Сумрачные грёзы. Сборник рассказов [Софья Сергеевна Маркелова] (fb2) читать онлайн

Софья Маркелова Сумрачные грёзы

Паутина метро

Метро.

Здесь все ощущается совершенно иначе.

Мимо текут темные узкие коридоры, покрытые змеящимися проводами, проносятся яркие освещенные станции – редкие острова жизни. Люди, словно чувствуя всю тяжесть земли, нависшей над их головами, ссутулившись и опустив глаза к полу, суетливо заходят в вагон и так же скоро покидают его. Редко кто в этом подземном царстве осмеливается поднять взор на других участников траурной процессии и изучить их лица.

Здесь все ощущается совершенно иначе.

Неожиданно темнее становятся круги под глазами, уголки губ устремляются вниз, дабы застыть в улыбке недовольства, а руки безвольно опускаются вдоль тела. В метро легко распознать одиноких людей: по безжизненному взгляду, застывшему и отрешенному, неизменно устремленному в одну точку. Одиночки не смотрят на пассажиров, они избегают своих отражений в окнах – опасаются увидеть бездну в собственных зрачках.

Степенный мужчина с седеющими висками спешно отвел глаза от своего двойника, устало разглядывающего его из стекла напротив. Дмитрий Сергеевич не любил метро с тех самых пор, как несколько лет назад переехал жить в столицу и впервые заблудился в переплетениях переходов и эскалаторов. Здесь, в обители приглушенного желтоватого света, дурные мысли становились ядовитым туманом, который невыносимо трудно было изгнать из головы.

Он бы с радостью предпочел этому угнетающему месту просторный салон «Вольво», но машина сломалась как всегда крайне невовремя. И теперь Дмитрий Сергеевич сидел в старом дребезжащем вагоне и считал про себя пролетающие мимо станции, чтобы не пропустить нужную. Хорошо, что в метро в это время дня не очень людно. Можно было даже немного подремать, запрокинув голову на прохладное стекло.

Но в это мгновение мужчина почувствовал резкую и острую боль в бедре.

Дмитрий Сергеевич вздрогнул от неожиданности и ласково посмотрел на тяжелую переноску, стоящую на его коленях. Из нее вытянулась длинная черная лапа с когтями, чью остроту мужчина только что испытал на себе. Гордый и свободолюбивый кот Виконт всячески старался продемонстрировать свое негодование хозяину. Для этого упитанного джентльмена переноска была оскорбительно тесна.

– Тише, Виконт. Ведите себя прилично, будьте любезны, – едва слышно проговорил Дмитрий Сергеевич и отцепил когти от своих брюк. Животное, будто на мгновение устыдившись собственного поступка, приникло к решетке боком и позволило хозяину пройтись пальцами по шелковистой шерсти. А после кот мигнул желтыми отсветами глаз и слился с темнотой переноски, неуклюже свернувшись клубком.

Виконт был достаточно старым котом, поэтому Дмитрий Сергеевич и его супруга внимательно следили за здоровьем животного и часто показывали его ветеринару. Для них это был член семьи, забота о котором казалась безоговорочно важной.

В этот раз из-за сломанной машины кота пришлось везти к врачу на метро. Виконту, привыкшему к плавному ходу «Вольво», запахи и звуки подземки категорически не нравились, поэтому он находился в дурном расположении духа. И Дмитрий Сергеевич это хорошо чувствовал.

– Потерпите немного. Мне и самому неприятны эти катакомбы, но мы уже скоро прибудем на нужную станцию.

Кот никак не отреагировал на слова хозяина.

Еще какое-то время Дмитрий Сергеевич, прикрыв глаза, прислушивался к пронзительному свисту колес, усиленному эхом длинного перегона. Отвратительный звук, от которого сводило зубы. Если бы хозяин Виконта был котом, то несомненно встопорщил бы шерсть на загривке от неудовольствия, но Дмитрий Сергеевич в своей скучной человеческой ипостаси мог лишь вяло поморщиться и принять происходящее как данность.

Черные стены тоннелей стремительно проносились мимо, словно поезд был остроконечной пулей, рвущейся прочь из узкого ствола револьвера. Удивительно, какими долгими кажутся иногда пролеты между станциями. Как будто пространство растягивается и сжимается в этой темноте, а беззаботные пассажиры даже не подозревают о беспорядке, творящемся за пределами вагона.

Но в этот раз явно что-то случилось, поскольку поезд и не думал останавливаться, а яркий свет станции все не появлялся. Слишком долго. За это время можно было успеть задремать и выспаться несколько раз. Дмитрий Сергеевич нахмурился и забарабанил пальцами по переноске. Они давно должны были уже приехать. Вот только машинисту это явно было неизвестно. Может, он вообще проехал мимо перрона, забыв затормозить? Последняя мысль Дмитрию Сергеевичу пришлась не по душе, ведь это как раз была их с Виконтом станция.

Остальные немногочисленные пассажиры вели себя смирно: никто из них не волновался, словно ничего подозрительного в пятнадцатиминутном перегоне не было. Кот жалобно поскреб когтями по решетке, напоминая, что прелести метро его не прельщают и пора бы покинуть этот душный вагон. Дмитрий Сергеевич был абсолютно солидарен со своим питомцем, вот только не знал, что он может сделать в сложившейся ситуации. Неожиданно взгляд мужчины упал на старенькое переговорное устройство, сиротливо висящее на стене.

А почему бы и нет?

Поднявшись с места и прихватив свою тяжелую ношу, Дмитрий Сергеевич решительно подошел к аппарату и нажал на черную кнопку.

– Алло?.. Извините, меня кто-нибудь слышит? – прочистив горло, негромко проговорил мужчина. Однако в шуме стучащих колес он сам едва смог расслышать собственный голос.

Пассажиры с явным любопытством наблюдали за разворачивающейся перед ними сценой. В динамике что-то зашуршало и зашипело, но через помехи не проникало никаких других звуков. Дмитрий Сергеевич упрямо сжал губы и, поудобнее перехватив одной рукой переноску Виконта, вновь потянулся к черной кнопке.

– Уважаемый машинист, если вы меня слышите, то сообщите, пожалуйста, не проехали ли мы случайно станцию? А если так произошло, то когда будет следующая?

В ответ из динамиков лишь сочилась густая всеобъемлющая тишина.

– Мы едем уже слишком долго!

Внезапно поезд резко затормозил. Противно заскрипели колеса, а вагон так сильно дернулся, что Дмитрий Сергеевич едва успел схватиться за поручень. С гулким грохотом за спиной мужчины распахнулись двери вагона. И в неожиданно наступившей тишине было слышно лишь монотонное гудение преобразователей напряжения. Желтоватый свет станции заполнил собой все окружающее пространство. Словно по щелчку пальцев кто-то зажег огромный фонарь.

Оторопевшему от изумления хозяину Виконта понадобилось несколько секунд чтобы прийти в себя. Он никак не ожидал, что разговор с машинистом окажется таким продуктивным! Или же все просто так совпало, и поезд как раз должен был подъехать к станции? В любом случае, своего Дмитрий Сергеевич добился.

Он решительно покинул вагон. Несколько пар глаз проводили его внимательным изучающим взглядом. Интересно, как долго эти пассажиры еще бы ехали в неведении, если бы мужчина не проявил инициативу и не связался с машинистом? Вот так всегда… Хочешь чего-то добиться – сделай это первым, пока все остальные сидят в ожидании чуда.

Но как только за спиной Дмитрия Сергеевича оглушительно громко захлопнулись старые створки и поезд с натужным скрипением начал исчезать в темном провале тоннеля, мужчина понял, что никто кроме него больше не сошел на станции. Не то чтобы это было очень странно, но необычно.

Упрекнув себя в чрезмерной подозрительности и мнительности, он уверенно зашагал к центру станции. К величайшему изумлению Дмитрия Сергеевича, она оказалась той самой, на которой ему с Виконтом необходимо было сделать пересадку. Странный временной разрыв, однако, все не выходил у мужчины из головы. Как поезд мог так долго ехать?

Гулкие шаги Дмитрия Сергеевича эхом отражались от сводов потолка. Станция была пустынна. Ни одного пассажира или служащего не было видно. Словно сейчас стояла глухая ночь, а Виконт со своим хозяином случайно оказались внутри закрытого метрополитена.

Сейчас самый разгар дня! Но здесь нет ни одного человека… И даже не слышны поезда.

Да что не так сегодня с метро?!

Мужчина начинал злиться из-за всего происходящего, которое казалось странным и немыслимым. Пустые станции, бесконечные перегоны… Что еще за ерунда тут творится?! Вот как знал, что стоило перенести поход к ветеринару! Нужно было поехать после починки машины. Если бы дражайшая супруга не начала давить на него, то Дмитрий Сергеевич несомненно так бы и поступил. Но жена настаивала на том, что Виконту не стоит пропускать обследование.

И вот к чему это все привело. Они потеряли уйму времени и наверняка уже опоздали на прием.

Но может быть еще был шанс успеть? Ведь пунктуальный Дмитрий Сергеевич всегда выходил заранее из дома. И этот раз не стал исключением.

Если бы повезло прийти как раз к прибытию поезда!.. Тогда определенно стоило поторопиться!

Пружинистой торопливой походкой мужчина преодолел расстояние, отделяющее его от лестницы. По мраморным ступеням звонко застучали металлические набойки – словно острые когти кота цокали по камню. Еще ступая по изогнутому коридору перехода, Дмитрий Сергеевич издалека услышал шум прибывающего поезда. Для его ушей эта симфония механизмов в данный момент казалась торжественным маршем. Ведь это означало, что единый организм метрополитена вновь принялся слаженно работать.

В конце концов разве не могла на путях произойти поломка, из-за которой поезд так долго вез пассажиров до станции?

Дмитрий Сергеевич уже практически сумел убедить себя в жизнеспособности этой гипотезы. Но освещенная холодным белым светом станция, показавшаяся из-за угла, мгновенно развеяла все его надежды и догадки.

Она была такой же безжизненной и пугающей, как и ее соседка. Отблески потолочных ламп отражались в гладких мраморных плитах. И не было видно ни одного человека, который бы в данный момент попирал этот архитектурный шедевр. Только непрекращающийся шум поездов наполнял собой высокие арочные своды и блуждал меж колонн.

Отрешенно оглядевшись по сторонам, Дмитрий Сергеевич приблизился к перрону, и ему в лицо ударил поток теплого воздуха, пропитанного запахом креозота и горячей пыли. Длинная череда синих вагонов безостановочно появлялась из распахнутой пасти тоннеля и тянулась мимо застывшего мужчины. Поезд не тормозил.

Стоило мелькнуть последнему вагону, как за ним сразу же показались ослепительно яркие фары нового поезда. Но и он тоже проехал мимо пораженного Дмитрия Сергеевича, который был готов поклясться в тот момент, что кабина машиниста пустовала.

– Да что же это творится такое?! – яростно вскричал мужчина, и из переноски ему ответили не менее возмущенным шипением.

Но сколько бы Дмитрий Сергеевич не размышлял над происходящим и не мерил шагами перрон, поезда все продолжали проезжать мимо. В какой-то момент дистанция между ними сократилась настолько, что вагоны слились в единый состав, и теперь металлическая синяя гусеница без остановки кружила по рельсам. Казалось, что ее голова давно уже добралась до основания метрополитена глубоко под землей, а длинное неуклюжее тело все пыталось поспеть следом.

Странность увиденного нисколько не испугала Дмитрия Сергеевича. Напротив, данное зрелище придало ему небывалых сил, и хозяин Виконта, сурово запахнув пальто, поспешил к очередному переходу, ведущему прочь с этой станции. За спиной все громче и громче нарастал грохот поездов, кружащих в бесконечном вальсе, а мужчина намеревался отыскать нужный путь.

Кот жалобно заскребся в клетке.

– Не беспокойтесь, Виконт! Это просто ошибка. Одна большая ошибка, – едва скрывая гневную дрожь в голосе, проговорил Дмитрий Сергеевич. – Очевидно, мы с вами забрели на некую закрытую техническую станцию, где тестируют и обкатывают вагоны! Не иначе! Странно лишь, что эти сотрудники никак не огородили подобное место. Ведь сюда так легко попасть. Но ничего! Их безалаберность – не наша с вами забота. Скорее, уйдем отсюда на работающую станцию… Нам всего лишь нужно найти людей. Где пассажиры – там все в порядке!

Дмитрий Сергеевич говорил вслух, больше успокаивая себя, чем кота. Однако Виконт тоже невольно прислушивался к знакомому хрипловатому голосу хозяина, хотя, конечно, ничего не мог понять из его речи.

Новый переход оказался неожиданно долгим. Подземный тоннель тянулся вдаль, освещенный тусклыми настенными лампами. И с каждым шагом мужчина все больше сомневался в правильности выбранного пути.

Может стоило повернуть обратно? Выйти на ту станцию, где он сошел с поезда? А теперь этот проклятый переход мог привести куда угодно… Хотя в тот миг единственным желанием Дмитрия Сергеевича было выйти к людям. Гулкая пустота метрополитена настораживала. Все казалось в корне неправильным: в месте, где наличие человека становилось необходимой переменной для работы многотонных механизмов, отсутствие людей ощущалось особенно сильно. Словно из океана мгновенно исчезла бы вся морская живность.

И тогда непроницаемо синие волны захлебнулись бы в своем одиночестве и бесполезности.

Оглушительный шум голосов и топот бесчисленных ног ворвались бурным потоком в коридор перехода и на секунду заставили Дмитрия Сергеевича замереть на месте. Только что тишина метро давила ему на уши, как в одно мгновение она расцвела хором бурлящей жизни. Перед хозяином Виконта словно из ниоткуда во всей красе появилась станция, заполненная народом. Широкие ступени вели Дмитрия Сергеевича вниз, где жаркое дыхание толпы мгновенно захватило его и увлекло в нутро человеческой массы.

Люди кричали и роптали, смеялись, переговаривались друг с другом, перекрикивали соседей и пробивались сквозь плотные шеренги тел. Это было похоже на беспорядочное броуновское движение, где каждому пассажиру отводилась своя особенная роль. Они точно знали, куда им следует идти, и спешили туда изо всех сил, сметая все на своем пути. И этот гул разворошенного осиного гнезда так испугал Дмитрия Сергеевича, что он почти не сопротивлялся, когда толпа подхватила его течением и понесла в одном им ведомом направлении. Лишь выше поднял переноску и крепче ее обхватил руками, словно пытаясь удержаться за эту шаткую незакрепленную опору, пока бушующее море жизни швыряло его по волнам.

Люди спешили к распахнутым зевам вагонов. Они толкались и кричали друг на друга, пытаясь протиснуться в заполненный поезд. Одновременно с этим другой поток пассажиров всеми силами старался выбраться на платформу. Два бурных течения столкнулись на границе между перроном и вагоном, и ни одно из них не собиралось отступать. Дмитрий Сергеевич оказался зажат между противоборствующими группами: его грубо подталкивали в спину напирающие сзади люди, и в то же время жестко давили ладонями на грудь пассажиры, пытающиеся покинуть поезд.

Голос мужчины тонул в оглушающем вопле толпы. Здесь никому было не важно, сколько стоили туфли Дмитрия Сергеевича, по которым уже хорошо потоптались, как сильно болело его изъеденное артрозом колено, не выдерживающее таких нагрузок. Для этого водоворота человеческого безумия даже жизнь Виконта ничего не значила в тот момент. Именно поэтому хозяин обеими руками обнял переноску, плотнее прижимая ее к себе, словно мать, закрывающая невинное дитя собственным телом. И он не обращал внимания ни на оторванный рукав пальто, ни на множественные тычки и удары, ни даже на чудовищную боль в колене. Все это было уже не важно.

Лишь бы уйти из эпицентра этого тайфуна.

Лишь бы Виконт не пострадал.

Сколько раз за эти несколько минут яростной борьбы Дмитрий Сергеевич проклял себя за решение отправиться к ветеринару на метро. Он уже не понимал, что происходило вокруг. Метрополитен превратился в сумасшедший дом, где Виконт со своим хозяином оказались совершенно случайно. Поэтому нужно было уходить. Пока мужчина еще мог ориентироваться в пространстве и разумно мыслить, стоило покинуть это злостное месте. Пусть жена изъест его своей бранью и придется прилично потратиться на такси, но никогда больше он не вернется в метро!

Толпа отпустила Дмитрия Сергеевича неохотно. Люди заполнили собой всю станцию, и лишь когда мужчина выбрался к лестнице, ведущей к выходу, он сумел вздохнуть полной грудью. Со ступеней хорошо было видно это общее безумие, чуть было не поглотившее Дмитрия Сергеевича: поезда с открытыми створками стояли напротив друг друга на путях, из их распахнутых дверей сплошным потоком пытались выйти пассажиры; те, кому это удавалось, сразу же спешили на новый поезд, чтобы в толпе других людей штурмом взять вагон.

Поезда никуда не уезжали. Пассажиры бесконечно курсировали между ними двумя. Они заходили, чтобы выйти, и выходили, чтобы зайти.

Дмитрий Сергеевич почувствовал, как по его телу пробежали мурашки. Ничего подобного он в жизни не видел. Люди казались обыкновенными, они разговаривали и улыбались, но их действия не поддавались никакому объяснению. Словно куклы с идеальной мимикой пытались походить на живых людей.

– Мне кажется, это ненормально. Так не должно быть… Неужели весь мир свихнулся, а я вместе с ним? – прошептал себе под нос Дмитрий Сергеевич, отрешенно ощупывающий свое лицо. Но с ним все было в порядке.

Из переноски не доносилось ни звука, и это подозрительное молчание заставило мужчину отвлечься от созерцания станции. Видимо, Виконту поплохело после бесчинств толпы. Следовало скорее подняться на поверхность, чтобы кот мог свободно подышать свежим воздухом и успокоиться.

Вот только когда Дмитрий Сергеевич оглянулся себе за спину, то вздох разочарования невольно вырвался из его груди. Все три старых скрипучих эскалатора, что связывали мир под землей с миром привычной жизни, работали исключительно на спуск. Длинные шеренги молчаливых пассажиров замерли на них, в ожидании той минуты, когда придет их очередь сойти со ступеней и броситься к дверям вагонов, чтобы начать свой бессмысленную борьбу за право прохода внутрь.

Нечто сродни отчаянию зародилось в душе Дмитрия Сергеевича, у которого буквально на глазах таял последний призрачный шанс увидеть вновь небо и солнце.

Как же так получилось? Неужели теперь он даже выбраться не сможет из этого проклятого места?

В паре шагов от Дмитрия Сергеевича неожиданно промелькнула чья-то фигура, сильно выделяющаяся из общей массы людей. Мужчине не сразу удалось понять, что же его так насторожило в облике одного из прохожих, пока он вновь не отыскал глазами этот силуэт. Сквозь толпу галдящих пассажиров легко и непринужденно двигался работник метро, облаченный в типичную темно-синюю форму с погонами.

Всего одного мгновения хватило хозяину Виконта, чтобы осознать всю небывалую радость этой случайной встречи. Вот он! Шанс, чтобы узнать, наконец, что здесь происходит! Кто если не работник метро сумеет ответить на все вопросы Дмитрия Сергеевича и даже помочь выбраться из запутанного лабиринта метрополитена?

Мужчина сорвался с места, вновь врезаясь в толпу снующих пассажиров на станции, словно он был быстроходным крейсером, смело вспарывающим непокорные морские волны. Где-то в нескольких метрах впереди постоянно мелькала фигура в синей униформе, но как бы быстро Дмитрий Сергеевич не расталкивал людей локтями, ближе к своей цели он не становился. Переноска цеплялась за все подряд, и не будь Виконт воспитанным животным, его хозяин предположил бы даже, что это кот хватается когтями за прохожих. Однако времени проверять не было – фигура ускользала все быстрее, пока наконец работник метро не скрылся в одном из подземных переходов.

Дмитрий Сергеевич, не сомневаясь ни секунды, нырнул в прохладу тоннеля. Шум толпы остался где-то за спиной, здесь больше никого не было. Но не стоило уже ничему удивляться. Сейчас важнее всего было догнать сотрудника и расспросить его обо всем!

– Извините! Постойте, пожалуйста! – крикнул мужчина, ускорив шаг. – Мне нужна помощь!

Однако фигура в синем не откликнулась и даже не обернулась. Не больше десяти метров разделяло Дмитрия Сергеевича и его цель. Как он мог не слышать?

– Не торопитесь, прошу вас! Остановитесь!

Молчание. И преследование.

Новый коридор, несколько лестниц, мост над путями и надоевшие глазу переходы. Странная гонка длилась уже целую вечность. Дмитрий Сергеевич стал уставать, его мучала одышка, а колено откликалось болью на любое движение. Зачем он продолжает это? Силуэт не становился ближе, а лишь уверенно спешил куда-то дальше, быстрее, словно старался уйти от погони, плутая между одинаковыми тоннелями. Метрополитен все больше напоминал паутину, где все проходы были связаны друг с другом крепкой едва видной глазу нитью. И Дмитрий Сергеевич бежал по этой тонкой паутинке в надежде поспеть за фигурой в синем. Вот только где тогда паук, что создал этот мраморный лабиринт?

– Да стойте же! Черт вас подери! – уже не выкрикнул, а выдохнул мужчина.

И вновь никакой реакции. Только короткий тоннель закончился, и стертые ступени очередной лестницы привели на новую станцию. На ней не было ни поездов, ни пассажиров. Только высокие изящные колонны подпирали потолок в немом молчании, а перрон тянулся куда-то так далеко-далеко, что ему не было видно конца. Словно зеркальный коридор, уходящий в бесконечность.

Фигура в синем уверенно скользила вдоль колонн, ни разу так и не обернувшись на мужчину, который его так мучительно долго звал. Ни разу так и не показав свое лицо.

А вымотанный Дмитрий Сергеевич, чье громыхающее в груди сердце заглушало все мысли и страхи, мог лишь продолжить погоню. Кажется, он уже не мог остановиться. Ноги сами несли его.

В переноске жалобно надрывался Виконт. Кот, который уже много лет не подавал голос, так как в силу своего воспитания считал мяуканье ниже своего достоинства, теперь оглашал своды станции громким отчаянным криком. Но его хозяин не обращал на это внимания – он спешил вглубь гибельного лабиринта, все ниже и ниже, к самому основанию паучьего царства.

Небольшая решетка с противным скрипом вышла из пазов и упала на мраморный пол. Именно этот звук заставил Дмитрия Сергеевича отвлечься от погони буквально на долю секунды. Черная тень Виконта стремительно убегала от хозяина в противоположном направлении, громко цокая острыми когтями по полу.

– Виконт! Стойте!

Кот обернулся, мигнул огромными желтыми блюдцами глаз и коротко мяукнул. А после бросился бежать в выбранном направлении еще быстрее.

– Нет! Виконт! Вернитесь!

Все мысли Дмитрия Сергеевича мгновенно устремились к питомцу. Он совершенно позабыл и о странностях метро, и о синей фигуре, за которой так долго и упорно гнался. Паутина забвения таяла вокруг мужчины. Есть нечто важнее. Кот. Виконт. Только он был теперь в голове беспечного хозяина. Нельзя позволить ему убежать! Он потеряется здесь!

Виконт легкими прыжками удалялся все дальше, но Дмитрий Сергеевич бежал что есть сил. Мимо мелькали изящные станы колонн, слившихся в одну линию. Уже не так важна была боль в колене и грохот сердца в груди. И расстояние постепенно сокращалось.

Пока пальцы Дмитрия Сергеевича бережно не коснулись черной шерсти.

Виконт сразу же остановился, словно вовсе никуда и не сбегал. Он вопросительно изогнул хвост и лукаво посмотрел желтыми фонарями глаз на своего хозяина, без сил упавшего на колени.

– Виконт! Зачем же вы так со мной? – пытаясь отдышаться, проговорил Дмитрий Сергеевич, дрожащей рукой гладя животное. – Ведь я уже не молод, как и вы… Ох, как нам теперь отсюда выбираться?

Кот ласково оперся лапами на колени хозяина и распушил свои белые усы.

А после Дмитрий Сергеевич почувствовал в бедре резкую и острую боль…

…И проснулся.

– Конечная. Поезд дальше не идет. Просьба выйти из вагонов, – прозвучал звонкий женский голос из динамиков, а после поезд мягко остановился.

Дмитрий Сергеевич обескураженно огляделся. Он сидел в вагоне, который только что затормозил у перрона. Пассажиры, улыбающиеся, переговаривающиеся, смотрящие в смартфоны, друг за другом выходили из поезда. У кого-то заиграла мелодия звонка.

– Обращаем ваше внимание, что за нахождение в поезде, следующем в тупик, предусмотрена административная ответственность… – продолжала свою речь женщина из динамиков.

А потерянный и ничего не понимающий Дмитрий Сергеевич все не мог прийти в себя. Рукав пальто был в порядке, колено не болело. Переноска с Виконтом по-прежнему стояла у него на коленях. А черная лапа, высунувшись через решетку, проверяла когтем на прочность брюки хозяина.

Сон? Просто сон?

Кот лукаво мигал из темноты желтизной глаз, похожих на фары поезда. Виконт знал правду, но предпочитал хранить ее за пеленой своего кошачьего молчания. Он делал это уже много лет и надеялся делать и дальше.

Виконт не любил метро, как и его хозяин. 

Брошенный океанариум

Тусклый свет фонаря слабо освещал заднюю дверь океанариума, через ручки которой была продета толстая металлическая цепь. Ветер принес к подножию лестницы и самим дверям опавшие листья, и теперь, чтобы пробраться ко входу, нужно было идти по колено в шуршащей листве. Костя шел первым, обвешанный сумками с фотооборудованием и с тяжелыми кусачками, заткнутыми за пояс. Следом медленно пробирался Даня, угрюмо молчавший все дорогу.

– Отлично. Зайдем здесь, – худощавый Костя поправил очки на носу и достал массивные кусачки.

– Постой, – Даня схватил друга за рукав. – Я еще раз тебя спрошу. Ты уверен?

– Ну, не начинай. Мы сто раз все обсудили.

– Мы еще можем передумать. Это все же плохая идея – врываться на чужую территорию, тем более, мало ли в каком она состоянии. Если нас поймают, то потом сообщат колледжу.

Костя тяжело вздохнул и оперся спиной на дверь, одаривая товарища недовольным взглядом.

– Здесь никого нет. Ни охраны, ни камер. Ты же сам видел! И закрылся этот океанариум не так давно, так что там все должно быть в целости и сохранности еще.

– Я все же не уверен до конца, – Даня поморщился.

– Ты обещал, что пойдешь со мной! Умей держать свое слово.

– Ну, ладно. Черт с тобой… Надеюсь, мы быстро.

Удовлетворенно кивнув, Костя крепче схватил кусачки и подцепил дужку замка, скреплявшего цепь. Раздался противный скрежет металла о металл, но через несколько секунд замок все же поддался. Освободив ручки от цепи, Даня потянул на себя дверь, и та медленно открылась. Ноздри мгновенно наполнил затхлый воздух, пропитанный какой-то резкой химической вонью.

– Уф, – Костя бросил кусачки в листву и первым шагнул в темный коридор, ведущий внутрь здания. – Не думал, что тут так сильно будет пахнуть.

Опасливо оглядываясь по сторонам, Даня следом вошел в океанариум, руками пытаясь на ощупь отыскать в кармане налобный фонарик. Вокруг был сплошной мрак, через который без источника света вряд ли что-нибудь можно было разглядеть. Закрепив на лбу свой старенький фонарик и нажав на кнопку, Даня наконец почувствовал себя куда увереннее. Костя же подсвечивал себе дорогу телефоном и уже убежал довольно далеко.

– Слушай, а ты вообще уверен, что мы найдем эту самую акулу? Здание все же не маленькое, а ее, может, давно уже отсюда убрали.

– Найдем. Она где-то в центре, в самом крупном аквариуме. И никуда она не делась. Это точно. Ее поэтому и оставили здесь, когда океанариум закрылся. Всех рыб и зверей других вывезли, которых смогли, а акула такая здоровая была, что ее даже из воды не смогли поднять, – уверенно вещал Костя, шагая по длинному пустому коридору со множеством запертых дверей.

– А как ее тогда вообще сюда изначально привезли?

– Так, когда она маленькой была. Она тут всю жизнь прожила, сдохла, и теперь, видишь, даже после смерти вынуждена была тут остаться. Ужасная судьба.

– Проклятье. Если бы не этот твой фотоконкурс в колледже, то я бы ни за что сюда не полез. Смотреть на какой-то разлагающийся труп, плавающий в аквариуме, то еще занятие…

Даня увидел на одной из стен запыленный план эвакуации в рамке и снял его, очищая стекло от слоя грязи. По нему выходило, что друзья попали в коридор со служебным помещениями, и скоро должны были выйти в залы с основной экспозицией.

– Да не разлагается акула! Я же рассказывал тебе. Ты чем слушал?.. Как ее бросили здесь обанкротившиеся владельцы, то народ наш в первый месяц повадился лазить сюда, подкармливать ее хоть иногда, чтобы подольше протянула. Да только все равно этого мало было, воду ей никто не менял, а многим не понравилась сама идея того, что тут будет такое опасное место паломничества молодежи.

– Это я помню. И про то, что ее решили заморить быстрее.

– Да. И какой-то умник вылил в аквариум то ли формалина, то ли другой какой гадости. Акула сдохла, но из-за состава воды и всей этой химии не разлагается она. Короче, плавает там почти как живая в мутной зеленой воде.

– Не думаю, что даже если тебе удастся ее сфотографировать, то на конкурсе работу оценят. Кому захочется любоваться на акулу в формалине? – Даня увидел впереди, что коридор заканчивался массивными дверями, одна створка которых была кем-то вырвана и положена неподалеку.

– Тут дело не в красоте, а в самой истории фотографии! – покачал головой Костя, поправляя на плече сумки с оборудованием. – Именно такие фотки и выигрывают, где за внешним уродством или привлекательностью кроется какая-то загадочная легенда, предыстория! А тут еще такой мощный экологический подтекст – животные не должны страдать по вине безответственных людей, бросивших их на верную смерть.

Друзья подошли к концу коридора. У крепких металлических дверей была оторвана одна из створок, и через этот проход Даня и Костя легко прошли в следующее помещение. Им оказался широкий зал с несколькими вытянутыми аквариумами, вмонтированными в стену. Посередине располагалось несколько запыленных лавок, всюду висели потускневшие стенды и иллюстрации, изображавшие различных рыб и морских млекопитающих.

– Куда нам надо?

– Мы на первом этаже. Тот аквариум должен быть на нулевом. Значит, ищем спуск вниз, – Костя махнул рукой и двинулся направо, постоянно озираясь и подсвечивая фонариком на телефоне темный зал.

Огромные аквариумы пустовали. Мутная некогда прозрачная поверхность стекла везде была затянута коркой высохшей грязи. На месте остались только пластиковые рифы, искусственные камни и резиновые водоросли, которые безжизненно лежали на дне. Из зала вел широкий тоннель, потолок над которым был прозрачным, и раньше в нем, наверное, плавали крупные рыбы или скаты, а теперь на стекле лишь виднелись разводы. Всюду со стен на друзей глядели рисунки улыбавшихся касаток и медуз, с которых медленно осыпалась краска, пластами падая на пол.

