Как завещал Хемингуэй (СИ) [Eva Peverell] (fb2) читать онлайн

========== Хирург ==========

— Скорее!

Он услышал, как за ним захлопнулась дверь. После темной улицы свет ударил в глаза, заставив его поморщиться.

— Скорее! — снова крикнула женщина.

Она подбежала к нему, толкая в его руки какой-то комок. На ходу он разделил ткань, заведомо зная, что держит. Он развернул халат, просовывая руки в рукава, не переставая бежать по ярко освещенному коридору. Штаны той же ткани отбросил в сторону. Каждая минута на счету.

Он вбежал за поворот и дернулся от ударившего в глаза света.

— Прошу, поторопитесь!

Этот голос не давал остановиться. Подгонял.

Еще полчаса назад он лежал в своей постели, крепко прижимая к себе теплое тело. Он не спал, возможно, потому и смог оказаться здесь так скоро.

Коридор, еще один, оттолкнул в сторону стоящую на проходе каталку. Подбежала женщина в белом халате. Он, не задумываясь, вытянул к ней руки. Латекс объял пальцы, и рукам вдруг стало комфортнее. Будто так и должно быть. Будто он чувствует себя полноценным, когда на руках белые перчатки.

— Сколько прошло времени? — спросил он, и голос раскатился по коридору волной.

— Полчаса, — раздался голос из-за спины. — Мы не решались что-то делать.

Полчаса. Всего полчаса прошло. Полчаса назад его руки гладили бархатную кожу вздувшегося живота. Она лежала к нему спиной, упираясь в его грудную клетку своими острыми плечиками, ему казалось, что он чувствует ее позвоночник. Теплая кожа ягодиц у его бедер не давала ему уснуть. Его рука скользила по ее груди, подпрыгивая на соске, и снова спускалась к животу в надежде почувствовать слабый толчок.

— Дефибриллятор, — сухо сказал он, надевая на лицо белую маску.

Его жена, его нежный цветок, лежащий под ним каждую ночь. За пять лет он так и не смог до конца поверить в то, что это может быть правдой. Майя. Слишком нежное имя для его грубых рук.

— Мы уже все подготовили, — отчеканила медсестра. Шла за ним по пятам, не отставая ни на шаг.

Она всегда расстраивалась, когда он уезжал. Его семинары и консилиумы хирургов… Из года в год он со все меньшим энтузиазмом посещал их. Потому что она его ждет. Все это время он не мог поверить в свое счастье. Он сидел в самолете, ехал в такси, бежал на красный сигнал светофора, зная, что она его ждет. Бежал быстрее, стремясь скорее вернуться домой, к ней.

Слишком много времени он проводил в своих разъездах.

— Что произошло? — спросил он сухо.

Когда-то, много лет назад, его волновал каждый случай. Но не теперь. Спасение жизней дошло до точки выполнения своей работы. «Машина, механизм, который я должен починить». Не более.

— Автомобильная катастрофа, — тем же металлическим голосом продолжала медицинская сестра. — Стекло рассекло грудную клетку.

Он подцепил пальцем край перчатки, наслаждаясь звуком, с которым она ударила по запястью, когда он ее отпустил.

Майя. Он лежал в постели, гладя ее живот и слушая ее равномерные вдохи. Она спала. Он не мог избавиться от мысли, что, возможно, она в последний раз спит рядом с ним.

На последней конференции он пробыл слишком долго. Хоть и удалось вернуться раньше, времени, которое они бы могли провести вместе, было уже не вернуть. Она, казалось, растерялась, когда он зашел в дом тогда. Но в тот же миг бросилась ему на шею, осыпая поцелуями. Побежала на кухню готовить ему ужин, совсем позабыв о включенном ноутбуке.

Он старался не подходить к технике, когда приходил домой. Телефон тут же отправлялся в дальний угол дивана, только он переступал порог. Но в тот вечер, когда с кухни уже слышалось шкварчание готовящейся на плите еды, его привлек синеватый свет монитора. Он подошел к столу и еще даже не переварил смысл увиденных строк, как осел на стоящее поблизости кресло.

— Что вы уже предприняли? — строго спросил он, врываясь в палату.

На операционном столе лежал человек. Его обагрившаяся от крови грудь цветком раскрывалась торчащими во все стороны ребрами.

— Вы сказали — стекло, — сказал он, замерев в дверном проеме, осматривая человека со стороны.

«Она толкается, потому что хочет быть рядом со мной, а ты ее не пускаешь», — светилось на мониторе.

Это была социальная сеть. Он в них не слишком смыслил. На фотографии слева от сообщения был мужчина в светлой распахнутой рубашке, на оголенной груди темнело родимое пятно, похожее на вогнутую звезду, солнцезащитные очки скрывали глаза, рука упиралась в подбородок, как бы демонстрируя мощную челюсть, на тонком запястье болтался «Ролекс».

— Авария была слишком сильной, — сказала сестра у него под ухом. — Но стекло все еще в нем.

Он тогда закрыл браузер, не желая это видеть. И думать об этом. Майя впорхнула в комнату с подносом, покрытым серебром. Ему показалось, что она, как бы шутливо, немного опирает поднос на свой уже выпуклый живот.

Он прошел в операционную, не сводя взгляд с лежащего на столе тела. Тела. Из груди торчал огромный кусок стекла. Пальцы уже начали шевелиться в предвкушении, сжали скальпель.

Была ночь. Еще недавно он лежал в своей постели, обнимая свою жену. Зная, что, возможно, уже завтра она оставит его. Уйдет, не подозревая, что он этого ожидал. Знал, что живот, который он гладит, принадлежит не ему.

Он замер над столом, сжимая в руке скальпель. «Просто не нужно было столько работать, — подумал он. — Нужно было просто быть рядом». И в голове мелькнула мысль, что не все потеряно. Он сможет ее удержать. Плевать, что под сердцем она носит чужого. Оно в ее лоне, а, значит, он будет любить его так же, как ее.

— Все готово, доктор, — снова сказала сестра, не сводя с него глаз.

Он не видел ее озабоченного взгляда. Он замер над телом лежащего на операционном столе мужчины. Из груди того вырывалось окровавленное стекло, упиравшееся в ребра, а кожа рвалась лоскутами. Но выше, ближе к шее, где кровь достала только брызгами, распласталось чуть темное родимое пятно в форме вогнутой звезды.

Скальпель в руке дрогнул.

========== Та, что живет этажом выше ==========

— Еще немного, и я пошлю все это к черту, — сказал Дирк у него за спиной.

— Тебе стоит выдохнуть, — со смешком ответил Джон.

Они поднимались по лестнице, так и не дождавшись лифта. Джон шел впереди, как владелец квартиры, в которую они направлялись, Дирк шел сразу за ним, а следом, еле переставляя ноги, плелась Люси.

— Он прав, — поддакнула Люси чуть не на последнем вздохе.

— Не стоило столько пить, — хохотнул Джон, отталкиваясь рукой от пола. Он споткнулся на последней ступеньке, в последний момент успев опереться ладонью об истертый ковролин, покрывающий ступени и площадки подъезда.

— Тебе легко говорить, — снова подал голос Дирк. — У тебя работа всем на зависть.

Джон передернул плечами, но удержался от ответа.

— Ковровые дорожки, первые полосы газет, твое лицо на обложках глянцевых журналов, — продолжал Дирк. — Будь я проклят, если ребята, которых я заметил по дороге от такси до дома, не были папарацци.

— По-твоему, в этом счастье? — бросил через плечо Джон.

— Да кому ты об этом говоришь? — встряла Люси. — Он все еще живет в замшелой квартирке у самой черты города.

— Не потому, что не может позволить себе большего, — рявкнул на нее Дирк. — Я не понимаю, почему не хочет! — крикнул он, толкнув Джона в спину.

Джон гневно глянул на него из-за плеча.

Он не понимает.

Друзья у Джона остались со школы. Единственные настоящие друзья. Теперь, когда слава обрушилась на него, словно лавина, он все больше замечал, что начинает сторониться людей. Он не мог зачастую отделаться от мысли, что они, будто коршуны, набрасываются, только его увидев. И еще больше — что это не настоящее.

— Просто ему это не нужно, — сказала Люси. — За что мы его и любим, — с нажимом закончила.

Джон вставил ключ в замочную скважину и провернул дважды.

Они вошли один за другим в небольшую квартиру. Это была студия. В дальнем углу стоял холодильник, высокий, почти до потолка. Правее тянулись выстроенные вдоль окна кухонные тумбы, за окном виднелась стенка балкона. В противоположном конце комнаты, там, где ее поглощала тьма, можно было разглядеть очертания кровати.

— И я все равно не понимаю тебя, друг, — сказал Дирк. — Ты бы сейчас мог отрываться на той вечеринке с первыми звездами. Какого черта ты делаешь здесь?

— Дирк, еще пара подобных вопросов, и я сам начну об этом задумываться, — хохотнул Джон. — Прекращай.

— Я — в туалет, — пискнула Люси и стремглав бросилась в сторону кровати, обогнула ее и скрылась за лакированной дверью, блеснувшей в свете луны.

— Может, тебе стоит подумать о другой работе? — немного помолчав, сказал Джон.

Дирк глянул на него исподлобья.

— Никогда не поздно, — продолжал Джон. — Я тому самый яркий пример.

Раздался какой-то звук, заставивший Джона дернуться. Мелькнула вспышка. Они так и не включили свет в комнате, и это был свет из на мгновение раскрывшейся двери ванной комнаты. В комнату зашла Люси. Звук не исчез. Что-то скрипело совсем рядом. Джон глянул в окно и застыл. Там, за стеклом, что-то мелькнуло, шевельнулось, прицеливаясь. Присмотревшись, он разглядел какой-то силуэт.

— Какого черта? — воскликнул Дирк.

На балконе висела будто бы гигантская летучая мышь. Висела вниз головой, мирно раскачиваясь. И в следующий момент она перевернулась, сделав кувырок, и приземлилась точнехонько на пол Джонова балкона.

Только ее руки оторвались от верхней перекладины, а ноги ударились о пол, «мышь» приобрела очертания совсем не мышиные. То была девушка с длинными растрепанными волосами, белая майка плотно облегала тело. Она подошла к окну, просунув пальцы в небольшую выемку между окном и рамой. Раздался щелчок, и окно поехало в сторону, поддаваясь нажиму.

Тихо, почти не дыша, она перекинула ногу через подоконник, опустив ее на одну из столешных тумб. Оперлась на руки, поднялась, полностью перекатываясь на покрытие мраморного цвета. Еще раз оттолкнулась руками, подползая ближе к краю, свесила ноги уже со стороны квартиры и замерла.

— Ты что тут делаешь? — гневно спросила она.

