие, то и их тоже!

   Свежий ветер коснулся её горящего зарёванного лица. Пылающий диск солнца уже наполовину опустился за горизонт. Он сам и всё небо вокруг него было алым. Анна видел далеко окрест. И весь мир, что она видела, затопил расплавленный алый закат.

   Как красиво смотреть на это сверху - ещё подумал она, на миг даже забыв обо всех только что пережитых страхах.

   Настил балкона под её ногами проломился, словно был сделан из тонких сухих веток. Покосившиеся перила вместе с самой Анной с треском ухнули вниз. Она успела лишь коротко вскрикнуть и взмахнуть руками.

   ...Распластавшееся тело девочки лежало на земле среди гнилых досок. Глаза её закрыты, а по уткнувшейся в траву щеке медленно стекает кровавый сгусток.

   Его окружал мрак и ничего кроме мрака. И чем дольше он находился в нём, тем мрак становился плотнее, тяжелее, опаснее. Ром звал Тими, пока голос не охрип от криков и слёз. Тот всё-таки появился, подарив счастливую надежду, а потом снова ушёл. Сколько Ром ни звал, Тими уже не возвращался.

   Он больше не мог лежать на одном месте в пяточке блеклого света, проникающего в подал через проломленную им дыру. Ведь с тем, как снаружи ночь подменяла остатки дня, мрак постепенно поглощал и этот маленький пяточёк. Ром не мог оставаться здесь в одиночку. Он не мог... Потому он встал с земляного пола и пошёл искать выход. Должны же были раньше сюда как-то спускаться. Хватит с него дурацких приключений. Тими с Анной пусть как хотят, а его уже дома заждались.

   Ром собрал волю в кулак, запретив себе думать о тех страхах, что возможно скрывались в глубине старого подвала. Скрывались многие годы, пока особняк стоял запертым от остального мира. Таились... Он не будет глазеть по сторонам, пытаясь что-то высмотреть. Ему лишь начнёт мерещиться всякая жуть. Он просто должен найти выход. Найти дверь наверх даже в кромешной тьме не так уж и сложно. Он сможет.

   Сначала Ром думал, что при падении сломал себе ногу. Боль была невыносимой. Какое-то время он мог лишь кричать. И он кричал. Потом боль поутихла, и тогда заглушаемый ею страх выполз из уголков его сознания.

   Тими не откликался, - наверно, сбежал, бросив его здесь. А ещё лучший друг называется.

   Ром старался слишком не наступать на больную ногу. Он вновь посмотрел на неровный край дыры над головой. Не допрыгнуть, как не пытайся. Поддёрнул великоватые портки. Их ему перешили из старых отцовских штанов и чуть не рассчитали. Отец со смехом сказал, что зато будет куда расти. Тогда Ром вдоволь насмеялся вместе с ним. Сейчас-то ему не до смеха.

   Ром огляделся. Ничего не увидел. Вернее, почти ничего. Только смутные очертания каких-то перегородок. Он находился в тесной клетушке со стенами, сколоченными из досок. Прихрамывая и ещё немного хныкая, поковылял искать дверь к своему спасению. Не стоило ему распускать нюни, как какому-то малолетке, но он ничего не мог с собой поделать. Да и не пытался. Когда оказываешься в столь жутком месте да ещё с почти переломанной ногой - тут любой завоет в голос. Любой.

   Если двигаться и что-то делать, становится уже не так страшно. Его вытянутая вперёд ладонь нащупала грубую перегородку. И для чего Оркриджы настроили тут такого? Вернее, не они, а их слуги. Эти богатеи вряд ли вообще хоть раз спускались в свой подвал. Ещё ручки запачкаются - ну что вы, нет-нет-нет, ни в коей мере.

   Изнеженные задавалы - вот кто они. У самого-то у него отец был простым каменщиком, а мать прачкой. Жить в таком домине, где мог бы разместиться едва ли не десяток семей, это разве не чистой воды придурь? Сами-то они жили в двух комнатах и когда у его младшего братца резались зубы, и он ревел всю ночь напролёт, никто из них не мог сомкнуть глаз, пока мать не успокаивала этого вопящего поросёнка.

   Ром оглянулся на светлую дыру в потолке. Никого.

   Ну, куда же он ушёл? Не убежал же он, в самом деле.

   Большой дом ладно, но у Оркриджей ещё и слуги были! Готовили им еду и выносили за ними ночные горшки. Разве любой нормальный человек не может сам за собой вынести горшок? Не удивительно, что в городе хоть и восхищались парком с особняком, но самих Оркриджей не любили. И вообще, говорить о них лишний раз никто не хотел. А если кого-то особо донять с расспросами, то и затрещину получить недолго. Если бы не история с Уилли, про их семейство, не иначе, совсем бы забыли.

   Но Уилли Кровавые Ножницы делов наворотил.

   Версий, что же именно спятивший садовник сделал с богачом Оливером, его жёнушкой и детишками, насколько знал Ром, существовало не менее дюжины. Жаль, если Тими прав, и все они были лишь выдумкой.

   Обшаривая пространство клетушки, Ром наткнулся на горы ящиков, с гнилым хрустом ломавшихся от его несильных толчков. Он едва не повалился на них, лишь кое-как сумел ухватиться за перегородку. Пальцы коснулись чего-то мягкого и влажного. Ром пригляделся, почти уткнулся носом...

   Плесень. Плесень покрывала доски стен сплошным ковром.

   Он поспешил вытереть ладонь о штанину. И вновь услышал сдавленное хныканье, доносящееся из своего горла.

   Тими-предатель! И Анна ничем не лучше! Затащила их сюда, на ночь глядя. Ведь никто из взрослых не знает, куда они пошли. И никто вовек не подумает искать его в подвале: ни папа, ни мать, ни дядька Пиклюс. Никто! От него не найдут даже тела. Его, как и всё тут, укроет плесень, и через несколько лет постепенно, никуда не торопясь, плесень переварит его останки.

   Но он не хочет идти на корм плесени! Да и что он всё заладил про эту плесень, будто ему не о чем больше подумать.

   Друзья бросили его здесь, словно желая его смерти...

   Не ныть, нельзя ныть... надо быть...

   Только сейчас Ром почувствовал запах. Прежде тот, должно быть, был вовсе удушающим, а теперь поослаб. В подвале воняло гнилью. Но не как пахнет гниющее дерево, или порченые овощи. Другая вонь, чуть сладковатая... Оркриджы хранили в этом месте свои припасы, а когда уехали, их репа с капустой породили огромную плесневую кучу. Мшистое покрывало, похожее на взбитую перину, с бледными поганками на тонких склизких ножках, торчащими из него, вскормленными на питательном перегное. Это их вонь.

   Репу Ром не любил до тошноты. Мать готовила её постоянно - варёную, тушёную и даже мочёную! - ведь та стоила мешок за медяк. Теперь он возненавидел её ещё сильнее.

   Все овощи здесь давно сгнили, но запах разложения глубоко въелся в деревянные стены. И плесень никуда не делась, а лишь всё больше разрасталась. По её пушистому ковру наверняка ползало полно всяких насекомых, но в полутьме он их не видел. Кроме того, ему хватало чего бояться и посильнее.

   Ром шарил руками по перекрытиям, не обращая внимания на уколы заноз, впивающихся под когти, лишь хныкая и чуть-чуть стоная, когда опирался на подвёрнутую ступню. Он искал выход. Как-то же в эту клетушку заходили? Её ведь не могли заколотить.

   Он нашёл дверь. Не заколоченную, только прикрытую. От его нажима она легко отвалилась и грохнулась на пол. Ром издал победный возглас. Со всей доступной поспешностью он выбрался из заплесневелой западни.

   Глаза попривыкли к темноте. Хотя светлее она не сделалась. Если бы он вовсе закрыл их, ничего бы особо не изменилось. Но не такой уж большой этот подвал, чтобы пришлось слишком долго искать в него спуск.

   Бредя по проходу с всё тем же земляным полом - может, когда-то тот и был застлан досками, что давно сгнили, - Ром натолкнулся ещё на несколько деревянных перегородок по обеим его сторонам, ведущих в другие клетушки. Оркриджы, похоже, привыкли иметь большой запас продовольствия.

   Ром сдавленно хмыкнул.

   Обжоры и дураки. Всё равно все их свиные окорока и гусиные паштеты сгнили, как и овощи.

   Была бы у него свеча, он бы вмиг нашёл выход, а не тыкался куда неведомо, словно слепой крот. Если он запнётся обо что-то и всё же сломает ногу, то точно не выберется отсюда. А он должен выбраться. По-другому быть просто не может.

   Дрожа от царившего в подвале застоявшегося холода (не от страха ведь?), Ром нащупывал дорогу не только руками поверху, но и здоровой ногой внизу. Как же темно. Разве не должен он был уже упереться в какую-нибудь стену?

   За своим сбивчивым дыханием Ром расслышал тихий писк, а затем что-то шустрое пробежало по его башмаку. Ногу он отдёрнул, но даже не вскрикнул. Мышей он не боялся. Те всегда предпочтут сбежать от человека. И что они тут жрут? Плесень с гнилью? Или копошащихся в них червей? Или может друг друга? Он слышал, что крысы иногда съедают собственные выводки, если нет другой еды.

   Гадость. Об этом лучше тоже не думать.

   Ром утёр рукавом бегущий по щекам пот. Привалившись задом к очередной перегородке, при этом опасно накренившейся, он остановился немного перевести дух.

   Он провалился в подвал старого заброшенного дома. Ну и что. Случается, бывает, всякое говно, как говорил порой отец. Но потом всё всегда возвращается на круги своя. Так говорил уже храмовик в церкви. К тому же это взрослые попадают в плохие истории, а с детьми не может случиться ничего "по-взрослому" плохого. Творец на Небесах присматривает за малыми чадами. Об этом храмовик тоже говорил. Потом он ещё посмеётся над своим приключением. Настоящим приключением, а не выдумкой, которые они сочиняли, чтобы попугать друг друга, гуляя по здешнему парку. Тими ещё будет ему завидовать. А девчонки (и Анна тоже) таращить глаза, - дескать, как это он не спятил, оставшись один в кромешной тьме. Полной жутких страхов. Уж он найдёт, что им рассказать. И может, сорвёт несколько поцелуйчиков (и у Анны тоже). Всем девчонкам нравятся герои... Скорей бы только его приключение закончилось. Скорей бы наступило это "потом". Он даже сходит в церковь и поставит свечку.

   Кругом было темно, но ещё и совершенно тихо. Как будто прямо над ним не ходили Тими с Анной. Но, если они сбежали, то никто и не ходил, и половицы не скрипели не под чьими шагами.

   Нет, Тими не сбежит. Он его лучший друг. А Анна самая смелая девчонка, какую он знает. Они просто не знают, как ему помочь.

   Если всё же нет... Он продолжит бродить во мраке, натыкаясь на стены, сколько хватит сил. Потом упадёт. Будет долго-долго плакать, зовя на помощь, ещё на что-тонадеясь. Всё напрасно. Тогда ему останется лишь умереть. И он умрёт.

   С новой силой хлынули горячие ручьи. Ром ощутил на губах соль. Он уже не думал, что рыдает как девчонка. Да если бы кто увидел его в этот момент и назвал девчонкой, - он расцеловал бы его от счастья!

   Сверху словно протопал огромный бык. Доски пола первого этаж заскрипели, с них в глаза Рому осыпалась пыль. Звук шагов накатил и стал отдаляться.

   Ром отвалился от перегородки и поспешил за ним в след.

   - Тими! Это ты?! - закричал он так, что сам испугался своего надрывного вопля. - Тими! Я здесь! - И уже тише: - Не бросай меня тут!

   Он бежал, цепляясь руками за доски стен, бежал наугад, ничего не видя, совсем не различая дороги, бежал за звуком шагов, давно затихшим наверху. Он плутал один в подземелье, в бесконечной пещере в самой глубине непроницаемых земных недр.

   Если бы он служил у Оркриджей как мать Анны, не соглашался бы спускаться в этот подвал, даже имея самый яркий фонарь! Даже если бы за ним гнался безумный Уилли со своими ножницами, чьи лезвия в локоть длиной, чтобы удобней срезать лишние побеги на кустах и не только...

   Не слушать гадкий голосок в голове, что нашёптывает всякие ужасы. Ему вообще ни о чём не надо думать. Просто идти вперёд.

   Где-то здесь должна быть дверь.

   Ром подтянул штаны, утёр нос, из которого вдруг потекло (это всё от холода, - сказал он себе). Он вытер что-то как вода. Иногда у него начинала идти кровь носом, тогда приходилось долго лежать с запрокинутой головой и куском льда - если была зима - на переносице. Слава Богу, сейчас не кровь.