– Выглядит жутковато, – Даня напряженно прислушивался к звенящей тишине.

– Это же простой океанариум, а не дом с привидениями. Тут маньяков и чудовищ не будет. Расслабься, – посоветовал Костя и нырнул за угол. – А вот и лестница!

Коридор с прозрачным потолком закончился, а в очередном зале, украшенном несколькими высокими статуями дельфинов, прыгавших с волны на волну, сбоку располагалась лестница, ведущая вниз. Пока друзья спускались по ней на нулевой этаж, их шаги гулким эхом отражались от потолка и разносились по пустым помещениям.

– Вот черт! У нас небольшая проблема, – Костя, который шел первым, резко замер на ступенях, глядя куда-то вниз и светя туда телефоном.

Даня быстрее спустился и вгляделся вперед, куда указывал его спутник. Лестница заканчивалась на нужном этаже, но ее ступени уходили в воду. Гладкая темная поверхность тянулась дальше, заполнив собой коридоры и залы.

– Ты ничего не говорил про то, что здесь затоплены нижние этажи.

– Я сам не знал. Хорошо, что решили идти в резиновых сапогах, – Костя на проверку сделал неуверенный шаг вперед и погрузил ногу в воду. – Нормально. Не очень глубоко.

Вода едва доходила до лодыжки, хотя сам факт того, что дальше придется идти по этой застоявшейся дурно пахнувшей жиже, не очень радовал Даню.

– Дрянь какая. Откуда ее тут натекло?

– Да, наверное, трубу прорвало. Или что-то такое. А смотреть же некому больше за состоянием, – предположил Костя, медленно продвигаясь дальше. – Вроде, скоро уже будем на месте.

Шагая вдоль стены, Даня постоянно глядел себе под ноги, боясь поскользнуться или не заметить в мутной воде какую-нибудь одинокую ступеньку. В залах на этом этаже чаще встречались маленькие аквариумы, тесными рядами тянувшиеся вдоль стен. Почему-то во многих из них до сих пор стояла вода. Черная, с плавающими в ней хлопьями грязи, она заполняла стеклянные короба на треть или даже меньше. И порой друзья подходили ближе, потому что им казалось, что в воде были чьи-то останки. Пару раз это действительно оказывались едва узнаваемые посеревшие и распавшиеся тела рыб, а в одном аквариуме даже лежало несколько пустых панцирей крабов.

– Почему они оставили здесь некоторых рыб? Что за избирательность? Кого-то вывезли, а других бросили на смерть, как ту акулу? – спрашивал Даня у своего друга, но Костя лишь пожимал плечами и шел дальше.

В отдельных опустевших аквариумах зияли пробитые дыры, ощетинившиеся острыми кусками стекла. Судя по следам, в них тоже явно когда-то стояла тухлая вода, которая вытекла на пол. Быть может, прошлые посетители устроили такой погром, или же старое стекло не выдержало и лопнуло в какой-то момент. Но запах становился только хуже с каждым шагом.

Наконец, пройдя сквозь череду нескольких соединенных длинным коридором залов, друзья оказались в огромном помещении, потолок которого тонул в вязкой темноте, не разгоняемой даже светом фонариков. Посередине располагался грандиозный аквариум, укрепленный металлическими рамами и накрытый сверху тяжелыми стальными листами. Костя с восхищением скорее бросился к экспонату, шлепая сапогами по затопленному полу, а Даня, внутренне содрогаясь, навел фонарик четко на аквариум. Сквозь тусклое испачканное стекло можно было разглядеть мутную зеленоватую воду, в которой плавали куски грязи.

И вот луч света выделил огромную ощерившуюся тень.

Четырехметровая белая акула с распахнутой пастью, в которой торчали кривые и острые, как иглы, зубы, неподвижно лежала у самой поверхности воды. Ее длинное одеревеневшее тело занимало почти половину аквариума. Белесые бусины глаз безжизненно смотрели вперед, а вокруг акулы плавал различный мусор, брошенный внутрь, видимо, еще в те времена, когда животное пытались подкармливать.

– Она выглядит еще больше, чем я предполагал! – выдохнул Костя, не сводивший взгляд с акулы.

– Давай скорее фотографируй и пойдем обратно. Не очень-то приятно тут находиться, – Даня с отвращением отвернулся от жуткого экспоната.

– Сейчас!

Костя принялся торопливо доставать из своих сумок различные объективы, расправлять высокий штатив и настраивать внешнюю вспышку. Он за пару минут установил все необходимые элементы и, сделав несколько кадров, с улыбкой принялся рассматривать на маленьком экранчике результат.

– Хорошо, конечно! Но ракурс совсем не тот. Мне бы надо куда-то повыше забраться.

Даня, который занимался тем, что читал познавательную табличку на аквариуме с акулой, обернулся и с тоской поглядел на товарища.

– Куда ты здесь хочешь забраться?

– Вон туда!

Костя указал на грубо сколоченные деревянные леса на металлической опоре, которые стояли с задней стороны аквариума. Видимо, когда акулу решили накрыть сверху стальными листами, чтобы любители побродить по заброшенным местам не кидали туда всякий мусор, кто-то собрал это шаткое сооружение и так и оставил.

– Выглядит не особенно прочно. Может, ну его?..

– Ты что, Даня! Мы столько сюда шли по этой грязи, а ты хочешь сейчас уйти? Когда я уже почти сделал свой самый лучший кадр? – Костя нахмурился и поправил очки на носу.

– Ну, лезь, если тебе так хочется! – раздраженно ответил ему друг. – Но больше я с тобой никуда не пойду за очередными шикарными фотографиями, имей в виду!

– Больно надо.

Фыркнув, Костя скорее направился к лесам, прихватив с собой только камеру и телефон, которым он освещал дорогу. Несколько раз толкнув опору и проверив ее на шаткость, фотограф уверенно кивнул сам себе и полез по боковой лестнице. Первый этаж он преодолел легко, но, критически оглядев аквариум с такой высоты, решил лезть дальше. Добравшись до самого верха и выбравшись на деревянные перекладины, неряшливо брошенные между балками, Костя медленно разогнулся во весь рост и посмотрел вниз.

Крыша аквариума находилась на одном уровне с ним. При желании можно было даже ухватиться за стальные листы, но делать это почему-то совсем не хотелось. Акула дрейфовала в зеленом формалине буквально в метре от Кости, и теперь он мог сделать отличные фотографии.

Где-то внизу ходил Даня, от чьих шагов гнилая вода шла кругами. Юноша постоянно в волнении смотрел на своего друга, который практически прилип к стеклу с камерой.

– Ты все? – крикнул он Косте.

– Да! Снимки – просто супер! Спускаюсь, и валим отсюда.

Костя с щелчком закрыл крышкой объектив и, перекинув камеру под мышку, обернулся к лестнице. В этот момент Даня в который раз поднял голову и посмотрел на леса. Его яркий налобный фонарик резко ударил лучом света прямо в глаза Кости, и юноша зашатался, ослепленный на одно мгновение.

– Черт! – только и успел выкрикнуть он, когда вся неустойчивая конструкция заходила ходуном под ногами.

Фотограф отшатнулся, пытаясь удержать равновесие и схватиться руками за опору, которой не было. Одна из деревянных досок вдруг накренилась, сползая с металлической балки, и Костя пронзительно взвизгнул, падая вниз. Все леса задрожали, и в какой-то момент послышался неприятный скрежет.

– Костя! – Даня едва успел понять, что происходит, когда прямо на его глазах высокая конструкция вздрогнула и начала заваливаться на бок.

Один из металлических штырей вошел в стекло массивного аквариума, как в масло. Раздался треск, легкий звон, и вся зеркальная поверхность мгновенно покрылась сеткой змеящихся трещин. Леса переломились пополам и с оглушительным грохотом обрушились прямо на аквариум с формалином. Даня с немым ужасом в глазах смотрел, как его друг, отчаянно хватаясь за балки и доски, врезался спиной в стекло, и острые осколки мгновенно пробили его тело насквозь.

Аквариум лопнул, и шумные потоки зеленой мутной воды, окрашиваясь в багровый цвет от крови Кости, хлынули наружу, сметая остатки сломавшихся лесов. Даня развернулся, бросаясь прочь из зала, совершенно не разбирая дороги перед собой. Его ноги вязли в слое воды, покрывавшей пол, а в ушах до сих пор стоял жуткий последний крик Кости перед смертью, поэтому маленькую ступеньку, находившуюся на выходе из зала с аквариумом, Даня не заметил.

Он споткнулся, падая в черную воду, которая мгновенно промочила всю его одежду. В панике оглянувшись назад, юноша успел заметить, как с треском взорвались изнутри последние стенки стеклянной темницы акулы, и как огромная окостеневшая тень, всплывшая на поверхность и несомая волнами, движется в его сторону. Вода стремительным потоком обрушилась на Даню, так и не сумевшего подняться на ноги, и погребла его под собой.

И последнее, что успел увидеть обезумевший от страха парень перед гибелью, – это акулу с полной пастью кривых острых зубов, которая со всей силы ударилась в его лицо и пронзила клыками кожу, забирая кровавую плату за все те мучения, что она претерпела от человечества еще при жизни. 

Все ближе и ближе

Олег брел по залитому светом парку, щурясь от ярких солнечных лучей. Стоял жаркий июльский день. Воздух был напоен зноем, таким густым, что, казалось, его можно было зачерпнуть ложкой. По широким аллеям гуляли люди, со всех сторон раздавался звонкий детский смех. Олег присел на свободную скамейку, достал из кармана брюк платок и отер им лоб и шею. Ему никогда не нравилось лето, давящее на голову своей иссушающей жарой.

Может, стоило забыть обо всей этой работе и уехать на выходных за город? Навестить родных, искупаться в озере и прогуляться по лесу, поискать чернику. Нет. Олег поморщился. Нужно было зарабатывать деньги, иначе ему никогда не удастся съехать со съемного жилья. Вот когда будет своя квартира, тогда отдохнет.

Мужчина выудил из нагрудного кармана помятую пачку, достал из нее зажигалку и сигарету. Тонкий дымок впился острыми коготками в горло, проник в легкие и заполнил их своей тяжестью. Олег задумчиво выпустил струйку дыма, откинувшись на спинку скамейки. Мимо прошла многодетная мать с коляской и одарила курильщика недовольным взглядом исподлобья, пока младшая дочь дергала ее за юбку. Мужчина усмехнулся уголком рта, затянулся еще раз и перевел взгляд на противоположную сторону аллеи.

Там на деревянной скамейке сидела немолодая сухонькая женщина, которая держала спину удивительно прямо. Даже несмотря на то, что ее лицо частично скрывали прямые светлые волосы, Олег понял, что смотрела незнакомка именно на него. Взгляд этот был пустым и ничего не выражающим, но глаза она почему-то не отводила.

Мужчина неожиданно почувствовал себя очень неуютно. Словно откуда-то налетел холодный северный ветер, и июльский зной исчез как по мановению руки. Женщина все смотрела. Олег рывком поднялся и, не глядя, забросил дымящийся окурок в урну.

– Ну что еще?! Да не курю я, видите? Выбросил, – громко заявил мужчина, обращаясь к незнакомке. Но она только подняла голову, не сводя с него свой пристальный взгляд.

Олег ругнулся себе под нос, засунул руки в карманы и направился к выходу из парка. Сидят тут всякие… Поборники нравственности! Ну и черт бы с ней, с этой старухой!

Серые глаза женщины все не выходили у мужчины из головы. Даже когда он дошел до остановки и сел в первый же трамвай, то продолжал вспоминать незнакомку попеременно то с содроганием, то с негодованием. Через несколько остановок Олег, кажется, успокоился. Подумаешь, странная тетка. Мало ли на улицах сумасшедших. Не к каждому же приглядываться.

За окном медленно проплывали нагретые солнцем дома и зеленые деревья. Трамвай неторопливо стучал колесами, рассекая знойный воздух, как волнорезы рассекают морские валы. Олег вытер ладони о платок, отворачиваясь от окна.

В проходе, всего в метре от него, стояла худая женщина с длинными волосами. Ее большие туманные глаза следили за мужчиной.

Олег остолбенел. Из его горла чуть не вырвался поток неприличных слов, но в последнюю секунду он его сдержал. Пугающая незнакомка увязалась за ним следом? Да что ей надо?!

Как только трамвай распахнул двери,мужчина выскочил из него и быстрым шагом устремился в переплетение незнакомых улочек. Он постоянно оглядывался, не идет ли за ним старуха. Неужели она с самого парка преследовала его? Зачем? Как будто ему своих проблем не хватало! Еще думать сейчас об этой странной женщине.

Несколько часов поблуждав между плавящимися под солнцем пятиэтажками, Олег успокоился и убедился, что за ним никто не идет. Он вернулся к остановке и сел на нужный трамвай, который довез его прямо до дома.

Даже заходя в подъезд, мужчина несколько раз внимательно посмотрел себе за спину, проверяя, нет ли нигде на горизонте пресловутой незнакомки. Но вокруг только шумели цветущие липы и слышался лай дворняг.

Олег нырнул в прохладу подъезда, отрезая себя от летнего зноя. Он устремился вверх по лестнице, шагая сразу через две ступеньки. Где-то на третьем этаже мужчина краем уха услышал, как захлопнулась входная дверь. А ведь, когда он оглядывался, то рядом с домом никого не было.

Открыв ключом квартиру, Олег зашел домой, скинул обувь и громко захлопнул дверь, мысленно оставляя за порогом все тревоги и волнения этого дня. Пусть странная женщина останется там, а в родном доме его мало что волновало. Мужчина, на ходу раздеваясь, направился сразу в душ, желая смыть под холодной водой пот и воспоминания о туманном взгляде, застывшем на коже масляной пленкой. После душа Олег сразу же лег спать, решив подремать несколько часов, пока не спадет дневная жара.

Он проснулся, когда вся квартира погрузилась в вязкую темноту ночи. Из распахнутых окон веяло прохладой. Мужчина зябко поежился и сел на диване, кутаясь в простыню. Лег подремать, а проспал половину дня. С ним такое было впервые. А ведь он еще хотел сделать кое-какие дела сегодня. Олег направился к окну и захлопнул его, чем спугнул несколько птиц, сидящих на ближайшем дереве. Стоило и на кухне закрыть окно, а то по полу уже стелился холод. Он же не хотел заболеть?

Мужчина вышел в коридор и неожиданно остановился. В метре от него была входная дверь. В подъезде висела оглушающая тишина. Но Олег стоял на месте, практически не дыша и не двигаясь. Жуткий страх сковал его сердце и не отпускал ни на мгновение. Ему казалось, что он слышит чье-то дыхание в общем тамбуре. Словно кто-то замер у двери и прислушивался так же, как сейчас прислушивался Олег.

Он сглотнул и сделал один робкий шаг в сторону двери. Что за глупости? Кому могло понадобиться там стоять посреди ночи? Ему ведь только кажется этот звук? В любом случае, он аккуратно посмотрит в глазок, чтобы отринуть все свои опасения. А дверь открывать не будет.

Олег на цыпочках подкрался к выходу и осторожно отодвинул крышку, припадая глазом к отверстию.

На лестничной клетке стояла немолодая некрасивая женщина, чье лицо прикрывали грязные светлые волосы. Ее пустые серые глаза не мигая смотрели прямо в дверной глазок. Губы незнакомки кривились в жуткой победной усмешке. Смерть загнала свою добычу. 

Девятиэтажка 

Осень накрыла город золотой пеленой листьев всего за одну неделю. Еще совсем недавно на улице стояли теплые погожие деньки, как на смену им быстро и решительно пришел холодный северный ветер, а потом и дожди. Конечно, гулять в такую погоду совершенно не хотелось, но в этот день Миша вышел бы из дома, даже если бы на город обрушился ураган. А все потому, что старшие ребята во дворе обещали взять Мишу с друзьями поиграть в футбол.

Это были трое восьмиклассников, настоящая банда, которую все младшие боялись и уважали. Говорили, будто эта троица не могла ни дня прожить без того, чтобы не сотворить что-нибудь особенное, о чем бы потом весь двор гудел еще несколько месяцев. То они срывали замки с люков и вылезали на крыши домов, то летали на бочке с карбидом, а однажды даже нашли где-то старый ржавый скутер и катали на нем всех желающих, пока одно из колес не осталось жить на дне глубокой мутной лужи – главной достопримечательности двора. А уж о том, как их притягивали всякие заброшенные и жутковатые места не стоило и говорить. Одним словом, ребята не боялись ничего и никого.

Дружить с этой бандой было почетно. Но не каждый мог удостоиться такой чести, ведь восьмиклассникам не интересно было «нянчиться с малышней», как сами они говорили. Поэтому Миша особенно гордился приглашением на игру, и в этот день настроение у него было отличное.

У покосившейся деревянной коробки уже стоял веснушчатый Егор, сосед Миши по парте, который нетерпеливо махнул другу рукой.

– Давай быстрее! Серый уже вынес мяч. Только тебя ждем!

– А больше никого не будет что ли?

– Да нормально! Сойдет!

Игра получилась быстрой, даже слишком. Мишу поставили на ворота, из-за чего он ужасно разозлился. Он-то надеялся впечатлить всех своим мастерством ведения мяча! Восьмиклассники легко обходили неповоротливого Серого, а Егор никак не мог соперничать с быстротой ног рослых мальчишек. Поэтому разгромный счет восемь-один вмиг разрушил все настроение Миши.

Теперь восьмиклассники никогда больше не захотят проводить время с ними! Нужно было каким-то образом завоевать их доверие и обратить на себя внимание!

– А кто-нибудь хочет газировки? – несмело повысил голос Миша, когда дворовая банда уже собиралась уходить из коробки, предпочтя провести время более интересным образом.

– Угощаешь? – вмиг заинтересовался Серый, который был очень падок на сладости.

– А то! – в доказательство серьезности своих намерений Миша достал из кармана помятую купюру, данную матерью на обед в школе.

Восьмиклассники мгновенно затормозили, и их взгляды метнулись к деньгам. Миша про себя довольно улыбнулся, осознавая, что его план удался.

В маленьком подвальном магазине на углу дома ребята купили большую бутылку ярко-оранжевой газировки и на сдачу – шесть жвачек с переводными татуировками.

– Что это на тебя нашло? – шепотом спросил Егор у Миши на выходе из магазина. – Мне казалось, ты копишь деньги на ту компьютерную игру, где монстров надо лупить из базуки.

– Коплю. Но ты что сам-то не хочешь подружиться со старшими? Может они нас возьмут с собой на какое-нибудь новое дело? А?

Егор задумчиво кивнул, признавая правоту друга. Сам он о подобном и не подумал, а поучаствовать в знаменитых похождениях крутой банды очень хотелось.

Компания из шестерых мальчишек устроилась на корнях старой разросшейся ивы, скрытой за гаражами. Здесь было множество различных досок и веревок, так как на дереве постоянно пытались сделать дом или повесить качели. Но каждый раз находились те, кто разрушал труды предыдущих строителей.

– Я слышал, вы недавно залезли в заброшенный подвал у восьмого дома, – тихо начал беседу Миша, когда все уселись и отпили газировки. – Неужели правда?

– Ха! – хмыкнул чернявый восьмиклассник, который, судя по всему, был негласным лидером банды. – Было дело!

– И что там?.. – испуганным шепотом спросил Серый, во все глаза уставившись на старших.

– Да ничего особенного. Пыль, грязища, да пустые бутылки с банками, – махнул рукой главарь восьмиклассников и развернул свою жвачку.

– Мы надеялись на что-нибудь интересное! – добавил худощавый парень с огромными кустистыми бровями, сидящий по правую руку от чернявого. – Слышали, будто там какая-то сумасшедшая бабка из третьего подъезда прятала свое добро. А оказалось, что там только кошки гадят.

– Это хорошо еще, что мы ушли быстро, – ворчливо вклинился в разговор невысокий светловолосый восьмиклассник, который большую часть времени был молчалив и задумчив.

– То верно!

– А почему хорошо? – полюбопытствовал Егор.

– Слесарь походу увидел, что мы замок срезали на двери подвальной и проверить пошел. Но мы шаги услышали вовремя и махнули в окно, – с нотками гордости в голосе объяснил худой парень.

– Круууто! – выдохнул Серый, крепко сжимавший свой потрепанный футбольный мяч в руках.

– Ну да! – главарь банды даже немного приосанился. Похвала, пусть и полученная от младших, польстила ему.

– А куда еще хотите забраться? Какие планы? – как бы между прочим спросил Миша, который внимал каждому слову восьмиклассников с раскрытым ртом.

– О! Как только не так сыро будет, махнем на крышу вон той девятиэтажки, – чернявый указал на соседний дом во дворе. – Там слесарь заварил люк на крышу, поэтому взбираться придется по наружной пожарной лестнице, а в дождь она слишком скользкая.

– Ты расскажи лучше, что там будем делать! – парень с широкими бровями оскалился в кривой улыбке и толкнул в плечо своего друга.

– Думаешь, этим стоит рассказывать, Макс? – понизив голос, спросил главарь.

– А почему нет?

– Ну, мелкие они совсем. Испугаются еще, блин. Потом родителям расскажут, а нам проблемы…

– Нет! – Миша даже подскочил на месте от возбуждения. – Никому ничего не скажем! Мы не трусы и не сдаем своих ребят!

Невысокий блондин из банды посмотрел на мальчика с молчаливым уважением.

– Ну что там за история такая? Поделитесь с нами, пожалуйста! – поддержал друга Егор.

Миша быстро достал из кармана свою нераспечатанную жвачку и протянул ее главарю с улыбкой.

– Эх… Ну что с вами делать! – чернявый парень неожиданно осклабился и ловко сунул подачку себе в карман. Другая же его рука уже прятала початую бутыль с газировкой под куртку. – Так и быть, расскажу. А то вы нас тут угощаете из своего кармана. Почему бы и не поделиться историей, да, ребят?..

Худощавый Макс активно закивал головой. А вот молчаливый блондин, словно не одобряя действия остальной части банды, демонстративно отвернулся в сторону и принялся ковырять ногтями кору.

– Короче, услышали мы тут от бабы Клавы из первого подъезда одну историю. Жуткую, аж мурашки от нее по спине бегут! – главарь понизил голос и пристально уставился на замерших мальчишек, сидящих напротив. – Она точно правдивая, другие бабки тоже о ней слышали!

– Да хорош уже тянуть! – первым не выдержал Серый. – Что за история-то?!

Чернявый едва подавил улыбку, а потом продолжил еще более мрачным голосом.

– В этом самом доме на последнем этаже жила когда-то семья: муж с женой и ребенок. Баба Клава сказала, что сама их знала и никогда ничего странного за ними не замечала. Так вот! И вроде все у них было нормально, жили мирно и не отсвечивали… И вдруг за одну ночь женщина сошла с ума! Выдавила ногтями глаза своему ребенку и мужу, оставила их истекать кровью, а сама повесилась на люстре в гостиной! Говорят, весь дом переполошился тогда от криков, которые шли из той самой квартиры!

У Миши на голове волосы встали дыбом от рассказа восьмиклассника. Егор тоже выглядел бледным, но с Серым ему было не сравниться: тот весь позеленел и сжался в комок от страха.

– Никто так ничего и не понял. Только днем семью видели вместе, они общались как обычно, а ночью уже произошла чудовищная расправа. Никто не выжил. Только на потолке кровью было написано какое-то странное послание: «Не смотри в глаза». Все соседи были уверены, что тут замешана какая-то мистика, потому что крики стояли нечеловеческие в ту ночь. Да и не может человек за один вечер свихнуться настолько, чтобы глаза своим родным выдавить! А уж сколько там было кровищи в квартире! И вытекшие глаза!

Серый, едва сдерживая рвотные позывы, подскочил с места и, кинув виноватый взгляд на друзей, бросился домой. Через секунду до слуха Миши донесся крик:

– Мне пора домой! Мама зовет!

Макс презрительно хохотнул и выжидающе посмотрел на Егора и Мишу, будто вынуждая их последовать совету друга и уйти сейчас, выдав всю свою трусливую натуру. Но мальчишки лишь стиснули зубы, не желая поддаваться слабостям на глазах у крутой дворовой банды.

– Милиция ходила там, бродила, но в итоге менты только руками развели и сказали, что бытовая ссора. Квартиру стали называть проклятой, кровь с потолка никто не мог отмыть – надпись появлялась снова и снова через все слои побелки. Конечно, продать квартиру было невозможно. Еще бы! После такой-то истории! Так что ее заперли на замки, да оставили в покое.

– Вы что же это хотите в нее проникнуть?! – сиплым голосом спросил Егор.

– Да замолкни ты. Женек еще не все рассказал! – грубо оборвал мальчика блондин.

– Вот именно! Не перебивай! – главарь бросил надменный взгляд на стушевавшегося Егора. – Короче, сколько-то лет прошло с того случая. В квартиру никто не ходил, там все так и осталось, как было при семье. Вроде даже надпись на потолке. Поговаривают только, что какой-то злой дух все еще живет в тех комнатах, поэтому в окна квартиры нельзя долго смотреть, а то привлечешь его внимание к себе!

Чернявый замолчал и промочил горло газировкой. В это время Миша и Егор переглянулись. Выглядели они вовсе не как бесстрашные слушатели: бледные, глаза широко распахнуты, а губы свело от страха.

– Короче, вот такая история, мелкие, – продолжил вместо главаря Макс. – Мы хотим на крышу этой девятиэтажки залезть и, если выйдет, то спуститься на балкон квартиры. Заглянуть в окна и может даже внутрь попасть! Увидеть ту несмываемую надпись! Бред, конечно, но вдруг она и правда есть! Вроде как даже кровь из нее еще сочится!

По глазам Макса было видно, что последнюю фразу он придумал секунду назад исключительно для того, чтобы обратить в постыдное бегство Мишу и Егора. Но мальчики держались.

– Вон, кстати, окна этой самой квартиры, – чернявый Женя указал пальцем на последний этаж дома. – Где открытый деревянный балкон. И слева от него окно – это все проклятые комнаты!

Миша впился глазами в девятый этаж, пока не отыскал взглядом старый балкончик с пустыми бельевыми веревками, а рядом с ним обыкновенное окно без занавесок.

– Единственная квартира во всем дворе, где никогда не горит свет.

Домой Миша вернулся на негнущихся ногах. История восьмиклассников произвела на него впечатление. Быстро перекусив и сделав вид, что полностью поглощен уроками, сам Миша все прокручивал в голове этот рассказ. Конечно, он и раньше слышал страшилки: в летнем лагере обязательно вызывали Пиковую Даму и с фонариком у лица повторяли уже порядком надоевшую историю о гробике на колесиках. Но все это не шло ни в какое сравнение с байкой, которой поделилась дворовая банда.

Наверное, больше всего Мишу испугали не подробности о кровавой расправе и вытекшие глаза, а вероятность того, что это могло произойти на самом деле. И где! В доме напротив, всего в сотне метров! Когда в лагере рассказывали выдуманные страшилки, то все они происходили где-то там, далеко, в безымянных городах, в чужих домах у несуществующих героев. А здесь…

Девятиэтажка напротив застыла немым изваянием. Ночь незаметно опустилась на город, и окна дома по одному вспыхивали желтым светом, пока вся чернота не оказалась расчерчена на квадраты.

Миша развернул стул к окну и положил подбородок на высокий подоконник. С его первого этажа дом напротив казался гигантом. Неосознанно взгляд мальчика сам метнулся к старому деревянному балкончику. Света и правда не было. Насколько эта история могла быть реальной?

Восьмиклассники сказали, что в окна этой квартиры нельзя долго смотреть, потому что можно привлечь внимание того зла, что до сих пор обитает там. А вот интересно, «долго смотреть» это сколько? Минуту? Пять секунд? Час? Почему все так неопределенно и нечетко?

Миша нахмурился, пытаясь вспомнить, сколько минут он уже сидит, погруженный в собственные мысли, и не сводит глаз с темного силуэта окна.

И вдруг там загорелся свет.

Мальчик чуть не свалился со стула от неожиданности. Его сердце барабанной дробью билось где-то в районе горла, а кончики пальцев похолодели.

В окне без занавесок кто-то ходил по комнате. Расстояние было слишком большим, чтобы Миша мог уверенно сказать мужчина это или женщина. Черный силуэт двигался медленно, пока наконец не подошел к окну и не остановился.

Миша почувствовал, как у него от ужаса задрожал подбородок. Некто или нечто из проклятой квартиры стояло у стекла и смотрело во двор. Или, может быть, не во двор, а на лицо маленького любопытного зрителя, замершего у окна в доме напротив?

Руки испуганного мальчика сами дернулись к занавескам. Нельзя было смотреть!

Сколько бы Миша не утешал себя мыслями о том, что ему просто показалось, но страх не собирался отступать. Даже укутавшись в толстое одеяло с головой, он не переставал думать о темном силуэте. Неужели история восьмиклассников была правдивой? Неужели в том доме живет зло? И теперь оно заметило Мишу!

Он сам не заметил, как провалился в тяжелый сон. Но тот не принес ему ни облегчения, ни отдыха. Всю ночь Мишу терзали кошмары о пустой заброшенной квартире, по которой он ходил часами. Мальчик блуждал между комнат, где на своих местах лежали пожелтевшие от старости вещи, покрытые слоями пыли и паутиной. Незнакомая квартира пугала – в ней тонули любые звуки, а комнаты ее не заканчивались, сворачиваясь в тугой лабиринт. В какой-то момент Миша почувствовал всем своим нутром, что он оказался в той самой проклятой квартире, пусть никогда и не видел ее изнутри раньше. И в тот же миг взгляд мальчика впервые упал на неровно висящую металлическую люстру и большой блестящий крюк над ней.

А на потолке кровью были выведены слова.

«Не смотри в глаза».

Утром страхи Миши немного отступили. Как всегда бывает при солнечном свете, ночные ужасы поблекли. Но, уже направляясь в школу и проходя мимо овеянной жутким ореолом девятиэтажки, мальчик почувствовал, как в его душе шевельнулся слабый червячок страха, который просто скрылся на время, а после захода солнца собирался вернуться и стать гораздо сильнее.

В школе Егор сразу же обратил внимание на нездоровое поведение друга:

– Что это с тобой?

– Слушай, я кое-что видел вчера… – шепотом признался Миша.

– Ну-ка?

– В тех окнах, про которые говорили восьмиклассники, горел свет. И там кто-то ходил. А потом он остановился у окна и долго смотрел на улицу.

– Думаешь, это призрак? – осипшим голосом спросил вмиг побледневший Егор.

– Не знаю. Но мне всю ночь кошмары снились о той квартире.

Друзья помолчали несколько секунд, обдумывая ситуацию.

– Погоди, может, все-таки это восьмиклассники нам наврали? Просто напугать хотели нас и посмеяться, что мы все за чистую монету приняли, – неожиданно решительно заявил Егор. – Вдруг нет никакой легенды, а это обычная квартира, где люди живут. И видел ты просто хозяев квартиры в окне!