— Живу, — сухо ответил Джон, не сводя взгляд с незваной гостьи.

— Ты должен быть на вечеринке! — с еще большим раздражением в голосе сказала она.

— Ну прости, что я пришел домой пораньше! — выпалил в ответ Джон.

— Что тут происходит? — спросила Люси. Она щурилась, привыкая к темноте.

Раздался щелчок и все присутствующие зажмурились. Дирк включил свет.

Джон стоял в центре комнаты, гневно уперев руки в бока, и в упор смотрел на девушку, сидящую на тумбе в его кухне. Люси за его спиной недоуменно озиралась. Дирк восхищенно улыбался, рассматривая все ту же девушку.

— Я ворую у него еду, — серьезно сказала гостья, обращаясь к Дирку.

— Ты можешь воровать у меня! — восхищенно воскликнул он в ответ.

Джон поморщился, глянув на него через плечо. Он знал эту девушку. И она его раздражала. Он знал, что она живет этажом выше, знал, что ее зовут Джейн. Знал, что когда она там поселилась, в его холодильнике начала пропадать еда. Он понял, куда она девается, когда обнаружил в потолке своего балкона металлический решетчатый люк. Но с пропажей еды, возвращаясь домой, он обнаруживал застеленную постель, которую, он был уверен, бросал в беспорядке, убегая на съемочную площадку. Он с удивлением смотрел на вычищенную до блеска ванну, заходя в уборную после дня вымотавших его съемок. Он негодовал, открывая полупустой холодильник, в котором, он был уверен, еще накануне была еда, о которой он мечтал весь минувший день.

Джейн хитро улыбнулась и, будто не замечая направленных на нее взглядов, соскользнула со столешницы, ударившись босыми пятками о ламинат. Гордо вздернув подбородок, она прошла к холодильнику, все еще всем свои видом показывая, что ее не волнует ничего в сложившейся ситуации, распахнула дверцу и склонилась, рассматривая содержимое стеклянных полок.

— Тебя ничего не смущает? — с нажимом спросил Джон.

Он мог простить исчезавшую каждый день еду, замечая при этом, как его квартира вычищается сама собой. В последнее время он даже нарочно стал покупать больше провизии, чем ему самому требовалось. Но подобное нахальство выводило его из себя. Он не понимал, почему эта девушка не может попросту сходить в магазин. Почему она, снимая квартиру не в самом плохом районе, объедает его.

— Не я виновата, что ты вернулся раньше, — с вызовом сказала Джейн.

Она просунула руку вглубь холодильника, выпрямилась, прижимая к груди обернутую в фольгу тушку, второй рукой подхватила пару жестяных банок с маркировкой «18+».

— Ты его не слушай, — улыбаясь во все лицо, сказал Дирк, делая шаг в ее сторону. Осторожно, будто боясь спугнуть. Говоря, махнул в сторону Джона рукой, от чего тот еще больше напрягся. Это уже ни в какие ворота!

Но Джейн его не слушала. Она перемахнула обратно через окно, скрывшись по пояс на просторном балконе. Подпрыгнула, закидывая «нажитое» на верхний этаж. Уже собиралась уцепиться руками за бортики люка, как замерла и, чуть помедлив, вернулась к окну. Перегнулась через него, упершись локтями о столешницу.

— Знаешь, — сказала она Дирку, словно не замечая не сводящего с нее взгляда Джона. — Я ведь только недавно так научилась.

— В смысле? — все с той же глупой улыбкой спросил Дирк.

— Обычно она падает плашмя на пол, — сухо сказал Джон.

Он немигающим взглядом смотрел на Джейн, небеззлобно улыбаясь.

— Да! — заулыбавшись воскликнула Джейн, подавшись вперед. — Я к тому… что… Тут одеяло на полу лежит, — она развернулась, указывая рукой куда-то назад.

— Я положил его просушить, — ответил Джон, проклиная себя.

В последний раз, среди ночи, когда он снова вернулся раньше обычного и услышал грохот за окном, он увидел силуэт. Ее. Она подскочила, потирая бок. Прислонилась носом к стеклу, разглядывая комнату во мраке. Должно быть, она увидела, что он дома, что приподнялся на подушках, вглядываясь в ночь. Прямо в нее. Она молнией взмыла наверх, растворившись в звездах. В то же утро, уходя на студию, он бросил на пол своего балкона одеяло. Точно под люком.

— Ладно, — пожала плечами Джейн.

Она отвернулась, встала на носочки, подпрыгнула, ухватившись руками за бортик люка. Неуклюже заболтала ногами, пытаясь подтянуться. Джон смотрел, как ее пятки исчезают в верхней части его окна.

— Ненавижу ее, — сказал он.

Через несколько дней друзья шли по парку, на ходу передавая друг другу большую бутылку газировки.

— До тех пор, пока твоя работа — лишь способ получения денег, — сказал Джон, передавая Дирку бутылку, — ты счастлив не будешь.

— Ты опять об этом! — взвыл Дирк, сплевывая под ноги только набранную ртом воду.

— Он хочет сказать: не ной, — подытожила Люси.

Дирк посмотрел на нее с недовольством, но промолчал.

— Ты хотя бы знаешь, насколько непросто сейчас найти хоть какую-то работу? — возмутился Дирк.

— А ты пытался? — спросил Джон. — Хотя бы пробовал? Думал о том, чего ты на самом деле хочешь?

— Не все такие храбрецы, как ты, — фыркнул Дирк.

— И не у всех получается так хорошо делать то, что хочешь, — философски подметила Люси. — Не все так просто, как тебе кажется.

Джон ее уже не слышал. Он замер на тротуаре, смотря на противоположную часть улицы. Там стояла девушка, она держала гитару, ремень был перекинут через плечо. У ее ног лежал футляр, на дне которого валялись монеты, кое-где сменяясь редкими бумажками купюр. Джон поднял ладонь, давая друзьям знак умолкнуть, и только теперь понял, что они уже молчат. Они тоже смотрели в тот же конец улицы, что и Джон, вслушиваясь в ту же песню.

Джейн пела песню весело и задорно, но и это не перекрывало минорного мотива. Она пела песню, явно собственного сочинения, о маленьком кролике, который живет со своей старенькой бабушкой. Песня лилась, из легкого рассказа переливаясь в тяжелую судьбу кролика, что не может ускользнуть из своей норки в гуще леса порой и на пару часов. О том, как кролик любит петь и танцевать. О том, как кролик бежит домой, собрав хотя бы немного денег.

Она закончила песню, присела, сгребая мелочь к краю футляра. Опустила в него гитару и щелкнула замком. Снова поднявшись, она робко поклонилась собравшимся вокруг нее слушателям и зашагала прочь.

— Все не то, чем кажется, — шепнула на ухо Джону Люси.

«Да, все не то, чем кажется…» — подумал Джон.

========== Эми и Пэтти ==========

Эми Синклер сидела в гостиной своей небольшой квартирки в Бронксе, лениво развалившись в кресле. За окном начинался дождь, и она слышала слабые удары растущих капель по карнизам. Она шумно выдохнула и провела рукой по лицу, будто снимая с него паутину. Единственной заботой в этот вечер для нее было определиться, чем себя занять. Эми была одинока.

Когда Эми еще была маленькой девочкой, ее бабушка говорила ей, как важно, когда рядом с тобой есть другой человек. Бабушка всегда говорила, что вдвоем жить проще. И по мере того, как Эми взрослела, бабушка со все большей надеждой слушала рассказы о новых ухажерах любимой внучки. Но с ухажерами Эми не везло. Они были либо жадные, либо недалекие, либо женатые. Как любой самокритичный человек, Эми Синклер непременно искала проблему в себе. И, как любой параноик, непременно ее находила. Но Эми не была уж настолько неудачлива в выборе мужчин. Несколько раз ей попадались вполне достойные представители противоположного пола. И вот тут уже Эми примеряла на себя костюм тирана. Вероятно, как любая девочка, когда-то давно Эми мечтала о крепкой семье, любимом муже и двух-трех детишках. Но, встречая хорошего парня, она тут же становилась невыносимой. Спокойная и терпеливая со всеми, кто ее окружал, она становилась придирчивой и вспыльчивой с любым хорошим парнем, снова и снова приходя к одному и тому же выводу: это не ее человек, она не чувствует того, что хочет чувствовать. Со временем опостылела и когда-то необходимая ей буря страстей неудачных романов. Не сказать, чтобы кто-то однажды разбил хрупкое девичье сердце, заставив ее замкнуться в себе. Нет, этого не было. Порой Эми даже казалось, что подобные сердечные драмы в какой-то степени ее развлекают. Просто однажды Эми Синклер поняла, что ей это больше не интересно. Зачем ей тратить свои нервы на другого человека, когда в жизни и без того хватает забот? А если не будут изводить ее, непременно эта обязанность падет на ее плечи. И так всегда, третьего не дано. Во всяком случае, с ней такого не бывало. И как бы не хотела Эми порадовать свою бабушку, приведя в дом жениха, это ей оказалось не под силу.

Но Эми Синклер не чувствовала себя одинокой. Она принадлежала к тому числу людей, которым куда комфортнее наедине с собой, чем с кем бы то ни было еще, и обладала удивительной способностью находить себе все новые занятия. Вот теперь ее новой страстью стало вязание. Еще бы глаза так быстро не уставали.

Так она и сидела, откинувшись на спинку мягкого ворсистого кресла в своей небольшой квартирке без мужа, без детей и даже без кошки. Перемещая взгляд от корзинки, переполненной мотками шерстяных ниток всех цветов с вонзенными в них спицами, на выключенный телевизор и обратно. И единственным важным делом на сегодня было сделать этот выбор.

Опершись обеими руками на подлокотники, Эми тяжело поднялась на ноги и, на мгновение снова задумавшись, все же направилась к корзинке. И в этот момент со стороны входной двери раздался звонок. Эми замерла на месте, подозрительно глянув в сторону прихожей. Чего она не любила, так это незваных гостей, приходящих без предупреждения. Но звонок повторился и, немного помедлив, Эми зашагала по комнате, недовольно бормоча себе под нос.

На пороге стояла почтенного возраста дама с белыми короткими волосами. Накрученные накануне на бигуди, теперь они торчали во все стороны смешными кудряшками. У дамы было старое морщинистое лицо, а всем макияжем были слегка подкрашенные тушью ресницы и нарисованные черным карандашом брови. Широкие брюки обтягивали идущий волнами живот под массивной грудью. Дама смотрела в упор на хозяйку квартиры, сжимая в руках небольшую сумочку.

— Ты растолстела, — сказала Эми.

— Уж не больше, чем ты. Войти дашь? — резким голосом отозвалась дама.