   Когда проход меж двумя рядами клетей, где он шарахался от стены к стене как пьяный, закончился, и Ром очутился в пустом пространстве без всяких опор, он даже растерялся. А уж когда чернильный мрак разрезала полоснувшая его по глазам слепящая вспышка света, тут уж Ром не сдержался и завопил дуриком.

   Он рванулся бежать. Бежать и орать во всё горло! Хромая нога заплелась. Ром растянулся на земле, скорчившись и прикрыв лицо ладонями. Волна боли, хлынувшая из вновь подвёрнутой ступни, пресекла его крики... Он лежал некоторое время без движения, ощущая, как по штанам расплывается тёплая мокрость, способный лишь дрожать и хлюпать носом. Ром плакал, пока боль в ноге всё же не отступила.

   Свет продолжал освещать пространство подвала. Ром видел его сквозь пальцы. Он уже не казался таким слепящим. Скорее тусклым. Ром убрал ладони от лица и посмотрел вверх.

   Источником света служил рожок масляной лампы, висевший на стене. Стеклянный колпак, прикрывающий пламя, закоптился, и с него свешивались бороды паутины. Лампа едва разгоняла мрак. Конечно, Рома испугала не яркость света, а его внезапность.

   И то, что лампа зажглась словно бы сама по себе.

   Если рассуждать здраво, кто-то всё же должен был приподнять колпак и поднести горящую лучину. Но Ром не заметил никаких горящих лучин. Пламя вспыхнуло сразу. Лампу никто не зажигал.

   Он скосил глаза чуть правее. Там, у самых балок, помещалось подвальное оконце. Маленькое и узкое, хотя и не такое узкое, чтобы при желании он не смог бы через него пролезть.

   Выход.

   Тут уж мигом забылись все странности. Ром кое-как привстал с земли. Сначала на колени. Потом, очень осторожно на ноги. Подвёрнутую ступню он старался держать на весу и не ступать на неё. Его пошатывало, но он держался.

   Ром подтянул штаны. Поморщился, ощутив их мокрость; они все были извожены в земле. Мать его убьёт. Ну и пусть. Лишь бы ему снова увидеть мамулю.

   Медленно делая шаг за шагом, он побрёл к лампе и оконцу над ней. Теперь, когда в подвале имелось освещение, всякие глупые мысли чуть рассеялись в его голове.

   Они как тараканы, - подумал Ром. Если кругом мрак, выползают из щелей, где до того прячутся невидимые. И начинают копошиться. Но, стоит загореться свету, тут же разбегаются и вновь их как ни бывало.

   Ещё не дойдя до оконца, Ром понял, что оно ему не поможет. Достать до подоконника он ещё, пожалуй, достанет. Но и только. Ни подтянуться, ни, тем более, забросить на него ногу было уже ни в его силах.

   Он стоял, задрав голову, и смотрел на блеклый свет, с трудом пробивавшийся через доски, которыми было забито окно, к тому же засыпанные с другой стороны палой листвой и грязью.

   - Спокойно парень, - сказал он себе. - Ты нашёл выход. Сделал самое главное. Теперь осталось придумать, как им воспользоваться.

   Для начала ему надо что-то подставить, чтобы залезть повыше.

   - Молодчина! - радостно выдохнул он. - Да ты - голова!

   В тех клетушках, что он минул, если что и могло сохраниться, то только рухлядь, покрытая плесенью. А ему нужен крепкий бочонок или лучше какой-нибудь табурет. И палка - выбить доски.

   Ром огляделся. Справа начинался проход, из которого он вышел. Словно туннель, ведущий в кромешный мрак. Туда ему возвращаться никак не хотелось. Слева же помещалась дверь. Не хлипкая створка клетушки, а крепкая дверь, обитая железными полосами. И вела она - нет, вряд ли наверх, но и не в очередной узкий закуток. Стены отдельной комнаты посреди подвала были сложены из кирпичей с проступающими меж ними потёками крепёжного раствора. Никто их не обмазывал глиной и не белил (его отец сделал бы гораздо лучше). Если где вещи и могли сохраниться от гнили и сырости, то может за ней?

   Приободрённый он потащился в каменную кладовку.

   Устраивать комнату в подвале, в холодрыге и среди всей этой мрачности? Оркриджы явно были полоумной семейкой.

   Да эта кладовка скорее походила на темницу, куда бросают преступников!

   Ром неудачно оступился. Закусил губу, чтобы не закричать. Ступня распухала, ей уже становилось тесно в башмаке. Утёр льющийся пот, судорожно дыша через рот.

   - Иди, иди. Ты же хочешь выбраться отсюда, парень. И ты же совсем не боишься.

   Врать самому себе глупо. Но и вопрос был из тех, что не требовали ответа.

   Он добрался до низкой дверки. Коснулся скрепляющих железных полос. В свете рожка лампы было видно, что они сплошь покрыты налётом ржавчины. Рыжина испачкала пальцы. Железо на ощупь показалось ледяным. В этой комнате, должно быть, было ещё холоднее и темнее, чем в остальном подвале. Чтобы это выяснить, ему придётся туда войти.

   Зачем Оркрижды только устроили себе здесь эту комнату?

   Наверно, ему всё же лучше порыться в клетях. Или вернуться назад к дыре. Может, Тими ждёт его там? Подобная мысль некоторое время крутилась в голове. Если бы Тими окрикнул его, он бы услышал. К тому же, там темень, а здесь горел свет. Одно это перетягивало всё прочее.

   Замка на двери не висело. Потому что, тут он был врезной, - скважина для ключа помещалась у правого края створки. И вот отличный вопрос: где ему раздобыть сам ключ?

   Так и придётся тащиться назад.

   Ром прищурился на что-то внизу на земле. Провёл башмаком по куче свалявшейся пыли у порога. Носок башмака сдвинул нечто железное, чей тусклый блеск он заметил до того. Ром наклонился и поднял его. Большой ключ с зубчатой бородкой и витым кольцом с другой стороны, чтобы удобнее держаться. Ржавчина как следует потрудилась и над ним.

   - Долго же ты дожидался меня дружок, - ухмыльнулся Ром.

   Он вставил ключ в замочную скважину. Повернул. В замке натужно проскрежетало на пол оборота. И замерло. Ром напрягся, пытаясь провернуть дальше, - ключ не пожелал сдвигаться с места. Тогда он дёрнул его вобратку. Тот же результат. Что-то заклинило в старом механизме. Словом, ключ встрял намертво.

   - Вот хрень! - Ром сделал ещё попытку, наваливаясь на витую дужку всем весом. Бесполезно. - Срань дрянная! - Услышь от него такие слова отец, вмиг бы уши надрал.

   И что ему теперь делать?

   - Хрень! Хрень! Хрень!

   Ром заехал по двери кулаком.

   - Дрянная дверь! Дрянная срань!

   Он двинул по ней плечом. Просто от отчаяния. Внутри у него всё поднялось и забурлило, требуя выхода.

   - Ну, почему ты не отрываешься?! Так сложно открыться, да?!

   Ещё один удар плечом.

   И Ром едва не рухнул на колени, когда створка со скрипом проехала по широкому порогу. Она вовсе не была заперта, а лишь плотно прикрыта и от времени осела в петлях!

   Подождав немного, пока уймётся дыхание, Ром вновь надавил на дверь, теперь аккуратнее. Створка оказалась толстой, но он сумел отворить её почти во всю ширь. Удобнее бы сделать, чтобы она раскрывалась наружу, где всё просторнее. Однако здешние строители рассудили иначе.

   На него пахнуло стылостью. И ещё запахом. Горьким, сернистым. Так пахло на винодельне у старика Мо, когда тот обрабатывал кувшины для заливки в них молодого вина. Похоже, он был первым, кто заходил сюда за все последние года.

   Внутри подвальной комнаты клубился непроглядный, словно бы настоявшийся за долгое время до состояния киселя, мрак. Свет лампы не мог пробить его дальше полукруга утрамбованной земли у порога.

   По коже Рома от затылка до самых пяток пробежало полчище хладных мурашек. Одно и сразу за ним второе.

   Он замер у порога, пытаясь хоть что-то разглядеть в глубине комнаты. Размеров та была невеликих, но ничего не разглядел. Отыскать здесь подставку он мог, лишь прогрузившись в темень и обследовав её на ощупь.

   Ром вдохнул полную грудь и медленно выдохнул. Затем переступил порог. Он двинулся в правую сторону, не отпуская ладони от стены, ожидая, что сразу наткнётся на подвесные полки или ящики. Шаг. Пусто. Ещё шаг - пусто и темно.

   Раскрытый проём двери остался позади блеклым пятном. Ром сощурил глаза, - он начал различать более плотную тень дальше у стены. Какой-то стол или... что-то там определённо находилось.

   Забавно будет, если дверь сейчас захлопнется. Сама по себе, как зажёгся и рожок.

   Просто обхохочешься.

   С чего бы ей захлопываться? Он её едва с места сдвинул.

   А если...

   Нечего ей захлопываться!

   А если её захлопнут? Например, старина Уилли, - не унимался мерзкий голосок в голове.

   Уилли давно сгорел в своей хибаре в парке. Ром сто раз бывал с Тими и другими мальчишками на заросшем крапивой и полынью пожарище с торчащим посреди него закопчённым остовом печи. От садовника тогда, как говорят, даже костей не нашли, - всё обратилось в пепел. Тело Уилли забрал огонь земной, а вот его душа на века вечные обречена гореть уже в пламени адском!

   Рука Рома нашарила угол комода, а может всё-таки стола.

   Оркриджы что, сносили сюда ненужную мебель, которая уже не помещалась наверху?

   И ты полагаешь, что сумасшедший Уилли, хладнокровно расправившийся с семьёй своих хозяев вместе с их маленькими детьми, сгорел во сне из-за случайно выпавшего из печи уголька?

   Тими говорит: Оркриджей никто не убивал. Что они всего лишь переехали в другой город. А садовник... он же был сумасшедший! Он мог таким образом покончить с собой!

   Конечно. Тими знает всё на свете... Значит, Уилли сжёг себя заживо? Не придумал менее мучительного способа умереть? О, нет. Убийца испугался, что народ устроит над ним расправу за содеянное, и хотел обезопасить себя. Мертвеца ведь никто не станет искать. А что поможет в этом деле лучше, чем огонь? Да такой, что не оставляет даже костей.

   Его ноги вдруг приросли к одному месту, не в силах сделать шагу ни вперёд, ни назад. Он крепче вцепился в угол комода - или стола - и на миг закрыл глаза: их всё равно заполнял мрак, но другой, не опасный.

   И зачем он, дурак, ушёл от светлой дыры? Ему что, там плохо лежалось? Там он хотя бы видел Тими и тот мог его вытащить. Что за нечистая сила дёрнула его полезть в самую темень! Зачем он это сделал? Ну, зачем? Зачем он полез в эту комнату?

   А мерзкий голосок шептал в самое ухо. Изнутри:

   Всё было совсем не так, как думают в городе, дружок. Уилли всех обвёл вокруг пальца. Заставил поверить в свою кончину, заставил сочинять про себя жуткие истории, чтоб никто не осмеливался соваться в старый особняк. Туда, где все эти годы он продолжал обитать в одиночестве. Бородатым нищим, никем не узнаваемый, в обносках он ходил в город и просил подаяния, а по вечерам возвращался в свою берлогу... И до сих пор Уилли Кровавые Ножницы живёт здесь. Конечно, не в комнатах наверху, где его может увидеть кто-то из случайно заглянувших в щели окон (те же дети-сорванцы, играющие в парке, не смотря на строжайшие запреты родителей). Нет, он устроился подальше от сторонних глаз. В самом тёмном месте, куда никто не то что, не полезет по собственной воле, но даже не подумает сделать этого. Да-да, дружок, ты уже понял, где оказался...

   Глупость!

   Ром обхватил голову ладонями и яростно затряс ею.

   Отец Тими сказал, что Уилли был лишь жалким пропойцей, сгоревшим в своей хибаре, нажравшись в усмерть и не закрыв растопленную печь. Оркриджи же просто убрались из города, где их никто не любил. И это вся правда, в которую он верит!

   А какую правду тебе расскажет сам Уилли?

   - Я выберусь отсюда! - прокричал Ром во всю мощь лёгких. Одновременно кричать и слушать разную дурь, что крутится в голове, невозможно. Вот и отлично!

