Ведьмино колечко [Евгения Черноусова] (fb2) читать постранично, страница - 2

это голы, да?», он вскакивал, подбрасывал меня к этим облакам, похожим на горы. А теперь он в пиджаке, которых отродясь не носил. Он больше никогда не скажет мне: «Чучелка, не трепись!».

Процессия двинулась. Народу на удивление пришло много. Дядя мой, столяр тарного цеха крахмалопаточного завода, оказался личностью популярной. Хлюпающие носами растолстевшие тетки – это, наверное, одноклассницы и дамы сердца. Запьянцовского вида мужики в возрасте от двадцати и до бесконечности – посетители пивной, в которой он бывал чаще, чем дома. Солидного вида дамы – наверное, от завкома. А венки! От родных, от соседей, от коллег, от друзей. Вот этим я и займусь, не буду толкаться среди незнакомых и малознакомых. Когда процессия двинулась, я схватила один из венков и пристроилась в шеренгу женщин, несущих венки. Пары мне не нашлось, да и не мне одной. Венок не тяжелый, но нести его было неудобно: кололась проволока, рвало ветром траурную ленту, болтались бумажные цветы. А нести приходилось одной рукой, в другой я держала платок, которым утиралась. Сквозь слезы я увидела, что навстречу процессии несется длинная черная машина. «Еще и новым русским помешал Валерка напоследок», – подумала. Но машина подала к обочине и остановилась. Вышли четверо качков, один другого шире, все в кожанках. Вытащили из багажника роскошный не местного производства венок. Переговорили коротко между собой и двинулись к похоронной процессии. Один качок встал со мной и ухватился за мой венок, двое других втиснулись со своим венком за нами. Четвертый вернулся к машине. Странные у Валерки друзья! А надпись на их венке – «Лучшему другу». Кто был его лучшим другом в последние годы – не знаю. Но в детстве… Сосед сунул мне в руки свой белоснежный носовой платок.

– Спасибо, Троха.

– Узнала! А я думал… идешь, как неродная.

– Да я и не узнала… на венке написано… а кто Валеркин лучший друг… – процессия уже повернулась к кинотеатру. Во времена моего младенчества здесь стояли «гигантские шаги». – Помнишь, как вы кошку на гиганты подняли? – И снова заревела.

Подлетела Симина дочь Кристина:

– Бабушка сказала, прекрати реветь!

– Иди на хрен и больше не возвращайся, – веско сказал ей Митрохин.

Кристинка испуганно отшатнулась и бросилась назад.

– Ты что, Троха, сбесился? Разве можно так на ребенка?

– А ты не заметила, что ребенок поручение выполняет с удовольствием?

На кладбище, когда все бросили на гроб по горсточке землицы, мужики заработали лопатами, которых всего-то было четыре, а прочие сбились в кучки, обсуждая свои, незнакомые мне проблемы. Я вползла по склону наверх и, привалившись к оградке могилы неизвестной мне Софии Пурит, держала куртку Митрохина, который истово кидал землю. Старая могила, почему я ее не помню? Господи, его же не рядом с дедом хоронят, а на другом склоне! И тут от семьи отлучили!

– Алла, почему его здесь хоронят?

– Мама сказала, рядом с папой ее место.

– Когда она это место займет, она научит деда жить!

Кто-то из мужиков отобрал у Митрохина лопату, и он устроился рядом со мной.

– Поуспокоилась, Тусенька?

– Ох, Троха, не о них мы плачем, а о себе. Вот шла я и думала: на этой березе он подтягивался, на эти качели меня подсаживал, в этот клуб в шахматы играть ходил… И больше ничего этого не будет! И теперь это все не мое! Не нужна мне береза, озеро, качели! Утятин мне чужой! Он родным был мне, покуда жил в нем родной человек. Все это вижу я в последний раз.

– Что, и на мои похороны не приедешь?

Это бабушка незаметно подошла.

– Ба, да ведь ты наверняка уже собственные похороны по ролям расписала. И моей роли там нет.

– Да. Тебя в моей жизни нет. И в смерти не будет.

Повернулась и стала спускаться к Валеркиной могиле, на которую уже укладывали венки.

– Круто, – удивился Митрохин. – И давно тебя игнорируют?

– Семь лет уже.

– Тогда, может, поехали? Я в Москву, а ты куда? Машина у ворот, подбросим, куда скажешь.

– Нет, Сережа, на поминки надо зайти. Это у нас строго: «Что люди скажут!» Быстренько сядем в первую смену с дальними родственниками и уйдем, как только можно будет.

– Правильно, Туська. А Валерке мы с тобой все равно самые близкие люди. Потому что мы его больше всех любили. И он нас…

Мне нужно было еще попросить у Аллы в долг. Малость я не рассчитала, не было плацкартных билетов, и пришлось брать купейный. Так что на обратную дорогу теперь не хватало даже в общий вагон.

Какие-то тетки поливали из ковшика на руки прибывающим на поминки. Я вертела головой, но Аллы нигде не было. Черт, как же быть? Никто из старшеньких не приехал: ни мать моя биологическая, ни официальная, ни Тонька. А Сима не даст, да и нет у нее денег, скорее всего. Одна Кристинку растит. Знакомых у меня тут нет, по крайней мере, таких, у кого можно попросить. Не у Трохи же просить… он-то даст, конечно, но как отдавать?

– Тусь, как твой нос?

– А?

– Ну, помнишь, ты всегда опасность носом чуяла?

– А, это, – улыбнулась я. –