Егор говорил так уверенно и вдохновенно, что Миша даже немного приободрился. Действительно, почему он об этом сразу не подумал?

– Ты правда так считаешь?

– Ну, сам подумай! Мы этих пацанов почти не знаем, а они сами нас за малявок и дураков держат! Наверняка реакция Серого их позабавила! Вот они и надеялись нас с тобой тоже запугать, чтобы потом все время трусами называть и в банду не принимать!

– Блин, а ведь ты прав…

– И знаешь что?! – тверже добавил Егор, а его глаза заблестели от гнева. – Надо им все высказать!

– О чем ты?

– Ты должен пойти к ним прямо сейчас и сказать, что они наврали все. Пусть знают, что мы не такие глупые, как они думают!

– А почему я должен идти? – удивился Миша и попятился.

– А кто еще? Ты видел человека в окне… Плюс, если они разозлятся, то бить тебя не станут. Так как ты один придешь, без поддержки, а это уже не по-пацански!

– Ну ты и предатель! – мгновенно взвился Миша и сжал кулаки.

– Да погоди ты! – Егор выставил перед собой ладони. – Есть еще одна причина! Это ведь ты их вчера угощал, а они за добро отплатили враньем! И только ты можешь их упрекнуть в этом!

Миша со злости толкнул друга в плечо и выбежал из коридора. Он понимал, что если не уйдет от Егора, то обязательно разобьет ему нос. Что бы там этот предатель не говорил, но на самом деле Егор просто испугался восьмиклассников и побоялся к ним идти, обвинять их во вранье! Но Миша себя трусом никогда не считал, поэтому он уверенно направился на этаж, где учились старшеклассники. В этот момент он был так зол, что голыми руками порвал бы и дворовую банду, и всех призраков в округе!

Троицу быстро удалось отыскать. Они сидели прямо на полу, вяло переговариваясь между собой в ожидании окончания перемены. Чернявый Женя первым заметил Мишу и удивленно поднял брови, когда понял, что тот целеустремленно направляется прямо к банде.

– Вы! Вы! Сволочи! – задыхаясь, прошипел Миша, разгневанно тряся головой. – Зачем вы наврали?! Попугать захотелось малышню, да?! Это не смешно! Идиоты!

Максим непонимающе пошевелил своими кустистыми бровями, а потом поднялся на ноги и принялся засучивать рукава.

– Что-то тут цыпленок какой-то раскудахтался! Надо-ка его проучить, а, парни?

– Стой! – Женя подскочил и схватил друга за плечо. – Поутихни! Надо понять, чего он тут орет. Слышь, мелкий, это ж мы вчера с тобой и твоими дружками сидели во дворе, да?

Миша сжал зубы и кивнул.

– Так чего ты тут пришел и кидаешься непонятными обвинениями? Чего тебе надо?

– Вы наврали нам вчера! Просто запугали враньем, чтобы посмеяться с того, как мы от страха обделаемся!

– Каким еще враньем? Ты чего тут несешь?! – Максим шагнул к Мише, но главарь вновь его удержал.

– Давай быстро и по делу говори, что ты имеешь в виду! – холодно бросил Женя и впился в младшего острым звериным взглядом.

– Вы вчера рассказывали страшилку о той проклятой квартире, где женщина убила семью и повесилась, – охрипшим голосом заговорил наконец Миша, так и не разжав кулаки. – Вы говорили, что она точно правдивая, ее все бабки знали! Но вы просто все выдумали, чтобы выставить нас с друзьями дураками, хотя мы вас так уважали!

Женя переглянулся с другими членами банды.

– История правдивая. Чего ты мне тут голосишь, что мы наврали? – выплюнул главарь.

– Да потому что вы сказали, что это единственная квартира во всем доме, где не горит свет! Что она заперта на замки, и там никто не живет! – горячился Миша. – А я видел свет вечером! Видел, как там ходит кто-то!

– И ты, значит, думаешь, что это простая квартира? – неожиданно тихо подал голос блондин, который так и сидел на полу. И почему-то этот вопрос прозвучал угрожающе.

– Саш, оставь его. Видишь, он глупый и на драку просто нарывается. Забей, – махнул рукой Макс.

– Нет, – четко проговорил Саша и одним текучим движением поднялся на ноги. – История не выдумка. Я хочу, чтобы этот трус понял это.

– Я не трус! – еще больше разозлился Миша.

– Тогда докажи это, – Саша сложил руки на груди. – Сегодня нет дождя, поэтому мы с пацанами полезем на крышу той девятиэтажки. Мы спустимся на балкон и заглянем в проклятую квартиру. И сами убедимся в том, что история правдива, и на потолке есть надпись. И ты с нами пойдешь.

– С чего бы это? – Миша вдруг почувствовал, как весь гнев куда-то резко улетучился, а по позвоночнику забегали мурашки.

– Я докажу тебе, что мы не врали. А ты докажешь нам, что не трус.

– Иначе места в банде тебе не видать как собственных ушей! – мрачно добавил Женя.

– А если пойдешь на попятную, то мы сделаем так, что вся школа узнает, какой ты трусливый цыпленок! – хохотнул Максим и растянул губы в неприятной улыбке.

У Миши из-под ног будто выбили почву. Место в банде! Не пустые обещания, а реальный шанс попасть в состав самой крутой группы двора! Но, с другой стороны, он должен был полезть на крышу и заглянуть в эту жуткую квартиру. На самом деле, он уже не до конца был уверен, стоило ли верить в ту пугающую историю или стоять на своем.

В этот момент раздался пронзительный звонок, и школьники поспешили в классы. Троица тоже подхватила свои рюкзаки и, обогнув замершего в раздумьях Мишу, двинулась к кабинету.

– Приходи к трем к коробке, или завтра ты станешь местной знаменитостью, – напоследок крикнул Саша.

Школьный коридор опустел, лишь Миша остался один стоять у окна и обдумывать свое решение.

Несмотря на яркое солнце, на улице уже чувствовалась осенняя прохлада. Колючий продувающий до костей ветер трепал капюшон куртки Миши, но мальчика это не волновало. Он с половины третьего стоял у деревянной коробки, засунув руки в карманы, в ожидании троицы восьмиклассников.

Врали ли ему парни, или история действительно произошла? Миша чувствовал терзания в своей душе: с ним не было рядом ни Егора, ни Серого, с которыми он бы ощущал какую-то уверенность. Но отступать было поздно. Теперь на кону стояло членство в банде. И для себя Миша уже решил, как бы ему не было страшно, но он полезет на крышу и будет делать вид, что эта история его ни капли не напугала. Тем более, с ним будут трое старших парней, чего ему бояться?

– О, мелкий уже на месте, – Миша издалека услышал голос Макса.

Троица неторопливо подошла к своему неожиданному компаньону.

– Ну что, не струсил, значит. Пришел, – растягивая слова, проговорил чернявый Женя.

– Пришел, – мрачно подтвердил Миша и решительно посмотрел в глаза главарю.

– Посмотрим, насколько тебя хватит, – хохотнул Макс и, развернувшись, направился к нужной девятиэтажке.

Все остальные поспешили за ним. Восьмиклассники выбрали своей целью наружную пожарную лестницу, закрепленную на боковом фасаде дома. Она начиналась в двух метрах над землей, но, как оказалось, банда позаботилась об этой проблеме – парни притащили из ближайшего подвала криво сколоченную из деревянных поддонов лестницу и приставили ее к стене.

– Ну чего? Кто первым полезет? – с сомнением оглядев неустойчивую конструкцию, спросил Макс.

– Я! – уверенно шагнул вперед Миша и схватился за шершавую древесину.

За его спиной кто-то насмешливо хмыкнул, забавляясь напускной храбростью мальчишки. Но Мишу это не волновало: пусть у него потели руки от страха, он должен был доказать, что достоин состоять в банде.

Деревянные перекладины легко выдержали небольшой вес мальчика, и вот уже его ладони сомкнулись на холодных металлических прутьях лестницы. Миша осторожно принялся взбираться наверх. Сначала это казалось не таким уж сложным делом, пока руки не стали уставать и замерзать. С каждым метром ветер становился все сильнее, так и порываясь сдуть несчастного храбреца с лестницы. Вниз Миша и вовсе старался не смотреть, потому что знал, что один взгляд на раскинувшийся под ним двор может сыграть с его уверенностью злую шутку. Поэтому мальчик все лез и лез наверх, стуча зубами от страха и холодного ветра, с надеждой вглядываясь в бесконечную череду ступенек над его головой. Она вообще закончится когда-нибудь?

Кажется, спустя целую вечность, Миша наконец схватился одеревеневшей рукой за металлический изгиб лестницы, которым она цеплялась за крышу. Подавляя рвущийся из груди крик радости, мальчик перевалился через невысокий край и без сил упал на ровную, покрытую черными пластами рубероида крышу. Он так пролежал несколько минут, пока не прошла боль в руках и не успокоилось сердце, барабанящее в груди.

Через какое-то время со стороны лестницы раздалось пыхтение – на крышу вывалился взмокший Макс, а следом за ним залезли Женя и Саша. Им подъем дался легче, чем Мише, но все равно восьмиклассники устали.

– Так. Ну что, идем к середине крыши, – скомандовал главарь и первым направился в нужную сторону. Остальные ребята вяло поплелись за ним.

Ничего необычного на крыше не было. Торчащие трубы, несколько заколоченных ходов на чердак и длинные вереницы проводов, которые черными сетями тянулись от одного дома к другому. Миша с восторгом постоянно подбегал к краю, чтобы насладиться живописным видом, открывавшимся сверху на весь двор и соседние улицы.

– Слышь, мелкий! – наконец окликнул его Саша. – Ты не подходи так близко. Если нас с земли кто заметит, то проблемы будут.

– Но ведь на балкон когда полезем, там нас хорошо будет видно, – пробормотал Миша.

– Поэтому надо действовать быстро.

Некоторое время ушло на поиски нужного места. Восьмиклассники не сразу увидели тот самый деревянный балкон, а после долго решали между собой к чему привязать веревку, чтобы скинуть ее вниз. В итоге трос закрепили вокруг одной из труб. Макс оставался на крыше – он контролировал веревку, а потом кто-то должен был его сменить.

– Все готово, – Женя еще раз проверил узлы, навязанные по всей длине веревки, а потом сбросил ее вниз. Немного длинный трос глухо ударился о пол балкона.

– И кто же первым туда спустится? – со смешком спросил Макс, красноречиво поглядывая в сторону Миши.

– Я полезу, – ожидаемо сразу же заявил мальчик.

У Миши в горле стоял ком, а сердце мгновенно ушло в пятки, как только он сел на самый край крыши и опасливо посмотрел вниз. На ветру подрагивали пустые бельевые веревки. До балкона было почти три метра.

– Давай быстрее. А то нас увидят, – буркнул Саша, стоящий неподалеку.

Миша шумно сглотнул и, крепче взявшись за узел на веревке, принялся потихоньку сползать вниз. Руки предательски тряслись, но все же держались. Ветер постоянно бил Мишу о стену дома. Вскоре под ногами мальчик почувствовал бельевые веревки и одним резким движением ударил по ним, чтобы тросики оборвались – иначе он рисковал запутаться и упасть. Уже через пару секунд Миша с облегчением встал на твердую поверхность.

Балкон был узким, старым и скрипучим, здесь вряд ли бы поместилось три человека. Миша задрал голову и выкрикнул предупреждение:

– Здесь мало места!

– Я сейчас спущусь! – ответил ему голос Жени, и у края крыши замелькали черные ботинки главаря.

Восьмиклассник быстро оказался на балконе – он до того ловко скользил по веревке, что Миша едва успел отодвинуться в сторону.

– Ну что тут у нас? – деловито отряхивая руки, поинтересовался Женя и прильнул к запыленному стеклу.

Миша встал рядом и тоже попытался что-нибудь рассмотреть внутри. Было плохо видно из-за слоя грязи на окне, но уже через пару секунд довольный главарь банды отстранился:

– Отлично! Хата нежилая. Там все в пылище и на полу пожелтевшие газеты, – чернявый начал копаться в карманах испачкавшейся куртки. – Сейчас попробуем открыть дверь. Тут вроде просто откидной засов.

Женя достал узкую металлическую линейку и аккуратно просунул ее в щель рассохшейся балконной двери. Он почти минуту безуспешно двигал линейку туда-сюда, пока с негромким ликующим смехом не поддел засов. Тот с легким звяканьем откинулся в сторону.

– Пацаны! Мы открыли! Саша, лезь сюда! – крикнул главарь и налег на дверь плечом.

Та с хрустом и скрипом поддалась и распахнулась. В лицо двум неожиданным гостям сразу же бросился затхлый запах квартиры, в которой много лет никто не жил. Женя решительно переступил порог, и Мише пришлось последовать за ним.

В воздухе летала пыль, потревоженная резким порывом свежего воздуха, проникшего в квартиру. На полу шуршали разложенные газетные страницы, высохшие и пожелтевшие от старости. Миша наклонился, чтобы на одной из них рассмотреть дату – газетам было несколько лет. Комната, в которой оказались двое взломщиком, была небольшой. Гостиная с единственным шкафом, мятым запыленным диваном и опрокинутыми стульями. На потолке неровно висела металлическая люстра, над которой поблескивал толстый крюк. Миша чуть отвел глаза и побледнел.

Сквозь несколько слоев побелки проступала бордовая надпись.

«Не смотри в глаза».

Женя тоже жадно пожирал взглядом эти несколько слов. Доказательство того, что история правдива.

– Ну и пылища здесь, – за спинами раздался глухой стук и шаги – это Саша спустился на балкон и зашел в комнату.

– Ты был прав. Надпись здесь, – тихо произнес главарь, в его голосе слышался трепет.

– Надеюсь, теперь наш цыпленок не будет больше кудахтать попусту, – бросил Саша и пошел изучать другие комнаты.

Миша будто отмер после этой фразы. В его голове смешались все слова о квартире, что он слышал за эти два дня. Правда, ложь, мистика… Но вот он стоял прямо под тем местом, где женщина задушила себя после того, как удавила всю семью. И это была та самая комната, что он видел в своем сне. Никогда раньше Миша не бывал в этом месте, не видел обстановки, но она оказалась точно такой же, как и приснилась ему. Что все это значило?

Мурашки бегали по коже мальчика. Кого же он видел ночью в окне?

Миша, ощущая как все внутри него заледенело от ужаса, медленно направился на кухню, чье окно и горело светом прошлым вечером.

Маленькая кухня, уже без техники – лишь пустые распахнутые шкафы и запыленный стол. Через мутное стекло был виден весь двор и дом напротив, дом Миши. Никаких признаков жизни. В этой квартире не было ни одной живой души за последние пару лет.

Кто смотрел на Мишу из окна тогда?

Кто смотрел на Мишу из окна сейчас?

В отражении стекла совсем недалеко от мальчика стояла женщина в простом домашнем платье. Она без движения наблюдала за двором. Кудрявые волосы, шея, вывернутая под неестественным углом, оборванная веревочная петля на горле. И руки, испачканные в крови.

Миша закричал так громко, что зазвенело стекло. А после без чувств осел на пол.

Обеспокоенные восьмиклассники так и не смогли ничего от него добиться. Миша лишь безостановочно плакал или кричал. Он практически не помнил, как ребята помогли ему вновь забраться на крышу и слезть с дома. Взбудораженные визгами соседи выглядывали из окон, и целая делегация уже поджидала верхолазов у пожарной лестницы. К счастью для банды все удалось выдать за обыкновенную прогулку по крышам, про квартиру никто ничего не узнал, но все равно восьмиклассников ожидала встреча с дворовым советом и наказание.

Однако Миша все не приходил в себя. Саша единственный, кто отвел мальчика домой и сдал на руки матери, буркнув что-то в духе «Головой ударился». Мать долго пыталась узнать у сына, что же с ним произошло, но Миша лишь распахивал полные ужаса глаза и стучал зубами. Когда с работы пришел отец, то и он ничем не смог помочь. Миша не хотел говорить.

Единственным разумным решением, по мнению родителей, оставалось успокоительное. Мальчик покорно позволили влить в себя двойную дозу, а через четверть часа он уже заснул крепким сном. Разум просто выключился, позволив Мише отдохнуть от тех ужасов, что он насмотрелся днем.

Когда мальчик распахнул глаза, то была глубокая ночь. Он слабо поморщился, чувствуя, как тело задеревенело из-за долгого сна. Хотелось поспать еще хотя бы несколько часов, но с улицы подул холодный пронизывающий ветер, который забрался под одеяло и ловко пробежался по телу. Миша, недовольно ворча, поднялся с кровати и подошел к подоконнику. Ручка поддалась с трудом, но окно все же закрылось, оставив мальчика стоять в гулкой тишине.

Его взгляд будто сам собой легко скользнул по гибким теням деревьев, оттолкнулся от тусклых фонарей и устремился к одной-единственной точке – ярко-желтому горящему окну в доме напротив. Это было так странно: во всей девятиэтажке свет был лишь в этом окне. Окне проклятой квартиры. И там виднелся темный силуэт, что без движения стоял у стекла и наблюдал за двором.

Миша едва слышно вскрикнул и хотел отбежать, но все его тело словно окаменело, а пальцы ног утонули в мягком ворсе ковра. И он не мог отвести взгляд от тени в окне. Только теперь он твердо знал, что стоит там не случайный хозяин квартиры, которому не спится ночью. Призрак женщины со сломанной шеей наблюдал за миром вне окна с высоты девятого этажа.

Громкий пронзительный крик вырвался из груди мальчика, и в тот же миг дом напротив ответил ему.

Девятиэтажка во мгновение ока расцвела сотнями желтых огней. Во всех квартирах одновременно загорелся свет, разгоняя ночную тьму двора. И в каждом окне Миша видел силуэты людей, без движения замерших у стекла. Черные тени призрачных жильцов, что никогда не сходили со своих мест. И все они стояли и молча взирали на Мишу, ставшего невольным зрителем этого пугающего представления.

Ужас электрическим током пробежал по телу мальчика, давая ему сил и позволяя вновь получить власть над своими ногами. Он бросился бежать, подвывая от страха и глотая слезы, которые сами сочились из его глаз. Миша влетел в комнату родителей как тайфун: он запрыгнул на кровать и принялся трясти поочередно то мать, то отца. Однако их крепкий сон вряд ли что-то могло прервать – ни громкие крики, ни толчки не пробудили родителей. Они дышали, веки подрагивали во сне, но их сын никак не мог развеять то странное тягостное забвение, что овладело их телами.

Миша глотал горькие слезы и бессильно дергал себя за волосы, не зная, как спастись. А тем временем окно, наполненное мягким светом уличного фонаря, манило мальчика подойти ближе и посмотреть, что же происходит в доме напротив. И он не мог сопротивляться этой силе.

Стоило холодным пальцам Миши коснуться подоконника, как свет во всех окнах погас, словно по мановению руки. Горели лишь лестничные пролеты подъездов и одно-единственное окно.

Силуэт женщины все еще стоял у стекла. И на краткое мгновение в голове мальчика блеснула надежда на хороший исход. Быть может, она просто постоит и исчезнет? И настанет утро? Быть может, это лишь жуткий сон?

Тень неожиданно пошевелилась впервые за все время и стала отдаляться от окна. Вот силуэт и вовсе исчез, а Миша затаил дыхание, прислушиваясь в бешенному биению собственного сердца.

Ушла?

Нет. Женщина появилась вновь. Но теперь призрак покинул квартиру: мрачная фигура медленно и неторопливо спускалась по лестнице. Вот тень мелькнула на восьмом этаже, седьмом, пересекла шестой и пятый. Миша широко распахнутыми глазами наблюдал за тем, как в желтых прямоугольниках окон то появляется, то исчезает жуткий силуэт.

Первый этаж. Дверь распахнулась, и женщина ненадолго задержалась в свете подъездной лампы. Куда она идет? Мальчик едва мог стоять на ногах от страха, но тело его не слушалось, не позволяло ничего делать – лишь смотреть… Наблюдать за тем, как фигура пересекала двор, то выходя на свет, то растворяясь в тенях.

И вот она уже совсем близко. Четко направлялась к окну первого этажа, в котором замер бледный от ужаса Миша. Он уже хорошо мог рассмотреть призрака: все то же серое платье, темные кудрявые волосы и белое лицо. Голова чуть повернута набок из-за торчащего сквозь кожу шейного позвонка.

Женщина подошла совсем близко, встала прямо под окном так, чтобы мальчик мог разглядеть черную полосу на горле от веревочной петли. Она медленно открыла глаза.

Ее глаза – ярко-желтые окна дома, наполненные светом.

И Миша понял, что он теперь стал пленником этих окон. Мальчик растворился в их свете.

Желтизна заполнила собой все его сознание, а руками словно завладела какая-то иная сила. И когда его пальцы погружались в глазницы родителей, он чувствовал лишь принадлежность к дому. Его не волновали ни кровь, ни запах смерти, ни страх – тот пропал навсегда. Лишь на секунду к Мише вернулось сознание – когда он уже поднялся на стул и надел на горло веревочную петлю. Был ли это проблеск его собственного потерянного разума, либо же пожелание кого-то иного – трудно сказать. Но этого мгновения хватило, чтобы Миша вывел на потолке окровавленными пальцами несколько слов, а после шагнул со стула.

«Не смотри в глаза». 

Механический паук

– Бабушка, бабушка! А расскажи мне сказку!

– Сказку? Но ты ведь уже совсем взрослый, а сказки рассказывают лишь малым детям.

– Ну, бабушка! Я не усну, пока ты что-нибудь не расскажешь. Не сказку, хоть страшилку!

– А разве ты не испугаешься, маленький трусишка?

– Я не трусишка! Я не боюсь всяких историй! Расскажи!

– Хм… Раз ты так уверен, то я, пожалуй, расскажу тебе самую пугающую легенду, из всех, что я знаю. И не говори потом, что я тебя не предупреждала.

– Хорошо!

– Жил в нашем городе один деятельный, но бесталанный конструктор. Не проходило и месяца, чтобы не придумывал он очередное новое и совершенно бесполезное изобретение. То создавал он в своей лаборатории несветящиеся фонари, то механизм для разбивания куриных яиц, а однажды даже смастерил вилку, которая становилась граблями. Конструктор трудился в свое удовольствие, даже не пытаясь делать то, что просили у него люди. Всем своим изобретениям он находил место в бесчисленных шкафах в подвале, а многие использовал исключительно для того, чтобы потешить собственное самолюбие. Соседи в открытую смеялись над ним.

И единственный человек, который любил его, помогал по мере своих сил и приносил в дом деньги, чтобы мастер мог кушать, был его родной младший брат. С каким обожанием следил он за работой своего брата-изобретателя, он так им гордился! Ведь он из крошечных деталей и мусора создавал настоящие шедевры. Но в тоже время едкая обида не покидала сердце младшего, потому что злые люди не видели таланта, которым был одарен его брат.

Так проходили дни за днями, великий мастер постепенно начал седеть, а младший молча учился его нелегкому делу, помогая понемногу, ночами листая большие пыльные книги, тихо разбирая и собирая в подвале старые и неиспользуемые изобретения. И вот однажды старший брат открыл младшему свой секрет: всю жизнь он до смерти боялся пауков, а теперь в тайне разработал существо, которое может вычислять их и уничтожать. Это был механический паук, который доходил человеку до колен, он имел восемь длинных тонких лап, больше похожих на спицы, его зубы, острые и блестящие, быстро и проворно щелкали в ожидании добычи. Пугающее создание, работающее на пару, использовало свою добычу вместо топлива, поэтому в доме были истреблены не только пауки, но и крысы. Да, у него было множество недостатков и недоработок, но это изобретение окончательно убедило младшего брата в том, что старший – настоящий гений!

Однако прошло совсем немного времени, как мастер скоропостижно скончался от заражения крови, поцарапавшись об одну из ржавых деталей, в бесчисленном множестве валявшихся в его лаборатории. Какая тяжелая потеря это была для младшего изобретателя, но он не позволил себе грустить ни минуты, а сразу же решился продолжить дело брата, чтобы усовершенствовать его творения, и имя великого конструктора не исчезло в безызвестности. Дни и ночи проводил он в лаборатории, трудился, забыв о голоде и жажде. И результатом его работы стал полностью переделанный механический паук брата. Теперь стал он намного больше и опаснее, лапы-спицы были заостренными на концах, от чего при ходьбе создание издавало мелодичный цокающий звук, он стал потреблять намного больше топлива, и поэтому пауки и крысы не могли более прокормить механическое существо с черными глазами-детекторами. Но конструктор и не собирался кормить паука мелкими безобидными тварями – он жаждал отомстить, наконец, всем тем людям, что так и не приняли талант его брата! Именно люди должны были стать пропитанием для ужасного создания.

Темными ночами жестокий мастер незаметно выпускал из дома своего ручного механического монстра, который, быстро щелкая тонкими лапами, перебегал от одного темного переулка к другому, пока не выслеживал одинокого прохожего. Во мгновение ока набрасывался паук на человека, раздирал его на мелкие кусочки своими стальными жвалами и забрасывал внутрь себя, в топку. Так, насытившись, создание послушно возвращалось домой, в лабораторию, где конструктор с ликованием чистил механизмы и думал над тем, как еще можно бы было улучшить паука. С каждым днем ловкость существа лишь росла, он научился опасаться света и громких звуков, съедал человека целиком, не разделывая его на части, но теперь ему требовалось и большее количество топлива – порой за ночь он убивал по пять человек.

Конструктор был в восторге от усовершенствованного изобретения брата, с каждым погубленным жителем города его радость лишь росла. Но люди тоже чувствовали опасность: двери и окна стали плотно запираться, люди старались не ходить в одиночку по улицам, даже в кабаках количество посетителей резко упало – весь город замер в ужасе. Правительственные военные отряды ничего не могли сделать – ведь умное существо слышало громкие звуки и умело от них пряталось, а на большие вооруженные патрули оно даже и не собиралось нападать. Каждую ночь паук все же находил себе жертв, хотя это и стало делать сложнее. Но вот однажды, пробегав по улицам почти до самого утра, монстр так и не насытился вполне. Поэтому он вернулся домой и съел мастера, который был уверен, что и у машины есть чувства, и что его создание не станет нападать на создателя.

С того момента на город опустилась тьма. Паук жил собственной жизнью, он выходил на охоту сразу же после захода солнца и уже не боялся, что кто-нибудь случайно его заметит, ведь последнее, что успел сделать мастер перед своей смертью, – это титановое покрытие, которое могло легко защитить монстра от холодного и огнестрельного оружия, от ударов и даже бомб. Он стал править по ночам над городом. Людей обуял дикий страх, ничто не могло остановить механического убийцу. Из-за того, что люди перестали ходить по улицам в темное время суток, паук догадался, как можно выманивать их из укрытий. Он прятался под окнами низких домов и с помощью своих тонких лапок-спиц выстукивал приятные мелодии, которые рано или поздно заставляли людей просыпаться. А так как источника звука не было видно, то многие неосторожные жертвы открывали ставни и окна, тогда-то умное существо во мгновение ока и хватало человека длинными лапами, впивавшимися глубоко в тело, и утягивало его в свою бездонную пасть.

Но охотнее всего на ловушку паука шли дети, которые подолгу не могли уснуть в кроватях. Приятная звонкая мелодия, доносившаяся снаружи, заставляла их забыть о том, что по городу ходит механический убийца, и доверчиво высунуть голову в ночную темноту. Именно на детях и остановился паук – они попадались чаще всего. Вот и всё.

– Подожди, бабушка! Как это все? Так чем же закончилась эта история? Неужели с пауком так ничего и не сделали?

– Кто-то говорит, что на его поимку на улицы города была выведена вся армия, которая все-таки смогла отыскать и разломать на части это создание. А от других людей я слышала, что был нанят очень талантливый и умный конструктор, что создал ловушку специально для паука, в которую в итоге монстр и попался. Но чаще всего горожане рассказывают о том, что он так и не был пойман, и до сих пор по ночам ходит по улицам. Уже прошло много лет с момента его создания, многие его детали проржавели, спицы и зубы затупились, а детекторы стали хуже работать. Теперь он медленнее передвигается, и не может создавать приятные для слуха мелодии, а питается только кошками и собаками да иногда перепадающими пьяницами, заснувшими в каком-нибудь тупике. Но иногда на улицах за спиной можно услышать легкое позвякивание и поскрипывание механических деталей – это паук идет за тобой!

– Но ведь он же почти разваливается?

– Да, поэтому он и не нападет. Для него гораздо проще есть маленьких любопытных детишек, которые высовываются по ночам из окон, когда он приманивает их.

– А как он их приманивает, если не может больше создавать мелодии?

– Прислушайся, милый… Кто-то зовет тебя.

– Я ничего не слышу!.. Только… Да… Это ветер бьет ветку дерева о мое окно!

– Тихо скребется и стучит она, будто хочет обратить твое внимание.

– Что тут такого?

– Вспомни, у нашего окна не растут деревья. 

Черви

В ту ночь Оксане плохо спалось. Она металась по кровати на грани дремы и бодрствования, то откидывая тяжелое одеяло, то закутываясь в него с головой, как в кокон. В конце концов она открыла налитые свинцом веки и сконцентрировала взгляд на силуэте окна. За стеклом только начинала светлеть линия горизонта. Спать ей оставалось около трех часов, но бессонница решила диктовать свои правила в ту ночь.

Внезапно Оксана почувствовала, как по ее руке что-то ползет. Она повернула голову и замерла: на предплечье извивался длинный земляной червяк. Женщина испуганно вскрикнула и резко дернула рукой, сбрасывая мерзкое существо. Червь отлетел в сторону и затерялся где-то в складках постельного белья. Оксана мгновенно вскочила с кровати, включила свет и опасливо начала перебирать одеяло, пытаясь отыскать неприятного гостя.

Откуда на ней взялось это склизкое создание?! Только если упало с потолка, но женщина и подумать не могла, чтобы в ее роскошной квартире, где каждую неделю наводила чистоту клининговая компания, появился червяк!

Наконец она обнаружила трепыхающееся розовое тельце, отчаянно пытающееся найти выход из смятой простыни. Какая гадость! Оксану передернуло от одной мысли, что это существо ползало по ее коже. Женщина сходила в ванную за полотенцем, морщась от отвращения, она убрала червяка и выбросила его вместе с полотенцем в мусорку. Конечно же, после такого потрясения заснуть она не смогла. Только приняла душ и решила поехать на работу раньше.

День прошел скучно и однообразно. Оксана ругала своих сотрудников, которые бессовестно задерживали все сроки, чуть не уволила молодую секретаршу из-за того, что она пролила в коридоре кофе, предназначавшийся как раз Оксане. Еще и в обед позвонил бывший муж, в очередной раз желающий пригласить ее в ресторан, чтобы поговорить о развалившемся браке. Женщина раздраженно бросила трубку, чувствуя, как ее начинает нервировать все вокруг. Вечером, совершенно измотанная, она без сил упала в кровать, даже позабыв сменить постельное белье. У бессонницы не было ни единого шанса в этот раз.