   Стол или что он там нащупал, был слишком тяжёлым, его он до окна не дотащит. Темень. Какая же темень. Разве может быть такая темень, что не различить собственных рук. Ни черта не видно!

   - Господи, помоги мне... Обещаю, я больше никогда не буду бить бездомных собак и стравливать их с кошками!

   Его все бросили, и он умрёт в этом чёртовом подвале! Но этого ведь не может быть. Не может быть...

   Позади стола (всё же стола)... наверно, это кроватка. Даже две, одна подле другой. Две детские кроватки, огороженные стеночками из тонких деревянных прутьев, чтоб ребёнок не мог сам выбраться из них. Кроватки для маленьких богачей. У него-то имелась лишь подвешенная к потолку люлька. Досталась ему после сестры, а теперь перешла по наследству к его младшему братику.

   Правильно, у Оркриджей было двое детей. Это их кроватки.

   А за ними ещё стол, заваленный старой утварью: плошками и глубокими чашками, разномастными бутылками, вон металлический кубок с высокой ножкой и вроде как серебристой гравировкой. Среди всей этой беспорядочной свалки на столе Ром разглядел длинный нож с волнистым лезвием и ребристой рукоятью. На нём его взгляд задержался подольше всего. В стороне от стола, ближе к центру комнаты, помещался предмет похожий на высеченный из цельного куска гранита массивный куб. На его поверхности лежал... Показалось, что это выбеленный от времени рогатый козлиный череп. И, должно быть, это он и был.

   Только сейчас, различив детали - гравировку на кубке и пустые глазницы черепа, затянутые паутиной, - Ром понял, что видит через мрак. Его пробрала новая волна озноба. Оно и не удивительно в такой ледяной дыре. Он продрог уже до костей. Костей, бррр...

   Но почему он стал различать хоть что-то?

   Разве лампа снаружи разгорелась ярче?

   Ром перестал таращиться на стол с его содержимым и детские кроватки, брошенные здесь гнить за ненадобностью. Огляделся повнимательнее вокруг. Он же не просто так сюда зашёл.

   Нет, светильник за дверью (а масло! откуда в нём масло?) никак не повлиял на его зоркость. Источник света, что разогнал мрак, находился в самой каменной кладовке. И им не была ещё одна чудо-лампа.

   В левом от него углу, куда он до этого не смотрел, наливались холодным зеленоватым свечением (так же светились брюшки светлячков по ночам у речки) странные предметы. Три, вернее - четыре. Четыре штуки. Ром умел считать до двух дюжин, чем весьма гордился.

   Пока он таращился на них, они "разгорались" всё сильнее. И делались более узнаваемыми.

   Рома пробрала - какая уж по счёту? - волна дрожи.

   Там, в углу комнаты, стояли в ряд четыре креста.

   Раскинувшие в стороны поперечные перекладины, они были сколочены из простых досок, сколочены наспех, да и в землю воткнуты криво. Два креста повыше, а меж ними два пониже.

   Ром слышал, что гнилушки в болотах иногда начинают светиться. Но тут вряд ли был такой случай.

   Из уголка его съехавшего набок рта повисла нитка слюны. Он не замечал того. Меловая бледность растеклась по щекам, стирая здоровый румянец.

   Свечение нарастало, словно диск полной луны выступал из-за покрова туч. Уже обрисовались не только сами кресты, но и невысокие земляные холмики, над которыми они помещались. Два холмика побольше и два поменьше. Всего четыре. Четыре могилы, выкопанные во мраке подвала, где их никто никогда не увидит. Не должен увидеть.

   Ром заскулил. Он не хотел на них смотреть. Не хотел оказаться здесь, не хотел знать, кто был захоронен под этими крестами втайне от чужих глаз.

   Но он был здесь. И он знал.

   Две могилы принадлежали Оливеру Оркриджу и его жене - на её холмике лежал букетик увядших полевых цветов. Теперь Ром разглядел и его. А две другие...

   Цветы. Откуда они тут? Понятно, откуда. Кто-то принёс и положил. Цветы завяли, но ещё не высохли, а значит, были сорваны не так уж давно.

   Ром заскулил громче.

   - Я случайно провалился. Случайно... - прогнусавил он.

   Штаны его вновь намокли. По ногам потекло тёплое.

   - Я не хотел увидеть это!

   Тими обманул его. Он всё же убил их и захоронил в подвале их же собственного дома. Потому Оркриджей никто больше не видел. Никуда они не уезжали... И Он продолжает навещать их.

   Страшилки не врали. Но Ром никому о том не расскажет. Ведь скоро здесь появится ещё один криво сколоченный крест над свежим холмиком земли... Мёртвое свечение погрузило комнату в зелёные сумерки. Луна вышла из-за туч. Её круглая морда-череп кровожадно скалилась, тёмные провалы на месте глаз предвкушали расправу над не в меру любопытным мальцом, залезшим туда, куда ему залазить не следовало.

   Теперь Ром мог бы в подробностях рассмотреть лежащие на столе предметы, а так же тот, что помещался на каменном кубе. Такого желания у него не возникло.

   Слёзы. Бегут по ледяным щекам. Тонюсенькая струйка воздуха со свистом пробивается через сжатое незримой рукой горло. Всхлипы, похожие на жабье кваканье, в пространстве подземной западни.

   Он отдал бы всё на свете, лишь бы очутиться сейчас где-нибудь ещё. Где-нибудь подальше.

   Ром не мог двинуться с места. По-прежнему не мог. И не надо - он уже пропал. Он слышал скрип шагов, приближающихся снаружи кладовки. Это безумный садовник Уилли крался узнать, кто же залез в его берлогу. В руках у него громадные ржавые ножницы с острыми как пики концами...

   На холмиках могил что-то зашевелилось.

   Ром смотрел на них, не в силах отвести взгляда.

   Что-то шевелилось, но не "на", а "внутри" могил.

   Все четыре креста покачнулись. Один из меньших даже упал, выдрав заострённый конец с земляным комлем. Букет цветов скатился со своего холмика. Что-то лезло из подвальной земли. Что-то почуяло близость и бессилие Рома, почуяло и полезло.

   Из ямы, оставшейся от упавшего креста, высунулась детская ручонка с короткими грязными пальцами. И принялась отбрасывать землю в сторону, откапываясь.

   - Я не хотел!

   Убитые много лет назад покидали свои последние пристанища. Они чуяли его, жаждали его крови и свежей плоти.

   - Я не хотел! Я не специально! - твердил Ром.

   Мысли бежать даже не возникло. Он был обречён.

   Холмики могил сотрясались всё сильнее. По их прибитой поверхности расходились трещины. А маленькая ручка старательно откидывала землю, высунувшись уже по плечо.

   - Кхе-кхе...

   Кто-то хрипло откашлялся за его спиной. Совсем рядом, буквально ему в затылок. Зловонная струя смрада ударила в нос.

   Ром не смог бы сказать, что перещёлкнуло у него внутри, но он подпрыгнул как ошпаренный, разом вернув власть над своей головой и ногами. И тут уж он побежал.

   Разрывая горло в крике. Забыв про боль в дважды подвёрнутой ступне. Почти ничего не видя, и уж точно не слыша ничего, кроме своего вопля. Слепо размахивая руками по воздуху, он вылетел из "склепа". Перемахнул через порог в сгорбленном прыжке, чудом не расшибив лоб о притолоку. На всём ходу врезался в дощатую стену ближней клетушки, проломил её, едва не увязнув в обломках досок. Но выкарабкался и рванул дальше. На миг подавив вопль, набирая в грудь новую порцию воздуха, он услышал топот неуклюжих, плохо гнущихся ног позади себя. А ещё упорное голодное сопение. О том, чтобы оглянуться, не могло быть и речи!

   Наверно, подсознательно он стремился к тому месту, где в полу первого этажа зияла дыра, к месту своего падения в ад. Вместо этого свернул совсем не в ту сторону.

   Оставшееся за спиной свечение масленой лампы помогало ориентироваться. Не сразу, но Ром понял, что все клетушки куда-то исчезли. Вместо них оказалась пустая площадка с полками на стенах. На них что-то стояло, что-то тёмное. Это был другая часть подвала! Он осознал совершённую ошибку, лишь когда очутился перед лестницей из полудюжины сбитых каменных ступеней. И там находилась дверка. Маленькая, через такую даже он должен был бы проходить наклоняясь, не говоря уж о слугах Оркриджей.

   Глаза Рома выпучились ещё больше, хотя казалось, больше уже некуда. Он единым махом взмыл по ступеням и, не сбавляя разбега, лишь прорычав нечто нечеловеческое впечатался плечом в створку двери.

   В разраставшемся многие годы без всякого ухода малиннике, что вымахал в сущие дебри, чьи корни подкопались под фундамент особняка, а цепкие плети обвили ставшую не различимой за ними подвальную дверку, гулял усилившийся к ночи ветер. Дверкой этой прежде пользовались, чтобы сносить овощи и фрукты из сада сразу в хранилище, не проходя через кухню. И она вдруг содрогнулась от мощного толчка. С дверки осыпались комья зелёного мха. Рядом с ветки вспорхнул устроившийся на ночёвку скворец. В следующий миг, будто из-под земли, донёсся сдавленный вскрик. За ним последовали ещё удары. Каждый следующий слабее предыдущего. Опутанная кустарником створка захрустела и слегка прогнулась...

   Привычная для этого места тишина вернула свои права. Умиротворённо шелестел ветер. Небеса темнели. Под деревьями заброшенного парка сгущались сумерки. А в десятке шагов от кустов малины лежало неподвижное тело девочки.

   Он поможет Рому выбраться из погреба (или тут правильнее говорить подвала?) а затем они найдут Анну и хоть за косу, хоть как, выволокут её прочь из этого дома, что наводит жуть одним своим видом. Не говоря уж о других его... странностях.

   Тими отвечал за этих двоих, как самый старший.

   Следуя за котом - почему-то он сразу решил, что это кот, а не кошка, - Тими прошёл из столовой на кухню. Здесь господствовал большой очаг с широкой плитой, на которой могли бы уставиться разом десяток сковородок. Света, проникающего через ставни, переставало хватать, и нутро дома заполнял сумрак. Кроме печи он разглядел несколько столов, буфеты, где хранили посуду, и целых два рукомойника. В углу были свалены старые плетёные корзины и деревянные вёдра. На вбитых в стену колышках когда-то висели связки лука с чесноком. На одном из столов лежала разделочная доска, рядом стояла глиняная крынка, в какие обычно наливают молоко. Такие крынки делали в гончарной у мастера Зильбера. Скоро он сам сможет слепить много, что покрасивее. Мастер Зильберт называл его старательным и обещал годика через три взять в подмастерья. Пока же он за пару медяков лишь помогал Вану-оглобле месить глину. Воспоминания о гончарне показались Тими такими далёкими.

   - Кис-кис.

   Облезлый кот, возможно, прежде жил на этой кухне. Может ещё котёнком. Когда дом покинули, он оказался брошен и одичал. Жалько, если так. Но в мире хватало жестокости и несправедливости. Дети из бедных мещан познавали сию истину с малых ногтей. Сюсюкаться с ними родителям было некогда, равно как и всему прочему миру. Что тоже весьма печально, если подумать.

   Сейчас кот спрятался где-то под столами.

   С ним нужно поосторожнее, напомнил себе Тими. Как бы не цапнул. Если он ещё и бешенный - что кот болен, сомнений не оставалось, - то после его укуса умрёшь в ужасных корчах. Так что протягивать руку, чтобы погладить зверюгу, он точно не станет.

   А вот Анна сделала бы это в первую очередь. На то она и девчонка.

   Тими тяжко вздохнул. Надо было ему сначала найти её. Как будущий мужчина он должен заботиться о женщинах. И девочках. Даже если они ведут себя как ненормальные. Отец любил повторять, что мужчины всегда что-то должны этим женщинам. Мать хлопала его за такие слова ложкой по лбу.

   Тими ещё раз окинул взглядом просторное, явно рассчитанное на многую прислугу, но уже долгие годы обезлюдевшее, а от того выглядящее особо уныло пространство кухни. Не верилось, что когда-то тут текла бурная жизнь: кругом среди вкусных запахов суетились кухарки в передниках, в чугунках кипела наваристая похлёбка, а на сковородках жарилось мясо и яичница. Теперь же лишь пыль - на столах, буфетах, даже в печи, одна лишь пыль.

   Ему здесь делать нечего.

   Кстати, что это там за приоткрытая дверка? Скорее всего, ведёт в кладовку. Кот мог улизнуть туда. И там же, скорее всего, находилась лестница в подвал.

