Последний сын графа [Соро Кет] (fb2) читать онлайн

Соро Кет Последний сын графа

Сидя на балюстраде.

Верена:

В детстве я часто сидела на этом месте, свесив ноги между столбцов, поддерживавших перила. Наблюдала за тем, как Джессика орет на отца. Мне казалось, что она сумасшедшая… Как так можно: любить и кричать?

Теперь, тринадцатью годами позднее, я знала о чувствах гораздо больше. Любовь имеет много имен. Зависимость, Невзаимность, Боль… Я познакомилась с каждым.

После того, как отец осознал, что история повторяется, он не стал повторять ошибку, что совершил с Джесс. Поставленный перед выбор: я или здравый смысл, он выбрал меня.

Я торжествовала.

С Ральфом все было куда сложней.

Он то ли не понимал, что я не желаю больше с ним знаться, то ли просто не хотел принимать это к сведению. Ральф никогда не понимал слова «НЕТ». Мое нежелание быть с ним друзьями, он считал детской блажью и попытками его продавить.

Сидя на балюстраде, с которой прыгнула Джессика, я наблюдала как мой отец дает отставку своему первому личному секретарю.

– …это не наказание и не отстранение, – сказал отец Ральфу. – Она моя дочь. Она для меня важнее.

– Я понимаю, – обронил Ральф. – Мне кажется, ей пошла бы на пользу учеба.

– А мне кажется, – вспыхнул он, – ей бы пошло на пользу, если бы ты отстал! Ну, сколько можно, Ральф?.. Что с тобой происходит?! Она же сказала, что не хочет с тобой дружить.

– Она просто манипулирует.

– Я так тоже думал. И все закончилось прямо здесь! – отец указал рукой на ковер, затем они оба задрали головы.

– Я все слышу! – сказала я.

– Найди себе мужика, – рявкнул Ральф в запале. – Или женщину. Или диверса. Или, огурец. Герцога, если все станет совсем плохо. Неважно, кого. Лишь бы только выйти из тупика. Сил нет смотреть, как ты гудишь у стенки, как робот-пылесос и не можешь додуматься сдать назад.

– Все! – выдохнул отец. – Либо ты уйдешь, либо я позову охрану.

Ральф посмотрел, как волк.

– Я люблю тебя, понимаешь ты? – крикнул он. – Так как я, тебя никто на свете любить не будет! А ты все сводишь к траханью! Это все, что у тебя в голове.

И вскочив, я перегнулась через перила и завизжала:

– Засунь себе свою любовь в задницу! Поглубже, где…

Даже Фил не найдет!

Верена:

Странно было вновь оказаться здесь.

Наш пляжный домик со спуском на дикий пляж. Здесь был развеян прах Греты, здесь со мною распрощался отец, здесь мы трое были в моем вещем сне, еще до того, как я нашла в собачьем приюте Герцога.

Вот только приезд сюда был ошибкой. Старательно избегая тот дикий пляж, мы больше бродили по Променаду. В сторону специального пляжа для владельцев собак.

Что именно мы надеялись воскресить? Нашу любовь? Джесс? Грету?

– Купи мне мороженое, – сказала я, когда молчание стало невыносимым. – Я сто лет не ела мороженого.

Отец с облегчением отдал мне поводок и пошел к тележке.

Герцог тоже получил шарик и, громко плямкая брылями, съел. Я осторожно, опасаясь, что меня опять затошнит, коснулась рыхлого бока шарика кончиком языка. Давно забытый вкус обжег изнутри. Я задохнулась, но не заплакала.

Хотелось обнять его, хотелось поцеловать его, хотелось утопиться со стыда в море, чтоб никогда больше так его не хотеть.

Какая-то женщина укоризненно поджала морщинистые губы и закурила. Ей было около пятидесяти, она была в изящных кожаных сандалиях и укладкой, сделанной в хорошем салоне. Она ходила за нами уж второй день и очень укоризненно на нас пялилась.

– Наверное, думает, что я старпер, который купил невесту по каталогу, – отец с хрустом откусил кусок мороженого вместе со стаканом.

Я нервно расхохоталась.

В своих белых шортах и черной футболке, облегающей все еще красивый, молодой торс, он выглядел куда моложе своих пятидесяти и на старпера никак не тянул.

– Она думает, что ты – мой любовник, который мог бы быть ее любовником, не будь ты дураком, как все мужики. Спорим, она тебя еще выследит и расспросит, как ты дошел до мысли такой – все свои деньги вкладывать в молодую соску вместо того, чтобы отдать их ей.

Он рассмеялся и вновь вонзил зубы в шарик малаги.

– И я скажу ей: мне повезло!

– Ты бы меня хотел, если бы я не была твоей дочерью?

На миг он так и замер – зубами в мороженном. Потом оправился и побагровел.

– Если бы ты не была моей дочерью, я бы сказал тебе: «Деточка, я – епископ! Примите холодный душ!» – буркнул он и втянув в рот губы, плотно сжал челюсти.

– Не говори со мной о таких вещах!

– Ты первый начал.

– Но я не это имел в виду! Черт, Верена! Ты понимаешь, что от тебя уже люди пятятся? Ты словно та корова бродишь и смотришь на мужиков, которые чувствуют твой голод и разбегаются… Ты понимаешь, каково мне? Ведь ты моя дочь!

Раджа объяснял мне про сепарацию, но я поняла лишь одно: мы с папочкой пропустили миг и кончим жалкими извращенцами, которые даже по меркам Штрассенбергов – больные! Я видела, как он краснеет, случайно посмотрев не туда. Я видела, как он сравнивает мои фотографии с ее фотографиями. И мне от этого было ужасно не по себе. И в то же время…

– Вообще-то, я хотела поговорить о Себастьяне.

Он посмотрел на меня.

– Про Себастьяна, я тем более не хочу слышать.

– На кой ты тогда вообще мне нужен? – вспылила я и швырнув остатки мороженного собаке, вытерла дрожащие руки. – Ни поговорить с тобой о чем-то, ни рассказать. Только и делаем, что ходим по Променаду! Чего ты боишься? Всадить себе пулю в голову, как сделал Ее отец?!

И я пошагала прямиком прочь, волоча за собой пса.

– Верена! – рявкнул отец.

Я не обернулась. К счастью, пес был глухой и не сразу заметил, что его бог уже не идет за нами. Иначе, я бы не справилась с ним: Герцог слушался лишь отца.

Есть собаки мужские и женские. Дог, к примеру – порода чисто мужская. Ему нужен лидер, вожак, твердая рука. Хотя… по мне, так твердая рука не помешала бы половине мосек, которые заходятся в истеричном лае, буквально лопаясь от распирающей их маленькие тела, злобы. Твердая рука с тапком.

Мне тоже не помешала бы такая рука.

Раджа по природе был бабником, но как говаривал Филипп, плохо переносил физическую боль. Да и отец следил, чтобы он ненароком не откликнулся на Сирений вой, который издавало мое оголодавшее тело. По крайней мере, так я утешала себя. Мысль, что парни в самом деле от меня пятятся, – убивала.

Снаружи я тихо плакала, внутри же истерила как моська.

Я шла по Променаду. Одна. С глухой собакой, весом в полтора моих, которая меня абсолютно не признавала! Завидев что-нибудь интересное, Герцог мощно и уверенно рассекал грудью воздух, таща меня за собой, а я беспомощно цеплялась за его ногу, чтобы хоть немного притормозить. Когда его вел отец, он шел головой назад, словно крайний конь в русской тройке, как на картинах у Себастьяна. Когда его вела я, это Герцог решал, какую из мосек проигнорировать, а на какую рявкнуть, обдав слюной.

И умудрившись опередить его, – чуть ли не перепрыгнув, как через «козла» на уроках спорта, – я ухватила Герцога за ошейник и повела, дразня салфеткой из-под мороженного. Именно Герцог сумел помочь мне понять, как мало для сильных и здоровых парней, значит их прошлое, в котором я вытаскивала их из канавы.

Филипп, Ральф, отец… Все они оставили меня, перестав нуждаться. Совсем, как когда-то болезненный, приговоренный пес.

Он был красив теперь, на самом деле, красив.

Такой же гладкий и холеный, как графские лошади.

Не осталось и следа от того жуткого, истощенного пса с гноящимися глазами, похожего на собачью Смерть. Он общий любимец теперь и даже сам Маркус периодически покупает собачьи лакомства и тайком их ему дает.

Псарню, по крайней мере, снова закрыли, а у камина появился новый ковер. Толще прежнего, чтобы Герцогу удобнее было на нем лежать.

И Герцог может бегать по саду, потому что на улице, из-за его глухоты, отец никогда не отстегивает его поводок. И еще, потому что когда Маркус думает, будто их не видят, он бегает, играя с догом в футбол.

…Потеряв интерес к салфетке, Герцог вдруг сделал очередной вираж, радостно гавкнул и резко сел, яростно стуча хвостом по черным мраморным плитам.

– Верена, – укоризненно поморщился епископ, но не обнял меня, как первые дни, а наоборот весь сжался и как бы спрятался в панцирь отобрав поводок. – Какого черта ты вытворяешь? Я по всему променаду тебя ищу.

– Ну, вот ты меня нашел, – окрысилась я, стараясь не думать, был ли он в самом деле так хорош, как рассказывала Джессика. Уши пылали, как два костра возле черепа. – Давай опять делать вид, что все хорошо, хотя все так плохо.

– Не будь ты моей дочерью, я бы сбежал с тобой, угнав Цезаря, – выдал он. – В ночи бы выкрал вас обоих и ускакал. Теперь ты счастлива? Или надо, чтоб за нами гнались и в спину стреляли?

Я хихикнула.

– Почему ты злишься на Себастьяна?

– Потому что…

Ему не придется тебя воровать.

Верена:

Мы сидели на собачьем пляже, кидая Герцогу мячик и тот приносил его, вздымая лапами мелкий, как пыль, песок. Поводок тащился за ним, оставляя змеиный след и солнце, опускавшееся в море, окрашивало мир в теплые, сиреневые тона. За спиной струился людской поток. Мимо нас, недавно, пригнувшись, прошли Хадиб и какая-то девушка и нам пришлось притвориться, что мы не видели их. Затем, Пятидесятилетняя с сигаретой, устроилась за нашей спиной.

– У тебя есть кто-нибудь? – спросила я робко.

В конце концов, как дочка я имела право спросить.

Отец поправил бейсболку и сморщил нос.

– Иногда, – признал он. – В отпуске… Ничего особенного. У меня нет других детей, если ты об этом.

Я тоже сморщила нос.

– Я просто думала, может у тебя есть кто-то и, возможно, ты хотел бы повидаться еще и с ней. Она могла бы одеть парик и похожие шмотки, и все решили бы: это я.

– Верена, – оборвал он, яростным шепотом. – Я тебя умоляю!.. Прекрати обсуждать со мной мою интимную жизнь! Особенно теперь, когда Джесс погибла. Я не хочу не думать о других женщинах, ни тем более, о них говорить.

Загар стер с его лица лет так десять и женщины постарше засматривались на него, открыв рот. Словно мимо киногерой шагал. Принц из девичьих грез, который рос вместе с ними и стал Королем. Вот только он вспоминал другую женщину, помоложе. С утра я застала его с красными глазами. Он сидел на старым альбом и рассматривал фотографии Джесс.

А потом весь день ловила Тот Самый взгляд. Он тоже думал обо мне, как я думала! И от этого было еще противнее и еще больней. Что с нами происходит? Мы оба спятили, когда она умерла на наших глазах? Просто не понимаем этого? Я хочу быть Ею – для папы. А папа дышит воспоминаниями и против воли видит Ее во мне.

Он внимательно посмотрел на меня, потом, сделал вид, что опять не видит Хадиба, потом протянул руку и сжал мою.

– Ты стала так похожа на свою маму…

Я истерически рассмеялась: о, да! Еще как похожа. Втрескалась в папочку, совсем как она.

– Я имел в виду, внешне, – сказал он сухо.

Я отвернулась, зарыла пальцы в мягкий песок. Теперь я понимала, почему она спятила, но помочь себе ничем не могла. История повторялась: моя мать покончила с собой, а отец начинал сходить с ума, ища ее образ всюду.

– Хади, – сказал он, не поднимая головы. – Я устал делать вид, что тебя не вижу. Имей уже совесть и поди в другой конец променада. Нам нельзя, мы с собакой!

Хадиб рассмеялся и подошел. Его девушка тоже приблизилась.

– Она из Литвы, – сказал он. – Ее зовут Света. Ей нравятся мужчины постарше!

Отец рассмеялся и встав, протянул девушке руку. Что-то сказал, та удивленно ответила.

Брезгливая дамочка с дорогой укладкой, чуть не плюнула в пепельницу с досады. Она таскалась за ним как чайка за умирающим крабом.

– Совсем уже совесть потерял!

– Хоть бы собаку завела из приличия, – нарочито громко сказал отец.

– Хам! – оскорбилась женщина.

– Как насчет старой курицы, зажаренной дочерна на гриле? – спросил Хадиб, кивая в сторону ресторана.

– Хорошая мысль, Самир! Что скажете, Света?

…Света ласково улыбалась, мой отец улыбался ей. Раджа и я сидели напротив них. Каждый в собственном телефоне.

Отец представился Маркусом, я стала Вивиан. Наш Герцог стал Ланселотом…

После ужина и вина с личных виноградников у нас на террасе, Света окончательно поняла, как любит мужчины постарше. Но ее словарный запас слишком мал, она лучше ему покажет. Да-да, она актриса. Будущая…

Мы с Самиром остались на крыльце. Он явно не выглядел расстроенным. Скорее, наоборот.

В кармане тонких джинсовых шорт отчетливо выделялись сложенные купюры, и я была уверена, что их не было, когда он подошел к нам на пляже!

– Ты водишь ему баб? – уточнила я.

– Ты предпочла бы, чтобы я парней приводил? – миролюбиво спросил Хадиб, привалившись спиной к лестничному столбу и улыбнулся густо-белыми зубами. Выстрелил мне в лицо улыбкой.

– Может, приведешь мне? – пошутила я. – Я много богаче Маркуса.

– Не выйдет: мне платят сразу двое, чтобы ты никого не встретила.

– Я перебью их цену, – пошутила я. – Мне даже не надо ужина и вина. И говорить, насколько я потрясающая.

– Увы, – он развел руками. – Отец преподобный Ральф обещал перебить мне коленные чашечки. А молодой граф… как же он это сказал?.. А! Он обещал, что вычеркнет меня из списка людей, которые могут брать феррари. Что я могу сказать? Ты роковая женщина. Когда кто-то попадает в твои сети, то попадает в них навсегда.

Ага! Потому я и бегаю взад-вперед по пляжу, пытаясь снизить общую неудовлетворенность, – подумала я.

– Оставь этот сироп для девочек, – попросила я. – Если я тебе не нравлюсь, так и скажи. Я уже привыкла. Пока все мои подруги читали «Золушку», я «Русалочку» наизусть учила.

Он улыбнулся.

– Знаешь, в чем самая главная ошибка русалок? Пока они резвятся в волнах и скрываются от глаз посторонних, им кажется, что их хотят все. Да так и есть: все хотят, потому что Русалка – редкость. Вот только стоит ей перестать петь, как морок падает и люди хотят получить трофей. Нет у русалки счастья с обычным парнем. Либо парень утонет, пытаясь достать ее, либо она умрет на берегу…

– Русалки фригидные, – ответила я, поразмыслив и ни черта не уяснив. – А есть какие-то таблетки для понижения тонуса? Как для кошек, или собак? Джесс что-то такое подмешивали в психушке, ты должен знать.

Он пожал плечами и опять улыбнулся.

– Практически все психотропные снижают либидо, но психотропные даже хуже, чем наркота.

– Его епископство советовали холодный душ. Но предпочли литовочку… А она не би? Когда я училась в католическом интернате…

– Заткнись, – рассмеялся он, затыкая уши. – Когда ты так сладко поешь, я начинаю думать о том, как можно жить без коленных чашечек.

– Я куплю тебе новые, – сказала я, опрокидываясь на спину и теплые доски напомнили палубу «Мирабеллы» и Филиппа, сиганувшего от меня за борт. – Иногда мне кажется, Дитрих спятил. Как можно любить человека и не хотеть?

– Он хочет, просто

Наверху послышались голоса. Потом шум воды.

– О чем они говорят?

– Он говорит: «Пожалуйста, будь потише, там моя дочь!», а она: «Она все равно когда-то о нас узнает!»

– И вот у таких дур есть секс…

– Потому что они не пугают парней. А ты пугаешь… И твоя бабушка просила меня сообщить, если я решу, что у тебя поехала крыша.

– Я и сама могла бы ей сообщить, если б она спросила. Вчера я гуляла по пляжу, в надежде, что меня изнасилуют. И мне все время хочется умереть.

– Тебе хочется перестать любить тех, кто тебя не любит, – ответил он. – Просто ты не веришь, будто это возможно, пока сердце бьется… А это возможно. Просто смирись с тем, что ты не сможешь им отомстить. Или представь, как ты умерла, а они все радуются… Ну, грустят напоказ, а сами счастливы, что проблема решилась… И как они все спокойно ставят твой прах в нишу и живут себе дальше. А ты мертва.

Это проняло меня куда больше, чем гипотеза про русалок.

– Если бы ты чаще клал женщин на диван и реже под себя лично, ты был бы уже богаче меня.

Мы не договорили: хлопнула парадная дверь и отец тяжелыми шагами пошел к крыльцу.

– Все, – сказал он, стараясь не смотреть на меня. – Можете заходить.

Терапевтический эффект кончился. Я обозлилась вновь. Только за то, что мужчины могут купить секс, а я – нет! Даже с женщиной: ведь я малолетка.

– Ой, вот спасибо!..

Насколько холодный, ты говорил, нужно принять душ?

Когда мужчина говорит, что он хотел бы, но обещал друзьям, что не станет, – можно отреагировать так.

а – он хотел бы, но обещал

б – он врет

в – да пошел он в жопу!!!

Последнее время, я всегда выбираю «в».

Отец еще спал. Герцог заканчивал облизывать когти. Я поманила пса, взяла несколько био-пакетов, лопатку и повела его в лес.

С такой большой собакой, как Герцог, лопатка необходима. На входе, в него за раз вмещается полтеленка. На выходе масса примерно та же.

Немногочисленные гуляющие по лесу, жались в сторонку, уступая нам путь. Я была так расстроена, что забыла средство от комаров и теперь отбивалась от них лопаткой.

Герцог страдал не меньше и вскоре выволок меня из лесу на дикий пляж, где тут же навалил на песок.

– Думаешь, ты первый, кто мне такую кучу насрал? – спросила я одними губами, развернув его за морду к себе.

Герцог оглушительно гавкнул и преданно завилял хвостом. Мне пришлось отпустить его, достать из кармана биологически чистый пакет и задействовать, наконец, лопату.

Герцог наклонил голову.

Он никак не мог понять, почему его тупенькая хозяйка пытается замести следы. В его собачьем мировоззрении большие кучи, гордо наваленные на самых видных местах, выполняли очень важную функцию.

В собачьем мире такая куча кричала: зырьте и внемлите! Здесь. Живу. Я. Рослый, половозрелый, здоровый пес, с неограниченными физическими возможностями вам вломить. Не заходите на мою территорию! Держитесь подальше.

Я вырыла песок на полметра, свалила туда его коричневую метку и стала закапывать.

Герцог тявкнул. Очень нежно и ласково. Словно хотел спросить: «Что же ты, дура, делаешь?»

– Да знаю я, – я погладила большую черную голову. – Знаю. Думаешь, я не знаю, что это действует? Еще как знаю. Мне Филипп с Ральфом точно такие же кучи в душе насрали… Это отпугивает даже отца Самира.

– Отца Самира? – переспросили сзади.

Герцог гавкнул и завилял хвостом, пытаясь дать обоим по растопыренной лапе. Ральф сел, взял лапу, похлопал Герцога по плечу. Спросить, кто тут хороший мальчик. Когда Герцог видел, что ему говорят, он словно бы слышал.

– Осторожнее, у нее лопата, – сказал сам отец Самир.

– Подержи его, я пойду помою, – сказала я.

И очень быстро пошла к воде.

Вымыла лопату, вымыла руки. Проверила направление ветра, прикинула высоту волны. Посчитала чаек…

Вернуться мне все равно пришлось.

– Кто такой Самир? – спросил Ральф небрежно. – А его отец в курсе твоей «помолвки» с нашим.

– Потерпи, узнаешь на исповеди, – сказала я.

– Так и не остыла?

– А ты не загорелся?

Он поморщился:

– Да сколько можно уже? Тебе самой не противно навязываться, как дура какая-то?

– Странно слышать это именно от тебя, – ответила я спокойно. – Ты не настолько интересен, чтоб с тобой разговаривать. Отвали уже, наконец!

Ральф не отвалил.

Отец сидел на крылечке и читал газету, попивая липовый чай. Герцог тут же прибавил шаг и уткнулся башкой ему в шею, как делают львы.

– Ты мой хороший! – сказал отец и поднял голову. – Здравствуйте, ребята!

– Здравствуйте, – сказал Ральф. – Вам пришла почта… Из Ватикана. Может быть что-то важное? Я решил привезти.

Епископ осмотрел его со скучающим выражением лица.

– Хадиб не трогал ее. Ни рукой, ни взглядом, – ответил он. – И я надеюсь, ты здесь по поводу почты, а не потому, что решил опять с ней поговорить.

Видеть Ральфа растерянным было непривычно. И еще непривычнее, видеть его с опущенной головой.

Я прыснула.

Раньше я представляла отца более ласковым аналогом Маркуса. Мне виделся деликатный и очень чуткий мужчина, который был своему ребенку матерью и отцом. Светский, добрый и безукоризненно вежливый. В реале он больше напоминал Себастьяна.

Он развернул и снова сложил газету.

На развороте крупным планом алела жопа в красных колготках. Библейские места хозяйка жопы слегка прикрыла ступней.

В какое положение не поставила бы вас Жизнь, наши колготки помогут вам сохранить лицо в любой ситуации! — кричала подпись под снимком.

Я покраснела и прикрыла лицо рукой. Когда уже этот снимок покинет полосы? Других проблем, что ли нет, кроме как продавать колготки?

– Я очень тобой горжусь, кстати, – сказал отец, сравнив еще раз фотографию и мою ступню. – А фотографии, на которых ты сохраняла лицо, есть?

– Кстати, этот фотограф снова звонил Филиппу. Кричал, что ты ему всем ему обязана и требовал благотворительных взносов, – вставил Ральф.

– Сломай ему… телефон, – посоветовала я.

– Твой любовник просит денег у твоего бывшего? – уточнил епископ, со вздохом складывая газету внутрь жопой.

– Он не мой любовник! – рявкнула я. – Он просто сделал несколько снимков!

– И кокаина ей полный нос набил! В благотворительных целях! Чтобы ее не вынесло с того количества спиртного, что она приняла.

– Понятно.

– Не твое сраное собачье дело, понятно?! – взвизгнула я. – Даже если это тебе прислали из Ватикана, я и мои ноздри тебя не касаются.

– Нет, касаются!

– Что с тобой происходит, Ральфи? – уже серьезно спросил отец.

– Я не позволю шантажировать себя койкой, ясно тебе?! – рявкнул Ральф, игнорируя весь мир, за моей спиной. – Я не твой лакей, чтоб ты прогнала меня, когда тебе взбредило!

– Ральф!

Ноль эмоций.

– Ты мне – вообще никто!

– Ошибаешься!

– Ральф! – уже громче позвал отец.

Герцог валялся у его ног, обняв ступню обеими лапами и терся лбом об икру. Потрепав сомлевшего пса по выгнутой шее, отец посмотрел на своего помощника. Потом вздохнул и поднялся.

Сзади уже маячил Михаэль, держа руку на шокере.

– Ральф, все. Довольно, – устало сказал отец. – Вы точно все уже помешались на своем эгоизме! Это в последний раз, когда я прошу тебя по-простому:

Отстань от нее, иначе я заявлю в полицию.

Михаэль как раз сбегал с лестницы, расстегивая пиджак. Он исполнял при нас обязанности водителя и охранника и даже тут ходил с пистолетом.

– Э-э, все в порядке?

Отец махнул рукой, закатил глаза и покачал головой.

– Раньше у нас была одна сумасшедшая, теперь двое. Но он уехал.

– От Ральфа я такого не ожидал…

– Я тоже.

За задним двором, через улицу, бродила с лейкой наша соседка. Та самая, Пятьдесят оттенков закрашенного седого. Она уже целый час поливала несчастные цветы на балконе. И только что в театральный бинокль не наблюдала за нашими окнами.

А я была на той стадии, что начинала сочувствовать ей.

Я была уже достаточно взрослой, когда Ральф сошелся с Джессикой. И я прекрасно помнила, как все было. Я понимала, что ему нравится, просто смириться никогда не могла. А он не мог смириться с мыслью, что я – не собственность. Что меня нельзя поставить на выбранное место и навязать привычную и приятную себе роль.

Я сомневалась, что он отстанет. Скорее всего, мы закончим в подвале – он будет с ремнем. И меня все меньше пугал подобный исход. Пусть он причинит мне боль, – что угодно лучше, чем нескончаемая пытка уставшего Разума, который не может найти решение для своих проблем.

Отец подошел к окну и задернул шторы, показав соседке палец в бинокль. Он сам был в бешенстве и явно не понимал, что он должен сделать.

Я села и разрыдалась, уткнувшись лицом в ладони. Превентивно, пока он не начал орать, что Ральф и его желания благонравнее, а значит, должны быть исполнены. В отличие, от моих.

Герцог молча зацокал когтями по полу, растолкав отца с Раджей, стоявших плечом к плечу, трусливо скрылся на кухне. Грета бы не ушла. Она бы не успокоилась, не вылизав мне лицо, чтобы я, плюясь и смеясь, побежала в ванную.

– Хади, у тебя есть ксанакс или что-нибудь? – спросил отец тихо.

– Секунду! – ответил он.

– Михаэль…

Я уже не слушала. Убежала в ванну и заперла за собой дверь. Ксанакс, как же! Еще за секс со мной ему заплати! Лживый лицемерный ублюдок! Я до упора открыла холодную воду и встав под душ, стояла, пока не онемели плечи. Это не помогло, но от холода зуб не попадал на зуб, и я игралась мыслью, что я умру и все они пожалеют, что не хотели меня.

Совсем, как отец сожалел о Джессике.

Хадиба не было.

На тумбочке лежала таблетка.

Я яростно сбросила ее на пол и улеглась в кровать. Слишком мало, чтобы с собой покончить.

Колющий холод сменился колющим теплом. Я уже не плакала, а молча смотрела перед собой сухими красными глазами. Какого черта я тут забыла? Я выбралась из постели и натянула первый попавшийся сарафан.

Билет на поезд можно купить в любом автомате.

Пусть Маркус и Самир развлекаются, как это позволено лишь мужчинам. А если мне понадобится ксанакс, я выпью пачку и лягу в ванну, как советовал Ральф. Или не пачку?.. На самом деле, сколько нужно таблеток, чтоб не проснуться, когда вода попадет в дыхательные пути?

Опомнившись, я встала на колени, нашла таблетку и сунула ее в кошелек. Кто знает, может дома все станет намного хуже?

С этими мыслями я подхватила сумку и…

Вышла из дома через задний двор.

Был тот медовый вечер, когда сами сумерки желтые. Когда воздух чист и небо чистое, как над Средиземным морем. Ветер ласково гладил невидимой ладонью поля и молодая пшеница стелилась волнами под его руками.

Они появились из-за пригорка. Лошади летели во весь опор. Граф-старший сидел, как влитой. Банально, но есть такие наездники, про которых трудно сказать иначе. Они сидят на лошади, будто составляют с нею единое целое. Казалось, даже Цезарь чувствовал это и нес наездника с гордостью, словно хвастался им.

При виде нас с Маркусом, оба всадника разом натянули поводья. Лошади перешли на рысь. Позабыв обо всем на свете, я уставилась на Себастьяна. На нем были черные бриджи для верховой езды и белая рубашка с закатанными до локтей рукавами. Сапоги сверкали, на запястье болтался стек.

Внутри меня что-то дрогнуло и зависло, когда Себастьян метнул в меня короткий настороженный взгляд. Я мысленно застонала. Это была пронзительная тоска по тем временам, которых я никогда не знала. По временам, когда мужчины были мужчинами, а женщины еще нет.

Встав «столбиком», я невидящими глазами уставилась на лошадь Филиппа. Широко раздувая ноздри, она крутила яростно головой, пытаясь вырвать поводья из его рук и густая белая пена падала на черную грудь. Хрипя, как-то боком, круто выгнув лебединую шею, конь крутанулся волчком на месте. Граф улыбнулся, сверкнув зубами поверх головы Цезаря.

Так наверное, наши предки, глядели так на хорошеньких молодых селянок.

– Что ты гарцуешь? Не хочешь маме «здрасьте» сказать? – спросил Себастьян у сына.

Маркус с трудом удерживал Герцога, который налег на задние лапы, стремясь приблизиться к лошадям. После того, как я укатила из Гремица, остальные тоже вернулись. Рассказать мне, что я уже взрослая и это непозволительно: вот так вот молча вставать и уходить. И я перебила все, что могло разбиться. Как раньше делала Джессика.

Тогда отец опять уехал жить в Резиденцию, а Маркус не мог управляться с глухой собакой так хорошо, как он.

– Здрасьте, мама, – сказал Филипп.

– Здрасьте, папа, – буркнула я в память о его браке с Джессикой.

Себастьян подъехал ко мне и наклонился, подставив щеку. Раньше он целовал меня только в губы, но… Не желая ругаться с ним при Филиппе, привстав на цыпочки, я клюнула его в щеку сжатыми губами. На них остался вкус соли и пыли, и еще лосьона после бритья.

Я облизала губы.

По сердцу словно провели бритвой. Мне захотелось сделаться молодой селянкой, которая бежит через поле, ощущая спиной жаркий храп коня и взгляд наездника. Не виноватой в том, что с ней сделают.

Ни перед кем. Я задохнулась, отшатнувшись назад, словно это могло помочь отстраниться от своих мыслей. В глазах Филиппа что-то сверкнуло. Он крепко сжал руки с зажатыми в них поводьями и поздоровался с Маркусом. Тот не откликнулся: не успел. Герцог вдруг утратил интерес к лошадям, и с силой втянув в себя воздух, попытался сунуть нос между моих ног.

Я оттолкнула его, покраснела, как помидор. Филипп выругался: его конь тряхнул головой и яростно крутанулся на месте.

Герцог, который опасливо тянул носом поверху, обнюхивая огромных, остро пахших потом «собак», решил гавкнуть. Цезарь не шелохнулся, но конь Филиппа дрогнул, станцевал на месте. Я отскочила и вовремя: конец хвоста довольно сильно хлестнул меня по плечу.

Граф рассмеялся и похлопал Цезаря по шее.

– Ты еще ездишь верхом, Верена?

– Нет, – ответила я.

– Если ты не начнешь, ты окончательно потеряешь навык, – сообщил он непререкаемым тоном.

Словно речь шла о чем-то важном, вроде умения пользоваться приборами.

– Это последние навыки, что мне реально нужны, – ответила я, жалея, что не взяла с собой пару вазочек.

Филипп не в силах надолго усмирить своего коня, рывком поставив его на дыбы и несколько долгих секунд удерживал почти вертикально. Потом ослабил поводья и лошадиные копыта глухо ударились об утоптанную землю.

Конь успокоился.

Как-то разом осел, затих. Так успокаивается женщина, получив по лицу.

– Ты совсем уже озверела? – сплюнул Филипп, притворившись, что я говорила с ним.

– Я говорю не с тобой!.. – я не договорила, потому что Герцог опять попытался ткнуться носом мне между ног.

– Да чтоб тебя! – жеребец снова стал крутиться, и Филипп спрыгнул на землю. Тут же, не оборачиваясь, кулаком саданул в голову коня, который попытался укусить его за плечо. Тот отступил, прижав уши. Убедившись, что оборзевшая скотина не попытается вновь, Филипп подобрал поводья и шагнул ко мне. Он пах знакомо, и в то же время, иначе. К знакомым запахам примешивался запах кожаной сбруи, лошадиного пота и средства от комаров.

– Садись, покатаю.

Я шарахнулась:

– Не прикасайся ко мне, слизняк!

Облокотившись локтем на луку седла, граф рассмеялся и наклонился, что-то прошептав Маркусу. Затем обернулся к нам…

Обедать, дети!

Лошади с ослабленными подпругами стояли у коновязи, возле пруда. Плакучие ивы гладили воду листьями. Ощущение, что мы все провалились в прошлое, с каждым шагом усиливалось. Я даже оглянулась, чтоб убедиться, что за мною не волочится шлейф.

Маркус и Себастьян, уже сидевшие за столом, наблюдали за ними с веранды. Официантки в традиционных для таких мест народных костюмах, радостно флиртовали с графом. Что и говорить, – он всегда умел обращаться с прислугой, – напомнил голос Мариты в голове.

Девушки заливисто хохотали над какой-то шуткой и не желали от него отходить.

Пухленькая блондинка, вся белая и гладенькая, словно моцарелла, принесла миску с водой для Герцога. Тот вытянулся у наших ног, расставив лапы по обе стороны миски и начал шумно лакать.

– Мы уже заказали, – сказал Себастьян, рассматривая меня с таким видом, как отцы в американском кино рассматривают трофеи сыновей-чемпионов. – Фирменное блюдо тебе и веточку сельдерея для твоей девушки. Чтобы ей было чем поиграться, пока мы все поедим.

– Я не его девушка и я не ем сельдерей.

– Да? Я забыл: тебе достаточно крови.

Я снова вскинулась. Граф не дал мне ответить, заговорив с Маркусом. Филипп и я молчали. А когда ужин кончился и Пышечка уже чуть ли не текла по нему, Себастьян сказал:

– Вот что, попоите коней и возвращайтесь верхом. Я поеду с Маркусом.

– С чего вдруг?

– С того, что мне надоело смотреть на те крысиные рожи, что вы оба корчите. Если не сможете помириться, поубивайте друг друга. Мне все равно…

Лошади шумно отфыркиваясь, пили.

Солнце садилось, отражаясь от их сверкающих шкур. Над нашими головами кричали птицы. Всякая мошкара так и норовила залезть в глаза. Филипп задумчиво смотрел на воду и его профиль, состоящий из безукоризненно ровных линий, казался наклеенным на стремительно розовеющее закатом небо.

Дорога еще дымилась клубами пыли.

– Поехали ко мне? – вымучил Филипп.

– Побереги себя для невесты.

– Только не притворяйся, что ты не хочешь. Я все еще помню этот твой запах, да и бедный пес чуть не озверел. Прям, как ты… в Гремице.

Я коротко вскинула глаза, но Филипп стоял против солнца. Его силуэт до боли напомнил другой. Тот, что я раньше хранила в памяти, опасаясь потерять навсегда. Высокая черная фигура; фиолетово-белые прозрачные солнечные лучи.

Папочка…

– Да брось ты, – повторил он. – У тебя уже крыша едет от воздержания…

– Ты меня бросил, помнишь? Твои подачки мне не нужны!

Филипп рассмеялся.

– Что мне еще остается? Твоя бабка едва не пустила нас с Ральфом по миру. Дядя Мартин пытается наклонить отца, в угоду этой же твоей бабке. И мой отец велит мне утихомирить тебя, пока не соберется с силами: настолько ты не в его вкусе.

Не зная, как поступить, я ухватилась рукой за маленькую скользкую седельную луку.

В другое время я в жизни не полезла бы на эту больную на всю голову лошадь, но оставаться рядом с Филиппом было невыносимо, а к Цезарю я боялась даже притронуться. Я резко сунула ногу в стремя, подтянулась и… брякнулась навзничь. На влажную от вечерней росы траву. Седло болталось под животом у животного, и конь затанцевал на месте, волоча стремена.

– Ты забыла проверить, закреплена ли подпруга, – сказал Филипп сверху и придержал испуганного коня. – Тише, малыш, тише… Человеческие женщины всегда причиняют боль.

Рывком, я приподнялась на локтях. Удар о землю был сильным, но только для самолюбия. Я подскочила; взвилась.

– Да что ты знаешь о боли?!

– Гораздо больше, чем я хотел бы знать.

– Надеюсь, когда-нибудь, боль сожрет тебя, как сожрала Джесс.

Он обернулся через плечо, но ничего не сказал и затянул подпругу. Конь стоял, подергиваясь всей шкурой. Филипп укоротил одно стремя потом второе, поднырнув под лебединой шеей коня. Тот снова затанцевал, молодой и горячий. Цезарь был старше, спокойнее, но я бы лучше на пилу села, чем подписаться на риск, что с Цезаря упадет хоть капелька пота.

Себастьян сожрал бы меня живьем.

Филипп притянул меня к себе, отряхнул мимоходом спину и крепко поцеловал, раздвинув языком губы. Я вырвалась, хотя у меня подгибались ноги. Каким-то чудом, с первого раза запрыгнула на коня и затянула поводья, молотя его ногами, как крыльями и ничего не видя от слез. Почуяв мою неопытность, он попытался пятиться задом, боком… Я яростно ударила его стеком, затем еще и еще… Жеребец прижал уши, взвизгнул и пустился…

С места в карьер.

– Когда вы уходили, Герцог был куда меньше, – Лизель вышла на верхнюю террасу и посмотрела на меня сверху вниз. – Где Маркус?

– Я заблудилась, – крикнула я, прикрываясь рукой от солнца. – Позвони Себастьяну. Пускай пришлют фургон… Это волкодлак какой-то, а не лошадь.

Лизель кивнула и, нашарив свой телефон, обошла террасу, чтобы спуститься вниз. Я тоже спешилась. Чертова скотина в образе лошади, попыталась укусить меня за плечо, но я не осмелилась садануть ей в голову, как делал Филипп и хлестнула стеком. В дороге конь пытался начать козлить, идти боком, или задом, но я пару раз заставила его встать в свечку и потанцевав на задних ногах, он поверил в обычный способ передвижения.

– Такое чувство, ему нужен экзорцист, – сказала я.

Глаза и губы горели, но после того, как я выплакалась, мне стало легче дышать.

Конь поджал губы, как старая дева, слегка подогнул заднее копыто и издевательски пустил мутно-оранжевую струю на мощеную подъездную дорожку. Вид у него был довольный

– Сволочь! – я все-таки ему врезала и побежала за садовым шлангом.

– Они пришлют фургон, – сказала Лизель, закончив переговоры. – А где Филипп? Мне сказали…

Я усилила напор воды. Запах бил в ноздри. Она подошла к коню, который пытался дотянуться зубами до ее роз и крепко взял под уздцы. Я благодарно кивнула: в это животное словно вселился бес!

Она провела ладонью по глянцевой черной морде и тихо сказала: «Шшш!» Бес смутился и напряженно вгляделся в бывшую любовницу кардинала. Потом стряхнул ее руку и прижал уши к черепу.

– Ты знаешь, кто это?

– Нет. Какой-нибудь отпрыск Цезаря?

– Это Сахар. Тот маленький жеребчик, которого Филипп купил тебе перед ссорой, как и обещал.

На миг я застыла с открытым ртом.

Когда ты уехала, он только плачет в кобылу, которую он купил тебе, – всплыл в памяти давний разговор с бабушкой, когда я лежала в больничной койке и показательно голодала.

– Но ты сказала, что Сахар – это кобыла…

– Я просто подумала, что Сахар – производное от Цукерпуппэ. Я дружу с логикой, в отличие от Филиппа и черного жеребца назвала бы как-нибудь по-другому.