Но ночью Оксана резко распахнула глаза, ощутив, как что-то холодное и склизкое ползает по ее телу. Она закричала и принялась стягивать с себя ночную рубашку, практически разрывая ткань. На ее груди копошились десятки дождевых червей, спутавшихся в единый клубок. Женщина практически перешла на ультразвук в своем вопле, слезы брызнули из ее глаз. Она в ужасе смахнула извивающийся комок и сразу же бросилась в ванную.

Оксана долго стояла под струями горячей воды, она мылась трижды, каждый раз растирая кожу на груди мочалкой до красноты, но никак не могла избавиться от противного ощущения, оставшегося после скользких червей. Она могла понять, если бы в квартире появился один червяк, но когда прямо на нее откуда-то упала или приползла целая куча омерзительных грязных существ, то женщина хотела рвать и метать.

К кровати она так и не смогла подойти, Оксана половину оставшейся ночи просидела в гостиной, переключая каналы по телевизору и ожидая наступления утра. Зато стоило солнцу появиться из-за домов, как женщина принялась терзать клининговую компанию, которая уже много лет осуществляла уборку ее квартиры. Испуганный администратор робко пытался вставить хоть одно слово в безудержный поток ярости, который почти полчаса изливала Оксана на его голову. Она грозила судами, адвокатами и юристами. В конечном итоге фирма согласилась прислать через час бригаду работников, которые должны были обработать всю квартиру до последнего сантиметра, выстирать белье и найти место, откуда лезли проклятые червяки. Оксана, довольная результатами, оставила им ключи и гордо уехала на работу.

По возвращении квартира не просто блестела, она была настолько чистой, что в отполированной мебели можно было увидеть собственное отражение. Компания, однако, сообщила, что никаких червей не обнаружила ни на кровати, ни в иных уголках помещения. Оксане даже показалось, что начальник бригады посмотрел на нее, как на сумасшедшую, пока она пыталась его уверить в том, что червяки действительно были. Кажется, ей так и не поверили.

Всю ночь женщина видела бессвязные кошмары, которые и вынудили ее проснуться. Она выпила воды, немного поворочалась и почесала ногу, которая почему-то жутко зудела. Но пальцы неожиданно наткнулись на что-то мягкое и мокрое. Оксана щелкнула выключателем. Лампа на тумбочке загорелась неярким теплым светом.

И тут женщина закричала так, как не кричала никогда. Все ее ноги, руки, живот и грудь были покрыты воспаленными гниющими дырами, из которых выползали жирные земляные черви. Множество этих тварей оказалось рядом на кровати: они сплетались друг с другом, слепо тыкались в складки одеяла и расползались в разные стороны.

Оксана не помнила сама, как ее пальцы набирали номер скорой помощи, она дрожала всем телом. Черви спокойно вползали обратно в норы, прорытые прямо в живой плоти. Женщина визжала в трубку, одновременно заливаясь слезами. Ее долго не могли понять, но через десять минут все же прибыла бригада медиков. Оксана распахнула им дверь совершенно голая, она порвала на себе ночную рубашку.

Врач, окинув бледное тело внимательным взглядом, опасливо посмотрел на взбудораженную пациентку. Ее кожа была совершенно чиста: никаких рытвин, червей и гниющих дыр. Все, что смогли сделать медики, это вколоть дозу успокоительного и посоветовать обратиться к психиатру в ближайшее время. Оксана, неверяще осматривающая свое тело, на котором еще буквально минуту назад были ужасные раны, даже не успела нагрубить врачам, которые фактически приняли ее за сумасшедшую. Да как они вообще посмели такое сказать?!

В кровати червей больше не было, они словно в одно мгновение куда-то испарились, не оставив следов. Женщина почувствовала, как ее одолевает паника. Что это было? Куда все исчезло? Но ощущения казались такими реальными, это никак не могло быть кошмаром наяву. Спать она больше не могла да и не очень хотела, опасаясь, что еще раз проснется окруженная червями.

Утром она первым делом позвонила старой матери, которая с сомнением восприняла весь этот рассказ. Но дочь она любила, хоть та и была неблагодарной избалованной дурочкой, поэтому посоветовала ей съездить к знакомой бабке-ведунье. Оксана не верила в магию, проклятья и знахарок, которые исцеляли прикосновениями, однако, во всех клиниках, которые она обзвонила после матери, только разводили руками и бормотали о нарушениях сна. Поэтому женщине ничего не оставалось, кроме как сесть в машину и отправиться в соседнюю область. Она надеялась, что долгая дорога ее хотя бы отвлечет.

Ведунья жила на краю небольшого села, затерявшегося на бесконечных равнинах. Дом ее был сложен из старых бревен, а вся крыша поросла травой. Оксана брезгливо отворила дверь, даже не постучавшись. Она и подумать не могла, что кто-то может жить в такой глуши и таких отвратительных условиях. Бабке на вид было никак не меньше ста лет, один ее глаз был закрыт бельмом, а скрюченные артритом пальцы постоянно дрожали. Она усадила гостью за деревянный стол и разложила на платочке замасленные потрепанные карты.

– Сердце твое гнилое и червивое, потому как злая ты. Людей обижаешь почем зря. Вот червячки и повадились наружу вылазить, – прошамкала беззубым ртом старуха. – Как добрее станешь, так и напасть пройдет.

Оксана страшно разозлилась из-за слов старой ведьмы. Она вскочила из-за стола, смела все карты и, яростно сверкая глазами, принялась оскорблять бабку. Никто не смел называть ее злой! Она относилась к людям так, как они того заслуживали! И россказни выжившей из ума старухи не испугали ее. Как только вздумала эта ведьма ставить себя выше Оксаны?! Сама живет в глуши, вся больная и горбатая, только карты и может раскладывать!

Женщина уехала обратно в город, кровь в ее жилах кипела из-за всего услышанного. По дороге она опять позвонила матери и накричала на нее из-за глупого совета съездить к этой знахарке.

Но время шло, а ничего не менялось. Оксана перестала разговаривать с коллегами и ходить на работу, она не звонила матери, выбросила телефон, потому что все клиники в округе ее уже знали и отказывались высылать врачей. Женщина не могла спать, каждый раз, стоило ей опустить голову на подушку, как приходили черви. Дыры становились шире, из них вытекал гной и сукровица, скользкие твари ползали по коже, а под утро пропадали, словно их никогда и не было. Оксана решила совсем не спать, она пила кофе и энергетики, а сама только и делала что плакала в бессильной ярости, мысленно проклиная и старую бабку, которая наговорила ерунды, и мать, которая ее не поддержала.

Прошла почти неделя. В один из дней мать приехала проведать дочку, потому что она не отзывалась на звонки, не читала письма на электронной почте, а на работе и вовсе сказали, что Оксана давно там не появлялась. Матери пришлось вызывать МЧС, чтобы они смогли сломать дверь, потому что никто не открывал ее изнутри. В квартире стоял ужасный запах, который заставил всех присутствующих побледнеть.

В гостиной на полу лежал гниющий труп, в котором только по светлым волосам удалось определить Оксану. Все тело было испещрено дырами, в них беспорядочно копошились длинные земляные черви. 

Пирожки от бабушки

– Ну все, Ванюша, уже почти приехали! – мама уверенно направила машину к въезду в деревню с непримечательным названием «Васильки». Колеса зашуршали по гравию, поднимая облака густой пыли, которая мгновенно оседала на придорожной растительности.

– Я не хочу, – едва слышно пролепетал мальчик, крепко сжимая пальцами ремень безопасности.

– Мы уже это обсуждали. Мне нужно ехать в командировку. Я могу оставить тебя только у бабушки, – с тяжелым вздохом в который раз повторила женщина и устало посмотрела на сына в зеркало заднего вида. – Это всего на несколько дней… Тебе же раньше нравилось в деревне!

– Когда там был дед.

Мама бросила сочувственный взгляд на Ваню и предпочла перевести тему. С детьми всегда нелегко говорить о смерти. Когда он вырастет, то непременно сам все поймет.

– Наешься ягод, сходишь покупаться на речку! Только далеко не заплывай, сынок.

– Не буду.

– Вот и умница! А я скоро вернусь. Не успеешь и соскучиться. Еще придется силой тебя домой забирать, – женщина натянуто рассмеялась, но Ваня пропустил мимо ушей ее последние слова. Он сосредоточенно ковырял ногтем заживающую ранку на коленке.

Впереди показался старый деревянный дом. Под воздействием времени он просел, а крыша давно уже нуждалась в ремонте. Все стены ветхого строения оплел ядовитый плющ, а забор практически лежал на кустах дикой малины. Мама остановила машину и заглушила двигатель. Дверь домика приоткрылась, и на пороге появилась розовощекая старуха, спешно отряхивающая руки от муки. Она была невысокого роста, но казалась еще достаточно крепкой для своего почтенного возраста. Поверх ее седых кудрей был повязан простой цветастый платок. Выцветшие голубые глаза излучали доброту. Но эта женщина лишь казалась радушной. Всем родственникам не понаслышке было известно о ее скверном тяжелом характере.

– Лена, вы приехали слишком рано.

– Извини, мама, – женщина мгновенно стушевалась перед суровой старухой и выставила вперед Ваню как живой щит. – Спасибо, что согласилась посидеть с внуком.

– Еще бы я не согласилась. Мне тут, знаешь ли, нужны рабочие руки. Посмотри кругом! – бабушка демонстративно указала на поваленный забор. – Все надо чинить! А кто это будет делать, а? Мне уже седьмой десяток, я не могу на своем горбу как раньше тяжести таскать. А вы все меня бросили и приезжаете только когда вам это нужно!

Бессмысленные препирательства между родственницами продолжались еще долго. Ваня слушал краем уха, а сам уныло следил за божьей коровкой, ползающей по рукаву его кофты. Когда-то он с радостью приезжал в деревню: дедушка Коля очень любил своего внука и всегда знал, чем его можно занять. Они часто ходили вдвоем на рыбалку или вырезали красивые деревянные ложки из найденных в лесу веток. Но деда не стало, а бабушку Таню мальчик не любил. Теперь возвращение в деревню всколыхнуло в нем старые воспоминания, и из глаз брызнули горькие слезы.

Громко хлопнула дверь автомобиля, и этот резкий звук привел Ваню в чувство. Мама, разозленная беседой с бабушкой, даже не обняла сына на прощание и поспешила покинуть деревню.

– Иванко, ты чего ревешь как девчонка? – сразу же заметила старуха, как только белое пятно машины скрылось за поворотом.

– Я не Иванко, – негромко проворчал мальчик, украдкой вытирая глаза.

– Я говорила твоей матери, что имя Ваня мне не нравится. Но она меня не послушала. Убогое имя! – бабушка уперла руки в бока, и из-за этого ее фигура стала казаться еще внушительнее.

Мальчик промолчал. Этот разговор повторялся уже не первый раз и переубедить бабу Таню казалось невозможным. Старуха, видимо почувствовав, что обошлась с внуком немного грубо, перевела тему:

– У тебя каникулы уже, да? Ты какой класс закончил?

– Пятый.

– Ну, значит большой уже совсем! Тогда хватит сил и помочь мне по хозяйству, а?

Ваня вяло кивнул и, подхватив свой полупустой рюкзак, нехотя направился ко входу в дом, словно за дверью его ждала пыточная камера.

Весь день прошел в заботах. Баба Таня не давала внуку расслабиться ни на секунду. Мальчик помогал старухе, но практически всегда сталкивался с ее недовольством.

– Ну кто ж так картошку чистит! Ты посмотри, как много ты отрезаешь! Ты совсем бестолковый что ли?

– Ты почему под кроватью не подмел, лентяй, а?!

– Эдак ты мне всю клубнику вырвешь, вместо сорняков! Толку от тебя совсем нет!

Ваня держался из последних сил, но стоило ему вечером упасть без сил на кровать, как слезы сами хлынули из глаз. Все его бросили. Папа ушел от мамы, дедушка пропал в лесу, мама теперь уехала. Осталась только злая бабка, которой вечно все не так.

Мальчику отвели спальное место на втором этаже, где стояла старая тяжелая кровать, скрипевшая от любого движения. Кроме нее и покосившегося стола в комнате больше ничего не было. Баба Таня предпочитала спать на первом этаже, на теплой печке.

Ваня долго лежал в темноте, укутавшись в простынку, и вспоминал дедушку. Если бы он был сейчас жив, то старуха не заставляла бы внука столько работать и уж точно не ворчала бы на него. Дед Коля всегда прикрикивал на супругу, стоило ей заворчать на ребенка. Жаль, теперь никто не мог защитить мальчика, и ему оставалось лишь подчиняться и терпеть.

Всю ночь старый дом не давал Ване нормально спать. Мальчик был типичным городским жителем, привыкшим к идеальной тишине, создаваемой пластиковыми окнами. Здесь же, в деревне, он вздрагивал от любого подозрительного шороха, коих было предостаточно. В щелях завывал ветер, кровать протяжно скрипела, а на чердаке постоянно что-то шуршало и скреблось. Сначала мальчику даже показалось, что такие звуки способен издавать лишь человек. Однако потом он отогнал от себя эти пугающие мысли и предпочел объяснить странный шум деятельностью крыс. Ваня не боялся крыс, но все же не желал случайно с ними встретиться ночью, поэтому он завернулся в простыню с головой и пролежал так до самого утра.

– Что-то ты не особенно бодрый, Иванко, – бабушка сразу же заметила за завтраком состояние внука.

– Плохо спал, – мальчик даже не обратил внимания на то, что старуха вновь назвала его другим именем.

– Замерз небось?

– Нет. Крысы на чердаке всю ночь бегали.

Баба Таня очень странно посмотрела на Ваню, словно он говорил полную ерунду.

– У меня в доме крыс не водится.

– Да как же не водится? – с отчаяние спросил внук, опуская ложку в чай и яростно размешивая сахар. – Шуршат там, скребутся. Да так громко, что спать невозможно.

– Ты мне тут глупости не говори, – сурово сдвинула брови старуха. – Это тебе приснилось. Я всех крыс давно извела.

Мальчик не рискнул перечить бабушке и лишь допил чай, а после молча поднялся из-за стола.

– Иванко, погодь… – неожиданно тихо окликнула его пожилая женщина. – Я смотрю, ты совсем уставший. Ежели я тебя к грядкам пущу, то ты ж землянику от осоки не отличишь. Мне такие работнички не нужны. Иди отдохни немножко. До обеда. Погуляй там. А как проснешься и пободрее станешь, то приходи помогать.

Ваню дважды просить не пришлось. У него сразу же появились силы и вернулось радостное настроение, но бабушке он это не показал. Лишь быстрее подхватил шлепанцы и выбежал со двора. Неожиданная милость злобной старухи не казалась ему подозрительной: мальчик собирался с толком потратить отведенное ему на отдых время и покупаться в речке.

Уже во время спуска по песчаной насыпи к берегу Ваня заметил, что насладиться речной прохладой в этот день решил не он один. На мелководье плескалась группа ребят примерно одного возраста с Ваней. Было даже несколько девчонок, которые задорно визжали, когда мальчишки брызгали на них холодной водой. Однако стоило им заметить на берегу смущенного Ваню, размышляющего над тем, как начать знакомство, то над рекой разнесся неприятный визг.

– Ааа! Смотрите! Это же внук той страшной бабки!

– Точно! Из четвертого дома!

– Ведьмин щенок!

Ваня озадаченно застыл на месте, не понимая, почему на него смотрят с таким ужасом.

– Бежим, а то он нас убьет!

– Смотрите, как зыркает!

– Быстрее!

Толпа кричащих на все лады детей выскочила из воды и, опасливо косясь на бледного Ваню, бросилась бежать вдоль берега, постоянно оборачиваясь. Девчонки чуть отстали, подбирая свои шлепанцы и одежду. Ваня поджал губы, приходя в себя, и направился к ним.

– Постойте. Что вы такое говорили? Почему я ведьмин щенок? – мальчик сделал всего несколько шагов, но девочки тут же завизжали и стали бросать в него вещами. Те, что были постарше, вскочили на ноги и бросились догонять своих друзей, которые уже далеко убежали по берегу. На песке осталась сидеть лишь маленькая девочка лет шести, видимо приходившаяся младшей сестрой кому-то из ребят. Она судорожно пыталась справиться с застежкой на своих сандаликах и постоянно опасливо смотрела в сторону Вани. Как только он шагнул к ней, то малышка закричала:

– Не надо! Пожалуйста, не трогай меня! – ребенок сразу же сморщил нос и заплакал.

Ваня растерянно выставил перед собой раскрытые ладони. Он не умел ладить с маленькими детьми, а тем более с капризными девчонками.

– Не реви ты. Я не буду тебя трогать, – мальчик медленно опустился на песок. – Видишь, никакого зла я тебе не желаю. Меня Ваня зовут. А тебя как звать?

Девочка для вида еще несколько секунд хныкала, но потом подозрительно посмотрела на неожиданного собеседника и вытерла щеки, размазав по ним слезы.

– Катя.

– Катя, чего вы все побежали от меня? Я же просто покупаться пришел. А вы сразу обзываться начали, кричать…

– Потому что ты ведьмин внук!

– Никакой я не ведьмин внук! И не щенок! Почему меня так называют?

– А ты не знаешь? – Ваня отрицательно помотал головой. – А ты меня отпустишь, если я расскажу?

– Да отпущу, отпущу. Я тебя и не держу, мелкая!

Катя прищурившись окинула мальчика настороженным взглядом, будто решая, стоит ли говорить ему правду или все же попытаться убежать. Но расстегнутые сандалики явно помешали бы ее намерениям.

– Мне брат говорит, что в четвертом доме живет злая ведьма, к которой нельзя близко подходить. И смотреть на нее нельзя! А ты ее внук. Поэтому ты ей служишь, и с тобой нельзя дружить!

– Чегооо? – Ваня ошарашенно взирал на Катю, которая теребила кончик своей светлой косички. – Это почему это моя бабушка ведьма?

– Так это все знают! Она деда своего в подвале держала, как собаку. А потом убила его. Или на зелья какие-то пустила!.. Это моя мама так говорит…

– Глупости какие! Мой дедушка в лесу заблудился, и его не смогли найти, – уверенно проговорил Ваня. – Кто вообще такую ерунду выдумал?

– Вся деревня слышала, как в подвале кричал кто-то прошлым летом. А ребят, которые туда лазали посмотреть, ведьма метлой прогоняла!

Ваня нахмурился. Дедушка пропал как раз прошлым летом, когда мальчик впервые не смог приехать в деревню на каникулы. Но все равно история казалась обыкновенной деревенской байкой, которые ребята любили рассказывать по ночам, чтобы заставить девчонок повизжать.

Катя больше ничем не смогла поделиться. Девочка явно была еще слишком мала и просто пересказывала те слова о ведьме, которые слышала от брата и матери.

Домой Ваня вернулся почти сразу же. Он не поверил в жуткую историю, но где-то в глубинах его души осталось неприятное чувство, словно мальчик случайно коснулся какой-то мерзкой тайны.

– Иванко, ты уже пришел? – позвала с кухни бабушка.

– Да.

– Быстро как! Обед будет через час, – старуха выглянула в коридор и сразу же заметила, что внук выглядит растерянным. – Случилось что?

Ваня зашел на маленькую кухню, где баба Таня как раз готовила тесто для пирожков. Он несколько секунд собирался с мыслями, чтобы завести с бабушкой нелегкий разговор.

– А дедушка правда в лесу заблудился? – неуверенно проговорил мальчик.

– Чего ты там пробормотал? Говори четче! Ты знаешь, Иванко, я не люблю мямлей! – старуха грубо месила тесто, отвернувшись от внука.

– Я говорю, как так случилось, что дед в лесу заблудился? – решительнее повторил Ваня. – Он ведь всегда хорошо в нем ориентировался. Все тропы знал! Мы с ним много раз в лес ходили, и ни разу он там не терялся!

Баба Таня даже замерла на мгновение, но потом взяла себя в руки.

– Дед старый уже был, совсем у него голова с годами плохой стала. Мог целый день на печи валяться и даже забыть поесть, – немного зло проговорила пожилая женщина. – Так что не удивительно, что он в лес пошел, да забыл дорогу назад. А ты чего такие вопросы задаешь?

– Да так, ничего… – смутился мальчик и потупил взгляд.

– Ты вместо того, чтоб голову глупостями забивать, давай лучше помоги мне. Иди в подпол, да набери из бочки капусты квашеной для начинки, – бабушка сунула в руки внуку глубокую тарелку.

Ваня покорно отправился выполнять поручение, хотя в его голове все еще теснились безрадостные мысли. Каждый раз, когда баба Таня говорила о дедушке, то ее настроение мгновенно ухудшалось в несколько раз. Мальчик не хотел думать ничего плохого о своей родственнице, но она его откровенно пугала иногда.

Посреди зала, где стояла крепкая беленая печь, под половиком находилась откидная крышка, ведущая в подпол. Она была довольно тяжелой, и Ваня с большим трудом сумел ее открыть. Старенькая прогнившая лестница скрипела под ногами мальчика, но он без страха лез вниз. К сожалению, полноценного освещения в подполе не было: только одна лампочка, которая давала свет лишь в метре от себя. За пределами этого ореола правила густая влажная темнота.

Ваня пожалел, что не захватил с собой фонарик, понадеявшись на лампочку, но возвращаться наверх не хотелось. В подполе было прохладно, сыровато и пахло землей. Но к запаху почвы примешивалась какая-то неприятная вонь. То ли гнили, то ли плесени. Мальчик поморщился, решив, что это, видимо, лопнула одна из банок с заготовками, которые в изобилие стояли на стеллажах у стен.

Через несколько мгновений глаза привыкли к полумраку, и Ваня смог рассмотреть и груду картошки посередине подпола, и ровный ряд больших деревянных бочек, стоящих вдоль дальней стены. В них бабушка хранила заготовки: моченые яблоки, грибы, соленые огурцы, помидоры и квашеную капусту. Ваня медленно шел от бочки к бочке, открывая добротные деревянные крышки и принюхиваясь к содержимому. Запах ему не нравился, именно тут сильнее всего ощущался тяжелый смрад гниения, с трудом перебиваемый укропным ароматом рассола.

В последней бочке оказалось искомое. Мальчик голыми руками принялся набирать в тарелку квашеную капусту. Он зарывался пальцами в чавкающее нутро и вытягивал длинные лохмотья кислой капусты. Несколько раз Ваня натыкался на что-то жесткое и толстое, принятое им в темноте за кочерыжку, и уже неоднократно жалел, что не захватил фонарик, чтобы внимательнее рассмотреть твердый стебель и достать его.

Тарелка, торжественно преподнесенная бабушке, была сразу же отобрана с недовольным ворчанием.

– Ты чего там так долго копался? Мог бы и побыстрее!

Ваня понурил голову и скорее ушел в свою комнату, чтобы его не заставили еще что-нибудь делать до обеда.

Вскоре по дому разнесся приятный аромат свежеиспеченной сдобы. На столе появились румяные пирожки, а в чайнике закипела вода. Ваня спустился к столу и, не теряя времени, впился зубами в угощение еще до того, как бабушка пододвинула к нему тарелку. Однако начинка пирожка на вкус оказалась если не отвратительной, то уж точно несъедобной. Капуста отдавала явным гнилостным запахом, который мгновенно испортил мальчику аппетит.

– Ты чего не ешь? – сразу же сурово спросила баба Таня.

– Да что-то я не проголодался, – неуверенно ответил Ваня, осторожно откладывая пирожок в сторону. Он опасался плохо отзываться о бабушкиных кулинарных способностях.

– Ишь чего выдумал! Давай доедай то, что надкусил! – под яростным взглядом старухи мальчик нехотя потянулся к отложенному пирожку. – Или тебе не нравится?

– Да начинка что-то немного испорченная, – робко выдавил из себя Ваня, втягивая голову в плечи.

– Все ему не так! Вы только гляньте! Прям как мой дед! Этот тоже вечно от пирожков моих плевался! – бабушка сжала кулак и неожиданно громко стукнула им по столу. – Дурное мужское племя!

Мальчик, не ожидавший от старухи такой злости, старался лишний раз не дышать, чтобы следующий удар кулака не пришелся уже ему на голову.

– Вот же ворчуны проклятые! Что один, что другой! Никакой помощи, а только недовольства! – баба Таня окатила внука презрительным взглядом. – Со свету меня сжить хотя, вот и все… А ну марш к себе в комнату! Пирог чтоб доел! И только попробуй выбросить его! Я тебе такое устрою…! Ремнем исхлещу до крови!

Ваня, которого никогда в жизни не пороли, быстрее схватил со стола злополучный надкушенный пирог и побежал на второй этаж. Никогда еще бабушка так на него не злилась. В глазах мальчика стояли слезы, но он упорно их сглатывал, не позволяя себе разреветься как сопливой девчонке. Ему почему-то казалось, что баба Таня напротив будет только рада, если доведет внука до слез. Эта пожилая женщина словно бы питалась негативными эмоциями, которые она вызывала у других людей.

Несъедобный пирог сиротливо лежал на кровати. Ваня почувствовал голод, как только успокоился, но вкус гнилой капусты все еще стоял во рту. Он раскрошил тесто и съел его, а начинку аккуратно выбросил в приоткрытую форточку.

Ужин прошел в напряженной обстановке. Бабушка явно еще злилась на внука, но лишь поджимала губы и молчала. Ваня был рад тому, что на него по крайней мере не кричат. Он быстро справился с кашей и вновь убежал в свою комнату. Старуха проводила его недовольным взглядом.

Половину ночи Ваня лежал на спине и изучал деревянный потолок над собой. Чем больше мальчик находился в этом доме, тем сильнее он начинал его пугать. Крысы на чердаке вновь начали шуршать, как только село солнце. Постоянное царапанье уже не нервировало Ваню – оно его откровенно настораживало. Не могли обыкновенные крысы так громко скрестись! Разве что они были размером с собаку или даже с человека…

Словно весь этот дом от подпола и до чердака стонал и просил о помощи. И мальчик прислушивался и прислушивался, пытаясь различить шепот старинных перекрытий. Уже находясь в полудреме, Ваня не переставал вспоминать события этого дня. Он думал о словах маленькой девочки Кати. Слухи ведь не рождаются на пустом месте. Значило ли это, что баба Таня действительно держала дедушку в подполе и, может быть, даже убила его? Они никогда не ладили: дед Коля постоянно перечил бабушке, а она в свою очередь неоднократно била его чем под руку попадется… Даже в присутствии внука, что всегда очень пугал Ваню. Но дедушка неизменно улыбался мальчику и говорил, что ему совсем не больно.

И с чего бы это было деду теряться в лесу, если он и правда ходил туда всю жизнь?

А баба Таня так легко впадала в гнев по пустякам и вполне могла что-то сделать с дедом Колей… Тем более, что в последние годы он сильно ослаб и исхудал из-за разных болезней.

Но ведь если бы она держала его в подполе, то там бы точно остались какие-нибудь следы. А еще Ване не давал покоя странный гнилостный запах, идущий от бочек. Может быть, бабушка спрятала тело где-то за ними? Мальчику не хотелось думать о таком варианте событий, но сонливость уже как рукой сняло.

И крысы почему-то резко перестали скрестись на чердаке. Словно подбадривая его спуститься вниз и осмотреть подпол.

Днем бабушка почти все время была в доме. Она сразу же заметила бы, что Ваня ползает в погребе с фонарем. А сейчас старуха так крепко спала, что мальчик отчетливо слышал ее богатырский храп. Если бы он аккуратно пробрался в подпол, то баба Таня наверняка бы даже не проснулась!

Ваня решительно поднялся с кровати и нашарил в рюкзаке маленький фонарик. Он не мог больше спокойно спать, пока не осмотрит подпол и не убедится в том, что это все просто деревенские байки. Мальчик тихо ступил на лестницу, ведущую на первый этаж. Ступени изредка поскрипывали, но Ваня ориентировался на громкость бабушкиного храпа. Как только она замолкала, то мальчик замирал на месте и даже переставал дышать до тех пор, пока стены старого дома вновь не сотрясал мощный храп.

К счастью, старуха спала на печи, отвернувшись к стене, поэтому Ваня ловко стянул половик с крышки и ухватился за холодную рукоять. Люк жалобно затрещал. В тишине ночи этот звук показался колокольным набатом. Мальчик окаменел, изо всех сил стараясь не выпустить тяжелую крышку из рук. Бабушка на печи заворочалась и громко втянула носом воздух. Какое-то время в доме не было слышно ни звука. Ваня, закусив губу, крепко сжимал металлическую ручку и про себя отсчитывал секунды. Время текло очень медленно, словно капли меда, стекающие с ложки.

Прошло несколько минут, прежде чем дыхание старухи вновь успокоилось. Но Ваня все равно дождался привычного храпа и лишь тогда с усилием откинул крышку и беззвучно уложил ее на пол. Его руки чудовищно ныли от такой нагрузки, но мальчик не обращал внимания на боль. Он стоял на пороге страшной тайны, и его сердце замирало от дурного предчувствия.

Скрипучие ступени в этот раз повели себя мирно, и вскоре Ваня свободно выпрямился во весь рост, нашаривая в кармане фонарик. Он настроил его на самый тусклый свет и двинулся вдоль стены, внимательно изучая землю и стеллажи.

Гнилостный запах никуда не исчез. Как и прежде, особенно силен он был в районе бочек. Мальчик нерешительно подошел к их деревянному ряду. Нигде не было никаких улик, указывающих на то, что здесь когда-то кого-то могли держать. Ваня плохо представлял себе, что он надеялся найти, но любой клочок одежды в тот момент уже показался бы ему подозрительным.

Крышки бочек послушно сдвигались под пальцами мальчика, открывая свое содержимое. При свете фонарика Ваня опасливо вглядывался в заготовки, надеясь объяснить себе тяжелый смрад обыкновенной плесенью. Но ничего такого он не обнаружил.

Последней в ряду стояла бочка с кислой капустой, которая привела к недавней ссоре между внуком и бабушкой. Мальчик неожиданно вспомнил о том, как днем в темноте наткнулся на странную толстую кочерыжку где-то в недрах бочки. Почему-то сейчас его это воспоминание испугало. А еще на языке появился гнилой вкус капусты из пирожков. Но теперь у него был фонарик, и Ваня мог проверить все свои опасения.

Он сдвинул деревянную крышку и направил луч света вниз.

Ничего подозрительного в бочке не было. Лишь неприятная вонь продолжала раздражать Ваню. Он недовольно хмыкнул и принялся одной рукой разгребать горы кислой капусты, пока его пальцы вновь не наткнулись на что-то странное. Это должна была быть та самая кочерыжка. Мальчик перегнулся через край бочки и подсветил фонариком находку.

Он крепко сжимал чью-то сморщенную почерневшую руку, липкую от слизи и источающую отвратительную вонь.

– Ну что, Иванко… Тебе по-прежнему не нравятся мои пирожки? 

Поезд, идущий до самого конца

– Вниманию пассажиров. Поезд номер 616, следующий по маршруту Москва-Салехард, через пять минут отправляется с первой платформы третьего пути.