   Ром, не иначе, с ума сходит, оставшись один в подвале. Тими был единственным, кому Ром однажды признался, что больше всего на свете страшится заблудиться где-нибудь в дремучем лесу. Особо ночью. Страсть, если представить. Тими тогда хотел рассказать, что есть кое-что, чего он сам боится пуще смерти. Уже и рот открыл. Но... Впрочем, это была такая глупость, что и говорить о ней не стоило.

   Держись дружище!

   Тими пустился бегом за пронырливым котом.

   Окна в кладовке не имелось, а дверь он за собой не придержал. Вступив в тесную, чем-то заставленную коморку и ещё толком ничего не успев разглядеть, Тими очутился в кромешной темени.

   Сердце его тут же заколотилось гулко и как-то неровно. А ещё оно взялось подниматься к самому горлу. Всё гульче, всё выше.

   Чтобы унять волнение, он сказал себе:

   - Спокойно. Уж темноты-то я не боюсь ни капли.

   Помогло это или нет, сразу было не понять. Но сердце хотя бы передумало выпрыгивать прямо через горло. Тими отступил на шаг назад, снова открыть дверь и пустить света. Его пальцы прошлись по поверхности стены в том месте, где была дверь. Прошлись в одну строну. Потом в другую. После чего он развернулся полностью и его ладони начали беспорядочно метаться уже по всей стене.

   И они не находили двери, через которую он только что вошёл сюда. Дверь захлопнулась за ним и теперь он не находил её. Ни косяка, ни створки, ни хотя бы какой-то щели. Вообще никаких перепадов на плотно пригнанной поверхности досок.

   - Этого не может быть, - уверенно сказал себе Тими.

   Наверно, он искал не в том месте. Если бы не темень, он бы сразу увидел ручку. Если только её не отломали с этой стороны.

   Он искал. Обшарил ладонями всю стену сверху донизу. Раз пять обшарил. Доски. Ровные доски. Никаких дверей.

   Тими почувствовал, что задыхается. Ему переставало хватать воздуха. Тот воздух, что ещё оставался в узкой тёмной кладовке, сделался жарким и совсем душным. Тими разом взмок под рубахой.

   Где же она... должна быть тут... где же она... где она...

   Мелькнула мысль, что он ищет вовсе не на той стене. Во мраке перепутал стены, повернулся не туда... Он даже бросился к противоположной. Никакой двери там, конечно, не оказалось и оказаться не могло. Тими снова стал как слепой водить руками по правильной стене. Дверь не находилась. Её просто не было там, где она обязана была быть!

   И почему тут так темно? Щелей в старых стенах должно быть полно, и почему через них не проходит хоть какой-то свет? В кухне-то его всё-таки хватало. А тут... Он словно бы в самом деле вдруг ослеп. Он ведь не ослеп, что за глупость!

   Мелкие занозы от досок впивались в ладони. Сплошные доски. Крепкие ровные доски. Он как в деревянном ящике. Закрыт в тесном ящике в кромешной темноте, как в...

   Это всё проклятый дом! Ему не нравится, что они залезли в него. И он спрятал дверь.

   Тими прекратил водить ладонями по стене и постоял секунду без движения. Сейчас он слышал лишь своё хриплое дыхание.

   Тише-тише. Ему надо просто успокоиться и подумать. Зачем он пугает сам себя, выдумывая всякое...

   Здесь ведь должна находиться вторая дверь - ведущая в подвал к Рому! Если они будут вместе, то справятся со всем.

   Он на ощупь пошёл вдоль стены и сразу обо что-то запнулся. Со сдавленным вскриком рухнул на кучу какого-то хлама. Каких-то глиняных плошек и корзин. Они с хрустом раздавливались под ним. И что-то больно оцарапало ему руку.

   Тими крепче сжал зубы. Слюна вспузырилась на его губах.

   Как же больно!

   Он не заплачет. Не заплачет. Ни за что не заплачет...

   Глаза так и не смогли привыкнуть к темени даже немного. Держась за стену и ничего не видя, Тими медленно поднялся с пола. Зло отпихнул ногой хлам - сломанные корзины, ещё некие тряпки, - чтоб вновь не запнуться об них. Если здесь есть спуск в подвал, то его заставили всякой всячиной. Но ему надо найти эту дверь. Хоть какую-нибудь дверь.

   Руки продолжали искать выход, наугад плавая во мраке и скользя по шершавым доскам стены.

   В кладовке делалось всё жарче. Пот катился по лицу, словно он очутился в бане, глаза щепало, Тими вытирал их о плечо. Он дышал ртом, и гортань уже пересохла. Ничегошеньки не видно. Где он, куда ступает, обо что ударяется, что рядом, что вокруг, что это за вещи, зачем их снесли сюда? почему он не может найти дверь? где эта чёртова дверь!.. Тими слышал своё свистящее жаркое дыхание... возможно... это ведь невозможно... он задыхается, он задохнётся!.. тесно и становится всё теснее... словно сжимается и разогревается... ладони ощупывают стены, голые стены, тесные... его замуровали... воздуха не хватает, он уже издышал весь воздух... ведь ничего не видно, ничегошеньки... он умрёт здесь... я умру здесь, меня замуровали... я не хочу умирать!

   Он сейчас точно разревётся. Уже начал.

   Тими слизнул солёные капли с губ. Глотнуть бы водички...

   Ну, Анна - дура! Зачем она придумала идти сюда! Такая дура!

   А ты сам ещё больший дурак, раз согласился...

   - Мяу...

   Тими взвизгнул и замер на месте. Каждая его мышца, каждая жилка звенели от напряжения. Хотя разве он что-то чувствует?

   Нет зрения. Его ладони потеряли все стены. А есть ли у него ещё эти ладони. Они же должны болеть от заноз... У него нет тела, он его лишился. Осталась лишь его голая запуганная душонка.

   Одинокая крохотная пылинка посреди бесконечного НИЧТО.

   Где он? Он не представлял где. Одинокая крохотная пылинка в пустоте чернильного НИЧТО.

   Это уже не та же тесная кладовка. Он больше не находит её стен. Он куда-то провалился. В совсем другое место. Туда, где нет места. Где нет ничего. Только пустота. Пустая пустота...

   Стой... Но ведь его ступни ощущают пол! Хотя бы они-то ощущают. И его правой ноги касается какой-то мусор. Настоящий.

   Тишина.

   - Кис-кис-кис, - вовсе не своим голосом позвал Тими.

   Кот может напрыгнуть на него? Дикий кот. Расцарапает всё лицо, уж он-то видит во мраке как днём. Да пусть и прыгнет!

   - Мяу...

   Очень близко. Среди наваленного здесь хлама зверюгу ни за что не найти. Но Тими хотя бы вновь ощутил окружающие его предметы, не видел их, но ощущал. И ладони вновь нашли стену. Вот под его ступню попало что-то круглое и твёрдое, а пальцы нащупали какую-то выемку в доске стены, может от выпавшего сучка. Скорее всего. Эта выемка-дырочка с неровным краем была настоящей. И значит, он тоже настоящий и всё вокруг настоящее...

   - Мяу! - прозвучало в третий раз. Настойчиво. Раздражённо.

   Тими прижался к стене. Ничего не видно, сколько ни тарасща. Такой темени не бывает даже ночью под одеялом. Он вновь слизал солёные капли с губ.

   Кто-то скулит. Ведь это я скулю, кто же ещё?

   Почти на уровне его лица совсем рядом вспыхнул красный огонёк. Как красная звёздочка, проклюнувшаяся в спеленавших её бархатных складках тьмы.

   Это кошачий глаз... всего лишь кошачий глаз.

   Но разве он может так гореть? И почему он так высоко?

   Да потому что, гадкий кот влез на какой-нибудь стул или шкаф.

   Кровавый глаз сместился в сторону и погас. Тими услышал мягкий стук. Кот спрыгнул на пол с того, на чём сидел. И вновь его не видно и не слышно.

   - Кис-кис. Как же мы отсюда выберемся? - простонал Тими. В носу чесалось от поднятой пыли, хотелось чихать. И пить. И вдруг очень захотелось помочиться. Очень сильно.

   - Мяяяяяу!

   Тими продвинулся ещё немного вперёд. Осторожно, чтобы не запнуться об хлам. Эта кладовка оказалась не такой уж и маленькой, как показалось сначала. Он вытягивал шею и выкатывал глаза, всё надеясь разобрать хоть что-то. На этот раз он не запнулся, а треснулся лбом. Об какую-то прибитую к стене полку. На миг перед глазами вспыхнули цветастые пятна, что сменились прежней теменью. Тими потёр ушиб. Его зубы скрежетали, руки дрожали. Он крепился как мог. Но он уже не мог крепиться!

   Ему хотелось заорать во всё горло!

   Авось и поможет...

   - Мяу! - приглушённо и словно бы издалека.

   Тими обогнул что-то массивное, ведя по нему ладонями. Точно ведь комод. Чего эти Оркриджы сюда только не напихали!

   На полу за комодом (а может и не комодом) лежало пятно тусклого света. Оно исходило словно бы прямо из стены, но за прочим хламом его нельзя было разглядеть даже почти в упор.

   В стене была дыра, ведущая в соседнюю комнату.

   Да у хвостатого проныры тут тайный ход! И кот указывал его ему!.. Тими хотел сказать слова благодарности, но не смог. В горле набухали горячие слёзы.

   Он отодвинул от комода небольшой сундучок, а стоящую на нём корзину с тряпьём просто бросил подальше в темноту. Сам комод он не смог бы сдвинуть при всём старании - с ним бы и четверо взрослых мужчин справились ни сразу. Но и ладно, сейчас он и так сможет пробраться к дыре за ним.

   Округлая дыра с зазубренными краями, как если бы её прогрызла гигантская крыса. Крыса величиной с собаку.

   - Таких крыс не бывает. Они не могут такими вырасти, - сказал себе Тими. - Если только очень старые и у них было вдоволь еды... Нет. Всё равно не за что не могут!

   Он сел на корточки перед "норой", за которой брезжил свет. Снаружи через неё тянуло сквознячком. Дышать сразу стало легче, но всё равно воздуха не хватало. Тими не мигая, почти зачарованно, смотрел на свет, исходящий из дыры.

   Чтобы выбраться из кладовки (западни) у него был только один путь. Только один.

   Но проход слишком узкий. Я не пролезу через него.

   А, может, и пролезу.

   Он утёр рукавом нос, утёр глаза и рот.

   Дышал он хрипло с присвистом, но уже чуть спокойнее.

   Тими ещё раз огляделся. Уже в метре от того места, где он сидел на полу, вновь сгущалась темень. Душная вязкая темень с громоздящимися в ней со всех сторон грудами различного хлама. И конца кладовки не виделось.

   Неужели он только что прошёл через этот завал?

   Он может вновь попытаться найти дверь... Но он не найдёт её. А пока будет искать, и этот выход "закроется".

   Нет уж, он не останется здесь ни на одно лишнее мгновение!

   Тими встал на колени и заглянул в дыру. С другой стороны промелькнула серая тень. Тими отпрянул.

   Это кот бегает.

   Из дыры вновь пахнуло прохладным сквознячком. Маняще.

   На коленях Тими пополз к дыре. Затем лёг на живот. Он просунул в дыру голову. И сразу выдернул обратно. Он задыхался. Ему не хватало воздуха. Ещё сильнее прежнего!

   Воздух был там, с другой стороны. Как и свет... Тими смотрел в дыру. Он не хотел умирать в тёмной кладовке. И от него ждали помощи друзья. Но сначала он должен помочь самому себе.

   Надо выбираться отсюда!

   Тими снова просунул голову в дыру. Каждому ведь известно, что если голова пролезает, то и всё остальное пролезет. Голове пролезла легко. Она уже была в соседней комнате, - Тими смотрел от пола, закатывая вверх глаза, но он мало что так различал. Следом за головой наполовину протиснулись плечи. Тело пока оставалось в кладовке.

   Зря он полез головой вперёд, а не руками, да ещё на животе, а не на спине. Мог бы упереться ладонями в стену и помочь себе. А так руки оказались прижаты к полу. Нет, так не получится. Надо по-другому. Он подался назад, чтобы влезть уже по правильному.

   Только ничего из этого не вышло. Вспять его тело пролезать не желало. Плечи как-то иначе развернулись, как-то их перекосило, кости упёрлись в неровные края дыры, не желая сдвигаться.

   Ладно, ладно, - успокоил он себя. Раз не назад, тогда дальше вперёд. Как-нибудь протиснемся.