Хмыкнув себе под нос, Эми посторонилась, пропуская гостью. И в молчании они прошли на кухню, сев за небольшой деревянный стол, когда-то выкрашенный в бледно-розовый цвет. В некоторых местах краска уже потрескалась от времени, открывая под собой темное шершавое дерево. Пока гостья молча сидела, глядя в одну точку, Эми привычным движением закрутила в хвост редкие седые волосы, недавно вновь обстриженные до плеч, набрала воды в чайник и клацнула кнопкой включения.

— Хоть к чаю чего принесла? Знаешь же, у меня никогда ничего нет к чаю, — раздраженно сказала Эми.

— Мой дед умер вчера.

Одна старушка сидела за столом, сложив на коленях руки, другая стояла напротив, облоктившись на столешницу. Они молча смотрели друг на друга, и каждая вроде как ждала какого-то действия от другой. А вроде и нет. Эми не знала, что сказать. Прожив столько лет, она так и не поняла, что нужно говорить в таких случаях. Поэтому, громко вздохнув, она отвернулась, выключила чайник и достала из шкафа пыльную бутылку с парой прозрачных стаканов.

Патриция Вагнер, уроженка небольшого городка близ Берлина, перебралась в Соединенные Штаты еще ребенком. Ее отец, Мартин Вагнер, был преуспевающим инженером и, получив хорошее предложение от крупной американской компании, не раздумывая, перевез жену и дочь в Штаты. Вскоре мать Патриции умерла от рака, а отец, не готовый самостоятельно растить дочь, ушел с головой в работу, предоставив воспитание ребенка гувернанткам. Патриция всегда отличалась от одноклассниц своим пылким нравом и чрезмерной прямолинейностью, что не способствовало заведению новых друзей. Девочки ее сторонились, а мальчики побаивались. Но Пэтти это никогда особо не беспокоило, отсутствие друзей она заменяла учебой, и к старшим классам уже была лучшей ученицей частной школы, в которую определил ее отец.

Закончив школу, Патриция подала документы во все лучшие высшие учебные заведения, кроме того, что находился в их городе. И с наступлением осени она со счастливой улыбкой бросила свою дорожную сумку на скрипучую кровать в женском общежитии Массачусетского Технологического Университета. И она была счастлива. Пока не познакомилась со своей соседкой по комнате. Вечно корпящая над тетрадками под жужжащей лампой, когда за окном ночь, а Пэтти пытается поспать. Недотрога и заучка Эллин Броук сводила Патрицию с ума все годы учебы. Эллин зубрила днями и ночами. Пэтти все давалось легко. Там, где она не могла взять знаниями, она с легкостью брала обаянием и нахальством. Эллин с вожделением смотрела на играющих в футбол мальчиков, у Пэтти от ухажеров не было отбоя. И, порой, отворачиваясь к стенке и зажимая подушкой уши, чтобы не мешала жужжащая настольная лампа, за которой Эллин нарочито громко покашливала, Пэтти жалела, что не может понравится девушке, с которой ей приходится делить комнату.

Пока Патриция училась в университете, ее отец скончался, не оставив ей никакого состояния. Как сказал адвокат, во время прочтения завещания, все деньги ушли в благотворительные фонды, борющиеся с раком.

И, наконец-то, сжав в руках долгожданный диплом и перекинув через плечо сумку, Патриция спустилась с подножки скоростного поезда на землю шумного, суматошного, нескончаемо движущегося города Нью-Йорк. Она шла по улицам, восторженно озираясь по сторонам, пока не дошла до небольшой кафешки и, сделав скромный заказ, погрузилась в поиски жилья.

К ее огорчению, Нью-Йорк оказался слишком дорогим городом. Одна она не потянула бы и комнатку на окраине. Пришлось искать соседей. И спустя какое-то время она получила отклик на свое объявление. Ответила девушка по имени Эми Синклер, которая тоже недавно переехала в Нью-Йорк и на данный момент жила у друзей, подыскивая жилье. Надеясь лишь на то, что новая соседка не будет такой же занозой, как Эллин Броук, Пэтти закрыла ноутбук и пошла на встречу с Эми.

Надо ли говорить, что годы совместной жизни сделали Эми ее лучшим другом? Тем самым, что смог по достоинству оценить ее пылкий нрав и железный характер. Прошли годы, Пэтти встретила очаровательного молодого человека, и тут же погрузилась в новые для себя чувства с головой. Эми вечера проводила в их маленькой кухне, то читая книги, то рисуя ужасные картины. Годы шли, подруги виделись все реже. Изредка выбирая свободный вечер, Пэтти заглядывала на чай к бывшей соседке, с горечью замечая новые морщины на ее лице и отсутствие мужчин, которые раньше постоянно бывали в этом доме. Но теперь этот дом источал лишь одиночество. Однажды в запале она крикнула: «Для чего ты вообще тогда живешь?!». Эми захлопнула дверь перед ее носом, и больше они не виделись. До этого вечера.

В этот вечер, покончив со всеми формальностями и оставшись в пустой квартире, Пэтти на миг пожалела, что не захотела в свое время завести детей. Ей было отчаянно одиноко. И она знала, что в этом городе есть такой же одинокий человек, который, возможно, все эти годы так же в ней нуждался.

— Ты можешь лечь на диване в гостиной, но не жди, что за тобой тут будут ухаживать, будто ты в гостях, — ворчливо сказала Эми, выливая содержимое стакана себе в рот.

— Ты о себе позаботиться не можешь, — тем же тоном ответила Пэтти. — Я тут даже чая не ждала.

Эми хохотнула, крутанула крышку на бутылке, снова наполнив стаканы.

— Это лучше, чем чай, — сказала она.

Пэтти согласно кивнула.

— Что теперь? — помолчав, спросила Эми.

Пэтти пожала плечами:

— Как в старые добрые времена?

— Я слишком стара для баров, — сказала Эми.

Она поднялась, поставила стакан в пустую раковину и направилась к выходу из кухни.

— Я ждала, когда ты вернешься, — сказала Эми, остановившись в дверях. Пэтти промолчала, слова были лишними. Эми ушла.

Когда Пэтти, прикончив остатки рома, вошла в гостиную, она увидела, что диван уже застелен, а рядом с подушкой сидит крохотный плюшевый кролик. В щели между полом и дверью спальни свет не горел. Эми спала.

Больше тридцати лет Пэтти прожила в браке, отодвинув на задний план все прочее, кроме, пожалуй, своей работы. Но и та исчезла десяток лет назад. Мир рухнул теперь, но странное чувство, что к ней вернулась какая-то другая, более яркая жизнь, не покидали ее, стоило ей переступить порог этой квартиры. За дверью слышался глухой храп, и Пэтти, сама себе улыбаясь, легла на диван, утопая в мягких подушках, накрылась одеялом, все слушая.

Она ждала меня все это время. Знала, что в итоге я приду.

Пэтти проснулась от яркого света, никто не подумал о том, чтобы задернуть шторы. Она недовольно нахмурилась. Нет, она не ожидала, проснувшись, окунуться в ароматы свежеиспеченных блинчиков, слишком хорошо она знала свою старую подругу.

— Но хотя бы кофе сварить могла, — сварливо пробормотала себе под нос Пэтти, опуская ноги на потертый от времени ковер. Она глянула на дверь спальни — та все еще была закрыта. — Ну конечно, куда уж там, — бормотала Пэтти, тяжело поднимаясь с дивана.

Она прошла на кухню, налила воду в резервуар кофеварки, пошарила по шкафам в поисках кофе, но нашла только пакет цикория. Грубо выругавшись, Пэтти щелкнула кнопкой только что включенной кофеварки и, ругаясь про себя, высыпала в поставленные перед собой чашки гранулы противного ей кофезаменителя. Электрический чайник уже начал шуметь, когда она, шаркая по выложенному плиткой полу, направилась в гостиную, а оттуда — в спальню.

— Так меня ждала, — бурчала себе под нос Пэтти. — Уж могла бы хоть раз пораньше встать, коли уж так ждала.

Пэтти вошла в спальню, комната была объята чуть розоватым цветом, из-за солнца, просачивающегося сквозь пурпурные шторы. Она оглянулась по сторонам, рассматривая обои, в некоторых местах уже отставшие от стен, совершенно уродливые картины (одну из них она застала на самой ее заре), на комоде в углу стояли какие-то флакончики, покрытые слоем пыли. Пэтти прошла по комнате и села на край кровати. Расправила сбившееся одеяло. Нежно провела рукой по волосам, заправляя за ухо упавшую на лицо белую прядь.

Эми как будто спала, подперев ладошкой пухлую щеку. Но больше не было слышно глухого храпа, грудь, объятая просторной ночной рубашкой, замерла. На покрытом морщинами лице застыла легкая улыбка.

На прикроватной тумбочке в рамке стояла выцветшая фотография с двумя молодыми девушками, обнимающимися на фоне небоскреба на Пятой авеню. Их единственная совместная фотография, сделанная рядом с так любимым Эми зданием.

Пэтти грустно улыбнулась, снова поправляя уже и без того идеально лежащую прядь волос, рассматривая морщинки на замершем лице.

— Ты все-таки меня дождалась…

========== Пейзаж ==========

На город опустились сумерки. Небо почернело, превращаясь в сплошное черное покрывало. Звезд видно не было.

В этом городе никогда не бывает звезд, думал он, медленно шагая по пустынной набережной. Он даже не потрудился посмотреть наверх, чтобы проверить. Откуда-то издалека до его слуха доносился шум пролетающих по дороге машин, хотя дорога была совсем рядом. В этот вечер его мало занимало то, чем живет этот город. Он слышал только четкий звук, как часы, удары его каблуков о мостовую. Тик-так.

Его правая рука скользила по недавно выкрашенному черной краской заборчику, собирая на своем пути свежие капли моросящего дождя. А там, внизу, по другую сторону заборчика, плескалась река, тянущаяся, словно разбухшая вена, сквозь километры города.

Он вынул руку из кармана, поправил шляпу, что было для него скорее привычным жестом, нежели попыткой укрыть лицо от влаги.

Где-то далеко на горизонте виднелась неровная черта небоскребов, разрывающих своими угловатыми телами черное небо. Они возвышались, словно титаны, выбравшиеся из подземного заточения. И казалось, что с каждым годом они становятся выше.

Возможно, где-то за этими гигантами кроется луна, подумал он, и вытащил из кармана пачку сигарет. Табак рассыпался по пальцам, когда он пытался открыть крышку одной рукой. Но его это мало заботило: чувствовать холод металла было важнее. Правая рука подскочила на стыке перекладин забора, легко проскользила по венчающему его металлическому шару, и снова упала вниз – двигаться дальше по гладкому холодному металлу.