– Такое чувство, этот конь – сумасшедший, – сказала я.

Сахар стоял, прижав уши и смотрел в пространство, опустив голову словно единорог и целился рогом в невидимого противника. Противника не было. Рога тоже. Но конь на кого-то пялился и сурово ждал.

– Что происходит? – спросила я.

Ответить она не успела: задрав тщательно вычесанный хвост, Сахар пытался сосредоточиться и выжать из себя кучу.

– Не смей! – ухватив его за повод, я оттащила его подальше с дорожки, в сад, где садовник расположил компостную кучу. – Вот тут гадь, сволочь! Иначе, я тебя выкуплю и на городские катания туристов перепродам!

Взглядом Сахара можно было разрубить пополам. Я устояла. С той стороны посигналили. Приближаясь к подъездной дорожке, Сахар вновь воспрял духом и задрал хвост.

Выматерив его, я сунула приехавшему конюху повод и, захватив какое-то ржавое ведро, пошла за своим говнистым подарком, держа ведро наготове. В душе росло неприятное ощущение, что в эту лошадь вселился не какой-то там чужеродный демон, а самый, что ни на есть родной. Сахар вел себя точно так же, как я сама.

– Тоже, что ли, сидишь без секса? – спросила я, стараясь идти таким образом, чтоб не попасть под заднюю ногу Сахара.

Он не сдавался. Он не хотел идти сюда подо мной, я его заставила и сломала. Теперь он всеми силами заставлял меня раскаяться в насилии над его гордой волей. Я сорвала пару яблок и когда Сахара сунули в фургон, дала ему первое. Конь удивился, поворотил морду, но я не убирала яблоко, пока он его не взял.

Фургон закрыли, Сахар презрительно дожевывал яблоко и не смотрел на меня.

– А где Филипп? – спросил конюх. – Граф говорил, что вы уехали вместе…

Где он?!

Темнело.

Граф себе места не находил.

– Господи, – бормотал он, расхаживая туда-сюда у конюшен. – Мой мальчик. Что-то случилось, уверен! Что-то случилось… Ну, как так? Почему именно он?

Марита предлагала прочесать лес с собаками, говорила, но муж сказал, что если конь не может идти, то с ним все кончено. Искать не имеет смысла.

– Сама пойми, если бы Филипп упал, он упустил бы лошадь. И Цезарь пришел бы. Он прекрасно знает дорогу домой! Если он не пришел, он не сумел встать.

Марита расплакалась, – ее по-прежнему больше волновал сын.

– Почему ты села на Сахара? – напустился Себастьян на меня. – Почему ты Цезаря не взяла?! Господи, как я мог подумать, что у тебя осталась хотя бы капля мозгов? Ты видела, что Сахар творил еще под Филиппом?! Как тебе в голову пришло сесть на полудикую лошадь?!

– Ты сам сказал, чтобы я убилась.

– Даже на это у тебя ума не хватило! – отрезал он.

Я закусила губу и расплакалась вслед за Маритой.

Что, если Филипп упал и лежит сейчас без сознания, а Цезарь просто ходит по лесу, заблудившись, как я? Лошади, на мой личный взгляд, обладали не слишком крепким мышлением. Они могли две вещи: всего на свете пугаться и по инерции от этого убегать. Цезарь был прекрасным производителем, но это не делало его интеллектуалом.

– Это ты пытался заставить собственного сына делать грязную работу вместо тебя! И если с твоим конем что-нибудь случится, виноват будешь только ты!

– Я заставил – что?

– Спать со мной, чтоб я успокоилась! Скажешь, нет?!

– Ты с ума сошла?.. Погоди, это он тебе так сказал?

Стук копыт не дал мне собраться с мыслями.

– Ты, идиот проклятый! – прошипел граф, бросаясь навстречу сыну и на глазах у всех отвесил затрещину, едва Филипп слез с коня. – Ты что, не видел, что лошадь в мыле?! – он обнял Цезаря. – Маленький мой, мой добрый хороший мальчик, почему ты не сбросил этого идиота и не пришел домой?.. Идем, идем… Папа сам тебя выходит… А ты, идиот, когда психуешь, бегай сам, ясно?!

Марита, едва достававшая макушкой до груди сына, втиснулась между ним и мужем.

– Что случилось, Филипп? Ты упал? Ты поранился? Мне вызвать врача?

– Нет, – это было первое, что он выжал. – Все хорошо. Честно. Я не упал… Мы просто напоролись на кабана. Ничего страшного… Цезарь ушел, но я должен был его как следует выходить прежде, чем опять на него садиться. Черт, папа! Мы должны достать разрешение и перестрелять их. Он просто вырулил из леса и бросился на меня. Если бы не Цезарь, я бы сейчас собирал кишки по лесу…

Себастьян слегка повернулся.

– Цезарь обогнал кабана? – его глаза сверкнули, он повернулся к коню и поцеловал, ухватив двумя руками за морду. – Да ты у меня огонь!.. Что же ты сразу не сказал?

Филипп отбросил стек и тоже подошел к Цезарю. Наклонился над задней ногой. Осмотрел, старательно ощупал руками. Сперва одну, потом вторую. Повязка на задней ноге была украшена черной полосой. Видимо, по ней кабан скользнул мордой.

– Я вызову на всякий случай, ветеринара.

– Вызови. И договорись с ним по поводу Сахара…

– Это мой конь, – рявкнул он.

– Филипп…

– Хочешь забить его, то начни с меня!

Я бы с радостью помогла, но меня об этом не попросили.

Я сплела венок из ромашек и надела на Герцога. В своей вселенской терпимости пес был похож на Грету. Он позволял вытворять с собой кучу глупостей и ни разу даже не зарычал. Мы подошли к столу, за которым сидели взрослые и Герцог тут же положил голову на колени Маркуса и свел брови. Чтобы тот снял с него эту красоту и позволил быть просто мальчиком, не Принцессой.

– Ты меня звал?

– Присядь, – велел Себастьян, отодвинув стул и я села.

С той нашей ссоры мы с ним ни разу не разговаривали. Если, не брать в расчет беспокойство насчет коня, которое я приняла за беспокойство о сыне.

– Я звал. Прости, что я наорал на тебя на днях. Цезарь – очень ценный конь, но я все равно не имелправа срываться.

К тому времени я уже знала о графе гораздо больше. К примеру, что свои деньги у него есть, просто он их не тратит на свою семью. И что конюшня – это не просто хобби. Потомки Цезаря были дороги, как сам Цезарь не в моральном, а именно в денежном плане. А покупали их не только члены семьи.

Даже забавно, как много нового выясняется, когда ты немного выходишь из накатанной колеи и начинаешь смотреть на мир шире, чем через трубочку рулона от туалетной бумаги.

– Мне все равно, – ответила я. – Твой конь, твой двор, твои правила.

Так поступали дуры в дамских романах, которые критиковала Лизель. Сама я думала, что хуже, чем воздержание могут быть лишь паттерны поведения героинь, поэтому взяла пару штук самых популярных и применяла. Почему нет? Пусть лучше высадит меня у помойки, чем я повторю судьбу Джессики. Когда-то и ее привели сюда в качестве невесты и посадили на голодный паек.

– Ви, – чуть поморщился Маркус.

Стоило ему закончить колоду, – из родственной души я снова превратилась в неприятную родственницу. И он хотел побыстрее сбыть меня с рук.

– Что «Ви»? Ты сомневаешься, что Фил – его сын?

Маркус свел брови и закатил глаза. Себастьян как-то нехорошо рассмеялся.

– Напоминаю тебе его?

– Понятия не имею, – грубо сказала я и исподлобья на него посмотрела.

Естественно, чем больше я на него давила, тем меньше ему хотелось ко мне в постель. И я давила как можно больше и чаще, чтоб он попятился и пятился так до самого Рима, – сказать дяде Мартину, что все отменяется. Но Себастьян не был таким щепетильным, как Ральф, любитель посещать психотерапевтов, которым самим потом нужен был свой психотерапевт.

– У меня есть совместные фото! – с энтузиазмом придвинулся Себастьян. – Взгляни-ка!..

Я отодвинулась. Я сама подозревала, он понимает, что пячусь я и держит меня на привязи. Не приближая и не спуская.

– Чего ты хочешь?! – я отодвинулась.

– Я собираюсь на недельку в Монте, – сообщил Себастьян, глядя мне в глаза. – Найдешь пару платьев?

– На твой размер? Нет.

– Верена!

Граф жестом остановил своего заклятого собеседника. Ему явно нравилось видеть, как я бешусь и понимаю, что не могу достать его. Он наклонился, накручивая на палец одну из прядей моих волос. Затем пощекотал щеку.

– Ах, да, забыл, что ты еще маленькая. Тебя не пустят ни в одно казино. Подождем-ка до ноября.

Его дыхание обжигало шею, и я напряглась, стараясь не дергаться. Потом все равно хихикнула. Я родилась от нарушения целибата. Куда мне было пытаться хранить его? Себастьян видел это, это все видели. И как я не дергалась, пытаясь сползти с «иглы», все в миг заканчивалось, когда появлялся кто-то, кто меня не хотел.

Стоило ему ко мне прикоснуться, я сразу вздрагивала и все мое «Отстань ты!» теряло силу и смысл.

– Пойду отведу Герцога на псарню, – сказал Маркус. – Здесь слишком жарко.

– Сиди, я как раз собиралась в дом, – я встала и взяла Герцога за ошейник.

– Верена-а? – сказал мой будущий незаконный муж, который уже ремонтировал замок в счет будущего союза. – Что происходит?

Нормальная женщина сказала бы, что ничего особенного. Но мне уже осточертело надеяться, что этот идиот склонит голову и начнет пить из этого водопоя, к которому его привели. Лизель втравила меня в игру, не объяснив, как следует правил. Себастьян сделал подачу, я ее приняла и… зависла на одном месте. Шаблон у него остался, мое терпение закончилось месяц назад.

– Что происходит? Да ничего не происходит! Ничего ровным счетом. Вообще ничего. На моем месте ты бы уже на стену лез и трахал песок на пляже. Будь мне уже восемнадцать, я пошла бы в первый попавшийся бар и наставила тебе столько рогов, что на башке бы не поместились!

– Верена, – прикрикнул Маркус.

– Да что, «Верена»? – взбесилась я. – То, что он граф не дает ему права надо мной издеваться! И приходить, когда ему вздумается, тоже нет.

– Ты сама согласилась, так что не ори на меня.

– Я думала, у нас будет секс!

Меня несло, и я не могла остановиться; в лучших традициях тупых женских книг, где героини бились в истерике, но… после кучи оргазмов. Я много думала над этим, во время чтения. Похоже, авторши сливали в текст свое состояние и не могли как следует осознать, что женщина с регулярными оргазмами расслаблена и довольна. Даже не с регулярными, когда ей просто нравится парень и у них случается там и сям.

У меня самой истерики стали случаться от воздержания.

– Он говорил, что хочет меня, когда предлагал стать своей любовницей. Я соглашалась на это!

– Так разорви все, – раздраженно ответил Маркус и развел руками. – Скажи своей бабушке, что у тебя все те же проблемы, что у твоей мамы. Потом попроси, чтобы Ральф сказал тебе, где можно взять кокаин. Травку ты уже начала курить, пора развиваться.

– Это было лишь один раз!

– Ну, так зачем останавливаться? Кури еще! Пить начни! И демонстративно, посреди холла, как твоя мать! Пусть все вокруг видят, как ты несчастна!.. Я с самого начала был против, помнишь еще? Ты хоть понимаешь, каково мне? Я все это уже проходил! И я сыт по горло! – он взял за ошейник Герцога, который был спокоен, как дохлый лев. – Еще никто, никогда не соблазнил мужчину истерикой. Ты ничего не добьешься, кроме полного отвращения к себе. Мой тебе совет: покончи с этим. Немедленно. Ты получаешь определенные суммы в месяц. Вполне достаточно, чтобы снять скромное жилье и выйти из-под влияния моей матери. Мозгов у тебя, конечно, немного, но хватит, чтобы пойти в эскорт. Других возможностей я не вижу. Секс тебе нужен гораздо больше, чем мне и я считаю, что это – единственный способ закрыть все свои потребности. Продай себя многим, а не ему одному.

От этой отповеди у меня глаза вылезли.

– О Герцоге я позабочусь, я гарантирую. Считай, ты свободна, – добил псевдоотец и такой же фальшивый друг. – Могу подыскать тебе маленькую квартиру.

Что-то подобное говорил и Ральф, когда мы курили травку в развалинах. Но Филиппу, а не мне. И тогда это все казалось вполне разумным. Когда я представила в этой маленькой квартире себя, мне как-то сразу же поплохело. Воображение рисовало пьяных соседей, мультикультурное общество, напрочь лишенное культуры, и – нищету.

Да, мне платили пенсию по потере матери и кое-какие деньги из фонда. Но завещания были составлены очень четко и ясно: доступ к наследствам я могла получить только по достижении определенного возраста. На что я буду жить до тех пор, ни Джесс, ни тем более Миркаллу, не волновало. Бабуля хотела наказать дочь, а дочь лишь по чистой случайности не составила завещания таким образом, чтоб вообще оставить меня без денег.

Идею с эскортом я и сама рассматривала, но вскорости отмела. Меня могли взять туда прямо сейчас, но это было бы не совсем легальное предприятие. Полагаться на доброту незнакомцев, я уже не решалась. Родные продемонстрировали, какими подлыми и двуличными могут быть. Чужих я боялась еще сильнее.

Теперь-то я понимала, почему тетя Агата всеми силами старалась держаться подальше от Штрассенбергов, но было поздно. Я радостно влетела в расставленные силки. Назад пути не было. Впереди ждала пропасть.

Теперь я понимала, почему Джесс постепенно убивала себя наркотиками и алкоголем, но радикально решилась прыгнуть только когда ушла красота. Все не так плохо, чтобы убить себя. Со стороны все даже прекрасно, если бегло смотреть. Ты в самом центре внимания, тебе завидуют, с тобою хотят дружить… Вот только твой муж гуляет, а твой любовник сбежал. Но все еще не так плохо… В конце концов, ты всегда можешь запереться в собственной ванной и пить, пить, пить.

– Прекрасно! – сказала я. – Раз так, я позвоню бабушке и скажу ей, что все закончено и ты готов меня поддержать! Подыщи нам двухкомнатную маленькую квартиру!

Маркус чуть побледнел, Себастьян лишь рассмеялся.

– Теперь я вижу через что ты проходил с Джесс, – сказал он и встал.

Еще одна жертва Джессики.

Филипп позвонил из офиса.

Рано утром. В такое время приличные девушки как раз встают, чтобы проклясть весь мир и нарядиться к завтраку. Я по природе сова, но с детства научилась вставать, одеваться и улыбаться, не выходя из комы. Марита и я сегодня завтракаем с ее специалистом по интерьеру. Старинные замки имеют какие-то там особенности, – вроде призраков и воды в стенах, – и эта женщина архитектор-реставратор, работает над отделкой Западного крыла. Я не хотела, но кто меня теперь спрашивает? Выбор мал: или архитектор по замкам – или агент по мелкой недвижимости и поиск «квартирки по средствам».

Какая прелесть: две ненужные бабы на один замок.

Звонок Филиппа выбил меня из мыслей.

– Ты видела фотографии, Пенелопи Вайз?

– Эээа? – когда он назвал меня Пенелопи, я подумала, он говорит о набросках, которые отсканировал Маркус.

– Фотографии.

– Какие фотографии? – простонала я, пытаясь надеть колготки одной рукой. – Мы можем поговорить позже? Когда я очнусь? Твоя маман велела прийти на завтрак… А-а! – до меня дошло. – Ты говоришь о дизайне? Фотки от архитектора?

– Твои фотографии, – прорычал Филипп. – Тот красно-белый кошмар, что твой фотограф нащелкал. Тот долбокерл, который приводил тебя в клуб.

– Фотографии видела, да.

Первые вышли в дигитальной рекламе, но потом появились и в некоторых журналах. После того, как я отказалась спонсировать выставку, Ксавье их продал. А я запоздало вспомнила, как не глядя подписала все документы, права целиком и полностью отданы Ксавье. Но кто мог знать, что он в самом деле сможет продать это идиотство?

Кто мог подумать, что Филипп узнает меня? А говорят еще, он грубый и невнимательный.

– Я прямо сейчас одну из них вижу. Прямо из своего окна.

– Лица там не видно.

– Зато, там видно все остальное!

– Да, но никто не знает, что это – я.

– Я знаю! И этот идиот!.. Он требует денег на свою выставку.

– И что ты хочешь? Чтоб я денег ему дала? Да никогда в жизни. Пусть лучше моя жопа висит на улицах, чем кто-нибудь увидит снимки, где есть лицо… На твоем месте я бы позвонила в полицию.

– Так он и хочет, чтоб я позвонил в полицию! Скандал с нашим именем, это – реклама!

– Ты слишком утрируешь. Во-первых, он не может ничего доказать. Он мог любую жопу сфотографировать и всем сказать, что она моя.

– Слушай, ты!.. – с неожиданной яростью, прошипел он в трубку. – Я в полной заднице из-за тебя и твоей бабули. И если Иден узнает, что раньше я был с тобой, еще при своей жене, она разорвет помолвку. Он пишет мне и звонит, не переставая!

– Ты в жопе, – сказала я, – только потому, что ты – дерьмо, Фил. Там твое натуральное место обитания. И если ты думаешь, мне не насрать, разорвет она помолвку, или не разорвет, ты глубоко ошибаешься.

– Ты просто сука, Верена! – рубанул он и отключился.

Я яростно посмотрела на телефон.

Этот мужик никогда не врубится. Наверное, думает, что я заранее все это запланировала. Висеть вниз башкой на всех рекламных щитах.

Как летучая мышь с голой жопой.

Хотя, нет, вру. Ведь я же была в колготках.

Колготки были причиной появления жоп на улице. И слоган гласил: «В какое бы положение не поставила вас жизнь, наши колготки сумеют произвести впечатление». Я даже надеялась одно время, что феминистки поднимут бучу. По поводу чрезмерной сексуализации и недостижимых стандартов тела. Но феминистки не сочли мою задницу веским поводом. Тем более, что идеально по центру, закрыв все самое-самое, была ступня.

Я гуглю номер и набираю Ксавье.

– Привет, – говорю. – Это я, Пенелопи. По поводу твоей выставки…

Угрюмое молчание. Лишь тихое сопение на другом конце.

– Ты помнишь, сколько мне лет? – уточняю я.

– Твой отец, или кто-то там, подписал разрешение!

– Да, на снимки. Но разве он позволял тебе вести меня в бар? Разве он позволял тебе накачивать меня алкоголем и кокаином? Еще неясно, в каком состоянии я была, когда ты делал все эти снимки.

– Прошло три месяца, – без особой уверенности, напоминает он.

– Пройти-то прошло, но люди не забывают. Я могу попросить отца подать в суд. У него очень скоро выходит книга и я позировала для большинства иллюстраций. Скандал нам будет лишь на руку. Как думаешь, что станет с тобой?.. Всегда можно найти свидетелей, счета из химчисток, записи наблюдения… По-моему, их полгода хранят.

Молчание.

– Тебя, может, не накажут. Но я не уверена, что с тобой продолжат работать. Особенно после того, как я расскажу, что ты водишь несовершеннолетних девчонок по клубам, пока они не перестают что-либо соображать. А потом продаешь их парням. Таким, как Филипп фон Штрассенберг.

– Я этого не делал! Ты с ним ушла сама! По своей доброй воле!

– Х-ха! Добрая воля, да? Какое интересное название для алкогольно-наркотического микса в крови.

Я дала ему все это переварить. Потом предложила вкрадчиво:

– Что, если мы с тобой сойдемся посередине? Я не стану заявлять на тебя, если ты отправишь фотки его невесте? Не знаю, кто она и откуда… Ее зовут Иден, ее семья то ли консервные банки производит, то ли кафельные плитки. И мы бы оба оказались в выигрыше. Пусть его девушка знает, как он изменял жене. Что скажешь? Ты получишь скандал, а я – моральное удовольствие.

– Да пошла ты! – взревел он с таким злорадством, что я на миг удивилась: что я такого сделала? – Ты оказалась там, где тебе и место. На улице! И ты просто не представляешь, как я этому рад!

А я-то как рада!

После завтрака мы прошлись по Западному крылу, которому вернули романтически-готический образ. Да, архитектор была прекрасная. С исторической точки зрения, почти ничего там не изменилось и в то же время, стало выглядеть чистым, новеньким и живым. За исключением спален и кухни. Там все было отделано в современном стиле.

Мне все понравилось и Марита, оттаяв, повеселела. Похоже, светская жизнь и украшательство дома, было для нее тем же самым, чем для меня была моя собственная внешность и секс. Но тут внезапно заговорил Себастьян.

– Чуть не забыл… Когда этот сраный ужин, на который ты хочешь, чтоб я пришел?

– Сегодня! – возмутилась его жена. – Кто опять не может? Филипп? Или же Ральф?!

– Я не могу, – улыбнулся муж. – Знаешь что? А возьми Верену. Ты всегда так мечтала иметь дочурку.

– Ты, что с ума сошел! – возмутилась я, поскольку ради разнообразия, знала о каком ужине речь.

Маркус тоже был приглашен туда. Благотворительный гала-концерт и банкет для организаторов. Все деньги будут отправлены в фонд по борьбе за размножение диких устриц, или что-то подобное, но соберется сразу весь свет.

– Не хочешь светских мероприятий?

– Ты надо мной издеваешься? Как я должна собраться на ужин с концептом, прямо сегодня? А парикмахер, а визажист? А платье? А украшения?! Такие события заранее назначают!

– Сделай хвостик, как неделю назад, – посоветовал этот тролль. – Я обожаю, когда ты просто собираешь волосы на затылке. Тебе ужасно идет. Да, милая?

Мы с Маритой возмущенно переглянулись.

Мужчины, правда, думают, что женщины просто хвост делают и идут на прием, слегка припудрив носик в дороге. А чтобы сделать тот хвост, мне три часа ровняли концы и заливали волосы кератином и распрямляли, чтоб они как надо легли.

– Да ты с ума сошел!? – повторила Марита, хватаясь за сердце.

– Да какие проблемы? – Себастьян, был полон веры в меня. – Ну, если хвост – это недостаточно благородно, сделай какие-нибудь кудряшки, как в тот обед, когда у нас была баронесса.

Я тоже взялась за сердце и с размаху села на реставрированный стул эпохи первой второй жены. Просто кудряшки?! Фердинанд подал нам с матерью по стакану воды и сочувственно погладил ее по плечику. Что эти глупые мужланы смыслят в стиле и красоте.

Эти просто кудряшки мне делали в четыре руки! Два сразу опытных парикмахера.

Себастьян издевался, зная, как я захочу пойти. Хотя бы ради того, чтобы показаться в обществе с двумя красивыми мужиками. Но он не знал, насколько глубоко ранит. Он, вообще, понятия о таких вещах не имел. Хотя сам возмутился бы, вели ему подготовить Цезаря к выставке; этим вечером. Просто почистить щеточкой и расчесать хвост.

– Я позвоню Селесте, – слабым голосом говорит Марита. – Это немыслимо…

– Ты уволила Селесту из-за Филиппа, – сказала я.

– О, господи! Фердинанд!.. Как зовут мою новую ассистентку?..

– Что вы как курицы, в самом деле? Выше Цуки, там будет Принц. Ты сможешь послать его столько раз, сколько ты захочешь. Он все равно не поверит, что ты всерьез.

– Ты так с ним носишься, словно он – единственный, – ядовито сказала Марита.

– Я не ношусь с ним. Просто упомянул. И, да, он не единственный, поняла? К сожалению, он – не единственный.

Графиня поджала губы. Раньше Себастьян замечал хотя бы Филиппа, потому что тот точно такой же грубый, несдержанный и ездил верхом. Но Филипп окончательно все испортил, отказавшись иметь наследников. Теперь любимым сыном был Ральф. Сын горничной.

– И он в самом деле похож на Принца. Да, Фердинанд?

Тот покраснел и смутился.

– Филипп нисколько не хуже его, если брать по внешности.

– А, я забыл. Ведь ты у нас играешь на скрипочке за полмиллиона.

– Мы с самого детства были друзьями!..

– Так попроси его, по вашей старинной дружбе, научить тебя обращаться с бабами, Паганини.

Марита, тем временем, уже говорила с новой «Алексой». Я взяла Ферди за руку и обняла за плечо, в буквальном смысле загородить его от отцовских шуток и выразительным взглядом дала понять, что он и сам-то не с каждой бабой смог «обратиться».

Себастьян лишь рассмеялся.

– Ты просто не тянешь на настоящую женщину. Эй, а что если ты соблазнишь Фердинанда? На свадьбе Фила у вас почти что зашло.

Я не ответила. Я была на нервах, пыталась прикинуть шансы собраться в срок. Что, если мы не успеем? Что, если все заняты? Ведь это – большой ивент. Наверняка, все парикмахеры и гримеры расписаны по часам. Их в городе не так много…

Я готова была кусать отреставрированную столешницу, а Себастьян прямо из кожи лез, чтоб меня достать. С тех пор, как Мартин и Лизель привели его «к водопою», он ненавидел меня почти так же сильно, как родную жену.

– Я слышала, – ответила я, – что от природы все мужчины латентно-гомосексуальны. Те, что признает в себе это, шутят мягко и даже весело. Типа, – сворачивай в переулочек, пошалим. А те, кто не признает, те шутят больно и грубо. И самые радикальные гомофобы, это тоже они. Геи, которые не признают свою истинную природу.

– Тебе виднее, моя хорошая, – сказал он, улыбаясь мне одними глазами. – Ты и его целовала, и с Филиппом спала… Но вот мой Ральф, мой чисто-гетеросексуальный сын, он тебя не хочет. Его любовница была с формами.

– Да-да, – сказала графиня. – Формами белого кита…

Он весь в тебя и вкусы у вас похожие!

Я недооценивала Мариту.

Она нашла мне салон, нашла визажиста и даже платье. Серебряно-голубое, как у Эльзы во «Фроузен». Марита сказала, что Эльза – няшечка и мне не стоит пренебрегать этим сходством. Люди любят людей, которые вписываются в фетиш, – сказала она.

Меня саму она могла недолюбливать, но Фердинанд был светом в окошке. Те, кто любили Ферди, были ее друзья; те, что защищали его от Себастьяна, – лучшие.

Стилист с пониманием следил за летающими по экрану ее айфона картинками. Марита листала со скоростью сорок кадров в секунду.

– Нам нужно нечто подобное. Коса, макияж… Вот платье, чтобы ты понимал точнее. Сделай ее сексапильной, но как бы чуть-чуть инопланетянкой и неземной.

Стилист кивает: да, все понятно. Щас сделаем. Парикмахер летит через весь салон.

– Мадам! Госпожа графиня, какая честь!

– Нам нужно это, – повторяет стилист, пока парикмахер целует Марите руки. Он голубее, чем мое платье. Но ей отчего-то нравится. Возможно, именно потому, что секс напоминал сажание на кол, а женщина она привлекательная и внимание ей льстит.

В окна салона, кровавой луной светила моя жопа в красных колготках.

«В какое положение не поставила бы вас Жизнь…»

– Ба, что за люди! – произнес за спиной незнакомый голос.

Худая, смутно знакомая женщина стянула перчатки и не оглядываясь, сунула их личному ассистенту. Этот парнишка просто невероятно худой. И такой надменный, что даже Виктория, – ассистентка Мариты на миг потеряла свое самообладание. Они смерили друг друга взглядами, облили презрением и отвернулись; как два сиамские кота, которым лень драться.

– Ох, дорогая! – Марита раскинула руку и женщины обменялись поцелуями воздух-воздух.

Так в светском кругу приветствовали заклятых врагов. Как можно радостнее, как можно искреннее, как можно живее.

– Прекрасно выглядишь, дорогая! – прощебетала женщина. – Ты будешь на ужине? Как чудесно! Успеем вдосталь наговориться. Себастьян тоже придет?

– Нет, у него дела. Я приду с мальчиками.

– Чудесно! Буду рада снова увидеть твоих детей. Я слышала, Филипп времени не теряет. Едва жена нырнула в мраморный пол, он тут же нашел другую… А кто та молодая ватрушка, которая родит сына-миллионера для твоего мужа? Об этом все столько сплетничают… Это действительно правда?

Марита стала красной, как те колготки, что обещали помочь сохранить лицо. И если дома мы могли ругаться друг с другом, или же ненавидеть, или вообще враждовать, на публике обе мы были Штрассенберг. Урожденными, что играло большую роль. И Марита все еще, была графиней.

– Нет, это неправда, – ответила я, понятия не имея, кто эта женщина. – Вы, видимо говорите о Ральфе, его уже взрослом сыне-миллионере. А что до Филиппа, его жена – моя мать. Она упала с верхней площадки совершенно случайно, прямо у меня на глазах… Пол у нас каменный, не мраморный…

Кажется, я даже слегка пустила слезу, но тут же ее сморгнула.

Женщина выглядела смущенной, но всего миг.

– Ах, милая моя, – еще ласковее прощебетала она. – Простите! Такой злой язык, я порой, и сама не могу уследить за ним. Позвольте мне все исправить. Дай ей свой номер, Стив. Я бы хотела, чтобы мы встретились… Мы, все трое. И поболтали.

Стив выглядел так, словно его оскорбили, когда выуживал из кармана серебряную визитницу. Он открыл ее небрежным щелчком. Держа картонную карточку кончиками блестящих ногтей, передал мне и Марита, за секунду предугадав мой жест, взяла меня за запястье.

– Виктория, милочка, будьте так добры, – попросила она.

И обменялась с женщиной взглядами. Уверена, в голове они измерили друг друга по длине родословных и выдали всем предкам эпитеты, которые никогда не осмелятся произнести вслух. Но Стив и Виктория, на своем уровне, были куда интереснее. Они не улыбались и не расшаркивались. Они прямо били мыслеформами, задействуя третий глаз.

Плакат с красной жопой клялся, что колготки в любой ситуации не оставят, не подведут.

Я повернула голову и жестом попросила визитку. Мне очень хотелось знать, кто это. Чтобы внести ее в список своих врагов. Ее фамилия казалась знакомой. И упоминание пола, – мраморного пола, – намертво зависло в мозгу. Он тихо щелкал, переваривая детали… Где я ее видела? Где же?.. Где? И тут, перед глазами, вдруг возник список, что я составила для Филиппа. Клининговая служба! Очень известная, очень крупная, но… и биография хозяйки поднимается во весь рост. Селфмейд. Очень бойкая и очень ядовитая дамочка, – я даже видела ее ролики на Ютубе. Она вела тренинги по открытию собственного бизнеса. И прямо-таки браншировала тот факт, что начинала в отеле обычной горничной.

– Отвратительно! – воскликнула я, якобы в шоке и мой голос достиг самых дальних углов.

Я пока не была взрослой светской дамочкой и вполне могла позволить себе и вопль, и слезы по матери, и наивную оскорбленность в том, что мир не так светел, как я считала.

– Марита, она же основательница клининга «Аэрфликс»! Я все время пользовалась услугами ее сервиса, но теперь не буду! Я все время пользовалась их услугами на вилле и вызывала «Аэрфликс» чистить холл после несчастного случая… и эти маленькие сучки все разболтали ей! Господи! Я всем в семье эту фирму советовала. Это сколько же наших тайн выходит наружу, пока ее уборщицы роются в самом грязном белье!

Марита округлила глаза. Прижала ладонь ко рту, словно никогда ничего подобного не подозревала.

– Коринна! – возмутилась она. – Прошу тебя, скажи, что это неправда!

– Но это правда! – перехватила я. – Я обожала ее канал, все ее ролики смотрела. Она подчеркивает, что ее девушки – это ее семья. И это меня подкупило, ты ведь знаешь о том, кто для нас Мария! Я выбрала ее сервис именно потому, что хотела поддержать честный бизнес… Но нет! Вы отвратительны, фрау Кёниг! Настолько отвратительны, что даже смерть моей матери используете, как шутку. Я должна немедленно обзвонить всех тех, кому ее посоветовала.

– Но Виви, – не унималась Марита. – Ты не можешь обвинять ее голословно.

– Она сказала «мраморный пол»! Она никогда не была у нас, но ее девушки были! Она перепутала. Мрамор – на вилле, ты понимаешь? Мрамор на нашей городской вилле, где эта женщина никогда в жизни не была! А Джесс ведь умерла не на вилле.

На этот раз уже фрау Кёниг стала под цвет колготок.

– Отвратительно! – прошептала Марита сразу всем и позвала стилиста. – Пожалуйста, проводите нас в кабинет.

– Но я должна обзвонить всех, – не унималась я. – Какой позор, Марита. Ее уборщицы работают почти что на всех, кто не держит горничных… Как я буду выглядеть? Ведь это я их всех рекомендовала.

– Спокойно, детка! – говорила Марита, держа меня за руку и притворялась, что не видит обращенных к нам глаз. – «Аэрфликс» была надежная и достойная фирма. Ты не могла знать, что уборщицы шпионят… Все будет хорошо.

– Мне кажется, будет лучше, если вы сейчас постараетесь успокоиться и позволите стилистам начать. А я создам общий чат и всех сразу извещу, – тактично вмешалась Виктория, прежде, чем мы вошли в кабинет.

– Спасибо! – сказала я, порвала театральным жестом визитку и бросив в мусорное ведро, вошла в кабинет за Маритой.

Стилист оглушительно захлопнул за нами дверь…

Это был залп в честь первой мой победы.

Маркус и отец завтракали, Лизель с кем-то говорила по телефону, встав у окна.

Ее чемоданы стояли в холле, что означало: она опять уезжает. А ведь только приехала! Не удалось даже толком поболтать. Я села на свое место, по сравнению с поисками стилиста и начатой войной, сам вечер был очень скучный.

Только Маркус оказался в своей среде и обсуждал какие-то политические течения. Марита вела светскую беседу, Ральф и Филипп обсуждали свои дела. Я тоже, конечно, с кем-то знакомилась, с кем-то говорила. Меня обучали и светским манерам, и ничего не значащей болтовне, но скука накатывала все жестче и вскоре я просто попросила подать машину.

– Доброе утро! – сказал епископ, сложив газету.

С четверти страницы бил в глаза уже знакомый слоган и яркий маревом восходила Жопа.

Что за дерьмо?!

Почему я не могла прославиться чем-нибудь достойным? Что не стыдно показывать родственникам и говорить: «Это – я!» Почему все, что выглядит Птицей Счастья, влетает в мое окно больничными «утками»?

Теперь еще и Марита решила со мной дружить, поскольку мы обе с ней согласились, что Штрассенберг – это Вегас. Необязательно выносить наши планы на всеобщий обзор. И я согласилась. За столом пустовало место, с табличкой «Коринна Кёниг» и Марита заговорщицки улыбалась мне…

Совсем, как Лизель, вышедшая к завтраку.

– Что за вид? – спросила Лизель, ослепительно улыбаясь.

– Сон приснился. Отвратный сон.

– Дружба с Маритой?

– Еще хуже. Мне снилось, я занималась сексом с моим отцом, а ты нас застукала.

Отец, который явно слышал о снах похлеще, лишь улыбнулся. Прихожанки любят рассказывать свои сны, особенно когда священник хорош собой и не стар. А вот Маркус дернулся. Чуть кофе на себя не пролил.

– И что было дальше? Я присоединилась? – спросила Лизель, положив ладони ему на плечи и кончиком пальца обвела ухо.

– Нет.

– Это хорошо. Двоих он не потянет бы после инфаркта. Маркус, ты что ли покраснел?

– Можно мне в этом доме хотя бы позавтракать, не обсуждая секс?

– Можно, – она изящно скользнула на стул и подмигнула мне. – А что, Виви, Фред правда был так хорош, как жужжала Джессика?

После завтрака Лизель велела подняться в ее салон.

Теперь она больше не улыбалась. И не пыталась притворяться, будто все хорошо.

Ковры в холле заменили, но всякий раз проходя то место, мы все ускоряли шаг. Джесс умерла, но так, что будет жить вечно. И мои дети будут пугать друг друга рассказами о сумасшедшей бабушке Штрассенберг, чей призрак бродит по Галерее, чтобы их утащить.

Мысль о детях была навязчивой. Навязанной мне извне. Но казалась личной.

– Что с Себастьяном?

– Мы поругались. Это считается?

Лизель мрачно закусила изнутри щеку.

– История повторяется, – я села и посмотрела на свою бабушку.

Я никогда не думала о ней так. Всегда считала ее подругой… Но Лизель была кем угодно, кроме подруги.

– Джесс мне рассказывала, но я не верила ей. Я верила всему, кроме правды… Теперь я вижу, что Джессика не врала. И если так, то я сэкономлю тебе усилия.

Она обернулась, смерив меня холодным обжигающим взглядом. Совсем, как Маркуса. На меня Лизель никогда еще не смотрела так.

– Вернешь мне годы, что я потратила на тебя?

– Потратила?! Ты притащила сюда богатенькую девчонку, заставила ее залететь… Все ради денег! А сейчас хочешь, чтоб мои деньги остались в этой семье. В угоду своему чокнутому любовнику. А где семья?! Он уже раз устраивал брак Себастьяна, что в итоге? Первенец покончил с собой, Филипп предпочел кастрацию, Фердинанд – гомик, а близнецы – кретины и слабаки. Рене, может что-то и смог бы, но корь поставила на нем крест. Какую семью он собирается возрождать?!

Лизель не ответила.

– Нет уже никакой семьи! – продолжала я. – И я не стану рожать ему, как Марита. Она хотя бы имела титул, а что за свою испорченную фигуру получу я? Второе место при этой хнычущей размазне?! После вчерашнего я ее больше абсолютно не уважаю! Она – слаба! И я стану точно такой же!

– Ты не испортишь фигуру, если родишь сейчас, – вкрадчиво заговорила она. – Ты видела тело Джесс, ты видела мое тело… Один ребенок, всего один! И Мартин завещает ему все деньги.

– Миркалла тоже все завещала мне. И посмотри на меня! Я просто подыхаю от счастья!

Лизель вздохнула.

– Послушай, Ви. Тебе только кажется, будто восемь лет – это очень долго. Но ты заметить не успеешь, как они пролетят. Никто не выгонит тебя, пока Мартин жив. Тебе никогда не придется спать с мужиками, чья привлекательность лежит в банке. Тебе не придется прятать свои драгоценности в пруд… Ты еще встретишь мужчину, которого ты полюбишь… Но это может случиться в тридцать, а то и в сорок. И будет поздно иметь детей. Да и зачем тебе в сорок дети.

– Зачем мне вообще дети? – спросила я.

– Для семьи.

– Для какой семьи? – простонала я.

Лизель подошла и села на стол.

– Для нашей.

Я не ответила.

– Марита слабая, потому что родилась слабой. Джессика – тоже была такой. Но ты не слабая… Оглянись вокруг. Для тебя это мавзолей, но я вложила в него всю душу. Вложила в надежде, что у моих сыновей будут дети, а у детей – еще дети. Но мои сыновья пошли в своего отца. И все это однажды отойдет дальним родственникам. В наш дом въедут дети твоих двоюродных братьев. И все это достанется им… Мне больно от мысли, что все это достанется им. Только потому, что этот гаденыш Филипп струсил и соскочил. Будь ты парнишкой, я бы женила тебя на одной из твоих кузин, но ты девочка. И сохранить дом ты можешь лишь став женой одного из Штрассенбергов.