   Тими захрипел, извиваясь всем телом. Попытался помочь себе ногами, но колени лишь без толку скребли по доскам пола кладовки. Верхний край дыры больно впился ему в позвоночник.

   Вот балбес! Зачем он так полез! Вот тупица!

   Он застрял!

   Нет-нет-нет-нет-нет!

   - Я не застрял! Нет, Господи... Я почти пролез...

   Он застрял. Завяз как топор в сырой колоде - ни вперёд, ни назад, в какую сторону ни дёргайся.

   - Нет, нет... этого не может быть.

   Застрял. В самом деле, застрял.

   Края досок глубоко вмялись в кожу, как если бы дыра раза в два ужалась в размере. Плечисковали деревянные колодки. Руки немели, придавленные к полу его же собственным весом. А бесполезные ноги извивались в кладовке, ударяя о комод, шаркая и засучивая штанины. Сначала слетел один башмак, потом и второй.

   Всё напрасно.

   Лицо Тими сделалось красным. Рот кривился от огромного напряжения. Он пытался, пытался... А потом он опал. Растянулся безвольно на полу, словно рассечённый надвое стеною. Уткнулся головою в доски пола и зарыдал. Горестно, навзрыд, так, что его, наверно, слышал весь проклятый дом. Он ещё что-то кричал.

   Он уже не чувствовал рук, те совсем онемели. Спину не иначе как переломило. Ноги... его ноги были где-то далеко.

   Приступ захлёбывающегося рыдания длился долго. Тими ни о чём не думал, он почти умер. Когда-нибудь этот дом рухнет, люди разберут завалы и найдут его высохший скелет всё так же лежащий, наполовину протиснувшись через оказавшийся слишком узкий для него "крысиный лаз".

   Он не запомнил момента, когда приступ схлынул. Странно, но он всё ещё был жив. Слёзы оказались не бездонны. Они излились, и он будто весь опустел. В его сдавленной груди остались только всхлипы. Может, сейчас...

   Тими дёрнулся. И не сдвинулся с места. Ни на чуть-чуть, ни на немножко. Он поднял мутный взгляд.

   Кот сидел возле его лица. Короткая шерсть встопорщена. Рваные уши прижаты к голове. Хвост, состоящий на конце лишь из позвонков, бьёт по впалым бокам. Из раскрытой пасти исходит угрожающее шипение. На изувеченной морде зверюги проглядывали куски влажно лоснящегося мяса, будто какой-то живодёр только что содрал с них лоскутья кожи.

   Тими никогда бы не разглядел таких жутких подробностей в сером сумраке дома, но кот подошёл к нему столь близко, что он ощутил исходящую от него вонь. Вонь мертвечины. Словно этот кот давно издох, его закопали, и он пролежал в земле не меньше месяца, а потом вылез обратно на свет божий. От того и выглядел так... Кот-мертвец стоял у самого его лица и шипел на него. Острые когти впились в доски пола. Тими смотрел на кота, запрокинув шею, и та уже трещала от натуги.

   - Не трогай меня. Я ведь не сделал тебе ничего плохого.

   Кот продолжал хлестать себя хвостом. Хребет искривлёно выгнулся. Когти начали драть доски, вырывая из них целые щепки.

   - Ну, пожалуйста! - взмолился Тими. Он не пытается выбраться из западни, это бесполезно.

   Шипение переходит в визг. Сиплый смех. Кот не нападал, а лишь пугал его, издевался и смеялся над ним.

   Тогда Тими заорал и уже совсем другим голосом:

   - Мерзкая скотина! Пошла прочь! Прочь, я сказал!

   Кот отпрянул. На миг хвост прекратил лупить по бокам. Когти, впившись в доски, застыли. Но усы и шерсть топорщились по-прежнему.

   Склонив морду к самому полу, зверюга издал короткий взвизг. Его налитый кровью глаз не отрывался от Тими. Кот медленно двинулся к нему. Голые позвонки хвоста, едва прикрытые клочьями шкуры, с удвоенной силой замахали из стороны в сторону. Ощерив пасть, зверюга снова собрался зашипеть. Но вместо этого хрипло взбулькнул, вроде подавившись.

   - Так тебе и надо! - возликовал Тими. Красное лицо его озарилось жёсткой улыбкой.

   А кот действительно подавился. Вытянувшись вперёд, он зарыгал и с трудом выблевал большой вязкий ком. Но не собственной шерсти, как это у них часто случается, а мелких белых личинок. Тот мокро шлёпнулся под самым носом у Тими.

   Если бы его глазные яблоки не крепились чем-то изнутри к голове, они бы точно выскочили из глазниц, как стекляшки, что вставили чучелам волков. Всё, что Тими съел за сегодняшний и вчерашний дни, дружно устремилось вверх к его горлу.

   Белые личинки - глисты или какие-то другие паразиты, что расплодились в брюхе у кота, - расползались по полу, оставляя за собой в пыли дорожки из кошачьей слюны. Часть их поползла к Тими, к его широко раскрытому, как у выброшенной не берег рыбы, рту.

   Кот изрыгал из себя всё новые и новые комья личинок. Из раны на его боку, где торчали обломки рёбер (теперь Тими видел это со всей отчётливостью), а шкура висела чёрными струпьями, вместе с подтёками густой сукровицы вываливались ещё... Уже не личинки. Длинные плоские черви. Извивающиеся, липки. Внутренности кота были наполнены ими как у гниющего мёртвого зверька - иногда они находили таких с Ромом в придорожных канавах и тыкали в них палками. Кот хрипел и отрыгивал, хрипел и отрыгивал.

   Личинки и черви ползли к Тими. Устремлённо ползли. Слепые гады! Если они и не видели его, то точно чувствовали.

   Не замечая, что края дыры рвут рубаху и едва ли ни кожу, Тими неистово задёргался. Его лицо превратилось в перезрелый помидор, того и гляди, готовый лопнуть. Он заорал, кусая губы в кровь и тараща глаза. Он дёргался, он... он... он... Когда он совсем немного протиснулся вперёд, Тими заорал совсем уж дико. Но теперь от радости. И он продвинулся ещё немного! Оглушительно вопя, ничего не соображая, кроме того, что сдвинулся с мёртвой точки, Тими работал босыми ногами. Его плечи полностью пролезли через дыру. А уж всё остальное, прошло легко.

   Тими упёрся ладонью в пол, вляпавшись во что-то мягкое, - он не смотрел во что, прополз на карачках, вскочил и на подгибающихся ногах ринулся бежать.

   Он увидел дверь - даже две двери! Врезался в одну из них. Та подалась со скрипом и не сразу, но поддалась. Тими вывалился ещё в какой-то короткий коридор и сразу захлопнул за собой проход, привалившись к нему спиной.

   Мерзкого кота нигде не было видно. А то бы он без жалости затоптал его ногами! Может, урод остался в той комнате? Пока Тими боролся с дверью, он мало что запомнил из её убранства. Комната была почти пустой со свисающими со стен клочьями обивки, будто её специально драли когтями. Заколоченное окно. Под ним устроено что-то вроде пары небольших закутков с распахнутыми дверками. В каждом закутке имелось деревянное возвышение с прорезанным в нём отверстием. Понятно, для чего. Тими словно бы расслышал и копошение под этими возвышениями. Кот мог спрыгнуть туда.

   Вот пусть и завязнет там! И сдохнет!.. Хотя, это вряд ли. Там давно уже всё должно было высохнуть. А жаль.

   Мысли проносились в голове лишь мельком. Его разум ещё пылал от пережитого, и глаза застилал бессмысленный ужас. Но он выбрался. Он выбрался. Выбрался...

   Тими вновь едва не разрыдался.

   Надо выходить из этого лабиринта комнат. Он даже не представлял, в какой части особняка сейчас оказался. Но возвращаться он не станет. Хотя его так и подмывало заглянуть в одно из тех отверстий. Кто-то ведь там скрёбся, он слышал. Если тот провалился и не мог выбраться... и если быстро подбежать, глянуть и сразу...

   Что он ещё удумал! Нет уж, хватит с тебя соваться, куда не следует.

   Тогда вперёд. В коридорчике, где он стоял, у противоположной стены была дверь. Весь особняк Оркриджей состоял из сплошных коридоров и десятков дверей. Будто дом был живой и специально расставлял их перед ним. Как в кошмарном сне, в котором плутаешь и плутаешь не пойми где, и выход уже кажется - вот он! Но там лишь тупик или очередная дверь, ведущая в никуда.

   Надо идти. Найти Анну, чтобы они вместе вызволили Рома, раз уж он один не может...

   Тими вскинул голову. Он сидел на полу, всё также прислонившись спиною к двери, из которой только что выскочил. И когда он успел рассесться тут?

   Сидеть было приятно. Сидеть и никуда не бежать.

   Он ещё немного отдохнёт, а потом пойдёт за Анной. Если бы он дурак не поддался на её шутку, Рома бы сюда и силой никто не затащил.

   Тими уткнулся лбом в подтянутые к груди колени. Потёр саднящую спину. В рубахе на боку зияла дыра, ободранная кожа под ней горела. Спина болела, и рука болела, и плечо, которое он тоже ободрал. Тими тихо заплакал. Не зарыдал, нет, просто тихо заплакал. Почти без слёз, которые он выплакал все раньше.

   Сам того не осознавая, он засунул в рот большой палец правой руки, как не делал уже многие годы, и принялся сосать его. Он посидит здесь немного, тихонечко посидит, а потом за ним придёт кто-нибудь из взрослых. Его - их всех - спасут. За ними обязательно придут. Нужно лишь подождать на одном месте...

   Тими вздрогнул. Вынырнул из своего то ли сна, то ли забытья, в котором пробыл неизвестно сколько времени.

   Где это он?

   Рука болела, плечо болело. Всё болело.

   А вокруг расстилался мягкий сумрак.

   Осторожно скользя спиной по створке двери, Тими поднялся с пола. Он отсидел себе ноги, и их пронзала сотня маленьких иголок.

   Он что, заснул, сидя тут у двери? В этом чужом доме? В голове немного гудело. Тими вспомнил, что во сне он брёл по какому-то незнакомому ухоженному саду, где кто-то называл его смелым мальчиком. Говоривший с ним носил драный тулуп, огромные сбитые сапоги, вымазанные в земле и навозе, а на его голову был надет необожжённый глиняный горшок, стекающий на лицо размягчёнными наплывами... Тими пробрал холодный озноб.

   Он сухо сглотнул. Как же здесь тихо. А на улице уже совсем свечерело. Он посмотрел на забитое, крепко забитое, не выломать, оконце, что было даже в этом маленьком коридорчике. Через щели между досками едва сочилось жидкое серое свечение.

   Может, Анна с Ромом давно ушли из особняка? Поискали его, покричали, а он и не слышал.

   Пора и ему выбираться отсюда.

   Недолгая дрёма, в которую он провалился, подействовала успокаивающе и вроде даже прибавила сил. Он утёр нос. Просунув ладонь через дыру в рубахе и прижав её к ободранному боку, Тими отстранился от двери, о которую опирался, и побрёл к той, что была в другом конце коридорчика.

   Стоило ему отпустить створку, как за ней сразу же раздалось яростное царапанье. Тими бросился бежать со всех ног.

   Он пролетел насквозь ещё одну комнату, вовсе не рассмотрев её. Прочь. Прочь!

   А потом он попал в... Вроде бы это называлось библиотекой. Местом, где хранились книги. Тими знал, что такое книги и как дорого они стоят, хотя читать не умел. А однажды, храмовик в церкви, после того, как они помогли вымыть все иконы и лампадки, даже дал ему подержать одну в руках. Тогда Тими рассматривал нарисованные картинки - животных и малюсеньких человечков с сияющими нимбами и печальными лицами, выглядевших совсем не похожими на настоящих, но они ему всё равно очень понравились.

   Тими никогда не представлял, что кто-то может собрать у себя столько книг. Он даже не думал, что в мире есть столько книг! У старичка в церкви их было всего две.

   Тими уже не бежал, а медленно брёл, глядя на шкафы вдоль стен, чьи многочисленные полки были уставлены всевозможными статуэтками из кости, дерева, камня и даже стекла. Рыцари на лошадях с пиками и мечами, изображённые со всеми деталями. Монахи в длиннополых рясах с глухими капюшонами и танцующие женщины с развевающимися волосами. А ещё разные животные. И странные пирамидки с шипастыми как солнце навершиями, когда его рисуют дети. Ну и, конечно, на полках стояли книги. Их было не так много, как статуэток, но тоже хватало. Толстых и тонких, громадные фолиантов, которые в обеих руках удержишь-то едва, и совсем маленьких, всего с ладонь. Стояли в ряд тома в одинаковых угрюмых переплётах, а на других полках - с деревянными окладами, обитыми по углам железными пластинами. Лежали стопками свитки и отдельные, связанные тесёмками пергаменты из тонковыделанной телячьей кожи.