Он закурил, наслаждаясь встретившим его на пути облаком дыма, ударившим в лицо.

Но разницы он не почувствовал. Разве что запах. Сегодня у него все было словно в дыму.

Дождь усиливался, он полился по прожилкам мостовой. Он омывал его грубые черные ботинки, растекаясь у него за спиной грязными багряными ручейками.

Он потуже запахнул плащ, чтобы поднявшийся ветер не забирался под воротник, пробирая насквозь уставшее тело.

На мостовой начали появляться – то тут, то там – люди. По двое, по трое, кто-то из них гулял в одиночестве. Он не различал лиц, фигуры виднелись будто в дымке. Они значили для него не больше мошек, кружащих в той грязной, пропитанной дымом и смрадом, комнате.

Перед глазами вновь всплыли плешивые затертые обои. Красно-зеленый диван полулежал на полу – две его ножки были сломаны, из обивки в швах лез поролон. Он мотнул головой, прогоняя комнату из памяти, и лишь на секунду задержался взглядом на этом диване. Остановившись перед красным сигналом светофора, он удовлетворенно улыбнулся.

Несколько раз до него долетало эхо слов приветствий, но, стоило ему поднять голову, перед ним уже никого не было.

Он снова поправил шляпу, понимая, что это не спрячет его от глаз горожан, так хорошо его знающих.

– Добрый вечер, – нехотя, сказал он и легко кивнул помахавшей ему прохожей.

Бэтти. Да, точно, ее зовут Бэтти. В прошлом месяце он раскрыл тайну исчезновения банок с вареньем. Для Бэтти он стал героем. А он всего лишь выяснил, что шайка местных сорванцов научилась взламывать замки погребов.

Он все еще вслушивался в шум бурлящей у него под ногами реки, когда глянул через дорогу с одной за другой мчащимися по ней легковушками. По противоположной стороне улицы тянулся парк. Не тот парк, к которому он привык. С самого детства у него это слово ассоциировалось разве что с площадями, утыканными аттракционами, тележками с сахарной ватой и детьми. В них было слишком много детей.

Наверное, эти парки были первыми в списке. Список, из-за которого он уехал из своего маленького уютного городка и приехал сюда. Нет, в здешних парках не было аттракционов. Они утопали в деревьях, образующих целые леса. Он продолжал свой путь, наблюдая за тем, как по левую руку плывет мрачно-зеленый лиственный холст. Справа бурлила река.

Он резко остановился, и носки его ботинок разбрызгали воду в луже. Вжимаясь теперь уже обеими руками в железо, он посмотрел на воду.

Удивительно, что через город может бежать такая бурная река. По ней даже не пускали экскурсионные катера, как это было в других городах, подобных этому.

Вода ударялась о стены набережной, заставляя их темнеть.

Он чувствовал за своей спиной шум листвы, зовущей его в свои объятия, но не двигался.

«Прочь!» – пронеслось в голове.

Сегодня ему это было не нужно.

Сегодня он был спокоен и по-настоящему умиротворен. К легкой тревоге, что гнездилась где-то под ребрами, он уже привык. Но теперь она не возьмет над ним верх. Теперь она стала слабее. Пусть даже только на этот вечер. Но он утолил ее жажду, и снова может наслаждаться жизнью.

«А жизнь ли это?» – подумал он и тут же сам себе усмехнулся.

В его родном городе он точно бы не смог жить так, на широкую ногу, как он это называл.

Он развернулся и зашагал дальше, разбрызгивая воду носами своих ботинок.

Нет, сегодня все было хорошо.

Он сбежал по каменным ступенькам, оглянулся по сторонам на «зебре» и перебежал через дорогу, ругая власти за недостаток светофоров.

Взбежав на тротуар, он снова оглянулся на лес. Тот закончился, под прямым углом убегая вглубь улицы. И тянулся вперед еще на несколько километров. В заборе, окаймляющем его, зияла дыра.

«Варвары, – подумал он. – Неужели так сложно пройти квартал до ворот?»

Он презрительно сплюнул себе под ноги и зашагал дальше.

– Шеф! Ну, наконец-то!

Голос ударил его по ушам, стоило ему открыть дверь. А яркий свет, заливающий небольшой офис с дюжиной подпирающих друг друга столов, ослепил, заставляя щуриться.

Привычным движением он снял шляпу и повесил ее на торчащий из стены крюк.

– Что у вас тут? – пробасил он на ходу и направился в свой кабинет.

– У нас убийство в северном Гроссвилле, шеф, – затараторил молодой парень в форме, которая была ему явно велика.

Тот бросился за ним по коридору и остановился в дверях.

Не обращая внимания на нервозность в голосе подчиненного, он уселся за свой стол и закинул на него ноги. Вода, стекающая на лежащие ровными стопками на столе бумаги, была прозрачной.

– Говори, – спокойно сказал он, заглушая учащающееся сердцебиение.

– Нам сообщили, – снова затараторил новенький. – Убийство. В Гроссвилле. В северном Гроссвилле.

Он потер рукой глаза, пытаясь собрать в кулак всю свою волю, чтобы не повысить тон. И, только когда заговорил, понял, что ему этого и не хотелось. Сегодня он был счастлив.

– Кто сообщил… Что за убийство… – лениво протянул он.

Этот город отличался от того, из которого он уехал, только ему перевалило за двадцать. Здесь убийства случались чуть не каждый день. Он к этому привык.

Но, наблюдая за дрожащим в нетерпении юнцом, он невольно вспомнил себя в его годы.

– Шеф! Шеф!

В кабинет влетел полицейский, отбросив к стене новенького.

– Дункан, – улыбнулся он. – Ты тоже про убийство?

Дункан, темнокожий рослый парень с татуировкой на массивной шее, оглянулся на дрожащего новенького и снова посмотрел на шефа.

– Да, – сказал он. Его глаза были широко распахнуты, и он все втягивал носом воздух, так шумно и раздражающе, что шеф на какой-то миг забыл, почему взял его на работу.

«Потому что он раскрывает дела», – напомнил он себе.

– Шеф, нужно ехать, – серьезно сказал Дункан. – Убийство в северном Гроссвилле. Собираются зеваки.

– Ладно, – ответил он, хлопнув ладонью по столу. – Говори.

Они вдвоем обошли испугано глядящего на них юнца и зашагали по коридору. Шеф шел впереди, но Дункан не отставал от него ни на шаг.

– Убита проститутка, – говорил Дункан.

– Опять? – устало спросил шеф и посмотрел в пол. Его промокшие насквозь ботинки все еще оставляли за собой влажную дорожку. – Их убивают постоянно, – отмахнулся он.

– Шеф, мне позвонила Килли.

– Твой информатор?

– Именно. Она говорит, там кровавая баня. Похоже на работу нашего маньяка.

Шеф остановился и повернулся к напарнику.

– Тот Мясник? – спросил он, подняв брови. И тут же хмыкнул. – Мясник из Оушенсайда работает только в Оушенсайде. Кто бы там ни был – это не он. И не наша забота. Пусть местные копы с ним разбираются.

– Но, шеф! – снова заговорил Дункан нагоняя его. – Это его почерк. Неужели отдадим его этим простофилям? Они же там ничего не найдут!

Шеф подошел к кофеварке, клацнул кнопкой включения и повернулся к Дункану.

– Шеф, я точно вам говорю: это он. Что мешает нам просто взглянуть?

Шеф недовольно поджал губы, уронил на стол только выуженную из завалов в шкафу чашку и направился к выходу.

– Ладно, – сказал он. – Посмотрим, что сегодня дают.

Не останавливаясь, он сорвал с крюка шляпу, а после бросил ее на заднее сидение полицейского джипа.

Джип выехал на дорогу, и шеф крутанул руль, сворачивая вправо, его взгляд выхватил в темноте сосредоточенное лицо Дункана, вена у его виска пульсировала.

– Сегодня мы что-нибудь найдем, – сказал Дункан. – Я чувствую. Мы найдем.

Шеф покачал головой и глубже вдавил в пол педаль газа. Джип мчался вдоль деревьев, пролетающих в окне все быстрее. Шум реки остался только в ощущениях.

– Сомневаюсь, дружище, – сказал шеф. – Если это он… Он слишком хорош. Он не оставляет следов.

– Однажды он ошибется, – уверено сказал Дункан.

Шеф посмотрел на него. Носатый профиль теперь казался единственной постоянной на фоне улетающих вдаль деревьев. Дункан шумно втянул носом воздух и прокашлялся.

Шеф откинулся на спинку, его руки покоились на руле, взгляд был сосредоточен на дороге. Машина будто заглатывала капотом почерневший от дождя асфальт, проглатывала одну за другой белые разделительные полосы. Но никак не могла насытиться. Он надавил на педаль еще сильнее.

Колеса завизжали, оставив на подъездной дорожке две черные полосы.

Дункан выскочил из машины прежде, чем шеф успел отстегнуть ремень безопасности.

Шеф еще раз устало вздохнул, откинулся назад, потянувшись за шляпой, и спустя минуту уже шел по подъездной дорожке, отмахиваясь от снующих кругом зевак и набежавших репортеров. Он нацепил на голову шляпу и нагнулся, пролезая под желтой ограждающей лентой.

Он знал, что этим вечером покоя ему не будет. Теперь он мысленно возвращался к почти безлюдной набережной и каплям дождя на своих пальцах. Пожалуй, ради этих моментов он и жил.

Но, переступив порог низенького дома, он прогнал прочь блаженные мысли, его лицо вмиг сделалось сосредоточенным, и нос не морщился от смрадного запаха. Он обежал взглядом неубранную комнату, выхватывая в ней каждую деталь, вдыхал пропитанный вонью воздух, разделяя его на запахи. Теперь он снова был полицейским. Не человеком, умиротворенно бредущим по тихой мостовой.

В гостиной уже работали люди, не меньше пяти. Тот, что был с фотоаппаратом, шикнул на него, прогоняя в сторону, но, стоило шефу на него глянуть, как фотограф тут же потупился, пролепетал, что еще не снял другую часть комнаты и убежал туда. Эксперты в перчатках искали улики, которых, как знал шеф, они не найдут. Высокий человек в сером костюме вертелся вокруг изуродованного трупа женщины, что-то рассказывая своему напарнику и указывая пальцем на раны. Напарник быстро бегал пальцами по кнопкам раскрытого перед ним старенького ноутбука, стоящего на столе напротив. На экране мерцали, сменяясь, таблицы и программы, которых шеф не понимал, но он точно знал, что под этими таблицами окажется скучный морской пейзаж. Он ненавидел пейзажи. Скучные люди почему-то всегда ставят именно их на рабочий стол своих компьютеров. Человек был сосредоточен на своей работе, но кивал после каждой реплики напарника. А тот переступал с ноги наногу, исследуя словно окаменевшее тело.