– Нет больше Штрассенбергов, которые мне по рангу, – рявкнула я. – Как внучка Доминика, я могу выйти лишь за одного из графских детей! И графские дети – пшик. Даже Филипп, как оказалось.

– Но граф – не пшик, – напомнила Лизель. – Я люблю Мартина, дорогая. Но я не слепну пока еще от своей любви.

– Тогда какого черта ты трындишь о семье? Себастьян не твоя семья, а его!

– Все правильно. Но вот его сын, его незаконнорожденный, но признанный сын… Он будет считаться нашей. Прошу тебя! Если ты меня хоть капельку любишь… Я не переживу, если мой дом отойдет сыновьям этого недоумка Ойгена. Я этого…

Просто не смогу пережить.

Ральф:

На вечер, который устраивала графиня, они пришли вместе. Как раз в тот миг, когда Марита высказывала мужу за Ви.

– Она совершенно утратила ко мне уважение! Она не отвечает на мои приглашения! Все в семье шепчутся, что я теперь – ноль! Что главной будет эта девчонка!..

Себастьян молча слушал, молча кивал. Он отвечал ей, каждый раз все более грубо, что главный все еще он и главным останется, а ее вечера – не то место, куда девчонки хотят попасть.

– Куда она хочет попасть это всем известно! – кричала Марита. – Мне ты не давал покоя с этой мерзостью!.. Почему ты не можешь заняться этим и с ней? Ты просто специально надо мной издеваешься.

– Зачем она тебе здесь?!

– Как символ того, что я еще главная!

И когда, осознав, что жену не переорать, граф яростно хлопнул дверью и сел в машину, Марита едва не расплакалась.

– Педофил! – прошептала она, подчиняясь какой-то логике, которую Ральф не мог себе объяснить.

– Спорим, он не вернется? – спросил Филипп таким тоном, словно ему плевать, но голос был низкий и злой.

– А ты бы вернулся? – Ральфу совсем не хотелось успокаивать еще и его.

Все вечера, на которые он когда-то хотел попасть, оказались долгими и скучными. Ему претили люди «искусства», претило их внимание к его красоте… Особенно, желание, изучать его лицо пальцами. Его бесили их разговоры, сплетни, истерики и ханжеское вранье. О том, что люди перестали разбираться в искусстве. И каждый раз, когда ассистентка Мариты, – другая, не та, что покупала им лосось из морковки, – звонила, Ральф вспоминал Баварию. Свой собственный вопль: «Тогда почему он ни разу не пригласил меня в общество?!» и безудержный смех Верены.

«Он просто любит тебя, глупый идиот!»

– Не притворяйся кретином! Ты знаешь, как она это делает. Сперва истерит, а потом вся такая нежная: «Ой, а сто я такова сдевава? Ой, пвости!» И все, ты уже у нее в постели.

Ральф рассмеялся, хотя и не очень весело.

– Брр!.. Ужасное место! Может, мы должны пойти следом? Поддержать его?..

– Да, ага!

– Ты ведь сам ее бросил.

– Не то, что бросил…

– Просто жениться не захотел.

Филипп махнул на него рукой и отошел на зов матери.

Ральф посмотрел ему вслед.

Ральф никак не мог взять в толк, что Филипп совершенно не ревнует его к отцу. Сам он от гордости лопался, восхищался графом. Будь он его старшим сыном, он бы никого с ним рядом не потерпел. Филипп только пожимал плечами.

Себастьян платил Ральфу тем же. Он представлял его, начиная со слов «мой сын», рассказывал о его успехах и родственники, – которые в самом начале, в его отрочестве, – едва замечали подростка, теперь присылали ему приглашения на семейные вечера. Они с отцом разговаривали часами, они обсуждали все: лошадей, строительный бизнес, политику, религию, церковь… Единственное, чего Себастьян с ним не обсудил, был новый проект «Ребенок».

Ральф провел много часов пытаясь собраться с силами и предпринять хоть что-нибудь против, но так и не смог. Он не хотел опять оказаться за стенами Штрассенберга. Невзирая на неясную глухую тоску, Ральф не собирался покидать место, которым бредил всю свою жизнь.

Верена, вроде была недовольна лишь тем, что граф не желает спать с ней. Но она всегда была этим недовольна, и Ральф оставил свои попытки все объяснить. Она не принимала наркотики, но на сексе торчала не хуже, чем ее мать торчала от кокаина.

– «Золотая» молодежь, – сказал Раджа. – Типично… Легкий кайф и дитячья ярость. Оставь ее, ты не достучишься.

И Ральф оставил. Хотя теперь, когда объектом ее истеричной привязанности был другой мужчина, она опять показалась привлекательной. Филиппу, похоже, тоже. Теперь, когда она окончательно и бесповоротно ушла, у них случилась…

Общая ностальгия.

Верена:

Когда вода в третий раз остыла, я вылезла из ванны и встала под душ. Я так и не решилась принять таблетку, которую дал мне Раджа. Даже вынуть из блистера. Такое безвольно-трусливое я была говно.

В дверь громко постучали.

– Что, Мария? – я бросила блистер в кружку со щетками и закрыла шкафчик.

– К тебе пришли! Граф!..

Я провела рукой по запотевшему зеркалу и скептически посмотрела в него. Краска давно уже смылась, ресницы и брови пугали пепельной сединой. Без Лизель я окончательно на себя забила и большую часть времени проводила здесь. Рыдала в Герцога или собиралась с духом, чтобы самоубиться.

– Скажи ему, что я в ванне.

– Сказала! – проворчала Мария. – Но он намного больше и сказал, что он подождет.

– Ну, и пусть ждет, – ответила я. – Пускай сидит, пока не пустит корни прямо из задницы…

Я вышла из ванной, запахивая халат и тут же столкнулась с гостем.

Мария скептически улыбалась.

Без Лизель она была мне как мать, но не могла указывать Себастьяну, как моя бабушка. Я молча потрепала ее по плечу и кивнула, не желая отсылать ее на словах, словно обычную горничную. Мария вышла.

– Ничего не напоминаю? – спросил Себастьян.

Я присмотрелась.

Граф был надушен, выбрит и причесан явно профессиональной рукой. На нем был черный костюм с белоснежной рубашкой, и я подумала: неужто, я устроила тут такой театр, что он заявился в смокинге?

– Сегодня у нас премьера? – спросила я, забыв озвучить первую часть шутки, но Себастьян не возражал.

Я плюхнулась на кровать, вся облезлая, в черном шелковом халате и молча стала обдирать маникюр. Пока мне не хватало духу перестать брить ноги, но я планировала освоить это к зиме.

– Я вроде, сказал тебе, что вечером будут гости, – напомнил Себастьян.

– Я заболела, – сказала я.

Пока он был в Монте, а Маркус в срочном порядке прикрывал задницу, Лизель звонила несколько раз. Понятное дело, – пыталась заставить меня настроиться и ни в коем случае не сдаваться, но… Я не хотела настраиваться. Мне надоело до чертиков бегать за мужиками, выпрашивая любовь. Я начинала рыдать за миг до того, как она ругаться. Кричала, что так мы не договаривались. Что я покончу с собой. Что если бы она хоть каплю меня любила, не обрекла бы на ту же участь, что обрекла Джесс. Что у Себастьяна нет такого славного брата, как у этого слизняка-Маркуса. И даже если бы был, я не хочу его. Я хочу любить и, если меня не любят, зачем мне это Западное крыло? И дом Доминика мне тоже не нужен. Пусть меня лучше сразу живьем сожгут и выбросят пепел в мусорку. Даже без таблички, как с Джесс.

Лизель, сдалась.

– Дай мне и Мартину пару дней. Потом я лично выкручу ему яйца.

Дойдя до дна безысходности, я согласилась. Сама же стала загадывать: что потом? Они заставят графа прийти ко мне и сделать все, как он заставляет Цезаря? Или, Лизель поймет, что привести его к водопою – мало. Что я не в силах заставить Себастьяна начать пить. Поймет и устроит Мартину грандиозную трепку. За то, что тот из чистой своей любви не дал ей вложиться в замок. Просто вывернет все так, будто Мартин это спланировал, выставив на посмешище ее, и меня. И Мартин выпишет племяннику знатнейших люлей. И, может даже, выставит ему счет. Когда доходит до денег, Мартин не церемонится.

И Себастьян приползет.

– Чем заболела? – Себастьян опустил ладонь мне на лоб и тут же, яростно убрал руку. – Температуры нет!

– Я повредила спину!

– Свалилась со стенки, пытаясь отыскать кокаин?

– Свалилась с дурацкой лошади, на которую ты вынудил меня сесть!

Себастьян яростно закатил глаза.

– Марита мне уже плешь проела. Кричит, что ты не уважаешь ее.

– А ее и не уважаю! – сказала я. – Я посещала ее сраные вечера в надежде, что выйду замуж за Фила. В гробу я теперь видала ее дурацкие вечера.

– Речь уже давно не о Филиппе.

– Филипп хотя бы спал со мной, а ты просто издеваешься! И я сказала тебе, что тема закрыта! В гробу я видала твою тупую жену!

– Я говорил им, что это бред, – сказал Себастьян устало. – Надеюсь, ты сумеешь объяснить лучше.

– Я-то сумею, – сказала я; в конце тоннеля впервые что-то забрезжило. – Это не мою комнату починили на миллион. Когда дядя Мартин с тобой покончит, ты станешь посмешищем, Себастьян. И даже твои крестьянки больше не захотят под тебя ложиться. Слабость чувствуется.

Он рассмеялся, но без особой уверенности.

– Лизель рассказала тебе про мою Лулу?

– Лулу, что сбежала, не останавливаясь, как сделала бы Агата, если бы не была на сносях? Нет. Ни слова не обронила!

Я с вызовом уставилась на него, притворившись, что я блефую и он поверил. Откуда ему было знать, что я не принимаю наркотиков и даже не пью, лишь плачу, потому и опухшая.

Решив, что я ничего не знаю о них с Лулу, Себастьян заметно приободрился.

– С Агатой это получилось случайно, и я ни капельки не жалею! – заявил он, меняя тему.

– Замечательно! – отозвалась я. – А что до Мариты, она обещала мне, я стану игрушкой в постели. Скажи ей, я не хочу иметь дела с такими лживыми людьми!

– Да, я соврал, что хочу тебя! Но остальное – в силе.

– Да, хрен тебе! – заорала я. – Я думала, вранье как раз про «все остальное»! Очередное твое вранье из серии: «Где вы были, когда я не был женат?» Себе оставь свое «остальное»!

– Ты точно такая же, как твоя мать! – он закатил глаза. – Столько истерик было, с битьем посуды и мебели. А толку? Как говорит мой очаровательный сын: проще было бы просверлить дырку в холодном, сухом полу!

– Да, это я много раз слышала. Но дрель он не приносил.

– Он ходил к шлюхам, – многозначительно сказал Себастьян и посмотрел на часы.

Я пропустила колкость мимо ушей и тут же атаковала.

– Тебя никто не просил спать с Джессикой! Но раз уж мы об этом заговорили, это «все остальное» было бы интересно ей!.. Сын от нее принес бы вам все денежки Броммеров. И дядя Мартин звонил бы перед визитом, а не являлся с сумкой, когда ему в голову придет и не вышвыривал тебя из твоей постели, чтоб ты пожрать принес.

Себастьян дернулся и на миг из-под графской маски, проглянул тот, кем Себастьян был до. До того, как его старший брат решил почистить ружье, не вынув патрона. Конечно же, я утрировала, но в целом, Мартин вел себя, словно граф – он.

Вздохнув, Себастьян снял пиджак, бросил в кресло и сел на кровать.

– Это Филипп тебе рассказал? – спросил он через плечо и опершись локтями на бедра, наклонился вперед. – Про меня и Джесс?

– Я догадалась, когда ты стал врать, будто не было никакого выкидыша!

– Не ори, ладно? – повысил голос ион. – У меня уже есть жена, отравляющая жизнь. Второй такой мне не надо.

– Вот и чудесненько! Возвращайся к своей жене! Сказать, что она – единственная. Ей еще ремонт Западного крыла возмещать. Ваше счастье, что платит Мартин, а не Лизель.

– Я думал, твоя бабушка объяснит, что от тебя требуется.

– Она соврала, – парировала я.

– Что ж, тогда я тебе объясню: твоя задача – не любовь мне доказывать, а рожать детей, которым Мартин согласится завещать деньги, которые еще не успел подарить Лизель.

– А где, прости, моя выгода? Лизель – моя бабушка, меня в любом случае деньгами не обойдут. А дети мне даром не нужны.

– Да? А я, по-твоему, собрал всех после смерти своего брата и сказал: парни, срочно нужна жена. Фригидная, мелкая, чтоб больше, чем полчлена не налезало!.. А если потом окажется, что весь ее выводок никуда не годится, то я попробую еще раз!

– Я не знаю, что ты там кому говорил! Я знаю только то, что ты сказал мне.

– Никто не спрашивает графа, чего он хочет.

– А я не граф!

– Но ты – единственная наследница Доминика. Это почти что одно и то же.

– Доминика, который предпочел утопиться, чем иметь дело с детьми.

– Он был безответственный идиот, – сухо обрубил Себастьян. – И слизняк, к тому же.

– Мой дед покончил с собой, – притворившись, что не расслышала, протянула я. – И моя мать тоже. Отец, как всегда, натянул на себя сутану, чтобы ничего не решать. Дядя торчит в мастерской и вряд ли хоть раз спал с женщиной. С чего ты взял, я стану отдуваться за весь этот зоопарк? Твой собственный сын предпочел сделать вазектомию!

Себастьян какое-то время молчал; затем вздохнул и заговорил:

– Когда я стал графом, мне привели девушку с хорошим приданным и объяснили, это – твоя жена. Приданное таково, ты наградишь ее титулом и детьми. И я честно выполнил свою часть сделки. Я думал: худшее позади. Ее дети выросли и теперь очередь за ними… Но тут мой дядя понял, что ненавидит эту мою жену и не желает завещать что-либо ее детям. Когда мне велели идти к тебе, меня не спрашивали, меня просто известили.

– Если я так противна тебе как женщина, ты должен был отказаться! – рявкнула я.

– Лучше бы ты была мне противна, – он сморщил нос. – Я не был бы сам себе противен.

– Но почему…

– Потому что это сказка не про любовь, Виви! – перебил Себастьян, повысив голос. – Это грустная быль о второй жене. И наша разница в возрасте настолько большая, что ее можно смело назвать больной. И я старик для тебя, Марита права.

Я села на пятки и обняла его за шею сзади, как в детстве. Уткнулась лбом в аккуратно выстриженный висок.

– Но я же люблю тебя… Что в этом плохого?

Его рука на миг накрыла мою ладонь. Какое-то время, Себастьян явно игрался с мыслью убрать ее, потом передумал.

– Ничего, – сказал он со вздохом. – Если тебе так хочется, можешь меня любить. Только не трепи нервы.

– Ладно, – сказала я, поцеловав его гладко выбритую щеку. – Прости меня, я больше не буду.

Какое-то время он молча ждал. Не знаю чего. Возможно, просьб и условий, но я молчала. Переваривала сказанное и думала: зачем он снова мне врет?

– Ладно, – сказал Себастьян, вынув свой телефон. – Я отпущу стилиста и парикмахера… Они ждут внизу. Потом скажу жене, что ты не придешь и мы обсудим кое-что…

Я переместилась за его спину, но не отлипла. Умолкла, пристроив подбородок на его широком плече и так сидела, пока Себастьян искал нужный номер. Мне очень нравилось, как он пах, нравилось ощущать его мускулы под тонкой белой рубашкой. Нравились его длинные пальцы с ухоженными ногтями… Нравился его голос и даже грубость, с которой он говорил с женой.

– …говорит, что болезненные месячные!.. А с чего ты так уверенно заявляешь, что она врет? Сама неделями из постели не вылезала!.. Тоже врала мне?.. Ну, вот и все… Приду, как только освобожусь.

Выключив телефон, он какое-то время держал руку на бедре. Уже не такой напряженный, как в самом начале, но все равно – чужой. Вздохнув, я нехотя отлепилась и признав поражение, покрепче запахнула халат.

Себастьян тер ладонью лицо, медленно начиная видеть во мне вторую жену. Так, как он первую видел: тупая, плаксивая, истеричная.

– Ты все еще любишь ее? – спросила я хмуро. – Ту свою девушку. Лулу.

– Кто сказал, я ее люблю?

– Ты сказал «про мою Лулу». Так говорят только про любимых.

Себастьян вздохнул, рассмеялся и большим пальцем погладил черный экран.

– Мне было с ней хорошо. Хорошо настолько, что я позволил себе расслабиться и забыть про разницу в возрасте, – он сжал губы, потом повернулся ко мне. – Твоя бабушка разорила бы меня до костей, но Лу просто зарвалась и вообразила себя Владычицей. Мне было больно, но я не плакал. Конец истории.

Я помолчала. Версию девушки мне уже рассказывала Лизель.

Лулу блефовала, требуя фамильные драгоценности и замуж. Звала его «папочкой», угрожала, что бросит… и после особенно громкой ссоры, просто ушла.

Как честная немецкая девушка. Ушла, в чем была. С одной только дамской сумочкой. Ушла, выкричав, что ему в его возрасте ничего другого не светит, кроме как ей платить!

Два дня спустя, у Лулу закончились деньги. И так как Себастьян к ней не являлся, она решила явиться к нему сама. Тут оказалось, в квартиру ей хода нет. Консьерж передал ей вещи. Ее одежду. ТОЛЬКО одежду. Никаких драгоценностей и ценных вещей.

– Ты ничего не добьешься ультиматумами и скандалами, – сообщил Себастьян, крутя на пальце старинный перстень с печатью. Символ всего того, за что вышла замуж его жена. – Я не позволю крутить собой какой-то там малолетке.

– Я не кручу тобой, я прошу оставить меня в покое.

– И что тогда? Ты сама знаешь, что выбор у тебя небогатый. Филипп себя кастрировал, а Фердинанд – гей. Можешь, конечно, попытать счастья с кем-то из близнецов, но твоя бабка тебя скорее утопит.

– Я не хочу кого-то другого.

– Да, точно, – он рассмеялся, чиркнув языком по нижней губе. – Ты же хочешь меня. Мужчины после пятидесяти, особенно сексуальны.

Я удивленно глянула на него, но Себастьян не видел. Он смотрел в стену, прямо перед собой, под загорелой кожей вздувались желваки.

Наш Господин комплексует после этой дурехи? Господи!..

– Ты сам прекрасно знаешь, что я хочу… Я видела, что ты понял… Еще тогда, у конюшни, когда я поцеловала тебя. Помнишь? Когда ты сказал, что нам с Ферди пора учиться ездить верхом. Ты знаешь, что я не вру, но все равно меня мучаешь. Из-за какой-то тупой коровы! – вскипела я. – Знаешь, почему я простила Филиппа, но не Ральфа? Потому что Филипп был прав: я всегда хотела быть кое-с-кем другим. И сослали меня отсюда не потому, что я и Фил поругались! Маркус просто все понял, когда ты принялся гарцевать перед полицейской. Помнишь эту приземистую кобылу, «граф фон Штрассенберг,где вы были, пока я не был женат?» Вот я, помню! Маркус сказал, что он не допустит такого позора!.. Просто я не хотела признаваться во всем Филиппу.

– Почему же?

– Да потому что он спятил бы, если бы догадался, что тот дневник с сердечками – целиком о тебе! Фото Ральфа туда положила Джессика, а не я.

Себастьян вытаращил глаза. Как будто знал это, но… все равно не верил.

– Ты точно спятила, дочь моя.

– Я не твоя дочь! – заверила я. – А теперь, пожалуйста, уходи!

Граф встал. Не так охотно и быстро, как я боялась, но встал.

– Ты подумаешь, о чем мы с тобой говорили? – спросил он, повернувшись ко мне.

Я закатила глаза и указала на дверь. Некоторые люди просто не понимают. Не хотят понимать!.. Но что я могла поделать? Нельзя же заставить мужика «пить». Лизель была неправа: его шаблон не ломался. Я неудачница… и, как хорошо, что я не выбросила таблетку. Я просто приму ее, высплюсь, а завтра позвоню Иден и расскажу ей о ее женихе. И адвокатам – узнать, что я могу сделать с наследством Джесс. Может, запретить Филиппу им пользоваться?

Я улыбнулась. Джесс была неправа: надо было сперва убить отца, а уже потом – прыгать.

– Ты очень красивая, когда задумываешь гадость, – сказал Себастьян, сузив глаза.

– Твои вкусы настолько странные, что сами комплименты – как оскорбление…

– Мои вкусы не странные. Просто очень простые.

– Сам разводишь высоких фризов, – сказала я, – а ездишь на низкожопых мустангах…

Это его задело. Себастьян широко раздул ноздри, переступив с ноги на ногу, словно конь и я приподнялась на коленях, чтоб быть с ним лицом к лицу.

– Признай: в душе ты просто боишься своего дядю. И только это заставляет тебя ходить ко мне. И врать мне снова и снова. На что ты надеешься? Что я позволю тебе кончить в баночку, а потом впрыснуть в меня шприцом?

Он рассмеялся.

– Боишься ты – свою бабку. Потому-то и истеришь, притворяясь, будто хочешь меня. Сочиняешь истории, переобуваешься на ходу. Чтобы я от омерзения корчился при одном только твоем виде! Так ведь? Давай, признай? Тебе идти некуда, вот ты и сочиняешь. Ребенок тут уже есть. Ты!

– Я никого не боюсь, – отрезала я. – У меня, в отличие от тебя, есть деньги!

Себастьян резко шагнул к кровати, медленно наклонился ко мне… Я не дернулась, даже когда он почти коснулся моего носа собственным.

– Ты в курсе, сколько стоят мои высокие фризы?! – прошипел он.

– Нет, – признала я низким шепотом.

– От тридцати тысяч за кобылу! – отрезал граф. – За Цезаря мне предлагали триста, но я его даже за миллион не продам!.. То, что я не люблю тратить свои деньги на свою семью, не означает, что у меня их нет.

– Тогда почему ты не послал его к черту? Своего полоумного диктаторского дядю?! Почему не послал его вместе со мной, Лизель и Западным крылом?!

– Потому что мне в самом деле может потребоваться запасной сын. И, да, я надеюсь на баночку со шприцем, и на то, что ты и Филипп помиритесь.

Я махнула рукой. Голос уже скрипел. Не так ли Лизель обрела ту чарующую хрипотцу, что я никак не могла понять? Ругаясь с Домиником.

– Я не люблю Филиппа, а он не любит меня. Мы были вместе, потому что не могли спать с теми, кого хотели. Ты знаешь сам, что он любил Джессику. И ты сам знаешь, что… – я не договорила и отвернулась.

Я почти не врала. Просто, какой толк в признании, что я любила их всех? И Филиппа, и его, и Ральфа. Мужчины такие вещи запоминают.

Себастьян сел на кровать, притянул к себе, обхватив за талию. Я не сопротивлялась. Его щека прижалась к моей груди, и я умолкла, наслаждаясь прикосновением. Его ладонь прожигала мне спину через халат. Себастьян вжал нос и губы мне в грудь, как спящий вжимается всем лицом в подушку, чтобы не просыпаться, и замер так.

– Прости меня, – голос прозвучал глухо, дыхание раскалило шелк и мой сосок тут же сжался в тугой комочек.

– Я хочу тебя.

– Ты понимаешь, что я пойму, если ты мне врешь? – спросил Себастьян, не поднимая лица. – И очень обижусь, потому что я тебе верю.

– Я Виви, а не Лулу, – ответила я. – Ты понимаешь это?

Себастьян медленно, как во сне кивнул… а потом все как-то сразу ускорилось, полетело в стороны, как его одежда.

Раньше я не любила постельную акробатику, но от голода все казалось поэмой плоти. И постоянная смена поз, и поцелуи без конца, и это «глаза в глаза» и его улыбка. Я и сама улыбалась, глядя в его лицо, хотелось то плакать от счастья, то целоваться. И когда все закончилось, я долго лежала, уставившись в потолок и бессмысленно улыбалась люстре.

Эта Лулу – сумасшедшая. Нужно найти ее, – срочно! – обследовать и лечить. Хотя, нет. Нет! вдруг у него остались какие-то чувства к ней… Это не лечится. Все! Давайте, ее пристрелим.

– Попросишь Марию, чтоб принесла нам выпить? – спросил Себастьян и выглянул по пояс из ванны; мокрые волосы были зачесаны назад, как у итальянского мафиози. – Или, не стоит ее смущать?

– Мария – личная горничная Лизель, – я улыбнулась ему; была не в силах перестать ему улыбаться. – Если ты знаешь что-то, что может ее смутить, пожалуйста, покажи мне!

Он рассмеялся:

– Только…

Дай мне две минуты передохнуть.

Себастьян:

– На пару слов, парни! – сказал он на ходу и указал на обоих сыновей пальцами, расставленными рогаткой, как буква V.

– Где ты был? – прошипела Марита, безошибочно считывая все это с его лица. Себастьян не ответил.

Унылые живописцы на миг перестали стенать о других живописцах, которые устраивают вечеринки с наркотиками и пьют саке из пупков натурщиц; воззрились на пролетевшего мимо графа.

Филипп и Ральф прошли в кабинет, где отец уже сидел за столом и наливал себе воды из графина.

– Такое дело, – граф жадно выпил, налил еще и оглядел сыновей поверх наполненного стакана. – Вы уже слышали о семейных планах вашего дедушки и ее бабули? Суррогатное материнство и все дела?

Они, не сговариваясь уставились на ковер.

– Да, что-то слышали, – ответил Филипп и Ральф понял, что он не единственный, кто сразу все понял и взревновал. – Ты уже в процессе?

После короткой паузы Себастьян снова наполнил и осушил стакан. Внимательно посмотрел на парней, стоявших перед столом навытяжку.

– Да, вышел на минутку перекурить, – ответил он.

– Пап, если ты нас позвал, чтобы описать жаркие подробности, – перебил Филипп, – то мы в курсе. Мы сами ее всему научили.

Граф рассмеялся.

– Тогда я не стану придираться к ее никудышной технике.

– Нормальная у нее техника! – обиделись оба сразу и Себастьян… приревновал.

И к их молодости, и к тому, что они были раньше.

– Все, хватит шуток. Я вас позвал по поводу той жаркой вечеринки в Развалинах, когда вы угостили ее травой… Надеюсь, только травой.

Оба раздраженно переглянулись.

– Когда вы уже прекратите валить все на эту бедную, преданную девочку? – вздохнул отец.

– Тогда откуда ты знаешь?

– Мы с Фредом как раз сидели на заднем дворе, когда вы трое ползли на четвереньках с горы и подхихикивали, как плотоядные орки. Вы в курсе, что умудрились забыть собаку? Он так и спал в одеялах, когда мы за ним пришли… Чтоб больше такого не было, вам понятно?

– Она что, беременна? – догадался Ральф, впервые осмелившись подать голос.

– В процессе.

– В процессе? – переспросил Филипп. – Ты классно выглядишь, пап, но тебе полтинник. А она дочь твоего лучшего друга! Тебя ничто не кольнуло? Совесть, там, например?

– Сынок… Когда ты носил наркотики ее матери, тебя самого ничто не кололо? Трава, например?.. Когда ты взял Джесси в жены и дал ей сойти с ума от постоянных попыток зачать ребенка, прекрасно зная, что причина в тебе? Когда ты захапал все ее деньги и трахатал ее дочь, которой даже шестнадцати еще не было… А когда ты позволил застукать вас и сломал жене челюсть? Тебя ничто не кололо, когда ты спрятался за спину девчонки, чтобы не сесть в тюрьму? А когда ты всем рассказал, что это Ви порвала с тобой и отказался на ней жениться? Тебя ничто не кололо?

– Ты не понимаешь, – начал было Филипп, но тут же замолчал, посмотрев на Ральфа. – Все было совсем не так.

– Ты ошибаешься, – сказал Себастьян. – Я очень многое понимаю гораздо лучше, чем ты считаешь. К примеру, обязательства перед всей семьей. Если ты думаешь, будто иметь детей было мечтой моей личной молодости, ты ошибаешься. Я точно так же никого из вас не хотел. Совсем никого, начиная с твоей мамаши! – он посмотрел на яростно умолкшего Филиппа. – Но я не пошел на вазектомию, я молча оставил свои желания и стал выполнять свой долг. И если вопросов к Ральфу у меня нет, то к тебе есть, Филипп. Много! Начиная с того, почему ты не закрыл дверь, когда грешил в семинарии?!

Филипп еще крепче стиснул зубы и опустил голову.

– Не тебе говорить о совести! – проскрипел отец. – Не тебе, не мне! Если других возражений у тебя нет, считай, мы закончили.

Себастьян выждал, но ничего так и не услышав, кивнул.

– А ты что думаешь? – обратился он к Ральфу.

– Если Лизель считает, так будет лучше для Ви, она позаботится, чтоб Ви тоже так считала. Технику она ей поставит, как ты захочешь. Фил даже собаку за косточкой бегать не научил бы.

Граф оглядел своих сыновей.

Пару месяцев назад, сама мысль, что двое лучших жеребцов на его конюшне, готовы сцепиться из-за тупой соплячки, вызывала у него ярость. Она была дочерью Фредерика, да… Но, скажут, скажут!.. – что его мальчики спятили из-за дочки Маркуса.

Отвлекшись на мысль о ней, Себастьян вдруг задумался, почему он никогда не следовал их примеру? Не пробовал высоких девчонок? Почему подсел на крепкозадых дюймовочек и все время искал таких? Из-за Агаты? И так вся жизнь прошла. В попытках не увлекаться. Даже с Лулу ему приходилось сдерживаться, чтобы не причинить ей боль.

Верена подошла идеально! С ней он впервые, после Агаты, сумел расслабиться, свободно погружаясь на всю длину и… И, черт, какие же славные, крепкие у нее сисечки!

Себастьян налил себе третий, совсем не нужный стакан воды. Он понятия не имел, что говорить дальше. Сам он никогда не видел в женщине уникальности или ценности, которой нельзя отыскать в других. Когда он позвал ребят, то собирался коротко ввести их в курс дела. Холодная глухая досада, застала его врасплох.

– Я предлагал подождать с ребенком, – сказал граф, чувствуя, что еще чуть-чуть и он начнет извиняться, – но она хочет родить сейчас. Говорит, что чем раньше, тем больше шансов сохранить грудь.

– Тогда чего ты от нас-то хочешь? – еще ровнее уточнил Ральф.

– Чтобы мы не давали ей травку, – пояснил Филипп и нагло сузил глаза.

Себастьян задумчиво смотрел на него.

Годы, которых он раньше не замечал, внезапно хлынули на него потоком. Филиппу уж тридцать лет, а Ральфу всего на полгода меньше… Как молод он тогда был. Куда моложе, чем эти двое. Запал на горничную, устав от придирок жены. Обалдев от счастья, погрузился на всю длину и… упс, заделал ей сына. Мальчишки выросли, стали друзьями. И их маленькая подружка, которая никак не могла решить, кого она любит больше, вдруг тоже выросла.

И он в жизни не встречал женщины, которая была бы в таком восторге от секса. Даже жалко будет, когда она залетит.

– Мне кажется, – обострил Себастьян, – беременной трава ни к чему.

Сыновья резко вскинули головы; две пары глаз, похожих на его собственные, яростно вонзились в него. Один унаследовал его дерзость и внешность, и смелый нрав. Другой – упорство, ум и трезвый холодный расчет, хотя и ему не занимать смелости. Да, они были отличным тандемом. Себастьян не хотел их терять. Если они сплотятся против него, в итоге это будет ничуть не лучше, чем вызвать открытое недовольство Лизель и Мартина. Те двое, как ни крути, стары. А эти – молоды и способны отравить его собственную старость.

– Ей и сама беременность ни к чему, – ответил Филипп. – Но дядя Мартин с Лизель хотят ребенка… Так что, давай, пап! Действуй! Я слышал у мужчин в возрасте, дети могут быть по-настоящему гениальными.

Себастьян не нашел, что сказать. Еще никогда он не чувствовал себя таким старым и виноватым. Сперва паршивка Лулу одним ударом сбила с него всю спесь. Затем Лизель нашептала в уши, заставив отказаться от сыновей. Потом Верена пошла ва-банк и не дала ему времени, подготовить своих «бойфьендов».

Девчонка была права: такие вещи чувствуются. У слабости есть свой запах.

Вот, старший сын уже оскалил на него зубы. Еще немного – вцепится прямо в горло. Ральф держится пока в стороне, но как он поступит, когда почувствует кровь? Впервые, в жизни, Себастьян засомневался, что нужен им так же сильно, как они оба были нужны ему.

– Что ты молчишь? – словно прочитав его мысли, Филипп обернулся к Ральфу.

– А что я должен сказать? – Ральф не сводил глаз со стакана. – Все, что он говорит – правда. Ты создавал проблемы, но никогда не решал. Твое решение всегда – разрыв или выход. А на Верену тебе плевать. Даже если ее заставят рожать, пока не вылетит матка, тебе плевать! Ты просто бесишься, что она нашла мужика получше.

Себастьян с облегчением остановил Ральфа:

– Стоп, погоди, малыш… Ты, что, передумал, Фил? Ты хочешь взять ее в жены?

– А если да, ты отдашь ее?

– Она не Цезарь, знаешь ли. Просто внучка великой бабушки, которая хочет править. Кто будет мужем Верены, ей все равно, лишь бы ее ребенок имел права на мой титул. Тебе даже это разделять не придется: ребенка она загребет и вырастит под себя, как еще раньше вырастила Верену. По сути, все подготовлено: Верена согласилась рожать, Джессика мертва, а Западное крыло готово. Мы все останемся при своем. Что, если мы еще раз обсудим с Лиз? Что, если ты пойдешь и скажешь, что был не прав? Погорячился. Все понял. Любишь. Исправишься. Что скажешь, сын? Ты любишь ее, так бери ее! Ребенка можно сделать и шприцем.

И сын осел, не справившись с таким счастьем.

– Вот то-то же, – сказал Себастьян. – Стоит мне намекнуть, что пора бы брать на себя ответственность, как ты затыкаешься. Неудивительно, что вся семья тайно хочет, чтобы я взял другую жену и родил, пока не поздно, другого сына!

– Семья ничего не хочет. Даже дяде Мартину все равно. Он хочет только того, что ему приказывает Лизель. Вот почему я никогда не женюсь на Ви. Пусть я не буду твоим наследником, но мной ее бабка рулить не будет!

– Нельзя рулить кем-то, кто без руля, черт бы тебя побрал! И если уж выбирать рулевого, то лучше Лизель, чем твоя мать. Про Иден я даже говорить не хочу. Джесси хотя бы была красивая!..

– А помнишь, что ты сказал после смерти Джесс? «Сынок! Я не хочу, чтоб ты опять был несчастен! Не хочешь жениться, так не женись. Я все для тебя улажу!»

– Тебе тридцать лет, Филипп! В твоем возрасте я уже десять лет, как был графом и решал дела всей семьи, включая и свою собственную! А ты отказался от девушки, которую так хочешь, чтобы взять в жены первую встречную, которую привела твоя мать.

– Потому что выбора не осталось!

– Выбор остается всегда. Ты просто не привык его делать.

– Да ты реально не понимаешь! – Филипп навалился на стол руками. – Я уже был женат на красивой любимой женщине, которая любила другого. И даже трахаться всегда предпочитала с другим Другим! Ты никогда не думал, каково это?!

– Нет, я не думал. У меня никогда не было такой роскоши, позволить себе любить. Ты просто еще не знаешь, как бесит нелюбимая женщина, которая держит кошелек в кулаке.

– Что ж, скоро узнаю, – сказал Филипп. – И, возможно, даже пойму.

– Нет, не узнаешь, об этом я позабочусь.

– Как? – равнодушно поинтересовался Филипп.

– Так. Когда Верена забеременеет, я постараюсь убедить бабушку, что она не может кастрировать братьев своего внука. Ему понадобится поддержка, когда он вырастет, а мы с ней умрем.

Филипп застыл, словно ему веслом по голове врезали. Но Ральф мгновенно преобразился.

– Ты сделаешь это для нас? Ты бог!..

– Тебе виднее: ты падре.

Ральф рассмеялся, обхватив Филиппа за плечи.

– Ага! Бог. Зевс. Даже у Зевса детей поменьше…

Себастьян вздохнул. Как он хотел бы, чтобы у одного его сына были светлые волосы, а у другого – светлая голова. Его согласие не имело решающего значения. Он поступил так, как было нужно. Поступил, как выгоднее для всех. Но только Ральф, похоже, понимал это.

– Да прекрати ты уже! – цыкнул он. – Ты думаешь, ему сейчас нужны новые младенцы и новая маленькая жена на пару лет старше своих младенцев?

– А что – нет?

– Нет. Твоя мать скандалит, как обычная прачка, с тех самых пор, как это стало известно. Что с нею будет, когда Верена родит? И ему тянуть это все до конца жизни!.. Плюс, еще лотерея с этим новым ребенком! Тебе он просто соперник, а для отца это будет сын!

– Молоденькие жены – это сущий кошмар. Как вспомню ее сиськи, аж дрожь берет…

– Так что же ты на них не женился?! – прищучил Ральф.

Филипп, наконец, заткнулся.

– Спасибо, Ральф, – граф встал, но из-за стола не вышел. – Хоть я и встретил тебя уже почти взрослым, тебя я тоже люблю! И я горжусь всем тем, чего ты сумел добиться… На случай, если ты вдруг не знал.

– Фил – лучший управленец из всех, с кем я работал после. Я бы не смог без него. И без его дружбы, – ответил Ральф.

Филипп привычно окрысился:

– Стратегия – это не его, но он достаточно умный, чтоб выполнять команды. Да и предлог хороший, собрать под крышей всех других сыновей!

Себастьян сделал вид, что не расслышал намек.

– Ребята, я вас люблю: ведь вы мои дети. Но я не принадлежу себе, я – граф. И да, ее сиськи и молодость восхитительны, но давайте на миг представим, что ее молодость я мог бы иметь на сеновале, тайком, без всего этого цирка с детьми?

Они переглянулись, потом кивнули. Оба. Сначала Ральф, а затем, Филипп.

– То, что она красива – просто везение. Будь внучкой Лизель Голум, мне пришлось бы лечь и на Голума!

– Прости, пап. Я просто ревную… Такое чувство, что Джесси не умерла, а вернулась к Фреду. Мне просто сложно… Мне нужно привыкнуть. Прости меня!

– Ты точно, абсолютно уверен, что ты не хочешь все снова переиграть? – спросил Себастьян. – Верена много лучшая партия, чем Иден. А ребенка… ребенка все равно вырастит Лизель.

Филипп невесело рассмеялся.

– Пап, ты, вроде бы не дурак и с женщинами знакомился… Ты, правда, не понимаешь? Она не пойдет за меня теперь!

– С чего вдруг?

Теперь и Ральф рассмеялся.

– Да, точно: с чего вдруг?

Они вышли, – уже расслабленные, – посмеиваясь над своим наивным отцом и Себастьян честно смотрел им вслед, изобразив недоумение третьей степени. И лишь когда дверь захлопнулась, он закатил глаза и сел, откинув голову на тугой подлокотник кресла.

– Ты павда не понимаис? – передразнил он. – Щ-щ-щенок!

Все он понимал!

Верена:

Когда я была еще девочкой, мечтающей получить Филиппа, мне очень нравилась его мать. И я старалась ей нравиться. Когда Джесс стала его женой, она уцепилась за ту же тактику. И Лизель, которая не любила Джессику, но любила власть, решила дать ей совет.