   Всего книг было... Тими никогда бы не сосчитал сколько!

   Оркриджы могли позволить себе купить подобную роскошь. Неужели они всё это прочли? Зачем? И, неужели, они бросили всё это, уезжая навсегда из своего дома?

   Между двумя заколоченными, как и везде, окнами помещался круглый столик со стоящим на нём аж пятерным подсвечником, рядом кресло с высокой мягкой спинкой. Ближайший к столу шкаф имел запирающиеся дверки - сейчас раскрытые, полка в его глубине пустовала, на ней лежало лишь несколько смятых листов бумаги.

   В воздухе чувствовался запах плесени. Дорогие тома сырели и портились на своих местах, и никто их отсюда не выносил.

   Из библиотеки вела дверь с круглой ручкой. Тими отметил её, но пока не пошёл к ней. Он остановился у столика. Надёжные массивные шкафы громоздились с обеих сторон от него, и каждый из них был в два раза выше него. Тими поднял взгляд. Над столом в раме с лепниной висела картина. Гораздо больше тех, что они видели до того в Зале. Она-то и привлекла его внимание.

   На картине красовалась чета Оркриджей в полном составе. Сеньора в тёмном платье со стоячим воротом под горло сидела в кресле. Похоже, в том самом, возле которого сейчас замер Тими. Сеньор Оливер стоял справа от жены, положив одну руку ей на плечо, а другой оглаживал свои усы. Двое детишек расположились на ковре перед креслом, смотря на Тими широко раскрытыми весёлыми глазами.

   Тими подумал, что когда-нибудь у них с Анной тоже будут дети. Почему бы нет? У всех женщин есть дети. А у него, может, будут усы. Тоже здорово. Но таких портретов они покупать не станут. Лучше уж купить собственную гончарню.

   Он даже привстал на носки, чтобы лучше разглядеть картину.

   И тут резко обернулся.

   Показалось, что у двери, через которую он вошёл сюда, мелькнула чья-то тень и скрипнула половица... Если это снова кот - ему же хуже! Теперь Тими мог навалять ему со всей душой, как говорил драчун Ранд. Но там не было никого, проход меж шкафами пуст, а тень на нём лежала лишь от досок окна. Неподвижная.

   А Оркриджы, похоже, были помешаны на книгах и портретах. Ему это, в общем-то, и всё равно, ему бы скорее выбраться на волю. Он никогда в жизни впредь не подойдёт к старому особняку, чего там - даже к парку вокруг него! И никогда никому не расскажет, что с ним здесь приключилось. Если только Рому с Анной.

   Тими не отличался ростом, а для своих лет вовсе был низковат, и это позволило ему увидеть, что под столом лежала ещё одна книга.

   Как она туда завалилась и почему её никто не поднял? Книга небольшая в чёрной обложке, и потому едва заметная. Наверно, этим всё и объяснялось. Зачем он полез за ней? Если ему хотелось увидеть картинки, он мог поискать их в любой из книг, стоящих на полках. Но он опустился на колени и достал именно ту.

   В особняке установилась полнейшая тишина. Ром с Анной точно ушли - он остался один. Бежать бы и ему отсюда. Вместо этого он торчал посреди сгущающихся теней и, склонив голову чуть набок, внимательно глядел на книжку в своих руках. Переплёт её был из кожи, неприятно гладкой на ощупь, словно бы скользкой.

   Из змеиной кожи, - мелькнула дурацкая мысль.

   По виду книги чувствовалось, что и она отсырела. Страницы её сделались бурыми, растрепались по краям.

   Тими протёр рукавом лицевую сторону обложки, смахнув на пол пыльные катышки. На обложке крепилась металлическая пластинка. На ней серебристым по чёрному было выгравировано изображение. Снизу ещё помещалась надпись из каких-то витиеватых значков, совсем не похожих на те простенькие загогульки, что он видел в книге у храмовика.

   А вот изображение на пластине Тими узнал.

   Это была морда козла - с бородой и загнутыми рогами. Но она одновременно являлась и головой человека. Какой-то урод.

   Тими изображение не понравилась, но книгу он раскрыл, надеясь найти в ней что-нибудь поинтереснее. Здесь оказалось множество картинок. Самых разных. Тими почёсывал одну босую стопу другой. При этом он листал страницу за страницей и чем дальше он переворачивал их, тем сильнее кривился его рот.

   Картинки располагались на каждом втором или третьем листе. Выцветшие значки-муравьи складывались в бесконечную вереницу слов и обтекали их словно волны на реке маленькие островки. Картинки эти показывали в основном людей.

   Людей, которые зачем-то привязывали к врытым в землю столбам других людей и тыкали в них острыми копьями, иногда пронзая насквозь. Были женщины без всякой одежды, что прыгали через горящие костры, - на эти картинки Тими смотрел дольше предыдущих, ощущая, как по щекам разливается румянец. Имелись и вовсе непонятные ему рисунки, где вокруг сложных фигур из многолучевых звёзд и квадратов помещались крохотные изображения разных животных - летучих мышей, рыб, кошек и даже червей. Потом снова шли люди, словно бы издевающиеся над несчастными мужчинами и женщинами. На одной картинке злой человек с длинной бородой держал в правой руке кубок, а в левой висящего вниз головой младенца. Из живота малютки текла нарисованная как вода кровь.

   У Тими перехватило дыхание. Он едва ни швырнул книгу обратно под стол. Кто вообще мог написать такую гадость? Он просмотрел уже половину. Ещё немного и он бросит её.

   Дрожащими пальцами Тими листал страницы, склоняясь всё ниже над ними, чтобы лучше видеть. Картинки больше не попадались, только скучные мелко исписанные столбики слов. Тими совсем разочаровался в книге.

   На миг он вскинул взгляд на семейный портрет на стене. Ему почудилось, что рука сеньора Оливера, разглаживающего свои пышные усы, дёрнулась и немного сместилась.

   Просто у него глаза уже слезятся и всё расплывается.

   Вот! А теперь повернулась голова сеньоры в кресле. И взор у неё был как у настоящей ведьмы. Или кошки в темноте. Зрачки - у неё ведь узкие зрачки-щёлки! Как он сразу этого не заметил?

   Тими сглотнул. Он слышал собственное шумное дыхание. В доме же гробовое молчание. Он один в его старом пустом нутре. В тишине. В полумраке. Взаперти. Один одинёшенек.

   Тими быстрее заработал пальцами, чтобы скорее перевернуть последнюю страницу и убежать. Он только долистает эту гадкую книгу и побежит со всех ног. Сейчас-сейчас! Только долистает... Очередной густо исписанный листок перевалился с правой стороны на левую. Здесь не оказалось ни единого слова, даже буковки.

   Зато он увидел новую картинку.

   На листе помещался нарисованный особняк Оркриджей. На нём прекрасно различалась каждая доска обшивки и завитушка на наличниках окон - казалось, он смотрел на дом вживую, только тот выглядел совсем новым, каким, наверно, был когда-то. Ставни на первом и втором этажах все раскрыты. А кусты вокруг особняка стояли аккуратно подстриженными.

   Картинка из прошлого.

   Тими мог бы удивиться, откуда в книге взялось изображение знакомого ему места. Вместо этого он лишь перевернул страницу.

   Дальше шли сплошные картинки без всякого текста. Тими смотрел, не в силах отвести взгляда. Он быстро листал страницы, а потом он словно бы уже и не листал их, а они листались сами по себе, всё продолжая и продолжая мелькать, хотя давно уже должны были закончиться. И картинки... они двигались! Нарисованные на них люди двигались. Ходили среди показанного общими контурами внутреннего убранства особняка - в Зале с камином и в столовой с большим столом, где провалился Ром, а также в парке снаружи, что-то делали, куда-то спешили.

   Тими смотрел...

   Вот две маленькие фигурки, нарисованные не полностью, лишь штрихами и тенями, но всё равно легко узнаваемые, крадутся меж кустов к низкому домику, стоящему в парке среди плодовых деревьев и хозяйственных построек. Осторожно заглядывают в его единственное оконце. Потом поднимают с земли по камню, швыряют их внутрь хибары и, держась за руки, убегают...

   Шуршит, переворачиваясь, страница.

   На следующей картинке на крыльцо выскакивает неопрятного вида дядька и машет костлявым кулаком вослед убегающим хулиганам. У его ног вьётся кот с торчащим трубою хвостом...

   Другая картинка. Тот же дядька огромными ножницами, что он держит в обеих руках, подрезает кусты роз. По выложенной камнем дорожке бежит кот. Кот тащит в пасти мёртвого голубя с головой, безвольно болтающейся на сломанной шее. Хвост его всё так же задран стоймя. Садовник хватает кота за шкирку и отнимает птицу. Опасливо оглядываясь, он зарывает её под кустом. Кот недовольно хлещет себя по бокам. Садовник грозит ему пальцем, но по его впалой небритой щеке расползается ухмылка...

   Вот важный усатый мужчина под руку со статной женщиной, чьи волосы забраны в пучок на затылке, неспешно прогуливается по парку, направляясь к маленькому пруду с лилиями и камышами. Двое кудрявых мальчишек бегают вокруг них, то устремляясь вперёд, то отставая. Играют в салки. Садовник наблюдает за ними из-за дерева. На картинке он виден со спины - лишь голова с плешивой макушкой и свисающие до плеч космы. Усатый мужчина что-то рассказывает жене. Далеко, слов не разобрать, и дети громко смеются. А вот сопение садовника Тими слышит отчётливо...

   Да, теперь он ещё и слышит звуки, почти тому не удивляясь.

   Дальше.

   Садовник сидит у себя за непокрытым столом, что-то ест из миски, сжимая ложку в кулаке, запивая из крынки, может молоком, может просто водой. Его замутнённый взгляд плавает по тесному пространству хибары без всякой внутренней мысли. Тими не раз раньше видел такой взгляд у отца, когда тот любил заливать за воротник. Рядом с садовником на столешнице лежит корка хлеба и надкусанная луковица. У него даже стула нет, он сидит на краю кровати, а стол придвинут к ней. Кроме этого стола и узкого лежака с шерстяным одеялом в его лачуге словно бы вовсе пусто.

   Дверь раскрывается. На пороге возникает хозяин. Он зол, его ноги в высоких сапогах до колен широко расставлены. Не заходя внутрь, он орёт и рубит воздух тяжёлой ладонью. Садовник за столом втягивает голову в плечи.

   - Пьянь! И зачем я тебя только держу! Ещё хоть одна птица! Чтоб немедленно избавился от него! Иначе...

   Усатый уходит, грохнув на прощанье дверью.

   Садовник ещё сидит неподвижно, склонившись над миской. Потом делает глоток из крынки - вряд ли там обычная вода. Из-под кровати вылезает и запрыгивает к нему на колени кот. Садовник гладит его по короткой шерсти с висящими на ней колючками репейника.

   - Размечтался! Никому мы не отдадим нашего дружка. Не отдадим... А ты хватит таскать его птиц! - Это он уже коту. - Смотри, доиграешься морда...

   Картинки, их множество. Они рассказывают свои краткие, но такие яркие истории-зарисовки. Тими уже не листает страниц.

   Строгая женщина с оскаленным ртом машет плёткой. Другая женщина, судя по переднику и перевёрнутой корзине с бельём у её ног - служанка, с вытаращенными от ужаса глазами пытается прикрыть лицо ладонями...

   Двое мальчишек, похоже, они всегда всё делают вместе, бьют палками по убегающему от них коту...

   Хибара в парке. Кот лежит на смятой кровати. Садовник подносит к нему блюдце.

   - Пей. Ну, пей же. Это молоко. Мне дали на кухне.

   Кот приподнимается к блюдцу. И его осторожно гладят...

   Садовник гонится за двумя мальчишками, замахиваясь на них своими ножницами. Его вечно небритое лицо свирепо перекошено.

   - Паршивцы! Вот я вас! Адское отродье!

   Те легко ускользают и ещё рожи корчат...

   Три толстые тётки с парой держащихся за их юбки мальцов стоят за оградой и пялятся на остриженные в форме шаров и пирамид кусты по другую её сторону. За деревьями на холме виднеется высокая черепичная крыша особняка.

   Вдруг из-за кустов выскакивает садовник. Ревя что-то невразумительное, словно дикое животное, он несётся к ним и, конечно, огромные ножницы при нём.