Легкое зеленое платье обвисло лоскутами, открывая обнаженную грудь, ноги были неестественно разбросаны по дивану, будто больше не имели никакого отношения к туловищу. Красные волосы висли сосульками, закрывая лицо. Они были настолько пропитаны кровью, что не верилось, что прежде женщина была блондинкой. Она завалилась набок, под углом неровно стоящего дивана, и кровь из раны под горлом заливала зеленую ткань обивки.

– Есть что-нибудь? – без интереса спросил шеф подошедшего к нему Дункана. Тот только переговорил с одним из людей в белых перчатках. Дункан отрешенно покачал головой.

– Я же сказал тебе. Пойдем отсюда. Они сами отдадут нам дело, когда зайдут в тупик.

Шеф развернулся и направился к двери, Дункан последовал за ним.

Уже в дверях шеф развернулся, снова посмотрев на нарисованную им картину, смахивая с нее лишние здесь фигуры в костюмах, оставляя только замерший пейзаж. Не такой скучный, как море на обоях рабочего стола. Женщина смотрела в пол. Зеленый диван под ней был залит ее красной кровью.

– Она была включена последние несколько часов, – донеслось до него откуда-то издалека, и фигуры в черных костюмах снова проявились на его пейзаже. Шеф поморщился, отвернулся и открыл дверь. Но что-то словно толкнуло его в грудь, и он остановился, круто развернувшись.

Человек, что копался в неведомых ему программах на ноутбуке, теперь стоял рядом со столом и махал кому-то из экспертов, подзывая к себе.

– Веб-камера! – крикнул он через всю гостиную, тыча пальцем в ноутбук. – Она была включена!

Шеф моргнул, и пейзаж растворился. Перед ним возник новый. Волны, заливающие песчаный пляж. Теперь он видел его будто яснее, чем в первый раз. Так четко, что мог разглядеть крохотные камни в воде, которых он прежде не заметил, наполовину торчащую из воды корягу, на которую не обратил внимания в первый раз, и крохотную горящую зеленую лампочку на черной полоске пластика над скучным пейзажем.

========== Повелитель букв ==========

Только войдя в лифт, я поднесла к носу телефон, лихорадочно листая вкладки открытых программ, и поправила на голове съехавшие наушники. Где-то наверху уже заскрипел трос, и сердце тут же рухнуло куда-то вниз, против направления поднимающейся вверх кабины.

Трос заскрежетал, и кабина забилась стенками об узкий тоннель, чуть дергаясь, будто трос был готов вот-вот оборваться.

Каждый день я прохожу через этот аттракцион, каждый день снова выходя из него на площадку своего этажа. И каждый день, когда я нахожусь внутри, меня не покидает чувство, что в следующую секунду я полечу вниз.

Я звонила в управляющую компанию несколько раз, несколько раз они присылали монтера. Каждый раз он говорил, что лифт исправен.

Но почему же, черт подери, он так громыхает…

Лифт остановился, задрожав, а я напряглась всем телом, сосредоточенно вглядываясь в узкую щель между сомкнутыми дверьми.

Лифт застрял, он никогда не откроется.

Целая вечность прошла, прежде чем двери распахнулись.

Я вылетела на площадку девятого этажа, и напряжение, только было охватившее все мое тело, растворилось, развеялось, будто было лишь шуткой.

Я потянулась к рюкзаку за ключами, краем глаза выхватив мерцание экрана айфона, и с удивлением обнаружила, что палец все еще мечется вправо-влево, листая вкладки. Словно в насмешку, нужная вкладка с музыкой выскочила, когда мне удалось нащупать в кармане рюкзака холодную позвякивающую связку с брелком в виде черепа.

Я решила, проворачивая ключ в замке, что, в конце концов, никто мне не виноват, что я не позаботилась о том, чтобы включить плейлист прежде, чем вошла в эту «цитадель смерти».

Музыка способна творить чудеса.

«Сплин» одурманивает, разжигая до предела любое чувство, что затаилось внутри. Впрочем, только если это чувство хоть сколько-то связано с любым видом безысходности. «My Chemical Romance» заставляет бежать вперед, так, что даже время оказывается позади. «Placebo» настолько «плацебо», что излечивает душу без лекарств, хотя прежде и протаскивает тебя через все круги ада. Тарья, все еще неотделимая от старого «ансамбля», способна выбросить тебя на самую дальнюю планету галактики, стоит закрыть глаза.

И все они, их много, куда больше, делают самое важное дело — заглушают скрежет троса.

Я захлопнула за собой дверь, скинула ботинки и положила айфон на полку. Не Тарья виновата, что я не успела найти нужную вкладку и снова прошла через этот ужас.

А я сама до сих пор не понимаю, чего я боюсь больше: того, что кабина упадет вниз и раздавит меня своим весом; того, что, беспомощная, окажусь взаперти; или того, что паника, нерациональная, первобытная, окажется страшнее всего предыдущего.

Пожалуй, больше всего на свете я боюсь самого страха.

В квартире как всегда было тихо и темно, пока я не прошла по коридору, щелкая всеми выключателями, но меня не покидало чувство, что здесь есть кто-то еще, кто-то, кого я здесь точно не ждала.

Кто-то, кого здесь просто не могло быть.

Я застыла перед приоткрытой дверью спальни. Из прорези на меня смотрела тьма, и свет за моей спиной от нее не спасал.

Но ведь нет ничего проще: каждый вечер я так же захожу и включаю свет в коридоре, после — на углу, где тот поворачивает влево, на ходу клацаю выключателем, разжигающим свет в открытой двери ванной комнаты, и добираюсь до кухни. А уже потом иду в спальню, где свет так же загорается, только моя нога переступает порог. Рука сама находит выступ в стене, на автомате.

Но я замерла, не решаясь двинуться с места. Чувствовала: за дверью меня ждут.

Сначала, против моей воли… само подсознание подсунуло мне отгадку: на крючке в прихожей я бросила свой рюкзак. В нем не было ничего, кроме затертых страниц книги о страшном клоуне Пеннивайзе, так отчаянно тянущих его своим весом вниз. Но подсознание ошиблось, я знала, что это не мистер Кинг держит меня на пороге внушенным мне страхом.

Прежде, когда я вздрагивала, встретив на страницах Пеннивайза, страх отступал, стоило слуху уловить хлопок. Звук закрывшейся книги изгонял его из нарисованной гением мнимой реальности. Флэгг разлетался по воздуху пеплом, а Энни Уилкс сгустком слизи расползалась по стене… стоило книге захлопнуться в моих руках.

Пусть и безотчетные, мои страхи всегда оставались привязанными к реальности.

Но я чувствовала: то, что ждет меня там, в спальне, сродни эфемерности злобного клоуна.

Страхи реальные, пусть и не совсем оправданные, душат оттого, что реальностью могут стать. Никогда прежде я не сталкивалась со страхом мнимым, ненастоящим.

Я оглянулась назад, туда, где на крючке висел Пеннивайз. Черный кожаный рюкзак не шевелился.

«Это не-на-сто-я-щее», — с уверенностью сказала я себе и толкнула дверь.

Я заметила контур прорисовывающейся на фоне раскрытого окна фигуры прежде, чем рука дотянулась до выключателя.

Человек, которого не могло быть в квартире, ключи от которой есть только у меня, вальяжно развалился на моей кровати.

Мои пальцы нащупали гладкую клавишу выключателя, и зажегся свет.

Он лежал, согнув одну ногу в колене, и с улыбкой смотрел на меня. Его черные волосы разметались по плечам, такие же курчавые, какими я всегда их представляла. Локон упал ему на лоб, и он сдул его, чуть прищурившись, с усмешкой.

— Том… — выдохнула я, даже не замечая, как осела на пол перед ним.

Том еще шире улыбнулся, оттолкнулся локтем от матраца и поднялся, опустив ноги в грязных истертых кроссовках на чистый пол.

— Ты про меня забыла, — не то спросил, не то заключил он. И что-то в его лице переменилось от этих слов.

— Нет… — замотала головой я будто в тумане, но это движение в миг, не отличающийся от вечности, сделалось таким отчаянным, что в шее что-то хрустнуло, и я поняла, что солоноватый привкус — слезы, заливающие мое лицо. — Я не забыла! Я не забыла, Том! — уже кричала я.

— Да ну? — спокойно сказал он. Улыбку как смахнуло с его лица, и теперь он смотрел на меня так испытующе и пронзительно, что слезы перестали литься, а тело сковал страх. И этот страх оказался хуже возможного заключения в упавшем лифте. Хуже крепко держащей за ворот руки в белой перчатке. Этот страх был страхом предательства. Моего предательства.

— Я заключен в мнимой Зете! — выплюнул он, и его лицо в мгновение перекосило от гнева. — Я пытаюсь, но снова и снова я оказываюсь в Зете! Или в джунглях. Или на дне океана. На чертовом космическом корабле!

Последние слова он уже кричал, уверенно стоя на ногах, нависнув надо мною.

— Том…

— Я застрял! Полковник все твердит прекратить! — кричал он с каждым словом все громче, и его щеки раскраснелись, кулаки непроизвольно сжались, а глаза блестели.

— Том, я…

— Я не могу найти дорогу!!!

— Том, у меня просто не было… времени…

Я не заметила, как невольно отползла назад. Поняла это только тогда, когда плечи уперлись в дверцу платяного шкафа. Но Том подходил ближе, сверля меня взглядом, полным беспощадного гнева. Взглядом брошенного, покинутого ребенка.

— Я понимаю твою ненависть… — наконец сказала я.

Да, я понимала. Мне знакомо это чувство. Чувство ненужности. Мой бедный Том, это не тот случай. Ведь я тебя люблю. Я не забыла о тебе, просто у меня не было времени.

— Элли исчезла! — закричал Том.

Не гнев, только неизмеримая боль пронзила воздух вокруг меня. В нем не осталось злости. Лишь отчаяние и горечь утраты. Ярость — то, что я приняла за ярость вначале, — оказалась болью. Обычной человеческой болью.

— Ее нет… — прошептал он, опускаясь на пол напротив меня, словно меня больше и не видя. — Ее нигде нет. Где я только не искал…

Я протянула руку, желая обнять его, успокоить, но вовремя поняла, что не смогу это сделать. И только провела ладонью так близко к его щеке, как могла.

— Она в Забытье, — сказала я.

Он вскинул голову, посмотрев на меня полным непонимания взглядом.

— Ты еще не знаешь, что это за место, — сказала я, желая перебить череду разрастающихся в его сознании мыслей. — Я это исправлю, обещаю. Ты ее найдешь.