Джессика к тому времени уже сама догадалась, что если бы она с самого начала слушала Лизель, а не орала на моего отца, они бы до сих пор были вместе. Поэтому слушала внимательно, и я, сидя рядом, всегда мотала на ус.

Лизель говорила, что нравиться матери своего мужчины, это последнее, что должна делать молодая жена. Не нужно с ней враждовать, но и дружить, тоже. Дружба, как и любовь, плавит личности. Превращает двоих в одно. В мире, – говорила она, – не так уж много настоящих Эдипов. Может, они и женятся на своих мамашах, но трахаться потом начинают на стороне.

– Его мамаша настолько леди, что даже член ко рту подносит на вилке! – тоном приличной школьницы пропищала Джесс и мы покатились со смеху.

И Джессика вдруг умолкла и сгорбилась.

– Звездочка, – вырвалось у Лизель. – Деточка, ну не надо…

И Джесс внезапно вылетела из комнаты, зажав рукой рот. Я удивленно посмотрела ей вслед и подошла к Лизель, распахнувшей объятия. Я никогда не слышала, чтоб она называла Джесс Звездочкой и внезапно, впервые вдруг поняла: было время – все было по-другому. До моего рождения Джесс была другой. И Лизель, возможно, ее любила.

– Не дай бог кому-то такой судьбы, – прошептала она, уткнувшись в мое плечо.

Весь этот разговор почему-то вспомнился мне у графского дома, когда я ждала, нажав на дверной звонок. Именно Лизель решила устроить мою судьбу, «как лучше», но я все чаще видела пересечения с судьбой Джесс. И все чаще, – теперь, когда она умерла, я вспоминала хорошие эпизоды и грусть с каждым разом становилась сильней.

Что же ты наделала, Звездочка?

Дверь открыла Виктория и сразу же повела меня в кабинет.

Не маленький розовый рай с атласными стенами и мебелью в духе Барби, а в лаконичную комнату с камином в стене и большим дубовым столом, перед которым не было кресел для посетителей.

Марита уже устроилась в большом кресле, в котором была похожей на Златовласку, залезшую на стульчик Папы Медведя. Себастьяна не было, и я позволила себе вольность – присела на край стола. Вызвала меня, словно Мефистофеля, пусть теперь попробует подчинить.

– Ты знаешь, что это? – спросила Марита, протянув мне уже знакомую фотографию.

– Это – жопа! – сказала я, присмотревшись.

Но внутри все равно было неуютно. То, что Марита ничего не сказала по поводу моего сидения на столе, показалось мне подозрительным.

– Ты вызвала меня только из-за этого? – удивилась я. – По телефону нельзя было спросить?

– Я хотела видеть твое лицо.

– Что ж, будь уверена: я его сохранила, – я развернула газету пальцем и отодвинула к ней.

Марита глубоко вздохнула и как бы переступила на ягодицах.

– Этот негодяй нашел Иден и рассказал ей всякое. Про Филиппа и про тебя. Что он, якобы, открыл новую звезду, а Филипп увел ее, чтоб сделать своей подстилкой. Это все неправда, знаю, но так он сказал. Бедняжка Иден поверила, – она выдержала паузу, но я притворилась, будто не понимаю.

– Пожалуйста, встреться с Иден. Расскажи ей, что этот фотограф – лжец.

– Правда, боюсь, еще хуже. А я не собираюсь всем на свете рассказывать, что эта жопа – моя.

Марита взяла карандаш с подставки и повертела его в руках.

– Что ты имела в виду? Что значит «Правда – еще хуже?».

– Не притворяйся, будто не знала!

– Не знала – что?

– Что Фил и я были вместе до моего отъезда. Я никогда не встречалась с Ферди, он гей. Он просто прикрывал нас с Филиппом.

Карандаш с громким стуком упал обратно в стакан. Марита медленно подняла глаза.

– Граф знает об этом?

– Речь не о Себастьяне.

Я тоже взяла карандаш, повертела его в руках и попробовала грифель кончиком пальца.

– Не притворяйся, Марита. К чему нам друг другу врать? У нас с Филом был роман, и я всерьез рассчитывала, что предложение он сделает мне, а не какой-то там сраной Иден. Спасибо тебе огромное, что нашла ее! Вовек не забуду! Если фотограф в самом деле рассорил их, я рада. И пальцем ради ее счастья не шевельну.

Мы обменялись взглядами. Меня так и подмывало спросить, знает ли она, что мы с Себастьяном уже переспали, и если да, то как к этому отнеслась. Марита молча взвешивала что-то в уме. Так и не сказав ничего, она опять откинулась на спинку кресла.

– Что ж, хорошо. Я подозревала, но я надеялась, что это не так. Теперь мне ясно, почему граф не отпустил тебя на знакомство с Иден. Хотя, если честно, ты меня сейчас удивила. Филипп-то ладно, но ты! Ведь Джессика была твоя мама!

– Господи, ты сама родила двоих не от Себастьяна! К чему эти маски, к чему это вечное вежливое вранье? Да, я спала с Филиппом. Я и с Ральфом спала, – я хотела прибавить еще и Антона, но поняла, что лучше не надо. – Зашей меня в простыню и сбрось в замковый сортир, ибо я грешила.

– Рене был сыном графа, – очень ровным голосом, сказала Марита. – Я отдала прядь его волос на анализы, чтобы подтвердить ДНК. Я изменила графу лишь раз, когда узнала, что он изменяет мне. И заплатила за все сполна, когда мой Рене решил, что это он —незаконнорожденный. И его грех, то, что он убил себя… Его кровь на моих руках. Я заплатила достаточно!

– Я не сужу тебя, я просто предлагаю тебе свою честность и уважение взамен на то же самое с твоей стороны. Мы не подруги, но нам предстоит жить вместе, делить одного мужчину и быть матерями его детей. И мы неплохо выступили в салоне. Пока мы вместе, не будет ни сплетен и ничего. И если бы у тебя была хоть капля воображения, ты бы отстала от Фила с этой женитьбой и оставила холостым. Чтобы мы все могли сохранить лицо, здесь не нужны посторонние. Иден не нашей крови и не одна из нас.

Ее губы вдруг задрожали, лицо подергивалось, словно она с трудом сдерживала слезы.

– Я так мечтала, – сказала она с рыданием, – что ты выйдешь замуж за моего Рене! Я так любила тебя, любила твои ужимки и твои туфельки, и твои чайные вечера. Я так надеялась назвать тебя своей дочерью, а вместо этого…

– Ох, Марита, прекрати!.. – я замерла, не желая ни прикасаться к ней, ни обнимать в утешение. – Я никогда не любила Рене, я всегда любила Фила и Ральфа. Он был бы глубоко несчастен со мной, я изменяла бы, а ты меня ненавидела бы… И если бы Рене был жив, Филипп бы не сделал вазектомию. И все мои дети были бы от него!

Она зарыдала громче; готовая ее придушить за этот шантаж, я нехотя протянула руку и коснулась ее плеча.

– Это несправедливо! – прошептала она. – Это несправедливо! Всю жизнь я старалась, жертвовала всем, а что в итоге? Шестеро мальчиков и ни один не годится.

– С Рене-младшим, пока что еще ничего не ясно, – сказала я. – Себастьян любит его и может статься, что наследником станет он.

– Это не мой Рене!

Марита уже всерьез решила расплакаться; я отвернулась и отошла к окну. Из кабинета были видны Развалины и за ними, слева, наш дом. Дом, в который когда-то привели девочку, чтобы выдать за Маркуса, девочку, которая стала матерью, для ребенка Фреда.

– Я была хорошей женой. Я вела дом и рожала детей, пока мне позволяло здоровье. А он изменял мне всю мою жизнь!.. – не унималась Марита.

Я просто молчала.

Когда я рожу наследника, Себастьян вернется к толстозадым брюнеткам, а я останусь ни с чем. Марита – графиня и ею она останется. А кем буду я? Мне даже мужа не выдадут. Я буду просто Матерь Наследника, как Джесс была просто матерью Алмаза Надежда, как меня звал Филипп. Наследника, – при условии, что мой ребенок придется Мартину по душе.

– Я всегда была внимательна к тебе. Даже когда моего Рене не стало, ты продолжала получать приглашения и сидеть у всех на виду за моим столом. А теперь ты игнорируешь мои приглашения напоказ! Я ничем не заслужила подобного обращения! Ты, может быть, думаешь, что наказываешь графа, но на самом деле, ты меня унижаешь! Все шепчутся за моей спиной!

Я немного смутилась. Вспомнила Геральтсхофен, школу, Свеню и всех ее друзей. Вспомнила и тут же принялась врать.

– Никто не шепчется за твоей спиной! Я не пришла только на три вечера и все они были посвящены искусству. Твои художники говорят только о себе, а гости просто стараются не заснуть. Это не шепот, это они зевают!..

Марита резко прекратила рыдать и стала еле слышно сморкаться.

– Они талантливы! – сказала она. – Но слишком недооценены.

– Им это кажется, потому что они постоянно переоценивают себя!.. А ты всегда зовешь его графом? Даже наедине?

– Мы не бываем наедине с тех пор, как мне удалили… по-женски.

– Я имела в виду не секс. Вы же живете вместе, вы же разговариваете. Хотя бы приемы планируете, ну или там, будущее детей!

Она гомерически рассмеялась. Я даже не думала, что в этом крошечном теле, может рождаться такой зловещий и грубый смех.

– Разговариваем? Мы?! Я все всегда устраиваю сама. И дом, и детей, и приемы… Всю жизнь!.. Все сама, сама! И если он так любезен, что не хамит весь вечер моим гостям, я считаю это подарком. Разговариваем! Скажешь тоже!

Мне стало жаль ее, и я неловко промямлила:

– Мне очень нравятся твои приемы на Рождество, и на Пасху… И все приемы, на которых только семья.

– Правда? – сразу же заинтересовалась Марита.

– Правда, – сказала я, радуясь, что могу хоть что-то сказать от чистого сердца. – Если мы и чувствуем себя особенными, то только благодаря тебе. И тому, как ты тщательно изучаешь и чтишь традиции. Все это говорят.

– Тогда почему никто не хочет идти ко мне, когда я приглашаю художников и всяких интересных людей?! – возмущенно, как девочка, воскликнула она.

Я вновь вздохнула, ощущая знакомую неловкость. Джесс была беспомощной из-за пьянства, вынуждая меня ухаживать за собой. Марита, похоже, нуждалась хоть в ком-нибудь, кто станет объяснять ей, как она хороша и вечно утирать сопли. Она и сама прекрасно все чувствовала. Видела, что ее «интересные люди» чванливы, эгоцентричны и дико скучны, но… она вышла замуж, едва вернувшись из интерната и несмотря на свой титул, была всего лишь домохозяйкой в своих глазах. Она без конца читала что-то, учила и развивалась, но… не доверяла своим суждениям или своим чувствам. В семье она имела статус, а ее слово – вес, но снаружи любая наглая баба, вроде Коринны, могла смутить ее и лишить чувства собственного достоинства. И Марита очень сомневалась в себе. И в том, что она действительно что-то из себя представляет, как личность. Не потому ли так держалась за статус?

– Это все потому, что к тебе приходят, чтоб побыть эксклюзивными, – соврала я первое, что пришло мне в голову. – И нам не нравится отвлекаться на каких-то других людей. К тебе все ходят, чтоб побыть Штрассенбергами. Нам не нужны другие интересные люди. Мы интересны только сами себе! Не веришь… да просто брось в общий чат сообщение, что предлагаешь спонтанно собраться здесь, на заднем дворе. Пусть все приходят с чаем и бутербродами и будут только свои. У тебя через час соберутся все, кто дома. А через два съедутся остальные.

– Ты преувеличиваешь! – сказала Марита.

Через пару дней, в общей группе вдруг появилось уведомление.

«Кто готов спонтанно собраться и выпить чаю? Опробую новый рецепт сливочного торта :) Торт большой, но все равно маленький :) Поэтому, только для своих».

Чат ожил и загудел…

Это был успех!

Маркус:

Он сидел на террасе, стараясь не слышать, что происходит в комнате племянницы.

Он был не то, что категорически против Этого, ему просто не хотелось присутствовать. Даже Джессика как-то скрывала свою половую жизнь. Даже мать с дядей Мартином пытались дождаться ночи.

Верена, заполучив Себастьяна, вела себя, словно напоказ. И тот, конечно же, ей подыгрывал, чтобы Маркуса уязвить.

Он мог заехать в любой момент. Даже просто прогуливаясь верхом, мог спешиться и зайти к ней, оставив на всеобщий обзор коня. Не Цезаря, – для этого Цезарь был слишком ценен, но Себастьян выезжал и других коней и все они, по очереди, стояли у коновязи, которой не пользовались бог знает сколько лет.

Наверху приоткрылась дверь… Горячий прощальный шепот и поцелуи… Потом:

– Ты мой Король!.. Подожди меня на террасе.

И:

– Да, моя Королева.

Хихиканье. Стук сапог по ступеням и, Себастьян, постукивая стеком по голенищу, внезапно встал перед ним. Маркус дернулся; словно он делал нечто постыдное, а не граф с Вереной. Слишком яростно развернул газету и покраснел.

– Принеси два лимонада, моя хорошая, – велел граф подбежавшей горничной и сел.

Он был так явно доволен, что Маркуса покоробило. Еще и распоряжался в его доме, словно в своем. Маркус громко сложил газету и сказал горничной:

– Мне – воды.

После чего уставился на сидевшего перед ним «сюзерена». Себастьян всегда выглядел моложе, как и его собственный брат, но сейчас он просто светился сквозь медовый загар. Словно по венам текла не кровь, а персиковый сок. И Маркус, откинув зависть, буркнул:

– Вы не могли бы делать наследника по ночам?

Себастьян лениво повернул голову и еще ленивей сверкнул зубами. Даже еще вздохнул, блаженствуя… Гад!

– Ты ведь знаешь, как я всегда любил все твои работы… Дай хоть пощупать оригинал, – Себастьян смачно хрустнул шеей и рассмеялся. – Я тоже всегда мечтал прикоснуться к выпуклому искусству.

Маркус почувствовал, как он вспыхнул. Себастьян был одним из немногих людей в семье, что говорили ему «писал», а не «рисовал». Но теперь Маркус видел в его интересе расчет и то особое любопытство, что вылилось в вакханалии наверху.

– Ты отец восьмерых детей и знаешь, что все это давно не нужно. Она, наверняка уже беременна! С самого первого раза. Заставь ее сделать тест и прекрати этот чертов цирк!

– Ты что-то имеешь против секса, вообще, или против меня лично? – едко спросил Себастьян.

Маркус сжал зубы.

Да, он имел очень многое против него лично! И прошедшие годы ничего не изменили.

– Ты женат на самой прекрасной женщине, которую в грош не ставишь, – процедил он. – Ты заставлял ее рожать, пока… все там не пришло в негодность. Она родила тебе сыновей, пока ты изменял ей со всем, что способно двигаться! Ты приводил в ее дом детей от своих любовниц, и мой брат тебе подыгрывал! Но то, что ты сейчас делаешь, это просто верх бесстыдства.

Себастьян не дрогнул, не изменился в лице. Лишь стек, которым он постукивал по закинутому на колено сапогу, вдруг стукнул чуть громче.

– Если она такая прекрасная, почему на ней женат я, Маркус? Нет, объясни мне все с твоей точки зрения. Мне было двадцать, когда Седрик прострелил себе голову. Мой отец умер. В доме распоряжался дядя. А твоя мать имела влияние, в отличие от моей. И если бы ты пошел к ней, если бы ты ее попросил, она нашла бы способ женить меня на ком-то еще. Так почему эта распрекрасная женщина оказалась моей женой?

Его взгляд был холодным и острым и когда граф повернул лицо, Маркус даже не сразу нашелся с ответом.

– Я ничего не мог поделать.

– Что ты пытался поделать?

Маркус опять смолчал. Он говорил с матерью, но так и не смог озвучить, почему на Марите не должен жениться граф. Ему самому тогда было восемнадцать и мысль о свадьбе пугала. И Марита потом еще много лет с ним не разговаривала…

– Ничего, правда, ведь? – сказал Себастьян. – Вы все так любите осуждать меня, но кто из вас сам хоть что-нибудь сделал? Хоть что-нибудь?.. Тебе она, может и прекрасная, а по мне, так зануднее в целом мире нет. И за все эти годы, что я женат на ней, она ничего не сделала, чтобы изменить это. Она пыталась лишь изменить меня. Кастрировать. Сделать тобой.

Себастьян убрал сапог с колена и поставил ногу на пол.

– Если тебе так жаль ее, что э ты сам не сделал ее счастливой?.. Почему за все отвечаю я? Ты никогда не думал, что я и сам человек? И могу иметь какие-то собственные виды на счастье?

– С девчонкой, которая годится тебе в дочери?

Себастьян пожал плечами.

– В младшие дочери, – уточнил он.

– Извращенец!

– Знаешь, что самое прекрасное в наши дни? Любой может быть любым. Мужчиной, женщиной, белым эльфом. Жениться на людях своего пола, изменять пол. Но не дай бог мужчина в годах признается, что любит молоденьких и упругих девок. Его немедленно назовут извращенцем! А на мой взгляд, извращением было спать с Маритой.

Маркус буквально задохнулся от ярости, но с лестницы раздались спасительные шаги. Верена, сама загорелая и сияющая в белой широкой майке и шортах, выбежала на террасу и обхватила Себастьяна сзади, зарывшись лицом в его волосы.

– Я готова!

– Присядь, – сказал граф и усадил ее к себе на колени. – Я заказал лимонаду.

Верена села.

Ее босые ноги едва касались плит. Маркус поднял глаза и тут же отвел их. Одного взгляда было достаточно. Грудь под майкой сильно выступала из чашечек бюстгальтера. Она была беременна. И знала это. И прятала свой живот.

Горничная принесла лимонад и воду. Схватив стакан, Маркус сделал большой глоток.

– Вы опять поругались? – спросила Ви.

– Твоя дядя категорически против секса, – честно ответил граф.

– Да, Джессика рассказывала мне, – ее голос звучал враждебно. – По его мнению, все должны размножаться при помощипартеногенеза.

– Это какая-то новая поза? – придурился граф, резко пощекотав ее и Верена взвизгнула, развернулась, смеясь и защищая руками бока.

Казалось, даже воздух вокруг них искрит и плавится. Закинув за колено ступню, Верена обняла любовника за шею, прильнула к нему всем телом и нежно поцеловала в висок.

– Ты такой красивый, – сказала она серьезно и Маркус, не в силах и дальше это выдерживать, резко встал.

– Даже Джессика питала какое-то уважение к чужим чувствам! И ей хватало такта не обжиматься с любовником на виду у всех.

Верена устало обернулась и взгляд, что Маркус случайно ухватил много лет назад, когда писал Аида и Персефону, снова уперся в него. Она нашла того Папочку, с которым могла бы спать и ничто в мире не могло отвести ее от него. Может, если рассматривать все так, никакой Себастьян не извращенец?.. Какой мужчина откажется от девчонки, которая любит тебя всецело и безоглядно?

– Мы и так уже затягиваем ремонт, чтобы пощадить чувства Мариты, которая даже член ко рту подносит на вилке! – процедила она. – Можно, кто-то в этой семье пощадит и мои чувства?! Я не тайно с женатым мужиком путаюсь, я официально, по тяжкой необходимости, собираюсь стать матерью его сына. Можно я тоже немножечко удовольствия получу в процессе?!

– Можно, – сказал Себастьян, когда онемевший Маркус так и не нашел, что сказать. – Только не груби дяде, детка…

Этим всегда занимаюсь я.

Верена:

Мой организм серьезно отнесся к свои обязанностям.

Забеременела я быстро, носила легко, а родила в срок и быстро.

Рожала я дома, – как это модно называлось, – через оргазм. Однако Себастьян настоял, что в холле будет ждать бригада настоящих врачей. На случай если возникнут какие-то сложности и понадобится кесарево, или ребенок наглотается околоплодных вод.

Сложностей не возникло, хоть мальчик родился крепкий и довольно большой.

– И все же, оргазм, это совсем другое, – сказала я повитухе, которая показала мне сына, потом уснула, и проспала весь день.

Имя мальчику уже выбрали, – Рихард, в честь пращура, который первым решил привести в свой замок вторую жену. Сыновья Себастьяна могли называть на P или R и благозвучных среди них почти не осталось. Рихард же, при желании, мог называться Ричардом или Ричем.

К тому времени, как я проспалась, его уже так и звали. И Лиз, и Мария и даже Маркус с отцом. И он заслуживал это имя. Только родившись, он заявил права на несколько крупных капиталов и все уже по разу успели пошутить по этому поводу и даже позвонить дяде Марти, когда вдруг:

– Что сказал Себастьян? – спросил кардинал и Лизель ошеломленно моргнула, сообразив, что именно его и не известили.

– О, черт! – опомнилась я.

Беременность протекала настолько легко, что мы занимались сексом почти что до самых родов. В буквальном смысле: воды отошли в тот момент, когда я принимала душ, проводив до дверей Себастьяна. Я тут же закричала, что началось и акушерки увели меня в специально приготовленную комнату, а через три часа уже поздравили с сыном.

Родня, привыкшая наблюдать, как Марита раз за разом рожает мальчиков, которых отец лаконично зовет «приплодом», решила подождать, пока все закончится. А когда все закончилось так легко и быстро, его, на радостях, позабыли.

И лишь когда Мартин спросил, как тот среагировал, всем стало чуть-чуть неловко. Даже Марите, которая прискакала одной из первых.

– Но он никогда не интересовался детьми! – смущенно объяснила она. – Я как-то и не подумала… Он заметил, что у нас дети есть, когда Филипп смотрел «Черного красавчика»!.. Он хлопал в ладошки и кричал: «Лошадь, как у папы!» и граф сказал: «А это тут у нас кто?»

Лизель пожала плечами.

– Марита права. Себастьян с утра на конюшне, «играет» с Брутом. Я обещаю показать ему Рихарда, когда он сможет ездить верхом.

Мартин чуть поворчал, но признал ее правоту и попросил сказать «крошке Виви», что она умничка.

Крошка Виви, которой только что крепко-забинтовали грудь, была занята. Выслушивала от Мариты, какая она эгоистичная дура.

– Ты не понимаешь, – возмущалась она, пока я держала Рихарда на коленях, раздумывая, как смогла выпихнуть это из себя и при этом выжить. – Ребенку необходима грудь!

– Мне она тоже необходима!

– У меня сердце разрывается, когда я смотрю на этого крошечку, и думаю, что ты не хочешь его кормить.

– И ты решила угробить мои соски, чтоб твое сердце не разрывалось!

–Лизель!.. Скажи ей!

– Лизель, скажи ей!

– Я тебе позже перезвоню, – проговорила Лизель на заднем фоне и устремилась к нам. – Да что вы опять ругаетесь, как лесбийская пара?.. Э.. Себастьян? Что ты?.. Тебе сказали?

Мы перестали ссориться и, смущенные обернулись ко входу.

– Кто это? – уставившись на ребенка, чуть слышно выдохнул счастливый отец.

И лишь потом, когда вся нелепость вопроса, уместилась у него в голове, подошел к нам и опустился на колени перед кроватью.

– Черт, Ви! И у тебя человек. Я же просил жеребчика!..

– Ты хоть раз в жизни можешь нормально отреагировать? Без дурацких шуток?! – спросила Марита, но мне показалось, что в глубине души, она удовлетворена.

– А ты хоть раз в жизни можешь не портить момент?

– Ты никогда не изменишься. Никогда!

– А с чего ты взяла, будто я хочу измениться?! – ответил он.

Я, лично, нравлюсь себе как есть.

Новый ребенок в семье, всегда был событием.

Рихард был не просто ребенком, он был самым богатым графским ребенком. Его признал своим наследником Мартин, как обещал. Лизель свое завещание не меняла, но я была ее основной наследницей, так что Рихард наследовал бы за мной. Решение Ральфа стало для меня неожиданным, а Филипп сказал, что если не потратит все деньги на инвестиции, то тоже, пожалуй, упомянет брата.

Всем, кроме меня подали шампанское и Себастьян первым поднял бокал.

– За моего сына!

Малыш Рене, которого болезнь лишила надежд, – хотя все в один голос твердили, что это все ерунда, – расплакался, уткнувшись в локоть Мариты. Та под каким-то предлогом быстро от него отошла и бедный, забытый всеми ребенок, остался со своим горем наедине. И Лизель, вздохнув отошла от Мартина, прижала Рене к себе. Не знаю, что она ему нашептала, но вскоре у мальчика заблестели глазки, он вытер мордочку и послушно высморкал нос.

Я видела, как он подошел к отцу и что-то спросил, а тот присел на корточки и взяв его личико в руки, что-то сказал. Серьезно и веско. Обрадованный Рене крепко обнял его за шею и радостно расправив руки, как крылья, побежал к лестнице. Себастьян извинился перед гостями и пошагал за ним.

Похоже, мальчик решил посмотреть на брата.

Марита втиснулась в кружочек вокруг меня, поздравила, что-то еще сказала, потом посоветовала ловить момент, пока Рихард мал и защебетала о том, как страдает без своих мальчиков. Близнецы еще летом отправились в Штаты, а Фердинанд – в Вену, стажироваться у какого-то скрипичного гения и не хватало Марите лишь его, но… Все ахали и сочувственно соглашались, хотя всего лишь пару минут назад, ее самый младший мальчик плакал от горя, а Марита, словно таракана, стряхнула его с руки.

Никем незамеченная, я вышла из круга и поднялась наверх. Рене никогда не был моим любимцем, он был дичок. Но его горе меня растрогало. Я собиралась постучать и войти, но дверь была приоткрыта, и я замерла, услыхав, о чем они говорят.

– …а если бы я тоже получил деньги, ты любил бы меня?

– Я и так люблю тебя.

– Но к нему ты все время ходишь! А я уже стал опять тебя ждать. Ты всегда на конюшне, а когда не работаешь, ты уходишь к Ви. Маргарет боится твоих коней, а одному мне мама не разрешает.

– Я ходил к Ви, пока Крыло не было готово. Теперь Ви будет жить здесь и никуда я ходить не стану.

Это было настолько знакомо, настолько выстрадано, что мне пришлось зажать рот ладонью и крепко закрыть глаза. Я знала, каково это – устать ждать отца.

– Можно я тоже буду жить тут? – спросил Рене жалобно. – Тут же много комнат.

– Твоя мама не разрешит.

– А как она узнает? Она все время с кем-то встречается, а мне говорит, чтоб я пошел поиграть. А с кем мне играть? У меня нет таких братьев, как у других. Я даже ем всегда один или с Маргарет, потому что маме не нравится, когда я говорю за столом.

И Себастьян вздохнул. Судя по шороху, прижал ребенка к себе.

– Нельзя, да?

Всхлипы.

– Сынок… Ну, не плачь…

На этом месте я постучала.

– Простите, я не хотела подслушивать… – я достала салфетку и высморкалась. – Рене, ты всегда можешь приходить, чтобы повидаться с папой. И можешь говорить за столом, если ты захочешь.

Себастьян поднял глаза, Рене все еще стоял, уткнувшись лбом в его лацкан.

– Вот теперь видишь, – сказал отец, пытаясь заставить сына поднять лицо, – почему я всегда ухожу жить к ним? Твоя мама и мне не позволяет говорить во время обеда.

Рене хихикнул, но так и не обернулся. Себастьян взял его за предплечья и оторвал от себя.

– Верена тоже раньше была одна. Когда она родилась все остальные дети были большими, или еще совсем маленькими. И ее мама тоже запрещала ей говорить за столом, а папа много работал и не мог с ней играть. Она могла бы и тебя научить, как можно играть, когда ты один.

– Но с ней играли Филипп и Ральф! И у нее была собака, как на картинках у Маркуса.

– Я и тебе могу завести собаку… – Себастьян осекся и Рене закончил:

– Мама не разрешит.

– Филипп и Ральф играли со мной, потому что были влюблены в мою маму, – сказала я, наклонившись к мальчику и тронула его за плечо, как делала Лизель. – Ты ведь помнишь Джесс? Ну, так вот, я теперь просто обязана играть с сыном Себастьяна… Если хочешь, я отведу тебя к своей новой собаке. Тот черный дог, что живет у дяди Фреда и дяди Маркуса очень добрый и ты мог бы поиграть с ним.

– А он меня не укусит?

– Конечно, нет!

– Он тебя целиком проглотит, – шепнул Себастьян и мальчик расхохотался.

– А ты могла бы повести меня на конюшню? – спросил он, смущаясь.

– Конечно, – сказала я. – Когда я поправлюсь, мы могли бы даже вместе кататься, пока ты не дорастешь до большой лошадки и будешь ездить с твоим отцом, как Филипп и Ральф.

– А когда ты поправишься?

– Примерно через два месяца. Когда кончится зима.

– Видишь? – спросил отец. – Столько возможностей, а ты до сих пор обедаешь с Маргарет. Знаешь, что, завтра же… – он коротко посмотрел на меня и я энергично кивнула. – Завтра же приходи к нам ужинать и мы с тобой как следует, весь ужин, проговорим.

– Но мама не разрешит! – возразил Рене, упрямо не оборачиваясь, но руку мою не скинул и это было уже хорошо. – Она говорит, что я не должен мешать тебе и Верене. Что у вас там своя семья и другим детям нет места.

Это тоже было знакомо до боли!

– Вот, сука! – не выдержала я, но спохватилась и объяснила Рене, который аж обернулся. – Комар укусил!

– Тут нет комаров. Зима ведь…

– Ммм, видимо завелся! – я пожала плечами.

Себастьян спрятал улыбку, резко отвернув голову.

– Твоя мама правильно говорит, нельзя приходить, когда тебя куда-то не приглашали. Но если твой папа сам пригласил тебя, ты можешь приходить к нему, когда хочешь. Это все-таки его дом, а не мой или твоей мамы.

Рене рассмеялся и порывисто обнял отца. Я улыбнулась и отошла к кроватке. Посмотреть на собственного сына. Внизу уже наверняка говорили о патологиях. Что быстрые роды – это нехорошо. Что, мол, ребенок, – который выскочил слишком быстро, не разорвав при этом на части мать, – окажется дефективным. А если он не окажется, то я окажусь. Мол, Лиз и Джессика обе родили рано и очень даже легко. Да только вот, по одному разу. И что мой сын – совсем не мой сын, мы его заказали на Амазоне.

Рич сконцентрировал на мне взгляд. Он все еще пугал меня, когда вдруг ловил мое лицо в фокус и замирал. Я наклонилась, взяв его на руки, осторожно поддерживая головку на сгибе локтя. Он был такой маленький и в то же время тяжелый, что я боялась его сломать. Материнских инстинктов у меня не было, но я так живо помнила каково это, – быть ненужной матери, – что при встрече с чужой трагедией, стало не по себе.

И я решила, что полюбить его, смогу даже без инстинктов. Ведь он сын Себастьяна. Как его не любить? Рич раскрыл ротик в подобии улыбки, которую педиатры называли желудочными коликами, и я почувствовала тепло в груди.

– Мой сладкий маленький пирожочек. Ты тоже сможешь говорить за столом.

– А как он ест без зубов? – спросил Рене, держась за деревяные прутья кроватки.

– Он пьет из бутылочки, как маленький жеребенок, – сказал Себастьян. – Если хочешь, няня покажет тебе.

С лестницы раздались шаги и няня, выходившая зачем-то, ввела Филиппа.

– Вас потеряли, – сообщил он. – Чего ревешь, Шибздик? Из-за наследства?.. Да пошутил я, – он довольно крепко потер ладонью светлую макушку Рене. – Тебя я тоже упомяну. Скажу, чтобы тебе привет передали.

– Прекрати! – обрубил отец. – Тебе тридцать лет, ему – девять! Мог бы пару раз снизойти и поговорить с братом по-человечески. Ты тоже когда-то ревел, когда услышал про семинарию.

– Филипп ревел? – ужаснулся Рене, а старший даже слегка смутился.

– Я с достоинством, по-мужски, плакал… Не то, что ты, – проворчал Филипп и все рассмеялись.

Я еще раз прижала Рича к груди и передала няне, которая осторожно положила его назад в кроватку. Затем подтолкнула всех остальных к двери. Няня помогла мне сменить салфетки и забинтовала грудь. От запаха Рихарда, у меня отчего-то всегда приливало молоко, хоть я ни разу и не кормила, даже не сцеживала.

Когда я прижимала его к груди, в душе оживали все те ощущения, что я испытывала раньше. Пока носила его в себе. Восторг и безграничное, ни с чем несравнимое счастье.

– Теперь уже недолго осталось, – сказала няня, внимательно изучив салфетки. – Скоро организм перестанет так реагировать и молоко у вас окончательно пропадет… – няня была ровесницей Себастьяна и ярой противницей современных тенденций. – Одна моя нанимательница кормила, пока ребенку не исполнилось восемь лет. Муж к тому времени от нее сбежал, и она пыталась удержать сына.

– Восемь? – у меня пропало дыхание. – Она сумасшедшая!? Куда только смотрит комитет по делам несовершеннолетних?

Няня поджала губы.

– Они там все сумасшедшие. Нынешние дети – самые неприспособленные из всех, – заявила она. – Просто большинству женщин не на что себя больше употребить, и они не позволяют детям взрослеть.

Когда я вышла, все трое все еще стояли у лестницы и Себастьян держал Рене за руку.

– …и чтобы я не слышал, как вы ругаетесь! Особенно, за столом, – он обернулся и сбавил тон, предложив мне вторую руку. – Ты, Фил, в детстве был точно такой же. Копия! А ты, наверняка вырастешь таким же, как он. Вы оба плюетесь в зеркало, а раз хватает мозгов ругаться на равных, могли бы друзьями стать и обсуждать что-нибудь другое… Ты как, в порядке? – он обернулся ко мне.

– Да, – выдохнула я, продолжая думать о восьмилетке с сиськой во рту.

Я в таком возрасте уже перестала разговаривать с Ральфом, приревновав его к Джесс. А через пару лет уже сама мастурбировала.

Но вряд ли все они хотели об этом знать.

Примерно через неделю после того приема, мы ужинали всей лоскутной семьей. Традиционно ужинали бутербродами. Три сорта хлеба, бесчисленное количество сыра, салями и ветчины… Маринованные и свежие огурцы, оливки, помидорчики-черри. В общем, – ничего особенного, – как это называла Марита. У нее была странная привычка – преуменьшать собственные достоинства и ждать, что другие оценят и убедят ее.

Возможно, будь ее мужем кто-то милый и добрый, так бы оно и было, но Себастьян был слишком занят своими мыслями, чтобы разгадывать еще и ее. С ним следовало говорить по-военному: быстро и четко. Намеков он то ли не понимал, то ли притворялся.

Мы с ним договорились сделать ребенка, Себастьян приходил почти каждый день. Когда живот стало уж не скрыть, я осторожно объяснила, что стала уже не такая гибкая. Он посмеялся и ответил, что не слепой. И я придумала целый научный комплекс обоснований, что беременным женщинам секс просто необходим. Для хорошего настроения и легких родов. Себастьян улыбнулся, кивнул и мы продолжали.

После родов все кончилось. Абсолютно все. Когда я переехала в Западное крыло вместе с Лизель и парой специалистов по йоге для беременных и специальной диете, он приходил – посмотреть на Рихарда, или просто отдохнуть от нытья и сомнений вечно неуверенной в чем-то Мариты. Но разговаривал почти всегда только с Лизель, а если мы и оставались наедине, то лишь затем, чтобы поболтать о делах семьи, или же делах Цезаря.

Про секс он не спрашивал, – видно знал, что после родов мне нужно время восстановиться. Но я все равно считала по пальцам дни и обижалась, что Себастьян – нет. И, словно чувствуя это, он заходил все реже. И даже есть предпочитал где-нибудь в гостях.

Сегодня он ужинал с нами лишь потому, что прибыл из Рима Мартин. Очень довольный тем, что его «голубоглазая девочка» теперь живет в замке племянника и ему не приходится разрываться на два дома.

Разговор шел о новостях.

Мартин осмотрел Рихарда, потом под мягким нажимом Лизель, немного поговорил с Рене и после долгой беседы с глазу на глаз с самой Лизель, пребывал в отличном расположении духа. Он никого не порицал, не осуждал, не гнобил и не проклинал властью «от бога данной». Поэтому за столом царила расслабленная домашняя атмосфера.

Лишь Марита волновалась, довольно ли всем еды и счастлив ли дядя Мартин, а я, которую волновал племянник, – доволен ли едой Себастьян.

– Отличный парень, сынок! – сказал дядя Мартин, слегка раскрасневшийся от вина, и подал племяннице свой бокал, чтобы вновь наполнила. – И этот вот юный отрок… Красавчик, и весь в тебя… После долгой беседы с оным, стал я вдумчив и вяло меланхоличен. Не был ли я несправедлив к твоей законной супруге и немножечко, самую малость, груб?

Подпив, дядя Мартин любил поговорить на доисторическом языке, который был в обиходе у динозавров. Он был высокий, крепкий мужчина, хотя и начал усыхать с возрастом; но очень любил развалиться, выпятив воображаемое пузо и начать поучать домочадцев поверх него.

– Самую малость – не был, – сказала Лизель. – Если уж ты грубишь, то грубишь. Об этом не беспокойся.

Мартин аж просиял; словно она ему комплимент сказала. И тут же, поцеловал ей руку, окончательно всех смутив. Слишком уж красноречивым был его взгляд, слишком влажно впились в ее ладонь губы.

– Люблю я эту девчонку, – сообщил он всем и перешел к делу. – Что у нас дальше в планах, Себастьян? Когда второй?

– Дорогой, моя девочка – не автомат с газировкой, – сказала Лизель и отобрала у него руку.

– Марита рожала и не жужжала! – возразил он, забыв о присутствии за столом «отрока».

– Будь я ее матерью, я бы такого не допустила.

– Я… право не знаю. Мне всегда хотелось иметь большую семью, – застенчиво вставила графиня, которая в присутствии Мартина вела себя, как подросток и всеми силами пыталась ему угодить.

– Ты обратилась в правильное место, – без тени улыбки ответил муж.

– А ты не хочешь большую семью? – не унимался Мартин, теперь уже разглядывая меня.

– У нас и так большая семья.

– Я бы не отказался получить дочь, – подбросил Себастьян.

У меня выпали глаза: что-о-а?!

– Да, девочка – было бы чудесно, – вздохнула Марита. – У нас в роду, в самом деле, все больше мальчишки. Джессике повезло.

– Это Ви повезло, что Джессика, как и я, по крови была Ландлайен, – высказалась Лизель. – И, если хотите знать, я плакала, когда узнала, что будет девочка и молилась, чтобы Ви пошла в нас. Вы, Штрассенберги, красивые мужики и с вами мало кто сумеет сравниться. Но женщины у вас слабые. Твоя мать, Марита, была не из них и вас с Ви даже эта бледность не портит. Лишь добавляет шика и ледяной остроты. Но в ее дочери от Себастьяна, заговорит штрассенбергская кровь! Ты, правда хочешь, чтобы по дому бегала белесая каракатица с широченным задом и ножками, словно у рояля? Я – нет. Нам повезло, что Рихард родился мальчиком. Не будем же искушать Природу.

– Да, тут ты можешь оказаться права, – разочарованно протянула Марита. – Простите… Так мечтала о дочке.

– Конечно, Лиззи права, – мрачно сказал ей кардинал. – Если и заводить, что только парней… На каком месяце можно определить пол ребенка?

– На любом, – рубанула Лизель, дав понять, что она не шутит. – Поднимись наверх и попроси няню распеленать его.