Голос из динамиков громкоговорителя было слышно плохо из-за помех, но Виктор все равно распознал заветный номер своего поезда и, подскочив с места, скорее направился к выходу на платформу. Тяжелая широкая сумка постоянно путалась в ногах, мешая случайным прохожим, и мужчина только и слышал доносившиеся ему в спину крики:

– Осторожнее надо быть!

– Смотри, куда прешь!

Предпочитая не тратить драгоценные минуты на пререкания, Витя ускорился, толкнув стеклянную входную дверь, и оказался на перроне. Морозный зимний воздух мгновенно выдул из-под распахнутой куртки все тепло.

Возле каждого вагона стояли укутанные в толстые пуховики румяные проводницы. Виктор подошел к ближайшей, протягивая немного измятый билет.

– Проходите. Это вам налево нужно, в самый последний вагон.

– Спасибо.

Мужчина с натужным кряхтением закинул неподъемную сумку на ступеньку, и сам поднялся по лестнице, оказываясь в приятном тепле тамбура. Он направился вглубь вагона, стараясь никого не потревожить. В плацкарте было немного душновато, повсюду сидели люди, смотревшие в окна и ожидавшие отбытия поезда. Витя скорее прошел вагон насквозь и шагнул в следующий, тоже оказавшийся плацкартом. Так, медленно продвигаясь между одинаковыми рядами спальных мест, мужчина добрался наконец до последнего вагона, где он по билету должен был находиться.

В этот раз Виктор решил ехать с комфортом, чего себе обычно никогда не позволял, и купил билет в настоящее купе, где можно было закрыться от всего остального поезда за дверью. Осталось, чтобы еще повезло с попутчиками, поскольку ехать предстояло не один день.

Потянув за ручку и распахнув дверь, мужчина с удивлением увидел, что в его купе был только один пассажир, хотя поезд вот-вот должен был тронуться. Опрятный седобородый дед, сидевший на нижней полке, скрестил узловатые искривленные артритом пальцы поверх изголовья своей палки и, не отрываясь, смотрел в окно. На шум открывшейся двери он медленно повернулся, одарив попутчика ничего не выражающим взглядом.

– Добрый день, молодой человек, – степенно поприветствовал Витю дед.

– Здравствуйте. Кажется, моя полка прямо над вашей. У вас есть внизу место для багажа? А то мне бы сумку закинуть, тяжелая она больно, чтобы наверх поднимать.

Дед кивнул и с явным трудом привстал со своего места, пересаживаясь на другую сторону купе. Виктор приподнял нижнюю полку, под которой располагалось пустое пространство для багажа, и, схватив свою огромную сумку, принялся утрамбовывать ее в отсек.

– Это что ж у тебя там такое лежит? Библиотеку что ли перевозишь? Или целый багаж грехов? – спросил дед и тихо скрипуче засмеялся.

– На вахту я еду. На заработки. Вот жена и надавала всего подряд. Еды, вещей, – хмуро объяснил мужчина, не отрываясь от своего дела.

– Дык все это шелуха, мирское. Не нужно оно! Нельзя так к вещам привязываться. На тот свет с пустыми руками пойдешь, не нужны тебе там будут ни деньги, ни тряпки.

– Ну, дед, я пока не собираюсь помирать!

– Все не собираются. Только это не нам решать, где и когда жизнь земная оборвется.

Виктор из-за плеча посмотрел на своего попутчика, но тот явно не шутил. Втолкнув наконец сумку, мужчина с усилием захлопнул конструкцию и отер вспотевший лоб.

– Вы сами-то далеко едете? – из вежливости спросил Витя, стягивая куртку и забрасывая ее на верхнюю полку. В купе было душновато, но что-то незримое подсказывало, что старый дед вряд ли обрадуется, если попутчик предложит ему распахнуть зимой окно.

– Дык туда же, куда и все. До самого конца.

– В Салехард, значит? Два дня в дороге будем.

– Да нет. Быстрее приедем, – таинственно пробормотал дед.

– Как быстрее? Ровно двое суток же ехать до Салехарда? – удивился Виктор.

– Наша остановка раньше будет.

– Какая наша-то? Вы же сами сказали секунду назад, что до Салехарда, как и я, едете? Или все же раньше выходите? – мужчина с недоумением посмотрел на собеседника, подозревая, что у того от возраста уже начались провалы в памяти.

– Туда же еду, куда и все. Куда и ты. А коли маршрут не знаешь, то голову мне не морочь, молодой, – дед стукнул палкой по полу и нахмурил жесткие кустистые брови.

Махнув рукой на странности попутчика, Виктор достал из кармана свой старенький кнопочный телефон и принялся набирать сообщение жене Валентине. «В поезд сел. Все хорошо. Поцелуй Мишку за меня». Нажав на кнопку отправить, он собирался было убрать уже телефон, но в последнюю секунду заметил, что на экране высветилась надпись «Нет сети». Сообщение отправляться не желало.

А тем временем поезд медленно и плавно тронулся. Застучали колеса, за окном неторопливо исчезал вокзал, удивительно безлюдный и заваленный высокими сугробами.

Вскоре по вагону начала ходить проводница. Когда она наконец заглянула к Виктору и деду, то мужчина не глядя протянул ей свой измятый билет, но в ответ услышал лишь ворчание:

– На кой мне твоя бумажка? За проезд надо платить монетой.

Виктор в изумлении оглянулся на полноватую белокурую женщину, замершую в проходе. Она, уперев руки в бока, с недовольством смотрела на пассажира.

– Так вот же билет! Я за него заплатил. Что вы еще с меня требуете?

– Обол, дурная твоя башка! – скрипуче протянул дед.

Он неожиданно засунул себе в рот скрюченные пальцы и, пошарив там несколько секунд, извлек на свет потертую серебряную монетку. Обтерев ее от слюней, дед послушно положил деньги в протянутую ладонь проводницы. Виктор смотрел на все это с легким ужасом. Зачем старику понадобилось таскать во рту монету, и почему женщина так спокойно ее приняла?

– А теперь ты плати, – белокурая дама нетерпеливо повернулась всторону Вити.

– Да вы что! Какие деньги? У меня есть билет. Все уже оплачено.

– Да не нужны никому твои деньги и билеты, – дед застучал палкой. – Дай обол.

– Нет у меня никакого обола. Я не ношу деньги во рту!

– Ты, может, и не носишь, но тебе их туда кладут. Поищи во рту, – грубо гаркнула проводница.

– Да вы что тут все, с ума посходили? – не выдержал Виктор.

– Не тяни время, у нас его и так осталось немного. Ищи давай!

Старик с неожиданной ловкостью махнул палкой и ударил попутчика по ноге. Витя, напуганный поведением двоих сговорившихся ненормальных, скорее сунул пальцы в рот, чтобы доказать им, что ничего у него там не спрятано. Но к его величайшему изумлению под языком лежала монета, которой там буквально мгновение назад не было.

Вытащив блестящую круглую вещицу, Виктор воззрился на нее с ужасом.

– Ну вот! Наконец!

Проводница быстрее выхватила обол из дрожащих пальцев пассажира и удалилась так же стремительно, как и появилась.

– И чего только кричал, – проскрипел старик.

– Откуда? Как?.. – Витя все еще смотрел на свои пальцы, а языком судорожно ощупывал собственный рот. – У меня не было там этой монеты. Что это за чертовщина?!..

– Конечно, не было. Тебе ее недавно положили. Ну, надо же за переправу заплатить.

– Какую еще переправу?!

– Да не ори ты так. Переправу на тот свет, конечно.

Виктор хотел еще что-то прокричать, но когда последние слова собеседника дошли до его разума, то все мысли неожиданно разбежались, оставив пораженного мужчину в одиночестве.

– О чем вы говорите?..

– Ой, тьфу! Да ну тебя, молодой! Иди сам по поезду походи, да разузнай все. Что ты ко мне-то прицепился?

Дед раздраженно встал на ноги и замахал трясущейся рукой, прогоняя Витю со своего места. Ему ничего не оставалось, кроме как покинуть купе, где становилось совсем нечем дышать. Первым делом мужчина направился к проводнице, надеясь задать ей свои вопросы. Белокурая пышная женщина нашлась в прохладном тамбуре, где она пыталась что-то рассмотреть в замерзшем окне. Иногда она с ожесточением терла стекло, счищая ледяную корку, и все так же не отрывала взгляд от пейзажа.

– Извините. Вы можете мне объяснить, что здесь происходит?..

– Мы едем в поезде, – с нескрываемой насмешкой в голосе ответила проводница.

– Но куда мы едем?

– До самого конца.

Женщина обогнула застывшего Виктора и, распахнув соединительную дверь между вагонами, шагнула туда, с оглушительным грохотом захлопывая за собой металлическую створку. Мгновенно бросившись следом, мужчина надавил на ручку, но она лишь скрипнула, даже не собираясь открываться. Проведя несколько секунд в попытках отпереть дверь, Витя был вынужден бросить свою задумку. Похоже, в этом поезде творилось что-то странное, и почему-то никто ничего не хотел говорить единственному пассажиру, находившемуся в неведении.

Прежде чем покинуть тамбур, Виктор подошел к тому месту, где до этого стояла проводница. Он глянул в крошечное окошко, почищенное от инея, и то, что он увидел, шокировало его. Поезд ехал по воде. Не по мосту или же прибрежной насыпи, а прямо по середине какой-то немыслимо широкой реки. Куда бы мужчина ни кидал взгляд, везде до горизонта простиралась темная зеркальная поверхность. Тяжелые волны поднимались из-под колес поезда и уносились вдаль.

Витя уже ничего не понимал. Где он оказался? Куда они едут? И почему совсем ничего не ясно?

Еще раз достав из кармана старый мобильник, он взглянул на экран. Сети не было, как и прежде. Нельзя было даже позвонить жене и рассказать ей, какие странные вещи творились в этом поезде. С другой стороны, ведь не могло же так оказаться, что Виктор был единственным пассажиром, от кого укрыли всю правду. Ему с трудом верилось, что во всех вагонах ехали только знающие люди, которые говорили загадками и носили во рту монеты.

Следовало проверить эту догадку.

Несколько раз на всякий случай подергав ручку двери, ведущей в соседний вагон, мужчина убедился, что проводница все же ее заперла. Но почему? Почему ему нельзя пройти в плацкарт, мимо которого он свободно шел, как только попал в поезд.

Ладно. Нужно было тогда опросить всех, ехавших в его купейном вагоне. Виктор уверенно покинул тамбур и потянул за ручку первого купе. Оно оказалось открыто. Внутри сидела мама с маленькой девочкой. Они даже не обратили внимание на распахнутую дверь. Их бледные лица были устремлены в окно, где за стеклом тянулись бесконечные мрачные воды реки.

– Извините, – тихо прокашлялся Витя.

Но его все так же игнорировали. Ни женщина, ни ребенок даже не вздрогнули от его слов. Мужчина шагнул чуть ближе, нагнулся и осторожно помахал рукой возле лиц пассажирок.

Но эффекта так и не последовало.

Неожиданно в отражении Виктор заметил кое-что странное. Мама и дочка смотрели в окно, глаза их были широко распахнуты, а на поверхности зрачка танцевали какие-то фигуры. Вглядевшись в стекло, мужчина не сразу понял, что пассажирки что-то видели. Будто призрачный проектор показывал какой-то фильм прямо у них в глазах. И чем дольше присматривался Витя, тем больше он мог различить: мелькали немые силуэты, улыбавшиеся лица, машины, виды природы и даже какая-то кошка. Все это складывалось в отдельные картинки, сменявшие друг друга постоянно.

Люди просматривали эпизоды из своей жизни.

Испуганно выскочив за дверь и с грохотом ее захлопнув, Виктор прислонился спиной к стене, пытаясь не поддаваться панике. Но это было невозможно, потому что никаких логических объяснений происходившему найти было нельзя. Что же ему делать?

Из соседнего купе высунулся седобородый старик, попутчик Вити, который с недовольством глянул на бледного мужчину, вжавшегося в стену.

– Ну, чего ты тут расшумелся? Дверьми стучишь.

– Что здесь творится? Объясните мне! – надтреснутым голосом практически взмолился Виктор.

– Эх, ты, молодой. Ну, иди сюда.

Старик исчез в чреве купе, тихо постукивая своей палкой. Мужчина шагнул следом, закрывая дверь, будто отсекая их маленький уголок от всего остального мира.

– Почему люди не реагируют на меня? У женщины в соседнем купе в глазах как будто фильм идет! Я первый раз такое видел!

– Слышал такую фразу – «Вся жизнь перед глазами пролетела»? – спросил дед, усаживаясь. – Так вот, это они смотрят свои воспоминания. Последний раз любуются.

– Почему последний?

– Какой же ты все-таки недалекий! Да потому что, как только мы пересечем реку, то забвение сотрет всю нашу предыдущую жизнь.

– Забвение? – Виктор опустился на край лежанки и схватился за голову. – Значит, мы все умерли?

– Еще нет. Пока есть время вспомнить свое прошлое. Но на твоем месте я бы поторопился. Приближается другой берег, а с ним и наша скорая кончина.

– Но как мы умерли? Или… умрем? Я ведь ничего не помню!

– Все быстро происходит. Даже понять не успеешь. Поезда сходят с рельс, гнется металл, ломаются кости, и жизнь покидает тело.

– Выходит, наш поезд ждет крушение? И это уже никак не изменить?

– Если бы ты не сел в поезд, то изменил бы все. Но теперь отсюда никуда не сбежать. А ты как думал, что случается с теми, кто садится в поезд, идущий до самого конца?

Виктор ничего не ответил. Он чувствовал, что старику следовало верить. Да и все вокруг указывало на правдивость его слов. А это значило, что мужчину ждала скорая смерть. Но обиднее всего для него оказалось неотправленное сообщение. Ведь его любимая жена и маленький сын даже никогда не узнают, что случилось с ним перед смертью. Да и как они переживут эту утрату?

Повернувшись к окну, Витя вгляделся в чернильную гладь реки, по которой бежали слабые волны от колес поезда. И чем дольше мужчина смотрел в воду, тем ярче перед его глазами проносились воспоминания из жизни. Когда он первый раз встретился со своей будущей супругой, когда у него родился сын… И темные воды все бежали и бежали вдаль, пока не показалась тонкая полоса берега.

А потом раздался пронзительный скрежет тормозящего поезда, вагоны ощутимо тряхнуло. Людей подкинуло на их местах, а все вещи взмыли в воздух. И после металл смялся, как бумага.

В тот же момент у Валентины в сумочке нежно звякнул телефон. Она достала его и посмотрела на светящийся экран. Там было сообщение от мужа.

«В поезд сел. Все хорошо. Поцелуй Мишку за меня».

Валя мягко улыбнулась и убрала мобильник обратно. Она с теплотой думала о том, как они встретятся вновь, когда Виктор вернется с вахты. 

Меридиан

Небольшая часовая мастерская пана Якуба пряталась в запылённом подвальчике недалеко от Вацлавской площади, в самом сердце Праги. Из узкого окошка почти под самым потолком иногда можно было разглядеть стены Национального музея, но чаще дорожная грязь заливала стекло, а солнечные лучи превращали её в потрескавшуюся корку.

Для пана Якуба наличие естественного света в мастерской было не столь важно. Он давно уже пользовался настольными лампами, хотя годы всё равно давали о себе знать – мужчина постепенно начинал всё хуже видеть при таком свете. А ведь в его работе зрение было одним из важнейших инструментов, сразу же после твёрдости рук. Но пальцы пока что не подводили мастера, они всё так же легко порхали над шестерёнками, возвращая к жизни замершие механизмы.

В этот день у пана Якуба было мало заказов: он неторопливо перебирал изящные карманные часы, а сам тихо напевал себе под нос какую-то старую мелодию без слов. На лестнице, ведущей в подвальчик мастерской послышался перестук женских каблучков, а через секунду дверь мелодично звякнула и распахнулась.

– Добрый день, – вежливо поздоровалась немолодая пани, кутавшаяся в длинное драповое пальто. Лицо её, обрамлённое седыми кудрями, выглядело ясным и немного лукавым.

– Добрый! Проходите, пани, – мастер быстрым движением руки пригладил пух на своей небольшой лысине – старая привычка, за которую Якуб постоянно на себя злился. – Вы хотите сдать в ремонт часы?

– Не совсем так, мастер, – пани окинула взглядом крошечную комнату, заставленную и увешанную часами. Большинство из них работало, в едином ритме отсчитывая секунды. Звук вынудил женщину слегка поморщиться, но пан Якуб посчитал, что клиентке не пришлась по вкусу его мастерская. Да, в ней было слегка пыльно, а в некоторых углах беспорядочно валялись старые коробки из-под деталей, но ведь это никак не влияло на профессионализм часовщика!

– Мне сказали, что здесь принимают старинные антикварные часы, – через мгновение вновь заговорила пани, а её выцветшие медовые глаза остановились на замершем Якубе.

– Так и есть. Только чтобы оценить сохранность механизмов мне необходимо видеть часы, – мастер поправил на переносице свои увеличительные очки с выдвижными линзами, поверх которых наблюдал за посетительницей. – Не могли бы вы показать мне их?

– Боюсь, всё не так просто, – пани улыбнулась. – Это громоздкие напольные часы. Они наверху, в моей машине, но поднять я их, увы, не в силах.

– Хм. Давайте я посмотрю, что можно сделать.

Вытащить часы из кузова и перенести их в подвал оказалось не так-то просто. Хорошо, что у пани оказался личный водитель, крепкий парень, вместе с которым Якуб справился с транспортировкой, но спина всё равно мгновенно отозвалась болью на такую нагрузку.

Когда высокие напольные часы с дубовой отделкой оказались триумфально установлены около рабочего места мастера, пан Якуб с любопытством принялся их изучать. Две вытянутые гирьки на цепочках мягко покачивались за стеклом, из-за которого доносилось чёткое тиканье.

– Часы работают, – заметил мужчина и прикоснулся пальцами к блестящей металлической вязи с названием «Меридиан». – Удивительно, я никогда не слышал ранее о такой фирме. Этот экземпляр достаточно старый. Быть может, даже ручная работа конкретного мастера. Сколько вы за них хотите?

Женщина неожиданно грациозно махнула рукой в перчатке:

– Ни единой кроны. Только заберите, прошу. Домой я их не верну.

– Отдаёте подобный антиквариат даром? – брови пана Якуба сами собой поднялись. – На их продаже вы бы могли неплохо заработать, а, учитывая, что часы ещё ходят, это в несколько раз увеличивает их стоимость! Подумайте!

– Мастер, поверьте, я знаю их цену! Ведь именно я их когда-то и приобрела в подарок мужу… Но его уже не стало, а это невыносимое тиканье просто сводит меня с ума. Знаете, пан, я никогда раньше не замечала, как некоторые часы громко тикают. Особенно эти. Они достаточно долго стояли в моей спальне, пока я не осознала, что не могу заснуть из-за этого шума. Словно часовые стрелки двигаются прямо в моей голове!

– Такое часто бывает, пани. Люди неожиданно концентрируются на тиканье, которое они всю жизнь не замечали. И больше не могут игнорировать этот звук.

– Да, так и случилось. Я просто забыла про сон, пока не попросила убрать эти часы в другую комнату. Тем более, что они постоянно напоминали мне о гибели мужа. Но, вы знаете, недавно я поняла, что слышу их даже сквозь стену… И поэтому решила отдать эти часы. Для вас, пан, тиканье вряд ли так же раздражительно, как для меня. Тем более, вы явно сумеете оценить их по достоинству, – женщина растянула губы в мягкой улыбке.

– Теперь мне ясно, почему вы решили расстаться с таким экземпляром, – пан Якуб скрыл ответную улыбку за густыми усами. – Когда вы отвозили их последний раз в мастерскую, пани, чтобы почистить и смазать?

– Боюсь, что никогда, – на мгновение задумалась посетительница. – Я приобрела их семь лет назад, но за всё это время они ни разу не нуждались в ремонте.

– Какая качественная работа! – негромко восхитился мастер и бросил ласковый взгляд на часы, уже представляя, как будет в скором времени изучать их механизм.

– Более того, я ни разу их не заводила за эти годы. И мой муж тоже, насколько я знаю!

– Но это невозможно! – Якуб резко обернулся к пани, не веря собственным ушам. – У таких часов необходимо поднимать гирьки каждые семь-восемь дней, иначе они просто остановятся!

– Да, но гирьки каждый раз сами поднимались. Поэтому я предположила, что у них особый механизм, без завода, – женщина только пожала узкими плечами, будто говоря этим жестом, что ничего не понимает в часовом устройстве.

Пан Якуб промолчал, ошарашенный услышанным. Конечно, он замечательно понимал, что слова посетительницы не могли быть правдой. Но ему не терпелось уже скорее выпроводить пани и вскрыть «Меридиан», чтобы убедиться в собственных познаниях.

– Знаете, – рука в перчатке скользнула по дубовому корпусу, а после бессильно упала вниз. – Я бы, наверное, когда-нибудь всё же смирилась с их тиканьем. Убрала бы ещё дальше от спальни, скажем, в гостиную. Всё же это красивая вещь со своей историей, ими должны любоваться. Но…

– Но?.. – замер Якуб.

– Они слишком напоминают о трагической гибели моего Стефана…

Пани опустила глаза к полу и, тихо постукивая каблуками, направилась к выходу из мастерской.

– Что же такое случилось с вашим мужем? – робко спросил напоследок часовщик.

– Его убили прямо в доме. В нашей спальне. Какой-то грабитель или злодей, скорее всего. Не удивлюсь, если он искал драгоценности, а встретился со Стефаном. Следов так и не нашли. Но мужа явно порезали чем-то острым, и он просто истёк кровью. Прямо на полу перед этими часами.

Якуб молчал, не желая прерывать шёпот женщины, которая делилась своим горем.

– А он ведь их так любил. Вечно любовался, протирал от пыли. Как раз в день смерти даже решил немного перевести – они отставали буквально на минутку… И вот как вышло, что он умер у их подножия, – голос пани звучал всё глуше и глуше. – А я так и не проснулась. Выпила снотворное, старая дура! И так и проспала смерть Стефана…

У пана сжалось сердце от этой истории. Даже несмотря на то, что всю свою жизнь он провёл в этой подвальной мастерской, ему не чуждо было человеческое счастье и горе. Пусть знакомые за глаза называли его бесчувственным и чёрствым стариком, для которого величайшая радость – это покопаться в часовых внутренностях, но Якуб умел сопереживать.

Пани давно упорхнула из подвальчика, но терпкий запах её тяжёлых духов всё ещё летал по комнате. Если бы Якуб не был так заинтересован неожиданно попавшим к нему в руки экземпляром часов, то, может, даже предложил бы этой вдове прогуляться как-нибудь по Карлову мосту. Однако в тот момент тайна механизма, не нуждающегося в заводе, волновала его капельку больше.

Совершая свой привычный ежевечерний ритуал, мастер крепко запер входную дверь, убрал со стола незаконченную работу, а после с наслаждением переобулся в удобные тапки. Больше никто не сможет отвлечь его – теперь можно было заняться «Меридианом».

Отерев корпус мягкой тряпочкой, Якуб с восхищением причмокнул губами. Эти часы были произведением искусства, чьим-то изящным творением. Не хотелось даже трогать лишний раз эту красоту, но уж часовщик как никто другой понимал, что иногда даже простому человеку стоило проникать в идеальный мир механизмов, чтобы помочь ему просуществовать как можно дольше.

Стеклянная дверца легко отворилась, и пан остановил маятник. Гирьки безжизненно замерли на месте. Руки Якуба запорхали вокруг циферблата, освобождая скрывающееся за ним сердце механизма из тесной темницы. Осторожно разложив все детали на столе, мастер на мгновение откинулся назад, чтобы осмотреть масштаб предстоящей работы. На мгновение его что-то смутило: снятый циферблат поблескивал в стороне, а на нём замерли часовые стрелки, острые и тонкие. Якуб поправил увеличительные линзы и наклонился ниже.

Крошечные разводы засохшей крови покрывали латунные стрелки.

В голове часовщика мгновенно всплыли слова пани: «Мужа явно порезали чем-то острым, и он просто истёк кровью. Прямо на полу перед этими часами». Якуб брезгливо отдёрнул руки. Неужели это кровь супруга пани? Если уж она была на стрелках, то и весь остальной корпус должен был испачкаться. Но беглый осмотр показал, что в других местах часы были чистыми. Значит, это единственные следы, которые забыли убрать. Следы будоражащего душу убийства, надолго отпечатавшиеся на металле.

Мастер послюнявил уголок тряпки и стёр их. Но избавиться от прошлого этих часов вряд ли можно было столько простым методом.

Почти до самой ночи пан занимался новым экземпляром своей коллекции. Он разобрал механизм практически до основания: на столе ровными рядами лежали почищенные и смазанные рычаги, колёсики и пружины. Часы действительно были в идеальном состоянии, словно за ними каждый день любовно ухаживали. Хотя, по словам пани, к ним не прикасались минимум семь лет. Именно это и настораживало Якуба – «Меридиан» скрывал какую-то тайну, до которой не мог добраться даже опытный часовщик, мастер механических душ.

Устройство часов ничем не отличалось от им подобных. Каждая деталь находилась на отведённом для неё месте, и никаких новых усовершенствований пан не обнаружил. Но почему же тогда часы уже семь лет не нуждались в заводе? В чём была их особенность?

Даже когда Якуб вернул все детали на место и качнул маятник, приводя механизм в движение, то вопросов не стало меньше. Часы заработали так, как и должны были. Но стоило поправленным мастером гирькам дойти до самого низа, цепочка с мерным жужжанием подтянулась наверх, возвращая противовес к началу. Так не должно было быть. Часовщик, многие годы изучавший своё ремесло самым тщательным образом, сидел в недоумении перед часами, противоречащими самому своему устройству.

Как и кем был создан «Меридиан»? Можно ли было повторить подобное?

Пан Якуб направился спать лишь ближе к середине ночи. Он жил в соседней комнате всё в том же подвальчике, где располагалась только старая софа и ручной умывальник. Но неприхотливому мастеру и этого было достаточно.

Напоследок Якуб всё же остановил маятник и достал один из грузиков, намереваясь на следующее утро снять с него необходимые мерки и тщательно взвесить. По мнению мужчины, тайна могла скрываться за структурой самого противовеса, но это следовало ещё изучить.

Взбудораженный загадкой «Меридиана» часовщик долго не мог заснуть. Ворочаясь на своей жёсткой софе, он постоянно мысленно возвращался к чуду самозаводящихся часов. И поэтому даже его сны были наполнены чередой механизмов и непрекращающимся тиканьем.

Вот только спустя несколько часов, когда пан Якуб проснулся из-за какого-то неясного чувства дискомфорта, он понял, что тиканье ему вовсе не снилось. В мастерской висело множество часов, которые были идеально настроены. Чаще всего мастер не замечал их однообразное тиканье, фоном постоянно присутствующее в его жизни. Но в этот раз всё было по-другому.

Сквозь единую мелодию щёлкающих механизмов пробивался чужеродный звук, который нарушал привычную картину. Словно слаженную работу оркестра портил один дилетант.

И пан Якуб был готов поклясться, что помнит все свои часы, но это постороннее тиканье он не слышал раньше. Оно было слабым, нечётким, приглушённым. Часовщик раздражённо цокнул языком, отворачиваясь к стене. Видимо, какой-то экземпляр его коллекции нуждался в ремонте. Но об этом он позаботится утром, а в тот момент ему хотелось лишь спать.

Однако тиканье не смолкало, а словно бы усиливалось, всё различимее становясь среди других звуков. И для мастера всё сложнее и сложнее было не замечать это. Сонливость давно растворилась – её спугнуло набирающее силу щёлканье.

Тик-так.

Якуб перевернулся на спину и прислушивался к соседней комнате. Тиканье определённо нарастало. В какой-то момент оно стало действовать пану на нервы: каждый щелчок пробирал до костей, заставляя вздрагивать. И звук этот уже не казался фоновым, привычным уху за долгие годы работы часовщиком.

Тик-так.

В пане боролись две крайности: желание прекратить это сводящее с ума тиканье и нежелание подниматься из постели, включать везде свет и возиться со сломанными часами. Но краткие минуты отдыха утекали сквозь пальцы. Ему оставалось всё меньше времени на сон.

Тик-так.

С досадливым возгласом Якуб резким движением поднялся с софы и нашарил в темноте тапки. Он с негодованием распахнул дверь, ведущую в мастерскую, щёлкнул переключателем и остановился как вкопанный. Назойливое тиканье было оглушающе громким, словно в маленькой подвальной комнате случайно оказались башенные часы. Все стены дрожали от этого звука, а с потолка сыпалась пыль. И даже другие часы, казалось, затихли перед этим поистине королевским гулом.

Источником его оказался «Меридиан».

Стеклянная дверца была приоткрыта, за ней слабо подёргивался из стороны в сторону маятник, который пан Якуб собственными руками остановил совсем недавно. Часы ходили даже со снятым противовесом, что было уже само по себе невозможным. Но стрелки двигались медленно, словно с усилием совершая каждый рывок, из-за этого тиканье было нечётким.

Они работали, хотя не должны были. Они делали это с большим трудом. Они чувствовали себя неидеальными. Им недоставало отнятой детали.

И пан Якуб вздрогнул, когда понял, что ясно ощущает желание этих часов. «Меридиан» не был простым экземпляром его коллекции. Он сильно отличался от всех этих обыкновенных механизмов, лежащих на полках и висящих на стенах.

Тик-так.

Громкое щёлканье проникало в голову старого часовщика, заставляя его морщиться от этого звука. Но постепенно воля часов становилась всё яснее и яснее для мастера. «Меридиан» всего лишь хотел жить, он хотел быть совершенным и работать несмотря ни на что. Любое вторжение в его идеальный отлаженный механизм было кощунством.

Часы сами знали, как починить любую поломку. Они всегда справлялись с трудностями самостоятельно: находили необходимые материалы во всём. Им требовалась лишь небольшая помощь. Как и в этот раз.

Тик-так.

Противовес должен быть возвращён на место.

Пан Якуб, словно во сне, погружённый в мерное щёлканье механизмов, поднял со стола снятую вечером гирьку. Холодный металл обжёг руку, но мастер не обратил на это внимания. Он думал о другом. Он думал о том, что этот вес слишком большой для часов. Он далеко не идеальный. Разница составляла всего пару грамм, но «Меридиан» не мог чувствовать себя совершенным.

Тик-так.

Старый часовщик одно за другим вырывал заржавевшим ломом свои рёбра. Боль была слабой – её перекрывало тиканье часов. «Меридиану» было гораздо больнее, ведь он чувствовал себя неполноценным. И Якуб просто хотел помочь.

С неприятным чавканьем расходилась плоть, а белёсые осколки костей вместе с кровью падали на пол. Пошатнувшись, пан проник дрожащей рукой в свою грудь и ухватил трепыхающееся сердце. Резким движением вырвав кровоточащий орган из тела, Якуб успел сделать лишь один шаг и буквально насадить сердце на крюк для гирьки, прежде чем бездыханным упасть на пол.