Что-то в его лице дрогнуло, но он тут же поднялся, посмотрев на меня не то с мольбой, не то с угрозой, и отступил на шаг.

— Ты найдешь ее там, — увереннее повторила я и тоже поднялась на ноги.

Он стоял передо мной. Высокий, худощавый. Долговязый, каким я его и писала. Большие черные глаза смотрели, будто сквозь меня, не замечая. Но видели меня до последней частички.

«Слишком пронзительный, — подумала я, растворяясь в его взгляде. — Я придумала тебе слишком пронзительный взгляд».

Мне хотелось подойти ближе, еще ближе рассмотреть его чувственный рот, очертить пальцем его скулы, вспоминая, как рисовала их впервые, его впалые щеки и чересчур большой для его лица нос, вырисовывающий дугой его профиль. И я сдалась. Моя рука устремилась к черным, как смоль, волосам, пружинами локонов обрамляющим его точеное лицо…

— Когда? — глухо спросил он.

Слово, голос, как удар под дых, вернул меня в реальность.

Рука застыла перед его лицом, а в лице не читалось ничего кроме разочарования… во мне.

— Родной, я очень тебя люблю, — вдруг сказала я, сама себе удивившись.

— Ты меня бросила, — отрывисто сказал он. — Ты нас всех бросила.

— У меня… У меня было слишком много других дел…

Он молчал. Смотрел как будто испытующе, а я все не могла оторвать взгляд от его черных глаз, глубоких, как океан.

— Возвращайся туда, — наконец, смогла я сказать. — В тот институт. Следующим рейсом ты попадешь куда надо, я тебе обещаю.

Он отстранился, продолжая сверлить меня недоверчивым взглядом.

— У тебя веснушки на носу! — удивилась я и расхохоталась так не к месту. — Как я о них не знала?

Светлые, еле заметные веснушки разлетались по его лицу.

Он молчал, не отрывая от меня тяжелый взгляд. Я заметила, что его футболка разорвалась у рукава и, видно, уже была очень давно не стирана. Пластмассовые разноцветные бусы оказались темнее, чем я их описывала. И я поняла, что он не заходил в реку с тех пор, как Элли исчезла. Поняла, что только моя вина в том, что он забыл о сне, о еде, что бежал в любой новый мир на поиски, забыв даже о себе. Вдруг осознала, что действительно люблю его, будто своего ребенка, которого сама же, впрочем, обрекла на страдания.

— Ты найдешь, — лихорадочно закивала я, отвернулась от него и направилась к письменному столу, все еще кивая, будто по инерции. — Ты найдешь. Ты справишься, потому что ты совершенен. Со всеми твоими изъянами, ты — совершенство. Ведь ты — мое творение. Я исправлю. Я продолжу твой путь.

Он в молчании следил за тем, как загорается мой ноутбук. Он не шевелился, когда я села за стол и опустила руки на клавиатуру. И только когда я распрямила плечи, готовая писать, я услышала его голос:

— Что это — Забытье?

Указательные пальцы на «пупочках» с нанесенными на них буквами «а» и «о» дрогнули.

— Это — мир, — сказала я, не оборачиваясь. Пальцы затрепетали, прыгая по клавишам. На мониторе когда-то оборванный текст ожил. Буквы появлялись одна за другой, образуя слова. Предложения полились волной абзацев.

Я все еще чувствовала его дыхание за своей спиной. Оно подгоняло меня, заставляло печатать еще быстрее с каждым новым словом. И вдруг до меня донесся запах подгоревшего томатного супа, а следом за ним долетел шум переполненной столовой для бродяжек. Я услышала басовитый голос Полковника и тут же перебивший его громкий смех Шпака.

— Его не было в капсулах… того мира… он и есть — Забытье, — снова заговорила я, все еще смотря на монитор, не оборачиваясь, не обращая внимания, как пальцы сами собой скачут по клавишам, с легкостью их касаясь. Я только ловила взглядом разрастающиеся строки. — Но ты доберешься туда, обещаю. И как бы страшно и опасно там ни было, ты справишься.

Пальцы замерли над клавиатурой, и по ушам ударила тишина.

Я обернулась.

В комнате было пусто.

— Ты справишься со всеми испытаниями, — сказала я воздуху. — Ведь я так тебя полюбила. Мой первый ребенок.

Я снова повернулась к монитору, и пальцы вновь пришли в движение.

Страница «Microsoft Word» поползла вниз, съедаемая буквами:

«Том огляделся. Он сощурил глаза, пока они привыкали к окружающему ему мраку. Небо было темное, чуть розоватое, как в последние мгновения заката. И пустое. И Тому подумалось, что звезд здесь никогда не бывает. Над головой слабо светили высокие фонари, их лампы, венчающие проржавевшие столбы, беспрерывно мигали, чуть потрескивая. Но после яркого света ИЦТ даже эти фонари, скальпелями желтых линий разрезающие воздух, не помогали хотя бы что-то разглядеть. Было тихо. Чуть слышное жужжание ламп не растворяло охватившую все вокруг тишину, сливалось с ней воедино.

Том поежился. Слишком тихо.

Он понял, что стоит на асфальте, чем-то напоминающем дорожки в промышленном квадранте. Не слишком гладкий, мелкие камушки, мурашками выпирающие из темно-серого полотна. Кое-где виднелись дыры и провалы, местами шли трещины, сквозь которые вырывалась тусклые новые травинки. Будто бы замершие во времени. Словно вырасти они могли как вчера, так и сотню лет назад.

Том снова посмотрел по сторонам. Глаза почти привыкли к мраку.

В этом месте он еще не был и не слышал о нем, он был уверен. Том стоял на узкой дорожке, по бокам окаймленной низкими полуразвалившимися полосами бордюрных плит. За ними распластались будто бы выжженные газоны с увядшими цветочными кустами. А дальше к небу поднимались дома. Со всех сторон монументами стояли дома. Черные окна, лишенные света, зияли в бетоне дырами. По фасадам тонкими змейками ползли трещины. Узкие обветшалые балконы распахивались алчными звериными пастями с зубами-прутьями. На некоторых из них тряпьем висела одежда, как будто ее вывесили просушить… несколько десятков лет назад. Что-то в этой одежде заставило Тома насторожиться. Он внимательно вглядывался вверх, пока не понял: здесь нет и ветра. Все кругом будто замерло. Лишь фонари изредка мигали.

Двери подъездов были распахнуты настежь. За ними не было видно ничего кроме сосущей черноты, как и в окнах. У асфальтированных подъездных дорожек развалились на неровных ногах кривые скамейки, их дерево потемнело от времени, металл пошел ржавчиной.

В груди кольнуло. Нарастающий страх отступил и расплылся по телу теплом. Надежда. Он нашел. Вот оно, то самое место. Том зашарил по карманам в поисках пульта. Слишком много мест он обошел в ее поисках. Сразу нужно было понять, что ни в одном из них ее не будет. Она должна быть здесь. В месте, которого нет. Ошибка в их системе. В которую наконец-то попал и он.

Том достал пульт и щелкнул кнопкой, уставился в горящий слабым синим светом циферблат, и его плечи умиротворенно опустились. На циферблате черными черточками выстраивалась цифра «два».

— Элли… — выдохнул он.

Звук его голоса разошелся от него волной и тут же стих. Не было даже эха. Том еще раз огляделся и уверенным шагом направился вдоль домов.

— Элли! — крикнул он. Так громко, как только мог.

И снова стихло. Будто что-то поглотило каждый звук. Том поежился. Что-то внутри подсказывало, что кричать здесь не стоит».

Я обернулась, зная, что комната все еще пуста и таковой останется.

«Ты справишься», — подумала я, оглядывая эту пустоту с горечью утраты, от которой, я знала, мне не избавиться никогда.

Разве что я снова брошу писать…

«Не-ет, — улыбнулась я себе, поднимаясь из-за стола. Я вышла в освещенный коридор, не заметив, как слабо дернулся висящий на крючке рюкзак. Открыла холодильник и достала банку пива, на ходу откупорив ее одним пальцем. — Больше я тебя не брошу».

Я плюхнулась в кресло и придвинулась к столу, тут же опустив руки на клавиатуру. Я снова набирала текст так быстро, как несколько лет назад, когда только начинала писать роман о Томе и Элли. За звуком клацающих кнопок клавиатуры я не могла услышать, как в прихожей с крючка сорвался черный кожаный рюкзак.

========== Турандот ==========

Павел родился на юге. «Я — южанин!», — гордо говорил он, когда кто-то спрашивал, откуда он приехал в столицу. Когда кто-то спрашивал, откуда именно он родом, Павел говорил: «Я вырос на Черноморском побережье, от дома до моря — два шага». Пока собеседник с легкой завистью во взгляде переваривал услышанное, Павел ловко уводил тему в новое русло. В конце концов, «Я вырос в Джанхоте» звучит притягательно, только пока тебя не попросят рассказать, что это за место такое — Джахот. Ты примешься рассказывать о павлинах и цветущих магнолиях, а тебя тут же спросят, чем ты занимался там, когда магнолии не цветут; ты будешь рассказывать о море и праздниках Нептуна на пляже, а у тебя уже спрашивают, почему же ты уехал. И тебе придется усесться на лавку, затянуть плотнее шарф, потому что южанину в столице холодно даже летом, и сконфуженно рассказывать, как живут местные жители, о пустынных улицах, окруженных горами, о нехватке работы даже для такого далеко не перенаселенного местечка. Когда-нибудь доберешься и до описания дома, в котором жил, пройдешься от прихожей со скрипучими половицами до зала (как его принято называть), а оттуда — сразу в кухню. Будешь долго блуждать по дому, заглядывая в каждый уголок, чтобы не пришлось подниматься на чердак, где сквозь крышу видно небо. А когда рассказ подойдет к тому, как ты уезжал, все внимательные слушатели уже поймут, что в столицу ты не переехал, а сбежал.

Павел прожил в столице немногим больше года. Этого времени оказалось более чем достаточно, чтобы научиться переводить беседу в новое русло.

Квартирка, в которой он жил теперь, находилась в доме, давно молящем о том, чтобы его снесли. Неподалеку расстилался лес, по району гуляли гопники, для которых Павел всегда носил в кармане второй кошелек с парой купюр не очень большого достоинства; до МКАДа было рукой подать. И при том, что спальня здесь была настолько мала, что в нее не без труда впихнулись кровать, тумба и комод, а холодильник стоял в коридоре, потому что на кухне для него места не нашлось, Павел свою квартирку любил всем сердцем. Она казалась ему самым элитным жильем во всей столице. Да что там в столице, в мире! В ней было тепло даже зимой, а летом Павел радовался прохладе. Если бы кто-то из его друзей зашел к нему в гости, вопрос «Почему же ты не купишь хотя бы вентилятор?» не заставил бы себя долго ждать. А Павел бы ответил: «Я южанин».