– Но, Лиззи!..

– Нет, я тебе сказала! У них прекрасный, здоровый сын. Здесь тебе не питомник.

Я сидела, подобравшись на самом кончике стула и только что не кусала от страха нож. Вздохнуть я осмелилась, лишь когда Мартин, ворча, откинулся на спинку собственного стула.

Себастьян едва заметно сузил глаза и расширил ноздри. Ему явно не понравилось, как открыто его исключили из обсуждения. Даже говоря «нам», Лизель имела в виду меня и себя, и Мариту; даже Мартина, но никак не его.

– А ты что скажешь? – спросил Себастьян мрачно. – Ты бы хотела других детей?

– С ума сошел?! Нет, конечно!

Себастьян посидел несколько секунд, потом встал и положил салфетку.

– Что скажешь, если мы оденемся потеплей и чуть-чуть пройдемся? – спросил он сына; Рене с готовностью подскочил.

Когда со стола убрали и дядя Мартин, вообразив себя Цицероном, завел какую-то речь для Лизель и Мариты, я тоже встала и под каким-то предлогом, ушла к себе. Я слышала, как Себастьян и сын вернулись, – крыло и основной замок соединял большой гулкий коридор. Слышала, как он мальчик торопливо моется в душе и как кричит Себастьяну название книги, которую он хочет почитать перед сном.

Дядя Мартин по-прежнему разорялся в большой гостиной. Похоже, его репертуар пополнился, – женщины хохотали до слез.

Я приняла душ, чтобы хоть как-то скоротать время, приоткрыла дверь и начала ждать. Когда Себастьян аккуратно прикрыл дверь сына, чтобы пойти к себе, я пробежала по коридору и шепотом окликнула с Галереи:

– Будет минутка?

Он поднял голову. В полумраке Себастьян так напоминал Филиппа, что я порой вздрагивала. Он был так мрачен, что мне почудилось – те девять месяцев, что мы были счастливы, просто приснились мне.

– Сейчас? Погоди, ладно… Я только в туалет заскочу.

Я вернулась, с тяжело колотящимся в груди сердцем и спрятала ледяные ноги под одеяло. Что за бредовая идея с дочкой?.. Не он ли рассказывал мне про долг и то, что ему даром не нужны дети?! А еще, что во мне подержаться не за что, кроме генофонда… Что, если секс со мной, ему не так уж и нравился? Что, если он просто-напросто делал все, чтобы я не бузила и родила здорового, по возможности, малыша?..

Я не заметила, как вошел Себастьян, пока он не прикрыл за собой дверь.

– В чем дело? – спросил он мрачно. – Почему ты не там, внизу?

– Дядя Мартин мне очень нравится… особенно на портретах. Чтобы смеяться над его шутками, я должна постареть.

Себастьян вежливо улыбнулся. После родов он будто провел между нами линию, которую не собирался пересекать и весть, что он хочет дочку, меня добила.

Мы что, теперь? Будем заниматься сексом ради деторождения? Как лошади? Я завела речь издалека, но быстро перешла к сути.

– … я и первого родила только потому, что выхода не было! – заканючила я. – Как тебе в голову пришло поддерживать этот бред? Мы так не договаривались.

– Мне просто показалось, ты была в восторге беременности и не против родить еще одного или даже двух.

– Десятерых! – огрызнулась я.

Себастьян меня видел только во время секса. Беременность была побочным эффектом восторга, а не причиной. Что он за идиот?

– Я тебя еще за столом услышал, – сказал Себастьян и чуть склонил голову, будто вопрошая: и это – все?

Подумав, я неловко стиснула пальцы. Я и в первый-то раз затащила его в постель только потому, что дядя Мартин хотел получить наследника. Что будет дальше? Отныне, я буду всегда одна? Как Марита? Среди художников?

– Молоко уже полностью перегорело, – сказала я прямо. – Грудь мягкая и совсем не болит…

Если он больше не хочет меня, хорошо. Дядя Мартин получил своего наследника. Если Себастьян сейчас повторит все то, что он говорил мне в самом начале, я просто уеду отсюда, куда глаза глядят и никогда больше никого из них не увижу. Если я не нужна им, зачем они мне?

– И мне лично кажется, что снизу все уже зажило, но врач умоляет подождать еще хоть пару недель. Говорит, что лучше перестраховаться, чем сразу резко начать и еще полгода лечиться… Но укол мне уже поставили.

– Какой укол?

Я ощущала себя почти девственницей, которая впервые осталась с кавалером наедине. Себастьян любил выставлять людей дураками, когда притворялся дураком сам… Но в этот раз он явно не притворялся.

Он недоумевал.

– Гормональный! – я и с вызовом поджала к груди колени.

– Зачем?.. – брякнул он с искренним удивлением.

И я поняла, что все кончено.

Мне показалось, по лицу пошла рябь. Задергался рот и нижнее веко. Я толком не разобрала, какое именно, да это и не играло роли. Он, что? Издевается?.. Я опомнилась, обнаружив, что перестала дышать. Комната плавилась и туманилась.

– Ну, как «зачем»? Чтобы, я больше не залетела, и мы могли заниматься сексом, как раньше.

– Лично я считаю: беременность не болезнь. Если кобыла выкидывает от малейшего стресса, не нужно беречь ее жеребят… То есть женщина. Я имел в виду, женщин.

Лизель тоже так думала.

Что если ребенок держится, его даже специально не вытравишь из себя. А если нет, то не надо насиловать бедолагу жизнью. Но я-то говорила не о беременности!

– Ты издеваешься надо мной, или что? Я не буду больше рожать, я тебе сказала! – я всхлипнула, меня начинало трясти. Мы шли на второй круг. Он делал вид, что не понимает намеков, а я не знала, как мне еще конкретнее быть!

– А я сказал, что я понял. Гормоны зачем колоть?

– Ты, вроде, говорил у тебя были любовницы, – сказала я, пытаясь не заорать.

Если он сейчас скажет, что те девушки были для любви, я просто не выдержу. Я его убью!

– Не было у меня никого весь последний год! За кого ты, вообще меня держишь? Я в жизни бы не стал рисковать тобой и ребенком! Нельзя быть стопроцентно здоровым, если кого-то имеешь на стороне. Даже микрофлора…

– Прекрати это! – попросила я, практически на волосок от истерики.

– Да что такое опять? – Себастьян тоже повысил голос. – Чего ты от меня хочешь? Чтоб я нашел любовницу, или что?!

– Не переворачивай слова у меня во рту! – выкрикнула я, но швырять подушечки не осмелилась.

Марита как-то рассказывала, – граф не из тех людей, которые молча терпят истерики. Может и «подлечить» наложением рук. Да и Филипп с такой легкостью выступал против Джесс, – что явно говорило о его детском опыте. Я видела пару раз, как Себастьян раздавал затрещины сыновьям и очень не хотела получить собственную. Рука у него была довольно тяжелая.

– Ничего я от тебя не хочу! – я умолкла, пытаясь справиться с детскими обиженными слезами. – Возомнила, будто нравлюсь тебе, как женщина! Что ты не заводишь детей со всеми девчонками, с которыми спишь, вот что!

Какое-то время Себастьян стоял, застыв. Словно на него прямо с неба свалился Цезарь и ударил подковой по голове. Потом он шагнул к кровати и посмотрел на меня.

– Ты пытаешься сказать, что ты противозачаточный укол сделала, или что?

– Я не пытаюсь, я прямо так и сказала!

– Ты сказала «гормональный».

– Это одно и то же! Помнишь, ты спрашивал, буду ли я принимать таблетки, а я сказала, что я не собираюсь себя травить… Ты еще прикололся, что в таком случае можешь рекомендовать только воздержание. Помнишь? А я еще сказала: что в настоящее время выбора у нас нет.

Себастьян качнулся, переступив с ноги на ногу, словно раздумывал: стоит ли подходить еще ближе.

– Я помню.

– Ну, вот, целибат кончается. Два месяца уже почти что прошло. Я думала, ты сам дни считаешь… А ты опять мечтаешь иметь детей!

Себастьян сделал еще шаг ближе и сел, ухватив меня неловко за подбородок.

– Погоди, так тебе просто нельзя было заниматься сексом после родов? – протянул он. – Вот что ты имела в виду насчет воздержания.

– Ну, естественно! Я все-таки, родила ребенка!

– Беременность тебя до самых родов не останавливала. Я думал… Погоди, он тебе там что-то порвал?

– Нет, но все равно нельзя было, там же… Господи, Себастьян! Я не хочу обсуждать с тобой гинекологию. Только контрацепцию. Нельзя. Еще две недели.

– Знаешь, любимая, нам надо еще раз проработать коммуникацию, – сообщил он. – Я чуть не поверил, что в самом деле детей хочу.

– Так ты не хочешь больше?

– Только тебя!

Он сел ко мне на кровать и я с облегчением взобралась к нему на колени. Какое-то время, Себастьян молчал и я, не вытерпев, отстранилась, чтобы увидеть его лицо.

– Все в порядке?

– Да. Но хотя бы оральный секс уже можно? – спросил он.

– Естественно. Только сперва прими душ.

Себастьян рассмеялся, поцеловал меня и медленно опрокинул на спину.

– Ladies first, – сказал он, наклоняясь.

Я громко выдохнула, откинув голову. Боже, как хорошо… Но тут, кто-то закричал. Кто зарыдал… По общему коридору из Галереи в мое крыло, громко шлепая босыми ногами о каменный пол, бежал ребенок.

– Папа! Папочка! – закричал Рене, стуча кулачками в дверь, а потом расплакался. – Папочка…

Дядя Мартин умер!

То была долгая и очень темная ночь.

Утратив сразу же все амбиции, Лизель по большей части сидела у огонька. В том самом кресле, где Мартин в последний раз не дорассказал анекдот про епископа и монашку, и молча смотрела перед собой.

Ее не волновала больше ни власть в семье, ни семья, ни Рихард. Встревоженная Мария, переселившись к старой хозяйке, распоряжалась нянями. Я занималась домом. Марита обещала, что позаботится о похоронах. Лизель же просто сидела у камина и плакала, даже не замечая, что она плачет.

Абсолютно сломленная, погасшая, потерявшая интерес ко всему. По завещанию, часть капитала Рихарда сразу же отходила его отцу, второй должна была управлять сама Лизель, но видно было: ей теперь наплевать. Если бы все мы провалились в небытие, она не заметила бы.

И больно было видеть ее такой. Лизель, которая никогда не теряла присутствия духа. Разве что один раз, когда она рыдала на псарне.

– Всю жизнь я потратила, гоняясь за большими деньгами… – сказала она, когда я умоляла ее хотя бы выпить чашку какао. – А время шло и теперь его не вернуть… Ни за какие деньги.

Мария, которая сварила овсянки, отодвинула меня в сторону и встряхнула Лизель.

– Возьми себя в руки, фата! – строго сказала она и суеверно перекрестилась. – Если ты так и будешь сидеть в этом кресле, все кончится тем, что Мартин услышит и заберет тебя!

Это был первый раз за ночь, когда Лизель хоть как-то отреагировала на окружающий мир. Она огляделась вокруг и вдруг разрыдалась. И все, стоявшие вокруг нее полукругом, словно она была здесь хозяйкой, и к тому же вдовой, молча склонили головы.

В чужом горе нет ничего привлекательного, а дядя Мартин по большей части был громогласным тираном и идиотом, но эти двое так любили друг друга. Теперь же, Лизель осталась одна. Отец беспомощно присел рядом с ней на корточки. Она припала к его плечу, продолжая всхлипывать и вместе с Марией, он сумел заставить ее подняться и увести…

Наверх.

На похоронах она не проронила ни единой слезинки. Мартин был кардинал и на похороны съехалось немало церковников. Если они и догадывались о чем-то, то поводов убедиться в этом, Лизель не подала. Она была, по сути, его вдовой. Но не могла рыдать над гробом, как вдовы. Они любили друг друга так много лет, но ей нельзя было ни проститься с ним, ни опереться, скорбя на чью-нибудь руку.

С самого начала, как только тело подготовили к погребению и вернули его семье – в гробу со стеклянной крышкой, мотором и вентилятором, гоняющим по гробу холодный воздух, его немедля обступили со всех сторон и стали читать молитвы.

А на похоронах, совсем как на похоронах Джессики, все говорили о человеке, которого я никогда не знала. Преданном слуге Церкви, достойном, чистом…

У кардинала фон Штрассенберга не было ни любимой женщины, ни семьи. Он отдал себя в руки Церкви и Церковь проводила его останки в семейный склеп. Как только дверцы закрылись, Мария и я, молча взяли Лизель под руки и усадили в машину, чтоб отвезти домой.

Я ждала, что оказавшись вдали от всех посторонних глаз, она расплачется и это ее расслабит и успокоить, но Лизель не плакала. Она держала в руках стакан коньяку, совсем одна: Фредерик и Маркус должны были остаться до конца службы и на поминки. Первый, как слуга Церкви. Второй, как второй человек в семье.

– Прости меня, – сказала Лизель. – Прости, что я втравила тебя во все, не догадавшись даже задуматься о таком исходе. Он ни на что не жаловался. Он был абсолютно здоров.

– Не надо сейчас, – я стиснула ее руку.

– А когда надо? Без Мартина, в лучшем случае, его интереса хватит еще на год. Потом он займется чем-то другим и Марита выдавит тебя из графского дома.

– Пожалуйста, не думай сейчас об этом. Если я надоем ему, я сама уйду. Мартину было семьдесят пять. Он все равно не дожил бы до того времени, как Рихард вырастет.

– Да, но Себастьян мог успеть к нему привязаться… Я так сглупила, сблизив его с Рене.

– Лизель, хватит! – я уже сама плакала. – Ты ведь сама сказала, что никакие деньги не смогут возместить потерянных лет. Рене очень милый мальчик, законный сын. И Себастьян – его отец!

– Я была разбита, – проворчала она. – Совсем не думала, что несла. Мартин был священником, даже речи не было оставаться вместе. Если бы я и осталась в Италии, посвятив всю себя ему, он бы давно заскучал и остался с одной из своих любовниц, с которыми сходился в надежде забыть меня.

– В этой семье, хоть кто-нибудь, когда-нибудь, хранил целибат? – ворчливо поинтересовалась Мария и это сработало. Элизабет рассмеялась.

– Да, был у нас такой, Маркград Чистый. Он ушел в монастырь в одиннадцать, а в двенадцать свалился с монастырской стены.

– Что он там делал? – спросила Мария, не давая Лизель опомниться и вновь погрузиться в оцепенение.

– Застукал двух монахов за непотребством и побежал к настоятелю, крича о грехе. Такой вот был чистый, хороший мальчик.

Я закусила губу, вспомнив как Рене барабанил в дверь, крича: «Папа! Папочка!» и чуть слышно всхлипнула.

– Но он поскользнулся и полетел задом вверх, – задумчиво проговорила Лизель, – как рассказывал епископ монашкам.

Наверху раздавался чуть слышный шепот и тихий шелест шагов. Рихарда на время поминок привезли к нам и обе няни, сидевшие наверху, не знали, чем им заняться. А потому прогуливались по Галерее, рассматривая портреты предков, среди которых вряд ли был какой-то Маркград.

– Поди, позаботься о том, чтоб их накормили и вели горничным, чтобы поторопились с комнатами, – велела Лизель. – Мария, ты не проводишь меня в гостиную? Мне нужно побыть одной.

– Не останешься ты одна, еще чего?! – Мария встала и подставив руку, тяжело пошагала к лестнице за хозяйкой. – Ты теперь уже втрое старше, моя хорошая, но горе ведь и есть горе. Я тебя уже всякой видела, так что стесняться нечего. Хочешь, давай поплачь и я с тобой тоже тогда поплачу…

– Мартин не хотел бы, чтобы я плакала, – каким-то упрямым тоном, произнесла Лизель.

– Тогда не хрен было так помирать, – говорила Мария и ее мягкий румынский акцент превращал слова в воркование. – Если бы он не хотел, чтоб ты плакала, он бы просто-напросто заботился о своем здоровье, чтоб тебя пережить.

Я встала и бросила бумажные носовые платки в камин.

Анекдот про епископа и монашек, был рассказан. В последний раз…

До конца.

Две недели спустя Лизель вышла из спальни, одетая и накрашенная, как всегда.

Я как раз была наверху, проверить ребенка и дать указания няням. По большей части мои указания сводились к тому, что они должны дать знать, если что-то понадобится и указать на кнопку звонка. А так же напомнить, что в этом доме огромная, глухая как пень собака, которая любит ходить по лестницам. Если это случится, им следует либо самим обойти его, либо позвать кого-то из домочадцев.

И тем не менее, я была наверху и нос к носу, столкнулась с выходящей Лизель.

– Нам нужно поговорить, – сказала она и я обратила внимание на странность траура. Лизель была в черном платье и красном поясе, в тон красным туфлям.

Она взяла меня под руку, словно она не сидела все это время в комнате, а уезжала из города по своим делам. И повела в маленькую столовую, служившую ей приемной и кабинетом. В столовой уже ждали нотариус и Себастьян.

– Завещание кардинала касается нас троих, – сказала Лизель спокойно, словно речь шла о каком-то другом, незнакомом ей кардинале. – Себастьяна, Рихарда и меня. Но так как ты мать Рихарда, мы считаем, что ты имеешь право присутствовать.

Я осторожно присела на стул. Сердце дрыгалось, взволнованное, а Себастьян едва удостоил меня улыбкой, когда помогал нам сесть. Чтения было короткое и ничего нового в завещании не упоминалось. Большинство племянников уже получили свое при жизни Мартина, остатки он завещал в равных частях, назначив Лизель распорядителем той, что предназначалась ребенку.

Потом она вышла, проводить нотариуса, а мы с Себастьяном остались вдвоем.

– Как вы? – спросил он, устав молчать.

За окном, на фоне свинцовых небес кружили крупные рыхлые снежинки.

– Нормально, – я улыбнулась. – Хочешь повидать Рича? Он пока что не спит.

Себастьян улыбнулся глазами и покачал головой.

– Он вряд ли способен отличить меня от колонны, а сам я не в настроении… Ты думаешь возвращаться?

Я облегченно вздохнула. Боялась, что потеряв дядюшку, который заставил его заводить детей, Себастьян и интерес ко мне потеряет. Он приходил к нам, поговорить с Лизель, как полагается. Он приходил к нам, поговорить с отцом и поругаться, – ради искусства, – с Маркусом. Он даже к Рихарду приходил, но меня ни разу не вызывал, хотя я и была дома.

– Нужно спросить Лизель. Сама я понятия не имею, что делать с ребенком. За нянями наблюдает Мария, а я…

– Ну, так вернись одна.

– Это глупо, но я почему-то чувствую, как будто не имею больше на это прав.

– Имеешь, – повторил он. – За нянями могла бы проследить Марита. Она в этом разбирается много лучше Лизель.

– И она все еще согласна, что я вернусь? Невзирая на то, что Мартина больше нет?

Себастьян вздохнул и взял мое лицо в свои руки.

– Тыковка, – это прозвище он придумал, когда я была беременна и не хотел от него отказываться сейчас, – я иногда встречаюсь с одним арабом, который покупает коней для своего принца. Мы познакомились, сцепившись из-за коня, но оба проиграли аукцион и с тоски решили напиться.

– Арабы пьют?

– Спросила дочь католического священника, – улыбнулся он. – Да, пьют. Но разговор наш среди прочего был о женах. И я спросил его, как так получается, что женщина принимает других жен мужа. Мне чертовски хотелось знать механизм. И он сказал мне: «Мой благородный друг!..» Он не из наших мест, почти что меня не знает… «…по большей части женщины не менее горды и честолюбивы, чем мы с тобой. Но если муж умеет придать своей первой жене статус главной и мудрой правительницы, она с удовольствием станет привечать остальных и относиться к ним, как к дочерям или сестрам!» – он наклонился и ухватив меня за руку, поднес ее к своим улыбающимся губам. – Что нужно Марите? Только титул и дом. Да еще повод устраивать там банкеты. Пока моя задница сидит на них рядом с ней, ей наплевать, где она ночует.

– Ей не плевать! Никому не может быть наплевать, где и с кем находится ее муж.

– Смотря как это подать, – коротко сказал Себастьян и встал, чтобы что-то вынуть из кармана. Щелкнула крышка маленькой бархатной коробочки; белыми искрами сверкнуло кольцо. – Марита была уверена, что я заставлю ее отдать одно из своих. Из тех фамильных, что ей передала моя мать, когда Марита вышла за меня замуж. И вот тогда я вспомнил того араба. Сказал, не говори глупостей: графиня – ты, а это – фамильные украшения жены графа. И как мне обещал араб, она тотчас тебя полюбила. И мне без разницы, как дочь или как сестру… Я слишком уважаемый человек…

Чтоб лазать к тебе в окно.

Филипп:

Иден ему не нравилась.

Вообще.

Филипп понимал это все отчетливее.

Он до сих пор не расстался с ней только из упрямства. Ну и еще боялся, что одну из модельных девушек, не одобрит мать, а наблюдать за восхождением Верены без девушки, не позволяла гордость.

Иден все еще была с ним только потому, что бесила Верену куда сильнее, чем бесила его. Она ревновала, хотя и была с отцом. Ревновала невзирая на растущее пузо и расфокусированный взгляд с поволокой, который Раджа называл Aftersex.

У Иден тоже стремительно рос живот. Вот только не от ребенка. Она решила, что выиграла Джек-пот и совершенно забила на упражнения. Когда глубоко беременная бывшая случайно оказалась рядом с его много жрущей нынешней, Ральф уточнил:

– Ты видишь Иден, как ее вижу я?..

– Нет, – огрызнулся Фил. – Я вижу только Верену.

– О, Ви красавица…

Беременность шла ей, чего уж там. В вишнево-алом открытом платье с тоненькими бретелями, она была похожа на Джессику – свою мать и еще чуть-чуть на Джессику Раббит. Отец стоял рядом с ней, придерживая за талию, – казалось, он помолодел лет на десять. Подтянутый, элегантный как всегда и какой-то… добрый.

Счастливый!

– Такое чувство, у папы, наконец, появился секс.

Ральф не ответил. Он слышал однажды, как Верена взахлеб рассказывала Лизель о своей сексуальной жизни и знал из первых рук: сексом папа занимался и раньше. Много и хорошо. дело было совсем не в сексе.

– Может, у них любовь? – поддразнил он брата.

Взгляд Филиппа буквально снял с его волос стружку.

– Тебя колбасит от радости, что она не со мной, да?

– Да, – ответил Ральф честно. – Если бы она была с тобой, мы бы все время ссорились.

– Ага! Да если бы она тащилась по тем же вещам, что Джесс, ты бы меня давно сбросил. Кому ты врешь, черт смазливый?.. Где Иден?

– Жрет! – Ральф пальцем указал на девушку, которая брала с подноса коктейль с креветками. – Если ты не бросишь эту корову, я со стыда за тебя умру…

Кто-то положил им руки на плечи. Знакомый запах подсказал кто.

– Я пришла показать вам братика, – сказала Верена, сверкая рубинами в волосах и ее белые руки в кольцах поддерживали набухший живот.

В тот миг Филипп готов был ее убить, но не убил: подбежала Иден и широкораскинув руки, воскликнула:

– Привет, именинница!

И взгляд Верены подарил ему удовольствие, которого не дарил даже секс.

И тем не менее, Иден ему не нравилась. Вообще. Особенно сейчас, когда ее вес перевалил за восемьдесят, хотя Филипп подозревал, что это все девяноста.

Сейчас, он видел только ее затылок. Он честно пытался не смотреть вниз и думать о чем-нибудь возбуждающем, но в голову ничего не шло. На днях он пытался расстаться с ней, но Иден ползала у него в ногах, пока он не утомился, а утром подарила машину. Не берлинетту, – конечно, такие деньги кончились вместе с Джесс, – но БМВ, последний Х6. И Филипп, которого Ральф держал за руки, не позволяя излишних трат, повелся. Пожадничал. Захотел.

Его член не был таким продажным.

– Все, – сказал он, не в силах больше терпеть. Ни пытку мокрым ртом, ни полную, сопящую от одышки, женщину. – Хватит! Я больше не могу.

Он оттолкнул ее, застегнул брюки и отвернулся.

– Забери свой подарок и уходи.

– Тебя волновало лишь мое тело! – выкрикнула она.

И Филипп, утомленный таинственной женской логикой, обернулся к ней.

– Когда меня волнует чье-то там тело, у меня член стоит.

В холле…

Птичками засвистел звонок.

Филипп спустился именно в тот момент, когда Рене выбежал из гостевого туалета, подтягивая штаны на ходу. При виде старшего брата он спал с лица и чуть покраснел, не смея поднять глаза.

– Здрасьте! – сказал Филипп, раздраженно.

Рене бесил его одним только фактом существования. И тем, как младшенький лип к отцу, и его манера общаться, и то, как он боялся его, хотя и задирал при свидетелях. Однако, после того, как отец наорал на них, велев им как следует присмотреться, чтобы понять… Филипп действительно присмотрелся.

Он тоже был таким. Мать вся была в Рене-старшем, а он, как собачка ковылял за отцом, пытаясь прилепиться к его штанине, чтобы не отставать. И все равно отец обгонял его. Филипп навеки запомнил то тягучее чувство, что никогда не сравняется с ним, никогда не окажется достаточно хорош, чтобы отец обратил на него ВСЕ свое внимание.

– Надеюсь, ты мой унитаз не разбил? – спросил он, стараясь говорить шутливо и мягко. – Если разбил, я приеду и разобью твой.

Рене хихикнул и посмотрел на него. С испугом и любопытством одновременно. Похоже, он всерьез задумался над словами отца, но понял по-своему. Ему пришлась по вкусу мысль, что они похожи и Рене попросил, чтобы его подстригли как Филиппа.

Филиппу это даже польстило.

– Мы были в молле, а потом поехали домой, но в дороге я очень сильно захотел в туалет, – застенчиво сказал младшенький.

– А руки помыл?

– Но там же у тебя чисто!

Чувствуя себя стариком, Филипп развернул брата за плечо и отвел обратно.

– Чистыми должны всегда быть руки, уши и… Начнем с рук.

В холле Верена беседовала с Ральфом. Судя по скорбным лицам, речь шла о Лизель, поскольку к Мартину никто из них особо привязан не был. Верена обернулась и протянула руку, подзывая Рене.

– Хай, Филипп! – сказала она, склонив набок голову, как часто делала в детстве.

Он замер. На миг ему примерещился давний летний день.

Джессика в мятой футболке, Верена в облаке клубничных духов, Грета, зубами поймавшая толстую ленивую муху. Вспомнилось, как впереди была вся жизнь и единственной проблемой было – выследить продавца наркотиков, чтобы завалить Джесс.

– Филипп?! – Иден вышла из комнаты и все трое подняли головы.

С этой точки она была еще отвратительнее.

Детская любовь поднялась у него в груди и вскипела, словно соль, которую бросили в кипяток. Филипп сморгнул слезы. Ему было жаль и Джессику, и себя, и маленькую Верену. Но больше всего, себя.

Он не имел права приводить эту женщину в дом, который построил для своей красивой жены; в дом, в котором его брак начался и закончился. Он оскорбил эти стены, просто впустив ее. Как он до этого докатился? Ральф хоть диплом по психологии получил. А он? Что он получил? Пену на губах бывшей? Слюну на члене?

– Мы не договорили! – сказала Иден тоном мамаши, которая очень гордится своими педагогическими способностями. – Пожалуйста, возвратись наверх!

– Нет, – все еще во власти давних страстей, он повысил голос. – Мы договорили. Забирай свои вещи, забирай свою паршивую тачку и уходи.

– Филипп! – сказала она. – Я говорю серьезно!

Он поднял голову, онемев. И от ее тона, и от ее нахальства, – позволить себе такое на глазах у его семьи! А потом вспомнил: она ничего не знает. Ни про дядю Мартина, выкупившего их долю, ни про его кончину и завещание, в котором он оставлял все им.

– Серьезно? – лениво вмешалась Ви. – Ты его что, отшлепаешь, если он не придет?

– С тобой я не разговариваю, – сказала Иден надменно. – Это ты к нам в гости пришла, а не я к тебе.

– Кто-то рассказывал мне легенду, будто блаженные возвращаются после смерти… В виде белых слонов. Прости, Джесси, я тебя не узнала.

Иден царственно повернулась и ушла в комнату, оставив открытой дверь.

– И что мы будем делать с этим Слоном? Вызывать полицию и пожарных? – чуть слышно проворчал Ральф.

– Тише, а то она и тебя выгонит, – сказала Верена.

Ей было весело: она-то была с любимым. В том что она любила его отца, Филипп отчего-то не сомневался.

Он вдруг почувствовал вжавшуюся в его ладонь ручку, которая настойчиво дергала его.

– Если не хочешь жить с ней, приходи к нам! – прошептал Рене, глядя на него расширенными глазами и Филипп подумал вдруг, что братишка никогда не был у него дома. И, верно, наслушавшись обрывков всех сразу разговоров, даже не знает, что у него есть свой дом.

Он благодарно посмотрел вниз и сжал руку брата.

Это мой дом!

Себастьян:

Дом был тих, как будто задумался.

Лишь в маленькой атласной гостиной Мариты горел свет. В Западном крыле хлопотали няни и Лизель шмыгала носом, переговариваясь с Марией. Себастьян, выбрав из двух зол меньшее, решил постучать к жене. Он был женат на ней тридцать четыре года, но никогда еще не получал столько удовольствия от этого брака.

Сперва под ногами все время крутились дети, потом, одурев от звенящей вокруг тишины, Марита принялась вспоминать все его ошибки и недочеты. Последние годы были настолько жуткими, что Себастьян всерьез подумывал, не сбежать ли ему куда. В Латинскую Америку, например, к горячим латинским красоткам и жить там, как Хеммингуэй. Его останавливали лишь Цезарь и Брут.

– Привет, – он постучал, толкнул дверь и яркий поток розовато-желтого света хлынул ему в лицо. Как душе, ступающей за ворота бренного мира.

Марита сидела в уютном кресле, поджав колени, как девочка и с упоением читала какой-то дамский роман. При виде мужа она удивленно дрогнула и спрятав книгу под плед, спустила ноги на коврик.

– Привет! Я совсем тебя не ждала, – сказала она, нащупывая ногами туфли. – Ты ужинал? А где все?

Взгляд на часы стал почти испуганным.

– Господи, я совсем забыла!..

Себастьян сделал успокаивающий жест и про себя подумал, что Марита никогда не вызывала у него столько теплых чувств, как в последний год.

– Расслабься, за Рихардом присматривает Лизель, а Ви и Рене заехали ненадолго к Филиппу и теперь торчат там.

– Ей всегда было интереснее с ними, не будем отрицать.

– Наверное, с Рене все стало интересней втройне, – оборвал граф.

– Ах, вот значит, почему мне звонила Иден, – Марита встала и аккуратно сложила плед. – Я думала, она хочет снова начать скулить, что Филипп ее не хочет. Что за бесстыдство? Такие вещи обсуждают с собственной матерью! Чего она от меня ждет? Что я заставлю его вскочить на нее, как ты заставляешь своих жеребцов вставать на кобылу?! Господи, до чего я дошла? Обсуждаю такие вещи, да еще вслух… Эти нынешние девушки понятия не имеют о скромности.

– Тебе не кажется, что пора заканчивать этот цирк? С Иден?

– Что ты предлагаешь сделать? Он видит, что Ви ревнует несмотря ни на что и пока он видит, он будет продолжать таскать ее в дом… Порой мне кажется, я живу в каком-то дамском романе. Одни интриги вокруг. Они ведь даже не любят друг друга больше, но все равно ревнуют. Как это понимать?

– Забавно, что ты так любишь это в романах и не желаешь участвовать наяву.

– О, – она улыбнулась. – Для этого у меня никогда не хватало духу. Я была с Лизель, когда там все началось и едва Верена начала ей написывать, Лизель словно ожила. А мне… знаешь, мне стало вдруг жалко Иден. Она хорошая девушка и могла бы быть хорошей женой, но вот влюбилась в твоего сына и вообразила, будто бы главное в отношениях – это секс.

– Он и твой сын, – напомнил граф. – А секс – довольно важная часть в отношениях.

Засунув руки в карманы, он раскачивался на пятках вперед-назад. Пора было в самом деле перекусить, но дом за спиной был таким большим и холодным, а Лизель едва ли заметила, что он приходил. Так увлеклась донесениями из штаба.

– Надеюсь, они не забудут покормить Младшего, – сказала Марита. – Про Рихарда Виви почти не спрашивает.

– Она от природы совсем не мать. И я каждый день благодарю бога, за то, что первый год жизни он проведет под твоим присмотром, – совершенно искренне ответил Себастьян. – Как и за то, что Виви привязалась к Младшему.

– Почему нет? Он вполне себе в ее вкусе: будущий интриган и будущий шалопай, хотя и прикидывается любящим простачком.

– Пусть лучше будет шалопаем и интриганом, чем просто шалопаем и балбесом и дураком.

– Боюсь, как бы он в нее не влюбился… Ты помнишь, как у нее самой все было с Филиппом? Он младше всего лишь на девять лет, а дети растут и быстро.

– Ты не составишь компанию? Как-то неуютно ужинать одному.

– Составлю, – сказала Марита. – Не сочти меня вульгарной, но с тех пор, как ты перестал искать развлечений на стороне, с тобой стало очень приятно проводить время. Это и есть то самое «счастье», которого добивается большинство мужчин? Молоденькая девчонка без тормозов, которую воспитали как одалиску и зрелая женщина, которая ведет за нее хозяйство?

Себастьян пожал плечами.

– Взгляни на Лизель. Доминика мы с тобой, конечно же не достали, но то, какой она была матерью и женой, наслышаны. Но посмотри на нее сейчас. Она не мать и не домохозяйка, она – Матриарх и свою семью опекает стальной рукой. Верена, может и не в курсе, как часто кормили Рихарда, но в курсе, кто лучше проследит за кормлением и.. будь справедлива, не она ли сейчас решает проблемы Филиппа. Возможно, даже рассказывает Иден, что мужчины любят глазами.

– Ей это все в удовольствие! Ты сам знаешь.

– Как Рихард и его нянечки, и домохозяйство – тебе? – заботливо улыбнулся муж. – С тех пор, как у тебя снова появились дети, ты перестала бродить по дому как привидение и завывать с тоски. Ты, может думаешь, что у меня впервые в жизни «мужское счастье», но дело не только в этом. Дело еще и в тебе. Я много лет твердил тебе, что женщина не должна ограничиваться хозяйством и детьми. Особенно, такая тонкая и возвышенная как ты. Те люди, что ты приглашала в дом, не художники, а вампиры, которые ищут себя в искусствах, а не искусство в себе. И, раз уж мы об этом заговорили, я рад, что Маркус представил тебя своему издателю. У тебя в самом деле отличный вкус и твои приемы достойны лучшего, чем горстка хнычущих неудачников, сосущих из тебя деньги и силы.

– Серьезно? – Марита удивленно уставилась на него, решив, что муж издевается по давней своей кошачьей привычке. Но он казался серьезным.

– Да, абсолютно. Рихард вырастет. Через пару лет у него уже будут свои костюмчики и два пони, маленькие турнирчики и курсы по укрощению всех подряд. И ты опять останешься не у дел. Так не теряй зря время. Сейчас, пока ты полна энергии, пока ты летишь на своей волне, начни с того, чтобы устроить презентацию книги Маркуса. У тебя наверняка найдется пара визиток людей, которые всерьез интересуются эзотерикой и искусством. Собери гостей, попроси Верену нащупать тех, кто не неудачник… У них с бабулей на эти вещи чутье. И привечай у себя таких. Удачливых. Тех, которые продают свой талант, а не пропивают. Ты создана кому-то там покровительствовать, так почему бы теперь, когда твои дети выросли, а дядя оставил мне кучу денег, тебе не расправить крылья над теми, кто того стоит? Над настоящими художниками и людьми искусства.

Это было, пожалуй, самое искреннее из всего, что когда-либо ей говорил муж. И самое теплое. Марита по инерции шагнула в его объятия и спрятала голову на его широкой груди. Давно, еще девочкой, Себастьян нравился ей. Издалека, он казался ей почти рыцарем. Великаном, способным загородить ее собой от всего мира. Увы, первая же ночь показала, этот Великан чересчур велик для нее.

Надежды умерли, не успев окрепнуть и расцвести.

Акт любви превратился в акт самопожертвования.

И лишь теперь, когда Себастьян сопровождал ее на вечера, благотворительные ужины и премьеры, она получила то, что всегда мечтала. Рыцаря… который сопровождал ее на балы, но не к ложу. И даже самые злые и осведомленные сплетницы из числа нуворишей, прикусили жала, когда Верена вцепилась в глотку Коринне Кёниг и опорочила на весь свет. Раздула слона из крошечной лягушонки, уцепившись за неверно упомянутый пол. А дальше уже ухватилась за слоган, которым бравировала Коринна и понеслась в показной истерике по знакомым. И теперь мало кто усомнится, что Коринна шпионила. Хотя та вряд ли перемолвилась лишним словом с кем-то из своих девушек и явно ничего такого не делала. Верена была убедительна, когда раз за разом пересказывала историю, а Коринна – нет.

Марита слышала, дела у нее не очень и Ральф, который никогда не упускал случая добить лежачего и оторвать кусок, тут же принялся переманивать персонал. Сперва для своих отелей с апартаментами, затем для больших элитных жилых домов. Ральф, которого в дом привела Верена. Ральф, который не дал Филиппу утонуть в развлечениях и наркотиках; приструнил и приставил к делу еще задолго до того, как Себастьян признал его своим сыном. Ральф, который наверняка утопит Коринну.

А кто привел его в семью? Кто почуял в нем нечто большее? Сначала Верена, а потом, что неудивительно, – к мальчишке сразу же прониклась Лизель. И он ведь в самом деле селфмейд, не просто графский сынок, а бизнесмен со стилем и репутацией. Себастьян в его возрасте даже Цезаря пока что не изобрел.

Теперь очень многие десять раз подумают прежде, чем перейти на личности. Спросить, в какой спальне ночует ее супруг, и кто рожает ему наследников. Да, жизнь стала намного лучше, с тех пор, как в доме стала жить Ви.

Себастьян сунул руку в карман и достал оттуда бархатную коробочку. Не веря глазам, Марита уставилась на лежащие в ней серьги. Она сама присмотрела их у своего ювелира, но в итоге пожадничала. Теперь бриллианты сверкали прямо в лицо.

– Дядя Мартин еще так много не успел подарить Лизель, – сказал Себастьян в вечно-грубой своей манере, – что даже нам немного осталось. Я счастлив, правда. Но не только благодаря Верене и ее воспитанию. Ведь это ты устраиваешь мой быт… Надеюсь, твой засранец-ювелир не соврал, и ты в самом деле на них запала. Иначе, я закопаю его в навоз!

Она сморгнула слезы и протянула руку. Еще никогда и ничего он ей не дарил. Все его деньги были его деньгами, а те, что он зарабатывал на разведении лошадей, Себастьян тратил на свои интересы. Не на нее.

– Он не соврал… Но, Себастьян, они ведь такие дорогие!

– Не дороже, чем ты сама! – галантно ответил он и поцеловал ей руку.

Не дороже, чем ты.

Фредерик:

Погасив свет в комнате, Фредерик стоял у окна, наблюдая как его дочь играет в ночи с собакой. Ее распущенные волосы мягко светились в неясном свете луны. И его сердце разрывалось на части. После смерти Джесс и своей болезни, он слишком глубоко погряз в самобичевании и чувстве вины. Смерть словно разрушила злые чары и Джесс, которую он знал, уступила место той Джессике, которой она притворялась до самых родов.