   Тётки отпрядывают от ограды, хватая детей в охапку. Осеняют себя святым знамением, и их как ветром сносит.

   Ноги у садовника подкашиваются. Он валится на землю. Его лицо утыкается в траву, усыпанную опадающими листьями, весь он сотрясается от безудержного хохота. Кот, как ни в чём не бывало, взбирается к нему на спину и, усевшись на драном тулупе, начинает вылизываться...

   Снова садовник. Заложив ладони под голову, лежит в самом глухом уголке парка, куда кроме него никто не заходит. Жуёт стебелёк и смотрит на раскачиваемые ветром голые макушки деревьев с неспешно ползущими над ними пуховыми комьями облаков. Его измождённое лицо спокойно, почти не отталкивающе. Стебелёк перемещается из одного уголка рта в другой. Осеннее безмолвие. Кот рядом охотится в траве на кузнечиков...

   Близнецы - опять эти двое, заняться им что ли больше нечем? - заглядывают в знакомое окно хибары. На столе кот раздирает очередного голубя, так увлечённо, что не замечает их. Никого больше в доме вроде нет. Один мальчишка кивает другому и захлопывает ставни окна. Его брат, тот что с родинкой на щеке, держит масленый фонарь, хотя вокруг ещё достаточно светло. Фонарь свисает у него в руках едва ли не до земли. Они идут к двери. Дверь совсем рассохлась и болтается на единственной петле. Они прикрывают её, для верности ещё и припирают черенком лопаты, взятым из стоящего рядом сарая...

   Тими чувствует, как у него начинает сосать под ложечкой.

   Страницы листаются, и нарисованные человечки двигаются, совсем как живые...

   Мальчишка захлопнувший ставни проверяет, надёжно ли держит подпорка, воткнутая в доски крыльца. Кивает - всё надёжно. Его братец кивает в ответ. И, размахнувшись, бросает фонарь на дверь хибары. Закрывающий пламя стеклянный колпак разбивается, масло выплёскивается. Огненный фитилёк мог и погаснуть, но он не гаснет, а поджигает масло. Пламя взвивается багряным цветком. Сухое дерево занимается мгновенно. Дверь полыхает уже вовсю, огонь перекидывается на крышу.

   Внутри дома жутко взвизгивает кот.

   Мальчишки, взявшись за руки, бегут. Но не прочь, а за ближайшие кусты акации, подстриженные ровной стеночкой.

   Кот кричит совсем как ребёнок...

   А на глазах у Тими невольно наворачиваются слёзы.

   - Дураки! Злые дураки! - шепчет он.

   Мальчишки - кудрявые пухлощёкие "ангелки" - смотрят из укрытия на дело рук своих. Не испытывая даже тени ужаса, только восхищение от разгорающегося огненного буйства. Но страху им всё же приходится вкусить, когда к пронзительному визгу кота добавляется человеческий крик.

   В дверь хибары бьют изнутри. Подставленная подпорка - по ней тоже пляшет пламя, всё крыльцо и стена дома в огне и дыму - выдерживает. Мальчишки вцепляются друг в друга. Вот теперь они испугались. И ещё как! Но это ничего уже не изменит.

   От удара створки окна распахиваются, одна так и вовсе отваливается. Внутрь хибары врывается пламенный вихрь.

   Человеческий крик сменяется криком боли...

   - Наверно, он снова был пьян, - шепчет Тими, по его щекам катятся горячие слёзы, - и уснул где-нибудь на полу...

   Крики доносятся ещё какое-то время. Только людские, кот уже не кричит. Потом они затихают и слышен лишь треск пламени. Дымный столб, расцвеченный рыжими всполохами, вздымается отвесно в темнеющее небо.

   Крытая тёсом крыша проседает с жутким треском, рождая тучу искр. Волна жара колышет кусты акации. Только тогда мальчишки оставляют своё укрытие и мчатся по направлению к особняку.

   Они пробегают совсем немного, когда налетают на спешащую к месту непонятного грохота широкотелую кухарку. Та хватает их за руки. Они смотрят на неё со смятением. Меж древесных стволов в предвечерних сумерках хибара садовника вместе с прилегающим к ней сараем охвачены пламенем.

   - Что вы тут... ПОЖАР! - взвизгивает кухарка.

   Они втроём замирают, глядя на пламя. И тут из огненной гиены доносится ещё один крик. Краткий. Обречённый. Последний.

   Кухарке требуется время, чтобы осознать происходящее.

   Растерявшиеся было мальчишки начинают яростно царапаться и вырываться. Губы женщины сжимаются в бескровную линию. Её крепкие ладони, перемывшие за свою жизнь бессчётное число котлов и разделавшие ещё больше мясных тушь, сдавливают детские запястья кузнечными клещами...

   Вокруг Тими нарастает пока ещё отдалённое гудение, похожее на гул растревоженного пчелиного роя. Шлейфы паутины во мраке у потолочных балок колышутся под порывами невозможного в закрытом помещении ветра. Фолианты и статуэтки на полках шкафов мелко подрагивают, взметая облачка застарелой пыли.

   Уткнувшись в колдовскую книгу, Тими этого не замечает...

   Сцена в библиотеке, где находился сам.

   Здесь Оливер Оркридж, его жена сидит в кресле, спина её пряма как палка. Дети стоят перед отцом и смотрят на него снизу вверх. Исподлобья. Нет, они не плачут. Напротив, их маленькие кулачки сжаты и они, перебивая друг друга, едва ли ни кричат:

   - Его кот таскал наших голубей!

   - И он разорвал мамино платье!

   - Ты сам называл его пьяной скотиной! Он не слушался тебя!

   - Пусть Рогатый Дьявол сожрёт его кишки! У него и у той жирной кухарки! Она чуть не сломала нам руки!

   Лицо Оливера перекашивается. Он отвешивает сыновьям по оплеухе, от которой те валятся на пол. Он шипит на них сквозь плотно сжатые зубы:

   - Заткнитесь... Чтоб я от вас больше слова не слышал!

   Дети ревут навзрыд, схватившись за головы. Сеньора Оркридж накидывается на мужа с истеричным воплем...

   На следующей странице была нарисована карета, уезжающая вдаль по просёлочной дороге. К её заднику крепился здоровенный сундук, а по бокам мотались два горящих фонаря. Карета уезжала в ночь, и вокруг неё клубился мрак. Слышался лишь скрип колёс, перемежаемый цокотом частящих копыт.

   Всё. Конец книги.

   Тими взирал на последнюю картинку остекленевшим взглядом. Изображение кареты уже не двигалось, сделавшись простым чёрно-белым рисунком на серой поверхности страницы. Бледным, выцветающим на глазах, как будто чернила впитывались в лист. Но дробный цокот ещё отдавался в его ушах.

   - Гадкие дураки, - повторил он и вздрогнул от собственного голоса, растёкшегося по мрачному пространству библиотеки.

   Меж заколоченных ставен больше не пробивалось ни лучика света. Особняк поглощала темнота. Шкафы высились в ней тяжеловесными кряжистыми исполинами, вставшими плечом к плечу, но вот-вот готовыми, толкаясь, расступиться. Тими вновь посмотрел на картинку. Прищурился. Поднёс её к самому лицу. Ничего. Последняя страница в книге стала совершенно чистой.

   Надо уходить - в какой уже раз пронеслось в голове. Зачем же он всё стоит здесь, точно ему нравится быть тут? Точно его тут что-то держит, постоянно отвлекает.

   Он сглотнул сухой ком и поднял взгляд на портрет Оркриджей.

   Пятерной подсвечник на столе в этот миг сам по себе вспыхнул всеми пятью торчащими в нём свечными огарками. Язычки пламени шипели и плевались искрами.

   Тими так и замер с разинутым ртом. Оркриджы глядели на него из резной рамы на стене. И они были крайне недовольны тем, что он шастает по их дому. Пусть это дом сменил уже множество хозяев, но он оставался их и только их. Сеньор Оливер с выпученными глазами топорщил усы, растягивая их пальцами в стороны, словно пытаясь оторвать. Сидящая в кресле сеньора вперила в Тими цепкие как когти хорька зенки, светящиеся зелёным маревом, морщинистые складки щёк ввалились. Казалось, то ли её сейчас стошнит, то ли она разразится диким воем, проклиная Тими и всех его потомков до седьмого колена на века вечные. Но самыми жуткими были кудрявые детишки-близнецы, так мило устроившиеся у ног родителей. Оба они, не мигая, таращились на Тими, следя за малейшим его движением. Их пухлые щёчки горели лихорадочным румянцем, а ярко-красные, точно смазанные в вишнёвом соке, губы приоткрылись, обнажая таящиеся за ними белоснежные клычки.

   Тими видел всё это с поразительной чёткостью.

   Оркриджы наблюдали за ними с самого начала, как они залезли в дом. Для того они и навешали кругом свои портреты.

   Если он прямо сейчас не сдвинется с места, то не сдвинется уже никогда, так и умрёт в ступоре. Они уже много раз пытались сломить его, но пока им это не удавалось...

   Как там Ром и Анна?

   Тими сделал шажок от стола и висящей над ним картины. Что-то оттягивало руку. Книга, что он продолжал держать.

   Он посмотрел на неё. На развороте последней пустой страницы сидела, задрав кверху раздваивающийся хвост и растопырив тонкие лапки, блестящая чёрная уховёртка. Мерзость, что залезала ночью спящему человеку в ухо и откладывала там яйца. Человек утром просыпался, не чувствуя никакой боли, и спокойно жил ещё пару дней. Пока личинки не вылуплялись и не начинали грызть его мозг изнутри. Затем они выползали из ноздрей, рта, ушей и глаз.

   Тими с хлопком сомкнул тяжёлую обложку, расплющивая тело уховёртки в лепёшку.

   - Д..дрЯЯЯЯЯнь!!! - Он заикался, срываясь на визг. Руки дрожали, едва удерживая книгу. Тими с размаху зашвырнул её обратно под стол - в темноту. Пусть и дальше валяется там. А ему хватило!

   И тут на него низвергся настоящий град. Большие и маленькие, но все жёсткие и угловатые тома и фолианты слетали со своих полок и обрушивались, трепеща страницами, как крыльями птицы, ему на голову. Прямо в воздухе разворачивались длинные полотна свитков. Фигурки и статуэтки валились на пол, разбиваясь вдребезги. Тими пытался прикрываться руками, в то время, как от поднятой вокруг пыли его разразило бурно чихание. А книги всё летели и летели, насаживая синяков. Целый шквал. И кто-то незримый совсем рядом издевательски гоготал над его неуклюжими трепыханиями.

   Не отнимая рук от головы, Тими кинулся прочь из библиотеки. Распахнув дверь, он кое-как выскочил наружу, захлопнув её за собой так, что едва не сорвал с петель. Но напоследок краем глаза он ещё раз взглянул на семейный портрет. Ни сеньора Оливера, ни его жены, ни детей на нём уже не было. Их место в прямоугольнике рамы под трепещущим пламенем свечей заняло лицо неопрятного грязного бродяги с отросшими патлами и кривозубой лошадиной ухмылкой.

   - Ром! Анна! Если вы ещё здесь - убегайте из дома! Здесь опасно! Бегите отсюда!

   Ноги спотыкались на каждом шаге, ушибы на голове и плечах ныли, содранная кожа на боку саднила, сдобренная солёным потом. Он продолжал отчаянно чихать. Но ужас гнал Тими вперёд.

   Новая комната. Десятая или какая по счёту. Её центр занимал массивный "холм" - гроб, укрытый широкой простынёй. Нет, это был никакой ни гроб и даже не шкаф. Тими обежал его, когда...

   Стоп!

   Он замер, глотая спёртый воздух и протирая глаза.

   Выпирающая сбоку "полка", четыре крепкие ножки, держащие "холм", - это ведь... Пианино! Он видел его, когда они только залезли в Большую Залу. Здесь раньше ещё танцевали, как сказала Анна, может и под музыку из этой самой штуковины.

   Тими завертелся, рыская очумелым взглядом вокруг и тихо подвывая в голос. Его обступали диваны, задёрнутые неизменными простынями, как бесформенные привидения, пуфики, похожие на меленькие пеньки, стол, ещё какая-то мебель... тени по углам. В полумраке он сперва не заметил прохода меж комнатами, скользнув мимо него. Но сразу вернулся.

   А за проходом...

   Тими разглядел, пусть и смутно, высокие входные двери и угол камина с выступающими волчьими головами над ним. Возле входа, будто щель в лучший прекрасный мир, тускло просвечивала выломанная доска окна.

   - Я пробежался по кругу, - прохрипел он. - Но я выбрался!