Но друзей он в дом не звал. Несколько девиц из новой компании не двузначно намекали, что не прочь бы провести у него ночь. Павел каждый раз увиливал и торопился на метро, чтобы не идти через всю Москву пешком. Некоторых из этих девиц он, впрочем, и привел бы к себе, если бы не осознание, что одна веселая ночка не стоит того, чтобы потерять то, что нарабатывалось весь последний год. Он знал, что стоит одной из этих девиц оказаться у него, — отточенный миф его образа развеется. Он не раз представлял, как одна из них заходит в его квартиру, затыкая нос, потому что в подъезде вонь, а потом идет в спальню. Она открывает дверь его спальни, но та упирается в комод, и девице приходится лезть в проем, ругаясь матом. Но пролезть ей не так-то просто, потому что грудь не пролезает, и девица вваливается в спальню рывками. В два рывка. И все бы ничего, но тут она понимает, что путь перекрыт, и под размеренными указаниями с той стороны двери, она взбирается на тумбу, чтобы через нее добраться до кровати.

Да, случись нечто подобное, его образ щеголя оказался бы втоптанным в грязь у Болотной площади, когда он в последний раз увидел бы спины уходящих друзей.

Его друзья были богаты. Настолько богаты, что смеялись над его «брендовой» футболкой, за которую он отдал три последние зарплаты. Но они не смеялись над его сотовым телефоном.

— Смартфоны… социальные сети… Они отнимают слишком много времени, — томно говорил Павел, пока его друзья дрались за его телефон, чтобы поиграть в «Змейку».

Бóльшую часть дня Павел проводил на работе, а оставшееся время создавал по ниточкам свой образ на воображаемой сцене, окруженный восхищенными взглядами. В квартирке он оказывался, когда метро переставало работать, и выходил за порог, когда под землей проезжал первый поезд. По ночам он перебирался через тумбу и тут же падал на кровать, впервые за день становясь собой, и силился скорее уснуть.

Почти никогда сны ему не снились, и ночь пролетала как по щелчку. Но, бывало, во снах Павел видел гальку, темную у самой воды. Камни светлели, греясь на солнце, но после вновь темнели, когда море на миг хватало их солеными объятиями. Он видел десятки людей в ярких купальниках, с уже надутыми кругами и матрацами в руках; их широкополые шляпы, подскакивая, исчезали за горизонтом, когда люди по белой каменной лестнице спускались к пляжу. Он видел павлинов за сетчатым забором, беседку на горе, высокие черные ворота посреди главной дороги, всегда распахнутые настежь, видел небо в прогнивших участках крыши. Лишь раз ему приснилась девушка, которой он грезил каждую минуту, что лежал в постели, силясь забыться сном. Во сне она была еще красивее. Он видел ее так близко, как наяву не видел никогда, даже стоя с ней рядом в лифте. Там она казалась недосягаемой, будто ее глаза смотрели на него из другого измерения. Во сне он мог разглядеть каждую веснушку на ее щеках. Прежде он был уверен, что веснушек у нее нет. Ее волосы стали как будто светлее, ярче, а сарафан так крепко облегал грудь, что Павел мог увидеть каждый из двух крохотных выступов на ткани. Этого оказалось достаточно, чтобы не думать о том, что сарафан слишком прост для ее тела, слишком неестественен на нем. Узор, розовая клетка без излишеств, должен был ему намекнуть, что что-то здесь не так, будто этот узор был одним из тех триггеров, что как бы говорят тебе сквозь дымку сна: «Это не настоящее, сейчас ты можешь все взять в свои руки». Но Павел пропустил этот рычаг, ему не удалось взять под контроль свой сон. Он разглядывал пухлые губы, щедро натертые бесцветной помадой, мучился, порываясь отвести взгляд в сторону. Он никак не мог решить, куда смотреть — выше или… ниже. Все нутро тянуло его опустить взгляд вниз, и когда Павел уже начал опускать веки, его глаза распахнулись, устремившись вверх, встретившись с ее глазами, необычайно яркими.

Он проснулся, все еще не понимая, что лежит в своей постели. Перед глазами чернели дужки вокруг радужек ярких глаз. Пухлые губы заволокло туманом, простая ткань сарафана сгорела в сознании. Его нутро горело, и Павел перевернулся на бок, желая провести в кровати еще несколько часов. Он отбросил в сторону одеяло и опустил руку вниз, но его взгляд выхватил в темноте горящие зеленым цифры на электронных часах. До яростного сигнала будильника оставалось две минуты.

Павел проворно подскочил и отключил будильник — хуже его звука в мире не было ничего. Перед глазами расплывались по углам остатки сна. Последними исчезли черные дужки.

«У карих глаз не бывает таких ярких дужек, — думал Павел, перебираясь через тумбу. — Сразу нужно было понять, что это сон, и приняться за дело».

Он вывалился в коридор, сделал шаг и оказался в ванной. Холодный душ, наспех зажаренная глазунья, на часах 5:47. Он трижды провернул ключ в замке и замер перед кнопкой лифта, сверля глазами часы на запястье. 6:01. Павел нажал на кнопку вызова, а по телу пронеслась волна воспоминаний из сна, будто дежавю. Всегда как по часам, думал он, вжимаясь пальцами в металлическую облицовку у дверей лифта.

«Просто будь там…».

Двери раскрылись.

Лифт — место уединенное. Было даже как-то услышано мнение, что лифт — место более уединенное, чем уборная. Мы не любим встречать в лифте соседей. К курьерам относимся с бóльшим снисхождением, но все равно предпочли бы проделывать свой путь в несколько этажей в одиночку.

Двери лифта распахнулись, озарив лицо Павла слабым светом. Тусклый и чуть подрагивающий из-за плохо вкрученной лампочки, он все же был светлее догорающего светильника на лестничной клетке. Девушка стояла в углу кабины, уставившись в экран смартфона. От экрана, к слову, света было больше, чем от лампочки в кабине и от исчезающего света в светильнике над дверями квартир. Девушка бегло подняла взгляд и снова уставилась на экран. Павел вошел в кабину лифта, не выпуская из виду ее лицо. Когда двери с грохотом захлопнулись, а где-то над головой заскрипел трос, Павел пробежал глазами по всему ее телу, пытаясь вспомнить его во сне. Теперь сарафан, что он видел часом раньше, казался пощечиной. На девушке была белая футболка, любовно облегающая ее грудь и плоский живот, без единого узора, куда там розовой клетке. Не было видно ни одного «опознавательного знака», но зоркий глаз Павла легко узнал «Chanel», брюки, того же бренда, обтягивали стройные ноги черной, угольной тканью.

«Как же ты мог увидеть на этом лощеном теле задрипанный сарафан?» — усмехнулся про себя Павел.

Каждый день — новый гардероб. За последний месяц Павел ни разу не видел хотя бы одной повторяющейся детали из него.

Одну ногу девушка выставила вперед, опершись на каблук, словно демонстрируя красоту стараний Кристиана Лубутена; на ее запястьях сверкали часы на тонком ремешке и браслеты.

— Турандот, — сказал Павел.

Голос дрогнул на выдохе. Он надеялся, что она этого не заметит. Он знал, как держаться даже в самом изысканном обществе. Он знал, как убедить людей, которые звали его другом, в своей значимости. Он знал о важности харизмы и сдержанности чувств. Павел оперся на поручень за спиной и приосанился.

— Турандот, — увереннее повторил он.

Девушка посмотрела на него… внимательно. Впервые с тех пор, как он ее увидел утром в лифте. Впервые с тех пор, как он стоял в подъезде, глядя на часы, и высчитывал момент, когда нажать на кнопку этого самого лифта, чтобы она оказалась внутри. Впервые с тех пор, когда он нашел нужное время. Шесть часов, одна минута, двадцать пять секунд. Если кто-то из соседей между этажами не решит нарушить свой график.

— На Тверском бульваре, — кивнула девушка.

Павел кивнул в ответ. Кивнул сдержанно, пряча чувство в груди, где черная рука истины его возможностей сжималась в кулак, хватая острыми когтями легкие.

— Да, Турандот, — повторил Павел с уверенностью в голосе, какой не было еще никогда. — В семь. Сегодня.

Она сунула смартфон в карман брюк; теперь он выпирал чуть левее того места, куда Павел уже много месяцев до дрожи в пальцах, до спазмов внизу живота хотел забраться, и улыбнулась ему.

— Я — Криста! — крикнула она, выскакивая из лифта. Она махнула ему рукой и бросилась вниз по ступенькам к выходу из подъезда.

«Значит, Кристина», — подумал Павел, провожая ее взглядом. Двери лифта захлопнулись.

Он выругался и принялся жать на кнопку первого этажа снова и снова, но лифт дернулся и помчался наверх. Спускаться обратно Павлу пришлось с тучным и довольно плохо пахнущим соседом с шестого этажа.

Когда Павел вышел на улицу, сосед остался не то чтобы позади, он остался где-то в другом измерении. Вокруг царил запах «Chanel №5», а перед глазами так и стояла плотно обтянутая футболкой спинка Кристы.

«Кристины», — поправил себя Павел.

Впервые рабочий день тянулся дольше обычного. Впервые недопонимания с начальством не вызывали гнева. Только минутная стрелка поднялась на циферблате так же ровно, уверенно и вверх, как то, что заставило руку Павла устремиться вниз, только он проснулся, Павел отбросил все дела и почти бегом кинулся к выходу. Вечно снующему поблизости бригадиру он махнул рукой — ему не до того, завтра все решим. Он бегом спустился в метро и каждую станцию проклинал себя, что не предвидел положительный ответ. Вбежав в квартиру, он перемахнул через тумбу, пробежал, подпрыгивая, по кровати, и упал на истертый линолеум у окна. Он поднял матрац, вытащил из-под него сбережения и снова бросился за порог. Крыльцо, сверкающая в сумерках эмблема банка, банкомат. Купюры — исчезнувшие; отразившаяся на экране цифра, что пополнила счет на его карте. Улица, рынок, лужа, люди, турникет, час пик в подземке, станция, турникет, свобода.

У входа в ресторан стоял только один человек. И пиджак на нем был явно дороже, чем у Павла. Оставалось надеяться лишь на то, что Кристина этого не заметит. Павел остановился рядом с охранником (фейсконтролем — как его называли в столице). Павел сжимал в руке букет ярко-красных роз, пока не почувствовал теплоту на запястьях.

— Простите, как вас зовут? — обратился Павел к «фейсконтролю».

— Паша, — удивленно ответил тот.