Стеклянная дверца, заляпанная пятнами крови, мягко и легко закрылась, принимая свою новую деталь. Сердце несколько раз вздрогнуло и затихло, пока цепочка с мерным жужжанием не подняла противовес наверх. Скоро «Меридиан» переделает его под себя. Шестерёнки сцепились зубьями, поворачивая рычаги, и латунные стрелки щёлкнули, сдвигаясь с места. Идеальное чёткое тиканье наполнило мастерскую.

Теперь всё будет работать как надо. 

Безликие гости

У бабушки Аглаи пахло старой мебелью, кошками и курящимися благовониями. Приторный дым плавал в воздухе, клубился под потолком и закручивался в вихри от любого движения. Анна никогда не любила этот навязчивый запах, но в этот раз стоило потерпеть.

– Ну что ты морщишься? – нахмурилась старуха, поправляя свои юбки и садясь в продавленное кресло. Ей на колени сразу же прыгнула немолодая черная кошка Мара.

– У тебя не болит голова от того, что ты постоянно жжешь эти благовония? – Анна села неподалеку на диван и прикрыла нос краешком шейного платка.

– Я тебе много раз говорила, что сильные запахи отгоняют злых духов. Нет защиты лучше.

– Будто тебе есть чего бояться.

– Вот поживешь с мое и поймешь, что потустороннее всегда рядом. Надо быть наготове и знать, как защититься от тех сил, с которыми приходится иногда сотрудничать.

Аглая поправила на груди связку спутанных оберегов и амулетов, а после взглянула на внучку.

– Ну? Чего ты хотела у меня узнать?

Анна выдохнула и покивала головой:

– Ты как-то говорила, что есть способ узнать ответы на любые вопросы…

– А что тебя волнует? – бабушка зарылась пальцами в черную шерсть кошки.

– Ммм… Неважно. Это… понимаешь, слишком личное.

– Что я там уж не знаю про твоих мужиков, Анна? Так и быть, сделаю тебе еще один расклад на любовь!

Старуха уже порывалась подняться на ноги, когда внучка остановила ее решительным жестом.

– Нет! Это не про любовь. Это связано с работой. Просто там все очень сложно. И мне нужно получить максимально точный ответ, – быстро начала оправдываться девушка. – А твои карты каждый раз дают только расплывчатые намеки. Ты и сама иногда не знаешь, что они имеют ввиду!

– Ха! – обиженно хмыкнула Аглая, поджимая губы. – Дело твое, но карты – вернее всего. Остальные обряды слишком рискованные для непосвященного человека.

– Бабушка! Ну, пожалуйста! Ты мне рассказывала однажды про каких-то гостей или что-то подобное. И ты упомянула, что они ответят на все, что угодно. Это то, что мне нужно сейчас.

– Гости? Да ты, видно, с ума сошла!

Резким движением сбросив Мару на пол, старуха поднялась с кресла и грозно посмотрела на внучку, которая испуганно вжалась в диван.

– Эта та сила, с которой нельзя играть! – продолжала Аглая, скрещивая руки на груди. – Даже опытные ведьмы не рискуют с ними связываться, а ты и вовсе ничего опаснее простого гадания на картах в жизни не видела. Это не для тебя.

– Ты вечно меня недооцениваешь! – с трудом скрывая горечь в голосе, Анна сглотнула. – Все прикрываешься какими-то своими неясными правилами, а на самом деле ты просто не желаешь делиться своими знаниями со мной. Ты считаешь меня слабой, но я вовсе не трусиха! Если я могу получить от них именно то, что мне нужно, то я хочу рискнуть!

– Вот значит как! Желаешь поиграться с могущественной силой, да? Что ж! Я расскажу тебе про гостей. И про то, что они могут. Вот только не надо мне потом говорить, что я не предупреждала тебя, как они опасны. Учись на собственных шишках, уж коли тебе так угодно!..

Зашуршав своими юбками, старуха вплотную подошла к внучке и склонилась над ней, буравя взглядом черных глаз.

– Безликих гостей вызывают на кладбище. Идти туда нужно вечером и найти там безымянные могилы. На каждой ставишь и зажигаешь черную свечу. Сколько гостей хочешь пригласить, столько могил нужно отыскать. Но, знай, что каждый гость отвечает лишь на один вопрос.

– Всего на один?..

– Ты сама сказала, что у тебя лишь один вопрос. И если ты все же вздумаешь к ним обратиться, то даже не думай приглашать больше одного-двух гостей.

– Почему? – Анна вытянула шею, внимательно слушая бабушку.

– Потому что, бестолковая твоя голова, за свои ответы гости берут плату. Могут просто снять кольцо с пальца или отрезать локон волос, а могут вырвать зуб или же навсегда забрать голос. Чем серьезнее вопрос, тем больше будет плата. Чем больше ты будешь наглеть, тем выше шансы, что они заберут у тебя что-то ценное… – Аглая поморщилась и кашлянула.

– Значит, я ставлю свечи на могилы, да? И что потом? – не испугалась девушка.

– С каждой могилы берешь горсть земли. После идешь домой, не оборачиваясь. Это важно. Ты не должна смотреть за спину!.. А дома накрываешь стол для гостей. Ставишь пустые тарелки, приборы. И на стол высыпаешь всю эту землю.

– Зачем?..

– Так надо, – старуха недовольно нахмурила брови. – Таковы правила. Или ты уже передумала?

– Нет! Рассказывай дальше.

– Ох. Глупая же ты! Ну, слушай… Надо будет тебе самой сесть во главе стола. И тогда безликие гости придут в дом. Помни, каждому ты задашь лишь один вопрос, если все же рискнешь вызвать двоих. Не жадничай, думай над вопросом и формулировкой. Они не отвечают на те вопросы, которые требуют длинных или развернутых ответов. А плату все равно берут, – Аглая вернулась в кресло и тяжело в него упала. – Пока не задашь вопросы всем гостям, они не исчезнут, помни об этом. После они сами уйдут, а ты все со стола убери да закопай где-нибудь на заднем дворе, подальше от глаз.

– А земля-то зачем нужна? – настойчиво спросила Анна.

– С ее помощью они тебе отвечать будут.

На несколько мгновений в комнате повисло молчание. Бабушка сидела в своем кресле без движения, даже не глядя на внучку. В то время как девушку разрывали на части невысказанные вопросы, но тревожить старуху мелкими неважными деталями она не хотела. Ведь ей и так удалось добиться того, за чем она приехала.

– Может, все же не будешь связываться с гостями? – прозвучал тихий голос Аглаи.

– Буду. Только от них я получу четкие ответы.

– И не боишься совсем? Ты с таким в своей жизни не встречалась еще.

– Я буду осторожна. Я ведь твоя внучка, – Анна усмехнулась. – Ведьмовская кровь и в моих венах тоже течет. Значит, и я совладаю с этими силами.

– Мала ты еще больно, да неопытна. Но я же знаю, что ты не остановишься. И если бы я тебе не рассказала о гостях, то ты бы пошла дальше, глупостей бы натворила, верно?

– Кто знает. Но все это звучит не так жутко, как я думала! Если четко следовать твоим указаниям, то вряд ли случится что-то страшное, правда?

Девушка выжидательно посмотрела на старуху, но та лишь выставила перед собой скрюченную левую руку, на которой не хватало безымянного пальца.

– Я тоже так думала в молодости. Я тоже так думала…

Домой Анна возвращалась в задумчивости. Она вела машину, но мысли ее витали совсем в иных измерениях. В своих намерениях она была четко уверена, но все же немного побаивалась прибегать к подобным силам из потустороннего мира. Особенно после того, как бабушка показала ей, что безликие гости взяли в оплату за ответ на единственный заданный вопрос.

Как только девушка приехала домой, то занялась подготовкой к походу на кладбище, и терзания вскоре покинули ее душу. Ради того, чтобы узнать ответ на тревожащий ее важный вопрос по работе, Анна была готова на многое. Ей сделали серьезное предложение, которое могло обеспечить ее на всю оставшуюся жизнь, но при этом оно напрямую было связано с высоким риском потерять все уже имеющееся. Принимать такое решение в одиночку ей не хотелось. А безликие гости могли помочь сделать этот непростой выбор, ведь им были открыты иные измерения и все скудные знания этого мира.

Едва стемнело, как Анна поехала на ближайшее к ее дому кладбище. В багажнике лежала сумка со свечами и пакеты для земли. Давно закрытое из-за заполненности кладбище находилось в области, всего в часе езды, но время тянулось медленно. На дорогах было пустынно, и девушка, крепко схватившись пальцами за руль, уверяла себя в том, что на этот вечер ей стоило отринуть все страхи и опасения. Она должна была решить свою судьбу, свое будущее, а потому предстоящий обряд и прогулка ночью между могилами – это была вынужденная мера.

Свернув с широкой трассы на узкую изрытую колдобинами дорогу, Анна заметила, как впереди в свете фар блеснула высокая кладбищенская ограда и старые просевшие ворота. Припарковавшись под ближайшим деревом, девушка решительно вышла из машины и забрала из багажника все необходимые для обряда вещи. Медленно двинувшись навстречу своей судьбе, она тихо проскользнула мимо никем не охраняемого входа. Ориентируясь в темноте с помощью фонарика на телефоне, Анна первое время шла по главной аллее, опасливо прислушиваясь к любым звукам и нервно разглядывая надгробия. Ровные ряды крестов, металлических и деревянных, тянулись вдаль и терялись во мраке. Из-за оглушающей тишины место это было окутано тяжелой энергией, но девушка продолжала убеждать себя, что бояться ей нечего.

– В конце концов, все мы будем здесь… – прошептала Анна себе под нос, чтобы звук собственного голоса ее успокоил.

Почти полчаса потребовалось для того, чтобы отыскать самую старую часть кладбища, где покосившиеся надгробья, поросшие мхом и едва различимые в переплетениях сорняков, уже многие десятилетия стояли в своем удручающем молчании, забыв, когда к ним приходили последний раз. Анна, уже порядком успокоившаяся и утомленная, долго рассматривала истертые временем камни и проржавевшие кресты, выискивая безымянные могилы.

Совет бабушки все еще тревожил разум девушки: Аглая говорила о том, что призывать стоило не больше одного или двух гостей, но ведь два вопроса – это так ничтожно мало. Блуждая между оградами, Анна боролась с собой, раздумывая над тем, стоило ли ей жадничать или все же нужно было прислушаться к старухе. Ведь вряд ли когда-нибудь она еще раз решится поехать ночью на кладбище. А так был шанс задать какие угодно вопросы, даже узнать о своем будущем.

Дрожащей рукой Анна поставила черную свечу на первую безымянную могилу и, неуверенно щелкнув зажигалкой, подожгла фитиль. Слабый огонек несколько секунд боролся с порывами ветра, а после неожиданно окреп и стал светить ровно. Пламя потянулось вверх, больше не вздрагивая от дуновений холодного ветра, словно какая-то сила оберегала его. Девушка набрала горсть сухой земли с могилы и положила в один из пакетов. На одно мгновение она вдруг почувствовала, что ее тело охватила оторопь – кто-то провел ледяными пальцами по ее затылку и волосам.

Первым желанием было обернуться, но страх сковал сердце Анны, и лишь через одну томительно долгую секунду она вспомнила о предостережении бабушки Аглаи – нельзя было смотреть назад. Что бы или кто бы там ни стоял, но девушка не должна была это видеть.

На негнущихся ногах Анна двинулась дальше, к следующей могиле. Постепенно леденящий ужас отступил, а вот чье-то присутствие за спиной все еще было ощутимо.

Следующая свеча зажглась на холме поросшей крапивой земли, и вновь чьи-то ледяные пальцы прикоснулись к затылку девушки, заставляя ее сердце испуганно замереть на мгновение.

Может, стоило остановиться на двух гостях?

Анна задумалась. Ее терзало множество вопросов, связанных не только с работой. К тому же, гости могли приоткрыть тайну завесы на любой момент из будущего девушки. И ей показалось неразумным отказываться от такой возможности четко и точно предсказать всю свою судьбу наперед.

Третья могила и еще одна свеча. Четвертая. На пятой могиле Анна даже не вздрогнула, когда холодные пальцы вновь дотронулись до ее затылка. А вот перед шестой безымянной могилой, укрытой за ржавой оградой, поросшей плющом, девушка долго стояла. Но когда и над шестой черной свечой взвилось яркое пламя, то Анна четко решила для себя, что это была последняя могила. Пора было возвращаться домой и приступать к следующей части обряда.

Осторожно направившись к выходу с кладбища, решив обойти территорию вдоль забора, девушка старалась смотреть строго перед собой. Она даже не отводила голову в сторону, опасаясь краем глаза заметить то, что видеть ей было не положено. А вот сомневаться в присутствии духов за спиной не приходилось: Анна чувствовала, как холодела ее кожа на лопатках, куда словно было направлено шесть пар глаз. Но ни единого звука, вздоха или шороха не доносилось, пока девушка торопливо блуждала между рядами мрачных надгробий.

Стоило ей ступить за ворота, как дышать стало гораздо легче, но вот ощущение смерти, следовавшей за ней по пятам, никуда не исчезло. Скорее сев в машину и заводя двигатель, Анна в первую очередь сразу же отвернула от себя зеркало заднего вида, чтобы ненароком не посмотреть назад. Уже через несколько минут она мчалась домой по пустой дороге, слабо освещенной фонарями. Намертво вцепившись в руль, девушка почти не дышала, обливаясь холодным потом. Правильно ли она поступила, решив пробудить все эти души? Эти силы были гораздо опаснее, чем ей казалось изначально, и теперь она отчетливо ощущала это.

Когда на трассе показался съезд к деревне, в которой находился дом Анны, то она лишь упрямее сжала губы, не позволяя себе думать ни о чем ином, кроме своей цели – узнать ответы на тревожившие ее вопросы. Отступать было поздно, обряд следовало провести до конца.

Припарковавшись и громко хлопнув дверью машины, девушка с внутренней дрожью вошла в свой пустовавший дом. Она первым делом поспешила в столовую, где уже заранее подготовила стопку чистой посуды. Щелкнув выключателем, Анна без промедления принялась аккуратно расставлять на длинном обеденном столе тарелки, раскладывать столовые приборы, а после того, как все было закончено, то она высыпала привезенную с собой могильную землю посередине стола.

Теперь, когда все условия призыва гостей, названные Аглаей, были выполнены, то пора было ждать прихода званых гостей.

Девушка села во главе длинного обеденного стола и, нервно сглотнув, оглядела творение своих рук. За окном давно уже была ночь, и во всей деревне, наверное, лишь в доме Анны горел свет. Накрытый чистой белой скатертью стол, посреди которого высилась горка темной земли, казался пугающе безжизненным: отодвинутые стулья, пустые тарелки – все это замерло в ожидании гостей.

И они пришли.

Свет в комнате погас так внезапно, что Анна даже не сразу это поняла. И стоило ей вцепиться напряженными пальцами в край стола, как напротив ближайшей к ней тарелки неожиданно из воздуха соткалась черная свеча, точь-в-точь как те, что девушка жгла на кладбище, и тонкий фитиль загорелся ярким ровным пламенем. Следом на ней появилась вторая, третья, и так все шесть мест оказались освещены. И в этом тусклом свете Анна с содроганием увидела, как из темноты к столу двинулась высокая фигура.

Завернутый в белоснежный саван призрак, лицо которого полностью было скрыто под овальной пустой маской без каких-либо прорезей, практически плыл над землей, как невесомая тень. Он неторопливо приблизился к Анне и замер за спинкой ближайшего к девушке стула. Стоило ему остановиться, как в конце столовой сразу же показался следующий призрак, ничем не отличимый от предыдущего духа. Он так же проплыл к столу и занял место возле другого стула.

Несколько минут призванные мертвецы появлялись в доме Анны друг за другом, пока последний, шестой, не остановился около единственного оставшегося свободным стула. И тогда все духи, словно по мановению руки, одновременным плавным движением заняли свои места за столом.

Безликие гости прибыли на званый ужин.

Находясь в странном оцепенении от всего происходившего, девушка боялась даже вздохнуть или моргнуть лишний раз. Она и подумать не могла, что такой леденящий ужас скует ее душу.

Гости резко и синхронно повернули свои головы с непроницаемыми пустыми масками в сторону Анны, и она, сама от себя такого не ожидая, испуганно вскрикнула, чувствуя, как неровно бьется ее сердце. Бабушка Аглая говорила, что ответы на вопросы духи будут давать с помощью земли, лежавшей посреди стола, и девушка решила, что пора начинать главную часть обряда, ради которой все и было задумано.

Она могла задать всего шесть вопросов, и выбирать стоило с умом. Но пределы возможностей Анне были не известны, и для начала стоило определить границы. Прочистив горло, девушка четко и уверенно спросила:

– Вы дадите ответ на любой вопрос?

И в тот же миг земля на столе сдвинулась, раскатилась по скатерти тонким слоем, и невидимый глазу палец медленно вывел ответ: «Да».

Анна чуть не задохнулась от волнения, но почти сразу же сидевший по левую руку от нее гость опустил голову вниз, и на его тарелке что-то появилось. Девушка нахмурилась, не сразу поняв, что же теперь лежало перед призраком. Длинный светлый волос свернулся спиралью на тарелке, и Анна невольно сглотнула, догадавшись, что это был ее собственный волос.

Плата за простой вопрос была незначительной, и это придало ей сил. Зато теперь без сомнений можно было спрашивать о чем угодно, и соблазн узнать тайны этого мира, недоступные другим людям, поселился в голове девушки.

Следующий свой вопрос она задала без сомнений:

– Если я подпишу контракт с Алексеем и его фирмой, то понесу ли я убытки?

Земля вновь зашуршала, выравниваясь на столе, а после незримый палец вывел на ней четкие буквы.

«Да».

Анна помрачнела. Она опасалась, что все это предложение Алексея по работе могло плохо для нее обернуться.

Второй гость опустил голову вниз, а перед ним на тарелке лежала тонкая золотая цепочка, которую девушка всегда носила на шее. Анна растерянно пальцами коснулась горла, но на коже больше не было любимого украшения. Она даже не расстроилась, подумав о том, что бабушка Аглаяобещала ей куда более страшную плату за вопросы.

– Если я подпишу контракт с Алексеем и его фирмой, то полученная мной прибыль будет значительно превосходить понесенные убытки? – девушка почти минуту думала над формулировкой этого вопроса. Она призналась себе, что все же сильно сглупила с предыдущим вопросом, ведь убытки не обязательно говорили о том, что прибыли не будет вовсе.

«Да» – возник на земле третий положительный ответ, от которого сердце Анны радостно заколотилось в груди. Все же ей стоило подписать контракт! А это значило, что она, фактически, обеспечит себе безбедную жизнь на долгие годы. И если бы не безликие гости, то она не приняла бы это решение с такой легкостью и уверенностью.

На тарелке третьего призрака появилось нечто крошечное и вытянутое, окрашенное в ярко-алый цвет. Анна чуть ли не грудью легла на стол в попытках разглядеть, что же такое забрал у нее дух, но внезапно ощутила слабую ноющую боль в пальце. Она с удивлением посмотрела на собственную правую руку. На указательном пальце не было ногтя.

В первую минуту девушка испугалась, но после взяла себя в руки. Даже это с трудом можно было назвать большой платой за то, что ей удалось узнать. Она стала хозяйкой собственной судьбы и заплатила за это всего лишь одним ногтем. Не так уж и много!

Палец кровоточил и болел, но Анна старалась не смотреть на него. У девушки оставалось еще целых три вопроса, а она уже узнала все, что касалось работы. И теперь, на собственном опыте убедившись, что гости и правда знали все ответы, соблазн спросить о запретном еще сильнее завладел ей. И потому следующий вопрос Анна задавала с опаской, понизив голос до шепота:

– Существует ли бог?

Земля тонким слоем рассыпалась по столу, закрывая предыдущий ответ, и новый незамедлительно появился перед глазами пораженной девушки.

«Неправильный вопрос».

Анна закусила губу, разочарованная увиденным. Это означало, что гостей не устроила формулировка. Ответ на подобный вопрос не мог быть точным и однозначным, а потому духи ничего ей и не сказали. А вот плату, как и предупреждала Аглая, все равно должны были взять.

Маленькое аккуратное ушко с золотой сережкой появилось перед четвертым призраком, а после Анна почувствовала жгучую боль, которая сдавила голову. Это было ее собственное ухо, и теперь на его месте кровоточила дыра. Ошарашенная девушка прижала ладонь к голове, а пальцы нащупали только болезненную кровоточащую рану. Даже все звуки стали словно гораздо глуше, и Анна далеко не сразу поняла, что пронзительные стоны и страдальческие хрипы, которые разносились по столовой, принадлежали ей одной.

Трудно было молодой и красивой девушке смириться с тем, что теперь ей вечно придется прикрываться волосами, чтобы спрятать свое увечье. А обиднее всего, что такая цена была уплачена за вопрос, на который духи даже не ответили. Однако так просто сдаваться Анна не собиралась, и практически сразу же резко и решительно прозвучал ее пятый вопрос:

– Что нас ждет после смерти?!

Одно-единственное слово возникло на слое земли.

«Ничто».

Пятый из призраков опустил голову вниз, но в тарелке перед ним ничего не появилось. Анна, обдумывая странный и пугающий ответ духа, подождала полминуты, однако, ситуация не изменилась. Гость забрал что-то, что нельзя было увидеть, и девушка вспомнила, как бабушка говорила ей, будто гость мог отнять даже голос. Анна попробовала что-то сказать, но звуки без проблем вырвались из ее горла, вот только голос ее изменился, стал сиплее и словно глуше. Еще не понимая, что произошло, она в отчаянии потерла свое лицо ладонями, и только в тот момент обнаружила, что ее пальцы и запястья не похожи больше на красивые ухоженные руки молодой женщины, какими были всегда.

Кожа покрылась тонкой сеткой морщинок, которых никогда не было на тыльной стороне ладоней у Анны. Жуткая догадка пронзила голову девушки, и она с болезненным осознанием поднесла к глазам прядь собственных волос. Теперь редкие седые локоны прочертили некогда красивые светлые волосы. Крик ужаса наполнил дом, и Анна схватила со стола ложку, чтобы вглядеться в собственное отражение. Оттуда на нее смотрела немолодая женщина, чье осунувшееся лицо искривила гримаса страха.

Безликие гости забрали ее молодость, ее годы жизни.

Слезы сами хлынули из глаз Анны, когда, еще не смирившись со своей потерей, она вдруг осознала, что даже после всего произошедшего она не могла прервать обряд. Аглая говорила о том, что безликие гости не уйдут, пока все вопросы не будут озвучены, и каждый ответ будет злить их лишь сильнее. Девушке оставалось спросить что-нибудь у шестого призрака с закрытым маской лицом, единственного из духов, кто еще продолжал смотреть на Анну, перед кем еще пустовала тарелка.

В тот миг от осознания собственного бессилия девушке захотелось выть. Как же она сожалела, что не послушалась бабушку и рискнула вызвать так много гостей. Это действительно оказалась сила, с которой не стоило играть! А ведь если бы она не стала жадничать и ограничилась двумя или тремя духами, то ничего бы этого не было – при ней остались бы и ухо, и молодость с красотой. Но теперь уже ничего нельзя было поделать – гость ждал своего вопроса.

– Как я умру? – хрипло спросила Анна, боясь увидеть ответ.

На могильной земле посреди стола медленно стали появляться буквы, одна за другой, пока они не сложились в слова.

«Ты лишишься сердца».

Анна замерла, не смея оторвать взгляд от ужасной надписи, которая пророчила ей гибель. И тогда она почувствовала, как ее грудь неожиданно сжалась, а боль разорвала все тело на множество мелких осколков. Впившись пальцами в грудину, девушка закашляла, неистово и отчаянно, ощущая, что в тот момент что-то бесконечно важное было вырвано из нее навсегда.

Последний взгляд, брошенный на тарелку шестого безликого гостя, после которого Анна без жизни упала на стол. А на блюде, словно роскошное угощение, лежало сырое человеческое сердце, истекавшее кровью.

Черные свечи погасли, погрузив столовую в вязкую густую тьму, а безликие гости, забрав свою плату, медленно и неспешно удалились.

В комнате остался лишь длинный опустевший обеденный стол, усыпанный могильной землей, и безжизненное тело немолодой женщины, на лице которой застыли ужас и беспредельное отчаяние. 

Симфония шепотов

Иннокентий Петрович Лисицын считал себя человеком мыслящим и в какой-то степени осторожным. Жить он старался по неким своим внутренним критериям, сформировавшимся благодаря консервативному воспитанию отца и деда еще в детстве. А вот опасливое отношение к реальности и окружавшим его людям уже выработал самостоятельно в более позднем возрасте, исходя исключительно из личного опыта. И именно из-за этого Иннокентий, хоть и довольно рано сумел обеспечить себя должным образованием и заработком, но вот о сближении с иными людьми, а в особенности с женщинами, речи и не шло. Разменяв уже пятый десяток, Иннокентий не сильно сожалел о собственном одиночестве, решительно отдав всю свою внутреннюю страсть коллекционированию.

Богатое собрание грампластинок занимало в доме Лисицына отдельную комнату, где помимо четырех поистине монументальных стенных шкафов располагались лишь проигрыватели нескольких видов и старое продавленное кресло. Каждый вечер перед сном Иннокентий любил удаляться в эту комнату, садиться в свое любимое скрипящее кресло с чашкой крепкого черного чая и наслаждаться каким-нибудь экземпляром своей коллекции.

В каждом из шкафов у педантичного хозяина царил порядок и чистота. Расставленные по эпохам, странам изготовления и музыкальным жанрам пластинки представляли собой не только современные образцы винилового ренессанса, но в коллекции также встречались уникальные диски конца XIX века из шеллака и даже столь популярные в свое время джазовые композиции, записанные на рентгеновских снимках.

Много лет назад Иннокентий со свойственной ему аккуратностью запустил свои руки в карманы всем городским коллекционерам и перекупщикам. Выменивая и доставая определенные экземпляры записей, он собирал даже плохо сохранившиеся пластинки, в краткие сроки став владельцем внушительной коллекции. И поэтому уважаемый ценитель Лисицын довольно быстро приобрел в узких кругах свою славу опытного филофониста. Ему часто стали звонить неравнодушные дельцы, доставая информацию об очередных коллекционерах или любителях, пожелавших продать свои собрания редких пластинок. И Иннокентий всегда пользовался случаем.

Так произошло и в этот раз.

Один из перекупщиков позвонил Лисицыну поздно вечером и сообщил, что недавно скончался немолодой и весьма склочный коллекционер Федосов, который последние несколько десятков лет только и занимался тем, что структурировал и прослушивал свое обширное собрание, мало с кем общаясь. Теперь же по завещанию вся коллекция досталась единственному сыну Федосова, который увлечение отца никогда не разделял и намерен во что бы то ни стало распродать все пластинки.

Для Иннокентия это было значимым событием. И на следующий же день он уже звонил в двери к сыну Федосова, с предвкушением ожидая пополнения своей коллекции.

Дверь открыл осунувшийся небритый мужчина, которому на вид трудно было дать меньше сорока лет. Укутанный в коричневый свитер крупной вязки он имел привычку прятать пальцы в рукавах и постоянно нервно прищуривал левый глаз.

– Это вы, должно быть, тот самый Лисицын, что звонили вчера? – хриплым голосом поинтересовался сын покойного.

– Все верно. Иннокентий Петрович. Рад познакомиться лично, – Лисицын протянул ладонь для рукопожатия.

– Василий. Василий Федосов, – холодные длинные пальцы крепко сжали руку гостя. – Проходите. Я как раз заканчивал изучать альбомы отца. Представляете, он систематизировал всю коллекцию. Закончил буквально за пару дней до смерти. Указал даже место покупки каждой пластинки!

Иннокентий одобрительно хмыкнул и переступил порог.

– Вы не разувайтесь. Тут грязно. Проходите в гостиную, а я пока поставлю чай. Вы будете?

– Не откажусь. Благодарю.

Повесив плащ и шарф на вешалку, Лисицын прошелся ладонью по голове, приглаживая свои волнистые седые волосы, и после двинулся прямо по коридору, который оканчивался распахнутыми дверьми, отсекавшими просторную гостиную от остальной квартиры. В воздухе витал запах пыли и почему-то расплавленного винила – такая легкая едва уловимая вонь.

Комната до потолка оказалась уставлена узкими деревянными шкафами, расстояние между которыми редко достигало больше полуметра. На полках плотными вереницами дисков стояла виниловая коллекция покойного Федосова старшего. В помещении царил мрак: окна были плотно зашторены тяжелыми портьерами. Единственным местом, где мог приютиться человек, оказался стоящий в углу диван, у которого не было ни одной уцелевшей ножки, и он просто лежал на полу, почти полностью погребенный под клочками смятой пожелтевшей бумаги.

– Вы извините за бардак. Отец тут не убирался, и я смысла сейчас уже не вижу, – Василий тихо появился за спиной Иннокентия, который с предвкушением оглядывал полки с пластинками. – Чайник я поставил. А вы садитесь на диван, подвиньте там все. Я сейчас принесу каталог отца.

Пока Лисицын сбрасывал с дивана на пол груду исписанной кривыми буквами бумаги, Василий вернулся с пачкой из пяти толстых альбомов с истертыми корешками.

– Вот. Смотрите, что вам нужно в каталоге и ищите по записям, что где лежит. Расположение на полках понять тут не трудно, все шкафы пронумерованы.

– Вы не будете присутствовать? – принимая альбомы из рук, поинтересовался Иннокентий.

– Нет, уж извините. Я разбираю вещи в спальне отца. Там куча хлама. Сделаю вам чай и опять туда. Но если понадоблюсь, то зовите, конечно.

Василий прищурил левый глаз, легко кивнул собеседнику и удалился на кухню. Через несколько минут он вернулся с кружкой горячего черного чая, передал ее Лисицыну и почти сразу же вновь покинул гостиную.

Иннокентий остался наедине с толстыми альбомами, впечатляющей коллекцией Федосова и дешевым отвратительным на вкус чаем.

Скорее отставив кружку как можно дальше, Иннокентий Петрович принялся изучать каталог. Структурированные записи, сделанные ровным аккуратным почерком, невольно вызвали у Лисицына вздох восхищения. Но тем страннее был тот факт, что сброшенные с дивана мятые листы и клочки бумаги были исписаны корявым и неразборчивым почерком, словно эти заметки делал другой человек. Хотя Федосов старший жил в этой квартире совершенно один.

Ради интереса Иннокентий подцепил пальцами ближайший к нему скомканный тетрадный лист и расправил его. Текст плохо поддавался прочтению, но несколько слов можно было разобрать.

«Пламя». «Обреченность».

Нахмурившись, Лисицын несколько мгновений изучал неровные угловатые буквы. Похоже, у старика Федосова или на старости лет помутился рассудок, или же его терзали какие-то кошмары. Почему-то эта мысль не давала Иннокентию покоя, и он, прочистив горло, окликнул Василия:

– Прошу прощения, а как скончался ваш отец?