Нежной, любящей, чистой…

Верена отдалилась, он этого не заметил. Ему было все равно. Та девочка, которую он любил и помнил, исчезла, а эту – взрослую девушку он просто не знал. Она лишь усугубляла его раскаяние, напоминая Джесс.

Теперь сходство стало еще больнее. Он знал от матери, что Верена уехала прогуляться вместе с Рене, но мальчика прихватило. Они завернули к Филиппу и остались там. Мать толком не объяснила.

Когда Верена вдруг подъехала к дому и даже не поздоровавшись, взяла Герцога, он сразу же понял все. Лизель уже объяснила им, что долго девочка не продержится. Себастьян увлекающийся тип и максимум, что они имеют – год.

Сам он решил, что мать из любви к Верене оптимистична.

Они с Себастьяном были лучшими друзьями. Он знал графа почти так же, как знал себя… А Ви так сильно напоминала Джессику. Какое-то время он наблюдал за ней, гадая что приключилось, но когда она вдруг присела на корточки, уткнувшись лицом в ладони, у него в защемило сердце. Вспомнилась служба в новом приходе, вспомнилась зареванная дочь и ее шепот:

– Он опять от меня сбежай…

– Если он сбежал, я сам на тебе женюсь… – брякнул Себастьян и она просто расцвела, забыв обо всем.

– Ты сышай, папочка? Я стану гафиней!

Накинув куртку, Фредерик спустился по лестнице и вышел на задний двор. Герцог его не слышал, но Верена услышала и теперь торопливо прятала следы слез.

– Что-то случилось?

– Я поскользнулась, – она очень мягко неуловимо вильнула в сторону, уклонившись от его рук и прошипела: – Не прикасайся ко мне.

– Я виноват, что ты поругалась с мужем?

– Он не мой муж и прекрати его так звать! – она ухватила Герцога за ошейник и с ненавистью уставилась на Фреда. – Когда ты уже научишься оставлять всех в покое?! Разве я просила твоей поддержки? Нет, ведь! Я справлюсь и без тебя!

Фредерик ухватил дочь за локоть, рывком развернул к себе. Он был по горло сыт ее непонятной ненавистью, сыт ее вечными обидами не понять на что. Фредерик никогда не отличался терпением.

Герцог чуть слышно взвизгнул, его голова оказалась в опасной близости от их рук и Фредерик неохотно ослабил хватку. Пес мог не до конца правильно все понять, и среагировать. Укусить кого-то из них обоих.

– Виви, что я опять сделал? Не выгнал Ральфа? Не позвонил в полицию? Привез Джесс?! Что я такого сделал, что ты уже год мне дерзишь? Ну, неужели, не отошло еще?.. Что я сделал?

– Ты вечно за справедливость, как мировой судья. А мне не нужен судья. Мне нужен мой папочка и никто больше.

– Тебе не пять, Цукерпу. И ты должна считаться с правилами…

Она не ответила. Помолчала немного, потом неохотно заговорила, но о другом.

– Мы были у Филиппа, помогали ему расстаться с его коровой. И это было чертовски весело… Я все это рассказывала Лиззи по громкой связи и это было, как анекдот. Потом мы поужинали на берегу у гриля и поскольку в доме было темно, я решила проводить Рене к Маргарет…

– И? – подтолкнул он, тоже хватаясь за собачий ошейник.

– Себастьян и Марита пили вино в гостиной и говорили о чем-то взахлеб. Перебивая друг друга… Меня бросали уже достаточно часто, чтоб стало ясно, как чувствуется конец. Я просто проводила Рене и ушла сюда.

– Понятно… Давай, зайдем в дом. Пес вспотел и может простыть.

Верена кивнула и пошла в дом. Они вместе обмыли собачьи лапы в тазу и вытерли их насухо старым полотенцем. Затем Верена сказала:

– Если он или бабушка вдруг узнает, что я была или спросит, куда я делась, скажи, что Герцогу не здоровится и я хочу побыть с ним.

– Верена, – спросил он. – Ты никогда не думала, что я не твой бойфренд? Я твой отец и то, что мне однажды пришлось уехать, не зависело от тебя. Но то, что происходило с другими мужчинами, от тебя зависит. Сильно зависит.

– Я сильная независимая женщина, которая богата. С чего мне, вообще, угождать каким-то там мужикам? Чем больше для вас стараешься, тем сильнее вы обесцениваете это. Вы понимаете только один язык: сомнения в себе, как в мужчине. Любовь вам нужна всего один миг, когда вы бежите за равнодушной самкой. Но стоит ей стать привычной и одомашненной, вы теряете интерес.

– Если так, то чего ты плачешь?

– Мне стало стыдно за все, что я творила сегодня вечером. Как-то грустненько получить от Кармы, едва вернувшись домой… Сперва я думала, забрать его выродка и уехать, но потом вспомнила: на ребенка ему плевать. Он получил все свои деньги сразу, к тому же, он привязан к Рене… А мне придется о нем заботиться, тратить на него время. Если Лизель так хотелось иметь этого ребенка, то пусть она им и занимается. Благо, что Марти мертв и ей совершенно нечем теперь заняться.

– Рич еще и твой сын.

– А я была дочкой Джессики. Я ничего не ощущаю к нему. Только странное сочувствие, как к товарищу по несчастью… и раздражение, когда понимаю, что не останусь с его отцом. Рихарду еще повезло. Он мальчик и к восемнадцати будет довольно крупным. Себастьяну будет семьдесят… и он десять раз подумает прежде, чем трясти его за локоть, как ты меня, – она подняла глаза и в их глубине Фредерик увидел такую ненависть, что ему захотелось ударить дочь.

Как она смеет? Как она смеет ненавидеть его?

– Как мне еще с тобой говорить, если ты ведешь себя, как бешенная собака?

– Будь я парнем, ты тоже бы не посмел. Вы все тут такие крутые и очень жесткие… Но взять по факту, вы все стоите на нас. На женщинах. На наших деньгах и связях, а сами по себе – ничто. Забрать у вас женщин, и вы зарастете мхом, как парковые статуи. Никто из вас не заработал ни цента, не опираясь при этом на капитал жены.

В тишине холла громко зазвонил телефон и эхо разбросало звук по гулкому дому. Верена встала, словно знала, что звонят ей и пошагала туда.

– Да?.. Да, я дома. Просто увидела их с Маритой и сразу все поняла… Нет, я не делаю глупостей, я просто объясняю твоему сыну, что я ему не собака, чтоб за руки трясти… Не знаю, Лиз. Мне не хочется к нему возвращаться… Да, хорошо… Насчет ребенка решай, как знаешь. Я доверяю тебе во всем.

Последняя пауза была такой долгой, что Фредерик решил, разговор окончен и пошел в холл, но Верена по-прежнему стояла с трубкой в руке.

– Я никому никогда была не нужна, Лиззи. Ты сама знаешь… Крутить можно теми, кого не любишь…

Спасибо, все хорошо!

Слегка пошатываясь, Себастьян проводил жену в ее комнату, поцеловал уже лежавшего в своей кровати Рене и по тому же длинному коридору пошел к Верене. Он слышал, как к дому подъезжала машина, слышал на лестнице голоса и как дверь захлопнулась, тоже слышал. Не желая портить вечер разборками, он решил дать ей время остыть.

Он остался бы дольше, но Марита отчего-то вообразила то же, что и Верена. Напряглась и стала прощаться. Он настоял на том, чтоб допить бутылку, но легкий дух был уже потерян. А еще говорят, что мужики – озабоченные. Сами думают лишь о сексе, ничего другого в голову не приходит, а обвиняют мужчин! Ее усохшая плоть его даже в лучшие годы не возбуждала! Он в самом деле, хотел лишь поговорить.

Решив, что взглянет и на младшего сына, Себастьян свернул не вправо, а влево и… столкнулся с Лизель, которая как раз выходила из детской.

– Ребенок спит, – сказала она тихим шепотом и жестом велела ему говорить потише. – Я иду домой, но няни знают, что надо делать, если случится что-нибудь непредвиденное. Так что не беспокойся.

Она начала спускаться.

– Как ты? – спросил Себастьян, следуя за нею по лестнице. – Все в порядке?

– Прекрасно! Жду не дождусь, когда вы все прекратите об этом спрашивать.

– Прости, – сказал он. – Я пьян, и ты пугаешь меня молчанием, вынуждая говорить ерунду.

– Ты пьян, и я не хочу обсуждать с тобой что-то важное.

– А если ты попробуешь без охоты? – надавил он, преградив ей путь.

– Что ж, хорошо. Ты сделал классическую ошибку мужчин, которые пытаются усидеть между двумя женщинами. Упал.

– Поня-ятно, – сказал Себастьян и ухмыльнулся. – О сексе можно забыть. Что если ты хлопнешь коньяку и выскажешь мне все?

Лизель пожала плечами.

– Хорошо, тогда погоди минутку, – она пошла первой, ровная и уверенная, бесшумно переставляя ноги в туфлях на каблуках. – Алло, Михаэль? Заглуши мотор и войди, пожалуйста. У меня назрело неотложное дело. У тебя есть ключи?

Очень грамотно, – подумал про себя Себастьян, входя вслед за ней в гостиную и плотно затворил двери.

Михаэль был старше его, но подготовлен лучше. И имел право носить оружие. Похоже, дело не просто в том, что Ви лишит его тела.

– Я слышал, Филипп расстался с Иден, – перехватив инициативу, Себастьян налил им обоим по рюмке «Хеннеси» и первый сел на диван.

– Я слышала, вы с Маритой даже успели отметить.

– Серьезно? Вы что, считаете, я теперь не имею права выпить и потрепаться с женой?

– Ты, что, считаешь мне это интересно?

– Тогда, о чем у нас речь?

– О Рихарде.

– Рене по-прежнему старше и если он раньше женится и родит ребенка, – Себастьян пожал плечами, дав ей понять, что хозяин положения теперь он

– Без Марти, право же, мне уже все равно, – она слегка улыбнулась воспоминаниям.

– Тогда что случилось? Я, вроде, не отказывался от Рихарда.

– Ты не хотел бы от него отказаться? – спросила Лизель, глядя ему в глаза спокойным, немигающим взглядом.

– Что? Я не понимаю!

– Не притворяйся, пожалуйста, дурачком. Я знаю, вы все считаете, это я одержима мыслью подбросить кукушонка в ваше гнездо, но я не Штрассенберг. Я Ландлайен. Верену выбрал именно этот старый паскудник, Марти. Хочешь верь, а хочешь нет. Твердил, что она похожа на меня в молодости. Что хочет, чтоб ты, его эрзац-сын, хоть раз ощутил, каково это: быть счастливым! Ты же знаешь, моего Марти, – она на миг осеклась, рот скривился, но Лизель только вдохнула глубже и вновь взяла себя в руки. – Он думал, что до него, никто не пробовал секс.

– С тех пор, как он получил тебя, он начал думать, что его изобрел! – подтвердил Себастьян, мягко улыбаясь.

Мозг лихорадочно работал, пытаясь соображать, но алкоголь делал графа счастливым и бестолковым. И Лизель, судя по взгляду, это тоже учла.

Себастьян мрачно свел брови.

Он шел сюда, рассчитывая на слезы и крик, упреки в неверности и все прочее, чего наелся за тридцать четыре года с женой… И лишь сейчас ему пришло в голову, что истерики женщины устраивают на месте. Не отходя от кассы; здесь и сейчас! А Ви просто развернулась и отошла, ступая почти неслышно.

– Верена, что? От меня ушла? – уточнил он, не веря своей догадке. – Из-за того, что я с женой поболтал, пока она резвилась с бывшими?

– Еще скажи, что она учила Рене, – ответила Лизель. – Речь сейчас не о ней, а о вашем сыне.

– Да, господи, Лиз. То было просто разговор!

– Себастьян. Речь. Не. О. Ней.

– Ты издеваешься?! Она просто так от меня ушла, а ты говоришь, что дело не в этом?!

– Жизнь – игра, дружочек. Один неверный бросок, и ты вылетаешь из казино в подштанниках. Ты сделал свой неверный бросок.

Краем глаза Себастьян увидел на мутном стекле дверей тени. Двух, уже полностью одетых женщин. Одна из них держала в руках ребенка, другая – необходимый скарб. Скорее всего, то были их собственные вещи.

Он обернулся, резко привстав, но понял, что не успеет. Между гостиной и лестницей был холл. Почти что сто метров, он не успел бы, даже если бы захотел. Но он не хотел. Эйфория прошла и хотелось плакать.

– Верена, что, ушла от меня? – повторил он, не заметив, что повышает голос и тотчас же Михаэль появился в дверях гостиной, держа пальто.

– Элизабет? Вы готовы?

– Да, погодите еще немного.

Охранник кивнул, но продолжил стоять в дверях. И Себастьян прекрасно понял, что это значило. Михаэль служил при Элизабет с давних пор. Сын бывшего мужа Марии, и ее крестник. Если эти двое вдруг заговорили на «вы», это код, а не просто вежливость.

– Я не знаю, что решила Верена. Она просто плачет и ничего мне толком не говорит. Но речь сейчас не о ней. Мне больно слышать, как вам обоим плевать на сына. Он появился на свет не по вашей воле, а по моей. И я хочу воспитать его. Сама. Как воспитала Верену. Рене – мой любимец и я не хочу лишать его прав. Рихард станет моим наследником.

– Ты, вроде помнишь, что у тебя свои сыновья?

– И это ты говоришь мне? Похоже, бог Штрассенбергов не признает близнецов. Фред оказался копией своего отца, а Маркусу наплевать на все, кроме своих дурацких картинок. Когда Рихард вырастет, я завещаю замок ему, – сказала она спокойно. – Он сын Верены, а значит имеет право на замок Доминика.

– А ты – на деньги, которые завещал ему Мартин.

– Мы, правда, ждали, что Мартин проживет много дольше и все потратит. А ты успеешь привязаться к сыну чуть больше. Мартин ждал. Он в самом деле хотел этого ребенка, и я надеюсь, ты позволишь мне воспитать его. Самой. Без графини. Как дань его памяти… Я вряд ли доживу до тех дней, когда он получит доступ к наследству Марти. Я хочу быть уверена, что он сумеет правильно управлять моим.

Себастьян кивнул, он это предполагал, и даже его жена немного подозревала, хотя и не думала, что Верена так просто от них уйдет, едва ее бабушка заберет ребенка. Против ребенка он в общем не возражал, но сама Ви?.. У него больно жгло в носу.

– Верена всегда была предана интересам клана, – сказала Лизель. – С самого детства, когда я объяснила ей, почему ее папочка на людях – не ее папочка, она всегда поступала так, как я говорила. В четыре она врала о своем отце, в тринадцать, вела дом Филиппа, который тогда еще считался наследником, следила за тем, чтобы мать не ляпнула чего лишнего и позволяла Филиппу жить так, как ему того хочется. Да, я надеялась, что они сойдутся, не буду врать. Но я сказала ей, что она должна быть готова к тому, что Филипп найдет другую. И ей тогда придется уйти, заботясь не о себе, а о репутации наследника и всей остальной семьи. Мне говорили, что ты там был. Верена все сделала, как ей велено. И так она поступала всегда… Во имя семьи моего мужчины. Теперь, когда Мартин умер, я думаю, моя Виви заслужила немного счастья и для себя. Если она ушла, то она ушла.

– Верена все еще Штрассенберг!

– И что это значит для тебя лично? – спросила Лизель. – Пока твой дядя был жив, я действовала в интересах его семьи. Я не была его женой на бумаге, но я была ему женой больше, чем кому-либо из законных мужей. Я любила его, а Марти любил тебя и всю твою семью. Теперь все будет иначе. Мои близнецы, такие же дурни, как твои собственные, а твой наследник еще и мой. И он принадлежит своей матери в большей степени, чем отцу.

Себастьян не сомневался, что так и будет. Да, мальчик был зарегистрирован на него, но его права кончались тут, в Штрассенберге. По закону он женат на другой, Верена – мать-одиночка. И Лизель имела полное право его забрать, как Джессика забрала у Фреда саму Верену.

Он опять вздохнул.

Надо было сказать жене, что близнецы возвратятся под отчий кров. Когда Мартин умер, на денежную иглу навеки надели колпак. Себастьян не собирался так тратиться на двух идиотов. По его мнению, спиваться эти двое могли и здесь, но вот не знал, как станет объяснять это Лизель.

– Жаль, что нельзя отправить неудачных детей на клей, как неудачных отпрысков Цезаря, – сказал он вслух. – И кто же будет его отцом? Фил?

– Не смеши мои туфли! Распорядителем Рихарда я назначу Ральфа, как и в случае с Ви. Если я умру раньше, чем научу Рихарда правильно распоряжаться делами, Ральф добьется с ним больше успехов, чем с Филом. Его отцом всегда будешь ты. И я хочу, чтобы он сдружился с Рене. Хочу, чтобы они управляли делами вместе, но как друзья, а не как вы с Маркусом.

– А что по этому поводу думает сама Ви?

– Ей наплевать, как было наплевать Джессике. Ее всегда волновал лишь ты… Я собираюсь подыскать ей компаньонок среди ландлайеновских кузин победнее и отправить в Италию или Францию. У меня там куча старых подруг еще с интерната. Они введут ее в общество и представят, а у нее достаточно денег и благородных кровей, чтобы произвести сенсацию. Я буду откровенна: я рассчитываю, что Ви найдет себе мужа. Прямо сейчас, пока она вновь не впала в то состояние, в каком была почти весь прошлый год. Но ее сын останется здесь.

Себастьян впервые ощутил смутную тревогу. Он был наслышан об этих ее подружках, с которыми Лизель весело выпивала в перерывах между мужьями и даже больше, если верить намекам Мартина, который выпивал с ней.

– Кузин победнее? Имеешь в виду, тех маленьких потаскух с которыми ее исключили из интерната?

– Попридержи воздух, когда говоришь о моей семье!

Он придержал.

Когда дядюшка в последний раз отправился по дороге, ведущей к кладбищу, Себастьян решил: ее господству конец. Лизель в самом деле выглядела пришибленной и горевала искренне, – в крокодильих-то слезах, Себастьян толк знал. И он поверил! Решил, что он теперь – главный Босс. И принялся строить трон при двух своих курочках.

Но Лизель, хотя горевала, не умерла.

Он строил тактику на уверенности, что его сын-наследник был нужен ей. Что после смерти дяди, она поймет, что рычагов не осталось. И жать на рычаги будет уже он. Увы, эта женщина опять извернулась. А то и не извернулась?.. Если ей нужен был собственный наследник, от кого она могла его получить, если не от Верены? И кто мог быть лучшим отцом, чем он сам?

Его развели и воспроизвели, как он сам разводил Цезаря.

И если Марита оставалась с ним по собственной воле, – ради приемов, титула и места в социальном кругу. Верена оставалась с ним по любви. И если она решила сейчас обидеться, заметить, что интерес у него начал проходить… он будет выглядеть идиотом. Племенным жеребцом, которого подвели к кобылке, а когда все закончилось, хлопнули по крупу и угостили овсом.

И он уже не сможет отказаться от Рихарда. А если Рене не сможет иметь детей?

Себастьяна прошило холодным потом, он протрезвел и прозрел. Если бы не Михаэль за ее спиной, он вытряс бы из этой гадины душу. Он знал, что она крутила Мартином, как хотела. Но с чего он взял, что умнее своего дяди? Дяди, сколотившего миллиарды после того, как дал обет бедности.

– Ты понимаешь, как я теперь буду выглядеть?

– Как многоопытный старый заводчик, – ответила она без запинки. – Как настоящий мачо, который забрал наследство, выпнул нахальную малолетку с ее отродьем. Недалеко, конечно, ведь вы же Штрассенберги, но все равно выгнал и счастливо воссоединился с женой.

– Ты все это заранее просчитала!

– Я знаю, ты считаешь меня пронырливой сукой. Вы всегда называете нас суками, когда вам не удается нас обхитрить и посадить на цепи. Но я всегда была неплохим стратегам. Твой дядя слушал меня не потому, что был слабаком. И он дарил мне подарки не потому, что потерял голову. Он так далеко прошел только потому, что слушал моих советы. И то, что он мне давал, было и моей долей. Ральф поступал точно так же. И моя Ви.

– Ви – нимфоманка и истеричка! – поддел Себастьян.

– Но целый год ты скакал на ней, позабыв про то, что любишь другой типаж. И ты был счастлив. И ты, и Марита… Но жаль мне только Рене. Жаль, я не могу забрать и его. Иначе бы забрала.

Рене был в тот вечер последним, о ком Себастьян думал, но правда встала вдруг во весь рост. Лизель была с Мартином, Мартин был успешен. Лизель привечала Ральфа, практически усыновила его, и Ральф тоже был успешен. Рене болтался, как говно в речке, пока не прибился на колени Лизель… Себастьян не мог бы точно назвать момент, когда он понял, как любит мальчика. Но точно знал, как часто видел того на коленях Лизель, которая что-то нашептывала ему.

И если с Ричем все было пока туманно, Рене он чертовски сильно любил.

Сегодня мальчик, захлебываясь от счастья, рассказывал о том вечере, что провел у Филиппа дома. Они сначала выгнали злую тетю, а потом все вместе жарили зефир на прутьях. Ральф показал ему боевой прием карате, а Филипп – из кикбоксинга. И он уже не боится возвращения близнецов.

А потом Верена приготовила для них горячие бутерброды на гриле, и они все вместе их съели на улице, стоя вокруг костра. Бутерброды были с сыром и ветчиной, а еще с помидорами и листками салата.

– Она сказала, что приготовит мне снова, если я захочу!.. А можно я поеду на рыбалку на яхте?

Подумав о мальчике, Себастьян окончательно протрезвел и погрузился в адреналиновую тоску. Что он теперь скажет сыну, который ожил и расцвел у него на глазах? Что его обожаемая подружка едет в Италию?

Лизель поднялась и позволила Михаэлю подать пальто. Затем надела перчатки.

– Я не враг тебе, мы теперь родня. И я надеюсь, что ты позволишь Рене приходить ко мне. Не нужно, чтобы он страдал из-за вас с Вереной.

– Она ушла навсегда? – спросил Себастьян в третий раз и тут же вспомнил: она сказала – не знает.

Потом вздохнул и кивнул.

– Разумеется, Рене может ходить к тебе. Надеюсь, я смогу так же видеться с Рихардом, и он будет знать, что он – и мой сын.

– Естественно, дорогой. Как только я отправлю Верену прочь, ты можешь приходить к нам, как обычно. Когда захочешь.

– Но это такая чушь, Элизабет! Я всего лишь потрепался с женой.

Элизабет сочувственно помолчала, потом похлопала его по плечу.

– Ты никогда с нею просто так не трепался, дорогой. Это всем известно… А вы теперь еще пара года. Все говорят.

Пара года…

После ухода Лизель, Себастьян какое-то время не двигался. Прокручивал в уме варианты и понимал, что она права.

Жена никогда еще не казалась ему такой интересной, как в этот последний год. Год, что он «проскакал на Верене». Теперь Верена ушла. И все развалится без нее, станет так, как было. Он станет пропадать на конюшне, познакомится с парой новых девчонок, которые его отвлекут, а Марита, оставшись без дела, вновь станет ныть и винить его. И его станет мутить от одного ее тихого, обвиняющего тона.

Какой же он идиот! Даже сама Марита сказала, что женщины способны ревновать, даже не любя.

– И ты еще был моим любимчиком, – сказал голос Мартина в его голове.

Себастьян вспомнил, как раньше, давным-давно, когда добрый дядюшка, выкушав пол погреба в одно рыло, начинал вести себя как мудак, прямо заявляя его отцу, что во всем выводке лишь один кобелек – он, Себастьян. И все боялись сказать ему слово против. Даже его старший брат, отец Себастьяна, который предпочитал Седрика. Его дядя никогда не ругал и не унижал. Его он брал ездить верхом и уверял, что «горячего коня под тобой, не заменит ни одна баба!»

Он изменился, когда сошелся с Лизель.

Кончились пьянки, кончились оскорбительные выходки.

Как дядя, едва из Рима сразу же бросался к ней, а потом весь податливый, мурчал уткнувшись носом ей в шею. Стоило ей нахмуриться, стоило только строго на него посмотреть, как дядя прекращал пускать дым из пасти и делал, как хотела она.

Тогда они казались Себастьяну старыми, ведь дяде было тридцать пять лет! И лишь сейчас, много лет спустя, он понял, почему тот так себя вел.

Бедняжка-дядя, влачивший дни в показном целибате, с порога, наверное, прыгал с Лизель в постель. Он был теперь много старше, дяди, но сам урчал и сам утыкался носом Верене в шею, и сам же уступал, стоило ей лишь слегка нахмуриться. Он не желал тратить время на истерики, а он ведь жил с ней.

Как должно быть, не хотел подобных истерик дядя, время которого всегда было сочтено. Его ждали в Риме, ее – очередной муж. И дядя шел на уступки, как и любой мужчина, который приехал к женщине любить, а не воевать…

Но если Лизель командовала во всем, так почему же богатую Мариту дядя отдал ему. Ему, не Маркусу, сыну своей любимой. Наплевал и на чувства Маркуса, и на чувства Лизель. Даже если это она в итоге не разрешила ему засунуть Мариту с Фердинандом в бочку и прокатить ее с отвесной скалы, – когда речь шла о деньгах, дядя выбрал Себастьяна.

Знала ли Лизель, что Фердинанд – ее внук?

Сам Себастьян догадывался, хоть вслух и не говорил. Марита плакала и клялась, что все было лишь один раз. Что он, который изменяет ей на каждом шагу, со всеми, включая горничных, должен понимать… Ей просто хотелось хотя бы раз, почувствовать, что это – быть любимой любимым. Она не знала, что отец не Себастьян, пока не сделала для очистки совести, анализ на ДНК.

Потом им пришлось еще раз, делать анализ – Рене покончил с собой. Но Рене оказался сыном Себастьяна. Кто был отцом Фердинанда, Себастьян тогда не спросил. Марита врала про своего друга, известного венского скрипача, чье имя Себастьян не потрудился запомнить, и он притворился, что верит ей.

Дядя утихомирился лишь тогда, когда Себастьян показал ему Ральфа. Тот уже видел его и раньше, в конце концов, парню покровительствовала Лизель. Но в тот день, узнав, что красивый, толковый мальчик – его внучатый племянник, потрепал своего любимца по голове.

– Дай тебе бог когда-то встретить девчонку, которая станет заботиться о тебе и твоей семье, как это делает моя Лиззи…

«Моя Верена очень предана клану!..» – добавил голос Лизель.

Знал ли об этом Мартин? Конечно, знал!..

И внезапно, смысл происходящего дошел до него. Слезы, которых он не позволял себе со смерти своего сына, брызнули. Теперь он понял, что хотел дать ему дядя, когда заставил взять вторую жену. Понял, но было уже слишком поздно.

– Господи! – прошептал Себастьян. – Мне тебя не хватает!..

Старый, озабоченный хрыщ.

Рене:

Малыш вприпрыжку сбежал по лестнице.

Он проснулся рано, сам умылся и заправил постель и до самого завтрака смотрел фотографии, которые наделал вчера. И костер, и зефир на палках и сэндвичи… Вчерашнее счастье плескалось в его груди и требовало повторения.

Время двигалось бесконечно. Так рано во всем доме вставала только Лизель и Рене без конца прислушивался, но в Западном крыле было тихо. Наконец, услыхав, как открылась одна из спален, он сорвался с места и чуть ли не кубарем слетел вниз.

Отец был мрачен и едва заметно поморщился, в ответ на его приветственный вопль.

Подбежав ближе, Рене заметил, что тот опух и небрит. И вышел в халате поверх пижамы, что с ним случалось крайне и крайне редко.

– Все в порядке, папа? Или ты заболел?

– Я вчера напился, – честно ответил Себастьян.

Мальчик сперва игриво округлил рот и погрозил пальцем, но что-то в лице отца подсказало, что речь шла не о чем-то хорошем. Он вспомнил, как сразу погасла вчера Верена, едва они вошли в дом. И понял, все это неспроста.

Резко развернувшись, Рене побежал наверх. Пересек коридор и ворвался в детскую Рича. Там было пусто. Лишь витал слабый запах присыпки и детского шампуня. В комнате Лизель никого не было, ее вещей – тоже. В комнате Верены все вещи оставались на месте, даже свисал со стула ее халат, но дома она не ночевала.

Медленно, как старик, Рене подошел к стулу и сев на пол,расплакался, уткнувшись лицом в халат. Ему казалось, он никогда уж не будет счастлив.

Марита:

Графиня вышла к завтраку позже всех.

Горничные уже доложили ей обстановку, и она велела пока что оставить все, но ей передали записку от самой Лизель. Та просила собрать все оставшиеся вещи, упаковать их и сообщить Марии, когда их можно будет забрать.

Марита спустилась к завтраку, оглушенная непонятно чем.

Конечно, как женщина, она была очень рада такой развязке. Она победила, как побеждала всегда. Соперница поняла, что ничего ей не светит и удалилась. Муж остается с ней. Но в глубине души, она понимала, что именно ей останется.

Годы взаимных придирок, упреков. И очередная молоденькая свистушка, которой муж начнет сливать деньги с королевским размахом. И сплетницы, которые будут названивать ей, чтобы рассказать, где, когда и с кем его видели.

С Вереной он, хотя бы, не выходил. Вся их любовь оставалась в Штрассенберге.

Наверху кто-то плакал и Марита раздраженно подумала, что Рене теперь тоже ее проблема. Она не любила сына. Возможно, из-за того, что он не был тем Рене и один лишь звук Его имени, обращенный к другому, вызывал глухое сопротивление. Она позвонила, чтоб вызвать Маргарет, но вспомнила, что та отпросилась по семейной причине. И Марита позволила, полагая, что после школы, мальчик станет хвостиком бегать за Лизель, или уедет с Ви.

– Еще не хватало, чтобы эта дура оказалась беременной и мне потребуется новая няня, – с тоской подумала Марита. – И еще целый год пройдет прежде, Рене отправится в интернат.

Плач ребенка ее бесил, и она зажала уши ладонями. Интересно, где, черт возьми, граф?!

Себастьян:

Он сидел на кровати, глядя, как шипит и пенится аспирин в стакане. Не стоило вчера напиваться, но он и без того был разбит, а головная боль немного умаляла душевную. Он слышал, как тихо плачет Рене, как Марита скребет ножом по тарелке… Дом словно усиливал звуки; они шрапнелью били по его нервам.

– Что она о себе возомнила? – в бешенстве думал он. – Истеричка долбанная!

И еще о том, что Филипп разошелся с Иден. Не будь этого, Себастьян бы еще пережил, но с возрастом, он все чаще видел в сыне соперника. Филипп поступал, порой, вне логики и пространства, но Себастьян наблюдал за ним много лет. Иден была с ним лишь по одной причине: Иден бесила Ви. Если они расстались, что помешает Филу и Ви сойтись?

Какое-то время он играл с мыслью позвонить Фредерику, но потом оставил. В молодости они и правда были друзья навек, но потом между ними встала его жена, а теперь – по какой-то космической шутке, его любовница. Фредерик не отправил от себя Ральфа, когда тот объяснил Верене, что с ней не будет. И Себастьян понимал, что этой, последней просьбы – взять к себе Ральфа, Фред никогда ему не простит.

Подумав, он набрал Филиппа.

– Да, пап? – жизнерадостно прокричал тот в трубку. – Я бегаю. Что-то важное или подождет?

– Ничего важного, – выдавил Себастьян и мрачно посмотрел на белые крупинки на дне стакана.

Рене:

С трудом успокоившись, он сидел в столовой. Ковырял кашу, стараясь не смотреть на злую, напряженную мать. Отец вышел к самому концу завтрака.

– Что произошло? – тут же вскинулась мама.

– Ты сама знаешь, что, – обрубил отец своим прежним тоном. – Радуйся! Ты теперь единственная.

– Я? Я должна радоваться? Еще скажи, это я ее выгнала! Я была добра к ней, как мать!

– Да что ты сразу визжишь, как бензопила?! – он встал и швырнул салфетку. – Поем на кухне.

Рене не осмелился попроситься с ним.

Теперь он был уже взрослый. Ему час назад позвонил Филипп и расспросил, что произошло. Попросил хранить звонок в тайне и даже пообещал, что возьмет его прокатиться, но Рене чувствовал по голосу, что это – вранье. Когда взрослые в самом деле куда-нибудь его брали, они говорили точнее. Куда и когда.

А Филипп этого не сказал.

– Поел? – раздраженно спросила мать. – Иди, собирайся в школу.

– Сегодня не школьный день, – процедил он, понимая, как на нее зол. – Сегодня суббота.

– Как ты со мной говоришь?! – вскинулась она.

Рене встал из-за стола и тоже швырнул салфетку.

– Если ты обращалась с Виви, как мать, неудивительно, что она сбежала!

Мать никогда не разрешала ему брать телефон за стол и Рене с нетерпением схватил его, едва вошел в комнату. На экране светился пропущенный вызов. Но не от Виви, а от Лизель. Мальчик почувствовал, как вспотели руки.

Он был так счастлив эти последние недели, но мать не врала ему, сказав, что сам по себе он не нужен ей. Верена дружит с тобой, пока она любит твоего папу. Не привязывайся, – так объяснила мать.

С утра Рене отослал ей пять сообщений, но она не ответила пока что ни на одно. И вот, наверное, попросила Лизель сказать ему, что все отменяется. Пока он об этом думал, телефон зазвонил опять.

– Привет, Лизель, – сказал Рене, стараясь звучать, как взрослый. – Я уже слышал, что тут произошло…

Он замер, сорвавшись на тонкий, жалкий фальцет и глубоко вдохнул, стараясь не расканючиться.

– Тогда ты знаешь, что Виви нужно немного побыть одной, – проворковала Лизель. – Я отправила ее с девочками в Париж. Ты знаешь, где это?

– Да, во Франции, – гордо сказал Рене.

– Она уехала рано утром и не стала тебе звонить. Но попросила меня сказать, чтоб ты не расстраивался. Ты ведь не станешь расстраиваться, правда?

– Нет, я расстроился. Но я уже не малыш, – сказал он чуть раздраженно. – Я понимаю. Я знал, когда у них с отцом все пройдет, Верена тоже уедет. И все закончится.

– Ты очень плохого мнения о своих друзьях, – сказала Лизель, подумав. – И все еще малыш. Ты сам сказал, что расстроен, что Верена ушла. Но ты подумай сейчас, как она расстроена. И как ей хочется сейчас плакать и быть одной.

– Но ведь ты сказала, она уехала с девочками.

– Потому что с девочками она может плакать. Они ее подружки, ты понимаешь? У мальчиков так не принято, но мы очень часто плачем вместе с подружками. Это такая терапия. Знаешь, что такое терапия?

Рене где-то слышал слово, но точно вспомнить, что оно означает, не мог.

– Вот что, скажи-ка Маргарет, чтобы привела тебя к нам. Я объясню тебе кое-что о девочках и почему мы не плачем при вас, когда в самом деле плачем. Договорились?

– У Маргарет выходной.

Лизель на минутку задумалась, потом сказала:

– Ну, хорошо, сейчас я позвоню твоей маме. Только пообещай, что ни слова не скажешь про наш секрет.

– Почему?

– А ты бы хотел, чтобы те, кто тебя обидели, знали, как ты расстроен?.. Вот то-то же. Друзья не выдают друзей.

– Значит, Виви не перестанет дружить со мной?

– Ну, конечно, нет! Вы же так отлично повеселились вчера! Разумеется, Виви не перестанет. Она сказала, что привезет из Франции настоящий багет и сделает тебе сэндвичи, которых ты в жизни еще не пробовал.

Фредерик:

Епископ вошел без стука.

– Да, дорогой? – мать вскинула голову, но хотя слова были те же, из них начисто выветрилась вся теплота. – В чем дело?

– Ты можешь объяснить мне, что происходит?

Мать отложила телефон в сторону и придвинула к себе ежедневник.

– Верена и Себастьян расстались.

– Это я знаю.

– Тогда что именно ты хочешь узнать? Как много шансов у епископа попасть в тюрьму за домашнее насилие?

Фредерик задохнулся.

– Я всего лишь…

– …взял ее за руку. Разумеется. Она показала синяк. Еще раз возьмешь ее за руку, я тебя за яйца возьму!

Взгляд был прямой и холодный. Совсем, как взгляд Верены вчера.

– Всему есть предел, Фредди, – сказала мать. – Свой ты переступил.

После этого ему захотелось то ли повеситься, то ли побродить одному. Конечно, у него были деньги, но не столько, как у нее. Возвращение к былой роскоши далось ему куда легче, чем мысль отказаться от всего этого снова. Тогда, – Фредерик был уверен, – Джессика не выдержит и вновь его позовет.

Она позвала, но было, конечно, поздно. Ее красота ушла, а с этим и его извечное оцепенение в одной лишь мысли о ней. Фред вспоминал, как она била кулаком в его грудь и кричала:

– Почему ты не пришел раньше?!

А он только плакал и повторял:

– Что ты с собой наделала, Джесси? Что ты с собой наделала?

В ее смерти был лишь один виновный. Он – со своей реакцией на то, что с ней стало. И в глубине души, Фредерик сожалел, что его спасли. Теперь он видел Джесс на каждом шагу; ее волосы стали белыми, а черты капельку другими, но это все равно была почти Джесс. Она говорила, как Джессика, пахла, как Джессика, ходила, как Джессика…

Вот только взять ее в постель он не мог. Что не мешало ему хотеть ее, понимать, что он больной извращенец, беситься, бросаясь в бессильной ярости на кровать и утыкаться лицом в подушку, чтоб заглушить крик. Джессика рассказывала, что была влюблена в отца. Он был ей почти чужой, он слишком долго отсутствовал…

Альфред застрелился, и Джессика осталась одна. Со своей виной и своей любовью.

Когда они были в Гремице, Фредерик был сам готов застрелиться. Ему мерещилось, что Верена, которая тоже его не знала, смотрит на него не как дочь. И он скрывался от нее, от той мерзости, что накатывала помимо воли, и мысли, что он не должен был уезжать от Джессики.

Он всегда любил лишь ее. Просто теперь – в дочери, которая стала чужой. И это было настолько невыносимо осознавать. Он презирал себя, но убить так и не осмелился.

Мысленно разговаривая с Джесс, Фред не заметил, как дошел до Развалин.

Герцог, напрягшись, потянул поводок; за деревьями чуть слышно заржал чей-то конь и всхрапнув, переступил ногами на месте. Звонко ударилась о камень подкова. Голос Себастьяна сказал:

– Тихо, Цез!

Герцог налег на задние лапы и Фредерик вышел на уцелевший от травы пятачок, когда-то бывший каминным залом.

– Так и думал, что это ты, – сказал Себастьян, глядя прямо перед собой. – Цезарь почуял своего друга.

Спустив собаку, Фредерик приблизился к уцелевшей стене, которая доходила ему до пояса и, встав рядом с другом. посмотрел вниз. Прямо перед ними лежал весь Штрассенберг. Два старинных замка, принадлежавших когда-то родоначальникам, двум братьям, которым король за службу подарил солидный кусок земли.

Один сейчас принадлежал графу, второй – им с Маркусом, прямым потомкам второго по важности члена семьи. Священнослужителя. В детстве Фредерик часто недоумевал: как? Теперь он знал о целибате намного больше.