   Потирая ушибы на макушке, Тими перешёл в Большую Залу.

   - Ром! Анна! Вы ещё здесь?!

   Тишина.

   Он бросился к окну. Он не смотрел на висящие на стенах портреты и чучела. Его коснулись проникающие через дыру в окне дуновения прохладного ветерка, он различил ствол ближайшего дерева в парке снаружи.

   - Анна! Ром!

   Тими остановился, уже взявшись за подоконник. Конечно, и Ром и Анна давно ушли из дома, - и он тоже уходит! Анна точно спустилась и убежала. Может сразу, как только он отправился узнать, что там стряслось с Ромом. Она всё-таки девчонка, хоть и строит из себя мальчишку. С ней понятно. Но Ром не сумел бы сам выбраться из подвала. Если к тому же он сломал ногу...

   - Но я не смог спуститься к нему, - жалобно признался сам себе Тими. - Я просто не смог.

   Он стоял, вцепившись в подоконник, и вдыхал сладкий воздух свободы, что холодил его разгорячённое лицо.

   Ладно, он пойдёт наверх и проверит, ушла ли Анна оттуда. Потом, если она ещё там, они вместе... Нет, потом он отправит её за помощью - за родителями, а сам вернётся на кухню и станет говорить с Ромом через дыру в полу, чтоб ему было не так страшно. Он не бросит его, даже если им придётся просидеть тут всю ночь... Если же Анна уже убежала, она всё равно приведёт взрослых. Догадается. Она умная.

   Тими ощупал наливающийся на лбу желвак от удара одной из книг. Губы пересохли и растрескались.

   Сначала наверх, потом к Рому. И плевать ему на темноту.

   - Ром! Я сейчас приду к тебе! - крикнул он.

   Тими заставил себя оттолкнуться от подоконника к лестнице с кажущейся теперь вовсе чёрной ковровой дорожкой.

   Чем скорее он найдёт Анну, тем скорее...

   Кот выскочил откуда-то из угла, словно выпущенное из катапульты ядро. Как Тими заметил его? Может, увидел отблеск кровавого глаза. Не важно. Главное, он от всей души врезал по уродцу ногой, как по надутому бычьему пузырю, которым они перебивались во дворе с ребятами. Кот взвизгнул. Его отбросило далеко в сторону, приложило об пол и покатило кубарем. Тими расслышал, как у него внутри что-то явственно захрустело.

   Он не стал дожидаться, пока тот очухается, устремившись вверх по лестнице. Отступать ему было больше некуда.

   - Анна! Анна!

   Он должен предупредить...

   Нога проскользнулась на вытертом ворсе. Тими лишь взмахнул руками, не успев схватиться за периллы. Вверх тормашками он низвергнулся вниз по ступеням. С грохотом растянулся у лестницы, треснувшись лбом так, что искры брызнули из глаз.

   Кот-мертвец запрыгнул ему на спину. Рубашка разорвалась с протяжным хрустом. Зверюга верещал, всё глубже вонзая в него свои когти. Тими бешено брыкался и извивался. Пока пыльная прелость дорожки не забила ему остатки дыхания.

   В старом особняке властвовала тишина, которую нисколько не нарушал сквозняк, свободно гуляющий меж чердачных балок, куда он проникал через пролом в крыше, ни тихое шуршание неведомо чего - или кого - в сыром, провонявшем гнилью чернильно-чёрном подвале, ни возникающие сами по себе скрипы рассохшихся половиц. Овал зеркала в бывшем будуаре хозяйки на втором этаже словно бы улавило чьё-то размытое движение в своей агатовой глубине. Волчьи головы над зевом камина на первом этаже обратились в сгустки мрака. Картины в тяжёлых рамах стали лишь чуть видными пятна на фоне стен;разглядеть на них что-либо невозможно. Когда-то прекрасное, а ныне всеми брошенное семейное гнездо Оркриджей умиротворённо дремало в тёплой ночи начала сентября...

   Мимо сокрытых в полутьме книжных шкафов разгромленной библиотеки через гостиную с молчащим последние десять лет пианино в Большую Залу пронеслась стремительная тень. Контуры тени напоминали человеческий силуэт, закутанный в лохмотья одежд. Поднятый ею порыв отдавал тленом и дымной гарью.

   Сонная тишь особняка была обманной. И недолгой. Обман стал явью, когда его пустое гулкое нутро от верхов до самых низов сотряслось от раскатов безудержного хохота.

   Анна повернулась на спину, с трудом приподняв сделавшуюся вдруг тяжёлой и ужасно гудящей голову. На зубах хрустела земля. А над ней в тёмно-синем вечернем небе так красиво плыли вереницы облаков. По крайне мере, по той его части, что не заслоняла нависающая махина особняка. Она лежала под одним из его балконов с торчащими из него обломками досок и скошенными столбиками перил. Стена особняка немного раскачивалась из стороны в сторону, как если бы её шатал ветер. Или это у неё в глаза всё качается?

   Почему она лежит на земле? Она же запачкала весь сарафан!.. И почему у неё так всё болит?

   Всё потому, что я упала.

   Воспоминания хлынули, как поток из лопнувшей плотины. Она вспомнила винтовую лестницу и пыльные "салфетки" на чайном наборе. И платья. И занавесь балдахина над огромной кроватью. И остальное.

   Анна втянула полную грудь воздуха, но выдохнуть не смогла.

   Ещё мгновение она лежала, глядя широко раскрытыми глазами на нависающий над ней балкон. Высоченный. Разваливающийся. Затем коснулась лба. По ладони размазался густой липкий след.

   Оглушительно завизжав, Анна вскочила на ноги и побежала.

   - Мама, мамочка! - звала она без остановки.

   Проклятая дверь выбилась только с третьей или четвёртой попытки. Ром уже отчаялся. Но он боялся обернуться и увидеть, как они подступают к нему из тьмы, вытянув свои корявые лапы. Потому он вновь всем телом налёг на не желавшую открываться створку. И та подалась, не то, чтобы раскрывшись настежь, но с хрустом отвалившись в сторону. Не замечая боли в подвёрнутой ступне, он полез через проём, цепляясь за какие-то колючие ветки.

   Ром выбрался из подвала посреди зарослей малины. Когда его башмаки последними покинули мрак подземелья, ему показалось, что их коснулись костяные пальцы, едва не схватив... Он прополз на карачках подальше от спуска в подвал, сминая кусты и обдирая об них руки. Потом поднялся с земли. С едва сдерживаемыми всхлипами, Ром похромал прочь от жуткого логова. Домой, он возвращался к себе домой.

   Сейчас он мог думать лишь о том, как ему не заплутать в темноте. Хотя, конечно, это была совсем не та темнота.

   Кот-мертвец, вдоволь нарезвившись с ним, куда-то убрался. Исцарапанная спина горела огнём, рубаха превратилась в отрепье.

   Мать убьёт меня за рубаху с башмаками. А отец ещё добавит.

   Но он был жив. И даже ещё беспокоился о такой глупости, как рубашка. Тими лежал на полу у начала лестницы, сжавшись в комок, закрыв лицо от когтей. Стоная и боясь пошевелиться. Вдруг этот монстр продолжает следить за ним. Ждёт, когда он вновь побежит, поверив в своё спасение. Вот тогда он снова прыгнет из засады. И продолжит издеваться над "мышкой".

   Тими лежал долго. Кот не появлялся.

   А потом дикий хохот, взорвавший тишину пустых комнат, заставил его вскочить как ошпаренного. Тими заозирался... Но последние отзвуки хохота отзвучали, и в особняке не раздавалось более ни звука. Кругом темень. В которой... Нет, блеска кровавого глаза нигде не видно. Просто темень. Но кто-то же в ней хохотал...

   - Ааанна! Рооом!

   Беззвучье брошенного дома поглотило его крик.

   Он держался за периллы лестницы, напряжённый как струна, ожидая нападения в любой момент. Снова прислушался. Тихо и нет никого, кроме сотен таящихся повсюду теней. Если этот безумный хохот где и прозвучал, то лишь у него в голове.

   Сколько Тими ни пялил глаза вглубь Залы, ничего он там не видел, кроме нечётких контуров уже непонятно чего. В дверном проёме различалось начало нескончаемой вереницы пройденных им комнат. И некая сила словно тянула его пройтись по ним ещё раз. А потом ещё раз, и ещё раз... А кошак мог скрываться где угодно. Уж он-то видел в темноте как днём. Червивая вонючая уродина!

   - Я не боюсь тебя! - крикнул Тими, сжав кулаки. - Если ты попадёшься мне ещё раз, я так тебе надаю, что мало не покажется!

   Никто не шелохнулся во тьме, ни одна тень. Он повернулся спиной к Большой Зале и вновь начал подниматься по скрипучим ступеням. Медленно. Наверх. Ведь он должен...

   Тогда же снаружи дома раздался звонкий девичий визг.

   - Анна! Я иду!

   Тими кинулся через Залу к окну. Доски пола протяжно стонами под его босыми ступнями. Их топот слышал весь особняк. Плевать! Его друзья выбрались, и он не останется здесь ни на минуту.

   Он запрыгнул на подоконник, удерживаясь на нём пальцами и рук и ног. Потом чуть было опять не застрял, протискиваясь через узкую щель. Но чуть, как известно, не считается. Тими дёрнулся, выдрав из рубахи очередной клок. Впрочем, та и так годилась лишь на тряпки. Спрыгнув с подоконника, он упал на мягкую траву. До чего же она была приятна на ощупь!

   Впереди меж тёмной колоннады деревьев мелькало знакомое платьице с белой оторочкой по подолу. Ни разу не оглянувшись на остающийся позади дом, Тими устремился за ним вдогонку.

   Догорающая багряность заката ещё тлела у кромки горизонта, но прочее небо делалось всё более пепельным. На нём готовились проглянуть первые звёзды. Облака налились свинцовой гущей вместо алой нежности распустившейся по утру розы. Теперь они не казались лёгкими кораблями, бороздящими простор синего океана, уподобившись скорее воспарившим ввысь скальным глыбам. Ещё порхали, ломя мошкару, припозднившиеся пташки. Ветер играл среди деревьев парка, срывая первые жёлтые листы с тополей. Хотя, это уж чистой воды вздор.

   Нихрена уж не было видно вокруг, даже отсюда с самой верхотуры.

   - А всё равно красиво, - протянул неряшливый бродяга с длинными сальными космами и вымазанным в саже лицом. Дырки от ожогов на его щеках походили на маленькие жуткие улыбки. Ветер качал верхушки тополей, но не всколыхнул ни волоска на его голове.

   Бродяга сидел на подоконнике чердачного окна, что выпало два года назад во время того памятного урагана. Сидел, свесив стоптанные сапоги на усыпанную мусором и начинающую зарастать мхом черепичную крышу. Колючая щетина топорщилась на костистом подбородке, что постоянно двигался, словно его обладатель что-то безостановочно жевал. Запавшие водянистые глаза переместились с блекнущего заката на прогалину парка внизу под его наблюдательным постом. Когда-то на той прогалине среди бесхозно разросшихся ныне яблонь и слив была поляна для обедов на свежем воздухе. Чуть раньше на ней столкнулись этих трое малолетних оболтусов, что залезли в дом. Прыгали, обнимались и одновременно плакали как ненормальные. Потом, держась за руки, убежали в сторону города.

   - Хе-хе! Весело было, морда. Так и сдохнуть можно от хохота! - загоготал мужчина, скосившись на устроившего рядом кота. Тот грыз свежепойманного голубя. - Да... Теперь опять скука-смертная будет. Пока ещё другие осмелятся явиться. Может, мы чуток и перестарались на этот раз, а?

   Кот разбрасывал перья и не обращал на него внимания.

   - Не хватит ли жрать? Я вроде с тобой говорю. - Он погрозил зверюге заржавелыми садовыми ножницами, что держал в руке. - Но ты хоть это можешь... Ешь, мой хороший. Если бы и ты перестал меня слушать, я бы тут совсем свихнулся. Ууу, морда!

   Уилли воткнул ножницы в подоконник и наклонился погладить своего единственного друга по облезлой шерсти. Кот, не отвлекаясь от трапезы, выгнул хребет дугой и довольно заурчал.

   А закат между тем дотлел. Заброшенный особняк, взирающий на округу с вершины своего холма заколоченными глазницами окон, укрылся покрывалом ночи. Уснул до следующего дня. Ведь не только людям, но и старым зданиям требуется отдых. Особенно, если их покой будет так бессовестно нарушаться.

<p>

Конец</p>

<p>

 </p>

<p>

 </p>