Из соседней комнаты послышался шорох, стук и, наконец, сын Федосова ответил:

– Подробностей я не знаю. Просто отец перестал отвечать на мои звонки в какой-то момент. Несколько дней я думал, что он просто злится на меня из-за какой-нибудь очередной глупости. Знаете, он частенько так делал, – Василий тяжело вздохнул, и это было слышно даже в гостиной. – Но он все не звонил и трубку не брал. Тогда я не выдержал, приехал, открыл дверь своим ключом. А он лежит на кровати, уже весь покрытый пятнами этими трупными… И ни записки, ничего… Видимо во сне скончался.

– А что же сказали медики и полиция?

– Да ничего толком и не сказали. Вроде как естественная смерть, все же немолодой он уже был. В найденном завещании было указано, чтобы тело его не резали и не вскрывали. Так что я даже и не узнал, из-за какой болезни он так скоропостижно умер.

Иннокентий еще раз взглянул на скомканный лист бумаги, который он сжимал в пальцах. Слово «обреченность» почему-то отозвалось дрожью где-то внутри его тела. Будто тот, кто писал его, вложил в каждую неровную букву свою боль и отчаяние.

Василий незаметно и практически бесшумно оказался на пороге гостиной:

– Но вот одно, я вам скажу, точно было странно. Еще когда я нашел его тело, то сразу же обратил внимание: под ним вся подушка была в крови. Уже запеклось все, как плотная корка, почернело, но по следам было видно, что перед смертью вся эта кровь вышла у него из ушей.

Время до вечера пролетело практически незаметно. Василий безмолвно разбирал личные вещи покойного в спальне, а Иннокентий выписывал из каталога Федосова старшего все заинтересовавшие его пластинки. А таковых оказалось немало. Еще почти час ушел на то, чтобы отыскать выбранные экземпляры, протискиваясь между шкафами, расположенными слишком близко друг к другу.

Когда на промятом диване лежало уже несколько десятков присмотренных пластинок, Лисицын, наконец, удовлетворенно закрыл альбомы и просто ходил по комнате, внимательно вглядываясь в полки. Он надеялся отыскать что-нибудь особенное, что он просмотрел в каталоге или пропустил, сочтя неинтересным.

Ровные ряды пластинок томились в ожидании, но взгляд Иннокентия скользил мимо них, ни на чем конкретном не концентрируясь. Внутренне Лисицын был крайне доволен проведенным днем: в собрании Федосова старшего оказалось несколько экземпляров, которые он давно уже присматривал для пополнения собственной коллекции. Но все равно угрюмая гостиная, будто бы скрытая от всего остального мира каким-то незримым пологом забвения, начинала понемногу давить на Иннокентия Петровича. Он постоянно чувствовал себя лишним в этой комнате, да и во всей квартире в целом, а этот удушающий запах расплавленного винила, неясно откуда витавший в коридоре, и вовсе действовал Лисицыну на нервы.

Недалеко от плотно зашторенного окна стояла старая деревянная этажерка, на которой располагался единственный в комнате проигрыватель. Иннокентий подошел ближе, чтобы оценить состояние аппарата, но с удивлением обнаружил, что на диске лежала пластинка. Для аккуратного и бережливого Лисицына такое хранение экземпляров коллекции было неприемлемым: оставлять в проигрывателе пластинку, чтобы ее канавки забивались пылью, казалось верхом неразумности для любого филофониста.

Сняв с центральной оси винил, Иннокентий огляделся в поисках защитного конверта, но ничего подобного рядом не было. В этот момент в комнату бесшумно вошел Василий и прислонился плечом к косяку:

– Извините, Иннокентий Петрович, но уже достаточно поздно. Мне пора ехать домой, жена ждет. Если вы не закончили, то давайте договоримся, в каком часу вы завтра придете.

Лисицын, все еще хмуро оглядывавший этажерку и подоконник, поспешил заверить собеседника:

– Я уже закончил. На диване сложил все заинтересовавшие меня экземпляры… Одну минуту! Я тут увидел эту пластинку, собирающую пыль, хотел вернуть ее на полку, да только не могу найти ни внутреннего, ни внешнего конверта.

Василий подошел ближе и вгляделся в черный виниловый диск в руках у Иннокентия.

– На ней нет этикетки. И даже никаких обозначений.

– Да, я тоже это заметил.

– Вы взяли ее из проигрывателя?

– Верно.

Сын покойного прищурил левый глаз и внимательно посмотрел на своего собеседника.

– Эта пластинка лежала в проигрывателе в день смерти отца. Обычно он всегда убирал весь винил в конверты, расставлял по порядку на полках, не позволяя дискам пылиться или попадать под солнечные лучи. Но когда я нашел его тело, то здесь, в гостиной, в проигрывателе лежала именного эта пластинка. Без этикетки, без конверта, без всего. Видимо, это было последнее, что отец слушал перед смертью…

Лисицын не нашелся, что ответить на подобное заявление. Он уже без прежней уверенности покрутил в руках виниловый диск. Интересно, что же стало последней мелодией в жизни небезызвестного коллекционера-отшельника Федосова? Что могло нравиться этому склочному замкнутому человеку?

Пока Иннокентий поглаживал пальцами бороздки на пластинке, на долю секунды ему показалось, что откуда-то из-за спины он расслышал чей-то протяжный шепот.

– Возьми… – и после раздался тихий женский смех, напоминающий звон хрустальных колокольчиков.

Испуганно обернувшись, Лисицын с подозрением посмотрел на шкафы. Для Василия это движение не осталось незамеченным.

– Что-то не так? – сын покойного спрятал пальцы в рукава своего растянутого свитера.

– Да нет… Просто показалось, – Иннокентий озадаченно вглядывался в темные углы комнаты, но ничего странного там не было. Наверное, он просто сильно утомился за весь день.

– Давайте я найду для вас пустой конверт, если хотите взять эту пластинку.

Не дожидаясь ответа, Василий ушел в соседнюю комнату и вскоре вернулся с полупрозрачным внутренним конвертом, в который ловко засунул пластинку.

Иннокентий Петрович послушно забрал упакованный винил и засунул под мышку. По его затылку все еще бегали мурашки, рожденные странным шепотом, который на грани сознания Лисицын расслышал в комнате, но ничего подобного больше не повторялось.

Рассчитавшись с младшим Федосовым за выбранные экземпляры коллекции покойного, Иннокентий, наконец, с чистой совестью отправился к себе домой. Через плечо у него был перекинут ремень старинного тяжелого футляра, в котором плотно друг к другу были уложены новые пластинки. И Лисицын, не скрывая своего внутреннего ликования, вовсю улыбался, шагая по улицам, укрытым вечерней мглой.

Ближе к полуночи, когда Иннокентий уже чувствовал, как на него волнами накатывает усталость, он по привычке заварил черный чай и направился в комнату, вокруг которой крутилась вся его жизнь. Через закрытые жалюзи не пробивался ни лунный свет, ни свет фонарей, и только минималистичный торшер на высокой ножке бросал желтое тусклое пятно на пол, разгоняя тьму. С удовольствием тяжело осев в излюбленное продавленное кресло, стоявшее посередине комнаты, Лисицын на мгновение закрыл глаза, позволяя телу расслабиться. Но почти сразу же ему на колени запрыгнуло что-то увесистое и теплое.

Французский бульдог по кличке Брамс удобнее устроился на своем хозяине и преданно заглянул ему в глаза, чуть повернув голову на бок. Его черные округлые уши легко дрогнули.

– Ну что, мой хороший? – Иннокентий мягко улыбнулся, рукой поглаживая собаку по спине. – Сегодня у нас богатое пополнение коллекции. Только взгляни: «La Corde Raide» 77-го года и прекрасно сохранившаяся пластинка 81-го года – «Ma Vie Est Une Chanson» Мирей Матьё. А я даже и не подозревал, что она может быть у кого-нибудь в нашем городе.

Брамс внимательно слушал тихий голос хозяина, будто понимал, о чем тот говорил.

– Хотя для начала, прежде чем приступать к десерту, давай-ка вот что послушаем.

Иннокентий взял с журнального столика, стоявшего неподалеку от кресла, отложенную в сторону пластинку без этикеток, упакованную лишь в один внутренний конверт.

– Что же такое мог слушать этот Федосов? – покрутив в руках винил, Лисицын перевел взгляд на Брамса, который высунул розовый язык и продолжал послушно сидеть на коленях хозяина. – Я помню, лет пять назад удалось мне пересечься с ним на одной барахолке. Тогда все продавцы только и говорили, что сам господин Федосов изволил почтить своим присутствием торговые ряды и ищет необыкновенные пластинки. И я еще подумал, какой он, наверное, особенный должен быть человек, раз о нем говорят с придыханием, а его выбор винила обсуждают на всех углах. Любопытно было бы узнать о его собственных музыкальных вкусах.

Брамс беспокойно завозился, царапая подпиленными когтями домашние штаны Иннокентия.

– И зачем я только тогда к нему подошел, Брамс? До сих пор вспоминаю, и самому стыдно становится… Он стоял у какого-то прилавка, лысеющий, в клетчатом пиджаке, в протертых на коленках брюках, но зато в лакированных ухоженных туфлях. Такой одновременно нелепый и статный образ. Я подошел, представился, начал какую-то невразумительную вежливую беседу, а он просто развернулся и ушел. В первое мгновение мне показалось, что он мог меня не расслышать, но нет. Едва я подошел вновь, как он злобно сверкнул своими черными глазами и шикнул на меня, как на какую-то дворняжку: «Пошел отсюда, побирушка». И в тот момент я понял, что нам с ним не по пути. Он – человек бескультурный, с гнильцой…

Чуть покряхтев, по-старчески поводив плечами, Иннокентий протянул руку к проигрывателю на журнальном столике и положил безымянную пластинку на диск. Сняв заглушку с звукоснимателя, он щелкнул тумблером, опуская иглу на винил.

– Однако люди благоговели перед ним вовсе не из-за тяжелого характера, а из-за его отношения к музыке и собственной коллекции, Брамс. Понимаешь? И для меня безмерно важно знать, что же любил этот склочный старик…

Послышалось шуршание иглы, мягко скользившей по канавкам. Лисицын, положив ладонь на загривок пса, закрыл глаза и растекся по креслу, приготовившись впитывать музыку всеми фибрами души.

А игла все бесцельно царапала пластинку, не высекая ни единого звука. Прошла минута, а затем другая, но Иннокентий, как он ни вслушивался, не мог различить ничего, кроме шорохов.

– Весьма странно.

Лисицын решительно остановил воспроизведение, перевернул пластинку и вновь установил иглу.

На этой стороне шуршание словно бы стало громче и объемнее. Оно наполнило собой комнату, пропитало все стены, заклубилось в углах, словно туман, и проникло в шкафы, вливаясь терпким ядом в каждую пластинку коллекции. Но Иннокентий этого не заметил – он лишь напряженно прислушивался к винилу, нахмурив кустистые брови, пытаясь разобрать хоть что-нибудь, вычленить из шепота иглы мелодию или любые иные звуки.

И вскоре он услышал то, что желал услышать.

– «Магнолия тропической лазури…» – будто практически над самым ухом у Лисицына тихо пропел глуховатый мужской голос.

Иннокентий вздрогнул, распахнул глаза и огляделся. Пластинка медленно кружила в проигрывателе, и с ее стороны вновь не доносилось ни звука, кроме неясного шуршания. На мгновение Лисицын даже усомнился, что он действительно слышал эту строку из песни. Но тот мужской голос звучал так явно, словно певец находился прямо за плечом у Иннокентия.

Больше никаких записей на виниле не оказалось. Игла дошла до центра пластинки и замерла, автоматически поднимаясь вверх. Брамс вел себя беспокойно: весь напряженный, как струна, он замер на коленях хозяина, лишь без остановки бегая глазами по комнате, будто в поисках чего-то или кого-то. Иннокентий не сразу обратил внимание на поведение питомца, но не придал этому особенного значения:

– Что с тобой? Не нравится шуршание пустой пластинки?.. Я что-то сегодня устал. Пойдем спать.

Лисицын осторожно поднялся из кресла, пересаживая в него пса, и, убрав странную пластинку в конверт, в молчании выключил проигрыватель. Чай так и остался стоять нетронутым в этот вечер. Едва только Иннокентий направился в спальню, как Брамс мгновенно соскочил на пол и побежал следом, шумно стуча когтями по паркету.

Приняв душ и забравшись в постель, Лисицын привычно положил одну из подушек себе под бок – Брамс мгновенно на нее забрался, прижимаясь теплой спиной к хозяину. Иннокентий Петрович прикрыл глаза, прислушиваясь в мерному чуть хрипловатому дыханию питомца и задумался над тем, что же такое ценное было записано на той пластинке, раз Федосов ее держал в коллекции.

Ничего, кроме единственной внятной строки «Танго “Магнолия”» Вертинского, расслышать не удалось, но это вовсе не значило, что на виниле изначально не было музыки. Вполне могло случиться так, что все канавки на диске настолько истерлись от дурного обращения или же времени, что невозможно было извлечь оттуда ни единого звука, кроме пресловутой строки «…магнолия тропической лазури…».

Видимо, пластинка была так дорога покойному Федосову, что он продолжал ее слушать даже в подобном печальном состоянии записи. Ничего удивительно, конечно, Иннокентий в этом не видел, лишь несколько разочаровался, так как ожидал чего-то более необычного от старого скрытного коллекционера, а вовсе не преданной любви к почти пустому винилу с Вертинским.

Еще некоторое время полежав с закрытыми глазами, медленно поглаживая Брамса, Лисицын провалился в сон. Но вместо спокойного отдыха пришли тревожные и быстро сменяющиеся сновидения, которые обыкновенно Иннокентию не снились. Несколько часов он ворочался с одной стороны на другую, то распахивая одеяло, то вновь закутываясь в него, но цепкие когти беспокойства мешали полноценно заснуть, удерживая Лисицына где-то на грани сна и бодрствования, изматывая его.

В середине ночи Иннокентий сумел вырваться из очередного калейдоскопа неясных сюжетов и, сходив в туалет, вновь упал на кровать, переворачивая нагревшуюся и влажную подушку сухой стороной кверху. Водя заспанными глазами по потолку, он пытался рукой нащупать Брамса, но пальцы неожиданно ухватили лишь пустоту.

– Брамс? – Лисицын сел, торопливо отбросив одеяло.

Пса нигде не было, хотя примятая подушка, на которой любил дремать питомец, лежала на месте.

– Брамс! Ко мне, мальчик! – чуть громче позвал Иннокентий Петрович, и в тот же момент он услышал, как из соседней комнаты донесся приглушенный собачий лай.

Мгновенно сунув ноги в тапки, Лисицын поспешил в коридор. Лай стал глуше, но бульдог все продолжал однообразно и явно с напряженной интонацией призывать хозяина. Включив свет в коридоре, Иннокентий толкнул приоткрытую дверь в комнату с коллекцией пластинок.

Брамс сидел в кресле и грозно облаивал закрытый проигрыватель, на крышке которого лежал конверт с пустой пластинкой Федосова.

– Брамс! Мальчик, что ты делаешь? – Лисицын с подозрением посмотрел на пса, который раньше не был замечен ни за чем подобным. – Тихо! Фу! Перестань лаять.

Хозяина бульдог послушался с явной неохотой. Он еще несколько мгновений стоял в кресле, напряженный и испуганный одновременно, последний раз резко и отрывисто гавкнул и лишь после этого спрыгнул на пол, приблизившись к удивленному хозяину.

– Что это на тебя нашло? Это же проигрыватель и пластинки. Тут больше ничего нет.

Иннокентий подхватил на руки черного пса, успокаивающе поглаживая его по голове. Но животное явно не чувствовало себя в безопасности: шерсть на загривке топорщилась, а клыки были оскалены. Для очистки собственной совести, Лисицын прошелся по всей комнате, включил торшер и внимательно проверил закрыты ли окна. В помещении ничего не изменилось с тех пор, как несколько часов назад хозяин и пес ушли спать, но отчего же Брамс был так взволнован?

– Пойдем, мальчик. Здесь ничего нет. Видимо, тебе, как и мне, просто приснился какой-то дурной сон.

Развернувшись, Иннокентий скорее вышел из комнаты, на этот раз плотно закрыв за собой дверь. Но уже когда он пересек порог спальни, то где-то за его спиной раздался еле слышный шепот, больше похожий на дуновение ветра:

– Всем нам просто снится дурной сон…

Утром настроение у Иннокентия Петровича не задалось с самого пробуждения. Он был вымотан из-за тревожных сновидений, Брамс все еще продолжал подозрительно поглядывать на дверь в комнату с коллекцией винила и обходить ее стороной, да и пугающий шепот, услышанный краем уха в коридоре – все это нервировало немолодого Лисицына. Странности одна за другой проникали в его жизнь, а он не любил вопросы без ответов и слабо верил в чудесные явления.

Весь день прошел в какой-то тягучей скуке. Иннокентий осматривал пластинки, выкупленные из коллекции покойного Федосова, и расставлял их на своих полках, внося названия в каталог. Конечно, он вряд ли мог сравниться с отцом Василия в кропотливости: альбомы Лисицына представляли собой тонкие тетради с общим списком названий, записанных в порядке попадания в коллекцию. Тратить несколько лет на систематизацию нескольких тысяч дисков казалось Иннокентию немыслимо нелепой тратой свободного времени.

Брамс не отходил от хозяина ни на шаг, но стоило Лисицыну пересечь порог комнаты с пластинками, как пес замирал у двери, опасливо вглядываясь в середину помещения и изредка отчаянно поскуливая. Странности поведения питомца беспокоили Иннокентия, но что делать с Брамсом и как его успокоить – хозяин понятия не имел.

Ранним вечером, когда с делами было покончено, Лисицын заварил небольшую кружку чая и направился в комнату с коллекцией, намереваясь как минимум еще раз прослушать почти пустую пластинку Федосова. Брамс, словно бы почувствовав намерения хозяина, начал лаять уже в коридоре. Он кусал штанины Иннокентия Петровича, что раньше с ним никогда не случалось, яростно рычал и почти жалобно поскуливал.

– Да что с тобой творится?! – Лисицын с явным трудом вырвал кусок брюк из сомкнутых клыков пса. – Весь день сам не свой!

Брамс начал подпрыгивать на месте, а на его морде было столько беспокойства и отчаяния, что их трудно было не заметить.

– Я искренне не понимаю, что с тобой происходит, Брамс. Мы же дома, тут все знакомое. Нет никаких угроз или чужаков. Зачем ты лаешь? Может, тебе нехорошо?

Пес не ответил, но и свои попытки остановить хозяина не прекратил.

Иннокентий рассердился. Решительно и бережно оттолкнув бульдога ногой, он скорее направился в комнату с коллекцией. И стоило ему пересечь порог, как Брамс, неотступно бежавший следом, замер у дверей, протяжно повизгивая. Он смотрел, как хозяин сел в кресло, расположился поудобнее и, взяв в руки пустую пластинку, поставил ее в проигрыватель. Пока игла медленно опускалась на винил, Лисицын бросил на питомца вопросительный взгляд:

– Ты даже не хочешь присоединиться ко мне? Обычно ты каждый вечер проводил со мной в этом кресле, Брамс, как ценитель хорошей музыки. А что с тобой случилось теперь?

Пес разразился протяжным лаем, оглушительным и скорбным. Иннокентий стиснул зубы, поднялся, подошел к двери и захлопнул ее прямо перед мордой Брамса.

– Если не хочешь сидеть со мной, то хотя бы не мешай мне привычно провести вечер.

Лисицын скорее вернулся в кресло, стараясь не обращать внимания на приглушенное скуление, доносившееся из-за двери. Он весь обратился в слух, так как игла уже скользнула в канавку, и комнату наполнила призрачная музыка шепотов и шорохов.

Пластинка жила своей собственной незримой жизнью. Она крутилась в размеренном ритме, поблескивая в тусклом свете торшера, и из-под иглы лилось монотонное шуршание. Иннокентий Петрович, закрыв глаза и понемногу отпивая из кружки с чаем, напряженно прислушивался, пытаясь выделить в шорохах отголоски мелодии, какие-нибудь слова или хотя бы голос.

Но первая сторона пластинки закончилась, а ничего расслышать Лисицыну так и не удалось. Он перевернул диск и вновь сосредоточенно принялся внимать. И чем сильнее он напрягал слух, тем глубже и объемнее становились шорохи, рожденные иглой. Однако ни единого нового звука так и не появилось. Нахмурившись, Иннокентий сидел без движения до тех пор, пока и эта сторона пластинки не закончилась. Игла поднялась, оборвав шепчущую музыку, и Лисицын с удивлением распахнул глаза, не веря собственным ощущениям.

Вчера он явно и четко слышал одну-единственную строчку из песни Вертинского. А в этот раз ничего подобного не было. Хотя Иннокентий Петрович был уверен, что внимательность не покидала его ни на мгновение в этот вечер.

С интересом взяв в руки пустую пластинку, Лисицын принялся рассматривать ее. Ничего необычного в виниловом диске не было, но как же тогда можно было объяснить исчезновение строки про магнолии?

За дверью продолжала надрываться собака, царапая когтями паркет и призывая своего хозяина. Задумчиво допив уже чуть теплый чай, Иннокентий погасил свет и направился к двери. И в полной темноте на одну секунду ему показалось, будто за его спиной кто-то тихо произнес:

– Пес раздражает…

Грубоватый низкий голос, явно принадлежавший немолодому мужчине, сразу же затих, словно растворившись в темноте.

Лисицын выбежал за дверь даже быстрее, чем успел об этом подумать. Включив основной свет в комнате и в коридоре, он напряженно вглядывался в помещение, где он так явно слышал тот голос. Руки и затылок покрылись мурашками, но Иннокентий, не позволяя себе впадать в панику, скользил взглядом по шкафам, немногочисленной мебели и углам, пытаясь отыскать того, кто шептал ему во мраке странные слова.

Комната была пуста.

Ни тени, ни звука, ни шепота.

Брамс, плотно прижавшись к ноге хозяина, пугливо поскуливал, и неотрывно смотрел на журнальный столик, где лежала пустая пластинка.

– Все это неправильно, – прошептал Иннокентий, держась за косяк. – Так не должно быть!.. Если здесь есть кто-то, то покажись!

Тишина была ответом Лисицыну. Он же, никогда ранее не замечавший за собой склонность к оккультизму и мистике, теперь беспокоился о том, что вместе с этой странной пластинкой, доставшейся от покойника, привел в собственный дом какую-то потустороннюю сущность. Потому что иначе объяснить голоса, которые он слышал последние пару дней, было нельзя.

Еще несколько минут простояв в напряженном молчании, Иннокентий Петрович подхватил пса на руки, плотно закрыл дверь, ведущую в комнату с коллекцией, и после ушел в спальню. Включив в комнате все торшеры, бра и светильники, чтобы не осталось ни одного темного уголка, Лисицын спешно отыскал в прикроватной тумбочке свой старый потертый крестик на цепочке и надел его.

– Может быть, это все только кажется мне, Брамс? Может, это не духи вовсе, а галлюцинации или же я схожу с ума от своего одиночества? – Иннокентий забрался в кровать и подтянул к себе поближе пса, который так и не расслаблялся ни на минуту. – Голоса, шепоты, исчезающие строки из песни… Это беспокоит меня…

Подложив подушки повыше, Лисицын прилег на них, нервно поглаживая Брамса. Устремив взгляд в потолок, какое-то время Иннокентий неосознанно прислушивался, но в коридоре и других комнатах было спокойно, словно все, что произошло ранее, было лишь иллюзией.

– Господи, услышь же меня. Прости, что я обращаюсь к тебе только в час нужды, но такова, видимо, человеческая натура, таковыми ты создал нас. Мы, люди, молимся тебе лишь когда нам страшно, либо же что-то нужно… И не думаю, что однажды это изменится, – приглушенно зашептал Лисицын, касаясь пальцами крестика. – Отче наш, иже еси на небесех…

Слова старой молитвы, выученной еще когда-то давно в детстве под присмотром матери, всплывали в голове легко, но вот внутреннего спокойствия у Иннокентия Петровича не прибавлялось.

Сам не заметив в какой момент, наверное, где-то после третьего или четвертого прочтения молитвы, Лисицын провалился в легкую дремоту, хотя он был уверен, что заснуть этой ночью не сможет. Но сон был наполнен страхом, черным и тягучим, как деготь: он расползался по разуму, превращая отдых в бесконечный зацикленный кошмар. Иннокентию с трудом удалось из него вырваться, и только из-за того, что ему показалось, будто в комнате кто-то был.

– Боль…

– Боль – это круговорот существования.

– Кто здесь?! – не своим голосом закричал Лисицын, выпутываясь из одеяла.

В комнате мгновенно повисло глубокое всеобъемлющее молчание. Отчаянно озираясь по сторонам, Иннокентий вскочил на ноги. Он прижался спиной к стене и, шумно дыша, метался взглядом по помещению.

– Здесь мы, – неожиданно тихо ответили мужчине, который уже почти убедился в собственном сумасшествии.

– Кто вы?! – с истеричными нотками в голосе воскликнул Лисицын и сжал нательный крестик.

– Мы – лишь шепоты…

– Какие еще шепоты? Откуда вы здесь взялись?! Покажитесь немедленно!

В ответ долгое время ничего не было слышно, но после томительного ожидания Иннокентий Петрович вдруг уловил тонкий женский голосок, напевающий слова:

– «Тому уж жизни незабвенной не возвратить…»

Дверь в спальню была приоткрыта, и за ней явственно надрывался в истошном лае Брамс, который не желал заходить в комнату.

– Пес раздражает… – проговорил грубый мужской голос, и Иннокентий вспомнил, что именно этот голос и эту фразу он вечером слышал в соседней комнате.

– Что вам нужно? Уходите из моего дома! Я не хочу вас слышать!

Лисицын сглотнул, чувствую, как от страха у него трясутся поджилки.

– Мы не можем.

– Мы живем здесь.

– В черном виниле, в звуках и в молчании…

Голосов было много, они перебивали друг друга и продолжали незаконченные фразы. Это были тонкие женские голоса и глухие мужские, словно в комнате находилось целое кладбище незримых призраков.

– Зачем вы пришли ко мне? Оставьте меня в покое!

– Ты сам принес нас на пустой пластинке. Нас слышат те, кто желает слышать.

– Но мы лишь шепчем.

– Пес раздражает, – зачем-то в который раз повторил грубый голос.

– Я не хочу вас слышать! Вас не существует!.. Вы – лишь кошмар, который мне снится! – отчаянно бормотал Иннокентий, а его губы дрожали. – Отче наш, иже еси на небесех!..

Но на слова молитвы и на крики Лисицына голоса не отреагировали, продолжая переговариваться между собой, о чем-то спорить и размышлять вслух. Тонкий девичий голос мурлыкал старый романс, а другой из голосов постоянно кашлял.

– Пламя, пламя кругом!..

– … при годовом объеме выпуска пластинок около 3 миллионов штук…

– «Своей судьбы не забывай…» – ворковал кто-то еле-слышно.

– Не вижу в этом ничего хорошего!

Иннокентий Петрович чувствовал, как медленно и верно начинает тонуть в пучине голосов, которых, казалось, становилось лишь больше с каждой секундой. Он уже практически не следил за собственным беспокойным потоком мыслей, а лишь с открытым ртом прислушивался то к одному, то к другому голосу, зачарованный пением.

– Слушай шепоты. Шепоты приведут тебя туда, где не будет пламени, где ты забудешь об обреченности…

– Фу! Ну и вонь стоит!

Брамс за дверь надрывал связки, пытаясь докричаться до своего хозяина и вырвать его из гипнотического транса, в котором тот пребывал, замерев у стены без движения. Голоса поглощали его сознание, заставляя прислушиваться к себе и подчиняться.

– Пять альбомов для каталога – это не маловато? Думаю, нужно расширить коллекцию.

– Пес раздражает… – очень-очень тихо произнес мужской голос.

И все незримые призраки в комнате затихли во мгновение ока.

Но Иннокентий этого даже не заметил: внутри его головы все еще плескался океан шепотов.

– Раздражает.

– Верно…

– Он беспокоит нас.

– Он вторгается в нашу музыку!

– Заставь его замолчать. Мы не можем шептать, когда он гавкает, – не просьба, а настоящий приказ, отданный сухим черствым голосом, заставил Лисицына сдвинуться с места и, словно марионетку, подвешенную на нитях, медленно двинуться к двери.

Он перешагнул порог, сам еще не осознавая, почему его тело стало послушно чужой воле. Брамс жался к полу, встопорщив шерсть и не отрывая от своего хозяина преданный взгляд.

Иннокентий наклонился и резким движение свернул Брамсу шею.

Ветер пронизывал до костей. Он бушевал на улице, сгибая ветви деревьев, стуча в стекла молчаливых домов и подгоняя прохожих. Природа буйствовала, но вряд ли могла она сравниться с тем ураганом, что царил в душе Иннокентия Петровича Лисицына.

Он сидел на коленях прямо на земле, в последний раз прижимая к груди хрупкое тело Брамса, обернутое лишь в кусок ткани.

Верный пес, до последней минуты своей жизни защищавший хозяина, преданно позволивший околдованному шепотами Иннокентию приблизиться и убить его… И теперь ему наградой за службу и смелость была лишь неглубокая могилка.

– Боже… Боже мой… Почему ты не остановил мою руку? Почему позволил этому случиться? – Лисицын ласково прижимал к груди сверток, а по его мокрым щекам все продолжали и продолжали течь злые слезы. – Как мог я совершить подобное?.. Что эти шепоты сделали со мной?!

Иннокентий все никак не мог разжать руки и опустить в могилу тело своего преданного друга, который уже больше никогда не сможет сидеть с ним в продавленном кресле и слушать сонаты Моцарта или же песни Битлз по вечерам. И от одной этой мысли Лисицын хотел напиться до забытья, чтобы не думать, не вспоминать, что же он сотворил собственными руками, подчиняясь каким-то неведомым призрачным голосам.

– Я не прощу им твою гибель, Брамс. Знай это. Я найду способ отомстить за тебя, моя мальчик.

Размазывая трясущимися руками слезы по щекам,Иннокентий опустил белый сверток в могилу и быстро засыпал тело землей.

Небольшой холмик – вот и все, что осталось от французского бульдога по кличке Брамс, доброго товарища и отважного защитника.

Лисицын нарвал в округе желтых цветов мать-и-мачехи и положил их на последнее пристанище пса, а после развернулся и, не оборачиваясь, ушел.

То, что произошло ночью в спальне, Иннокентий не мог себе объяснить. Все, что он помнил, – это как разум покинул его, а голова вся до основания наполнилась шепотами и шорохами, словно во мгновение ока она стала обителью десятков духов. И все эти советчики и безумцы, схватив сознание мужчины за нити, будто марионетку, сделали его послушным их воле.

Он ни за что в жизни не сумел бы поднять руку на Брамса, но под влиянием призрачных голосов без жалости и сомнений убил собаку. И почти сразу же пришел в сознание в ужасе от всего происходящего. Пока маленькое тело пса еще не остыло, Иннокентий держал его на руках, молясь богу и проклиная его, изливая ярость на проклятые шепоты и на самого себя, ведь он послушно исполнил приказ.