Считалось, что эти подарком король пытался рассорить братьев. Его раздражала их преданность друг другу, что превышала преданность королю. И он сказал: один из вас станет графом, второй – его верным подданным. Решите сами, кто из вас кто.

Братья поклонились и вышли, сделав все так, как велел король. Один из них стал графом, второй – его верным душеприказчиком, советником и слугой. Они разобрали старый замок на камни и выстроили два собственных из этих самых камней. Потом, вокруг, постепенно, были достроены остальные поместья. Все более и более современные. Сейчас насчитывалось около пятидесяти домов, разбросанных в шахматном порядке вокруг холма, который был окружен большим ухоженным лесом.

– Как Ви? Уже нашла себе нового бойфренда?

– Возможно, – Фредерик посмотрел на часы.

Верена с кузинами уже должна была быть в Париже. Проклинать свою несчастную жизнь в роскошном номере, с видом на Эйфелеву башню. И кузины, которые точно знают с какой стороны на их крекер сыплют икру, будут ее утешать. Возможно, даже всеми известными с интерната способами.

Его опять передернуло и Фредерик обозлился на самого себя.

Вечером этих молодых куриц возьмут под крылышко старые и выведут в свет. Что будет потом, когда свет погаснет, он старался не представлять, но картинки кружили перед глазами помимо воли. Мать права, надо подыскать себе девушку. Да хоть проститутку снять, но… Стоило ему подумать о проститутке, как Джессика-дочь со всеми своими подружками исчезала и появлялась сидящая на перилах Джессика-мать. Такая, какой она была перед смертью.

– Фре-е-едди, – звала она. – Фре-едди!

И камнем летела вниз, и разбивалась как гигантский томат.

Тряхнув головой, Фредерик мрачно подумал, что импотенция стала бы спасением от всего. Иначе, он сделает то же, что Альфред: прострелит голову, чтобы избавиться от одержимости.

– Смотри-ка, – Себастьян улыбался.

Герцог и Цезарь уже пытались играть. Епископ улыбнулся, мысленно отлетев назад, когда они с графом были еще мальчишками и отцовский пес Ланселот, носился по манежу с черным, как деготь, конем старого графа.

Они носились по кругу, то догоняя друг друга, то обгоняя. Когда пес вырывался вперед, конь делал свечку и развернувшись на задних ногах, бежал в обратную сторону и Ланселот, заметив, яростно лаял и бежал его догонять.

Они могли играть так часами. Только они вдвоем.

У старого графа была собственная псарня, но Агроном играл только с Ланселотом, а Ланселот – только с ним.

– Твоя маман дождалась вчера, пока я напьюсь и взяла таким тепленьким, что я всю ночь проплакал по дяде Марти, – сказал Себастьян. – А твоя дочь меня бросила.

Они посмеялись и опять замолчали.

Так много лет прошло, уже и не верится, что когда-то они могли трепаться без умолку, обо всем подряд. Начиная от лошадей и собак и заканчивая девчонками. Теперь им едва хватало воображения сказать какую-то подходящую к случаю фразу.

Фред присел и кинув камешек в ноги псу, привлек внимание Герцога.

Граф громко причмокнул губами и Цезарь, фыркая, подошел к хозяину, уткнувшись мордой в его плечо. Себастьян ласково погладил черную морду любимца, на которой уже появлялись первые белые волоски. Поцеловал коня в твердую щеку.

– Вы так и не помирились? – спросил он.

– Нет, – Фред выпрямился. – Она меня ненавидит. За то, что посмел когда-то любить другую. По страшному совпадению, ее мать. Смешно, но Джесс ненавидела меня за то, что я люблю дочку.

– Пока Джесс была жива, они ненавидели друг друга, – пожав плечами, припомнил граф. – Ты создал отличную, здоровую семью.

– Ви не хватает хорошей трепки, – зло сказал епископ.

Цезарь снова отошел и толкнул мордой Герцога, который склонив передние лапы, как конь, романтично нюхал маленький фиолетовый цветочек. Пес отпрыгнул, сделал несколько прыжков боком и залаял. Цезарь сделал несколько шагов на него.

Тут не было места разыграться, как на манеже, но эти двое явно хотели начать игру.

– Конечно, она утверждает, что это все из-за Ральфа, но Ральфа она простила, а меня нет.

– Найди себе бабу, – тоном специалиста посоветовал Себастьян. – Лучше всего, из Ландлайенов.

– Она моя дочь, помнишь?

– Нет, не всегда. Прости. Я бы отдал тебе одну из своих, но Фердинанд вряд ли тебе понравится.

– Он из Ландлайенов? – пошутил Фредерик.

А может не пошутил… Себастьян присмотрелся к приятелю, но тот просто наблюдал за тем, как дурачатся собака и конь.

– Я бы с радостью нашел себе бабу, но я епископ и скоро буду официально помазан тут…

– Да, проблема… Может, твоя мать и нам найдет по кузиночке и пошлет в Париж? Я тоже страдаю, знаешь ли?

– Могу я тебя спросить? Что у вас случилось?

– Она приехала от сразу двух своих бывших и застала меня в гостиной с женой… Мы разговаривали.

– Как тебя Земля носит? – вздохнул епископ. – Разговаривать с женой, на глазах любовницы!..

Они спустились с пригорка, ведя за собой своих домашних любимцев. Рене и Лизель сидели на стеклянной террасе, и мальчик, радостно вскрикнув, выбежал им навстречу, натягивая курточку. Себастьян позволил обнять себя, затем подхватил сына на руки и подсадил его на коня.

– Лизель велела сказать, чтобы вы оба оставались обедать, – задыхаясь от бега, проговорил Рене, подбирая поводья. – Можно я проскачу галопом на задний двор?

– Нет, – сказал Себастьян взволновано. Ноги сына не доставали даже до края седельных крыльев. – Если мы остаемся обедать, то Цезарю придется стоять на холоде. Не надо его гонять.

– А распряги его, – предложил Фред. – Мне до смерти интересно, станут ли эти двое бегать, как…

– Я сам хотел посмотреть! – подхватил Себастьян.

Они свернули на задний двор и Лизель, наблюдавшая за ними через окно, позволила себе улыбнуться. Они помирились…

Давно пора.

Верена:

В Париже мне не понравится.

Это в Инстаграме – круассаны, кофе и фотографии парочек на фоне Эйфелевой Башни. В жизни еще и нищие в палатках у бутиков, и грязь вокруг. Очень много грязи. Мы переглянулись и вернулись в отель, устраивать фотосессию с круассанами.

Все остальное тоже было не айс. Никто не мог сравниться с Себастьяном, и я по большей части мучилась ревностью, не обращая внимания на парней, которым нас представляли подруги Лизель.

Да, судя по фотографиям, мы очень здорово проводили время. Батоны, беретики шейные платки, шоппинг и прогулки на открытом автомобиле с молодыми французами.

У-ля-ля!

Но внутри мне хотелось сброситься в Сену, словно Жоан Маду. И встретить романтически настроенного хирурга, который бы спас меня…

Так с батонами, улыбками и прощальными воплями:

– Салю, мон амис! – мы загрузились в джет, когда-то принадлежавший Мартину и вернулись домой.

Это был мой первый визит за границу. Некому было мне его запретить… И я заплакала, вспомнив свою красивую, непутевую и мертвую мать. Девочки сочувственно хлопали меня по плечу и отпаивали шампанским, но ясно было: им на меня плевать. Слишком много лет прошло, чтобы помнить дружбу. Да и позорное изгнание забыть было нелегко.

Они поехали бы со мною и в Рим, – я видела это по их глазам, жирно подведенным подводками от Диора, – Лизель каждой из нас выдала по карточке, чтобы мы развлекались и девочки развлеклись… Но я поняла, что никуда больше не поеду.

Они так и остались девчонками, а я стала взрослой и хотела домой, к Нему.

– Ви! – завопил Рене, бросаясь ко мне.

Он был чертовски хорошенький мальчик и явно это осознавал. Да, в его возрасте я уже успела трижды влюбиться и оказаться брошенной, но Рене казался мне малышом.

Он подарил мне букет и поцеловал руку, но тут же сбросил наносной лоск и спросил:

– Ты что-нибудь привезла?..

– Конечно!

Я в самом деле привезла обратно свою депрессию, берет, ящик кальвадоса, кучу шмоток и недоеденный французский батон, но Рене собирал сувениры из разных мест, и я подарила ему берет, магнитик и полосатый шарфик. И еще – большую коробку разноцветных макаронов. Последнее, наверное, понравилось ему больше всего. Но он тактично угостил нас с Лизель, Марию и Михаэля-младшего.

Раздав подарки, я приняла душ и прилегла отдохнуть с дороги. И лишь тогда, совершенно случайно, вспомнила:

– Господи! У меня же есть сын!

В детской сидела няня и умиленно рассматривала мужчину, стоявшего у окна с младенцем.

– Регардэ, кто пришел! – сказал он Ричу. – Это же твоя маман!

– Привет, я совсем забыла! – под взглядом няни, пришлось поцеловать его в щеку и, вообще, притвориться, будто все хорошо. – Как он поживает?

– Отлично, много про тебя спрашивал… А нет, вру. Это были другие трое, – Себастьян осторожно передал мне младенца, и я с наслаждением прильнула носом к головке Рихарда.

– Мой сладкий маленький пирожочек, как я могла про тебя забыть?

– Привезла мне что-то французское? – спросил Себастьян.

– Гонорею, – сказала я.

– Я хотел круассан.

Няня вежливо рассмеялась, рассматривая пакет.

Лизель с детства приучила меня к тому, что возвращаясь откуда-то, нужно всем привезти подарок. Даже мелочь, но привезти. И я отнеслась к этому ответственно. Купила что-то всем домочадцам, включая Мариту и отца.

– Честно говоря, я не ожидала, застать тебя.

– Я всю неделю молчал, как рыба! – съязвил он. – На всякий случай, не говорил вообще ни с кем, чтобы ты не обиделась. Поэтому, я не мог предупредить тебя, что приду.

Не желая ругаться при няне, я осторожно высвободила руку, чтобы она могла снять с нее картонный пакет. Даже еще не зная, что там, она сияла от удовольствия.

– Ой, как приятно! Вот уж не ожидала!

Няня была любительницей шейных платков и выбрать подарок ей было легче легкого.

– Какая прелесть! Спасибо вам!

– На здоровье…

Задав пару-тройку вопросов, – предполагалось, что Лизель держит меня в курсе, – я отдала ребенка и вышла. Себастьян вышел за мной.

– Давай-ка, зайдем к тебе и поговорим. То, что все кончено, я уже догадался. Но мне хотелось бы понять почему.

– Потому что я поняла, почему никто не хочет быть любовницами, – сказала я. – Я знаю, что я сама на все согласилась, но все оказалось совсем не так увлекательно… Когда я увидела, как ты счастлив говорить с ней, я поняла, как у вас все наладилось и меня это добило. Она получила свои приемы и выходы в общество с довольным тобой, вы – суперпара. Красивые, богатые, с детьми… Я всего лишь куколка для того, чтобы господин граф был счастлив! Согласна, я слишком резко отреагировала, но… меня слишком резко выбросило из моего розового мира… Я просто не могла иначе… согласись, если бы я спустилась, как Джесс… в тот день, когда ты щелкал каблуками перед женщиной-полицейским… было бы еще хуже.

– Другими словами, ты поняла, что тебя ломает, когда не только ты счастлива, но и все вокруг.

– Будь я так счастлива, меня бы не поломало, – сказала я. – Даже у Джесс был муж. А что я такое? Мне тоже хочется развлекаться, тоже хочется выходить!

– Ты можешь выходить с Маритой.

– Сам выходи с Маритой! – взвизгнула я и мой голос отозвался под крышей, спугнув голубей и Маркуса, который был в мастерской. – Я не лесбиянка!

– Верена, – он попытался ухватить меня за руку, я вывернулась.

– У тебя куча денег, чтобы купить батальон других баб! А я у себя…

Одна и другой не будет.

– Ведешь себя, как книжная героиня, – Лизель со вздохом сбросила с кровати использованные салфетки и села, поставив между нами поднос на котором стояли две кофейные чашки.

– А я и хочу, чтобы он от меня отстал! Ты сама говорила, я надоем ему. Так с чего мне надоедать ему больше. Пусть катится к этой кошелке и говорит с ней дни напролет. Не собираюсь обеспечивать им комфорт и легкое взаимопонимание!

– Я и не заставляю. Рихард принес тебе больше денег, чем когда-либо сможет дать муж. Выпей кофе, расслабься. Как поездка прошла?

– Ужасно, меня ломало и плющило. Я скучала по нему… Я не могла смотреть на других парней. И я хотела бы иметь мужа, с которым можно выходить на люди!

– Тебя бы мог сопровождать Фред.

– Он не мой муж! Ты этого не поймешь. Ты всю жизнь была за кем-нибудь замужем.

– Да только не для выходов в свет! – она улыбнулась. – Фред ничуть не хуже Себастьяна. Может, я и предвзято сужу, но твой отец красивее.

– Себастьян тоже красив.

– Да, но не так как Фред… Не спорь с бабушкой! – она ударила себя по колену и рассмеялась. – Он епископ Гамбургский и его здесь почти что никто не знает. Подумай только: как это все будет выглядеть. Молодая красавица и католический епископ! Надо заставить Маркуса сделать еще один портрет. С Герцогом.

– Ммм… Те, кто пока что слова дурного о нас не слышали, сами скажут и не одно.

– И пусть говорят! Чем больше женщин говорит о тебе, тем больше мужчин их слышит.

– Мы с ним не ладим, – сказала я, устав юлить. – Мне кажется, между нами слегка искрит и это не те искры, что нам положены. Ты понимаешь, о чем я? У меня есть Себастьян, а у него – никого. Для него я и есть суррогат, понимаешь? Суррогат Джесс.

– Это даже для Штрассенбергов было бы чересчур, – она улыбнулась. – Такое вполне может быть, вы давно не виделись. Ты не прошла момент сепарации, и он тебе не отец. Но дай подумать… Может, вам попробовать через силу снова обняться и так чуть-чуть постоять?

Я чуть не обожгла губы.

– Знаешь, бабушка, ты случаем, не из Борджиа?

– Нет, любимая, я происхожу из Ландлайенов. Знаешь, как природа защитила нас от инцеста? Она подарила нам запах. Пока вы сидели в обнимку, вы были отец и дочь. А пока он болел и видел тебя только издали, между вами началась эта нездоровая псевдоинцестуальная хрень. Отсюда все ваши ссоры. Стыд и желание. Доктор Фрейд, наверняка объяснил бы это. Он, вообще изучал влечение к отцам… Очень был продвинутый кокаинщик, не то что бедная Джесс. Но я так хорошо не смогу. Попробуй просто обнять его.

Я рассмеялась. Представила, как вхожу в ту самую комнату, куда ходила как в церковь – преклонить колена перед портретом, ложусь в кровать к оригиналу и говорю: че уставился? Нюхай!

Потом спросила:

– Так Джесс в самом деле спала со своим отцом?

– Да, нет конечно! – грустно прошептала Лизель. – Но они в самом деле влюбились друг в друга и… Альфред застрелился, боясь, что не устоит, а Миркалла сошла с ума, решив, что все уже было. Мужчины и есть мужчины, а дочери напоминают им матерей. Просто большинство из них живут вместе, и эта беззаветная детская любовь кончается с пубертатом. Папочка просто превращается в противного старого брюзгу, который не позволяет встречаться с мальчиками и требует тысячу дурацких вещей, вроде чистой комнаты и уроков. Будь Фредди здесь, он был бы для тебя кем-то вроде Маркуса и все это можно переиграть.

– Но если выйдет, что нам захочется еще больше? Как мне потом со всем этим жить?

– Я доверяю Хади, как терапевту и доверяю ему, как парню, который знает толк в подобных делах. Он практик, в отличие от старика Фрейда… Если вам вдруг захочется еще больше, придется отобрать у него диплом.

Я вышла из комнаты, повинуясь ее руке. Пересекла площадку и постучалась.

– Кто там?

– Верена, – он говорил, что мой голос напоминает ему о Джесс и я решила назваться. Как бы от «я» его второй инфаркт не хватил.

Он подошел, держа в руках какие-то бумаги. Маркус, сидевший у него за спиной, недовольно поднял глаза. И ничего не объясняя, я обняла отца. Стремительно, как прыгают в холодную воду. Просто шагнула вперед и обняла. Он не оттолкнул. Сперва, опешив, затем уже осознав, он медленно положил мне руки на плечи. Прижал к себе, опустил лицо, зарываясь носом мне в волосы, как сама я все время утыкалась в макушку Рича.

И все!

Больное наваждение кончилось. Ничего не свернулось, не потекло по ногам, ничего не сжалось. И животом я ощущала, что и у него нет. Он был не Аид с портрета, не новый муж Джесс, которого следовало немедленно увести и уложить в койку. Он был мой отец и пах, как отец и он был отцом. А все остальное, то мерзкое, со стыдом… схлынуло.

Я встала на цыпочки и коснулась закрытыми губами его сухих губ.

– Люблю тебя, папочка! – прошептала я и снова на миг, обвила его руками за шею.

Вновь ничего. Только теплое, ничем не омрачаемое чувство любви к отцу. Ничего больше.

– Я тоже, – ответил он удивленно и коротко посмотрел на Маркуса. – Моя маленькая сахарная куколка.

Моя Цукерпу.

Себастьян:

Граф захлопнул дверь, не дослушав речи жены.

Ничего нового. Как с цепи сорвалась. Неужели, не ясно: у него на это нет настроения. И да, она виновата в том, что ее мужу требуется дополнительная женщина, чтобы быть счастливым. Благодаря дяде Мартину, он мог теперь, вообще, посадить жену в бочку и сбросить в Эльбу, как дядя всегда мечтал.

Он так и не узнал, в чем причина. Измена в ответ на его собственные измены, вряд ли тянула на подобную неприязнь, но дядя твердил, что дело в измене. И Себастьян, которого мало что в этой жизни волновало, отстал.

Сперва они с Маритой старались вести себя, как было при Ви, но раздражение нарастало. Она бесила его уже тем, что существовала. И как Себастьян не пытался найти в груди то теплое чувство, что испытал в тот последний вечер, он не нашел.

Теперь, когда жизнь вернулась в накатанное русло, то стала невыносимой. Он без того уже разрешил Рене гостить у Лизель так часто, что у них с Маргарет появились собственные комнаты. Но сам он переехать не мог.

Филипп познакомил его по крайней мере с десятью девушками, – теперь он уже не видел ничего унизительного в том, чтобы им платить. Они были много честнее его любовниц и называли всю сумму сразу. Но ни с одной из них ему не понравилось. Точнее, понравилось, но окрыляющего чувства не появилось.

– Такое чувство, я однолюб, – сказал он сыновьям, когда они сидели в парной на вилле и отдыхали, выпроводив всех девушек.

Сыновья рассмеялись в голос и лишь потом, обнаружив, что отец не смеется, озадаченно утихли.

– Сперва мне Агата нравилась, и я искал таких, как она. Теперь мне нравится Верена, и я пытаюсь найти такую же. Но таких других нет. В общем, я так подумал и решил, что я однолюб.

– Или, просто тебя заводит то, что они послали тебя, – сказал Филипп. – Может, попросить кого-то из девушек сделать то же самое?

– Ты такой у меня смекалистый, – оборвал отец. – Не хочешь жениться, сынок?

Филипп подавился смехом и ощутимо напрягся.

Он однолюбом не был, но ему не нравилась мысль стать Маркусом. Прикрытием для интрижки собственного отца.

– Очень, – сказал он. – Супружеские обязанности поделим?

– Эгоист, – сказал Ральф, пытаясь помочь обратить все в шутку, но Себастьяну было не до шуток. – Па, ты граф, все-таки. Измени ты уже законы. Развод и добровольное служение.

– Ага, давай все изменим. Ты не врубаешься в принципы диктатуры. Служение я еще готов изменить и изменю, как только придумаю, как это подать. Но развод – это как-то гнусно. Она всю жизнь положила на этот титул.

– Тогда я не знаю.

– Дизраэли выходил в свет с женой и любовницей, – подсказал Филипп.

– Я бы женился, – задумчиво потер подбородок Ральф, – но расстрига вряд ли впишется в светское общество.

– Жополиз, – сказал Филипп. – Тебе просто в кайф видеть, как кто-то мучается из-за тебя. А как именно, дело десятое.

– Да, – сказал Ральф. – Почему ты думаешь, я живу с тобой?

Они помолчали и чувствуя, как над ним опять сгущаются тучи, Филипп заговорил:

– Это нечестно! Верена не годится на эту роль. Да, она готовит и вызывает клининг и знает, где мои костюмы лежат, но попроси ее устроить прием и что она будет делать? В итоге я снова буду жить, как жил с Джесс. Женатый и не женатый.

– С каких пор ты устраиваешь приемы?

– Как женатый человек, я должен буду… когда-нибудь.

– Твоя мать все устроит.

– И все равно. У нас когда-то с ней что-то было и брать ее в жены теперь, когда все закончилось, как-то глупо.

– Я не прошу тебя, – Себастьян осекся.

Он собирался сказать «не прошу тебя спать с ней, я прошу тебя вывести ее в люди», но понял, что предлагает ему конфетные фантики. Филипп любил выходы еще меньше, чем сам он. А Ральфа Верена так до конца и не простила. И Ральф в глубине души ужасно страдал. Он как-то не привык, что женщины могут иметь силу воли.

– Мать видела их в театре с Фредом, – вспомнил Филипп. – Может тебе просто поехать к ней, чуть-чуть поругаться и завалить на кровать? У нее портится характер от воздержания.

– Ты не станешь наследником, даже если меня убьют, – перебил отец. – Совсем спятил?

– Тогда пусть Ральф ее изнасилует. А как только ее характер улучшится, придешь ты. С цветами.

Ральф рассмеялся. С тех пор, как она родила, они общались конечно, но только если рядом был кто-то третий. Даже если третьим был Рене. Стоило им остаться наедине, Верена либо утыкалась в свой телефон, либо надевала наушники.

– Ты не настолько интересный, как думаешь, – это было самым мягким, что он от нее слышал. – Тебя все слушают в надежде когда-нибудь с тобой переспать. И женщины, и мужчины. Но так как ты благородно избавил меня от глупых надежд, избавь уже и от своей тупости.

Лизель была мягче с ним, но и она отдалилась. Ральф даже удивился, когда она попросила его стать опекуном Рихарда, на случай если что-то пойдет не так. А когда он заговорил с нею о Верене, налила ему чаю и мягко так объяснила суть:

– Ральф, она уважает твою позицию. Ты не хочешь ее, она это уяснила. Так почему ты не уважаешь ее позицию? Она ведь ясно сказала: «Твоя дружба мне не нужна!» Она ведь не заставляет тебя делать то, что тебе не нравится…

– Ты тоже думаешь, я настолько тупой, что со мной не может быть интересно просто общаться?

– Какая разница, что об этом думаю я, если общаться с тобой не интересно Верене?

Последнее время, Ральф замечал за собой, что докатился до низости – втираться в доверие к Рене. Только потому, что рядом была Верена. Может, он правда был настолько тупым, что его рассказы могли заинтересовать лишь маленького ребенка. Все остальные, рано или поздно, начинали закидывать удочку на момент «переспать». И его сан священника казался им надуманной глупостью.

Его это всегда бесило. Когда он был беден, никто не хотел с ним спать. Он это помнил. И то, как Джессика унижала его на каждом шагу, тыча носом в каждый просчет… И то, каким удовольствием было ее сломить и заставить ползать. Другого удовольствия он от секса не получал.

И быть секс-игрушкой не собирался.

– Ты слишком много думаешь, – сказал Себастьян, словно прочитал его мысли. – Что плохого в том, что тебя хотят из-за красоты?

– То, что я всегда был красив, но бедного меня не хотели.

– Красоте нужен уход и хорошее оформление, – возразил Себастьян. – Если я когда-то наберусь смелость отменить эту вековую повинность, ты будешь первым кого я заставлю снять сан и завести мне парочку внуков. Пора уже немного разбавить кровь.

– Спасибо, пап! Это именно то последнее, чего мне хочется в жизни, – ответил Ральф и вздохнул.

– Расслабься, человеческий Цезарь, – хмыкнул Филипп. – Тебя не спрашивают, тебя информируют.

– Да я не хочу детей!

– Ты просто так думаешь, – возразил Себастьян. – А ты, по сути, любишь детей и у тебя хорошо с ними получается. Ты был бы хорошим отцом, если бы захотел. Рене тебя обожает, как и те дети в приютах, которые ты патронируешь… И эти твои мальчишки в Баварии… Верена рассказывала мне.

– А как она меня ненавидит, она тебе не рассказывала? Мой первый ребенок, если так называть.

– Она не твой ребенок, – ответил граф. – И она с самого детства слегка… рано развитая. Чем дольше ты за ней ходишь, тем сильнее начнешь ее раздражать. Чего ты, вообще от нее хочешь? Чтоб она надела платье принцессы, забинтовала сиськи и облилась той сладкой херней?.. Забыл, чем она душилась… Не хочешь женщину, так не трогай женщину. Я бы тоже взбесился, если бы кто-то хотел держать меня, как последнего дурака, во френдзоне.

– Он и есть последний дурак, – ответил Филипп. – Но твое счастье, что он не хочет…

– Это почему еще? – сразу вскинулся отец.

– Потому что он всегда был и останется номер Раз. И никого другого она так любить не будет. Просто тебе плевать на ее любовь, а мне не плевать. И потому я не стану на ней жениться. Хочешь спать с ней, поговори с Лизель. Уверена, Верена всем уже кровь свернула. У нее всегда…

Крыша едет от воздержания.

Верена:

– Мне тут кое-что нашептали насчет тебя, – сказал Себастьян, когда мы толкали колясочку по главной дороге, отбывая повинность перед слугами и неравнодушными ко всему людьми.

– Дай угадаю, – спрашивать не имело смысла, я сама знала, кто ему нашептал. – Филипп поделился с тобой теорией, что никого кроме Ральфа я не любила и никогда, конечно, не полюблю.

– Это правда?

– Для него – да. Он чересчур романтичный, чтобы взять и признать, что наши отношения себя просто исчерпали. И он придумал роковую развязку… Я не хочу тебя обижать, но кто у нас в самом деле завис на Ральфе, так это Филипп.

– Но что насчет тебя?

– Он меня просто бесит! Ты видел его бывшую из Баварии? Я видела. Много раз. Вблизи. Это оскорбительно для меня, как женщины: признать, что не возбуждаю его. Она, значит возбуждает, я – нет… Кстати, раз уж мы это обсуждаем… Попроси, пожалуйста, чтобы он отстал. Тебя Ральф послушается… Слишком ссыт лишиться всех ништяков.

– Только Ральф? Фил тебя не бесит? Фил без невесты, я имею в виду?

– Я просто человек, черт возьми! Ты тоже взбесишься, если узнаешь, что твоя бывшая отдает другому что-то, чего не дала тебе!

Себастьян пожал плечами.

– Что меня бесит, – сказал он, доверительным тоном, – так это истерики. Ненавижу, когда все идет прекрасно, а заскучавшая женщина вдруг начинает дурить. Почему ты сразу не могла ходить в театры со своим папочкой, если тебе хотелось?

– Потому что я хочу ходить туда с мужем.

– У тебя есть муж?

– Нет, но…

– Ты намекаешь, чтобы я нашел тебе мужа?!

– Ни на что я не намекаю! Я прямо тебе говорю!

– Прости, но я все дальше от понимания.

– Мой муж – ты, Себастьян! Я хочу выходить с тобой!

– Супер, вообще… Ты хоть понимаешь, как я это все не люблю?

– Вот именно!.. Но выходишь с Маритой.

– Я просто был счастлив и…

– Я знаю, что ты был счастлив. Не знаю, как это объяснить, чтоб ты не счел меня сумасшедшей. Сама-то я ничего не делаю, но, когда я счастлива, я словно начинаю «светить». И все вокруг меня тоже счастливы! Когда я увидела, как ты болтаешь с Маритой, у меня внутри все сломалось. С какой радости мне светить на весь дом твоей занудной жены? Без меня ты с ней что-то не беседуешь. И на люди выходить стало лень. С чего мне делать ее счастливой?

– Ты делала счастливым меня.

– Да, но лавры-то достаются Марите… Это она выходит с тобой на люди, это ей все завидуют, что у нее такой муж! Ее, ты понимаешь? Не мой! И я живу в ее доме! Хозяйка всему она. А я?.. Я просто как одна из ее детей!..

Я спохватилась, заметив, что говорю лишнее и угрюмо умолкла.

– По-моему, ты решила, что нашла хорошую тактику и пытаешься меня опять продавить.

– Неправда. Я не держу тебя, и я тебя не зову. Ты с самого начала дал знать, что не разведешься. И я это принимала… пока могла. До тех пор, как увидела вас вдвоем.

– Если бы я знал, чем это закончится, то поехал бы к вам и тоже устроил истерику, застукав тебя с двумя сразу бывшими.

– Не перекручивай! Я говорила с ними только ради Рене. Он очень одинокий ребенок, мать твою! А эти два козла – его братья. И они могут быть очень хорошими братьями, когда захотят.

– Я сейчас расплачусь.

– Смейся сколько захочешь! Когда я ушла, все ваши выходы кончились! Не стало меня, жена тебе сразу не интересна!.. И не рассказывай мне про траур. Даже Лизель уже немного утешилась. А она в самом деле его любила!

Себастьян взял меня за плечо и развернул к себе. Не так, как отец, пока мы с ним ускоренно проходили курс сепарации, но все равно крепко.

– Давай не будем преувеличивать твою роль в создании атмосферы, окей?

– Давай, не будем. Филипп знает всех моделей и проституток в городе. Так что хватит таскаться к Рихарду, поезжай к Филиппу. И моего отца прихвати, пока он не врос в землю перед могилой Джесс.

– Какая ты заботливая! Аж, кровь по сердцу!

– Вы цените только то, что уже ушло!

Рич проснулся, расплакался и я немедленно взяла его на руки.

– Укачай в коляске! – раздраженно попросил Отец года. – Что ты из него слюнтяя растишь?!

– Иди ты в пень! – попросила я, но тут же о том пожалела. Пробормотала, чуть ли не извиняясь. – Он маленький, Себастьян! Он должен знать, что он в безопасности, а в безопасности он чувствует себя только у меня на руках. Когда он вырастет и начнет понимать, что к чему, воспитывать его будешь ты. Я, может, буду его тайком утешать, но вмешиваться не буду. Но пока он еще малыш и ему нужно ощущение безопасности, не вмешивайся и ты, хорошо?

Себастьян сдвинул рот в сторону, потом вздохнул и качнул головой, словно отбрасывая тему.

Может, роль в атмосфере дома я и преувеличивала, но стоило мне обнять ребенка, поцеловать его и прижать к себе, шепча ему что-то ласково, как Рич успокаивался мгновенно. И это заметила няня, не я. Мы даже эксперименты с ней проводили.

Этот мальчик впитал в себя мое счастье за девять месяцев. И если он успокаивался у меня на руках, я готова была носить его еще столько же.

– Видишь? – продолжала я уже воркующим тоном, когда, перестав плакать, Рич попытался выпростать свои крошечные ручонки из одеяла и протянуть ко мне. – Он не слюнтяй. Он успокаивается мгновенно, когда я рядом.

– И со мной тоже, – помявшись, сообщил Себастьян.

– Знаю. Няня рассказывала мне.

– Когда ты тоже уже уймешься? – спросил он, вздохнув. – Ты все равно вернешься, ты это знаешь.

– В твой замок – нет.

– Почему?!

– Я не хочу делить тебя с другой женщиной! Я уважаю то, что ты не вышвырнул ее, хотя мог бы. Честно, я это уважаю. Но для меня она ничего такого не сделала, чтоб ее счастье было важнее собственного. А я несчастна, когда я вижу вас в светской хронике.

– Что ж, хорошо. Понимаю. И буду честен в ответ: мне тоже совсем не хочется видеть тебя с другим. Я не позволю тебе выйти замуж за кого-то из наших. Если ты выйдешь замуж на сторону, ты больше не член семьи. Правила существовали задолго, как я родился…

– К счастью, ты все их выучил, чтоб не перепутать.

– Я не шучу, – повторил он суше. – Я не хочу, чтобы мой ребенок считал отцом кого-то, кроме меня.

– Ты так говоришь, будто я этого хочу, – буркнула я. – Я всего лишь не хочу больше жить в доме твоей жены.

Он не ответил; Рич агукал и ворковал, и Себастьян перестал цитировать правила. Он встал рядом, чтобы видеть личико сына. Мальчик скосил на него глаза, круто вывернул шею и улыбнулся еще шире. Себастьян тоже улыбнулся и наклонился, коснувшись губами лобика, обтянутого голубой шапочкой.

– Он потрясный, да?

– Даже лучше Цезаря?

Себастьян коротко вскинул взгляд, потом рассмеялся и кивнул мне.

– Даже лучше Брута.

Я улыбнулась.

Пока мы с Себастьяном были вместе, Рич меня почти что не волновал. Я знала, что он умыт, накормлен, ухожен и проводила время как до него… Но и тогда, – стоило засмотреться в его голубые глазки, почувствовать его запах, прижаться губами к маленькой гладкой щечке, – меня рвало на части как хомяка. Любовь заливала до горла и мне хотелось плакать от восхищения. Как в самые первые месяцы, когда я была точно так же влюблена в Себастьяна. Когда самая мысль, что я беременна от самого замечательного мужчины на свете, вызывала желание расплакаться от восторга.

– Мое сокровище, – проворковала я, поудобнее перекладывая ребенка. – Ты никогда с ним не познакомишься, но твой двоюродный дедушка Мартин был самым лучшим заводчиком в нашей семье.

Рич улыбался и издавал восторженные «уакания». Себастьян улыбался, не сводя с сына глаз.

– Это самый мой любимый ребенок, – сказал он, вдруг и осторожно поцеловал меня в голову. – Он впитал в себя мою радость за девять месяцев.

Мои слезы…

Брызнули, словно дождь.

Себастьян:

Три часа спустя Себастьян вышел из ее комнаты.

Очаровательный сын, – как он называл Филиппа, – был прав. После секса характер Верены заметно улучшился. Если она и притворялась, как уверяла его жена, то на порядок лучше тех девушек, что брали несколько тысяч за ночь.

Однако, когда Себастьян опять завел речь о возвращении домой, Верена наотрез отказалась.

– Это не мой дом, – сказала она. – И Лизель после смерти Марти сдала настолько, что просто подло заставлять ее находиться там. Среди всего этого ремонта, который он одобрил и оплатил…

– За нянями могла бы присматривать Марита.

– Да прекрати ты!.. Марита мне совсем не рада! Я сама верила, потому что была тупой и больше думала о тебе, чем о ней и потому-то не замечала, но… Когда мы с Рене заглянули к Филу, я поняла: каково это. Когда в твоем доме живет другая хозяйка… Глупо, что я не подумала раньше.

– И ты сорвалась на мне.

– Да не срывалась я ни на ком. Вы никогда с ней раньше не говорили… Надоело все это повторять! Я люблю тебя, но я больше не буду жить в одном доме с твоей женой.

– А я?

– Ты можешь спать со мной здесь.

– Но я хочу спать с тобой в нашей спальне, – попробовал Себастьян.

– Тогда давай снимем квартиру в городе! – не растерялась она. – Это было бы круто!.. Иметь свое гнездышко подальше от всех.

– У меня есть свое «гнездышко», если ты намекаешь. Но я хотел бы…

Верена снова потрясла головой.

– Ты когда-нибудь думал, каково это провожать вас на очередной вечер, словно я бэбиситтер Рене и ждать, пока ты вернешься? Сидеть дома вечер за вечером? Раньше, чтобы ты вышел куда-то с ней, Марита скандалила месяцами!.. А под конец ты порхал с ней легче, чем Питер Пен! Каждую неделю! А я… Меня ты даже на паршивое свидание ни разу не пригласил!.. Ты никогда не думал?!

И Себастьян в ужасе задумался: а ведь она права!

Никто из его любовниц не мог пожаловаться, будто он был к ним невнимательным, или жадным. За свои удовольствия он платил. Всегда. Кому-то подарками, кому-то вниманием, кому-то деньгами. Да, он дарил ей подарки, – по большей части, камни и драгоценности, но все они пылились в шкафах.

Сначала она ничего не хотела, кроме него, потом была беременна, а после похорон им было не до свиданий.

– Я не жена тебе, ты меня сразу предупреждал. Но если ты хочешь быть со мной, приезжай сюда. Если наша связь тайная, какого черта я должна притворяться дочкой твоей жены?!

Он рассмеялся, поцеловав ее в кончик носа. Уже одетый, держась за ручку двери, спросил.

– Придешь ко мне на свидание?

– Не приду!

– Почему?

– Потому что для всех ты – с другой. И вы для всех – влюбленная счастливая пара. Меня просто в перьях вываляют!.. Ты сам это знаешь, потому и не приглашал.

– Я просто не понимаю свиданий без алкоголя, а ты хотела родить, как можно скорей… И мы не влюбленная пара. Счастливая, может быть, только по отдельности! Влюблен я в тебя и Марита это понимает.

Она покачала головой и вновь отодвинулась.

– Зато ты не понимаешь! Если я выйду сейчас с тобой, меня сожрут! Если даже я решила, будто вы влюблены, то что уж думают остальные?..

– Завтра. В девять вечера, – он достал телефон и в несколько кликов скинул ей локацию бара, в котором богатые мужчины встречались с любовницами. – Надень коктейльное платье. И ни о чем не думай, кроме того, какие обуешь туфли.

Держа в руках куртку, он спустился по лестнице. Легким пружинистым шагом, пошел к дверям. В холле никого не было. Слава богу! Себастьян чувствовал себя немного неловко, что встретит Фреда и будет жать ему руку, той же рукой, которой только что ласкал его дочь.

– Так-так, – сказал женский голос и Лизель вышла из-за угла, направляясь, видно из кухни в комнаты. – Кто это, если не любимчик моего Марти?

Себастьян дернулся, ощутив себя на миг мальчиком-подростком, которого застала за непотребством мать друга. И даже уши у него вспыхнули… Он взял себя в руки.

– Не ожидал тебя здесь встретить, – пошутил граф.

– Какого черта? – она склонила голову на плечо, как часто делала, пытаясь утихомирить подпившего Мартина. – В этом городе недостаточно женщин, или тебе наскучили беседы с женой?

– Ты хоть не начинай!

– Кто-то должен! Это я втравила бедную девочку в это все, решив, что твой сраный брак – фикция.

– Ты тоже считаешь, будто бы я влюблен в Мариту? – спросил он. – Серьезно?! Ты?!!

– Мужчины всегда способны на что-то новое, – она сложила на груди руки и посмотрела на Себастьяна в упор. – Позволь дать тебе совет. Если твоя Марита не может спать с тобою, как девочка, разверни ее мордой вниз и люби, как мальчика! А от Верены отстань.

– Что ты несешь? – Себастьян невольно повысил голос.

– Оставь мою Ви в покое! – прошипела Лизель. – Возвращайся к своей жене.

– О, да ты никак вспомнила, что у меня есть жена? В начале тебя это совершенно не волновало.

– В начале я полностью доверялась Мартину, – обрубила она.

Себастьян вздохнул, не без стыда припомнив переговоры. Как бил кулаком то в грудь, то о стол и кричал, что никогда он на все это не пойдет. Что это – даже для Штрассенбергов слишком! Вязать его с девушкой, которая сама-то не так давно родилась! Как Мартин потом смеялся. И Мартин, и Себастьян, и сама Лизель.