Павел пересилил порыв улыбнуться и протянул Паше букет.

— Вы не подержите минуту?

Паша-фейсконтроль утвердительно кивнул и взял букет. Павел достал из кармана брюк платок и вытер ладонь, изрезанную шипами роз, обтер струйки крови с запястий и протянул руку за букетом. Его пальцы сжали стебли, снова пронзаемые болью, но он ее не почувствовал, потому что улица озарилась светом. Далеко, на горизонте, на котором прежде море резало солнце, а теперь переполненная улица резала тела прохожих, показалась она. Она шла уверенным шагом, перекрещивая ноги на ходу. Ее «лубутены» разрезали асфальт, как когда-то в его памяти корабли ловцов рыбы разрезали воду, приближаясь к пирсу. Она приблизилась к нему с распахнутыми глазами, с раскрытыми губами, обхватила цветы привычным движением, даже не поранившись, и сказала:

— Пойдем?

Когда они вошли внутрь, она говорила без умолку. Она говорила об архитектуре, о том, что здесь переплетаются стили от ренессанса до неоклассицизма и барокко. Говорила, что авторы того, что их сейчас окружает, — Деллос и Попов. Рассказывала, что на строительство дворца ушло шесть с половиной лет. Павел кивал, всем своим видом силясь показать, что и без того это знает, но ему все равно интересно слышать это от нее. Когда их проводили за стол, он понял, что впервые сидит напротив нее. Не стоит неловко в лифте, наблюдая за тем, как она разглядывает экран своего смартфона. Она сказала: «Здесь я больше всего люблю японское мраморное мясо Кобе. У тебя есть предпочтения?». Павел задумчиво раскрыл меню, так, будто уже его знал, но, в то же время, будто хотел определиться с тем, чего сегодня ему хочется больше всего. «Тебя», — думал он и листал страницы. Он долистал до того самого Кобе, и у него засосало под ложечкой. Он вспомнил, что скинул на карту все свои сбережения — и отлегло, денег ему хватит. Черная рука в груди хватала его, говоря, что ему самому лучше бы взять просто салат, но он мысленно отбросил ее в сторону.

— Я тоже это буду, — сказал Павел подошедшей к ним рыжей официантке.

— Японское мраморное мясо Кобе? — переспросила та словно с сомнением.

Павел ткнул ей в живот меню и кивнул. Если Криста не распознала подделки в его костюме (в нем), куда уж это сделать какой-то официантке!

В отдалении играл живой оркестр, людей в зале было мало, а все кругом сверкало, и Павел поверил. Представил, что он во дворце, представил, что он важен. Он представил, что он — король. Принял то, что сегодня Криста ему отдастся. Но лучше бы она сделала это в своей квартире. Он не хочет ее потерять. Не хочет ее на одну ночь. Хочет наслаждаться ею, пока ему не надоест.

— А ты почему живешь на окраине? — спросила она.

— Мне нравится лес за окном, а тебе?

— Я считаю, что время слишком ценно, — ответила Кристина. — Моя работа недалеко от нашего дома. Я решила, что лучше сдавать свою квартиру на Большой Ордынке и снимать поближе.

— Потому что время слишком ценно, — закивал Павел.

Он думал, что будь у него квартира на Большой Ордынке, он бы бросил свою работу. Разницы в платежах вполне хватило бы, чтобы обеспечить ему жизнь.

Вернулась рыжая официантка. Она замоталась за день — он видел. Ее волосы выбились из пучка на затылке и теперь свисали прядками вдоль лица. Его поразили на миг ее глаза, когда он в них глянул, но снова заговорила Криста. Официантка расставляла тарелки.

— Чем ты занимаешься?

Этот вопрос был страшнее вопроса, откуда он родом. Страшно было не то, что он бы не смог найтись с ответом. Каждый раз его пугало собственное обещание: не врать. Он дал себе это обещание, садясь на автобус из Джанхота, он повторил его, пересаживаясь на поезд. Он записал его в своем дневнике, когда ступил на вокзал столицы.

— Я сотрудничаю со многими заведениями, — расплывчато ответил Павел. — Вот, например, конкретно этому ресторану я поставляю скатерти.

Криста одобрительно закивала. Она кивала, а соус летел в стороны, пока она жевала мясо Кобе. Он взлетал и падал на скатерть, расплываясь на ней пятнами.

«Какая же свинья!» — вдруг подумал про себя Павел. Подумал, что вот из-за таких, как она, через пару дней его руки будут облеплять черви. Он не понимал, как они появляются в этих пятнах, да его это и не волновало. Его волновали лишь рвотные позывы, которым он будет сопротивляться двенадцать часов кряду, сбивая червей со своих запястий.

Криста ела, сладко причмокивая, позже вновь появилась рыжая официантка и поинтересовалась, не желают ли они еще чего-нибудь. Внутри Павла все сжалось, но Криста попросила счет. И он увидел, как горят ее глаза. Он приложил карту к терминалу, когда вернулась рыжая, он не смотрел на терминал, его взгляд был прикован к Кристе. Ее карие глаза совсем почернели. В такси Криста лизала его правое ухо, будто у него там вместо уха был леденец. Делай она это чуть менее активно — его бы это возбудило. Но он поддавался. Он не отпрянул, когда она сунула язык глубже («Кому это вообще может понравиться?»), он расстегнул «молнию» на ее черных брюках от «Chanel» и просунул руку ей между ног. Он боролся с порывом отвести голову назад, только бы она так не смачивала слюной его ухо, смотрел в окно, возбуждаясь от созерцания проносящихся мимо подсвеченных лампами зданий. Он смотрел на летящие мимо машины, когда его палец вошел в нее, и она издала тот самый звук, который он представлял себе каждую ночь, засыпая. Звук не пробудил в нем тех чувств, что охватывали его перед сном. Он чуть согнул палец, проталкивая его дальше, и она захрипела, но Павел не слышал. Он завороженно смотрел в окно. Теперь в нем сверкал всеми красками комплекс Москва-Сити. Почувствовав волну возбуждения, он надавил сильнее, вырывая из глотки Кристины по-настоящему утробный, первобытный звук.

Он вышел из такси, когда «смска» на сотовом телефоне сообщила, что оплата прошла. Криста, изнывая, ждала на улице. Он трахнул ее в лифте, почти успев сделать дело по дороге от первого до тринадцатого этажа. На тринадцатом, его этаже, пришлось нажать «Стоп», но лифт вызвали снизу. Он застегнул ширинку и поправил пиджак. Кристина с заговорщической улыбкой глядела на него из угла, когда они поднимались вверх с курьером «Dilivery». Когда в тритий раз они проехались в лифте, снова добравшись до его выхода, Павел кончил, забрызгав ее брюки. Криста попыталась выйти вслед за ним на его этаже, слабо освещенном догорающей лампой в потолке, но он приставил ладонь к ее груди.

— Не сегодня, — сказал он.

Он видел ее глаза. Озадаченные и тускнеющие, хотя лампа в лифте не мигнула ни разу. После он трижды провернул ключ в замке и вошел внутрь. Пробрался через тумбу, чтобы залезть в кровать.

Он хотел опустить руку вниз, как любил делать это перед сном, но желание пропало.

«Пустышка, — думал он. — Пустышка, пачкающая скатерти».

Утром он проснулся после ночи без сновидений. Через тумбу в коридор, теплый душ, овсянка (не все же баловать себя яичницей), в 5:59 он нажал кнопку лифта.

— Сегодня партия из больницы! — крикнул ему Игорь, когда Павел шел по цеху.

«Больница — не так плохо, как скатерти из ресторана, — подумал Павел. — В них хотя бы нет червей».

Однажды, правда, в простынях он нашел больничную утку… но как-то ему попалась пара ножниц. А ножницы в хозяйстве всегда пригодятся.

Хуже всего было вытаскивать из мешка ресторанные скатерти и бросать их в машину. Черви выползали из недр и ползли по его рукам, будто чувствовали, что, если останутся, их сварят заживо.

Цех гудел, работали машины, работники за ними разгребали полученное для стирки белье.

— Еще поступление! — закричал бригадир на весь зал.

Павел оглянулся, но движения не заметил. Все были при деле, но оставались у своих станков. Павел встретился взглядом с бригадиром, и тот ему кивнул.

Делать нечего. Да и лучше принимать новый товар, чем выуживать его из мешков.

Прачечная находилась на втором этаже. Первый занимал лишь скромный пятачок, куда подвозили новую работу агенты контрагентов. Физлица, как это называется, здесь появлялись редко. По бóльшей части это были больницы, отели и рестораны. То есть, юридические лица. От простыней, пришедших из отлей, приходилось отстирывать сперму и пепел. Это проще всего. Нужно было только закинуть в машину. Из больниц поступали кровь и гной. И иногда ножницы. Хуже всего приходилось с ресторанами, на скатерти которых такие, как Криста, проливали мясной сок. В них заводились черви.

Павел спустился по ступенькам к ресепшену и на миг удивился, увидев за стойкой не привычного широкоплечего работягу, а девушку с тонкой шеей и острыми плечами.

— Да, знаю, — махнула она рукой, словно поймав у выхода птицу его мысли. — Бери. Замотала так крепко, как могла.

Девушка его не узнала. Да и куда уж там. В форменном костюме он был словно другим человеком. Здесь, в этом месте, от его харизмы, самодовольства и уверенности не оставалось и следа, стоило ему затянуть молнию и захлопнуть личный шкафчик. Но он ее узнал. Ее рыжие волосы больше не были затянуты в «пучок» на затылке, они разметались по плечам в беспорядке.

«Японское мраморное мясо Кобе? — услышал он. И услышал другой вопрос, незаданный. — Вы уверены?»

Официантка, которой он прошлым вечером ткнул в живот меню (нагло и не без надменности), ссутулилась и вывалила на прилавок большой вздутый мешок, наполненный грязными скатертями. Сегодня на ней не было форменного фартука, что заслонял ее тело вчера. Ее тело закрывал от него легкий сарафан в розовую клетку. Она прищурилась, разглядывая его бейдж.

— Па-а-вел… — протянула она. — Павлик, значит!

Павел принял из ее рук мешок, перекатил его через прилавок и бросил вниз к остальным. Но его взгляд был прикован к простенькому сарафану, а душу терзало чувство «дежавю», что он силился, но никак не мог вспомнить.

— Думаю, мы видимся не в последний раз! — так же задорно сказала девушка. — Я вроде как… провинилась… так что теперь я ваш поставщик!

Он бы услышал ее слова, будь он здесь, а не копайся в своем сознании, но отголоски слов все же сумели долететь до него и тронуть его слух. Павел поднял глаза и увидел россыпь веснушек на щеках и светлые глаза, сияющие яркими черными дужками.