А голоса пропали, будто растворившись в тенях, как только Лисицын выполнил их задание. И больше не появлялись. Но Иннокентий Петрович не собирался более позволять духам царствовать в его жизни и жизни других людей. Уже очевидно было то, что и покойный Федосов скончался вовсе не из-за каких-то внутренних болезней организма, а по вполне понятной причине – злые шепоты довели его разум до кипения, заставив кровь хлынуть из ушей. И Лисицын чувствовал всеми фибрами души, что в скором времени голоса должны были приняться и за свою новую жертву, ведь не зря же они пообещали «привести его туда, где не будет пламени, где он забудет об обреченности». Трудно было не догадаться, что пластинка и ее обитатели собирали жатву из тех, кому не посчастливилось коснуться тайны этого винила.

Иннокентий мог стать одним из шепотов.

И он не желал себе подобной судьбы. Гибель Брамса не должна была стать напрасной. Ведь пес много раз пытался предупредить своего хозяина об опасности, но разве хотя бы раз воспринял Иннокентий всерьез обеспокоенный лай питомца? Разве задумался он над тем, что собака могла чувствовать то, что человеку чувствовать не дано?

Нужно было действовать как можно скорее. Пока Лисицын еще обладал властью над собственным разумом, он не желал повторить судьбу старшего Федосова.

Иннокентий Петрович в который раз нажал на кнопку дверного звонка, вдавливая ее до упора. Через несколько минут послышались чьи-то приглушенные шаги.

– Да иду уже!

Раздался звук поворачиваемого замка, и через мгновение в щель приоткрытой двери протиснулось не очень довольное лицо Василия. Его сальные темные волосы были покрыты слоем пыли, будто он лишь недавно вытряхивал какие-нибудь застаревшие портьеры или же выбивал ковры.

– Это снова вы? – с изумлением проговорил младший Федосов и прищурил левый глаз. – Решили еще что-то купить из коллекции? Там уже, правда, около трети разобрали…

– Нет. Я не по этому поводу.

Иннокентий Петрович ответил не терпящим возражений тоном и почти сразу же решительно толкнул дверь, вынуждая Василия впустить незваного гостя.

– Чем же тогда обязан? – нахмурился сын покойного, отступая назад.

– Я хочу еще раз увидеть каталог. По-моему, в прошлый раз вы говорили, что ваш отец для всех пластинок указал места, где они были приобретены, верно?

Торопливо избавляясь от плаща, словно он был у себя дома, Лисицын захлопнул входную дверь и почти сразу же направился в гостиную. Не в его воспитании было так вламываться в чей-либо дом, но вряд ли в тот момент он думал о приличиях и стыде – важнее было разгадать тайну появления пустой пластинки и ее бесплотных обитателей.

– Д-да… – неуверенно пробормотал Василий, явно не ожидавший такого поведения. Но все же последовал за Иннокентием Петровичем в комнату, на ходу нервно натягивая рукава свитера ниже.

– Несите сюда каталог. Вопрос очень важный и отлагательств не требует.

Лисицын смахнул со знакомого диванчика без ножек груду хлама и сел, всем своим видом демонстрируя, что он ожидает, когда ему предоставят альбомы.

– Сейчас-сейчас.

Василий, что-то еще прошептав себе под нос, ушел в спальню и через минуту вернулся со стопкой толстых исписанных альбомов, которые бросил на диван перед Иннокентием.

– Что за срочность? Вы даже не позвонили заранее!

– У меня не было времени, – кратко бросил Лисицын и схватился за первый том каталога.

– Быть может, я чем-нибудь помогу? Все же я изучил все записи отца за последние дни тщательнейшим образом. Что вы хотите найти в каталоге?

– Любые упоминания о покупке пустой пластинки. Без этикеток, без конверта и названия.

Василий свел брови к переносице и присел на подлокотник дивана.

– Вы говорите о той самой пластинке, что забрали из проигрывателя? С ней что-то не так?

– Это неважно! Так есть в этом каталоге записи о ней или вы не помните? – чуть зло прикрикнул Иннокентий на сына покойного.

– Вообще-то есть одна такая запись. Она в числе последних. Вот, глядите, – Василий взял один альбом и, раскрыв его на середине, где каталог обрывался, ткнул пальцем в строки. – «Пластинка без записей, куплена у Богомолцева на барахолке…»

– Дайте сюда! – Лисицын вырвал альбом из рук собеседника.

Он быстро отыскал взглядом нужную строку. Помимо упоминания места покупки там было сказано и еще кое-что: «Приобретена вместе с другими пластинками, списанными с завода “Звучание”».

– Есть еще и другие пластинки? Тут написано, что она была одной из списанных с завода.

– Конечно! Отец тогда около сотни приобрел для коллекции. Их отдавали по дешевке всем скопом на рынке, лишь бы избавиться… Многие, правда, совсем некачественные оказались.

– «Лишь бы избавиться»? Что это за пластинки такие? – замер Иннокентий.

– Оставшиеся после пожара на заводе грампластинок «Звучание».

Василий оказался пойман в ловушку пристальным взглядом Лисицына, который молча и напряженно ждал объяснений. Будто хищная птица, почуявшая добычу.

– Вы разве ничего не помните о пожаре на заводе? Это же тот самый завод, что в пригороде стоит, старый, советский еще, – последнее крупное в нашей области предприятие ведь было. Сколько народа там работало… Теперь «Звучание» закрылось навсегда из-за пожара. Здание и все прилегающие корпуса почти дотла сгорели, из хранилищ не уцелело и трети, а людей на том пожаре масса погибло. Кто в огне, а кто и после – не оправился от ран… То ли умышленный поджог, то ли на производстве какая-то неполадка была, вызвавшая возгорание. Невеселая история. И завод жалко, хороший был. И людей жалко, конечно.

– А все уцелевшие в пожаре пластинки, выходит, списали и за копейки сбыли на рынке? – догадался Иннокентий.

– Да, так и было. Они же все провонявшие были, многие поврежденные из-за жара. Конверты, опять же, сгорели… Кому такие нужны? А на рынке хоть за какие деньги скупили.

Неожиданно голова Иннокентия разорвалась от боли и истошного крика нескольких голосов:

– Пламя! Пламя!..

Лисицын схватился за уши, но шепоты не утихали – они стонали от боли прямо внутри его черепной коробки, будто вышедший из-под контроля внутренний голос.

– С вами все хорошо? Вы так напуганы! – Василий обеспокоенно вгляделся в лицо незваного гостя.

– Я… Я должен идти!.. – Иннокентий Петрович подорвался с места, вскакивая на ноги так бодро, словно ему было вовсе и не пять с лишним десятков лет.

Выбежав в коридор и все еще продолжая прикрывать свои уши, хотя вопли голосов постепенно стихали, Лисицын схватил пальто и вылетел за дверь, даже не попрощавшись с Василием, хотя тот, сам того не понимая, снабдил Иннокентия безмерно важной информацией.

Стремительно ворвавшись к себе домой, первым делом Лисицын схватился за телефон. И пока Иннокентий дрожащими от напряжения пальцами один за другим набирал номера всех своих знакомых, приятелей и перекупщиков, он раз за разом прокручивал в голове разговор с Василием.

Выходило, что пустая пластинка была создана на заводе «Звучание». И те голоса, что оказались запечатаны в ней, могли быть душами всех погибших в пожаре людей. Пластинка была проклята: страдания и боль, мучительная смерть, постигшая многих простых работников и работниц, сделали из черного винилового диска настоящий тотем ужаса, который жил теперь сам по себе и творил жестокие дела. Но вовсе не потому, что он сам по себе был зол, а лишь из-за собственного наполнения – ничего кроме страха и обреченности не было на этой пластинке. Она записала на себя крики умирающих, сгорающих в огне людей, которые не желали такой боли.

И единственным способом узнать подробнее о том, что произошло на заводе в день пожара, было отыскать выживших работников, которые могли что-то вспомнить и помочь Иннокентию избавиться от шепотов, которые все глубже и глубже проникали в его голову.

Обзванивая своих мимолетных знакомых, сомнительных товарищей, Лисицыну далеко не сразу удалось выйти на след некоторых людей с завода, о которых слышали в городе. В конце концов один из перекупщиков, с которым Иннокентий Петрович часто имел дело в последнее время, в знак их плодотворного сотрудничества согласился оказать услугу и как можно скорее разыскать работников, готовых встретиться с Лисицыным.

Все, что оставалось Иннокентию, – это томительное ожидание и беспокойство, которое не покидало его ни на мгновение последний день. Без устали прогуливаясь по собственной спальне, лишь иногда прерываясь на то, чтобы выглянуть в окно и отвлечься от собственных горьких дум, Лисицын боялся. Он постоянно вспоминал, как легко шепоты завладели его разумом, и опасался, что таинственные обитатели пустой пластинки в любой момент могли повторить свой трюк.

Но, к счастью, до самого вечера голоса так и не появлялись, а когда ближе к девяти часам раздалась оглушающе звонкая трель телефона, Иннокентий бросился к трубке, будто тонущий, ищущий спасения в тонкой соломинке.

– Извините, что поздно! Но я сделал то, что вы просили, – глухо и торопливо говорил голос в трубке. – Отыскал одну женщину, Марию Аврамову, которая была на заводе в день пожара.

– Отлично! Спасибо! Вы просто спасли меня!

– Да-да… Она согласилась встретиться с вами. Я уже обо всем договорился. Завтра прямо утром подъезжайте на улицу Мира, дом 3.

– Как завтра? – в голосе Иннокентия поубавилось радости, и он отрешенно опустился на край кровати. – Нельзя ли никак сегодня? Для меня это очень важно.

– Извините, Иннокентий Петрович! Ночь на дворе! Мария – лежачий больной, ее терзают постоянные боли. Бедная женщина пострадала в том пожаре очень сильно. И беспокоить ее ночью все же не стоит. Она выразилась четко – завтра утром готова вас принять и побеседовать.

– Ясно…

– Ну! Рад был услышать вас! Всего хорошего. И доброй ночи.

В трубке послышались гудки. Последняя фраза звонившего прозвучала в ситуации Иннокентия как издевательство: ему предстояло пережить еще целую ночь, прежде чем он приблизится к загадке пустой пластинки. И за одну эту ночь шепоты могли заставить его сотворить все, что угодно.

Даже убить себя.

В комнате с коллекцией пахло расплавленным винилом. Приторная вонь въедалась в стены и проникала сквозь двери так легко, словно их и вовсе не существовало.

Иннокентий бродил по помещению, осматривая свои шкафы с различными пластинками, и постоянно морщился, отчаянно бормоча проклятья себе под нос. Сколько раз он ни проветривал дом, но запах никуда не уходил. Еще утром его не было, а теперь буквально все насквозь пропиталось этой отвратительной вонью. Словно пластинки плавились от неведомого жара в своих конвертах.

Как это ни прискорбно было осознавать Лисицыну, но ему предстояла длинная и тяжелая ночь. От мыслей спокойно выспаться пришлось отказаться: он опасался, что во сне шепоты вновь завладеют его сознанием. Идея уйти на ночь из дома тоже была отвергнута, ведь, как выяснилось, голоса уже проникли в разум Иннокентия и были с ним повсюду. И все, что оставалось, измученному мужчине, это бодрствование.

Он скользил пальцами по ровным рядам пластинок, аккуратно расставленных на полках, а сердце его сжималось от горькой тоски по Брамсу, которого больше не было рядом. Сейчас Иннокентий чувствовал бы себя куда увереннее и бесстрастнее, если бы любимый пес был рядом и по-прежнему охранял его. Но теперь спасти мужчину от одиночества могла лишь музыка.

Он ловко вытащил пластинку: «Моцарт. Сонаты для фортепиано». Нужно было как-то расслабиться, чуть отвлечься от всего происходящего, но в тоже время не впасть в дремоту. И вряд ли что-нибудь могло лучше подойти для такого случая.

Опустившись в продавленное кресло и запустив проигрыватель, Иннокентий на мгновение по привычке похлопал по коленям, приглашая Брамса запрыгнуть на них. И лишь через секунду жгучая боль пронзила сердце немолодого Лисицына, ведь никто не откликнулся на его жест. Никто и не мог больше это сделать.

Легкая музыка поплыла по комнате, наполняя помещение нежным звучанием. Иннокентий прикрыл глаза, концентрируясь на мелодии. Он понимал, что если даст слабину и заснет этой ночью, то духи вновь попытаются овладеть его разумом. Нужно было всеми силами бороться с призраками и обязательно продержаться до утра. Судя по всему, днем обитатели пустой пластинки были не так активны, хоть все равно и продолжали вторгаться в жизнь Лисицына. Но все же именно ночью, когда слабое человеческое тело, пребывающее в сновидениях, оставалось без защиты, шепоты с легкость делали из него марионетку.

Музыка вдруг поплыла. Словно пластинка начала плавиться от жара, а вместе с ней плавилась и мелодия, растягивая звуки и искажая их.

Иннокентий Петрович встрепенулся и взглянул на проигрыватель. С ним все было в порядке – винил мерно крутился вокруг оси, а игла скользила по канавкам. Но музыка изменилась до неузнаваемости, уже совсем не походя на Моцарта. Лисицын раздраженно остановил проигрывание, резким движением нажав на кнопку.

Пластинка остановилась, а изуродованная мелодия нет.

– Проклятье! – Иннокентий уже догадывался, что это было делом рук шепотов. – Это опять вы? Что вам еще нужно?! Вы уже убили моего пса, а теперь хотите приняться и за меня?

– Ты сам убил своего пса… – сразу же откликнулся тихий женский голос.

– Ты сам захотел услышать нас…

– Я уже говорил, что никогда не хотел слышать вас! Я хотел послушать музыку, а не ваши голоса, – выкрикнул Лисицын в пустоту.

– Мы и есть музыка. Мы – симфония шепотов.

– Вы просто пытаетесь заговорить меня, чтобы опять вывернуть мой мозг наизнанку и сделать своей послушной куклой! Я не буду больше вас слушать! Я не хочу слушать шепоты.

Иннокентий заткнул уши, отсекая от себя любые звуки. За глубоким пологом тишины не было ничего слышно, и мужчина понемногу расслабился. Зажмурив глаза и закрыв уши, он почти четверть часа без движения просидел в кресле, отсчитывая про себя минуты.

Ха! Как просто все, оказывается, решалось – если ты не можешь слышать шепоты, то они становятся бессильны.

Наконец, по прошествии пятнадцати минут, Лисицын осторожно опустил руки и прислушался. В комнате стояла тишина: музыка больше не играла, голосов не было слышно, и только где-то далеко за окном лаял дворовый пес.

С самодовольной улыбкой Иннокентий Петрович подошел к одному из шкафов и принялся выбирать новую пластинку. Видимо, шепоты успокоились на какое-то время, а сидеть в напряженном молчании Лисицыну не хотелось. Достав с верхней полки пластинку Pink Floyd, он скорее запустил проигрыватель и вернулся в кресло.

Однако долго наслаждаться музыкой у Иннокентия не получилось. После первых же минут прослушивания сквозь звуки стали прорывать шепоты и шорохи, которые только нарастали и нарастали, пока полностью не захватили всю мелодию. И музыка прекратилась – голоса заменили ее, заговорив в своем привычном темпе: десятки шепотов одновременно наполнили пространство, и каждый из них говорил о чем-то своем.

– Брак, брак, разбитая, нормальная, брак…

– Это же невозможно! Это просто невозможно!

– «Кто послал их на смерть…»

– Обреченность сжирает меня, как пламя.

– Я же сказал, что не стану вас слушать! Убирайтесь прочь, духи! – вскочил с места Иннокентий.

– Но ты хотел слушать, и ты слушаешь, – возразил ему кто-то в потоке шепотов.

– Не желаю! – отчаянно выкрикнул Лисицын и как можно плотнее закрыл себе уши, обрывая все звуки.

Несколько мгновений стояла блаженная тишина, а после голова Иннокентия Петровича взорвалась десятками кричащих голосов. Они шептали и вопили так громко, будто под черепной коробкой у Лисицына кто-то включил радио.

– Слушай!

– Мы везде.

– Мелодия рождает смысл…

– Боль! Пламя!

Иннокентий испуганно вскрикнул, осознавая, что больше никакой защиты от шепотов у него не было. Он бросил к шкафам с музыкой и, не разбирая, принялся хватать любые пластинки.

– Я заглушу вас! Я не стану вас слушать! Умолкните!

Трясущимися руками ставя в проигрыватель одну пластинку за другой, Лисицын все не мог поверить происходящему. Ни один из дисков, которые он пытался послушать, чтобы заполнить голову музыкой и изгнать из нее шепоты, не издавал ни звука. Музыки не было слышно или же она и вовсе отсутствовала – винил крутился, а Иннокентий различал лишь бесконечное множество шепотов, что заполняли его разум.

– Слушай! Слушай!

– Мы избавим тебя от тишины.

Лисицын впился пальцами в виски, но боль была слабой, а сопротивляться шепотам было слишком сложно. Нельзя не слушать то, что говорит прямо внутри головы.

– Я-я не сдамся! Я отказываюсь подчиняться вам и слушать вас! – в последней попытке простонал Иннокентий, чувствуя, как болит у него голова, разрываясь от сущностей, населивших ее.

– Ты уже наш, – раздался тихий женский смех, похожий на звон хрустальных колокольчиков.

– Ты уже один из нас.

– Я избавлюсь от вас! Смерть Брамса не будет напрасной!.. – слабо выкрикнул Иннокентий Петрович, а после сознание покинуло его, сдавшись под натиском шепотов.

И безвольное тело упало на пол.

В лицо Лисицыну светил яркий солнечный луч. Он недовольно зажмурил глаза плотнее и хотел перевернуться на другой бок, чтобы поспать еще немного, но, к своему удивлению, понял, что лежал на жестком полу и никакого одеяла рядом не было.

Резко приняв сидячее положение, Иннокентий растерянно огляделся по сторонам, пытаясь вспомнить, где же он находился.

Лисицын сидел на полу собственной кухни. Обеденный стол был перевернут, а вся его поверхность оказалась утыкана кухонными ножами. Внизу валялось множество осколков от разбитой посуды, которые перемежались с лужами воды. Всюду царил беспорядок и разгром.

– Боже мой, что же тут произошло? – спросил сам у себя Иннокентий, но почти сразу же его внимание привлек еще один интересный факт.

Его левая рука была пристегнута простым пластиковым хомутом к газовой трубе. Тонкая шлейка так сильно перетянула кисть, что кожа стала багровой. Попытавшись освободиться, Лисицыну пришлось потратить на это много времени: в итоге мужчина смог дотянуться до куска разбитого стекла неподалеку и перепилил пластик.

Голова болела, а обе ушные раковины оказались покрыты коркой запекшейся крови.

И в тот момент память начала фрагментами возвращаться.

Вся прошла ночь была похожа на один бесконечно долгий кошмар. Иннокентий то приходил в себя, то вновь падал в пучину безумия, когда шепоты завладевали его сознанием. Они издевались над его телом, принуждая делать то, что Лисицын никогда не согласился бы сделать по своей воле: голоса обещали ему избавление от всего на свете за то, что он убьет себя. Но Иннокентий Петрович сопротивлялся, он отводил от себя смерть несколько раз за эту ночь, успевая прийти в сознание за несколько мгновений до верной гибели – выбрасывая осколок стекла, которым должен был перерезать себе горло, всплывая из наполненной водой ванной или же отпрыгивая прочь от распахнутого окна.

Шепоты лишь смеялись или недовольно ворчали, но Лисицын продолжал бороться, даже когда от всех этих голосов у него из ушей начала идти кровь. И в голове была лишь единственная мысль, которая давала ему сил, которая позволила ему дожить до рассвета, когда сила голосов стала гораздо слабее.

Он думал о Брамсе. И представлял, что пес все еще рядом.

Он не мог позволить себе пасть под давлением духов, пока его верный друг не был отомщен. И в конечном итоге ближе к рассвету Иннокентию удалось пристегнуть самого себя к газовой трубе, чтобы выиграть еще немного времени и дотянуть до утра.

А с солнечными лучами шепоты медленно и нехотя развеялись, будто туман. Но Лисицын чувствовал, что они просто спрятались где-то в дальнем уголке его сознания. И лишь наступит ночь, как безумие вновь обнажит свои клыки. Пора было действовать.

До нужного дома Иннокентий добрался в кратчайшие сроки. На пороге гостя встретила не сама Мария Аврамова, а ее пожилая мама. Старая женщина едва держалась на ногах из-за своего почтенного возраста, но безропотно пропустила Лисицына в квартиру, едва его увидела.

– Машенька уже ждет. Она как раз только проснулась. Я вас провожу в ее комнату.

Разувшись и последовав за пожилой женщиной, Иннокентий Петрович вскоре оказался в узком тесном помещении, которое с трудом можно было назвать полноценной комнатой, скорее, огороженным коридором. Всюду стояла старая мебель, снесенная сюда за ненадобностью, единственное окно давно не мыли, и за слоем грязи почти не видно было улицу. Возле одной из стен стояла скрипучая металлическая кровать, на которую небрежно были наброшены сразу несколько тонких протершихся матрасов. Поверх них лежала женщина, хотя Лисицыну далеко не сразу удалось распознать в обтянутом кожей скелете женщину.

– Доченька, это тот самый Иннокентий Петрович, который поговорить хотел.

Больная выглядела очень плохо. Одеяло скрывало большую часть, но даже по открытой шее и вытянутой вдоль тела руке, можно было сказать, что Мария постоянно терзалась мучительной болью. Кожа ее была обезображена поцелуями огня. Чудовищная худоба и выступающие кости лишь дополняли пугающий образ.

– Доченька, если ты не в силах, то не надо геройствовать, – не дождавшись ответа, вновь заговорила мать.

Неожиданно живой скелет раскрыл веки. Высохшие губы дрогнули, размыкаясь.

– Нет. Я хочу поговорить с ним.

– Как скажешь, – пожилая женщина легко коснулась ладонью края одеяла и погладила его. – Не нагружайте ее, пожалуйста, Иннокентий Петрович. Она плохо ест из-за постоянных болей и кошмаров, и потому очень слаба…

– Да-да, конечно, – заверил Лисицын и подошел ближе к Марии, которая из-под полуприкрытых век следила за гостем.

За матерью тихо закрылась дверь, оставляя Иннокентия и обезображенную огнем женщину наедине.

– Вы хотите знать о том, что случилось на заводе, да? – хрипло проговорила Мария, и мужчина заметил, что слова давались ей с трудом.

– Да. Я хочу услышать, что произошло в тот день, из уст человека, который видел все своими глазами, – Лисицын опустился на стул возле кровати, чтобы быть ближе к говорящей.

– Тогда вы и правда пришли по адресу. Ближе меня никого не найдете. Остальные уже умерли, – почти прошептала Мария, медленно моргая.

– Из-за чего произошло само возгорание и где оно случилось?

– Огонь просто появился. И все. Мы не пытались выяснять, откуда он взялся, а просто бежали. Потом я слышала, что было несколько теорий… Мол, поджог, а другие были уверены, что это короткое замыкание. Я не знаю, что из этого верно. Помню лишь, что пожар начался на складе, который находился по соседству с цехом, где я работала. И первое, что заметили все, это запах… Тяжела вонь расплавленного винила.

Иннокентий неосознанно вздрогнул, вспоминая как именно этот запах преследовал его последние дни.

– Только потом люди заметили дым. И началась паника. Кто-то просто бежал, другие пытались включить пожарную сигнализацию, но с ней что-то случилось… А после огонь начал распространяться с ужасающей скоростью. И всюду дым. Этот удушающий смрадный дым, в котором ничего не видно дальше вытянутой руки.

Женщина слабо поморщилась.

– Мы тогда не придавали этому особенного значения. Всех больше волновал огонь. И потому никто и не заметил, как мы надышались ядовитых паров. Может, вы не знаете, Иннокентий Петрович, но когда винил плавится, то выделяет в воздух массу ядовитых веществ, отравляющих разум и тело. А мы все наглотались этого дыма в попытках выбраться из помещения, – Мария закрыла веки. – Все думают, что на заводе «Звучание», на том страшном пожаре множество людей погибло в огне, но нет… Больше всего умерло от отравления парами. И еще столько же умерло в следующие дни, пока их тела страдали в агонии от яда, которым мы все надышались.

– Выходит, вы были одной из тех, кто оказался в ловушке и не смог выбраться из здания? – осторожно поинтересовался Иннокентий.

– Да. Мы не смогли найти выход в дыму, надышались дыма и просто обессилели. Слава богу, что мне хватило ума раньше остальных закрыть лицо. Наверное, это и спасло меня. Конечно, часть паров проникла в организм, но не смертельная доза. А вот огня мне избежать не удалось. Когда сгорели перекрытия, и все обвалилось вниз, то мне уже так не повезло.

– Мне очень жаль, что вы пережили подобное… Это тяжело.

– Вы ничего не знаете о том, что действительно тяжело, Иннокентий Петрович, – выдохнула женщина. – Тяжело было лежать там, барахтаясь на грани сознания, когда я не чувствовала ничего, кроме боли и страха, и слышать, как рядом со мной, где-то в этом дыме, кричат мои товарищи и коллеги, умирающие в огне мучительной болезненной смертью.

– Пламя, пламя! – завопили голоса в голове Иннокентия, и он вздрогнул.

– Как они вопят и плачут от ужаса, осознавая, что уже не смогут выбраться из-под горящих обломков. Это крещендо обреченности…

– Боль! – слились в едином хоре шепоты, вновь наполнившие разум Лисицына.

– Знаете, до сих пор они терзают меня, – слабым голосом призналась Мария. – Я слышу эти крики каждую ночью, не сплю из-за них. Это голоса моих коллег, с которыми мы бок о бок работали много лет на заводе. Они хотят, чтобы я присоединилась к ним, чтобы и я, наконец, забыла о боли и страхе. О пламени и обреченности.

Это были знакомые слова. Иннокентий знал, что уже слышал нечто подобное от шепотов.

– И, если бы мое тело не было до сих пор парализовано слабостью, если бы я могла пошевелить хоть пальцем, то я давно бы уже послушно последовала за этими голосами, – на глазах женщины выступили слезы, и она взглянула на своего молчаливого собеседника с отчаянием во взоре. – Но я даже не могу избавить себя от этой никчемной жизни. Почему они умерли, а я должна продолжать жить? Мое существование уже не похоже на жизнь. Это мучения…

– Вы живете прошлым, случившейся трагедией, – неуверенно проговорил Лисицын.

– Потому что у меня ничего не осталось. Ни тела, ни надежд. И, знайте же, что каждую ночь я жалею о том, что огонь не поглотил мою плоть до конца…

Из тесной узкой комнаты, в которой нечем было дышать, Иннокентий уходил на негнущихся ногах. Позади осталась Мария, измученная и обессиленная, а Лисицын словно побывал в том самом пожаре, увидел произошедшее своими глазами. Но ничем помочь бедной женщине он не мог, а вот позаботиться о собственном спасении еще стоило.

Теперь он твердо знал, что ему следовало сделать. Мария дала ему надежду, которой он был лишен уже несколько дней. И, стараясь не обращать внимания на шепоты, которые растревоженным ульем вновь начинали петь в его голове, Иннокентий скорее вернулся к себе домой.

Дом встретил его все тем же приторным запахом расплавленного винила, который, будто бы, стал лишь ощутимей. С порога бросившись в комнату с коллекцией, Лисицын распахнул дверь и замер, невольно чувствуя, как его сердце сжимается в тревоге.

Но если он желал покончить со всеми этими шепотами и голосами, то нужно было чем-то пожертвовать. Пусть даже Иннокентию Петровичу и пришлось бы отрезать от себя важную часть собственной жизни.

Перед ним стояли высокие шкафы, полки которых ломились от разнообразных грампластинок. Сколько лет Лисицын потратил на то, чтобы собрать всю эту коллекцию? Казалось, целую вечность. А сколько минут понадобится на то, чтобы ее уничтожить?

Сходив на кухню за зажигалкой и теплой водкой, Иннокентий вернулся в комнату и замер перед ближайшим шкафом, крепко сжав челюсти.

Те шепоты родились в огне, в человеческой боли и агонии, которая терзала умиравших в страшных мучениях работников завода. Духи помнили о том пламени, они боялись его до сих пор.

– Даже если ты сожжешь нашу пластинку, то ничего не изменится, – прошептал в голове Иннокентия нежный женский голос.

– Мы живем в черном виниле, в звуках и в молчании, – напомнил мужской голос.

– Я уничтожу все то, что вам нужно для существования. Как вы уничтожили Брамса, который был нужен мне, – твердо сказал Лисицын и щедро плеснул водки на шкаф.

– Что ты творишь?

– Он хочет сжечь все!

В голове Иннокентия мгновенно заголосили шепоты, пытавшиеся повлиять на него и в последнюю минуту успеть взять контроль над телом. Но они были слабы, а Лисицын уже залил всю комнату горючим спиртным и выкинул бутылку на пол, оставляя дорожку до порога. Стараясь не отвлекаться и не вслушиваться в шепоты, он скорее покинул комнату и поджег шлейф водки.

Пламя взвилось, мгновенно разбежавшись по полу и стенам голубоватой волной. Но Иннокентий уже выбежал из дома, памятуя о предупреждении Марии – дым от плавящегося винила мог отравить его.

– Нет! Огонь!

– Пожар! Пожар! – надрывались голоса.

Лисицын отбежал на достаточное расстояние и только потом обернулся. Его голова пухла от роящихся там шепотов, но чем сильнее становилось пламя, уже давно выбравшееся из комнаты, тем тише становились голоса, словно понемногу угасая. Они вопили о боли, кто-то плакал от страха, а другие надрывно кашляли, будто задыхаясь от дыма. Они обеспокоенно метались из стороны в сторону в истерзанном разуме Иннокентия Петровича, рассыпаясь на части, пожираемые пламенем, которое уничтожало винил в доме.

– Спасибо за все, Брамс… Покойся с миром, моя мальчик…

Когда его руки перестали дрожать, то Лисицын позвонил с мобильного пожарным. Дом ему было совершенно не жалко, тот был застрахован. А вот дальше жить в каменных стенах, где погиб верный друг, где буквально все напоминало об ужасных событиях, связанных с появлением шепотов, Иннокентий вряд ли бы смог. Но теперь огонь уничтожил и воспоминания, и голоса вместе с их пластинками, и Лисицын мог начать жизнь с чистого листа.

Его разум освободился от музыки шепотов. Он счастливо улыбнулся, закрыл глаза и вздохнул полной грудью. Теперь все в его жизни изменится.

Тихий женский смех, похожий на звон хрустальных колокольчиков, раздался на грани сознания.

Оглавление

Паутина метро

Брошенный океанариум

Все ближе и ближе

Девятиэтажка 

Механический паук

Черви

Пирожки от бабушки

Поезд, идущий до самого конца

Меридиан

Безликие гости

Симфония шепотов