Граф провел по лицу ладонью. С Мартином или без, Лизель была хозяйкой поместья и в этом доме жила его девушка и его сын. Себастьян понимал, что он ничего не сможет поделать, если она решит от него избавиться.

Он откашлялся, стараясь не заорать.

– Марита все усилия приложила, чтобы Верена чувствовала себя, как равная. Помогала ей, как могла. Помогала ухаживать за нашим ребенком… Неужто, она не заслужила капельку уважения? Ей всего-то и надо, чтоб ее подержали за руку на обеде.

Лизель, потеряв на миг свое знаменитое спокойствие, вытаращила глаза. Затем опять взяла себя в руки и рассмеялась.

– Всего-то за руку… Пустячок. Небольшой капризик. На глазах у всех…

– Что тут смешного? – кипя от ярости спросил граф. – Мы не мусульмане, у нас не принято вводить в дом вторых жен и жить с ними на глазах первой!.. У меня есть обязанности, перед семьей и женой. Кого я на самом деле люблю, это очевидно!

– Кому? – спросила она.

– Ну, как кому? – Себастьян даже растерялся. Всем… Все говорят, что я лучше выгляжу… И вообще, со мной стало легче в общении… Все это отмечают.

– Да, отмечают.

– Брось, Лиз, – устало проговорил он. – Я тут всему хозяин. Ты не можешь мне запретить… Я люблю Верену и честно, у меня не так много лет впереди, чтобы тратить лучшие, враждуя с ее семьей!

– Ты идиот, – вздохнула она. – Пойдем-ка, выпьем и поболтаем…

Мне нужно кое-что тебе объяснить.

Себастьян:

При виде мужа Марита составлявшая букет на столе, медленно опустила ножницы. Перед ней на большом подносе лежали свежесрезанные цветы и обрезки стеблей. Неоконченная композиция в вазе съехала, цветы поникли, как пьяные.

Себастьяна не было почти сутки, но муж и раньше мог загулять. Она ожидала увидеть следы похмелья, но… не увидела и сразу же напряглась. Трезвым, он мог быть лишь у одной женщины… Вид у мужа был напряженный.

– Что случилось? – с вызовом спросила Марита. – Он потребовала развода?

Себастьян с раздражением посмотрел на женщину, родившую ему сыновей.

– Не хочет трахаться, – нарочито прямо, ответил он. – Такое чувство, замуж за меня вышла.

Марита предсказуемо покраснела. На ней было бледно-голубое домашнее платье с белой отделкой по воротнику, которое ярко контрастировало с румянцем.

Взяв ножницы, она снова стала укорачивать стебли и составлять цветы в вазу.

– Я говорила тебе, что это все кончится, когда она получит ребенка. Возможно, если бы дядя Мартин не умер, они заставили бы ее притвориться вновь… Но теперь это все не имеет смысла.

Себастьян набычился; жена была настолько фригидной, что не поверила бы, даже увидев. Она ни черта не смыслила в удовольствии и глупо было прислушиваться к ее словам. Но он прислушался. После смерти Мартина Верена задержалась недолго, но ему в голову не пришло, что причина совсем в другом.

– А почему ты никогда не притворялась? – спросил он, пытаясь задеть жену еще крепче. – В постели? Почему ты притворялась везде, где угодно, только не там?

Марита дрогнула, отрезанный кусок стебля отскочил в сторону и свалился на пол, звонко бумкнув о стол. Нагнувшись, чтобы поднять его, жена на время скрылась из виду. Себастьян ждал, сложив пальцы рук шатром.

– Неважно! – наконец, вынырнула Марита.

– Мне – важно. Расскажи мне, будь так добра. Как это происходит у женщин, которые притворяются.

– Откуда мне знать, как это происходит у проституток?! – ее румянец рассыпался малярийными пятнами по лицу и шее. – Спроси Лизель, или саму эту маленькую шлюху! Я вышла замуж девственницей! Вышла замуж за холостого, на тот момент, мужчину. Чтобы рожать наследников, а не для этого вот всего. И я не валялась по постелям всех твоих, по очереди детей, чтобы иметь такой опыт!

– Я думаю попросить ее стать первой женщиной для Рене, – сказал Себастьян таким серьезным тоном, что Марита чуть не сшибла вазу. – Завтра же.

Взяв себя в руки, Марита рассеянно осмотрела платье. Ткань потемнела там, куда попали брызги воды. И женщина почувствовала, как на глазах опять выступают слезы. Мир был несправедлив к матерям. Миром всегда заправляли шлюхи, за которыми, забыв обо всем, как лемминги шли мужчины. Шли, позабыв про дом и про жен. Позабыв про стыд и про совесть.

Сперва она думала, что Верена – жертва. Такая же, как она сама. Думала, что девочка просто не понимает на что идет, желая лишь одного – отомстить Филиппу. Жизнь быстро сняла с нее розовые очки. Верена была не жертвой, она сама была хищницей. И энтузиазма, над которым завистливо посмеивались молодые горничные, у нее хватало. Неудивительно, что этот старый дурак мгновенно потерял голову.

Хотя… Видит бог, она никогда крепко не держалась.

Удивительно то, что он был уверен, что если он доволен, счастлива и девчонка, которую так грамотно и так вовремя подложили ему в постель. Кому они врали? Никому в мире не нужен секс во время поздней беременности. Эти слишком легкие роды – прямое следствие. И они еще дадут о себе знать потом.

– Если тебе так приятно говорить вслух подобные мерзости, – произнесла она медленно, – продолжай. Ответа ты не получишь.

– Я спустил кучу денег на проституток, – словоохотливо поделился муж. – Они притворялись, как в театральной студии. Все-таки, дорогие девушки. Старательные, умеют кучу всего… Но, черт, с ней все по-другому. То ли у Ви какая-то особая школа, с подачей смазки в нужных местах, то ли я в самом деле ей нравился.

Марита напряглась, продолжая подрезать стебли. Какое-то время в гостиной было тихо. Лишь хруст подрезаемых стеблей, лязг ножниц и тихий стук обрезков, которые она клала на поднос.

– Мне звонили из комитета по спасению яиц галапагосских игуан от африканских пингвинов, или что-то подобное. Напомнить, что мы должны выкупить места… Я объяснил, что мы в трауре и прийти не сможем.

Она сдержалась и в этот раз. Все-таки, силы воли ей было не занимать.

– В таком случае, я позвоню им сама и скажу, что ты неправильно понял.

– Неважно. Деньги у тебя есть, трать на что хочешь. Хоть на личинки редких тараканов. Лично я в трауре по своему дяде и собираюсь тратить деньги с умом.

– На шлюх и машины! – горько сказала Марита.

Она уже многие приглашения отклонила, якобы из-за траура. На самом деле, из-за него. После той сказки, в которую поверили слишком многие, ей не хотелось выходить в свет. Она понимала, что девочке тоже захочется. Придет день и захочется и тогда… тогда она заплатит за все сполна.

Не Марита устанавливала правила, она лишь следовала им. И никогда Верене никогда не занять достойного места. Она-то думает, что мир за стенами Штрассенберга ждет, чтобы аплодировать новой и молодой графине. Что же, пускай идет. Она еще узнает, насколько злы бывают взрослые женщины. И… как болезненно умирают мечты.

Марита отложила ножницы.

– Если не хочешь идти со мной, пригласи Верену. Этот вечер важен и одному из нас необходимо там быть.

Себастьян перестал крутить на пальце кольцо и посмотрел на жену.

– После того, как все поверили в нашу сказку? В легенду, которую ты так тщательно и кропотливо вылепила, притворяясь, что ты на самом деле мой друг?.. Умна, признаю.

– Не понимаю, о чем ты.

– Ты понимаешь. Все! Пока я вел себя, как дурак, пытаясь и тебе подарить то счастье, в котором нуждалась ты, я создавал тебе репутацию… И если я выведу ее в свет, ее просто разорвут… чего ты, собственно, хочешь. И это действительно так, но… ты упустила из виду одну деталь. Ты вылепила репутацию не только себе.

– Что бы ты не устроил, себя ты похоронишь вместе со мной.

– Не будь так уверена, дорогая, – он легким движением поднялся со стула. – Когда я с тобой закончу, ты носу не высунешь из этого склепа.

Марита едва заметно нахмурилась.

– Куда ты опять собрался?

Он рассмеялся, пока по ее лицу шли пятна. Рука, державшая ножницы дрожала.

– Ты не посмеешь!

– На твоем месте, – Себастьян встал и одернул пиджак, – я отказался бы от ужина по спасению ящериц. А я еду сейчас приму душ и поеду к шлюхам.

На самой хорошей и дорогой машине.

Себастьян:

Она ждала его в баре.

Такая красивая и тоненькая в своем черном платье, облегающем ее от шеи, до узких колен. Судя по виду бармена, ждала давно и довольно нервно. И парень подумывал: не подкатить ли к ней. Себастьян одернул пиджак и подошел сзади, поцеловав обтянутое черной тканью плечо.

Бармен смерил его недовольным взглядом, приняв за папика и Себастьян мысленно рассмеялся. Знал бы он, что она с ним по доброй воле, ни за что не поверил бы. Он сам был молодым когда-то и помнил, как смеялся над дядей Мартином, считая, что любовь – не для стариков.

А дяде тогда было тридцать пять. Ровно столько у них с Вереной разница в возрасте.

– Я думал, ты не придешь, – сказал он, глядя на ее профиль.

Верена еще сильнее подалась к бару, водя кончиком пальца по подставке бокала.

– Ты знал, что я приду. Иначе, сам не пришел бы…

– Я опоздал, – бармен, стоявший над ними словно торшер, уже начинал бесить его, и Себастьян повернул к себе голову Ви и поцеловал в губы. – Прости.

– Да все нормально! У меня никогда не было настоящих свиданий, и я в самом деле думала, что что-то не так поняла и ты не придешь. Я жутко нервничала…

– Я пришел, – он опять наклонился к ней и поцеловал в ее в шею. – Расслабься.

Верена торопливо кивнула, выжала из себя улыбку и осмелилась взглянуть на него.

– Я чувствую себя ужасно по-идиотски.

– Обычное дело на первом свидании, – он улыбнулся ей. – Я тоже выпью шампанского. У меня завтра особый день.

– Завтра?

– Завтра.

Бармен вновь подошел и демонстративно сунул ей под руку визитку. «Памятка одинокой дамы». Лулу показывала ему подобные и они тогда пришли к выводу, что это замечательная идея. Что девушка, к которой пристали в клубе, может отправить по указанному номеру код и бармен вызовет такси, полицию, или охрану клуба.

Верена слегка нахмурилась, перечитывая текст на карточке. Потом рассмеялась и отодвинула ее прочь, явно раздраженная.

– Нашему сыну пять месяцев.

– Четыре, – возразил Себастьян, понизив голос и, притворившись, будто забыл о бармене, повернулся к ней. – Зря я забрал тебя так рано из школы.

Она показала ему язык.

– Ты сам там преподавал!

– Физкультуру!

Верена расхохоталась, откинув голову. Это было ужасно глупо – целовать ее при этом мальчишке, да еще с языком, но Себастьян ничего не мог поделать с собой.

Он никогда еще не был с нею на людях и то внимание, что Ви привлекла, ему очень льстило.

Все его шапочные знакомые, – таких за годы здесь скопилось немало, завистливо рассматривали ее. Гадали, наверное, кто она такая. Его любовницы подобных взглядов не вызывали. Себастьян слышал, как кто-то раз сказал за его спиной, что он разводит высоких фризов, а ездит на низкожопых мустангах.

И это задело его куда глубже, чем он готов был признать.

Он их любил, – своих девушек. Заботился, по мере воображения. Но никогда не мог окончательно избавиться от противной мысли, что люди считают его вкус «странным». Эта мысль преследовала его, как строчка полузабытой песни.

И в глубине души, он понимал, что расстался с Лулу не только из-за ее истерик и требований. Он расстался с ней, потому что кто-то там за спиной, назвал его девушку низкожопым мустангом.

Себастьян специально приехал позже. Он понимал, это – очень глупо, но ничего с собой поделать не мог. У него никогда еще не было красивой девушки, что улыбаясь смотрела бы ему в глаза, а не на часы.

– Ваш стол готов, господи фон Штрассенберг, – подошла элегантная молодая официантка с двумя кожаными папками.

Она сияла и улыбаясь, всеми силами стараясь оправдать дороговизну ресторана. В отличие от бармена, она явно знала, с какой стороны на крекер кладут икорку.

– Бармен рассказал мне, что это за бар, – сказала Верена, продевая руку сквозь его локоть. – Такое чувство, я выгляжу как бедная сирота. Никому даже в голову не приходит, что я не бедная.

– Ты слишком красивая, чтобы быть богатой, – ответил он и еще раз, гордым хозяйским взглядом окинул ее от глаз до кончиков туфель.

– Хочешь сказать, богатые девушки в такие места не ходят? – у нее сверкнули глаза. – Жесть! Теперь я одна из тех грязных тварей, о которых сплетничают в приличном обществе! Девчонки просто умрут от зависти.

Себастьян рассмеялся и, ухватив ее за зад, довольно грубо прижал к себе.

– Ты говоришь о матери моего сына!

И все было, как в кино… Пока они шли рука об руку вслед за официанткой, все действительно было…

Как в кино.

Верена:

Лежа без сна, я прокручивала в памяти вечер.

Бармена, с его патетикой: «О-о-о! Девушки не любят обычных простых парней!..», – как же он напоминал мне подлючего Ксавье! Завсегдатаев ресторана, которые подмигивали Себастьяну за моей спиной. Парад моделек и содержанок…

Воспоминания бодрили не хуже кофе.

Конечно, это было нечестным соревнованием: девушки в баре заработали свои украшения честным, хотя и неблагородным трудом, а для меня их, – тем же трудом, – заработала моя бабушка… Но в ресторане про это никто не знал, и я выглядела удачливой куртизанкой, которая зацепила роскошного далеко не старого родовитого самца и тут же распотрошила на бриллианты.

И я гордилась собой… Наверное, минут пять.

Себастьян на миг остановился у столика, за которым сидел испитый и сильно потасканный ловелас со следами былых волос и красивой внешности. Мужчина был весь увешан золотыми цепями, браслетами и дорого одет, но напоминал, в лучшем случае, сутенера. С ним сидели две элегантные кошечки и брезгливо цедили каждая свой коктейль, отвернувшись в разные стороны. Я удивилась: откуда у нашего элегантного графа а-ля Джеймс Бонд, такие знакомые?

Кошечки одинаково быстро скосили на меня подведенные глаза. Пощелкали в уме калькуляторами. Я мило улыбнулась и поправила волосы, чтобы показать бриллиант. У беленькой приоткрылся рот, черненькая посмотрела на Себастьяна как на бога и ухватилась за телефон. Гуглить цены на лошадей, если я правильно прочитала.

Я мысленно поблагодарила Лизель, которая помогла мне подобрать вещи и украшения.

– Мужчина должен гордиться тем, какая у него женщина. Даже если он ни черта не понимает в тряпках, он стопроцентно поймет очень многое по взглядам на тебя других женщин, – заявила она. – Мелочей в таких делах нет.

Кошачий «папа» тоже заметил мое кольцо и слюну на губах своих девочек.

– Дочка? – спросил он Себастьяна и подмигнув, захихикал.

Похоже, мужчины стебали друг друга совсем, как женщины и пленных предпочитали не брать.

– Нет, у нас сын, – «не поняла» я, захлопав глазами.

– Виви, ты помнишь того красивого дяденьку, которому ты вручала цветы за победу на соревнованиях по выездке? У него был буланый конь и светлая грива, – не остался в долгу и граф.

Я смутно помнила что-то подобное. Какой-то очередной благотворительный ивент и себя в облаке бантов и завитых локонов. В детстве я была единственной девочкой на всю родню и Марита «одалживала» меня на все благотворительные соревнования, которые патронировала. Я вручила столько цветов, что все получатели слились в серый ком и удалились из памяти.

«Дяденька» вытаращил глаза.

– Это – малютка Ви?! Дочка той сиськастой красотки?.. Как ее? О, пардон, фройляйн! Я хотел сказать «очаровательной блондинки».

Он заколыхался всеми своими жирами, цепями и украшениями; погрозил Себастьяну пальцем.

– Ах, ты старый развратник! Она хоть школу с тех пор закончила?

Себастьян улыбнулся и обняв меня за плечи, поцеловал в голову.

– Ты вот, закончил, а толку-то?

– И правда! – ответил толстяк, выпрастываясь из-за стола, потом сгреб мою руку своими и душевно потряс. – Гюнтер Лахс. Раньше мы с этим типом были ровесниками.

Я с трудом закрепила челюсть: я думала, этот тип на двадцать лет старше!

И это имя… Это имя я знала! Марита использовала его, если хотела продемонстрировать глубину разложения чьей-то личности. Гюнтер был наследником богатого промышленника и всю жизнь занимался тем, что только пил, ел и менял девчонок. Ни жены, ни детей.

Одни лошадки и Кошечки.

Я представляла его немного иначе. Возможно, по старым фото, что мне показывал Себастьян.

– Верена, – сказала я. – Штрассенберг. Спасибо огромное за подарок!

Он непонимающе вытаращил глаза.

– Погремушка, – напомнила я, уже не совсем уверенная, что это был подарок именно от него.

Роскошная вещь из белого золота, усыпанная бриллиантами. Каждый младенец маст-хэв. Марита битый час возмущалась, что ее детям Гюнтер такого не посылал. Намекала, что ее дети законные…

– Вы прислали подарок нашему сыну.

Рот Гюнтера Лахса раскрылся; челюсть едва не выпала. Он переводил взгляд с Себастьяна на меня. Потом медленно сел и вытер салфеткой голову. В шутку, конечно, но выглядел он очень расстроенным. Почти что убитым горем.

– Тот самый случай, когда твои друзья делают детей детям своих друзей, а ты по-прежнему одинок, потому что никто на свете тебя не любит.

– Это потому, что ты – жадный, Гюнтер, – сказала Черненькая Кошечка и еще раз взвесила взглядом мой бриллиант. – После родов, Себастьян нанял ей джет и подарил парижский шоппинг с подружками, а ты даже ужин жопишься оплатить.

– Откуда ты знаешь про шоппинг? – окрысился Лахс.

– Ха, – нагло сказала девушка. И громко, чтобы все вокруг слышали, добавила: – Сильвия была всю ночь у него и слышала, как он обсуждал это с сыновьями. Что его жена с подружками уехали веселиться, – она сделала паузу и добавила, чтоб я уж наверняка поняла. – И Себастьян всегда дает чаевые поверх оплаты.

Не знаю, чего она ждала. Что я в обморок упаду? Или зарыдаю?..

Я?!

У которой все камеры видеонаблюдения с виллы выведены на сотовый? Я, которая всех проституток пересчитала, навела справки и знает, когда, сколько раз и с кем, Себастьян выходил из холла? Я, которая знает, что расплачивался Филипп?!

– Он не мог такого сказать, – сказала я и зевнула, прикрыв рукой рот, чтобы еще раз показать бриллиант. – Во-первых, те девочки мои кузины, а не подружки. Во-вторых, это был бабушкин джет и наш обычный вылет на распродажу. В-третьих, я Штрассенберг по отцу, а не жена Себастьяна.

У Черненькой коротко искривился рот, но сказать было нечего. Я не дала ей реакцию, которой она ждала. Ходов у нее не было.

Гюнтер побагровел:

– Вон отсюда! – прошипел он. – Живо, тварь! Вон! Ты в этом городе никогда уже работать не будешь. Даже на улице!

Та грациозно вспорхнула из-за стола и ушла, нарочито медленно покачивая бедрами. Гюнтер, весь красный, не осмеливался поднять глаза. Себастьян прокашлялся. Официантка все еще ждала нас с меню в руках.

– Мне очень жаль, – выдавил, наконец Друг Детства.

– Это не твоя вина, – ответил Себастьян.

– Она – совершенная идиотка, – сказала Беленькая Кошечка. – Я с самого начала говорила тебе, что что-то, да будет. И нет у нас никакой Сильвии, – добавила она, обращаясь лично ко мне.

– Да, я сразу заметила, что вы не хотите общаться, – не осталась в долгу и я.

***

Перегнувшись через стол, Себастьян сжал мою руку, и я позволила.

Он выглядел виноватым и благодарным, за то, что я не устроила ему взбучку. Быть может за то, что дала ему сохранить лицо. Быть может за то, что даю ему шанс снять груз с совести. Уж я-то знала, каким тяжелым может быть такой груз.

– Скажи уже что-нибудь.

Я рассмеялась, покачав головой.

– Как сложно в этом городе найти немых проституток!.. Не передашь мне соль, дорогой?

Ревности не было, – ревность я уже прожила и переборола, – но свидание было испорчено, эйфория безвозвратно ушла. Зависть обозначала ненависть. Просто ненависть и желание убивать. Ни осталось ни единой иллюзии на этот счет.

Я аккуратно высвободила руки и открыла меню. Строчки прыгали перед глазами. В желудке образовался ком. Охотнее всего я сбежала бы, но именно этого все, кто слышал нас, от меня и ждали. Я не могла позволить себе бежать.

– Когда мы были вместе, я тебе ни разу не изменял… Только раз, когда ты была в Париже.

Я промолчала. Меня не было неделю. Не изменял он мне лишь раз – в воскресенье. Наверное, Цезарь соскучился. Пришлось заседлать его.

– Я не хочу это слышать.

– А я хочу. Хочу знать, что ты делала, когда ты ушла.

Я посмотрела на него, как на идиота.

– Оргии, все дела. С кузинами и французами. Мы качались на люстрах, пили кальвадос из туфель от Лабутена и кричали: «Се лямур! У-ля-ля!» Все были с багетами и в беретах. Это же Франция, бэбэ!

Себастьян поджал губы и полоснул меня таким взглядом, словно не сомневался: так все и было.

– Мне было плохо!

– Ну, хорошо. Теперь и мне плохо. Кого ты мне порекомендуешь, чтобы снять стресс? – я сложила руки шатром и положила на них подбородок. – Только не Сильвию, она много треплется…

Интерес к нам давно уже был потерян, но кое-кто из сидевших поблизости с Гюнтером, все еще поглядывал. Сам он ждал счет и мрачно слушал Белую Кошечку. Та что-то горячо объясняла, Гюнтер кивал.

– Кто это? – спросила я. – В смысле, что вас связывает?

– Вместе учились в школе, – Себастьян слабо улыбнулся, продолжая при этом хмуриться. – Его отец покупал лошадей у моего отца и всеми силами пытался влезть в наше общество… Забавный был старикан… Хм! Забавно! Если вдуматься, он был младше, чем мы сейчас… Я гостил у них, Гюнтер – меня. Было весело, пока я сам не стал графом. Марита очень быстро сделала так, что он перестал бывать у нас…

Он оборвал себя и поднялся, – проходя мимо, Гюнтер остановился чтоб попрощаться. Они обнялись, крепко похлопав друг друга по спинам. Чисто на публику, – словно ничего не произошло. Я и Кошечка ласково улыбнулись друг другу, пожелав приятного вечера.

Публика окончательно утратила к нам интерес.

– Забавно, – сказала я. – Тут все сплошь – неверные мужья. Я не верю, что это – клуб Благородных Холостяков. Но все так зыркают, словно ты единственный отщепенец.

– Я единственный, кто пришел с женой, – сказал Себастьян, крутя перед собой на подставке бокал шампанского. – Мне не дает покоя один вопрос… Ты вышла без объяснений, увидев, как я болтаю с Маритой. Вышла и съехала, ни слова мне не сказав. А сейчас ты спокойна и пьешь шампанское.

– Я до последнего надеялась, эта тварь врет… Спасибо, что поддержал меня в этой мысли!

Себастьян мрачно закусил щеку изнутри.

– Так что случилось в Париже? Между нами ничего не изменится, ты имела право, но я хочу знать, что там было. Почему ты решила вернуться ко мне?

Я закатила глаза. Разумеется, он тоже следил за мной через Инстаграм. Девчонки снимали все. И Эйфелеву башню, и магазинчики, и молодых французов. И я старалась держать лицо… с распятой на нем улыбкой.

– Ничего там не было, вот почему! Черт, Себастьян, я уехала, потому что была разбита. Ты говорил мне, что слишком старый, чтобы любить, но я все равно надеялась… И черт, я уже задралась твердить это, словно попугай, но когда я решила, ты любишь Мариту, у меня внутри все оборвалось. Мне хотелось умереть, а не трахаться! Вот почему я к тебе вернулась! Я люблю тебя! Никто другой мне не нужен!

– Ви!.. – перебил он.

– Нет, уж, хотел услышать, так слушай. У меня было три партнера до тебя и мне со всеми было чудесно. Я так устроена, мне нравится секс… Но с тобой это все было запредельно. Никто не может так продлевать удовольствие, оттягивая пик и ни с кем он не будет настолько ярким. В Париже я поняла, что всю свою жизнь, подсознательно, любила только тебя. Став слишком взрослой, чтоб сидеть на твоих коленях, я искала тебя в твоих сыновьях и одном, похожем на тебя парне… И я даже верила, что люблю Филиппа, но… когда мы подрались с Джессикой, и ты с ходу возбудился на эту корову в форме, мне… мне показалось, я умираю. И это было настолько явно, что даже Маркус заметил. И сплавил меня подальше.

– Я… – он так и не нашел, что сказать и махнул рукой. – Продолжай.

– Сперва я думала, что просто оголодала без секса. Что это все твоя техника – постоянно задерживать оргазм, оттягивать его, сколько можешь… Но дело не в технике, дело в тебе. Когда я была беременна, у меня даже токсикоза не было. Только эйфория без конца. Достаточно было подумать, что я ношу в себе частичку тебя, меня накрывало окситоциновыми волнами… Я хреновая мать, я знаю. Но когда я беру Рича на руки, меня рвет на части от любви к нему и к тебе… И я не могу без тебя. Без тебя я просто сойду с ума. Когда ты сказал мне все то же самое, что я чувствовала к Ричу, я просто не устояла.

Нас перебила официантка, которая подошла подлить нам еще шампанского, и Себастьян, не выпуская моей руки, быстро и четко продиктовал что-то из еды. Девушка что-то уточнила, – кажется, все продолжалось вечность, – и, наконец, отошла.

Не поднимая глаз, Себастьян продолжал массировать мою ладонь большим пальцем.

– И по поводу сегодняшнего, – добавила я, отбирая руку; взяла бокал. – Лизель постоянно старались рассорить с Мартином. Говорили гадости за его спиной, намекали, что он изменяет, что он с другой… Даже фотографии присылали. Но она никогда не шла на поводу у всех этих информаторов. Она говорила, что знает: он ее любит. И пока он ее любит, все остальное она проигнорирует и переживет. И она была права. Даже если у него и были другие женщины, любимая была лишь она одна… И если ты правда был с кем-то, пока меня не было, хорошо. Но прошу тебя, не перекладывай это на меня. Если ты виноват, живи с этим. Это честнее, чем прощения просить, как говаривал Марти.

У Себастьяна слегка покраснели веки, и он глубоко вздохнул. Он был любимцем Мартина, практически его сыном. И он грустил по нему гораздо сильнее, чем был готов признать. Я тоже вздохнула, переводя дыхание.

– Она мне сегодня сказала, что кто-то увидит нас и обязательно что-то скажет. Сказала, что я с тобой слишком счастлива и это настолько заметно, что начинает бесить. И вот, пожалуйста! Как в воду глядела!.. Хорошо еще, что она не знала подробностей и я могла возразить. Сука, блин! Теперь уже проститутки начали топить за мораль!

– Это не про мораль. Чужое счастье невыносимо.

– Ага! Она прям цену моего счастья гуглила, а не камень.

– А ты была хороша! – Себастьян рассмеялся и прикрыл рот в притворном зевке. – Он не мог такого сказать!.. Зацени размер, сука!.. Это бабушкин джет и наш обычный вылет на распродажу!.. Надеюсь, твое жадное черное сердце не разорвется?.. Я Штрассенберг по отцу!.. Я просто туристка в твоих местах, су-у-учка!.. Черт, как же это было красиво!.. Гюнтер сам чуть не сдох.

– Но он же знал, что у нас есть сын. Я точно помню, как Марита разорялась из-за подарка.

– Да, но одно дело знать про сына, другое – воочию видеть мать. Ему бы уже одного твоего вида хватило, но этот влюбленный взгляд… Если бы его девка выиграла забег, он точно дал бы ей чаевые.

– Я думала, он твой друг.

– Пока ему что-то надо, да, друг. Но чужое счастье так бесит… – Себастьян не договорил. – Ви? Пока все это не началось, я кое-что хотел у тебя спросить.

– Что?

– Хочешь еще одно кольцо? Без камней. Обычное, гладкое, золотое.

– Что? – я не поняла, но вид у Себастьяна был такой загадочный, что я невольно подалась ближе.

Он притянул мою руку к губам и поцеловал.

– Верена Миркалла Элизабет…

Выйдешь за меня замуж?

Фредерик:

Он в третий раз перечитывал записку.

Мозг понимал слова, но отказывался складывать их вместе.

«Уезжаю с любимой женщиной, как должен был много лет назад.

Маркус.

P.S. Вряд ли граф будет сильно против, но если вдруг… ты очень многим обязан мне за Джесс и Верену.

P.P.S.

За вещами я пришлю позже»

– Мама? – позвал он. – Взгляни сюда.

Лизель нахмурилась, вытягивая листок на длину руки. Ее лицо побледнело.

– Что это значит?!

– Понятия не имею!

Они переглянулись.

– О, господи! А Верена где?

– Ушла.

– Ушла?!

– У нее свидание…

– У Маркуса была женщина?!

– Ты не знал?

– Я понятия не имел!

– Лизель! – распахнулась дверь и в дом ворвалась Верена, держа газету в руках. – Ты видела «Бильд» сегодня?!

Они обменялись прессой.

– Марита изменяла Себастьяну! – выпалила Верена. – Какой-то инсайдер дал интервью и выложил все! Фердинанд не его сын! Вот почему он так его ненавидит!.. Господи, бедный Ферди.

– Ферди не от него? – прошептал Фредерик, пробежав глазами заметку. – О, господи! Господи! Вот почему Маркус не хотел Джессику. Этот дурак собирался быть верен Ей!

– Минуточку! – Верена вытаращила глаза. – Вы хотите сказать, что наш святой Маркус и Марита были любовниками?

– Любили, а не любовники… Не утрируй.

– А Фердинанд откуда? С торрента скачали?

– Я так и думала, что они сошлись, – проговорила Лизель. – Они постоянно встречались, якобы, у издателя, но… она продолжала жить с Себастьяном. Потрясающая женщина. А говорят, что это я помешана на владычестве!

– Где ты была? – вновь спросил отец, разглядывая возбужденную, всю в крапивном румянце, дочь.

– Гуляла… – она как-то странно сунула руку в карман и выглядела смущенной, но ни отец, ни бабка не обратили внимания.

– Как мы все это теперь объясним Себастьяну? – Фредерик скомкал газету и яростно зашвырнул в камин. – Как это невовремя!.. Ты была с ним? Он знает? Как он отреагировал.

Верена смутилась и опустила глаза. Лизель мягко улыбнулась и посмотрела на свои ноги.

– Как думаешь, он сделает тебе предложение? – спросила она и вдруг громко всхлипнула, прижимая к лицу ладони. – Боже мой! Виви! Девочка моя, поздравляю!

– Что? – осипшим голосом спросил Фредерик.

Она достала руку и показала им помолвочное кольцо.

– Я стану графиней, папочка! Мы поженимся…

Через год.

Фердинанд сидел за столом, держа в руке чашку кофе.

Окна кухни выходили на маленькую террасу, где на перилах, обняв колону, сидела мать. Фердинанд никогда еще не видел ее настолько красивой. В белой рубашке, джинсах и маленькой косынке на густых светлых волосах, – она сидела, скрестив босые ноги и улыбалась отцу. Тот стоял спиной к Фердинанду, и он не видел его лица, но видел мольберт и оживающую на нем фигуру.

Его последняя книга и колода «Темное Таро» имела такой успех, что издатель предложил другую концепцию. «Светлое Таро». И Маркус рисовал Мариту, в образе Ангела, Пресвятой и Пречистой Девы, смешливой девочки, которую он когда-то знал.

Фердинанд всегда был сентиментальным, но глядя на свою мать, он опять хотел плакать.

– Почему ты не сделала этого раньше, мама? – молча спрашивал он и слезы текли по щекам и капали в чашку. – Почему не ушла от этого животного, которое я был вынужден называть отцом? Почему ты так мучилась?.. И ради чего?.. Ради титула, под которым тебя никто всерьез не воспринимал?

Зазвонил телефон и на экране высветилось «Бабушка».

Все еще плача, он расплылся в улыбке и поспешно смахнул, чтобы ответить.

– …ты мне не мать! – кричал на заднем фоне кто-то из близнецов.

– Именно! – орала в ответ Верена. – И значит, ничто не помешает мне нанять тебе киллера!..

Лизель с виноватой улыбкой закрыла дверь.

С тех пор, как мама и папа встретились с ним и все ему рассказали, – она была его первой мыслью. Лизель – моя бабушка? Самая шикарная и стильная женщина, которую только можно вообразить, моя бабушка?

– Не называй ее так, умрешь! – посоветовал Маркус.

Но Фердинанд называл ее так, только так. Хотя еще долго не мог привыкнуть, что Маркус – папа. Ну и попарился же он, пытаясь изменить его стиль и избавиться от жутких синих костюмов, которые абсолютно ему не шли.

– Привет! – сказал он, склонившись к столу. – Что там у вас происходит?

– Кто-то из близнецов пытался подглядывать за ней в ванной.

– Оригинально, – сказал он, вытирая слезы и вспоминая вопль: «Ты мне не мать!»

После того, как все прояснилось и шум в газетах утих, Лизель перевела Маркусу на счет кучу денег. Якобы, Себастьян вернул мамино наследство, но они-то знали, что он бы в жизни ничего не вернул.

Раза два или три Лизель приезжала к ним, но вскоре перестала. Мама ее не особенно жаловала, да и Маркус относился прохладно.

– Звоню убедиться, что ты приедешь, – сказала бабушка, нежно разглядывая его лицо.

– Надеюсь, Себастьян не удушит меня, чтобы бросить труп у границ владений?

Если называть Маркуса отцом он начал лишь последнее время, то перестать называть так Себастьяна – сразу. В глубине души, он всегда это знал. Граф не его отец. С этим человеком у Фердинанда не было ничего общего.

– Я слышала, новая жена из нашей близкой родни, – улыбнулась Лизель. – Она ему не позволит.

– Как ты позволила? – внезапно вырвалось у него. – Как ты можешь быть так спокойна, отдавая за него Ви?

– Он не чудовище, дорогой… Просто очень несчастный в прошлом мужчина.

Через комнату пронеслась Верена, вопя:

– Себастьян!

И Фердинанд закрыл рот.

Себастьян на миг оторвался от разговора с Ральфом. Тот был в Ватикане, изредка наезжая в Гамбург, чтобы дать Филиппу люлей и проверить, как работают его стратегические идеи на практике и работают ли.

– …у меня тут нос стал коричневым, – рассказывал Ральф, смеясь. – Но дядю Мартина в самом деле многие вспоминают добром и протекцию составляют.

– Не забудь, что я тебя жду на свадьбе, – сказал отец.

– Надеюсь, невеста не спутает меня с тортом, – невесело пошутил Ральф.

– Я разрешил ей позвать ее нового двоюродного брата. За ней должок, – подмигнул отец.

– Рад слышать, что ты не срываешь все зло на нем.

– Сынок, с тех пор как Маркус признал его, я ничего не имею против. Пусть хоть в платье приходит и весь обряд стоит на стороне девочек Ландлайен…

– Себастьян! Эти два идиота опять подглядывают! – раздался голос Верены из коридора.

– Будь они идиотами, не подглядывали бы, – шепнул граф в трубку, потом крикнул. – Детка, я не могу их убить, меня отлучат от церкви!.. Погоди-ка, Ральф!.. Я сейчас, – он отошел к окну и прокричал. – Эй, Фил! Филипп!..

Филипп слез с возвышения.

– Держи форт! – он осторожно снял исколотый булавками пиджак и передал портнихе. – Займитесь пока вон тем, похожим на меня парнем. Только не делайте чересчур красивым.

Девушка рассмеялась и отошла к Рене, который так и сиял от гордости. Верена хотела, чтобы он нес им кольца, но граф велел найти кого-то из девочек.

– Он будет моим шафером вместе с Филом! – и вот, раздувшись от гордости, Рене стоял рядом с братом, примеряя почти готовый пиджак.

– Так твои папа и мама женятся, – спросила портниха, приступая к работе.

– Ага!

Он был последним, поздним ребенком Мариты и почти не знал мать. По крайней мере, счастливой. Рене родился после смерти брата, в честь которого был крещен, и понимал, что мать предпочла бы того, другого. Он не был близок с ней здесь и совсем не скучал, когда мама вдруг уехала. Порой она звонила, спросить хорошо ли он учится, но видно было, ей это абсолютно не интересно. И очень скоро Рене приспособился делать вид, что не видел, что мать звонила.

– Ее зовут Виви.

За окном верещали его противные братья-близнецы. Это Филипп, выскочив ненадолго с примерки, раздавал звонкие затрещины.

– Я тебе щас такую «Немать!» покажу, что зенки повылетают! Порнуху будет нечем смотреть!

– Ну-ка, подними ручки, – сказала портниха Рене, делая вид, что не слышит. – Твой папа всегда такой?

– Это не папа, это мой старший брат! – сказал мальчик с такой гордостью, что женщина улыбнулась. – Раньше мы с ним не ладили, но теперь ладим. Я многому научился. Я сам теперь старший брат.

Рене улыбнулся женщине и посмотрел в окошко на задний двор.

Там, дядя Фредерик, который теперь был не просто епископ, а епископ всего Гамбурга, одной рукой держал за ошейник Герцога, а второй поддерживал Рихарда, который пытался отобрать у собаки мячик. Герцог задирал голову, не желая расставаться с игрушкой, а Рихард без малейшего страха, тянул ручонки к его большой голове.

– Теперь это он – последний сын графа, – гордо сказал Рене.

Оглавление

Сидя на балюстраде.

Даже Фил не найдет!

Ему не придется тебя воровать.

Отстань от нее, иначе я заявлю в полицию.

Вышла из дома через задний двор.

Обедать, дети!

С места в карьер.

Где он?!

Я бы с радостью помогла, но меня об этом не попросили.

Еще одна жертва Джессики.

А я-то как рада!

Он весь в тебя и вкусы у вас похожие!

Это был залп в честь первой мой победы.

Просто не смогу пережить.

Общая ностальгия.

Дай мне две минуты передохнуть.

Все он понимал!

Это был успех!

Этим всегда занимаюсь я.

Я, лично, нравлюсь себе как есть.

Но вряд ли все они хотели об этом знать.

Дядя Мартин умер!

Наверх.

  До конца.

  Чтоб лазать к тебе в окно.

  Птичками засвистел звонок.

  Это мой дом!

  Не дороже, чем ты.

  Спасибо, все хорошо!

  Пара года…

  Старый, озабоченный хрыщ.

  Давно пора.

  Одна и другой не будет.

  Моя Цукерпу.

  Крыша едет от воздержания.

  Брызнули, словно дождь.

  Мне нужно кое-что тебе объяснить.

  На самой хорошей и дорогой машине.

  Как в кино.

  Выйдешь за меня замуж?

  Через год.